РУДАКОВ П. Д.

ЗАПИСКИ

Два эпизода из войны в Азиатской Турции.

Из записок очевидца, генер.-лейтен. Павла Дмитриевича Рудакова.

1853-1856 гг.

Составитель настоящих воспоминаний, покойный генерал-лейтенант Павел Дмитриевич Рудаков, из потомственных дворян Тверской губернии, родился 10-го января 1811 года, воспитывался в Александровском сиротском доме, и затем в Дворянском полку, ныне Константиновское военное училище. В службу вступил прапорщиком в 1828 году, в батарейную № 1 роту 14-й артиллерийской бригады. Первые годы своей службы П. Д. Рудаков провел при штабе 6-й артиллерийской дивизии; в 1838 году назначен адъютантом при начальнике 6-й артиллерийской дивизии; в 1844 году прикомандирован к С.-Петербургскому арсеналу по искусственной части, и того же года утвержден адъютантом к исправляющему должность инспектора местных арсеналов. В 1846 году, по собственному желанию, отчислен во фронт, с прикомандированием к образцовой пешей батарее; в 1847 году назначен командующим резервной № 12 батареи 4-й артиллерийской бригады; в 1848 году назначен командиром легкой № 6 батареи той же бригады, с производством, за отличие, в подполковники.

Участвовал покойный во многих походах и сражениях: в 1848-1849 г. в кампании в Венгрии. В 1853-1854 гг. — в следовании на кавказско-турецкую границу, где присоединился к действующему корпусу. В 1854 г., 24-го июня, с 1-м дивизионом батареи, в составе Александропольского отряда, при сем городе, в сражении при селении Кюрук-Дара, командовал на правом фланге нашей боевой линии сводным дивизионом, состоявшим из одного взвода бывшей легкой № 6 и одного взвода легкой № 8 батареи 18-й артиллерийской бригады, при совершенном разбитии в этом деле 60-ти тысячного корпуса, бывшего под начальством мушира Зарифа-Мустафа-паши. После этого блестящего сражения, покойный П. Д. Рудаков произведен, за отличие, в полковники и награжден орденом. [524]

В течение 1855 года П. Д. Рудаков принимал деятельное участие во многих перестрелках и сражениях с неприятелем; 17-го сентября того же года был при штурме Карса и блокаде этой крепости, а 16-го ноября 1855 г. при сдаче крепости Карса, с находившимся в ней турецким гарнизоном.

По окончании войны 1853-1856 гг. П. Д. Рудаков оставил фронтовую службу и был назначен командиром Московского арсенала; в 1876 году, за отличие, был произведен в генерал-майоры, а 30-го декабря того же года произведен в генерал-лейтенанты, с увольнением за болезнию от службы.

Последние годы своей жизни покойный П. Д. Рудаков провел почти безвыездно в имении своей жены, селе Крест, Велижского уезда, Витебской губ., где с любовью занимался садоводством и наслаждался деревенскою жизнью, которую всегда любил. Боевая, походная жизнь и тяжкий удар неумолимой судьбы, лишившей Павла Дмитриевича единственного сына, поручика 1-й батареи Его Величества гвардейской конноартиллер. бригады, Алек. Павловича Рудакова, умершего в цвете лет, 26-го мая 1873 года, подкосили силы П. Д. Рудакова.

Мы лично знали Павла Дмитриевича: это был человек чрезвычайно симпатичный — скромный, честнейший служака, русский человек до мозга костей, страстно любивший отечество и безгранично преданный Верховному Державному Вождю России.

Злодейское покушение Соловьева, 2-го апреля 1879 года, на жизнь императора Александра II-го окончательно разбило потрясенное уже здоровье П. Д. Рудакова и в том же году низвело его в преждевременную могилу.

Ред.

ГЛАВА I.

Кампания 1855 года в Азиатской Турции кончена. Войска размещены по зимним квартирам и, по всем вероятиям, до будущей весны ни в Анатолии, ни вообще во всем Закавказском крае не должно быть никаких военных действий.

Пользуясь мирною стоянкою в страшной глуши, в местечке Ахалкалаках, я вздумал описать, как сумею, ход этой кампании, со всеми ее событиями, глубоко врезавшимися в моей памяти, в которых я был постоянным участником.

Предпринимая это занятие, я не имею ни малейшей претензии на историческую работу, и не берусь быть верным описателем стратегических соображений, тактических планов и, вообще, [525] всех военных действий, происходивших во время кампании. Сознаюсь откровенно, что не имея никаких источников, сверх газетных реляций, для верного определения числа войск, действовавших в разных местах и случаях, я не гонюсь за строгою точностью цифр в своих описаниях.

Рассказывать подробно мало мне известные планы сражений считаю также делом весьма затруднительным. Цель моя чисто наблюдательная и заключается в том, чтобы изобразить, по возможности, общий характер настоящей войны в Азиатской Турции и отдельные характеры главных действующих лиц, бывших в ней двигателями и участниками.

Работу мою завещаю сыну. Через несколько десятков лет, может быть не без любопытства прочитавши слабые труды мои, он узнает где находился отец его в смутную для отечества эпоху, что он там делал и с какими людьми привел ему Господь делить боевые опасности. Рассуждая о людях, я не ручаюсь за строгое беспристрастие моих мнений. Каждый из нас обыкновенно смотрит на других под влиянием собственных впечатлений. Но помня это, даю себе слово говорить сколько возможно справедливее, стараясь избегать всяких личностей.

Записки мои ничтожны, но когда-нибудь они могут попасть в руки человека, желающего из всего извлечь пользу, и послужат источником для определения истины. Следовательно совесть моя заставляет меня свято ее придерживаться.

___________________________________

В чине полковника будучи командиром батареи и заведуя вместе с тем, 8 месяцев, целою артиллерийскою бригадою, я имел много случаев сблизиться с людьми, находившимися в составе управления нашего отряда, и узнать довольно близко главных его начальников. И потому только решаюсь изложить откровенно о каждом из них собственные мои мнения. Приступая к описанию воспоминаний о настоящей кампании, считаю необходимым сделать краткий обзор всем предшествовавшим ей событиям.

Осенью 1853 года последовал разрыв между Россией и Турцией. Судя по газетным известиям, давно уже надобно было к нему приготовиться. Но большая часть наших политиков [526] никак не допускали его, считая все дело одною пустою тревогою. К числу таких мыслителей принадлежал, по-видимому, наместник Кавказского края, князь Воронцов: он не принял никаких мер для встречи неприятеля, могущего вторгнуться в наши пределы. Отдал форт св. Николая, с большими запасами провианта, не сделавши для защиты его ни малейшего распоряжения, и тогда только подумал о сосредоточении войск на границе, когда турки в значительных силах стали собираться под Карсом, в 70-ти верстах от Александрополя, главного опорного пункта наших пределов, и разграбили несколько пограничных селений. Получивши о том известие, князь Воронцов, с поспешностью, неизбежною при потерянном времени, приказал собраться в Александрополе отряду, составленному из Кавказской гренадерской бригады с артиллериею, нескольких батальонов 13-й пехотной дивизии, трех дивизионов драгунского наследного принца Виртембергского полка, нескольких сотен казаков и нескольких сотен милиции, всего тысяч до 14-ти. Начальником этого отряда был назначен генерал-лейтенант князь Василий Осипович Бебутов, старый кавказский ветеран, приобревший репутацию храброго и распорядительного генерала.

В конце октября, князь Бебутов приехал в Александрополь и нашел там только головы колонн, следовавших туда со своих зимних квартир усиленными переходами, между тем, как турки начали уже показываться, в значительных партиях, за рекою Арпачаем, протекающею верстах в ста от города и служащею общею границею. В начале ноября партии турок усилились, произошло даже несколько схваток между ими и линейными казаками, стоивших последним человек до 30-ти убитыми. Наконец, 11-го числа, когда не собрались еще все наши войска, долженствовавшие составлять Александропольский отряд, перед селением Баяндуром, отстоящим от города верст на 12, на нашей границе показались значительные толпы башибузуков, переправившихся ночью, через реку, имеющею везде броды. Князь Бебутов отправил им на встречу генерал-майора князя Орбелиани с несколькими батальонами пехоты, двумя батареями артиллерии, двумя дивизионами драгун, милицией и несколькими сотнями казаков, всего около [527] 6-ти тысяч, — приказав атаковать турок, если это будет возможно, или остановиться, ожидая подкрепления, ежели встретит неприятеля в слишком превосходном числе; но назад не отступать ни в каком случае. При приближении князя Орбелиани, башибузуки начали отступать, и когда подошли к Баяндуру, очистили поле: перед отрядом нашим открылись высоты, усеянные турецкой пехотой и артиллерией, готовыми к бою, — числом более 20.000. С обеих сторон открылась канонада, продолжавшаяся с 3-х часов пополудни до самого вечера, и стоившая нам немалой потери. Турки пробовали несколько раз атаковать наших, но были всегда отбиты.

Князь Орбелиани, вследствие данного ему приказания, не отступил, послав доложить князю Бебутову о происшедшем; между тем Бебутов, видевший сам в чем заключалось дело, отправился уже с остальною частью своего отряда на выручку впереди стоявших. При приближении его, уже перед вечером, Орбелиани отступил, потеряв человек до 1,000 выбывшими из строя, но в должном порядке. Дело это турки считают выигранным; они понесли в нем, по превосходству в числе и по выгодной местности, потерю весьма незначительную, но за всем тем, продержавшись еще сутки около Баяндуру, ушли за Арпачай, по направлению к Карсу, и скрылись у нас из виду, вероятно для того, чтобы соединиться с идущими к ним подкреплениями. Между тем, князь Бебутов, дождавшийся остальных своих войск с отрядом тысяч в 12, через несколько дней решился выступить вслед за пропавшими из виду турками.

Переправясь за Арпачай, он сделал ночлег в ауле Пирвали, в 17-ти верстах от Александрополя; там жители уверили, что главные турецкие силы отправились в Карс и что около высот Баш-Кадык-Ларских, верстах в 8-ми от селения, оставлен кавалерийский отряд.

19-го числа ноября князь двинулся к Баш-Кадык-Лару; отойдя от места ночлега верст пять, он увидел стоявшую на высотах кавалерию, за которою начали тотчас показываться значительные массы пехоты, расположенные в стройном боевом порядке. Думать тут долго нельзя, — князь собрал совет из всех главных своих начальников и командиров полков, на котором решили атаковать немедленно турок, не смотря [528] на огромное их превосходство. Впоследствии оказалось, что силы их простирались до 30.000.

Сражение Баш-Кадык-Ларское, описанное подробно в реляциях, действительно, может назваться одним из самых молодецких подвигов русского войска. Честь его принадлежит равно без исключения всем участвовавшим в этом деле, начиная от князя Бебутова, до последнего солдата. Частные о нем толки, по обыкновению, между собою совершенно не сходны: одни прославляют того, другие другого. Князь Бебутов, обладающий личною храбростью, показывался в самых опасных местах и одушевлял войска там, где было надобно. Но верным и быстрым тактическим взглядом он похвалиться не может, а потому общее мнение всех участников дела не относит успеха его к прямым и непосредственным распоряжениям князя. Но как бы то ни было, бой, продолжавшийся часов с двух пополудни до наступления сумерок, кончился для нашего оружия блистательным образом. Турки были совершенно разбиты и бежали, оставив в руках наших весь свой лагерь, несколько пушек, знамен и разных других трофеев. Тысяч около трех их положили на месте. Ночь прекратила преследование, а на другой день все уцелевшие от поражения были уже под Карсом. Выпал довольно глубокий снег и отряд наш возвратился в Александрополь. Около этого же времени, но немного пораньше, а именно, 14-го ноября, генерал-лейтенант князь Андронников разбил на голову турок, подступивших к Ахалцыху в несоразмерно превосходных силах против стоявшего там отряда.

Этим окончились военные действия 1853 года на кавказско-турецкой границе. Турки показываться более нигде не осмелились, сосредоточив остатки разбитых частей около Карса и Эрзерума, для сформирования новой армии в предстоящей кампании 1854 года.

Неожиданное вторжение их в наши пределы было, по-видимому, превосходно рассчитано: если они не совсем к нему приготовились, то мы вдесятеро против них меньше. Только примерная храбрость войск наших могла избавить Закавказский край от угрожавшей ему опасности. Но обстоятельства разъяснились и сделалось видимо, что это был только пролог [529] к кровавой драме будущего года, в которой готовились принять участие две сильнейшие державы в Европе.

Князь Воронцов приказал Бебутову расположить в Александрополе и его окрестностях свой отряд, понесший под Баш-Кадык-Ларом, сравнительно с турками, незначительную потерю, но сам по себе очень малочисленный, и просил Государя подкрепить его свежими войсками, сколько можно, в большем количестве. Покойный император Николай I, различавший уже ясно угрожавшую России бурю, к которой по-видимому давно он готовился, но которую, кажется, еще не ожидал так рано, двинул вперед, с величайшею поспешностью, расположенный около Москвы 6-й пехотный корпус, по направлению к Кавказу и Крыму.

В половине ноября, войска начали подыматься с зимних квартир своих, и к концу месяца весь корпус был уже на походе, формируясь дорогою по военному положению. В Харьков назначено было вступить всем частям совершенно готовыми. До этого города корпус следовал по одному пути, в двух батальонных колоннах, имея на один проход расстояние между эшелонами. Далее государь, вероятно, уже получивший подробные донесения от князя Меншикова и от князя Воронцова, приказал отправить к первому в Крым 16-ю и 17-ю пехотные дивизии, с их артиллерию, а на Кавказ 18-ю дивизию, в которой имела честь принадлежать моя батарея, вместе со всей бригадой.

Страшно тяжел был поход наш, совершенный в глубокую зиму, при жестоких морозах и метелях, а потом весенней распутицей. Перевал же через Кавказский хребет в самое неудобное время года, в апреле месяце, довершил наши бедствия, испытанные на протяжении 2.000 верст. В конце апреля, дивизия начала сосредоточиваться под Александрополем, оставив, по распоряжению, Ряжский полк в Тифлисе и два батальона Ряжского полка в местечке Ахалкалаках. При проходе чрез Тифлис, встретил все части генерал Реад, занимавший тогда место князя Воронцова, и усиленно благодарил войска за добрый вид и порядок, в котором они сохранились, сделавши такой далекий и тяжкий поход. Похвалы его, доведенные потом до сведения государя императора, принимали [530] мы с полною признательностью, но не могли не видеть, что не досчитываемся изрядного количества лучших солдат, и что в рядах наших следует еще много жертв, долженствующих скоро погибнуть, вследствие трудов чрезмерных и невыносимых.

Да! Война есть бедствие страшное! Да будут прокляты безумные честолюбцы, ее желающие. Отымая рабочие руки и земледельца, предавая опустошению целые области, одевая в траур семейства и наполняя мир несчастными сиротами, она не столько губит людей прямым своим назначением, т. е. в сражениях, сколько голодом, холодом, тяжким изнурением сил и другими мучительными пытками, ниспосылаемыми Провидением в гневе своем на провинившееся человечество. Я полагаю, что князь Воронцов, на этот раз, думал совершенно одинаково со мною, потому что, при самом начале кампании, сказавшись больным, убрался за границу, откуда уже на Кавказ не возвращался. Дела там становились смутны, турки везде готовились напасть на нас в превосходных силах; французы и англичане, не обозначавшие еще настоящих своих намерений, могли прислать значительную помощь своим союзникам. Шамиль собирал в горах большие массы, угрожая везде опустошительным набегом на наши пределы.

Князь Воронцов, уезжая из Тифлиса, будто бы не надолго, для приличия, снабдил программою будущих действий занявшего на время место его генерала Реада, человека весьма доброго и хорошего, но начальника во всех отношениях весьма слабого, не имевшего ни собственной воли, ни должной власти, ни малейшей военной распорядительности. В помощь ему оставил он своего начальника штаба, генерал-адъютанта князя Барятинского, которому, по должности, дела края должны были быть хорошо известны. Это аристократ, происходивший от древне-русской фамилии и воспитывавшийся вместе с Государем Наследником, нынешним Императором Александром II ¹ которого неизменным расположением, можно сказать дружбою, он постоянно пользовался, — приобрел себе репутацию отважного и счастливого генерала в нескольких экспедициях, на Кавказе им предпринятых. [531]

По отъезде князя Воронцова, князь Барятинский не нашел никакой занимательности копаться в бумагах вместе с безгласным Реадом, а почел за лучшее отправиться в Александропольский отряд, для того, чтобы там выщипать, на свою долю, несколько лавровых листков из свежего венка князя Бебутова, которым, по всем вероятиям, этот добрый старик должен был украсить снова свою поседелую в боях голову.

ГЛАВА II.

Таким образом, в то время, охранение границ наших и ход всей кампании сосредоточился на двух лицах: князе Бебутове, командовавшем Александропольским, и князе Андроникове — Гурийским отрядами. Долгом считаю рассказать здесь все, что мог узнать достопримечательного о генералах этих, кончивших так блистательно в Азиатской Турции кампанию 1854 года.

С князем Бебутовым я познакомился пред выступлением его в поход, потом был с ним в сражениях, и наконец провел несколько зимних месяцев в Александрополе, после похода, будучи им обласкан самым обязательным образом. Князь Бебутов, происходя от одной из лучших армянских фамилий, воспитывался в Петербурге, кажется, в Пажеском корпусе, где и получил хорошее светское образование. Служил сперва в гвардии, потом на Кавказе, испытал в жизни своей много разных превратностей, и, наконец, в последнюю эпоху войны, приобрел себе настоящую свою известность.

В физиономии князя Бебутова тип преобладает армянский: при чрезвычайно большом носе, глаза не велики, но умны, быстры и проницательны, волосы некогда черные, теперь значительно седы. Лицо, по большей части, выражает улыбку; рост несколько выше среднего, стан худощавый и от лет порядочно сгорбленный. Движения живы и добры. Манера в обращении чрезвычайно привлекательная, — с окружающими его, всегда почти добр и вежлив. В случае надобности умеет взыскать, — с подчиненными постоянно ласков, и имеет дар [532] обращаться с солдатами, — кстати и одобрить и задобрить их приветливым словом. Любит наружный блеск и большую кругом себя свиту. На коне показывает всегда желание казаться добрым и молодцеватым.

Не получив специального военного образования, князь Бебутов не может назваться ни искусным стратегом, ни замечательным тактиком, но будучи умен, счастлив, и обладая личною храбростью, при всех своих достоинствах, он представляет собой образец такого начальника, под командой которого служба для подчиненных легка и приятна.

Князя Андроникова я никогда не видел, но из всех слышанных мною о нем рассказов заключаю, что умственными способностями своими он далеко отстоял от князя Бебутова. Потомок знаменитого грузинского царя Соломона, кажется, не наделенного проницательностью своего славного прапрадеда, князь Андроников гордился своим происхождением, но в обращении прост, головой не мудр, душой благороден, духом храбр и бесстрашен. Он пользуется также любовью всех своих подчиненных, от старшего начальника до последнего солдата.

От этих-то двух генералов, отчетливо служивших представителями наций своих: Бебутов — армянской, Андроников — грузинской, как я сказал уже выше, зависел здесь весь успех кампании 1854 года. Зная о приготовлениях турок, они, с своей стороны, употребили все меры для встречи их.

Князь Андроников стоял в Гурии с отрядом, состоявшим из нескольких батальонов 13-й пехотной дивизии, нескольких батальонов кавказских, нескольких сотен казаков, при трех батареях артиллерии, числом всего немного более 10.000. Против него силы неприятеля собирались второстепенные, сформированные большею частью наскоро, из милиционеров и жителей, но числом далеко его превосходящие.

Лучшие турецкие войска, регулярные, пехота и конница, обучаемые европейскими офицерами, были сосредоточены около Карса, составляя вместе с башибузуками армию, назначенную для действий против Александропольского отряда, числом тысяч около 60-ти.

Князь Бебутов, знавший приблизительно, через лазутчиков, обо всем происходившем около Карса, деятельно принимал [533] свои меры: стянув в Александрополь все войска, имевшиеся в его распоряжении, он озаботился преимущественно тем, чтобы дать отдых полкам 18-й пехотной дивизии, с их артиллерией совершившим изнурительный полугодовой поход, и двум драгунским полкам, № 4-го и № 8-го, также только что пришедшим из глубины России. Числительность его отряда простиралась с небольшим за 20.000. Большую половину его, в начале июня, он переправил за Арпачай, и расположил там лагерем, имея в виду Александрополь, и ожидая какое действие произведет это на турок.

Турки выдвинулись также от Карса, вперед верст на 30, и стали лагерем около аула Суботана, прислонивши свой тыл к большой гористой возвышенности. Прождав еще несколько времени и видя, что турки не предпринимают ничего решительного, князь Бебутов двинулся к ним на встречу.

15-го июня, собравши корпус верстах в 5-ти перед Александрополем, он выехал к войскам, в сопровождении многочисленной свиты, составленной преимущественно из разных искателей приключений, приехавших сюда за наградами. Громкое «ура» со всех сторон огласило воздух в ответ на ласковые речи князя, поздравлявшего солдат с походом. Полки, пришедшие из России, хотя имели еще на себе отпечаток сильного изнурения, но были все вообще бодры, веселы и кипели желанием поскорее встретиться с неприятелем.

Хитрый старик очень хорошо знал, чему он готовится, но умел ловко распустить слухи, что у турок не более 30.000 и что войско их совершенно плохо и неустроенно. Часа в два пополудни, отслуживши обыкновенным порядком молебствие, отряд наш с музыкой и громкими песнями двинулся по направлению к Карсу. Половина моей батареи была оставлена в Ахалкалаках, а другой половине и мне при ней назначено было оставаться в Александрополе, вместе с двумя батальонами Ряжского полка. Проводивши глазами отряд, кипевший жизнью и весельем, я воротился грустно домой, в ожидании известия о подвигах своих ратных товарищей. Но ожидание это оправдалось не скоро: медленно двигался вперед осторожный князь Бебутов, делая в день переходы по несколько верст и останавливаясь беспрестанно на месте. Почти в две [534] недели прошел он не более 30-ти верст, и расположился лагерем, верстах в 12-ти от турок, примыкая левым флангом к подошве горы Кароял и имея почти в центре своем аул Кюрук-Дара, оставленный жителями.

Позиция наша была не крепка: с левой стороны гора Кароял, занятая одними только аванпостами, почти совершенно ею командовала; спереди и с правого фланга не представлялось никаких местных препятствий. Об искусственных укреплениях никто не хотел думать. Речь шла не о том, чтобы укрепляться от турок, напротив, все единодушно желали атаки их лагеря. Желание это обнаружилось еще сильнее в начале июля, когда получили известие, что князь Андроников, при реке Челоке, разбил на голову неприятеля, втрое против него сильнейшего. Подвиг князя Андроникова был блистательный, но он совершил его, имея дело, как я сказал уже выше, с войсками по большей части иррегулярными и мало устроенными. Князю Бебутову предстояла борьба гораздо труднейшая, и он очень хорошо постигал всю опасность ее.

Не обращая внимания на разные толки, можно сказать, ропот в отряде, князь твердо следовал задуманному им плану: он продолжал распускать слухи о малочисленности и о бессилии турок, лагерь которых потому только, будто бы, не атакуем, что он окружен со всех сторон сильными минами, а между тем готовился, не без тайного сомнения, к кровавой развязке.

Наконец, после нескольких схваток между казаками и башибузуками, в которых первые били всегда последних, и после многих фуражировок, исполненных, так сказать, под носом у турок, постоянно оказывавших заметную робость, наступило 24 число июля, — день, покрывший новою славою оружие русское и утвердивший окончательно военную репутацию князя Бебутова.

Мне Господь привел, совершенно неожиданно, быть участником в знаменитом Кюрук-Дарском сражении. Соскучившись бездействием в Александрополе, я воспользовался тем случаем, что одному взводу моей батареи досталось конвоировать, до отряда, транспорт с провиантом, и отправился посмотреть поближе на турок. Это было 19 или 20 число июля, хорошенько не помню. 23-го числа, когда я имел уже приказание завтрашний [535] день возвращаться с обратной оказией в Александрополь, вдруг князь Бебутов нас оставил при отряде, впредь до приказаний! Оказалось, что князь получил известие, чрез лазутчиков, в восемь часов. пополудни, что турки отправляют в Карс часть своих тяжестей, сами же приготовляются к ночному движению, с целью или напасть на нас, или отступить назад к Карсу; последнее князь нашел более вероятным; а почему? — не знаю.

Вечером часов в 11 по всему лагерю были разосланы приказания, чтобы войска после полуночи снимали палатки и немедленно выходили налегке, без ранцев, строиться впереди первой линии, таким порядком, как будет указано ². Все лишние тяжести приказано отправить в вагенбург, устроенный сзади лагеря, с одной стороны, на довольно крепком от природы месте а с другой — защищенный небольшим бастионом, под прикрытием саперного батальона и небольшой сборной команды при 10 орудиях.

Двум Ряжским батальонам, пришедшим из Александрополя с транспортом, назначено, под начальством своего полкового командира, прикрывать арьергард, вместе с четырьмя орудиями, над которыми командование поручили мне. Таким образом, отряд часа за два до света находился уже на месте, выстраиваясь в две походные колонны. Чуть начало брезжиться, передние части двинулись вперед увеличенным шагом, чтобы застигнуть скорее бегущих турок. Подобное распоряжение доказывает ясно, что проницательный князь Бебутов, на этот раз, попал в большой промах.

Турки бежать не думали: армия их, выстроенная также ночью в боевой порядок, находилась у нас с левой стороны, и ожидала только рассвета, чтобы атаковать нашу позицию. Появление зари объяснило все дело... пошла страшная суматоха. Оказалось, что вместо движения вперед, нам надобно выстроить фронт налево. По неожиданности этого маневра, исполнение его произведено было в большом беспорядке. Находясь в арьергарде, повозки которого только что начались устраиваться, мы не могли заметить турецкой армии, скрытой от нас в лощине, [536] за пологою возвышенностью, и потому пришли в большое изумление, когда увидели, что передние наши колонны поворачивают влево, с чрезвычайною поспешностью, при чем последовали скачки адъютантов и разных искателей приключений.

Но вот просветлело еще немного, и на горе Карояле показались войска: это были турки, занявшие ее перед светом, как главный пункт своего правого фланга. Они втащили туда 2 орудия, сверху блеснул огонек, поднялось облако дыма и загремел первый выстрел. Через несколько минут, впереди, с левой стороны, поле покрылось дымом и раздалась жестокая канонада; тогда мы, хотя и не видели за высотою как сходились две армии, поняли ясно в чем заключается дело. Все внимание наше устремилось в ту сторону, где гремели беспрерывно ружейная и пушечная пальба и громкое «ура» несколько раз уже огласило воздух... Но не прошло четверти часа, как я услышал кругом себя голоса, говорящие: «смотрите, смотрите, ведь это турки». Я поглядел вперед и увидел действительно значительные массы пехоты и конницы, шевелившиеся в лощине, верстах в двух перед нашей позицией. Они, вероятно, были там скрыты, с намерением обойти наш правый фланг, и теперь, когда по расчету их наступила пора, начали выдвигаться вперед.

— И то турки! Да кажется, что на нас идут, — послышалось тотчас же. Прискакал адъютант, с приказанием оставить две роты для прикрытия перевязочного пункта и вагенбурга, а остальным шести ротам с артиллериею двигаться вперед на встречу показавшемуся вновь неприятелю.

Полковой командир Ряжского полка, полковник Ганецкий ³, повел сам колонну. Отошедши вперед с полверсты и видя, что турки уже приближаются, Ганецкий начал выстраиваться, — я приказал снять с передков и дать первый выстрел.

Вслед затем, турки, имевшие перед нами, как оказалось, орудий 22, открыли жестокий огонь.

Держась твердо намерения следовать в воспоминаниях моих цели нравственно-наблюдательной, а не исторической, я не стану описывать всех подробностей дела, продолжавшегося часов до 11, скажу только о том, чему сам был свидетелем. [537]

Часа два стояли ряжцы против турецкой пехоты, осыпавшей их убийственным батальным огнем. Несколько раз, обе стороны пробовали бросаться в штыки друг против друга, но ни одна не имела успеха. Ряжцы, поражаемые огнем превосходного в силах неприятеля, начали было ослабевать, как прибытие генерала Багговута, с несколькими дивизионами драгун и 4 орудиями конной артиллерии, восстановило ход дела. Турки, взятые во фланг картечным огнем вновь прибывших пушек, и убедившиеся ясно, что армия их в центре разбита, начали отступать и вскоре побежали в совершенном беспорядке.

Много турок порубили и человек до 800 захватили в плен. Преследованием распоряжался генерал Багговут; он гнал, с конницею, бегущих почти до самого лагеря их; пехота не могла следовать за кавалерией и потому мы от него немного отстали.

Наконец, от князя Бебутова, которого с главным отрядом мы потеряли совсем из вида, получено приказание остановиться. Неприятель был разбит окончательно, на всех пунктах, и бежал, оставивши нам 15 пушек, много знамен, ружей и разных других трофеев. Более 6.000 турок легло убитыми на поле сражения. 1.800 чел., в том числе до 100 офицеров, забрано в плен.

Курюк-Дарское сражение принадлежит в числу самых блистательнейших эпизодов нашей военной славы. Зариф-паша, турецкий главнокомандующий, при самом начале кампании, имел армию превосходящую числом отряд князя Бебутова больше, нежели вдвое; увеличив ее значительно войсками, взятыми из Ардагана и остатками войск, разбитых под Челоком, он имел около 60.000 войска, когда решился атаковать наш 18-ти тысячный корпус.

Несоразмерность в силах огромная! Солдаты имеют дар выражать простыми словами, очень верно и хорошо, самые сложные вещи. Мне случилось нечаянно слышать, после сражения, разговор двух солдат, из которых один говорил другому: «Ну, брат, уж подлинно, что мудреная была штука, как мы одолели этих бусурман! Куда на них ни глянешь — везде стена, а как посмотришь на своих — везде ворота!» Оно так и было действительно, но ворота сломили стену! [538]

Ход Кюрук-Дарского дела, также как и после Баш-Кадык-Ларского, общая молва не относит к непосредственному распоряжению князя Бебутова, показывавшегося во многих опасных местах и одушевлявшего солдат собственным примером, но не бывшего главным лицом, от которого получались все приказания.

Распоряжался и князь Барятинский, и начальник артиллерии Брюммер, и начальник кавалерии Багговут, и некоторые другие начальники частей, каждый по своему усмотрению, и не распоряжался никто, а так как-то, по милости Божией, при помощи солдатской веры и храбрости, все кончилось благополучно. За всем тем, здесь вся честь успеха далеко больше, чем под Баш-Кадык-Ларом, принадлежит исключительно одному князю Бебутову: там он, только что принявши команду над корпусом, пошел на удачу против неприятеля и вынужден был к сражению случаем, без всяких расчетов. Здесь весь успех подготовлен его хитрым умом, его уменьем обращаться с солдатами и пользоваться местными средствами. Он с горстью войска держал в страхе многочисленную турецкую армию целых два месяца; он переупрямил турецкого главнокомандующего, заставив его выйти в чистое поле. Он уверил солдат своих в бессилии турок. Он повел их бесстрашно на бой, когда пришла надобность!

Был маленький промах с его стороны, — в уверенности, что турки бегут от нас, тогда как они вышли сражаться, но уже кому судьба начнет благоприятствовать, то все устрояется к лучшему.

Легко может быть, что заблуждение князя Бебутова послужило ему в пользу: если б турки встретили отряд наш готовым в бою, они атаковали бы его с большей решимостью, следуя заранее составленному ими плану. Между тем, как неожиданное появление перед ними наших войск, двигавшихся в разные стороны, их очень смутило и обдало паническим страхом. [539]

Покойный государь, обладавший во многих случаях большою проницательностью, умел оценить всю важность услуги, оказанной победой князя Бебутова: получив о ней донесение, он прислал князю орден Андрея Первозванного, награду, каковой в генерал-лейтенантском чине в России еще никто не получал. Вместе с тем, пожалованы Георгиевские кресты на шею князю Барятинскому и Брюммеру, полковнику Ганецкому орден св. Георгия 4-й ст., и генеральский чин начальнику штаба полковнику Неверовскому, по правде сказать, очень мало виноватому в поражении злосчастных османов. Я получил чин полковника.

Многие в отряде нашем осуждали князя Бебутова за то, что он не преследовал дальше бегущего неприятеля, но я с этим мнением не согласен. Несколько лишних часов преследования прибавило бы только сотни две или три лишних жертв, не принеся никакой существенной пользы. Идти же за отступающими турками, до самого Карса, было бы безрассудно: турки, хотя и совершенно расстроенные, могли бы собраться снова под пушками своих укреплений и поставить армию, числом вдвое нас превосходящую, и тогда, в случае неудачи, всякое отступление было бы невозможно. К тому же, войска наши, особенно кавалерия, утомленные продолжительным боем, чувствовали сильную нужду в отдыхе.

К 3-м часам пополудни, большая половина отряда была уже на месте прежнего лагеря, и разбивала снова палатки. На другой день, в 9 часов утра, все генералы, артиллерийские штаб- и обер-офицеры и других частей штаб-офицеры ходили поздравлять с победою князя Бебутова, окружившего свою палатку отбитыми трофеями всякого рода, как-то: пушками, знаменами, значками, ружьями, саблями и разными другими предметами.

Потом поздравляли и князя Барятинского, и артиллеристы, сверх того, Брюммера. Каждый, с торжественным видом принимал поздравления как дань, вполне им заслуженную, — отвечая различными приветствиями и похвалами общему отличию всех частей войска.

Потом, в корпусной церкви, была панихида за упокой душ воинов, погибших в сражении, и наконец, молебствие Господу, [540] даровавшему нам победу. Князь Бебутов имел дар устраивать все это очень прилично и эффектно.

26-го числа, часов в 8 утра, отправился я обратно в Александрополь, вместе со своим взводом; при этой оказии следовали пленные турки и человек до 600 раненых, положенных на повозки. Нескольких тяжело раненых штаб- и обер-офицеров солдаты несли на носилках.

Перед Александрополем встретило нас почти все народонаселение города, содрогнувшееся сначала, при виде длинной вереницы повозок, наполненных окровавленными жертвами, и пришедшее потом в восторг, когда начали приближаться шедшие сзади пленные турки. Армяне никогда еще такого большого количества их не видали, а потому долго кричали во все горло ура!.....

Князь Бебутов простоял еще несколько дней при Курюк-Даре, посылая целые батальоны закапывать людские и лошадиные трупы, покрывавшие поле сражение... Время стояло жаркое, запах от гниения их начал делаться весьма ощутительным, и тогда оказалось необходимым переменить место отряду. Князь Бебутов отодвинулся несколько назад и влево, — потом принял вправо, а потом, переменивши еще несколько позиций, в конце ноября, подошел к самому Александрополю.

Четыре месяца употребил осторожный старик на обратное следование но пространству, пройденному им в 10 дней во время наступательного движения! Турки, собравшиеся после понесенного ими поражения, имели снова у себя более 30.000 и стояли лагерем недалеко впереди Карса, но больше уже ни разу нас не тревожили. В начале декабря, отряд наш был распущен по зимним квартирам.

Тем кончилась здесь кампания 1854 года.

На первый штурм Карса.

17-го сентября 1855 г.

Тети Сони именины
Исправлялись, там, у вас,
Здесь, кровавые крестины
В этот день нам задал Карс: [541]
Гром гремел, сверкало пламя,
Бушевала смерть в рядах,
Развевалось наше знамя
На Ширахских высотах.
Но не долго там стояло:
Разозлившийся Осман
Штурм отбил, и чем попало
Провожал гостей в свой стан.
Слава падшим! — ихней кровью
Обагрился весь Ширах.
Вспомянем о них с любовью
И с молитвой на устах!
...........
...............

ГЛАВА IV.

Октябрь, ноябрь и декабрь 1854 г. провел я в Ахалкалаках, занимаясь устройством своей батареи. В январе же 1855 года был вытребован в Александрополь, для командования бригадой, вместо настоящего бригадного командира, уехавшего по болезни в отпуск. Обстоятельство это, хотя и невыгодное в хозяйственном отношении, принесло мне большую пользу по службе, и доставило много занимательных предметов наклонности моей в наблюдательности.

Здесь имел я случай сблизиться со многими главными лицами нашего отряда и заслужит расположение князя Василия Осиповича, любезности, привета и ласки которого никогда не забуду. Отсюда совершил я, по службе, поездку в Эривань, оставившую в моей памяти много приятных воспоминаний. Здесь дождался я прибытия к отряду нового наместника, нового владыки Кавказа, эпохи, составляющей главную цель настоящих записок моих: постараюсь изобразить ее так, как сам понял и как здесь отзывается о ней общее мнение.

Покойный император Николай I, пред самой кончиной своей, назначил на Кавказ главнокомандующим генерала от инфантерии Муравьева, бывшего перед тем командиром гренадерского корпуса, наградив его званием генерал-адъютанта и облекши саном наместника. Покойный император, хотя имел здравый ум и великую в делах проницательность, но в выборе [542] людей ошибался не редко: настоящий случай, кажется, может служить тому доказательством. За что столько милостей человеку, в жизни своей ничего особенного еще не сделавшему? По-видимому, это должен быть гений, а вот посмотрим!

Полной биографии Муравьева я не знаю, да если б и знал, то не взял бы на себя труда ее описывать. Мне известно только, что некогда он командовал полком на Кавказе, еще при князе Паскевиче, которому сумел опротиветь, и был им отсюда изгнан. Далее, водил вспомогательный корпус турецкому султану против взбунтовавшегося египетского паши, который смирился от одного появления русских у Константинополя! Затем, командовал 3-м корпусом, где сгрубил покойному государю, за что был, некоторое время, в немилости. Перед последним назначением своим был командиром гренадерского корпуса, расположением которого, кажется, похвалиться не может, и наконец, назначен наместником на Кавказ, находившийся, по правде сказать, в обстоятельствах незавидных. До Муравьева, несколько лет сряду, был Кавказским наместником князь Воронцов, настоящий русский вельможа как по богатству, так и по аристократическому происхождению, имевший большую часть качеств и недостатков своего сословия: изысканно вежливый в обращении, барски-роскошный в образе жизни, одаренный благородною наружностью, князь Воронцов, приехавши в Тифлис, произвел на весь край самое приятное впечатление, но это продолжалось не долго. Князю Воронцову не доставало прямоты, характера, привычки к постоянным трудам, способности выбирать доверенных людей, и основательного знания потребностей края; коварен, ленив, легкомыслен и поверхностен в делах серьезных. Некоторую часть своей молодости он провел в Лондоне, где заразился англоманией и несбыточными мечтами о равенстве, и потому, прибыв к новому месту, начал усиленным образом преследовать злоупотребления, для чего, по недостатку собственной проницательности, окружил себя доносчиками и шпионами, по ремеслу своему, разумеется, людьми подлыми. Чуждый правильного понятия о настоящем положении кавказского солдата, он задумал облегчить военный быт его, и тем много повредил [543] дисциплине. В сношениях с разнородными племенами, составляющими народонаселение Кавказа, показал неуместную снисходительность, затеял много проектов и планов, с первого взгляда эффектных, но в сущности не всегда полезных и для правительства разорительных. Злонамеренные люди сумели воспользоваться мало-основательною страстью князя к преобразованиям, и начали ловко извлекать для себя пользу.

Наконец, когда 70-ти летний старик привязался, как молоденький мальчик, к одной грузинке, из угождения которой начал оказывать пристрастное покровительство всем туземцам, часто в обиду служащим на Кавказе русским, все стали громко жаловаться на легкомысленное поведение князя, дошедшего почти до ребячества, и желать другого правителя, более достойного царской доверенности.

В это время началась кампания; князь Воронцов поехал за границу в отпуск, а вместо его, как я сказал уже, покойный государь назначил главнокомандующим Муравьева, со всеми правами, принадлежащими его предместнику. Большая часть людей честных, дельных и здравомыслящих этим назначением были довольны. О Муравьеве носился слух, что он хотя имеет довольно тяжелый характер, но справедлив, умен, деятелен и обладает замечательными военными качествами; что было поводом к последнему мнению, неизвестно! Из всего мною выше рассказанного можно заключить при каких благоприятных для себя обстоятельствах прибыл Муравьев к новому своему месту, и как легко было ему заслужить общее расположение на Кавказе, утомленном правлением князя Воронцова.

Но как он этим воспользовался — увидим впоследствии.

В марте месяце 1855 года, достигла до Александрополя, где я тогда находился, молва о прибытии Муравьева к кавказской границе, о путешествии его по линии и, наконец, о въезде в Тифлис. Новый наместник везде ознаменовал свое появление разными строгостями: кого отрешил от места, кого посадил под арест, кого наделил резким выговором. Со всеми обошелся более грубо, нежели ласково. В Тифлисе оскорбил, без всякой нужды, самым неприветливым приемом грузинских [544] владетелей, приезжавших к нему с поздравлением. Подобные действия, конечно, никому не показались по вкусу, но Муравьев этим не ограничился: ему пришла какая-то странная мысль публиковать свои заключения обо всем найденном им на Кавказе! Для этого он написал письмо к Алексею Петровичу Ермолову, с которым находился в очень хороших отношениях, в котором напал самым резким образом, и по большей части не совсем справедливо, на все постановления и обычаи, существовавшие до сих пор в крае. Письмо это он отдал переписать сыну Ермолова, служившему при нем адъютантом, заметив из-под руки, что тот может прочитать его кому хочет.

Через несколько дней письмо ходило уже по всему Кавказу, возбуждая всеобщее негодование.

Во главе партии недовольных стоял князь Барятинский, сильно оскорбленный надменным приемом Муравьева.

Говорят, что будто бы под его влиянием было написано безымянное и пущенное также в ход письмо, в котором очень умно и дельно опровергались едкие выходки главнокомандующего, наделяемого уже во всех кругах тифлисского общества разными оскорбительными названиями. Самое употребительное из них тогда было хлыщ; после оно заменилось другим, чуть ли не больше ему приличным. Но об этом расскажу в своем месте.

Когда в Александрополе, по случаю приближения кампании, начали собираться должностные лица, все приезжавшие из Тифлиса привозили нам тамошние новости в изобилии. Главным предметом их, разумеется, был всегда Муравьев.

Зная по опыту, как пристрастно судят иногда люди, находящиеся под влиянием какого-нибудь живого впечатления, я не очень верил всем рассказам и ждал случая убедиться лично в их справедливости; случай этот не замедлил представиться. В мае месяце, не помню которого именно числа, назначен был день прибытия наместника в Алевсандрополь,— событие это глубоко врезалось в моей памяти. Постараюсь передать его с невоторыми подробностями.

На площади, перед квартирой главнокомандующего, в [545] 10 часов утра, была выставлена, в почетный караул, рота Белевского полка, приготовлены ординарцы от всех частей войск, расположенных лагерем около города, и собраны все наличные генералы, штаб- и обер-офицеры. Погода стояла прекрасная, пестрая толпа в разнообразных мундирах, со звездами, лентами и всех родов орденами, расхаживала по площадке в ожидании нового своего владыки! Появление его должно было быть замечено верстах в 12-ти от Александрополя, при выезде из-за хребта гор, пересевающих тифлисскую дорогу, покрытую на этот раз множеством скачущих взад и вперед всадников: армяне и куртины, на лихих конях, в живописных костюмах, богато вооруженные, выехали на встречу наместнику. Улица, по которой следовало ему проезжать, и все крыши были покрыты народом. Общая картина всего этого движения представляла много занимательности. Я от души любовался ею. Но так как ожидаемый гость долго не являлся, мне пришло в голову обратить на досуге особенное внимание на всех собранных передо мною генералов нашего отряда. Проверив в памяти моей замечания, о каждом из них отдельно мною составленные, начну, по порядку, с Брюммера, готовившегося тогда быть нашим корпусным командиром: генерал-лейтенант Брюммер — старый артиллерист н старый кавказец, замечательно хладнокровный и храбрый в сражениях. Герой Баш-Кадык-Ларский и Курюк-Дарский пользовался до сих пор репутацией человека не мудрого, но честного, прямого и доброго.

Наружность генерала Брюммера не лишена благородства, но забавно оригинальна: корпус он держит очень прямо, даже несколько выгнуто назад. Походке старается придать особенную важность, для чего как-то вычурно становит ноги! Волосы, усы и бакенбарды имеет бело-седые, глаза сероватые, не выражающие никакой мысли, — физиономией вообще похож на деревянных львов, украшающих ворота богатых домов в нашей Белокаменной.

Начальник 18-й пехотной дивизии, генерал-лейтенант князь Гагарин: — весьма приятной и благородной наружности, умен, деликатен и вежлив; особенными военными способностями не [546] отличается, но подчиненными любим и всякое поручение готов исполнить добросовестно.

Бригадный командир кавказской Гренадерской бригады, генерал-майор Майдель: — человек почти молодой, пользуется репутациею храброго и дельного кавказского генерала, вид имеет приятный, рост хороший, стан прямой и тонкий, манеры и обращение открытые и воинственные.

Бригадный командир 1-й бригады 18-й пехотной дивизии, генерал-майор Трегубов: — тип Скалозуба, как его представляют на московском и петербургском театрах, большого роста, неуклюж в манерах, добр сердцем, туп головой, служит постоянно предметом пошлых анекдотов отряда, много больше, нежели того заслуживает.

Бригадный командир 2-й бригады 18-й пехотной дивизии, генерал-майор Фетисов: — флегма по наружности, флегма в словах и на деле; с виду обращением прост, но в сущности человек весьма тонкий и хитрый. Ходит не прямо, а всегда как-то боком.

Начальник кавалерии в отряде, генерал-майор Нирод: — отчетливый представитель своего лифляндского рыцарского происхождения как наружностью, так и характером. Собою очень красив, усы и бакенбарды носит большие; ростом выше среднего, прям и строен. Душой благороден, в обращении вежлив, в сражениях храбр. По-русски говорит весьма плохо.

Начальник иррегулярной кавалерии, генерал-майор Висмунд: — кроткий и честный немец, кажется, не совсем кстати окрещенный в предводители отчаянных головорезов.

Командир 4-го драгунского полка, генерал-майор Тинуторов: — хитрый армянин, умеющий всегда и везде сохранять свои интересы; командир полка очень приличный.

Командир 8-го драгунского полка, генерал-майор Куколевский: — чистый русак, от природы не глупый, лихой кавалерист, храбрый в бою, взыскательный на учениях, на коне молодец.

Начальник штаба действующего корпуса, генерал-майор Неверовский: — очень не глупый и способный молодой человек, умеющий о себе позаботиться. Бойкий в речах, скромный в сражениях, при князе Бебутове пользовался большою властью. [547]

Инженерный генерал-майор Ганзен: — весьма невзрачная фигурка, прибывшая в отряд с желанием распоряжаться осадными работами Карса, но также незаметно исчезнувшая, как появилась на сцене.

Генерал-майор Ходзько: — маленький человечек, трудолюбивый, честный, но мизерный, составляющий в течение всей кампании одно целое и нераздельное с большим телескопом, возимым постоянно при отряде для наблюдений за неприятелем.

Генерал-майор Бакланов: — казак, приобретший блестящую славу удалыми подвигами на линии. Сам Шамиль трепетал его имени! Вид имеет богатырский, лицо рябоватое, с большими бакенбардами и усами, но если хорошенько всмотреться, то не лишенное некоторой приятности. В плечах широк, телом крепок; носятся слухи, что одним ударом шашки своей он разрубает пополам человека. Умом хитер. Манерами расчитанно прост. Речь любит прикрашивать русскими выражениями, в обществе не употребительными.

Отправивши генерала Бакланова в отряд, Муравьев поступил весьма благоразумно, потому что трудно выбрать человека, более способного для партизанской службы. У Муравьева вообще нельзя отнять проницательности и дара выбирать людей дельных, но только, как же он поступает с ними? Нашедши человека, к чему либо годного, он налегает на него без малейшего снисхождения, заставляя работать до тех пор, пока достанет силы. Если же силы изменят или надобность прекращается, избранный бывает покинут без всякого в нему участия!

Но обратимся к рассказу.

Долго еще толпа расхаживала по площадке, как явился князь Бебутов, в Андреевской ленте, с большим белым крестом на груди и тремя главными в России звездами. Благородная наружность почтенного старика внушала невольно уважение; ласково раскланялся он со всеми, осмотрел караул, ординарцев и пустился прохаживаться вместе с прочими.

Князь Бебутов ездил уже в Тифлис, на встречу к наместнику, с которым был старый товарищ по службе: свидание их произошло очень дружески, беседы о делах всегда [548] продолжались долго, так что, кажется, обо всем должны были наговориться вдоволь. Но Муравьев, остановившийся ночевать в 3-х станциях от Александрополя, прислал за князем курьера с требованием к себе будто для некоторых объяснений по службе. Бедному старику, ни за что, ни про что, пришлось проскакать взад и вперед больше 150 верст в сутки. А вся штука заключалась в гнусном желании Муравьева показать, что он может распоряжаться каждым по прихоти своей, не смотря на лета и заслуги.

И так, князь Бебутов, только что возвратившийся от последнего свидания с гордым владыкою, ходил теперь перед его квартирой вместе со всеми. Глаза всех устремлены были беспрестанно на дорогу, пролегавшую по равнине до самых гор совершенно открытою. Вдруг, вдали показалось облако пыли, все закричали: «едет! едет!» Действительно, это был он! Мы ясно могли различить как экипажи двигались и как кругом их гарцевали всадники, приветствуя, по местному обычаю, джигитовкой дорогого гостя. Когда же гость этот приблизился в городу, из крепостных орудий, по приказанию князя Бебутова, была открыта пальба; у заставы наместника встретили жители с хоругвями, хлебом и солью. Пока он занимался там слушанием разных приветственных речей, на нас нахлынули фургоны с кухней, с лакеями и поварами, важно пропарадировавшие мимо нас в приготовленные для них владения.

Но вот, в конце улицы, показалась живописная толпа лихих всадников, быстро наскакали они на нас, раздвинулись в обе стороны, и тем открыли запряженную четверней коляску, с сидящим в ней виновником этой всей суматохи.

ГЛАВА V.

Коляска остановилась. Человек пожилых лет вышел к нам в запыленном сюртуке и фуражке, несколько тучный, коренастый и сутуловатый, с волосами почти что рыжими, глазами оловянного цвета, щеками одутловатыми и взглядом, от которого мороз подирал по коже! [549]

Это был ожидаемый всеми наместник. Князь Бебутов подал ему рапорт. Караул сделал честь. Все приложили руки к козырькам и вытянулись в струнку.

Муравьев, поднявши с головы фуражку, раскланялся, сказав, что он не заслужил еще чести быть встреченным пушечною пальбой, и что честь эта принадлежит князю Бебутову, победителю в двух важных сражениях. Поздоровался с караулом, обошел его, осмотрел ординарцев, объявил, что все находит в превосходном виде, и после небольшого, малозначащего разговора, отправился в комнаты. Минут через 5 туда пригласили всех начальников частей.

Мы построились в зале, по роду войск и по порядку. Не замедлил явиться Муравьев; князь Бебутов представил ему каждого из нас, по очереди, называя чин и фамилию…..

П. Д. Рудаков.

Примечание. На этом останавливаются записки Павла Дмитриевича Рудакова, потому что, за несколько месяцев до своей кончины, покойный уничтожил их по причине, о которой расскажу ниже.

Павел Дмитриевич, как видно из его записок, имел, преимущественно, целью описать то тяжелое впечатление, которое произвело на Кавказе появление Николая Николаевича Муравьева, а также его деятельность, как наместника края. Неоднократно мне приходилось пробегать эти записки. Особенно живо был описан первый штурм Карса 17-го сентября 1855 года, при котором пало столько жертв, именно благодаря капризу и своенравию Ник. Ник. Муравьева!

Вообще, в записках была произведена самая подробная и весьма строгая критика действий Муравьева, как наместника Кавказа; не пожалел красок покойный, чтобы обрисовать и нрав ненавистного ему человека!...

Но вот судьба бросает Павла Дмитриевича, во время последнего польского мятежа в 1863 году, в Западный край, где находится наше имение, вследствие чего входит он в соприкосновение [550] с другим Муравьевым, с Михаилом Николаевичем. Будучи пылким сторонником всего русского и истинным сыном отечества, покойный сильно сочувствовал энергическим, решительным и справедливым действиям Михаила Николаевича Муравьева, и чем более осуждали и клеветали на эти действия, тем более покойный восторгался ими.

Впоследствии, когда в 1874 году Павел Дмитриевич вышел в отставку и поселился в имении Крест, Витебской губернии, то занялся тщательным разбором всех действий бывшего начальника и усмирителя края, и чем более знакомился он с ними, тем более отдавал им справедливость, и, наконец, когда совершилось первое гнусное и злодейское покушение на жизнь Государя Императора ⁴, то покойный, едва оправившийся после тяжкой болезни, почувствовал себя окончательно пораженным... Заказав обедню с благодарственным молебствием, чрез силу выстоял он службу и, крайне утомленный возвратясь домой, отправился в свою комнату и заперся в ней, сказав, что будет отдыхать. Пред обедом, когда он вышел из своей комнаты, то пол последней был усеян целою кипою рваной бумаги ⁵. На вопрос, что это он делал? покойный отвечал, сильно расстроенным голосом: «уничтожил свои записки» ⁶, и затем прибавил: «только такой человек, как Михаил Николаевич Муравьев, может спасти Россию, только такая железная воля, такое самоотвержение может сломить крамолу и очистить землю русскую от ненавистного ей социализма!... Я благоговею пред этим человеком, благоговею пред фамилией Муравьева, которую Михаил Николаевич не пощадил и с готовностью принес на жертву своей родине, отдав ее на поругание врагам России! Вот почему я уничтожил свои записки, что мне, как русскому человеку, не подобает молвить слово против славного имени Муравьева».

Как ни старалась я извлечь, на память, хотя что-нибудь [551] из массы рваной бумаги, но кроме оставшихся первоначальных глав записок ничего не могла собрать⁷. Павел Дмитриевич тщательно уничтожил все, с чего начиналась его оценка действий Ник. Ник. Муравьева на Кавказе.

С. Рудакова.

22-го января 1880 г.
С. Крест.

Разные отрывки стихов Павла Дм. Рудакова.

I.

Большой богатый муравейник
Родил злодея-муравья.
И вот он, бешенный затейник,
Все рыть в нем начал как свинья.
Крутит, коверкает, ломает
И строит вновь на старый лад,
Но ничего не довершает,
И все выходит не впопад.
Терпенье всякое теряя,
Вся муравейная семья
Везде бранит, как негодяя,
Клянет злодея-муравья.
Да как дела его не взбесят —
Пошли о нем вопросы в ход, —
Да как поганца не повесят
Иль не взведут на эшафот?
Как не напишут хоть указа:
Не смей де портить и ломать.
Отродье адское, зараза —
Уймешься-ль ты?...

II.

Бульдог.

Насел на дремлющую львицу
Какой-то бешенный бульдог.
Кусает, рвет свою царицу
И съел бы в миг, когда бы мог.
Но львица спит себе; — однако
Сжимает судорожно зев...
Уймись, проклятая собака!
Ведь львица спящая — все лев.
На разоспавшуюся львицу
Напали стаей муравьи,
И будто старую тряпицу
Ее трактуют в забытьи.
Везде рассыпались в разбивку,
В шерсти копаясь как в траве;
Досталось морде и загривку,
Хвосту, бокам и голове.
Что спишь ты, львица, сном глубоким?
Давно пора! проснись и встань,
И опахни хвостом широким
Всю эту дерзостную дрянь.
В хвосте-ж пускай уж уцелеет
Один из стаи…..,
Ведь он, как все, понять умеет,
Что уцелел он за любовь.

П. Д. Рудаков.

1855 г.

Комментарии

1. Писано в 1878 г.

2. Фронтом и поставленными в несколько рядов повозками.

3. В настоящее время корпусный командир и герой войны 1877-1878 гг.

4. 4-го апреля 1878 года.

5. Покойный не удовольствовался одним разрывом листов, но бросив спичку в кипу бумаги, превратил в пепел большую часть лоскутков записок.

6. Записок было около 110 глав.

7. Осталось несколько черновых листов.