ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЧЕЧНИ И ДАГЕСТАНА.

(Продолжение) ¹.

Предчувствие меня не обмануло; ночка выпала тяжелая. Ее разделяли со мной: алдарь дигорский Баделиат ² и дигорскаго племени старшины, Хаджи Абисалов, Иналук и Димбулат Кубатиевы, да пятнадцать казаков.

Получив приказание лично от главнокомандующего, мы отправились на разведку.

Новорожденная луна обливала матовым светом окрестные вершины. Глушь, беспросветная, дагестанская глушь окружала нас. Из непроглядного моря серого тумана мрачно высятся угрюмые, гранитные скалы. Куда ни взглянешь, повсюду их черные, величавые вершины, то острые и стройные, как башни готических храмов, то круглые и массивные, застилают мглистый горизонт этого дикого края. В темных, изломчатых скважинах отвесных обрывов лепятся безобразные клочья тумана... Всё выше и выше ползут они... Верхушки скал словно плавают, исчезая одна за другой в этой однообразно-серой, бесформенной массе. А по небу медленно тянутся западные тучи, как чудовищные амфибии, одна за другою тихо развертываясь и захватывая последние, светлые окраины догорающей зари.

Тихо, мертво и дико.

Последнюю гордую вершину темного утеса окутало серою мглою и мы погрузились в бесконечный океан тумана. Едва заметная [173] прежде тропинка совершенно пропала на гладком камне, обрывавшемся почти вертикально вниз, где что-то шумело и ворчало, точно мощный зверь, неожиданно попавший в западню.

– Шайтан-ярык (чертова яма)! указал мне Баделиат на эту пропасть.

– Что такое?

– Чертова яма называется, падь проклятая. Вода крутит: слышишь, воет, словно непогребенный мертвец.

Шумно размахивая крыльями, пронесся мимо нас черный, громадный беркут и тутъ же уселся на плоской площадке одного из уступов.

– Неужели здесь ничего не растет? спросил я.

– Чему расти на камне? В понизье мох есть. А тут, гляди, словно плешь, чисто. Голина одна. Таких мест здесь не мало. Это не то, что у вас за Лабой или на Кубани.

– Куда ты, Поллон, куда, иль жизнь не мила? резко закричала мне Баделиат.

Я остановился, как вкопанный: передо мной зияло черное отверстие какой-то громадной воронки, образованной двумя выемчатыми, сросшимися по краям, скалами. Еще один шаг и я, по всей вероятности, разбился бы далеко внизу об острые вершины откосов, гребни которых едва-едва виднелись под серою пеленою тумана.

– Тут, брат (кунак), не большая дорога! Рта не разевай, убьешься.

В увлечении разговора, который мы вели в полголоса, я и не заметил, как подошел к этому опасному обрыву.

– Ты иди за мной. Эти места я проходил не раз. Знаю. Недавно, за Хаджи-Наврузом, моя канлы (т. е. кровомщенцем) ходил, так и сам чуть в Карга-юва-си (воронье гнездо, воронье дно) не попал. Тут бы и конец душе, да Аллах помиловал!

– Да, где же дорога?

Скала здесь обрывалась крутым откосом, на гладкой поверхности которого только кое-где чернели лучистые трещины, да зигзагами проходили темные расщелины.

– Найдем дорогу, не бось; со мной идешь. И Баделиат смело повернул направо, спрыгнул в одну из расщелин и, поворачиваясь то вправо, то влево, пошел по неровному дну её.

Карабкаясь с камня на камень, цепляясь кой-как за гладкие и скользкие выступы, то пробираясь ползком по узким ложбинкам, то вися над пропастью и рискуя на каждом шагу сломать себе [174] шею, мы спустились, наконец, в ущелье, даже в этой глуши выдававшееся своею оригинальною дикостью. Шириною не более двух аршин, оно казалось длинным коридором с отвесными, черными, каменными стенами, на поверхности которых кое-где светло-зелено-серебристыми пятнами ложится скудный лишайник.

Тут всё поражало крайним бесплодием. Две-три жалкие былинки, захиревшие и желтые, трепались у самого откоса на случайно попавшем сюда клочке землицы – и больше ничего. Со всех сторон нас встречали только черно-серые и черно-красные изломы камня.

Мы шли минут десять. Наконец, ущелье разом вышло в небольшую котловину, образованную двумя рядами внезапно расходящихся скалистых стен. Самый туман здесь был несколько гуще, воздух тяжелее. Мне казалось, что я на дне громадного колодца, все мои впечатления на минуту замерли и самая мысль перестала работать.

– Вот оно Карга-юва-си (воронье дно).

– Отчего оно так называется?

– А по времени воронья тут много бывает.

– Без деревьев?

– Тут птица водится в норах, и он указал мне на расщелины скал. Вот и Хаджи Абисалов, Иналук и Димбулат с казаками идут. Они и есть. Видишь, как мы верно сошлись на место, где я назначил. Ну теперь, Поллон, нам нужно будет подняться по этому ущелью, тогда мы обойдем караул имама и отрежем от смежных с ним других постов, так что караульные не успеют поднять тревоги и тем дать знать в аул; я доведу тебя в упор, а остальное уже твое дело; но помни, что поднятая тревога – смерть.

В это время присоединились к нам дигорцы и казаки, посланные мною в обход по более удобной, зато вдвое дальнейшей тропе. Они также благополучно совершили путь, не встретив ни единого живого существа. Это подало нам надежду, что мы овладеем караулом и достанем «языка», благодаря беспечности горцев, без лишних хлопот; но не так вышло, и мы едва не поплатились своими головами...

Карабкаясь по уступам террас, на вершине второй из них, и повернув круто влево из-за угла отвесного уступа узкой расселины, мы действительно наткнулись в упор на караульный пикет. [175]

Перед небольшим огнем, слабо мерцавшем в предутреннем тумане, сидело и лежало на гладкой площадке отвесного обрыва (к стороне нашего лагеря), обрамленного бруствером из огромных камней, по всей вероятности, наношенных с целью скатывания их вниз, человек двадцать; в числе их были две женщины и три мальчугана, лет от четырнадцати до семнадцати. С окрашенным асакалом ³ сидел у самого огня старик, заслонявший широкою спиною огонь костра, прочие вели между собою тихий разговор. Окружа полукругом пикет, мы выправили холодное оружие: сверкнули в воздухе лезвия кинжалов, и семь, восемь из них, со свистом режа воздух, впились в обреченные жертвы; раздались: слабый крик и стон пораженных, более или менее смертельными ранами; проклятые же марушки ⁴ подняли такой адский визг, что, кажется, и самые ущелья готовы были заткнуть свои пасти; но эхо подхватило вопль и понесло по горам. Вместе с этим раздалось несколько выстрелов с пикета. Тревога поднялась по караулам: со всех сторон горцы бежали на нас с гиком и выстрелами. Нам едва оставалось время отрубить пять голов, и затем бежать за Баделиатом, который, как кошка, крался к верхней террасе; благодаря густому туману и отличному знанию местности Баделиата, мы спаслись, юркнув, как ящерицы, в узкое ущелье верхней террасы, откуда под кровом тумана, далеким обходом по страшным стремнинам ущелья, начали спускаться вниз.

Мгла ползла по дну котловины... Туман свертывался неопределенными складками вверху. Ни луча света, ни блеска зари, ни звука. Та же мертвая пустыня, те же влажные, черные камни, с серебристыми пятнами лишайника, то же самое, подавляющее мысль и чувство, однообразие, что было, когда мы шли вдвоем с Баделиатом.

– Смотри-ка, где мюрид? сказал алдарь; он указал на верх. Я оглянулся.

На вершине высокого утеса неподвижно чернел силуэт, заглядевшегося на восходящее солнце, человека; легкий ветерок развевал его одежду, но он сам, с накрест сложенными руками и закинутою назад головою, казался каким-то величавым монументом, поставленным среди этой гранитной пустыни.

Я медленно вынул из чахла свой пластунский штуцер, раскинул [176] подсошки, подвинтил телеметральную трубку, и выстрел грянул; звук его, глухо повторенный ближним эхом, и поглощенный сырым туманом, не давшим побежать перекатам далее, замер. Вслед за звуком выстрела к нашим ногам рухнуло окровавленное и избитое о каменья тело горца.

Молча, я отрезал его голову, казаки завладели его оружием, и мы продолжали нашу скачку с камня на камень. У самого подножия Гуниб-дага мы встретили четырех горцев конно-иррегулярного полка и, вместе с ними, захватя попавшегося нам на пути горца, пробиравшегося в Гуниб, представились князю Барятинскому с этим «языком» и шестью головами. Князь поблагодарил нас задушевными «спасибо молодцы».

Когда мы возвратились в лагерь, солнце стояло высоко. День был тихий и ясный. Изредка небольшие облачка, повиснув в прозрачной вышине, еще более увеличивали яркость небесной лазури. Солнечные лучи были осязательно-живительны; ветра не было, но щеки охватывало теплым веянием свежести.

Но так как ночной наш поиск был только частным эпизодом боевой трагедии, приходившей в то время к концу, то мы и обратимся к описанию общего положения дел.

Мы остановились на движениях Чеченского и Дагестанского отрядов по 27-е июля. К тому времени изъявили покорность общества, живущие на северном (левом) берегу Андийского Койсу, ниже Технуцала, а равно и общества областей Койсубу и Аварии, лежащих между нижним течением Андийского Койсу и левым (северным) берегом Аварского Койсу. Тогда еще не было получено сведений о действиях Лезгинского отряда, на долю которого досталось покорить области, лежащие выше Технуцала, по верхнему течению Андийского Койсу, в юго-западном углу нагорного Дагестана.

Чтобы яснее представить себе ход и значение этих действий, считаем нелишним сказать нисколько слов о природе и обитателях Дагестана.

Горное пространство, заключенное в прямоугольном треугольнике, вершина которого упирается в Апшеронский полуостров, а бока образуются берегом Каспийского моря, главным Кавказским и Сулако-терским водораздельным хребтами, носит название Дагестана (горная страна). Состоит он из хаоса гор, безлесных, каменистых, окрашенных или в бурый цвет с фиолетовыми оттенками, или подернутых сизоватою дымкой. Множество ломаных линий, самых неправильных затейливых форм, характеризуют [177] контуры Дагестанских гор, которые, выделяясь от главного Кавказского и Сулако-терского или Андийского хребтов, наполняюсь своими отрогами всю площадь прямоугольника и, по мере удаления в глубь Дагестана, становятся неприступно скалистыми, пересеченными мрачными, глубокими и малодоступными ущельями, проход по которым возможен только по едва проходимым тропинкам. Крепкие и привыкшие к подобным дорогам горские лошади, цепляющиеся по отвесным скалам, как кошки, и те с большим трудом поднимаются по некоторым из них и требуют, чтобы при крутых спусках всадник слезал с них. Чем выше поднимаешься на горы, тем беднее растительность, и на самой вершине к снежной линии только мхи и ягели своею ярко-зеленою, серебристою и красноватою зеленью оживляют скалы. По мере подъема, воздух становится реже и реже; дыхание ускоряется и сердце неприятно бьется. Если при этом скроется солнце и появятся облака, станет сыро и холодно; облака, мало-помалу обращаясь в черную массу, скроют самые близкие предметы, и чувство одиночества овладеет человеком, видящим себя одиноким среди грозной природы.

Ослепительный блеск молнии и вслед за нею страшный удар грома, раскатывающегося по ущельям бесчисленным эхом, заглушается проливным дождем, сменяемым то снегом, то градом. Налетающей ветер, срывая с вершины гор снег, производит метель, среди которой блистает молния, слышится гром, не перестающий ни на минуту. Такая картина поразительна и очаровательна при всей своей суровости.

А внизу черные речки, часто срываясь с высоты огромных гор, образуют великолепные водопады, шум которых слышен издалека. Беспрестанно извиваясь и проходя то под той, то под другой горой, речки, соединяясь вместе, составляют те немногие реки, который орошают Дагестан. Получив начало в северном склоне Кавказского хребта, речки эти носят общее название Койсу и, свиваясь в один поток, носящий названы Сулака, уносят воды свои в Каспийское море. Другим собирательным рукавом для речек Дагестана служит Самур, получавший начало из восточный, скатов г. Гудура и впадавший тоже в Каспий. Река Самур и Аварское Койсу делят Дагестан на три части: Южный Дагестан – между Апшеронским мысом и рекою Самуром; Средний – между Самуром, Аварским Койсу и южной границею владений шамхала Тарковского, и Северный – от последней до Сулака. Климат страны чрезвычайно разнообразен, и в горах каждое место имеет свой [178] особенный климат, не соответствующий географическому градусу широты, ни абсолютной высоте места, ни соседству моря, ни снеговыми вершинами и лесами. Тут всё зависит от обстановки места горами, расположения ущелий и покатостей, направляющих ветры. Здесь встречаются долины и с жаркими, и с холодными климатом; так, например, в низменных долинах, защищенных от ветра со снеговых гор, климат бываете жаркий и тут растет виноград, хлопчатник, рис и марена; но стоит перевалиться на противоположную сторону хребта – и климат до того суров, что хлеб вымерзает на корню.

Жители Дагестана большею частью принадлежат к аварскому племени, которое, в свою очередь, разделилось на несколько обществ. Границ между обществами провести почти невозможно, и, не вдаваясь в мелкие подробности, мы назовем только главнейшее из них и, андийское общество, с главным аулом Анди, бывшими еще недавно одним из важнейших горских рынков. Андийцы издавна считались народом воинственным, одним из храбрейших в Дагестане. Страна их богата пастбищными местами: жители содержат большие стада овец, из шерсти которых выделывают войлок и сукно, а равно бурки ⁵, которых выделывается ежегодно до 8.000 штук. Ими-то андийцы ведут меновую торговлю, оценяя каждую бурку от 3-х до 12-ти рублей. Ежегодно сюда съезжаются торговцы, которые закупают бурки гуртом, а взамен их продают красный товар (не взирая в прежнее время на запрещения), железо, оружие, соль и кукурузу. Сами андийцы хлебопашеством мало занимаются и, в прежнее время, больше всего вели торг невольниками, которых покупали у чеченцев и прочих дагестанцев. Койсубулинцы, поселившиеся в стране суровой, имеющей пастбищных месть мало и наполненной, преимущественно, голыми утесами; не рассчитывая на урожай, занимаются разведением винограда и других фруктовых деревьев, и достигают этого с большими затруднениями. Приготовляемое ими вино известно под названием горного чихиря, которое они выменивают на хлеб у шамхальцев и кумухов. К Койсубу примыкает Аварское ханство, самое обширное и населенное, из всех обществ Дагестана. Главный аул Хунзах был прежде местом пребывания аварского хана и играл немаловажную роль в [179] истории развития мюридизма. Земли, способной для возделывания, очень мало, и любопытно видеть, как аварец, с торбою, привязанною к поясу, и с двулапым крючком, насаженным на палку, ищет несколько шагов земли, для посева горсти пшеницы. Кроме названных обществ, много других живет в Дагестане, но все они по большей части бедны, и терпят на столько от недостатка пахотных земель, что в устах народа сложилась следующая легенда.

Один трудолюбивый горец, желая выиграть время и скорее кончить работу, с вечера отправился с двумя быками и сохою в поле, куда и прибыль ночью. Раскинув бурку на земле, он заснул. Наутро горец легко нашел соху и быков, но, при самом тщательном осмотре местности, участка, ему принадлежащего, не мог найти. Раздосадованный этим, горец решился ехать обратно, и когда с азартом и бранью поднял с земли бурку, тогда только заметил, что она-то именно и прикрывала его пахотное место.

Скотоводство находится в неудовлетворительном состоянии: рогатый скот здесь мелок и худ, и хозяин, не заботясь об уходе за ним, держит его только для обрабатывания земли и перевозки тяжестей. Равнодушно глядя, как скот его худеет, горец пускает его по двору жевать навоз, или выгоняет в поле питаться молодыми сучьями дерев, или же отыскивать себе пропитание под снегом. Овец держат только богатые в значительном количестве, бедные же имеют их только по нескольку штук и круглый год оставляют их на подножном корму. Лошади мелки, некрасивы, но в езде сносны и цепки. Домашних птиц держать мало, некоторые имеют и пчел. Из огородных овощей разводят: огурцы, дыни, арбузы, тыквы, морковь, лук, чеснок, бобы и фасоль. В Аварии особенно много разводят луку и чесноку, которые развозятся по всему Дагестану. В некоторых местностях жители занимаются садоводством, и в садах встречаются яблони, груши, сливы, персики, абрикосы, черешни, инжир и миндаль. Торговля преимущественно развита между казикумухами, которые, под видом мелких ремесленников, бродят повсюду, так что дагестанцы говорят: «Подними любой камень, найдешь под ним лака (казикумуха), если же не застанешь лака, то поколоти место, где он сидел». Главное селение лаков, Кумух, славится своими базарами и носить в народе громкое название «Шагар-город» ⁶. [180]

Итак, нагорный Дагестан, в котором, после взятия Веденя, сосредоточились силы Шамиля, имеющей вид треугольника, был атакован тремя отрядами нашей кавказской армии, направившими свои действия каждый на одну из сторон треугольника. Между тем как Чеченский отряд действовал с северо-запада от Андийского хребта, по южному склону которого протекает Андийское Койсу, а Дагестанский отряд вступал в непокорную область с востока, из покорного Дагестана, Лезгинский отряд имел основанием своих операций Лезгинскую кордонную линию, которая тянется вдоль по южному склону главного снегового хребта, ограничивающего нагорный Дагестан с юго-запада. Так как силы Шамиля были преимущественно направлены против Чеченского отряда, то Дагестанский отряд, нападавший на правый фланг Шамиля, должен был действовать преимущественно с своего правого фланга, в северо-восточном углу треугольника, со стороны Темир-Хан-Шуры, а Лезгинскому отряду, нападавшему на левый фланг Шамиля, приходилось действовать преимущественно с своего левого фланга, в западном углу треугольника, со стороны Тушетии. В этом углу нагорного Дагестана лежать две области, Ункратль и Дидо, расположенные на самых высоких террасах нагорного Дагестана, между главным снеговым хребтом и вторым снеговым хребтом, – северным или Богозским.

Лезгинский отряд открыл свои действия против этих областей с запада, с горы Бешо, на которой он стоял 17-го июля, занимая позицию, возвышенную над уровнем моря на десять тысяч футов. Главною целью действий отряда был спуск в ущелье Иланхеви и разорение непокорных аулов Ункратля и Дидо, а также переход через Богозский хребет для соединения с Чеченским отрядом; Лезгинский отряд, разделенный на шесть колонн, окончил действия в шесть дней, после, чего общества, в этой части края расположенные, узнав об изъявлении покорности Аварией, Койсубу и другими племенами Дагестана, прекратили сопротивление, и войска Лезгинского отряда уже без боя перешли Богозский хребет и вступили на нижние террасы нагорного Дагестана, обращенные к Аварии и Карате.

Между тем, Дагестанский отряд открыл сообщения с Чеченским отрядом. 27-го июля прибыл в главную квартиру, расположенную тогда близ озера Ретло, прямым путем из Хунзаха через Аварию и Карату, флигель-адъютант, гвардии ротмистр [181] Ибрагим-хан-мехтулинский, в сопровождении почетных старшин аварских, койсубулинских и каратинских с их значками, и с ними весь Дагестанский конно-иррегулярный полк. Все они проехали спокойно через Карату, из которой только накануне бежали Шамиль и Казы-Магома. 30-го июля прибыл в главную квартиру, тем же путем, генерал-адъютант барон Врангель, командир Дагестанского отряда, в сопровождении дивизиона Северских драгунов с частью милиции, и, пробыв в главной квартире два дня, отправился тем же путем обратно.

4-го августа, был отдан в главной квартире в Андии, близ аула Тандо, следующий приказ главнокомандующего, князя Александра Ивановича Барятинского:

«Отторгнутая, в 1843 году, из-под русской власти Авария – 23-го июля изъявила покорность и по-прежнему вступила в подданство Его Императорского Величества. На основании предварительно испрошенной мною лично Высочайшей воли, восстановляя Аварское ханство, назначаю ханом аварским, флигель-адъютанта Его Величества, лейб-гвардии Казачьего полка, ротмистра Ибрагима-хана-мехтулинского.

Младшего же брата Ибрагима-хана, лейб-гвардии Гродненского гусарского полка, поручика Решида-хана, назначаю ханом мехтулинским».

В это время не проходило дня, чтобы в лагерь Чеченского отряда не являлись депутации от разных племен Дагестана, как из мест, где действовал Дагестанский отряд, так и из верхних гор, лежавших на пути Лезгинского отряда. Не только области между течением Андийского и Аварского Койсу, но и области на правом берегу Аварского Койсу и далее между Аварским и Черным или Кара-Койсу и между последним и самым восточным притоком Сулака, Казыкумыхским Койсу, изъявляли покорность. Особенную важность имела сдача Чоха, укрепленного пункта, лежащего между Черным и Казыкумыхским Койсу (27-го июля), и изъявление покорности тилитлинским обществом, живущим между Аварским и Черным Койсу, в тылу у Шамиля на пути отступления его после бегства из Караты.

Надежды старого вождя мюридов должны были с каждым днем ослабевать всё более и более. Человек менее твердой воли, уже в конце июля, пал бы духом на месте Шамиля. От Караты Шамиль должен был отступить на юг, имея у себя на [182] востоке Аварию, которая отложилась от него и по которой уже разъезжала наша конница, а на западе Богозский хребет, с которого спускались колонны нашего Лезгинского отряда. Бегство Шамиля по этим местам было поспешное; он быстро отретировался за правый берег Аварского Койсу, очистив всю страну на север между Аварским и Андийским Койсу. Но и на правом берегу он должен был видеть себя в крайней опасности. Одно из здешних обществ, именно тилитлинское, как мы уже упоминали, изъявило покорность. Оно живет довольно высоко между Аварским и Черным Койсу. Шамиль направил путь свой несколько ниже, на куядинское общество, но и тут встретили его враждебно. Куядинцы и тилитлинцы отняли у него несколько лошадей и вьюков и довольно значительную казну (куядинцы одну меру серебра, тилитлинцы около пятнадцати тысяч рублей); это показывает, между прочим, как незначительны были силы Шамиля. Он был совершенно оставлен жителями Дагестана. Тогда он решился броситься еще ниже куядинских высот, в леса Ругджи и горные возвышенности Гуниба, лежащие между нижним течением Аварского и Черного Койсу. Эти возвышенности издавна обратили на себя внимание Шамиля своею неприступностью, и говорят, что он заблаговременно избрал их себе последним убежищем. Здесь на гунибских высотах должна была решиться судьба этого героя-фанатика. Отсюда некуда было уже отступать. Пространство, лежащее далее на юг и юго-восток, между Черным и Казыкумыхским Койсу, не было надежно, после того как Чох сдался русским, а 2-го августа, Даниель-бек, бывший элисуйский султан, вероятно, опасаясь заслуженная наказания за прежние вины свои, сдал нам Ириб, укрепленное место области Тлейсерух, лежащей в верховьях Черного Койсу. Таким образом, покинутый почти всеми, ожидающий последней судьбы своей, но все еще непреклонный, Шамиль мог полагать единственную свою надежду на неприступность Гуниба. Здесь укрылся он с двумя своими сыновьями, с семейством и остальными приверженными мюридами. По присоединении гунибских жителей, ему удалось составить партию в 400 человек при 4-х орудиях.

Между тем, 10-го августа, главнокомандующий, оставив Чеченский отряд, отправился для осмотра новопокорившегося края. Конвой составляли дивизион Нижегородских драгунов, полсотни казаков и туземная милиция. Путь главнокомандующего лежал вниз по течению Андийского Койсу на Тлох, Игяли к сагрытлохскому [183] мосту, ознаменованному подвигами Дагестанского отряда, которые были совершены за три недели перед тем и побудили Шамиля ретироваться от Андийского Койсу. Затем князь-наместник проехал мимо Чирката, Ахульго, знаменитого по осаде и двум штурмам 1839 года, Ашильты и Унцукуля в Гимры. Посетив, таким образом, область Койсубу на всем её протяжении, князь направился из Гимр через Ахкент в Аварию, сопутствуемый конвоем, состоявшим из одних только койсубулинцев и аварцев. На этом пути были посещены аулы Цатанах, Арах-тау, Танус-Бал и главное местечко Аварии, Хунзах.

«Все население Аварии спешило на встречу главнокомандующему», говорит реляция от 18-го августа. «Всеобщая радость по случаю освобождения от ига Шамиля, и возвращения под управление наследника аварских ханов, под русским покровительством, была выражена жителями торжественным приемом и в особом адресе к главнокомандующему». Из Хунзаха, князь Барятинский спустился в долину Аварского Койсу к аулу Голотль. Здесь, на привале; представился его сиятельству известный тилитлинский наиб Кибит-Магома, пользовавшийся в непокорных горных обществах большим влиянием и брат его Муртузали, с тилитлинскою милицией. В сопровождении их, главнокомандующий прибыль в Тилитль, где останавливался в доме Кибит-Магомы. По осмотре этого сильно укрепленного аула, князь-наместник проехал версты две за аул и ночевал у подножья высокой горы, известной под названием Чемадан-гора. Тут был расположен 18-й стрелковый батальон, высланный из Дагестанского отряда на встречу главнокомандующему. 17-го августа, проехав по куядинским высотам, с которых князь осмотрел Гуниб – последнее убежище Шамиля, его сиятельство прибыл в Ругджу, где в ближайшем расстоянии от Гуниба, в глазах самого Шамиля, жители радостно приветствовали поезд, огласив воздух криками и ружейными залпами. Здесь же были расположены три роты Самурского пехотного полка из числа войск, окружавших Гуниб. 18-го числа главнокомандующий, переправившись через Черное Койсу, въехал в Чох. Крепость салютовала выстрелами из только что взятых неприятельских орудий и неприятельским порохом. После осмотра этого сильного, с замечательным искусством построенного, укрепления, его сиятельство поднялся на кегерские высоты, к месту расположил Дагестанского отряда. [184]

В этот же день, князь Меликов, командовавший войсками Лезгинской кордонной линии, объехал все покорившиеся общества по верховьям Аварского и Кара-Койсу, и прибыл в Ириб с кавалериею, куда вслед за ним должна была прибыть и пехотная колонна. Генерал-майору князю Меликову послано приказание главнокомандующего прибыть в главную квартиру к Кегеру, где его сиятельство назначил общий съезд командующим войсками левого крыла Прикаспийского края и Лезгинской кордонной линии. Князь Меликов прибыл к Кегеру 20-го августа, и таким образом части Лезгинского отряда, вторично пройдя горы, соединились на юге, с войсками Дагестанского отряда.

Вслед за сим, открыты были действия против Гуниба.

Шамиль, не ограничиваясь природною крепостью Гуниба, употребил все средства, чтобы сделать его совершенно неприступным: он подорвал порохом все скалы, где представлялась малейшая возможность взобраться; заградил все тропинки, ведущие от Черного Койсу, Ругджи и Хинды, толстыми стенами, башнями, двух- и трехъярусными оборонительными постройками, везде заготовил огромные кучи каменьев для скатывания на атакующих, словом, приготовил оборону, какую только средства его и искусство горцев в подобном деле могли представить.

Уже к 8-му августа, Дагестанский отряд, за исключением нескольких батальонов, оставленных на сообщениях, был сосредоточен в куядинском обществе на урочище Гунимсер, а 9-го, вследствие произведенного осмотра местности, войска двинулись к подножию Гуниба и заняли места для блокады, на всей окружности горы Гуниба, около пятидесяти верст.

Несколько дней, проведенных на Гунибе, окруженном нашими войсками и восставшими против Шамиля жителями, дали ему время обдумать свое незавидное положение. Он видел в наших руках Ириб, Чох, Уллу-Кале, крепости едва приступные; он видел своих лучших, вернейших помощников в конвое главнокомандующего, проезжавшего по ущельям Андийского, Аварского и Черного Койсу, и, по-видимому, начал убеждаться, что пора его власти прошла безвозвратно. Он решился вступить в переговоры, избрав посредниками Даниель-бека и состоящего в службе нашей полковника Али-хана. Но после четырехдневных бесплодных переговоров, главнокомандующий приказал прекратить их, и приступить к предварительным работам, для овладения Гунибом. [185]

Войска кругом Гуниба были расположены следующим образом: на восточном фасе два батальона Ширванского пехотного полка, с 4-мя горными орудиями, под командою полковника Кононовича; на северном фасе: другие два батальона Ширванского полка, один батальон Грузинского гренадерского полка, один батальон Самурского полка, пять сотен конно-иррегулярного полка и две сотни конной милиции, под начальством генерал-майора князя Тархан-Моуравова; на южном: два батальона Апшеронского полка, два батальона Самурского полка и 21-й стрелковый батальон, под командою полковника Тергукасова, а на западном фасе: два батальона Дагестанского полка, под начальством полковника Радецкого.

Командование означенными передовыми войсками и непосредственные распоряжения инженерными работами, были поручены генерал-майору Кесслеру, под главным начальством генерал-адъютанта барона Врангеля, доблестного генерала кавказской армии.

Осмотр доступов на вершину горы обнаружил, что. восточный скат её, хотя слабейший и доступнейший по природным условиям, представляет, однако же, едва ли не самые большие препятствия, потому что пути по нем затруднены чрезвычайно крепкими и искусственными преградами и бдительно охраняются большею частью гунибского гарнизона. По этой причине, имелось в виду предпринять решительные действия с этого фаса только в крайнем случае, предпочитая им, если представится к тому возможность, нападение с которого-нибудь из остальных трех фасов; а для отвлеченья внимания осажденных, и чтобы заставить неприятеля быть в постоянном ожидании решительного наступления нашего с восточного фаса, приказано было полковнику Кононовичу постепенно подвигаться вперед, к укреплениям этого фаса с помощью осадных работ, производство которых поручено инженер-капитану Фальненгагену.

Перед рассветом 25-го августа, по распоряжению начальника войск южного фаса, полковника Тергукасова, командир 1-го батальона Апшеронского пехотного полка, полковник Егоров, подойдя к скалистому обрыву и видя, что неприятель не заметил его движения по причине густого тумана, решился воспользоваться удобным мгновением и повести батальон далее на вершину горы. Местность, заранее осмотренная охотниками, представляла в этом пункте такие препятствия для нападения, что осажденные считали её недоступною для нас и содержали здесь только незначительный караул. [186]

Перед нападающими, как стены, возвышались один над другим три скалистые крутые обрыва (каждый от восьми до десяти сажень высоты), только в одном месте рассеченные узкою поперечною трещиною. Сто тридцать охотников, предводимых капитаном Скворцовым и прапорщиком Кушнаревым, обутые в лапти, с лестницами и крючьями, подсаживая друг друга, в совершенной тишине, вскарабкались на террасу, отделяющую нижний обрыв от второго; вслед за ними двинулся и батальон, оставя стрелковую роту внизу на местах, удобных для обстреливания верхних уступов. Не останавливаясь на первой террасе, охотники, а за ними и батальон, уже под огнем заметившего их неприятеля, с помощью лестниц и веревок, взошли на вторую террасу и вслед за тем на верхнюю плоскость Гуниба, где к шести часам утра собрался уже весь батальон. Между тем, охотники окружили неприятеля в примкнутых к скалам завалах, семь человек захватили в плен, пятнадцать положили на месте; остальные, скрылись, пользуясь туманом.

Вскоре затем подошли сюда еще две роты 4-го батальона того же полка, и тогда полковник Тергукасов двинулся к самому селению Гуниб, находившемуся оттуда еще верстах в восьми, и на дороге соединился с 21-м стрелковым батальоном, который, имея во главе охотников, под командою подпоручика Tepиeвa, в то же время овладел уже с боя крепкими неприятельскими завалами, правее занятых апшеронцами.

Одновременно и войска северного фаса (верстах в пятнадцати от апшеронцев), под личным начальством генерал-майора князя Тархан-Моуравова, с такими же трудностями и с таким же блистательным мужеством, поднялись на Гуниб с противоположной северной покатости.

Взойдя на высоты, князь Тархан-Моуравов направил шедшие в голове стрелковую роту Грузинского гренадерского полка, под командою подпоручика Микеладзе, и сотню конно-иррегулярного полка с есаулом Джафар-Аге, а вслед за ними и весь гренадерский батальон, под командою подполковника Габаева, к палатке Шамиля и в тыл устроенных на восточном скате укреплений, а после в обход аула.

Озадаченные появлением наших войск с разных сторон, горцы в беспорядке бросились бежать от стен южного фаса вверх, преследуемые снизу выстрелами ширванских стрелков. Большая [187] часть мюридов, в том числе и сам Шамиль с сыновьями, бежали к селению Гуниб и засели по саклям.

Вслед за бегущими от стен мюридами, полковник Кононович двинул быстро вверх 1-й и 2-й ширванские батальоны, с четырьмя горными орудиями; а полковник Радецкий взобрался в это время на Гуниб с большим трудом с западной стороны.

Между тем, пария мюридов, человек до ста, из числа бежавших в рассыпную от укреплений, отрезанная от аула, собралась на лесистом холме влево от ведущей к аулу восточной дороги, и там, засевши за каменьями, открыла частую пальбу по подымавшимся снизу ротам Ширванского полка. Одна и вслед за ней другая роты этого полка были направлены, чтобы выбить мюридов из-за камней. Горцы, не видя никакого спасения, выхватили шашки и кинжалы, и бросились на встречу ширванцев; тут завязалась хотя не продолжительная, но жаркая и кровяная рукопашная схватка; сброшенные с Холма мюриды кинулись на стоявший внизу у неприятельского орудия караул наш, но, преследуемые с тылу, были отброшены вниз к небольшому ручью, где окружены со всех сторон и истреблены все без исключения.

Когда, таким образом, войска с разных сторон устремились к аулу, генерал-майор Кесслер, имея в виду приказание главнокомандующего употребить все усилия, чтобы Шамиль достался нам живым в руки, тотчас остановил натиск войск, уже готовых ворваться в Гуниб, и расположил их таким образом, чтобы преградить защищавшимся в ауле мюридам вое пути к отступлению.

В это время князь Барятинский лично прибыл, вместе с командующим войсками в Прикаспийском крае, на место боя и приказал остановить перестрелку с засевшими в Гунибе мюридами, предложив им сдаться, не подвергая напрасно аула, в котором было много женщин и детей, всем ужасам штурма.

После переговоров, длившихся около двух часов, Шамиль, видя аул окруженным густою цепью войск, готовых ворваться в него, решился сдаться; в сопровождении нескольких приближенных мюридов, он тут же явился к главнокомандующему, повергая безусловно свою судьбу милосердию Государя Императора.

Князь Барятинский принял его, сидя на камне. Зная, что, по понятиям горцев, человек, у которого отнято оружие, теряет вместе с тем и свою честь, он допустил Шамиля представиться [188] в оружии. Говорят, что когда князь уехал, Шамиль сел на тот камень, на котором сидел князь, и долго не хотел сойти с этого места. Наконец, по убеждению графа Николая Ивановича Евдокимова, объяснявшегося с ним без переводчика, он встал и сел на лошадь. По одну его сторону поехал граф Евдокимов, по другую полковник (ныне генерал) Тромповский; за ними следовали два переводчика и эскадрон драгунов. На пути Шамиль два раза останавливался и просил позволения молиться; много раз он просил пить воды.

Главнокомандующий приказал отвести его в лагерь главной квартиры, а на другой день прибыли туда же два его сына и всё семейство (его жен звали: Задет, Шуанет и Аминет). 27-го числа все они отправлены въ крепость Темир-Хан-Шуру, откуда Шамиль, с старшим сыном Кази-Магомой, отосланы в Петербург, в сопровождены полковника Тромповского.

До Темир-Хан-Шуры все ехали верхом, в сопровождении двух эскадронов драгунов, батальона пехоты и двух сотен Дагестанского конно-иррегулярного полка. Горцы тысячами выходили на встречу; женщины выли, оплакивая своего имам-эль-аазама Шамиля ⁷; мужчины прикасались к полам его платья и целовали их на прощанье. От Темир-Хан-Шуры до станицы Червленной (на реке Тереке, штаб Гребенского казачьего полка) Шамиль ехал в тарантасе барона Врангеля, а в Червленной, по приказанию князя Барятинского, Шамиля уже три месяца ожидала карета, в которой он и отправился из родных гор своих на далекий север.

При овладении Гунибом взято четыре орудия, одно крепостное ружье и секира Шамиля; в плен захвачено около ста мюридов. Потеря с нашей стороны заключалась: убитыми – 19 нижних чинов и два милиционера; ранеными – 7 офицеров, 114 нижних чинов и 7 милиционеров; контуженными – 2 офицера и 29 нижних чинов.

Денег у Шамиля оказалось только около 7.000 рублей и никакого другого богатства.

В последний раз мне довелось видеть Шамиля в станице Екатериноградской (штаб Горского казачьего полка), в которой он останавливался для обеда, в доме командовавшего полком, подполковника С. И. Нолькена. Припоминаю сцену, бывшую после обеда, в зале Нолькена. Жена подполковника, молодая и красивая женщина, [189] и притом отличная пианистка, сыграла несколько пьес и мотивов из горских народных песен; когда она, кончив лезгинкой; встала из-за пианино, имам так был поражен игрой и устройством инструмента, что как ребонок стал дотрагиваться пальцами до клавишей...; удивлению его не было конца. Поэтому можно было судить, как будет поражена его дикая, но не лишенная поэтического и эстетического чувства натура, когда он увидит Россию, столицу и Императорский двор.

Так завершилась судьба этого рокового человека, этого дикаря, несомненно принадлежащего к числу замечательных людей. В глубокой старости суждено было ему выдержать удар, нанесенный его фанатизму, познать неудачу и воочию христианскую цивилизацию, с теми плодами её, которые успели созреть в России. Наша страна должна была показаться этому жителю гор страною чудес и блаженства, волшебным миром, существование которого он не предполагал возможным на земле. «Вы, русские, не будете в раю», говорил он, «у вас на земле такой рай, какой нам обещан на небе». Но чем громаднее расстояние между нашею цивилизациею и теми средствами, который мог представлять имаму убогий быт горцев, тем более вырастает в глазах историка эта личность, так долго и так успешно торжествовавшая над скудостью средств. Между мрачными воспоминаниями фанатического владычества знаменитого горского вождя останется, все-таки, память о светлой, величественной черте, которую нельзя не признать в нашем бывшем непримиримом враге, – это память о героизме Шамиля, о силе его духа, испытанной длинным рядом неудач и господствовавшей над разнохарактерными племенами с таким полновластьем, которому мы стали бы тщетно искать другого примера в истории времен, нам близких.

Для Кавказа и Закавказья, с этой поры начинается новая эра. Путешествие князя-наместника по Прикаспийскому краю и Кахетии, от пределов Аварии до Тифлиса, было подобно триумфальному шествию; везде народ ликовал от уверенности, что настает, наконец, мирное время, когда можно будет пользоваться безопасно плодами трудов своих и обратиться от военных занятий к делам мира. На правом крыле Кавказской линии, в западной части гор, взятие Шамиля имело также благоприятные для нас последствия. Впечатлительные умы горных племен были поражены разнесшеюся по горам молвой о великом, неожиданном для них событии. Не взирая на то, что эмир-шейх Магомет-Амин, непосредственно [190] от Шамиля, влиял на умы горцев правого крыла Кавказской линии, и старался возбуждать их фанатизм, бжедухи первые изъявили покорность, а за ними и племена, живущие между реками Лабой и Белой. Зная восточных людей, можно было наверное ожидать, что и другие горские племена упадут духом. Все это так и случилось, и чрез несколько лет, спустя после плена Шамиля, весь Кавказский перешеек, от восточного берега Черного моря до вод Каспия, уже пользовался благодетельным миром.

Аполлон Шпаковский.

Комментарии

1. См. «Военный Сборник» 1874 г. № 2.

2. Алдарь, правитель племени, то же что у кабардинцев князь.

3. Почетные старики красят хной свои бороды, которые чрез это получают красновато-желтый цвет, и красный асакал, т. е. борода, есть признак мудрости, франтовства правоверного улема или хаджи.

4. Марушка, вообще женщина.

5. Должно заметить, что выделка карачаевским племенем, живущим в горных вершинах Кубани к Эльбрусу, бурки и сукна несравненно лучшего достоинства, по качеству материала, так что выделываемые бурки, и по преимуществу белые с черной каймой, ценятся в 100 и более руб. серебром.

6. Подробный очерк Дагестана и его обитателей можно найти в сочинении г. А. Нисченкова.

7. Имам-эль-аазам, глава духовенства

Текст воспроизведен по изданию: Записки старого казака // Военный сборник, № 3. 1874