Александрополь, 6-го апреля. Саша просит присылать ему все пригласительные билеты князя, но, к счастью, у меня таковой был только один, присланный оффициальным образом для первого знакомства. После же, хотя я и несколько раз у князя обедал, то это было по личному его зову. «Приходи-ка, любезный Рудаков, ко мне нынче отобедать»,— говорит обыкновенно почтенный Василий Осипыч, и тем дело кончается. Да! — это человек истинно заслуживающий любовь и всякое уважение. Он умеет быть внимательным к своим подчиненным и заботиться об их положении.

...Из оффициальных известий трудно что-нибудь отгадать. Все бродят будто во мраке. Пошли переговоры, а между тем с обеих сторон приготовления к войне принимают огромнейшие размеры. Посмотрим, что скажет лето. В Крыму и вообще в Европе должны обозначиться настоящие результаты. Наше дело — второстепенное. Здесь, кажется, большой работы ожидать нельзя. Впрочем, если не последует мира, конечно, пойдем брать Карс. Сделаны все приготовления для сбора отряда к маю под Александрополь, куда ожидаем самого наместника.

Что Господу угодно послать вперед — ожидаю с верой и [482] покорностью, благодаря вместе с тем милость Его теплой молитвой за прошлое.

Прошедший год, сравнительно с предшествовавшим ему, протек для меня очень приятно. Вместо тяжелейшего зимнего похода, переполненного всевозможными трудностями и неудобствами, провел я минувшую зиму в образованном обществе, в хорошей квартире, пользуясь всеми удобствами жизни. Новый год встретил весело, масляницу отправил также. Обряд христианский на Страстной неделе совершил как следует, с благоговением слушая благочестивую церковную службу, между тем как походом это сделано было в станице одним днем, без всякого приготовления. Первый день Светлого праздника, встреченный в Ларсе, чисто волчьем гнезде, был для меня самым тяжелым со времени выступления. Тут мы проходили Дарьялское ущелье, тут мы познакомились в первый раз с настоящими крутизнами и пропастями, и тут первый раз я увидел, как мои некогда прекрасные лошади начисто отказались везти свои пушки. Не могу сказать, как это меня огорчило, теперь признаюсь вам откровенно — я горько заплакал. Да и вся Святая неделя, проведенная в перевале чрез Квинамский хребет, была для меня цепью непрерывных мучений.

Нынешний же праздник я встретил как следует по-христиански, выслушав заутреню и обедню в походной церкви и разговевшись мирно в кругу военного своего семейства между офицерами и солдатами 6-й легкой. Глядя на лошадок, сердце опять стало радоваться, почти все они совершенно поправились, на ученьях играют и фыркают, точно под Москвой. Оставшиеся в живых люди приняли опять бодрый и здоровый вид. Убыль пополнилась молодцами, выбранными, по распоряжению начальства, мною самим из квартирующего в Ахалкалаках Рязанского полка. Так что если прибавить к этому значительное улучшение в моих экономических средствах, то нельзя не сознаться, что если Господь иногда испытует нас, Он же бывает и милостив... Из Ахалкалак выехал я в воскресенье на Фоминой и в Александрополь прибыл во вторник. Значит, провел 3 дня в дороге, путешествуя все верхом. Вещи же везли за мной две нанятых духоборских повозки; своих лошадей пожалел, потому что верст 40 надобно было ехать по глубочайшему снегу, размягченному солнцем и потому опасному от беспрестанных и глубоких просовов. В Ахалкалаках весна. На 25 верст от них дорога совершенно сухая и пыльная. Не доезжая Александрополя верст 30 — то же самое, а по средине на духоборской возвышенности — полная зима. Нечего сказать, мудрена сторонушка, в которой живу теперь. [483]

В конце апреля, или начале мая, перед общим сбором отряда, опять предполагаю съездить в Ахалкалаки за своею батареею, корую начальство обещало на это лето присоединить к общему составу корпуса. Мои офицеры и солдаты, не участвовавшие прошлый год в деле, очень этим обижаются, и потому надобно поровнять их с другими. На место наше поставят кого-нибудь другого.

5-го мая. Мы теперь приготовляемся к выступлению за границу, с завтрашнего дня отряд начинает собираться и к 20-му мая весь здесь будет. Числом против прошлогоднего увеличится тысяч на десять. Поведет сам наместник, которого ждем на будущей неделе. Останется ли тут же Бебутов — еще неизвестно. А крепко жаль доброго князя, если он нас покинет. Мы все его любим, а что-то еще покажет новый начальник. Я жду с нетерпением Назимова, который на днях должен возвратиться; хочется поскорее увидеть свою батарею и привести ее самому, если потребуют. На счет того, где и как пробудет она лето — нет еще положительного приказания...

По газетам промелькнула будто некоторая надежда на мир. Но теперь опять совершенно исчезает. Резня в Крыму пошла с таким ожесточением, подобного которому, кажется, не бывало в мире. Наш отряд начинает собираться. Александрополь оживился ж принял по-прошлогоднему военный вид. К будущей почте надеюсь узнать, какое назначение дадут моей батарее, и тогда напишу положительно. Покамест же есть еще сколько-нибудь свободного времени, я составил небольшой очерк моим главным задушевным желаниям, который препровождаю по этой же почте в общем письме к Софье. Надеюсь, что вы и дети мои, в случае вечной разлуки, исполните все, о чем прошу, точно и добросовестно. Если Господь продлить веку, многое можно и переменить, и обсудить лучшим образом. Если же более не увидимся, то вы будете иметь основания, по которым вести детей в жизни их, хотя и несовершенно подробные, по крайней мере близкие к моим желаниям, правилам и постоянным намерениям.

24-го мая. Сию минуту возвратился с Арпачая. Первая половина нашего отряда, сегодня, в 8 час. утра, тронулась в неприятельские пределы. Колонна состояла из бригады кавказских гренадеров, с их артиллерией, и двух драгунских полков с двумя донскими батареями, при нескольких сотнях линейных казаков. Войска собрались на берегу речки к 7 час. утра и, отслуживши в присутствии наместника и князя Бебутова напутственное молебствие, грозно [484] тронулись за границу. Быстрые воды Арпачая вспенились снова под колесами и конями воинов русских, пехота переходила по мосту, артиллерия, конница и обоз в брод не очень глубокий, колесу по ступицу.

Наместник, с князем и всею свитою своею, перешел пешком на ту сторону реки, где, ставши на небольшом возвышении, пропустил мимо себя весь отряд. Порядок и вся обстановка выступления совершенно сходны с прошлогодними, но в характере его а заметил некоторую разницу.

Прошлый год войска, утомленные губительным, полугодовым походом, носили на себе заметный отпечаток усталости. Выступая вперед, в числе с небольшим 20.000, на другой же или на третий день ожидали встретить 80.000 неприятеля и между тем дух был необыкновенно веселый. Все кипело и пело!

Теперь же отряд, освеженный доброю зимнею стоянкой с совершенно пополненными рядами, отличается удивительным порядком и стройностью — как гвардейский корпус на параде. День такой же прекрасный, как и в прошедшем году. Молебствие совершилось обычным порядком, но я заметил, что большая часть солдат молились нынче гораздо с большим усердием, нежели прежде. Больше клали земных поклонов и больше жертвовали на свечи денег. Видно, тяжелый опыт лучше всякого другого наставника указывает человеку путь, которого следует ему держаться.

Тронулись с места стройно, с музыкой, но без песен и без всяких признаков особенной веселости. После завтра, оставивши небольшой гарнизон в Александрополе, выступают все остальные войска, в том числе и ваш покорнейший слуга в качестве командующего 18-ю артиллерийскою бригадою. Батарея моя идет из Ахалкалак каким-то прямым путем и должна присоединиться к отряду на походе. Но где и когда? Это военный секрет, которого ни за что не открывают, равно как и то, что намерены делать вообще; знаем только, что злосчастные турки в страшном трепете жмутся где-то около Карса. Числом они, кажется, таки опять довольно поисправились, но дух потеряли вовсе и вряд-ли будуть держаться против нас в поле. Впрочем силами своими человеку тщеславиться не подобает. На все есть определение Божие, что Его святой воле будет угодно, то и совершится; наше дело исполнять свой долг и надеяться на милость Господню.

Вчерашний день добрейший наш князь объезжал лагерь и со слезами на глазах прощался с солдатами, желая им продолжать службу с такой же славою, какую стяжали они под его начальством. Нынче он провожал отряд за Арпачай вместе с [] наместником. Третьего дня давал он прощальный обед всем начальникам частей здешнего отряда; потом начальники частей давали ему обед и вчера обедали у наместника... 26-го числа, проводивши нас, князь уезжает в Тифлис управлять всем краем на то время, которое главнокомандующий пробудет в ноходе. А долго ли он пробудет? Вот задачи, покрытые покамест непроницаемой тайной.

Отряд наш в нынешнем году вдвое сильнее и много устроеннее прошлогоднего; много еще войска присоединится к нам на походе из разных мест. Командует им сам наместник, облеченный властию царской и обладающей, по всеобщему убеждению, большими военными способностями; следовательно, надежд на блестящие успехи много, но, по моему мнению, не следует самонадеянно предаваться им, основываясь на одних человеческих рассчетах. Один только Господь — истинный наш помощник, от Его милости и всемогущества зависит победа. Он дает твердость слабым и укрепляет десницу правых. На Него надобно уповать защитникам православия.

25-го мая 6 час. вечера. Итак завтра по утру выступаем. Молитесь, чтоб Господь благословил нас успехом и сохранил невредимыми тех, кого Ему угодно оставить на этом свете. Помолившись от глубины души сам, пойду с твердою верою и упованием на святое милосердие. Хотел бы еще повидаться с милыми моими крошками и со всеми близкими сердцу. Но на это есть Провидение, оно лучше нашего знает, что для чего и как делается. Кому определено, тот и останется жив и вернется домой. А кому нет, то да будет воля Его святая!

Почта еще не пришла и нет никакого сомнения, что я ни эполет, ни картин, ни чаю не получу. Но это все равно. Оставляю прикомандированному к здешнему госпиталю нашему доктору Ротштейну доверенность на получение всех моих писем и посылок. При оказиях он все будет пересылать в отряд ко мне. Но только, конечно, уж теперь своевременных и аккуратных посланий не ждите. Бог знает, каким путем будет идти наша корреспонденция. Детям посылаю мое благословение. Да сохранит их Господь милосердый. Пусть помнят свято советы любящего их всем сердцем отца. Сестер всех прошу исполнить в точности просьбы, изложенные в моем маленьком завещании и, в случае надобности, заменить добросовестно сиротам место отца их. Племянников и племянниц прошу любить маленьких Рудаковых так, как я любил их всегда в их юности. Всем желаю наивозможнейшего счастья. [486]

Бивуак у Аджак-Кала. 1-го июня. Согласно с тем распоряжением, как я вам писал, колонна наша, под личным предводительством наместника, 26-го числа выступила из под Александрополя и, сделав три перехода, очутилась 28-го числа с небольшим в 20-ти верстах от Карса. Здесь уже ожидала нас и первая колонна, пришедшая несколькими часами раньше. Завтра должны присоединиться еще два отряда, ахалцыхский и ахалкалакский, с которым прибудет моя батарея. Всего войска соберется более 30.000, подобной русской армии азиатская Турция в своих пределах никогда не видывала. За то же османы ловко от нас удирают. Допустивши нас почти до самого Карса, они до сих пор не сделали еще ни одного выстрела, бегут без оглядки и собираются под стенами и пушками города. Аванпосты наши стоят уже верстах в 10-ти от крепости. Наш поход вообще был очень легок и приятен. Двигались небольшими переходами, без малейшего изнурения, с полным изобилием фуража и всяких съестных припасов. Не всегда удавалось сварить супу, но этот кажется, еще беда небольшая. Двухдневный отдых освежал совершенно солдат. Целый день в отряде раздается неумолкаемое пенье с бубнами и плясками. Главнокомандующий занимается деятельно осмотром местности рекогносцировками.

Говорят, что завтрашний день пойдем вперед, но куда и зачем — это покрыто непроницаемой тайной. Наместник все свои распоряжения держит в величайшем секрете, но действует с такою уверенностью, что мы все твердо убеждены в полном успехе его соображений. Пользуясь отдыхом, беседую с вами. Говорят, что завтра курьер повезет всю корреспонденцию из отряда в Александрополь. Прибывши сюда, я от вас получил два больших письма, доставивших мне целое утро самое приятное чтение... Листочки бумаги, вами написанные и недавно еще бывшие в Москве, находятся теперь на скалистом, диком берегу Карс-Чая, на котором стоит теперь наш отряд, и были читаны мною с особенным наслаждением. Придется ли еще получить подобные и удастся ли отвечать на них? Скоро, может быть, загремят роковые раскаты и понесется к облакам дым пороха, и земля упитается кровью, и много костей зароется в землю далеко, очень далеко от родины. Кого успокоит Господь и кого сохранит в живых? Да будет Его святая воля. Мы проходили недалеко от Кюрук-Дара, где в прошедшем году, 24-го июня, было сражение, теперь там совершенная тишина и равнины, вытоптанные тогда людьми и лошадьми, покрыты самой яркой зеленью. [487]

Аул Магороджик. 12-го июня. Отряд наш выступил 6-го числа в 5 час. утра с позиции, занимаемой им при Аджак-Кала, и, сделавши около 35 верст, обошел кругом Карс и расположился почти на противоположной прежнему месту стороне. Целый день двигались мы по плоской возвышенности, пересеченной в некоторых местах оврагами в виду крепости. Погода стояла прекрасная. В зрительные трубы ясно были видны город, крепость и вся турецкая армия, укрепленная значительными окопами. В некоторых местах мы приближались к неприятелю верст на 8. Отряд двигался стройно и грозно, как на маневрах. Турки в оцепенении спрятались за своими окопами и с трепетом ожидали страшной развязки совершавшегося перед глазами их изумительного явления. Трубы со всех высот, прилегающих к Карсу, и с мечетей города были непрерывно направлены на наше войско. Вероятно, главные турецкие начальники рассматривали нас и терялись в недоумениях касательно наших намерений. Самую значительную между ними роль играет английский генерал Вилльямс, величающий себя коммиссаром ее британского величества и сделанный между тем нашею, чтобы дать ему больше власти над турками. Этот обер-подлец из своей подлейшей нации, говорят, бьет немилосердно бедных турок и изнуряет самыми трудными работами, чтобы укрепить сколько можно сильнее город. Однако же, когда мы обходили его, несмотря на то, что турецкая армия равняется нашей и чуть-ли еще не больше ее, эти канальи не осмелились выслать ни одного баши-бузука, который бы хоть потревожил, по крайней мере, наши боковые ведеты. Он вечно ждал, что мы бросимся прямо на укрепления, и хотел угостить нас губительным огнем артиллерии, которою изобильно уставлены его окопы. Но в глупых своих ожиданиях, разумеется, обманулся. Главнокомандующий наш действует смело и решительно, но с большим рассчетом и, кажется, вовсе не намерен проливать без нужды кровь солдат своих. Штурм Карса, довольно сильно укрепленного, конечно, стоил бы большой потери людей. Хотя солдаты и говорят единогласно: «Коли велят, так возьмем», — но наместник войско свое жалеет. По-видимому, он намерен поставить турок в критическое положение, не бравши Карса, а отрезавши сообщения их с внутренностью края или выманивши каким-нибудь образом на сражение, что в прошлом году удалось князю Бебутову, но надобно сказать, что тогда они были вчетверо нас сильнее, а теперь почти в равных силах.

Отряд наш расположен в 10-ти верстах против Карса, прошедши мимо его с левой стороны и оставивши сзади себя [488] александропольскую дорогу и дорогу к Тифлису совершенно открытыми. Не угодно ли г. коммиссару на просторе прогуляться и захватить Александрополь, отстоящий теперь от нас с лишком в 70-ти верстах, или Тифлис — в 300. Там войск нет почти — стоит только придти да взять; но на наше горе шельма к этому никакой охоты не показывает. Он знает, что ему стоит только высунуть из крепости противный свой нос, тотчас же и будет за него пойман.

Таким образом с правой стороны у нас находится александропольская дорога, по которой каждую неделю ходят за разными потребностями оказии под небольшим прикрытием. А армяшки-духанщики, подстрекаемые выгодными оборотами, ездят и чаще без всякого прикрытия. С левой стороны, верстах в двух, идет дорога из Карса в Арзерум и вообще внутрь края. Эта дорога караулится летучим отрядом, состоящим под начальством генерала Бакланова, давно известного на Кавказе своею удалью и богатырством. Бакланов уже перехватил два транспорта, шедшие в Карс с разными съестными припасами; из числа их скот и рисовую крупу роздали порциями по всему отряду. Я имел удовольствие кушать плов из очень хорошего сарацинского пшена. Дух в войсках вообще отличный. солдаты свято веруют в правильность распоряжений главнокомандующего и ничего столько не желают, как скорейшей встречи с неприятелем.

Жаль только, что на беду нашу пошли проливные дожди, продолжающиеся уже четвертые сутки. Не только солдаты, но и все офицеры насквозь промокли, о грязи и говорить нечего — лошади стоят в ней по колено, и часто выпадают такие промежутки, что без длинных сапогов нельзя перейти из одной палатки в другую. Нынешний день, благодаря Бога, небо прояснилось и все ожили. Солдаты просушивают свои палатки и одежду, поют и забавляются разными прибаутками.

В большой телескоп, состоящий при отряде и поставленный на возвышении под нарочно устроенной для этого палаткой, все видно, что делается в Карсе и в окружающих его укреплениях. Можно отличить каждого человека отдельно, форму и цвет одежды. Турецкие окопы довольно значительны, пушек на них много. В лагере палаток огромное количество, но надобно думать, что большая часть их поставлена только для надувания публики, потому что людей вовсе почти незаметно. В течение недели, которую мы здесь стоим, между нашими аванпостами не было обменено ни одного выстрела.

Вот вам подробный отчет о настоящем моем положении. Что будет вперед, буду продолжать писать, если Господь сподобить это [489] исполнить. В Александрополе эполеты получены и по распоряжению моему там оставлены. О чае и картинах сведений не имею. Писем от вас больше не было.

Лагерь у Каны-Хой. 20-го июня. Вот мы опять на новой позиции. 14-го числа главнокомандующий, взявши большую половину отряда, подступил к Карсу с небольшим версты на две, двигаясь прямо по равнине, шедшей от лагеря к городу. Все ожидали дела, но запуганные османы решились, кажется, твердо сберегать свои правоверные персоны в окопах, окружающих город. Без выстрела подалась назад передовая их цепь и расположилась на пространстве, обстреливаемом со всех сторон их пушками. По-видимому, им очень хотелось заманить нас к себе на это тепленькое местечко, да не на таких напали. Главнокомандующий, остановив отряд вне пушечного выстрела, более часу осматривал со всею подробностью в зрительную трубу все укрепления, заметил положительно, как они вооружены, и вывел довольно точные определения о числе охраняющего их войска. Турки крепко прижались к окопам. В мой бинокль очень хорошо можно было видеть каждого человека отдельно. Все они стояли на своих местах почти неподвижно и вероятно ждали окончательного решения своей участи. Но их час еще не пришел! Осмотревши все, что было надобно, главнокомандующий приказал пустить на прощанье к городу один пушечный выстрел, которым, кажется, перекувырныло какого-то злосчастного баши-бузука, гарцовавшего в поле, и отвел отряд на прежнее место в лагерь. Там мы простояли 15-ое число, а 16-го перешли на теперешнюю позицию, подавшись еще по направлению к Арзеруму верст на 8, так что Карс, все еще ясно видимый, остался у нас совершенно позади и дорожка в Александрополь для г. Вилльямса совершенно очистилась. Не угодно ли прогуляться?

17-го числа наместник, взявши опять несколько побольше половины отряда, отправился на какие-то поиски по Арзерумской дороге. Отряд его пошел налегке, почти без палаток и с самым ограниченным числом повозок. Все оставлено в лагере в одном общем вагенбурге, под прикрытием оставшейся половины отряда, в которой находится наша бригада. Итак, теперь вот уж третьи сутки стоим мы верстах в 10 перед городом и ждем, не решатся ли пустоголовые дурни, поощренные разрешением нашего отряда, выкинуть какую-нибудь штучку. Но все идет по-прежнему, никто не выходит из города. Через лазутчиков всякую ночь получаются известия, что с вечера турки к чему-то готовятся и [490] хотят напасть на наш лагерь. Мы до рассвета их ждем, но вот прошло уже три ночи, лунных и светлых, самых удобных для нападения, а никто не показывается. Теперь же и подавно ожидать, кажется, нечего, потому что скоро должен возвратиться наместник, о котором носятся слухи, что верстах в 80 отсюдова он поймал какой-то турецкий отряд, шедший на помощь Карсу, и совершенно его рассеял; но это еще требует подтверждения.

21-го июня. Вчера вечером, командующий нашим отрядом, начальник 18-ой пехотной дивизии, князь Гагарин получил от главнокомандующего известие, что тот находится отсюдова верстах в 80 за Саган-Лукским хребтом, пересекающим Арзерумскую дорогу. Наместник турок, кажется, догнать не мог; будучи уведомлены о его движении, они утекают без оглядки в Арзерум, оставивши на половине дороги огромные запасы ячменя и хлеба. Забравши все это и истребивши, чего взять нельзя, главнокомандующий дня через три надеется быть здесь. Дальнейший план его действий неизвестен и все намерения непроницаемы; но, по всем приметам, можно заключить, что он намерен довести Карс до сдачи, без штурма. Он человек чрезвычайно строгий сам к себе, в своей жизни и вместе с тем твердый в правилах религии. Действуя решительно и отважно там, где надобно, — проливать кровь своих подчиненных без нужды он, по-видимому, не намерен.

Также вчера вечером приехал наместников адъютант с депешами из Крыма и нынче рано утром отправился к его высоко-ству. Этот адъютант был очевидцем ужаснейшего штурма, произведенного злодеями против нашего хранимого Богом и защищаемого православным воинством Севастополя. Он рассказывает чудеса храбрости, оказываемые нашим войском, и описывает подробно огромную потерю, понесенную варварами. Результат для нашего оружия был блистательный. Но когда все это окончится и чем? Страшно подумать. Неужели еще мало пролито крови? неужели мало принесено жертв для утомления ненасытного честолюбия подлого племянника кровожадного дядюшки или для корыстных видов каких-нибудь бессовестных торгашей, управляющих кичливой Британиею? О турках нечего говорить. Эти злосчастные бараны сами не знают, как выпутаться из беды, в которую попали по милости любезных союзников. Французы совершенно симпатизируют русским, с которыми во время перемирий, назначенных для уборки убитых и раненых, сходятся истинными друзьями. Они дерутся из честолюбия, будучи вовлечены нечаянно в схватку и не желая никак выдти из нее побежденными. А подлый властитель их, зверством [491] превосходящий дядюшку, хотя и не обладающий его воинскими качествами, пользуется бешеным самолюбием своих подданных и истребляет их без всякого милосердия — лишь бы самому крепче удержаться на троне.

Вот барышники энгельманы — так это негодяи чистые, рады, что нашли себе глупцов, чьими руками бы жар загребать, да и мутят все вверх дном, в надежде уронить нашу честь и ослабить нашу торговлю для того, чтоб впоследствии выгоднее пользоваться барышами.

Вчера солдаты нашего отряда, извещенные об удачном отражении штурма, целый вечер кричали «ура»! и потом целую ночь не спали, забавлялись песнями. Командиры поднесли им, на радости, по чарочке, да вероятно многие и сами горлышко себе помочили. А Карс, расположенный в лощине, много ниже нашей позиции, утонул в тумане и не показывал ни малейшего признака жизни.

Завтра посылаю это письмо с оказией, отправляющейся навстречу к транспорту с припасами, идущему из Александрополя. Мы у турок отбили уже несколько провизий и захватили 3 почты на Арзерумской дороге, но они к сообщениям нашим очень почтительны и чужих корреспонденций, кажется, распечатывать не намерены, — должно быть из скромности.

Аул Текма. 12-го июля. Нынешний раз, кажется, есть возможность немножко побольше побеседовать с вами. Несколько дней совершенного отдыха и хорошей погоды дали возможность хорошенько оправиться и собраться с мыслями. В положении нашего отряда со времени последнего письма моего не произошло никакой перемены. Главные силы, под личным наблюдением главнокомандующего, стоят на одном месте при Ауле Текма, на берегу Карс-Чая, речки по здешним местам, скудным хорошею водою, очень приятной и живописной. Позиция вообще выбрана весьма удачно. Воздух здоровый и чистый, местность сухая, в воде изобилие, не нуждаемся даже и в лесе. Верстах в 30 от нас, по арзерумской дороге, хребет Саган-Лукский тешит зрение огромным сосновым лесом. А из ближайших к лагерю аулов добывается достаточное количество дров не только на варку пищи, но даже иногда и для топки бань, весьма хитро и удобно устраиваемых из солдатских палаток. Перед глазами нашими чернеется Карс, окаймленный со всех сторон белыми рядами палаток. Не знаю, долго ли придется любоваться этою картиною. Но по всем признакам г. коммиссару со всеми дурнями османами начинает приходиться жутко. Летучие наши отряды разъезжают беспрестанно по окрестностям Карса и не [492] допускают туда съестных припасов. Всякий день выходит к нам по несколько человек переметчиков. В том числе бывают и офицеры. Все они показывают единогласно, что голод в турецкой армии начинает делаться ощутительным и что войсках уменьшены даже порции. Во время наших налетов бывают иногда кавалерийские схватки, так что уже набралось несколько десятков пленных, взятых в бою. А за все время нашего движения едва-ли не побольше сотни дурней порублено. С нашей стороны также наберется, может быть, человек пяток убитыми и десятка с два ранеными, пленных, разумеется, нету. Но покамест работает все кавалерия, преимущественно иррегулярная, т. е. казаки и милиция, ни один еще штык не обагрился кровию, и ни одно ядро русское не прогулялось по рядам неприятельским. Что будет дальше, известно одному Господу.

...События, имеющие главное влияние на судьбу России, совершаются теперь в Крыму. Сердце замирает при чтении описаний неслыханных доселе кровопролитий, происходящих под Севастополем. Сильна вера народа русского в могущество Божие и в Его милосердие, и потому надо надеяться, что Господь не допустит погибнуть православию и восторжествовать поганым извергам, превосходящим в злобе и ожесточении все бывшие до сих пор примеры в истории.

Мы ждем здесь газет с чрезвычайным нетерпением, чтоб узнать поскорее, что есть в Крыму новенького. Но почта приходит сюда не совсем аккуратно, соображаясь с оказиями, и потому все сведения получаются поздно. От вас также давно нету писем. Чай и носки мне доставили. Последние совершенно исправно, а в первом, хотя ящичек порядочно и разломался, но свертки все целы и чай хорошо сохранен. Благодарю за аккуратное исполнение моих поручений.

18-го июля. Мы стоим на прежнем месте, но завтра отряд разделяется надвое. Главнокомандующий с одной половиною идет к Арзеруму, который чуть-ли тут и не будет взят. Другая половина под начальством ген.-лейт. Брюммера останется караулить Карс в ожидании будущего его падения. Я остаюсь с Брюммером, при котором будет и вся артиллерия нашей бригады... Новый бригадный командир, назначенный вместо Назимова, еще не приехал, и я все бригадирствую. Должность не хитрая и не беспокойная, но все как-то скучно быть не на настоящем своем месте.

24-го июля. Лагерь при ауле Комацура под Карсом. Сегодня годовщина кровопролитной драме, происходившей в прошлом году [493] при Кюрук-Дара. Вчера был я у всенощной, а нынче у обедни в полевой корпусной церкви, разбитой по середине нашего отряда. Там помолился от глубины души Всевышнему, принеся теплую благодарность за сохранение в прошлом году и прося милостивого покровительства в будущем.

Теперешнее положение наше весьма хорошо. 19-го числа проводив главнокомандующего, мы передвинулись версты на 2 ближе к Карсу, так что стоим теперь почти под самыми подкреплениями, но только вне пушечных выстрелов. Хлопочем о том, чтоб не допускать к осажденным продовольствия. Сами же фуражируем у них под носом, забирая все, что нужно для отряда. Турки сидят за окопами плотно и мешать нам не смеют. Только на аванпостах и в передовых цепях случаются иногда перестрелки, кончающиеся, по большей части, самыми пустыми результатами. Но за всем тем, каждое почти утро просыпаешься под звуками выстрелов... Признаюсь, что меня начинает одолевать здесь невыносимая тоска по родине и по родным сердцу. Если бы видел какую-нибудь возможность воротиться честно — тотчас бы за нее ухватился. Да, дело это, чрезвычайно мудрено, и его надобно хорошенько обдумать; впрочем, полагаюсь во всем на волю Божию и надежды не теряю.

26-го числа. Нынешний день в молитвах своих я буду поминать вместе с 24-м числом. Пусть делают так и дети. Нынче Господу вновь угодно было показать надо мною милость свою. По утру вместе с командующин корпусом я был на рекогносцировке очень близко от крепости. Отряд наш попал незаметным образом под выстрелы скрытой крепостной батареи и был осыпан ядрами и гранатами. Полевые орудия, по малости калибров, крепостным отвечать не могут, и потому мы тотчас удалились. Дело это, по результатам своим, вероятно не будет поставлено в число удачных, и потому спасибо за него никто не получит. Но что касается до меня, то мне пришлось испытать, на том месте, где я стоял, опасность не меньше Кюрук-Дарской, снаряды летали через голову и лопались под ногами. В нескольких шагах от меня оторвало ногу у подполковника, принявшего Кубаркина батарею, который часа через два и умер. Капитану генерального штаба в глазах моих снесло голову ядром. Одному генералу перешибло гранатою ногу, но не высоко, и потому надеются, что, после отреза у колена, он останется жив. Были некоторые и другие казусы, но собственно за себя от глубины души должен благодарить Господа. Надеюсь, что сделаете также это и вы. [494]

От главнокомандующего несколько дней не имеем известия, но между жителями носятся слухи, что третьего дня он расколотил Вали-пашу и пошел в Арзерум. Дай Господи, чтоб это было справедливо. Тогда может быть и к нам поскорее возвратится. А то без него уж становится скучно. Отряд крепко желает какой-нибудь работы. Надоело стоять, сложивши руки, и забавляться одни фуражирами. Карс торчит под нашим носом как бельмо на глазу.

Лагерь под Карсом 8-го августа. Название разоренного аула, около которого теперь мы стоим, я не пишу, потому что позиции наши меняются часто и всех тарабарских прозвищ не упомнишь.

30-го числа главнокомандующий возвратился из своего движения к Арзеруму. Вали-паша, стоявший в горах на весьма крепкой позиции, сражения не принял и улепетнул быстро к Арзеруму, который очень хорошо укреплен и вооружен большой артиллерией. Не располагая брать с боя город, находящийся так далеко от нашей границы, между тем как самая главная крепость осталась позади, главнокомандующий возвратился и обложил тесно Карс со всех сторон, исключая александропольской, откудова гарнизон подвозов никаких получать не может. В Карсе войска находится до 20.000 и тысяч до 10-ти жителей, при нескольких тысячах лошадей. Вся эта орда, никогда не ожидавшая попасть в настоящее положение и следовательно мало запасшаяся продовольствием, конечно, скоро будет приведена в гибельную крайность от голода. Конечно, они могли бы делать вылазки по частям на расположенные в разных местах около города отряды. Но об этом, кажется, не смеют и думать. На укрепления свои и пушки они надеются. Положение блокируемого войска ужасно; но не очень-то весело и тех, которые его окружают. Стоять в бездействии на одном месте и между тем быть всякую минуту готовым встретить неизвестно на каком пункте доведенного до отчаяния неприятеля — скучно. Конечно, имея свободное сообщение с Александрополем и со всех Карским пашалыком, мы ни в чем не нуждаемся, но время наступило довольно тяжелое. Третью неделю стоять ужасные жары, не облегчаемые никакою тенью. На 30 верст в окрестности нет не только ни одного деревца, но даже и прутика, к счастью еще, что имеем воду. В разных местах расположения нашего отряда протекает Карс-Чай, реченка скверная, вроде нашей Данковки, но и той рады радехоньки.

Бог знает, долго ли продолжится блокада, но, кажется, ранее октября или ноября нечего и думать о решительных результатах. Впереди предстоит много беспокойства и скуки. Все это тем более [495] ощутительно, что постоянная бивачная жизнь доводит человека до какой-то апатии, уничтожающей всякие посторонние мысли. Возьмешься за перо, так не знаешь, что говорить, и кажется все прошлое таким далеким, что к нему нет возможности когда-либо возвратиться. От вас писем давно нету. Газеты также получаются редко. Что делается с Севастополем — не знаем. Между тем как и наша кампания совершенно зависит от хода тамошних дел.

24-го августа. Нынешний день минуло 3 месяца, как отряд наш выступил из Александрополя. Многое изменилось с тех пор, некоторых нет уже на свете. Мы хозяйничаем в Анатолии как дома и поселились около Карса точно под Александрополем. Но решительных результатов покамест еще нет, и долго ли продолжится настоящее положение дел — неизвестно. По-видимому, турок шибко начал забирать голод. Бегают из города беспрестанно, но безоружных возвращают назад. Вчерашний день около 2.000 регулярной конницы хотели прорваться к Арзеруму, потому что в Карсе лошадей кормить почти уже нечем. Для этого они вышли часов в 10 вечера и устремились на один из наших блокирующих отрядов, помещенный в горах, где думали его сломить и, пользуясь гористой местностью, ускакать в Арзерум. Но наша конница, по первой тревоге, бросилась со всех сторон на уходящих и хотя собралась гораздо в меньшем против них числе, а именно с небольшим 1.000 человек, разбила их совершенно. До 200 человек положено на месте, больше 200 взято тут же в плен, третья часть из этого раненых, а остальных разбежавшихся по горам под защитою темноты и теперь еще ловить продолжают, так что покамест не известно, скольким проскользнуть удалось. У нас убит только один драгун и десятка с два раненых, а резня была, говорят, страшная, и можно себе представить, что происходило ночью. Я видел раненых турок. По большей части у них разрублены головы, у некоторых очень глубоко. В числе их попался и полковник, ведший колонну, с двумя ранами также в голову и в руку. При нем взят 13-ти летний сын, получивший две раны в голову, но, к счастью, не тяжелые. Бедного мальчика все жалеют.

Вот наши развлечения, — единственные в настоящей жизни. На небольшие перестрелки, бывающие почти каждый день на аванпостах, никто не обращает внимания, кроме действующих лиц. Всякое почти утро, просыпаясь, слышишь звуки: паф, паф — завернешь голову в одеяло, да и захрапишь слаще прежнего.

Досадно бывает, если явится какой-нибудь адъютант с [496] приказанием от генерала вывести сию минуту вперед такой-то дивизион или такую-то батарею. Но подобные казусы случаются редко. Утренний сон по большей части невозмутим... На днях приезжает настоящий бригадный командир, ген. Загорянский, находящийся уже в Александрополе. Этому я чрезвычайно рад, потому что возвращусь к батарее, с которою был разлучен более полугода. И теперь, как командующий бригадой, живу при отрядном штабе, а 6-ая легкая находится от меня больше нежели за версту. Долго ли могут продержаться турки — определить трудно. Впрочем, они ожидают значительных подкреплений с моря. Но, по всем признакам, придется нам прихватить в поле изрядную частичку зимы.

5-го сентября. Холода начали уже одолевать сильно, особенно по ночам, к утру всегда бывает изрядный мороз. Переход от нестерпимых жаров к ощутительному холоду совершился так быстро, что средины никто и не видал. Дай-то Бог, чтобы выдержало здоровье, теперь оно важнее всего. 30-го августа было изрядное дельце. Частица нашего отряда, посланная на арзерумскую дорогу навстречу туркам, намеревавшимся пробраться для доставления провианта Карсу, встретила османов неожиданно верстах в 80 отсюда в каком-то ущелии и с первого натиска кавалерии совершенно их истребила. Многих положили на месте. Несколько десятков взято в плен, в том числе один довольно важный паша, а также 4 пушки. Все это, вероятно, будет описано подробно в «Инвалиде». Каждый день приводят с разных сторон пленных. Сначала это всех нас очень занимало, но люди ко всему привыкают, и эти зрелища теперь на войска особенного влияния не производят. Времена наступили такие, что самый эгоизм, сильнейшая страсть человека потерял много силы своей. Являются случаи, где мы больше заботимся о других, нежели о себе. Так, например, Крым занимает большую часть из нас больше, нежели собственные наши дела. Но, к сожалению, оттудова утешительного ничего нету.

12-го сентября. Положение наше со времени последнего письма моего нисколько не изменилось. Стоим на прежней позиции и смотрим во все глаза на Карс, который также продолжает сохранять упрямую свою физиономию. Каждый день слышим выстрелы, бывают даже пушечные с укреплений, когда наши смельчаки, линейные казаки, слишком увлекаются в преследовании турок, осмеливающихся выходить из-под своих выстрелов для кормления лошадей. Ежедневно почти видим пленных, и целых, и порубленных. Сами по ночам страшно зябнем, днем тешимся музыкой, солдатскими [497] песнями, плясками и играми. Бедняги со скуки сделались совершенными детьми, дурачатся и шалят, как маленькие ребята. Сам главнокомандующий присутствуешь иногда на этих увеселениях. Вчера в Эриванском полку, наместник, позабавившись разными проказами, спросил у окружающих его солдат: «А что, ребята, вы, я думаю, соскучились — не хотите ли на штурм?» — «Хотим, хотим»,— закричали с восторгом сотни голосов. Все жаждут штурма, на котором, конечно, должна лечь не одна тысяча. Но, по-видимому, главнокомандующий его делать не будет, а надеется принудить Карс к сдаче голодом. На этот предмет у нас ходят разные слухи; одни говорят, что у турок провианта много, а другие, что его осталось в Карсе только на несколько дней. Первый слух разглашают, обыкновенно, пленные, взятые с бою, а последний перебежчики. Чем все это кончится, известно одному Господу, но если еще долго простоять так придется, то, конечно, и мы всякого горя натерпимся. Холод и теперь уж одолевать начинает, а что будет, как пойдут снега и метели. Впрочем, глядя на главнокомандующего, подверженного в его лета одинаким со всеми нами трудам и неудобствам, невольно молчишь и покоряешься своей участи. Только в те дни, которые чем-нибудь особенно напоминают собою милую родину, более обыкновенного предаешься грусти.

19-го сентября. Мы стоим по-прежнему кругом Карса, только испытали некоторую неудачу. Если помните, что в последнем письме говорил вам, что 17-е число, день именин Софьи, ожидаю провести грустно. Это вечно сердце мое предчувствовало. Ночью пошли мы штурмовать Карс, но Богу не угодно было благословить успехом войско православное. Видно, еще велики грехи наши и не заглажены совершенно чистым покаянием. Все главные генералы, ведшие колонны, были тяжело ранены с первых выстрелов и много начальников перебито, так что солдаты, оставшись без командиров и попавши в длинную цепь укреплений, отчаянно обороняемых турками, не умели сами распорядиться своими действиями и отступили назад, оставив несколько укреплений, взятых было молодецки с первого разу. Крови с обеих сторон пролито много, а результатов никаких не вышло. Подлецы не осмелились даже преследовать наших дальше выстрелов своих укреплений. Меня Господь сохранил вне всякой опасности. Батарее моей пришлось все время стоять в таком месте, куда даже не долетали и выстрелы. Вот теперь уже два дня, как приводим в порядок все последствия неудачи. Что будет дальше, не известно, но мне кажется, что мы скоро разойдемся по зимним квартирам, потому что [498] голодом, кажется, принудить к сдаче турок нельзя — провианту у них оказалось много. А про новый штурм, конечно, нельзя и думать.

Все мои теперешние письма не так подробны, как были иногда прежде. Но скажу вам, что до тех пор, покамест не проведу несколько дней под крышей, не буду в состоянии хорошенько побеседовать с вами. Мозг, растопленный сперва летним зноем, начинает теперь мерзнуть.

1-го октября. Мы продолжаем по-прежнему хозяйничать в окрестностях Карса и не позволяем никому из его защитников высунуться ни на один шаг в поле, но они теперь знают хорошо, что за своими громадными укреплениями, хорошо вооруженными, они — недоступны. Не известно, долго ли могут держаться против голода. Об этом ходят разные слухи. Но по мерам, принимаемым главнокомандующим, надобно полагать, что он надеется принудить турок к сдаче голодом. По случаю приближающихся холодов велено рыть всем людям землянки. Я себе устроил довольно тепленькое помещение, в роде собачьей конуры, куда и переложу нынче на новоселье. Вот бывало иногда капризничаешь, что в крестьянской избе стоять дурно, а теперь с каким бы восхищением забрался в какую-нибудь черненькую русскую хатку, да Бог знает, приведет ли когда судьба и вовсе в ней побывать.

Весьма радуюсь, что вы все живы и здоровы. Если встречаю в ваших письмах иногда и не совсем веселое, то стараюсь этим не смущаться, надеясь на милость Божию. Поверьте, милые друзья, что никакие ваши преткновения далеко не могут сравниться с нашими. По несколько дней сряду не знаешь иногда ни покоя, ни отдыха и сверх того каждую минуту должен быть готов предстать на суд Божий.

Детки письмами своими меня очень радуют. Посылаю им мое благословение, Марье Сергеевне и Софье приношу еще раз глубочайшую признательность за попечения о Саше, а милого сынка от глубины сердца обнимаю за его, по-видимому, твердое намерение вести себя хорошенько и прилежно учиться. Каточка также крепко целую за то, что принимает такое живое участие в действиях брата, а меня утешает различными рассказами о своем быте. Меня, между прочим, она спрашивает о Нормане. Этот витязь находится постоянно со мною и известен почти всему отряду, но в те места, где бывает пальба, ходить не любит и всегда при подобных случаях остается дома. О нем я мог бы рассказать несколько анекдотов, но откладываю это до другого более удобного времени. Вся прислуга моя жива и довольно исправна. [499]

10-го октября. Военные наши обстоятельства находятся в прежнем положении. Оцепляем Карс, по-видимому, с твердым намерением заставить его сдаться от голода. Всем солдатам строются бараки, так что кругом Карса возникло, как будто волшебством, совершенно новое поселение. Туркам, говорят, и теперь почти уж нечего есть, а между тем они в глазах наших значительно усиливают свои укрепления. Кто кого переупрямит — неизвестно. Можно представить себе одно. Когда выпадет снег, наступят морозы и метели — обеим сторонам придется жутко. Впрочем, Бог милостив и вероятно когда-нибудь окажет видимое покровительство верному своему воинству. И на свете все так создано, что где одним достается много труда и горя, там другим ниспосылается радость и утешение. Так например теперь, когда значительное число раненых, оставшихся после 17-го числа, еще испытываешь тяжкие страдания, те, которые получили за этот день награды, очень счастливы.

24-го октября. Чем больше мыкаю горе, тем более убеждаюсь, что здоровье — самое драгоценное условие в нашей жизни. Без него не утешат нас никакие земные блага. В те дни, в которые чувствую себя хорошо, готов бы, кажется, был стоять еще целый год под Карсом, при появлении же каких-либо недугов, к несчастью начинающих посещать меня уж довольно часто, невольная грусть овладевает всем моим существом и вид карсских укреплений делается невыносимо тошен. А простоять перед ними, кажется, придется еще довольно времени. Конечно, турки голодают жестоко; лошадей своих почти уже всех переморили, да и самим не вмоготу приходится. Но месяца два-три может быть еще продержатся.

Месяцы эти называются ноябрь и декабрь — в климате, едва-ли чем-нибудь уступающем нашему московскому. Можете судить, каково достанется и нам, конечно, уже поприютившимся в теплых землянках. Да все-таки мороз подирает по коже при мысли о предстоящих впереди удовольствиях. Турки кроме голода терпят еще от холода. Отопления к ним доставить ни откуда невозможно, а находившиеся под крепостными выстрелами аулы они все разобрали на дрова. Оставался один, называемый Шарах, расположенный довольно близко к нашим передовым постам, и потому турки долго не решались его тронуть, однако ж вынужденные крайностью на днях приступили к этой операции. Главнокомандующий, чтобы наказать их за дерзость, 22-го числа этого месяца, послал 8 баталионов пехоты, драгунский полк и 2 батареи, в том числе [500] мою, и приказал аул сжечь. Можно сказать под самым носом у Виллиамса исполнили мы эту штуку, пробывши под сильным огнем с крепости более часа. Отрядом командовал ген. Бакланов, долго бывший на Кавказе грозой черкесов, трепетавших одного его имени. Весною прибыв в наш отряд по назначению главнокомандующего, Бакланов успел в течение лета совершить множество блестящих подвигов, при чем действия его ознаменовываются особенным счастьем, видно, Господь его любит. Так случилось и теперь. Более часу солдаты, осыпаемые выстрелами с укреплений, разоряли и зажигали аул. Ядра попадали в колонны, составляющие прикрытие, и за всем тем потеря наша ограничилась двумя ранеными. Уж подлинно, что это можно назвать чудом. Мы своими полевыми орудиями, по дальности расстояния, на крепостные отвечать не могли, и потому, зажегши аул, смирнехонько отошли восвояси. В то место, где я стоял с батареей во время стрельбы, снарядов попадало немного, однако некоторые пролетели над головой. Благодарю Создателя за спасение... Теперь у нас по-прежнему все мирно и тихо. В Карсе и около него никто не шевелится. Город и укрепления, покрытия палатками, точно вымерли. Но стоит подойти поближе какой-нибудь части войска — все валы покроются солдатами. Казаки, человек по 5, иногда и по дюжине, врассыпную для потехи, рыскают под самыми укреплениями, но по них редко стреляют, потому что в одного человека, особенно скачущего, попасть из пушки почти что невозможно. Вообще линейные казаки делают здесь удивительно молодецкие проказы.

Вот вам подробное изображение нашего препровождения времени и наших развлечений. Желал бы я посмотреть, как понравились бы они господам обитателям мирных окрестностей Москвы, недовольным своею участью, но живущим в тепле и довольстве, ложащимся почивать и просыпающимся без малейшей тени тревоги. О! война — хорошая школа для мизантропов — особенно такая, как нынешняя.

4-го ноября. ...Здесь дела наши вперед подвигаются мало. Солдаты все поместились в землянках. До сих пор время стояло хорошее, но со вчерашнего дня начал перепадать снег, значительно усиливший холод. Я в своей конурке согреваюсь исправно. Туркам, по-видимому, приходится плохо. Говорят, что и смертность у них сильно начала проявляться. Жители беспрестанно пытаются выходить из города, но их тотчас же туда возвращают. Показываются иногда солдаты с оружием в руках, этих берут военнопленными. Все показывают, что голод в Карсе делается [501] невыносим, но за всем тем разбойник Виллиамс, который, конечно, столько же доволен смертностью турок, сколько и русских (потому что англичане того только и желают, чтобы мы друг друга истребляли), крепко держит в руках гарнизон и кого поймает в желании нам передаться, тотчас же расстреливает или вешает. А когда-то будет конец зверству этих извергов — Господь знает. Только Катины именины, наверное, придется мне провести под снегом, на чистом поле, в землянке. Насчет подарка для этого дня я вам писал давно уже. Имею уведомление из Александрополя, что на почте есть ко мне посылка. Это, вероятно, носки. Скоро надеюсь их получить и очень кстати, — ногам приходится жутко.

15-го ноября. Наконец-то, по милости Божией, могу я вас порадовать утешительным известием, которое, конечно, обрадует всю Россию и нашего юного монарха, не имевшего до сих пор в военном отношении ничего утешительного. Карс наш! или, можно сказать, почти что наш. Третьего дня явился к главнокомандующему сам Виллиамс и объявил, что держаться долее он находит бесчеловечным поступком, потому что в гарнизоне его и между жителями ежедневно умирает с голоду более полутораста человек; помощи ни откудова он ожидать не может, а в поле турецкое войско, потерявшее всех лошадей, показаться не имеет. А потому он сдает город со всем гарнизоном и военным имуществом в полную волю главнокомандующего, полагаясь совершенно на его великодушие.

Эпоха блистательная! Оплот всей Анатолии, Карс, с главными военными запасами целого края, имеющий более двухсот крепостныхь орудий и до 15.000 гарнизона, доведенный благоразумными распоряжениями до крайности, сдается без выстрела. Подобных примеров мало встречается в истории.

К этому надобно прибавить, что если бы 17-го сентября не было несчастного штурма, мы бы во всю полугодовую кампанию и ста человек не потеряли. Но на все есть воля Божья, Ею определяются судьбы наши.

Другой день уже власти заняты составлением разных условий, необходимых при подобном случае. Турки, доведенные до крайности, хотя и решились положить оружие, но когда дело пришло до исполнения, стало жаль так постыдно с ним расстаться. Другие сутки в Карсе идешь страшная суматоха. Бунтуют особенно выходцы из разных государству покинувшие свое отечество по политическим преступлениям, которые боятся, что их выдадут своим правительствам — преимущественно поляки и венгерцы, да еще [502] арабитанские полки — самые отчаянные из всей турецкой пехоты. Они-то во время штурма Карс и отстояли. Но, несмотря на все это, нынешний день все условия, кажется, должны быть окончены и завтра назначено парадное вступление в Карс. Как совершится эта необыкновенная по своей редкости церемония, опишу вам по следующей почте, теперешняя же отходит ныне вечером и потому оставляю вас в ожидании.

Завтрашний день сдаются все турецкие войска с их оружием, пашами и офицерами, а нынче часу в первом приезжает в лагерь Виллиамс со всеми английскими офицерами, бывшими в Карсе, и остается уже у нас военнопленным. Я совершенно помирился с этим человеком, которого воображал себе обыкновенным английским бульдогом, надутым, толстым и рыжим. Но вышло совершенно напротив. Он имеет самую приятную военную физиономию — очень похож на портрета князя Меншикова, только имеет довольно большие седые усы. Стан его прям, корпус худощав, рост выше среднего, а манеры и обращение весьма приятны. Нация поставила его быть защитником турок. Он исполнил волю ее самым добросовестным образом. Полгода сохранял в превосходном порядке всю армию, без него, конечно, давно бы уже погибшую. Отразил молодецкий штурм самым геройским образом. Потом же, когда увидел, что его бросили на верную погибель, безо всякой помощи, откровенно явился к главнокомандующему и отдал себя в полное его великодушие. Признаюсь — мне было грустно смотреть на этого бедного старика, обладающего самой почтенной наружностью, когда он расхаживал между нашими солдатами, смотревшими на него, как на какую-нибудь птицу, у которой очень бы желали общипать почище все перышки.

Сдачею Карса должно определиться наше зимнее положение. Некоторых оставят здесь, некоторых распустят по квартирам, — признаюсь, очень бы желал быть в числе последних. Но на то есть воля начальства. Во всяком случае, ваши носочки, третьего дня мною полученные, очень мне пригодятся. Они превосходны и даже слишком щеголеваты для оборваннаго солдата, живущего чуть-чуть не в собачьей конуре. Премного благодарю за аккуратное исполнение просьбы моей. А вновь прошу выписать мне на полгода «Инвалид». Из Петербурга раньше февраля или марта не могу ждать резолюции на мое убедительнейшее прошение и потому предполагаю забавляться хоть «Инвалидом», составляющим единственное мое развлечение. На будущей почте надеюсь сообщить вам разные подробности касательно предстоящего нам размещения по зимним квартирам — покамест прощайте. [503]

Влади-Карс. 19-го ноябри. Так приказал главнокомандующий называть место, на котором стоим мы около трех месяцев и с занятием которого решено было падение Карса. 16-го числа, как я вам писал уже, согласно со сделанною предварительно Виллиамсом капитуляциею, карсский гарнизон вышел из своих укреплений, оставив в них все свое оружие, и с поникшими головами явился в наш лагерь. Васиф-паша мушир, т. е. их главнокомандующий, еще пять пашей, Виллиамс с несколькими офицерами, все турецкие штаб- и обер-офицеры сдались безусловно на волю главнокомандующего.

В Карс же немедленно посланы были несколько наших баталионов для занятия крепости и всего военного имущества, там оставленного. До 150 пушек и около 13.000 ружей со всеми снарядами забрали после вышедших турок.

На другой день я ездил в Карс, осматривал город, крепость и укрепленные высоты, облитые 17-го сентября, в день штурма, нашею кровью. Во всем этом много интересного, равно как и в самой процессии сдачи, но теперь по недосугу и страшным хлопотам, описывать не имею времени, а расскажу вам все, приехав в Ахалкалаки и отдохнувши там после трудов, жестоко переносимых мною ровно полгода.

С завтрашнего дня войска начинают выступать отсюдова, оставивши небольшой гарнизон в Карсе. Моей батарее назначены прошлогодние зимние квартиры, т. е. Ахалкалаки, и выступление послезавтра. Не могу дождаться этого вожделенного дня и хотя бездна хлопот одолевает перед выходом, переношу их с удовольствием, предвидя временный конец своим бедствиям. Теперь вы от меня письма скоро не ждите, потому что поход наш продолжится около 10-ти дней. Да из Ахалкалак вы, я думаю, помните, как медленно получались письма. Настоящее мое письмо, полагаю, должно придти к вам перед самым праздником, с которым вас поздравляю, желая, чтобы будущий 1856-й год был встречен приятно и проведен для всей России счастливее нынешнего.

Александрополь, 24-го ноября. В течение полугода, первый раз для именин любезной дочки моей, провожу день в светлой, теплой, сухой и просторной горнице. Батарея имеет здесь дневку, а завтра следует дальше по маршруту к Ахалкалакам, куда должна прибыть к 29-го числа. Я пробуду здесь еще дня три, чтоб дождаться почты. Не будет ли от вас писем, и потом догоню батарею. Из отряда, оставшись там на два дня для окончания некоторых дел, приехал я сюда также один верхом, отчего меня жестоко [504] разломило, так что теперь насилу хожу. За то дорогою намечтался досыта — из Карса в Александрополь дорога идет по местам, третий год уже изобильно орошаемым человеческой кровью. О одной стороны виднеется долина Баяндурская, а возле нее высоты Баш-Кадык-Лярские, бывшие в 1853 году театром двух кровопролитных сражений, 11-го и 19-го ноября; с другой стороны возвышается гора Короял с разоренным аулом Кюрук-Дара и равниною, очень хорошо мне памятною по событиям прошлого года. Но куда девались сотни тысяч войск, покрывавшие эти громадные пространства? Там теперь все тихо и пусто. Изредка попадается полуразрушенное укрепление, поросшее травой, или небольшие насыпи, обозначающие места зарытых трупов, человеческих и лошадиных. Около одних валяются остовы конские, около других — скелеты людские. Шакалы и волки хозяйничают около полевых кладбищ, по изобилию жертв устроенных не очень тщательно. Но больше всего поразило меня сравнение настоящего моего положения с прошедшим. В прошлом году, когда я находился при Кюрук-Дара, весь горизонт был покрыт цепью турецких аванпостов, за которыми широко раскидывались палатки ихнего восьмидесятитысячного отряда. И горе постигало того неосторожного русского, который отдалялся на лишний десяток сажен от передовой своей цепи. Теперь же я по этим самым местам ехал один-одинешенек в сопутствии Нормана, точно из Кузнецова в Шагарово, беспрестанно обгоняя или встречая наши обозы, тянущиеся с фуражем, провиантом в другими разными разностями. А если иногда попадались турки, то, по обыкновению их, прикладывали руку к сердцу и низко кланялись. Вероятно, добрая лошадь моя, костюм и хорошее вооружение показывали им, что встречаются с какой-нибудь чиновною особою.

Да! во всем этом есть много интересного, много поэзии...

Ахалкалаки, 3-го декабря. Вот Господь привел снова писать это тарабарское название, вполне соответствующее месту, им называемому. Крепость и городишко действительно очень поганенькие. Но я мечтал о них с наслаждением, и теперь, забравшись сюда, не могу еще опомниться от удовольствия... Четвертый день не выхожу никуда ни шагу и нежусь с полным комфортом в своей теплой комнате, похожей, если судить по-московски, на конюшню богатого барина, но по-здешнему — очень великолепной. Она суха, светла, имеет пол, потолок и печку — принадлежности в здешних местах очень редкие. По ней можно ходить взад и вперед, а ночью — спать, раздевшись по-христиански и не ожидая быть поднятым внезапно с постели звуками барабана, или громкими [505] восклицаниями Богданова: Тревога! тревога! — как то нередко случалось в отряде. Минувшие события нынешнего лета представляются в памяти моей как смутные грезы. И укрепления, и пушки, и пехотинцы, и всадники, и гром, и огонь, и облака порохового дыма, и окровавленные трупы, и стоны раненых — составляют в коем воображении какой-то неопределенный хаос, из которого некоторые эпизоды врезались в памяти сильнее прочих, а некоторые почти совершенно забылись.

16-го ноября — день сдачи Карса — стоит в числе первых. Я вам обещал описать его. Постараюсь теперь исполнить свое обещание сколько можно отчетливее.

После разных предварительных совещаний между нашим главнокомандующим, Виллиамсом, и турецкими пашами, продолжавшихся трое суток и затрудняемых гарнизоном, горько чувствовшим свое постыдное положение, 16-го числа назначена была сдача. Турецкая армия, сложивши свое оружие на тех местах, где кто расположен был лагерем, и оставивши в укреплениях пушки, в 9 часов утра должна была выдти из Карса и отдаться безусловно в руки наши. К этому времени мы выстроились на своих местах перед бараками, составив линию в несколько верст протяжения. Карс, со всеми его укрепленными высотами, отстоящий от отряда верст на 6, был виден как на ладони. Глаза наши устремлены были нетерпеливо на место, откудова должны были показаться турки. Но прошел час, и другой, минуло полдня, и никто не показывался, и ни в городе, ни кругом его не было заметно ни малейшего движения. Мы уже начали думать, не переменили ли османы своего намерения; но вот от одной из застав отделилось небольшое темное пятнышко, которое начало понемногу все прибавляться, расширилось потом во все стороны и покрыло наконец перед городом все почти поле. Это были злостные пленники наши, оборванные, тощие, несколько дней почти что не евшие, все шли или, лучше сказать, тащились пешком, кроме нескольких штаб-офицеров, сохранивших своих лошадей, и главных пашей с небольшою свитою. Впереди ехал Виллиамс и Васиф-паша. Проехав с версту, они отделились от толпы с несколькими английскими офицерами и отправились к наместнику. Медленно двигались турки, как будто бы еще в нерешимости, оглядываясь беспрестанно на грозные ряды своих укреплений, уставленных пушками. Стоит им только воротиться, взять в руки ружья и приблизиться к пушкам, и они опять сделаются для нас недоступны. Число их равняется почти нашему, окопы прочны, оружия и огнестрельных снарядов много — может быть, так и думали из них многие. [506] Истощенные голодом, они потеряли и дух, и телесную крепость. Около 3-х часов тащились, на 6-ти верстах, растянутые толпы. В 4-м часу по полудни главнокомандующий в сопровождении Васифа-паши выехал навстречу приближающимся пленникам. Виллиамс остался в нашем лагере, Керим-паша, следовавший впереди своего безоружного отряда, встретил наместника, подал ему ключи от крепости и представил 12 главных войсковых знамен. Воздух огласился громким «ура!», долго не умолкавшим; злосчастные османы пришли в окончательное оцепенение. Их тотчас начали разбирать по рукам, согласно с прежде сделанным распоряжением, и повели к котлам, полным горячею, вкусною кашицею, изобильною мясом, заблаговременно приготовленною от всех частей нашего отряда, на берегу Карс-Чая. Голодные оборванцы истребляли пищу с ожесточением.

На ночь их поместили всех вместе под караулом, невдалеке от отряда. На другой день главнокомандующий отпустил по домам тысяч до пяти стариков, почти что неспособных к службе, а остальных приказал отправлять ежедневно по частям в Россию, где они, как он выразился в своем приказе по войскам, должны свидетельствовать о наших подвигах. Сдача Карса, судя по важности результатов, есть действительно событие громадное. Тут истреблена окончательно Анатолийская армия, и все главные военные запасы Азиатской Турции достались в наши руки. На другой день ездил я в Карс посмотреть, что есть достопримечательного, и удивлялся множеству оружия, пороха и разных военных снарядов, оставленных турками. Самый город, прилепленный к высотам, не мал, но грязен, темен и тесен. Крепость по местоположению — неприступна. Она возвышается на громадной скале, в которой большею частью высечена, и похожа вверху на орлиное гнездо. Но с окрестных высот может быть обстрелена. Три отдельные высоты, усеянные укреплениями и составляющие главную защиту Карса, называются: Карадагская, Чекмахская и Шарахская, атакованная нами 17-го сентября и стоившая нам так много крови. Я ее всю объехал, осматривая безнаказанно места, где назад тому два месяца легли тысячи храбрых, смело взобравшихся на крутые вершины. Да упокоит Господь души их на лоне своей благодати. Славною смертию своей они вполне стяжали себе венец мученический. Много между ними было и моих добрых товарищей; с глубоким уважением вспоминаю всегда об их памяти.

Описание Карсского штурма изображено подробно в газетах. Если Господь приведет нам видеться, когда-нибудь я вам расскажу его с точностью. 17-го числа батарея моя не попала под адский [507] огонь турецких окопов, но тем не менее, составляя резерв, мы были свидетелями всего, происходившего на Шарахских высотах. А когда штурмующие колонны начали возвращаться в беспорядке назад, прикрыли их отступление.

В настоящее время Карс, со всею окружающего местностью, заключает в себе много любопытного, но, к сожалению, я не имел достаточно времени, чтобы все осмотреть. На это потребовалось бы несколько суток, а я мог располагать только одним днем, потому что надобно было приготовить батарею к выступлению в Ахалкалаки. Обстоятельство это занимало меня больше всех турецких достопримечательностей, признаться сказать, жестоко мне надоевших. Даю обещание сходить из Москвы пешком к Троице, если Господь приведет разделаться окончательно с прекрасными местами Анатолии...

Приближается время получения ответа на письмо мое из Петербурга. Ожидаю его со смутным нетерпением. Чем-то Господь благословит мое предприятие, к которому я приступил не из одного каприза или непостоянства, а единственно потому, что не надеюсь, в состоянии ли будет здоровье мое вынести в будущем году кампанию, подобную нынешней. Смерти от ядра, пули или сабли не боюсь, на это есть воля Божья, в которую верую крепко; но таскаться больному бессильным свидетелем за действующими войсками — невыносимо горько. Нынешнее лето я имел нарыв в ухе, совершенно почти оглох... и нередко выезжал в строй полудвижущейся. В будущем году, можешь быть, и этого сделать буду не в состоянии. За кампанию, кажется, представлен к кресту на шею, но может ли это вознаградить совершенное расстройство здоровья? Конечно, я еще много счастлив, что моей батарее досталась покойная зимняя стоянка, за что и благодарю Бога. Но каково же тем двум полкам и двум батареям, которым досталось зимовать во Влади-Карсе, или, вернее сказать, в землянках под Карсом. В самом городе поставить войска опасаются, как бы там весной не открылась зараза от множества неглубоко зарытых трупов, лошадиных и человеческих. А баталионы будут только ходить туда по очереди ежедневно в караул. Доля не завидная! Избежавши ее теперь, нельзя надеяться, что не подвергнешься ей после.

Праздники надеюсь встретить тихо и мирно. Боюсь только, как бы не потребовали за чем-нибудь в Александрополь, как это случилось в прошлом году...

21-го декабря. Я начинаю привыкать к своему настоящему положенно. Лагерные события изглаживаются понемногу из памяти, и мирная жизнь становится делом обыкновенным. Кажется, будто бы [508] и всегда надобно стоять на зимних квартирах, а между теж время идет незаметно, и если не придет из Петербурга вожделенное известие, того и гляди, что пойдешь мыкать снова горе по отвратительной Анатолии.

По всем вероятиям, около нового года должен я получить письмо от Якимаха, но если не получу его, или получу с ответом неблагоприятным, надобно думать, как бы принять какие-нибудь другие меры. Об этом буду толковать с вами в следующий раз после праздников.

Покамест же готовлюсь встретить грустно здесь дни, ожидаемые в родимой России с большим нетерпением и проводимые там, но большей части, приятно и радостно.

Один детский портрет здесь заменяет мне все близкое сердцу, покинутое страшно далеко и на бесконечное время. С ним здороваюсь по утрам, прощаюсь вечером и беседую большую часть дня, благословляя крестным знамением изображение ребятишек, которым теперь заочно его посылаю. Да принесет оно им всевозможное счастье, здоровье и послужит святою помощью для успехов в учении.

4-го января 1856 г. Два письма вашихь № 1 и 2 вчерашний день а получил, вместе с радостным для меня известием из Тифлиса, куда получена уже бумага о назначении моем командиром одной из местных батарей в Петербурге.

Признаюсь, я никак не ожидал такого скорого исполнения моей просьбы. Но добрый мой товарищ, полковник Якимах ⁸, занимающей важное место в штабе инспектора артиллерии, дремать не любит. Как скоро письмо мое получил, тотчас же и устроил по оному решение.

Не знаю, каково предстоящее мне новое место, но совершенно уж доволен тем, что могу окончательно распрощаться с этим томным Закавказьем, где, как и везде, есть много хороших людей, но что касается до службы, то такую нес только тогда с удовольствием, когда находился под начальством у почтеннейшего князя Василья Осиповича.

Больше же всего в настоящем случае меня радует возможность скорого свидания с вами. В конце этого, или в начале будущего месяца, надеюсь отсюдова выехать и к марту быть уже в Москве. Трудно передать чувства, волнующие теперь душу мою, при выговоре этого слова. Но обо всем надеюсь наговориться с вами досыта при свидании. Покамест же стану ограничиваться короткими уведомлениями о дальнейшем ходе моих приготовлений к отьезду.

Комментарии

7. См. «Русскую Старину» май 1905 г.

8. Помощник начальника штаба генерал-фальдцейхмейстера.