ИМАМ ШАМИЛЬ В РОССИИ

В продолжительной Кавказской войне, доставившей нашим войскам неувядаемую славу, со времени появления в Дагестане Шамиля в роли имама, т. е. «духовного повелителя мусульман», борьба России с горцами приняла более острый, решительный характер и, наконец, блестяще окончилась пленом Шамиля с его семейством и главными сподвижниками, 25-го августа 1859 года. В лице Шамиля история дает нам замечательного человека, обладавшего обширным умом, громадной энергией, увлекательным красноречием и сделавшегося, благодаря этому и счастливо сложившимся обстоятельствам своего времени, неограниченным повелителем Кавказа. Искусно воспользовавшись нанесенным из Бухары на Кавказ в 1830 году учением среднеазиатской секты фанатиков-мусульман, известной под именем «мюридизма», требующей от своих адептов безграничной ненависти к русским и др. иноверцам, т. е. гяурам, Шамиль сумел сплотить разрозненных полудиких Кавказских горцев Чечни и Дагестана и сделать их беспрекословным, слепым орудием для борьбы с Россией, мечтая образовать на Кавказе Царственную династию и стать ее верховной главой. Этим мечтам его, однако, не суждено было осуществиться. [530]

С назначением князя Барятинского главнокомандующим кавказской армией поражения и разные неудачи Шамиля стали учащаться, число деспотически управляемых и преданных ему горцев стало убывать с каждым днем, а вместе с ними его власть и значение. С окончанием Кавказской войны, длившейся десятки лет, бывший повелитель Чечни и Дагестана, долго покровительствуемый судьбою, Шамиль, окруженный в своем последнем убежище, ауле Гунибе, и сдавшийся победителям, через неделю, 2-го сентября, выехал с семейством из Дагестана и 26-го сентября прибыл в Петербург, где вскоре имел счастье быть представленным и милостиво принятым императором Александром II, затем по высочайшему повелению был отправлен в г. Калугу. В настоящем очерке, составленном преимущественно по местным, архивным документам, мы сообщим несколько новых сведений о пребывании имама Шамиля в России, — в Калуге и в Киеве.

_________________________

Для жительства прибывшему в Калугу, в конце 1859 года, пленному Шамилю с семейством был нанят на казенный счет в городе большой дом с флигелями и садом, принадлежавший отставному полковнику Сухотину. На устройство обстановки в заранее приготовленной квартире, т. е. на покупку мебели, зеркал, посуды и проч., было израсходовано и уплачено из сумм Калужского казначейства 5,086 рублей. Наем, ремонт и отопление помещений имама и его многочисленной прислуги лежали на обязанности квартирной Калужской комиссии под председательством местного губернатора. Деньги для этого отпускались из сумм государственного казначейства. Оттуда же Шамиль получал, чрез состоявшего при нем особого офицера в качестве военного пристава, жившего вблизи пленного Шамиля в доме Ланеева, назначенные ему по высочайшему повелению пожизненной пенсии 15,000 рублей, которые выдавались вперед за три месяца, каждый раз 3,750 рублей, в полное и безотчетное распоряжение. Кроме того, на наем летом дачи для Шамиля отпускалось ежегодно 300 рублей, причем на переезды его с семейством на дачу требовалось от 15 до 20 лошадей.

При Шамиле, также по высочайшему повелению, состояли пристав-офицер и его помощник, которым был вверен надзор за пленником. По данной приставу инструкции, он должен был быть советником имама, тайно следя за ним так, чтобы никоим образом не обременять и не стеснять пленника; кроме того, пристав должен был быть за него ходатаем во всех случаях и по возможности предупреждать его законные желания, ограждая имама от всего, что могло отягощать его [531] положение в чужой стране. На эту должность был назначен, числившийся по армейской пехоте, штабс-капитан Руновский. Имаму и его семейству были разрешены посещения театров, концертов, публичных и частных собраний, также прогулки пешком, в экипажах и верхом в городе и его окрестностях, не далее 30 верст от городской черты. Для объяснения с Шамилем, совершенно не звавшим русского языка, ври нем состояли два переводчика, подчинявшиеся приставу; один из них — кандидат Петербургского университета Турминский (с 1 января I860 г. по февраль 1864 года) — был назначен с нравами государственной службы для первой передачи разговоров, взглядов и даже мыслей пленника о разных делах, не касавшихся его домашней жизни; а другой — государственный крестьянин Мустафа Ях-Ин — служил по вольному найму в качестве исполнителя поручений имама и переводчика в его домашнем быту. Как житель Калуги, имам с его семейством подчинялся, на общих основаниях, калужскому губернатору, а как военнопленный — губернскому воинскому начальнику, которые в важных случаях, требовавших особого разрешения представляли просьбы пленного имама военному министру для доклада государю императору. Этим же лицам был поручен надзор за точным исполнением приставом и переводчиками, состоявшими при Шамиле, их обязанностей. Дом Шамиля охранялся особо назначенными городовыми. Для развлечения пленника, по ходатайству военного пристава, высылались из Императорской Публичной библиотеки редкие восточные рукописи, например, Аль-Коран 1790 г., и разные книги на арабском языке, которые по прочтении возвращались в библиотеку. Лето Шамиль проводил на особо нанятой для него казной удобной даче с фруктовым садом. Первые годы, летом, он жил вблизи Калуги на даче помещика Ермолова, а потом на даче «Перцово», принадлежащей доктору Беккеру, в 8-ми верстах от города.

Высочайшим приказом 8-го апреля 1861 года, сын Шамиля Мухамед-Шафи определен на службу в лейб-гвардии кавказский эскадрон собственного его величества конвоя с чином корнета, где и был зачислен во 2-й взвод. Вскоре после этого молодой гвардейский корнет Магомед, получив от калужского губернатора подорожную на проезд, отправился к месту служения в Петербург, где по прибытии получил значительное денежное пособие. Через два месяца после отъезда Мухамеда, Шамиль с приставом, капитаном Руновским, ездил в Петербург и там имел счастье представиться покойному государю императору и выразить благодарность за вновь оказанную ему высочайшую милость, 12-го ноября того же года военный пристав капитан Руновский был переведен на Кавказ, с назначением [532] состоять для особых поручений при главнокомандующем армией князе Барятинском; вместо же него был назначен помощник начальника Среднего Дагестана подполковник Павел Гиллярович Пржецлавский. В следующем году семейство Шамиля постигло горе: умерла жена старшего сына Кази-Магомеда, Каримат. Тело покойницы, герметически закупоренное в металлический гроб, было отправлено в Северный Дагестан, на кладбище предков Шамиля, около города Темир-Хан-Шуры, в селение Гимры. Для сопровождения тела и всех распоряжений в пути был назначен фельдъегерского корпуса штабс-капитан Гузей Разумов, которому на устройство гроба, покупку экипажа и вообще на путевые расходы было выдано от казны 2.000 рублей.

Живя в Калуге, Шамиль вел переписку с главнокомандующим кавказской армией; получал изредка ответные письма от военного министра, графа Д. А. Милютина, оказывавшего пленнику покровительство; также от родственников и других лиц, причем письма последних предварительно проходили чрез бывший инспекторский департамент военного министерства, а потом через управление иррегулярных войск, где и прочитывались, пока правительство не убедилось в покорности и верности пленника.

Вот одно из писем Шамиля в переводе на русский язык, посланное главнокомандующему кавказской армией в декабре 1862 года, в котором он, уведомляя о благополучном приезде в Калугу, говорит о частых, оказываемых ему государем, милостях и порицает своих, все еще бунтующихся, единоверцев.

«Его сиятельству, наместнику кавказскому, фельдмаршалу князю Барятинскому.

Спешу уведомить ваше сиятельство, что мы возвратились в Калугу здраво и невредимо. Будучи осчастливлен высочайшим вниманием и милостивым благоволением государя императора, благодарим его за постоянные к нам милости и молим Всевышнего, да ниспошлет ему, всем приближенным его и всем любящим его всякое благо во всякое время, дома и на пути. Мы знаем, что не можем вполне выразить всей нашей благодарности и сердечной признательности за высокие его императорского величества к нам милости; нам остается только молить Всевышнего о здравии, поспешении, победе и покорении врагов под нозе его. Боже наш! Как велико внимание к нам великого царя! Он из собственных своих рук, которые составляют предмет лобызания всех великих и знатных сего мира и которые суть источники благостей и всякого добра, подарил мне золотую шашку! Эта шашка — острый нож для врагов моих, который будет непременно колоть им глаза, а для друзей моих — прекрасный цветок, который будет вечно цвести в цветочнике их памяти. [533]

Да наградит Бог императора за эту милость тысячекратно, да победит врагов его и да сделает меч его смертельным для них! Увы! не произвести времени государя, подобного нашему: «время, — как сказал один поэт, — скупо на таких царей!»... Во время моей аудиенции с вами, относительно известного вам моего желания, я узнал, что еще продолжается у вас вражда с шапсугами и абадзехами, чего я не думал и никак не ожидал. Я думал, что борьба уже кончилась, и что осталось только одно их имя, а если совершенно не окончилась, — то небольшие набеги рассеявшихся по лесам и оврагам нескольких шаек, не имеющих такого человека, которой бы руководил ими к благоустроению общества и остановил бы эти бесполезные потери людей и имущества; я считал эти шайки стадом разбежавшихся по разным местам баранов, которые пошалят, пошалят, да и перестанут, как увидят волка, который скрутит их и, наконец, погонит к вам. Я объяснял это недостатком их ума и отсутствием здравомыслия и вполне был уверен, что дело их уже совершенно кончено после того, как абадзехский Наиб Магомед Емин со старшинами прибыли к его императорскому величеству и, получив богатые дары и полезные наставления, возвратились на место своего жительства. Теперь же, когда это дело вышло совершенно иначе, краснею со стыда перед вами и перед его императорским величеством и раскаиваюсь в том, что высказал вам в то время просьбу об отъезде в Мекку. Клянусь Богом, я не высказал бы вам никогда предмета моего желания, если б знал об обстоятельствах на Кавказе прежде, чтобы вы и государь император не подумали чего другого и дурного обо мне; если ж лгу, то пусть поразит меня и все мое семейство кара Божия». Подписано: «раб Божий Шомуил» (Для характеристики скрытной хитрости Имама, присущей «восточному человеку», считаем не безынтересным привести здесь мнение (заметку) одного из военных приставов, состоявших при пленном Шамиле: «Единственная правда в этом послании, что ехимам считает мусульман овцами, а нас волками, Поклясться можно перед неверными, накликивая кару Божию на свою и своего семейства голову — Ислам допускает; это игра слов ради обмана гяуров. Зная хорошо о делах на правом фланге Кавказа, Шамиль не переставал и не перестает надоедать мне об исходатайствовании ему с семейством отправиться в Турцию, будто бы с религиозной целью в Мекку. Все письма Шамиля к высоким особам есть не что иное, как напоминание о себе».).

В письмах к военному министру Шамиль постоянно высказывал благодарность за все оказываемые ему благодеяния и заботы о нем правительства, выражая всякий раз свою преданность горячо любимому им монарху. На письмо его к военному министру от 18-го апреля Шамиль получил такой ответ: [534]

«Светилу учености, достойному уважения Шамилю.

Да будет ваша мудрость полезным поучением для других.

Содержание письма вашего ко мне от 18-го апреля 1863 года я имел счастье докладывать государю императору, и его величество с удовольствием принял выраженные в нем ваши чувства. В Польше большие шайки разбиты, но продолжается еще беспокойство от мелких партий. По всегдашнему своему милосердию государь император обещал прощение тем из мятежников, которые положат оружие до 1-го мая. Если же они будут упорствовать в своем заблуждении, то сами будут виной своей погибели.

Письмо ваше к князю Барятинскому я отправил к нему за границу.

Желаю, чтобы летнее время окончательно укрепило силы ваши и семейства вашего».

Д. Милютин

5-го мая 1863 года».

Живя в Калуге, Шамиль вскоре свыкся с новой жизнью, поддерживал знакомство с властями и представителями города, соблюдая, однако, в своей почти затворнической жизни все обряды и обычаи востока. Со времени плена, Шамиль часто получал от государя награды и разные ценные подарки, из которых первым были: золотая шашка, коляска с лошадьми и много драгоценных вещей. В январе 1864 года, зять Шамиля — Абдурагим Джаман-Эддинов, по высочайшему повелению определен в Изюмский гусарский наследного принца Прусского полк, тогда расположенный в городе Купянске, на правах вольноопределяющегося 1-го разряда, с дозволением ему носить азиатскую одежду, вооружение и с назначением ему содержания от казны 240 рублей в год. Вместе с этим ему было выдано единовременно 150 рублей и прогоны до места картирования Изюмского полка, куда Абдурагим прибыл 5-го марта. В мае того же 1864 года, сыну Шамиля — Магомеду-Шафи Шамиль-Оглы, тогда уже поручику Собственного Его Величества конвоя, был высочайше разрешен 6-ти-месячный отпуск с сохранением пособий и содержания и с выдачей прогонных денег от Петербурга до Темир-Хан-Шуры и обратно, для сопровождения в родные места, с целью поправки расстроенного здоровья, заболевшей в Калуге от непривычного климата его жены. Согласно просьбе поручика Магомеда, этот отпуск, по высочайшему повелению, был продлен еще на 6 месяцев, также с сохранением содержания. Между хитрым и подозрительно недоверчивым, по своей восточной натуре, старцем Шамилем и состоявшим при нем в качестве военного пристава подполковником Пржецлавским в конце 1865 г. возникли недоразумения, дня разбора которых был [535] командирован из Петербурга адъютант военного министра, полковник Брок. После личного разбора полковником Броком этих недоразумений и по возвращении его в Петербург с письмом Шамиля, граф Милютин в следующем письме своем к военнопленному имаму выразил сожаление и неудовольствие по поводу недоразумений, происшедших по вине, можно сказать, неблагодарного Шамиля.

«От военного министра достопочтенному и ученому Шамилю привет!

Внимательно прочитав ваше письмо и выслушав рассказ полковника Брока о бывших между вами объяснениях, я очень сожалею, что в отношениях наших к приставу обстоятельства так сложились, что вы потеряли всякое доверие и расположение к нему без важных к тому причин.

Неудовольствия ваши против пристава основаны большей частью на предположении, будто он во всех своих действиях, донесениях и даже в ходатайствах о ваших пользах постоянно имел в виду одну цель: унизить и оклеветать вас в общем мнении и возбудить против вас негодование правительства. Но донесения пристава нисколько не подтверждают ваших подозрений, и вам самим было бы трудно объяснить себе возможность и причины такой безотчетной в ком-либо вражды и злобы против человека, поставленного в ваше положение, против старца почтенного, спокойного, удалившегося от света и посвятившего все помыслы свои Богу. Если чувства наши не всегда бывают в зависимости от нашей доброй воли, то нельзя не пожалеть, что в увлечениях ваших против полковника Пржецлавского вы не отличили в нем человека от должностного лица, поставленного при вас правительством, и по личному неудовольствию к нему нарушили должное уважение к званию военного пристава, прекратив с ним всякие сношения, и тем поставили его в невозможность исполнять обязанности, возложенные на него правительством.

Я вполне уверен, что при высоких чувствах преданности вашей к государю императору, постоянно выражаемых вами с искренностью, заслуживающей всякого доверия и уважения, вы не имели никакого намерения оскорбить звание пристава, и я всегда отдам должную справедливость вашей добросовестности; но после всего случившегося между вами и полковником Пржецлавским нахожу неудобным подвергать на будущее время должностное лицо такому неприятному положению в отношениях его с вами.

Назначая к вам пристава, правительство имело в виду не только возложить на него обязанности по его званию при военнопленном, но и поставить при вас близкого и доверенного человека, к которому вы могли бы обращаться за советом и [536] содействием во всем том, в чем, по неизвестности вам нравов и обычаев местных жителей и законов края, он мог быть вам полезным.

Полагая, что после пятилетнего пребывания вашего в Калуге вы уже успели настолько ознакомиться с местными жителями и краем, что не нуждаетесь более в постоянном и близком советнике, — я по причинам, объясненным выше, испросил высочайшего государя императора соизволения на упразднение вовсе должности при вас пристава с тем, чтобы вы были подчинены местному губернскому воинскому начальнику.

Поставляя вас в известность о последовавшем на то высочайшим соизволении, я остаюсь в полной надежде, что доброе согласие между нами более уже не нарушится.

Военный министр генерал-адъютант Милютин».

С 1-го февраля 1866 года, по высочайшему повелению, должность военного пристава при Шамиле была упразднена, а непосредственный надзор за ним с этого времени был поручен калужскому губернскому воинскому начальнику, генерал-майору Чичагову.

Шамиль и его семейство, привыкшие к теплому климату восточной части Кавказа, со времени переезда в Калугу часто болели и, как предрасположенные к чахотке, плохо переносили северный климат. 11-го марта 1866 года, от этих причин скончалась старшая замужняя дочь Шамиля — Нафисад, жена Абдурахмана Джаман-Эддинова. Генерал Чичагов, приняв горячее участие в этом семейном горе Шамиля, тотчас телеграфировал об этом графу Милютину:

Санкт-Петербург. Военному министру.

Шамиль потерял старшую дочь Нафисад. Старец желает тело покойной похоронить на Кавказе на кладбище предков. По бывшему примеру с женой Кази-Магомеда, Шамиль просит отпустить Абдурахмана, мужа покойной, на Кавказ для сопровождения тела и командировать при нем офицера-фельдъегеря. Дорожные расходы по перевозке тела усопшей Шамиль повергает милостивому усмотрению государя императора. Генерал Чичагов».

В ответ на это донесение была получена в тот же день следующая телеграмма от начальника управления иррегулярных войск, генерал-лейтенанта Николая Ивановича Карлгофа:

«Калуга. Генералу Чичагову.

Абдурахман увольняется в отпуск. Фельдъегерь для отвоза тела будет прислан. Издержки повелено на счет казны. Генерал Карлгоф». [537]

Тело покойной сопровождал опять Гузей Разумов с выдачей ему от казны на путевые расходы 2.000 рублей. Вместе с Разумовым и Абдурахманом уехал для сопровождения тела умершей сестры жены его другой зять Шамиля, Абдурагим-Джа-ман-Эддинов (лезгин), оруженосец 3-го взвода лейб-гвардии Кавказского эскадрона, бывший юнкер 11-го Изюмского гусарского полка, уволенный с высочайшего соизволения на 5 месяцев в отпуск с сохранением содержания и с выдачей ему прогонных на Кавказ и обратно. Вскоре после этого, в июне месяце того же года, последовало высочайшее разрешение Абдурахману-Джаман-Эддин-оглы возвратиться в Дагестан для постоянного жительства возле Темир-Хан-Шуры.

Лето 1866 года Шамиль провел на даче помещика Шамиота, в с. Лихунах, в 14 верстах от Калуги, по Московской дороге. Эту дачу Шамиль ездил выбирать вместе с генералом Чичаговым.

По возвращении с дачи, Шамиль заявил губернатору и губернскому воинскому начальнику, что он душевно желал бы усердною службою государю императору отблагодарить за оказываемые ему благодеяния и милости, но старость (75 лет) и дряхлость не позволяют ему исполнить это заветное желание. Решив доказать свою преданность монарху, Шамиль изъявил желание принять с семейством верноподданническую присягу, которая и состоялась при торжественной обстановке в зале Дворянского собрания, 26-го августа, в присутствии губернатора, начальствующих лиц, командиров отдельных частей, почетных гостей и именитых граждан города Калуги. Для принятия присяги прибыли из Петербурга сын его Магомет-Шафи и зять Абдурагим, служившие в собственном конвое его величества.

После принятия присяги в роскошно декорированной зале, губернатор и все присутствующие поздравили Шамиля с этим важным событием в его жизни, при чем калужский губернский предводитель дворянства, действительный статский советник Щукин, обратился к Шамилю со следующей речью:

«Достопочтенный имам!

Твое рыцарское и душевное сознание постигло и оценило великодушие могучего твоего повелителя, нашего августейшего монарха.

Ты покорен не одним его оружием, ты побежден также сознанием собственных сердечных чувств, сознанием своего глубокого поступка в том, что покоривший тебя силою оружия сильнее покорил тебя неограниченным своим милосердием и попечением о тебе и твоем семействе. [538]

В тебе, герое, совершился положительный переворот. Из грозного повелителя горских, враждовавших против России племен ты превратился в искренно и непритворно кроткого и покорного благодетелю своему подданного. Такая реакция могла, конечно, произойти лишь с человеком, как ты, одаренным глубоким рассудком и возвышенной душой.

Судьбе угодно, чтобы ты, старый воин, щедротами великодушного монарха наслаждался покоем в назначенном для твоего жительства городе нашем Калуге. Судьбе угодно также, чтобы ты совершил присягу на верноподданство благодетелю твоему в доме дворянского собрания, где верноподданнические чувства постоянно потомственно неизменяемо заявляются царствующим государям и их наследникам.

Так, без сомнения, и твое благородное семейство, восприняв присягу в священных стенах губернского дворянского дома, последует с грядущим твоим потомством примеру коренных русских дворян. Итак, как представитель дворян Калужской губернии, приветствую тебя, доблестный старец, с совершением великого дела совести. Доживай покойно свой век в том граде, где уважается твоя благородная личность, где восхваляется твоя тихая, спокойная и скромная жизнь. Продолжай эту не укоризненную жизнь посреди нас, прославляя великие щедроты твоего покровителя, глубоко обожаемого всеми подданными августейшего монарха нашего императора Александра II».

Шамиль чрез переводчика отвечал следующею речью;

«Приношу вашему превосходительству искреннюю благодарность за поздравление и сочувствие к настоящему перевороту к жизни моей; я очень рад, что имею счастье перед лицом Бога и всеми здесь присутствующими заявить те чувства моей благодарности и преданности, которыми переполнено сердце мое к великому благодетелю моему, августейшему государю вашему.

Еще раз перед лицом Бога и здесь присутствующими повторяю, что искреннее убеждение в кротости и величии души незабвенного монарха победило во мне все пять чувств моих и привело меня к сознанию, что только любовь и верная преданность могут иметь место в моем сердце, постигшем милосердие и великую душу государя вашего.

Я стар, трудами своими не могу доказать государю и России той истинной преданности, которую чувствую до глубины души моей, во мне остается еще одно счастье: молить Бога, да продлит он жизнь возлюбленного монарха на многие лета, а детей моих научить, чтобы они всеми силами души и тела старались принести новому моему отечеству ту пользу, которой оно ожидает от верных и преданных сынов своих. Я рад делу души и сердца моего еще и потому, что оно дает мне и детям [539] моим удовольствие в лице присутствующих здесь благодарить жителей города Калуги за их радушие, гостеприимство и доброе ко мне с семейством расположение, которыми они не оставляли меня со дня приезда моего в этот славный русский город».

После этой речи все присутствовавшие были приглашены к устроенному калужским дворянством завтраку.

С высочайшего разрешения, Шамиль, в октябре 1866 года, вместе с сыновьями и переводчиком, татарином Ях-Ином, ездил в Петербург, где имел счастье присутствовать 28-го октября при бракосочетании в Бозе почившего государя императора Александра III. Здесь он был щедро одарен, и даже его домашнему переводчику, государственному крестьянину Ях-Ину, по случаю приезда в Петербург с Шамилем, было всемилостивейше пожаловано в единовременное пособие 200 рублей. Для сопровождения из Калуги в Петербург и обратно и для обеспечения в пути спокойствия старца, был назначен правитель Канцелярии калужского губернского воинского начальника, штабс-капитан Дедов, знающий татарский язык, обычаи мусульман и пользовавшийся расположением Шамиля.

25-го ноября Шамиль возвратился в Калугу. С этого времени в семействе Шамиля стали часто болеть женщины лихорадкой, трудно переносимой жителями жаркого Кавказа, особенно в этой возвышенной и холодной местности. По совету домашнего врача, Владимира Егоровича Крычевского, Шамилю с семейством необходимо было переехать в другое, более подходящее для жительства, место на юге России. Вследствие этого Шамиль обратился к генерал-майору Ефимовичу, назначенному на место умершего генерала Чичагова, с просьбой о разрешении ему с семейством переменить местожительство, при чем он ссылался на постоянные жалобы жен и дочерей на суровый калужский климат. В разговорах с губернским воинским начальником Шамиль постоянно упоминал о своей преданности к высокоблагодетельному монарху, русскому народу и вообще России, при чем не раз высказывал, что ему совестно смотреть в глаза всякому русскому за тот вред и зло, которое он причинил России, и уверял, что горько раскаивается за прошедшее. В ответ на эту просьбу, доложенную по начальству генералом Ефимовичем, Шамилю, по повелению государя, было предложено Поселиться в городе Вознесенске, Херсонской губернии, с правом жить в тамошнем дворце. Шамиль отказался от этого Предложения, считая для себя сухой степной климат мало полезным, и снова просился на жительство в Крым, в город Симферополь. На эту последнюю просьбу не последовало согласия по политическим причинам, в виду фанатизма тамошних мусульман. [540]

Отсутствие, после подполковника Пржецлавского, офицера-переводчика, в котором нуждался Шамиль, заметно его тяготило почему 25-го марта 1867 года был назначен на должность переводчика при нем, вместо упраздненной должности пристава, офицер войска Донского — сотник Онуфриев, окончивший полный курс в отделении восточных языков Новочеркасской гимназии, хорошо знакомый с бытом восточных людей, магометан служивший раньше письменным переводчиком при управлении Западного Дагестана. Вскоре после приезда сотника Онуфриева Шамиль составил духовное завещание, которым свое родовое имение в селе Гимры (Гилуры), близ города Темир-Хан-Шуры завещал в пользу сирот этого села. Завещание было послано им старшине с. Гимры, Джаман-Эддину. Это небольшое имение Шамиля, по взятии его в плен, было отдано для пользования, по приказанию князя Барятинского, гимринскому жителю, подпоручику милиции Исал-Магоме. Через два года имение было возвращено Шамилю по его просьбе, а подпоручику Магоме было выдано 200 рублей, тогдашняя стоимость этого имения, которое вслед за тем Шамиль подарил своему родственнику Ханизарин-Магоме, сосланному в Сибирь на поселение в 1866 году за учиненные им в Гимрах беспорядки. После ссылки Ханизарина-Магомы, жена которого, внучка Шамиля, умерла в 1864 году, это имение снова перешло в Шамилю, который, наконец, в 1867 ходу завещал его гимринским сиротам. В следующем году, в июне месяце, Шамиль ездил в Москву вместе с сотником Онуфриевым и старшим сыном Кази-Магометом на свидание с генерал-фельдмаршалом князем Барятинским, возвращавшимся тогда из Петербурга.

5-го июня Шамиль приехал в Москву, где остановился в гостинице Кокорева, и на следующий день был принят князем Барятинским в Николаевском дворце, в Кремле. 7-го июня Шамиль был опять у генерал-фельдмаршала и по приглашению его ездил с ним в с. Отраду Серпуховского уезда, к сестре фельдмаршала, графине Орловой-Давыдовой, где прогостил два дня, и 17-го июня возвратился к себе на дачу в с. Лихуны и начал приготовляться к высочайше разрешенному переезду на жительство в город Киев, куда предварительно, в августе месяце, ездил сотник Онуфриев с Кази-Магометом для осмотра города и найма помещения. На эту поездку им обоим были выданы от казны прогоны. Сотник Онуфриев нашел большое из 22-х комнат помещение (дом с флигелем) в Липках, принадлежавшее Мосоловой. Этот дом, по распоряжению киевского губернатора, был отремонтирован и приспособлен для жизни Шамиля, согласно указаниям старшего его сына. За две неделя перед приездом Шамиля в Киев, сотник Онуфриев вторично [541] приехал сюда для осмотра произведенного ремонта, устройства квартиры и покупки необходимых вещей.

По предписанию министра путей сообщения, для переезда Шамиля из Калуги в Киев, был приготовлен салонный вагон, а для его имущества и прислуги — отдельные пассажирские вагоны. Перед отъездом из Калуги Шамиль 23-го и 24-го ноября делал прощальные визиты начальствующим я знакомым лицам. 25-го ноября он выехал в Киев, взяв с собой 16 человек мужской и женской прислуги: экономку, буфетчика, 2 поваров, 2 дворников, 2 кучеров, 2 лакеев, 4 горничных, прачку и кухарку, куда благополучно прибыл 27-го ноября вместе с сотником Онуфриевым и зятем Абдурагимом, корнетом лейб-Павлоградского полка. На расходы по переезду ему было выдано по высочайшему повелению подъемных 3.000 рублей и вместе с тем разрешено продать в свою пользу всю обстановку, приобретенную ему в Калуге на счет казны.

Шамиль, живя в Киеве и желая исполнить свою заветную мечту, снова обратился к военному министру графу Милютину с просьбой исходатайствовать ему с семейством продолжительный заграничный отпуск в священный для мусульман город Мекку, для поклонения там гробу Магомета. Это путешествие в Мекку было предметом частых мечтаний старика, который еще в Калуге намекал о своем желании, что тогда правительство считало несколько преждевременным. Однако, в скором времени, благодаря частым и надоедливым просьбам Шамиля, желание его осуществилось. Получив высочайшее разрешение на поездку в Мекку, Шамиль хотел приехать в Петербург и лично принести благодарность великодушному монарху за новую оказанную ему милость, но покойный государь, по своей бесконечной доброте и во внимание к его старости, выразил желание видеться с Шамилем по возвращении его в Россию. Взяв с собой двух жен, трех дочерей, маленького шестилетнего сына Магомета, двух внучек, экономку, повара и лакея, Шамиль выехал из Киева 12-го мая 1869 года в город Одессу, а оттуда 17-го мая за границу. До Одессы его провожал сотник Онуфриев. Шамилю был разрешен годичный отпуск за границу, но по просьбе его, полученной из Мекки, государь разрешил ему остаться там еще на год с сохранением всего отпускаемого от казны содержания. Заграничный паспорт Шамилю был выдан киевским генерал-губернатором без указания срока возвращения в Россию.

В следующем году умер в военном госпитале от водянки переводчик Ях-Ин, оставшийся в Киеве при сыне Шамиля, Гази-Магомете. Для обеспечения вдовы переводчика [542] высочайше было повелено выдать ей 400 рублей пособия для переезда из Киева на родину, в город Касимов Рязанской губернии.

Живя за границей, в Мекке, имам выпросил сыну своему Гази-Магомету, оставшемуся в Киеве, шестимесячный заграничный отпуск, который вскоре был высочайше разрешен с выдачей на поездку пособия в 1.500 рублей. Гази-Магот поспешил воспользоваться этой новой щедрой милостью государя и в конце октября был уже у отца в Мекке.

После смерти имама, последовавшей в марте 1871 года, Гази-Магомет возвратился из отпуска и, всегда скрытно желавший уйти за пределы приютившей семейство Шамиля России, стал просить под разными предлогами о разрешении ему с семейством переехать на постоянное жительство в Турцию, в виде бессрочного отпуска, яко бы для устройства быта оставшихся по смерти Шамиля его двух жен: Шуанеты (урожденная Уруханова, дочь моздокского купца Ивана Уруханова, Анна Ивановна) и Заидаты (урожденная Драмана Эддина). Не смотря на полученное Гази-Магометом пособие перед поездкой к покойному отцу, он усиленно хлопотал о выдаче ему еще пособия, мотивируя это понесенными им издержками во время поездки за границу. По этому ходатайству последовало высочайшее повеление отпустить Гази-Магомету всю ту сумму, которая осталась свободною по смете 1871 года от уменьшения расходов по содержанию пленного Шамиля. По докладу военного министра о способе обеспечения оставшегося семейства Шамиля, высочайше разрешено отпускать впредь Гази-Магомету 5.000 рублей в год, двум вдовам Шамиля 1.000 рублей и сыну его Шафи-Магомету, уже штабс-ротмистру собственного его величества конвоя, 1.000 рублей, кроме всего получаемого от казны содержания.

25-го ноября 1871 года Гази-Магомет выехал с семейством из Киева в Одессу, откуда на пароходе «Олег» 4-го декабря отплыл в Турцию, навсегда покинув пределы России с тем, чтобы через шесть лет стать в ряды ее врагов.

А. Рындин.

Текст воспроизведен по изданию: Имам Шамиль в России // Исторический вестник, № 11. 1895