Последние годы своей жизни П.Д. Рудаков провел почти безвыездно в имении своей жены, селе Крест, Велижского уезда, Витебской губ.

В начале своих Записок, помещенных в «Русской Старине». Рудаков дает краткий обзор событий, предшествовавших кампании 1855 г. в Азиатской Турции, и довольно подробно останавливается на главных военачальниках кн. Бебутове, командовавшем Александропольским отрядом, и кн. Андроникове, командовавшем Гурийским отрядом. В IV-ой главе он говорит о тех благоприятных условиях, при которых Муравьев был назначен наместником Кавказа, утомленного правлением кн. Воронцова. Описывая прибытие Муравьева в Александрополь, он метко характеризует генералов, собравшихся для встречи главнокомандующего. Здесь перед нами как живые встают: Брюммер, кн. Гагарин. Майдель, Трегубов, Нирод, Висмунд, Тинутуров, Куколевский, Неверовский, Ганзен, Ходзько, Бакланов. Записки прерываются на представлении кн. Бебутовым Муравьеву всех начальников отдельных частей.

Письма писаны с Кавказа, во время военных действий 1854 — 1856 гг., и составляют как бы отрывки из дневника очевидца. К сожалению, сохранились далеко не все письма Рудакова с Кавказа.

В. Корсакова.

I.

19-го ноября 1853 г., при выступлении легкой № 6 батареи 18-й артиллерийской бригады из г. Каширы, Тульской губернии, исправляющий должность Каширского уездного предводителя дворянства передал батарее образ Спасителя, как благословение Каширского дворянства, выступающему против неприятеля войску. Купеческое и мещанское общества Каширы предложили хлеб и соль, после чего нижние чины угощены закускою, а каширский откупщик купец Немчинов отпустил нижним чинам по порции водки, как в городе, так и на следующей станции.

1854 г. 6-го февраля, станция Султан-Сала. Слухи насчет нашего назначения чрезвычайно разнообразны, и потому я к ним очень равнодушен. Судя же по громадным приготовлениям, совершающимся перед нашими глазами, можно полагать наверное, что работа будет нешуточная и вероятно скоро. В первых числах марта проходим мы Ставрополь, а 8-го апреля должны быть в Тифлисе. Что там угодно послать Провидению, все готов встретить с упованием на милость Божию и с твердой решимостью исполнить свой долг как следует христианину и русскому человеку. Покамест еще до настоящего не дошло, много терпим мы горя в путешествии своем. В первых числах февраля здесь обыкновенно пашут, но теперь стоит такая зима, какой вероятно нет и под Москвою.

Самые скучные периоды в дне состоят для меня из вечеров. Страшно утомившись во время перехода и попавши в какую-нибудь мерзенькую хаточку, чувствуешь себя совершенно неспособным ни к какому порядочному занятью. Преферанс составляет единственное развлечение; хорошо еще, что есть у меня молодежь, способная к этому делу. Офицеры все обедают у меня, за стол каждый день садится 10 человек, а к чаю являются только со мною играющие.

Вот вам, милые друзья мои, краткий, но верный очерк моего препровождения времени, конечно весьма однообразного и удовольствиями не обильного. Но за всем тем, скажу по совести, что я положением своим вовсе бы не тяготился, если бы поход был не зимний, или по крайней мере хоть погодка стояла бы несколько поблагоприятнее. А то горю не видишь конца. Натерпевшись досыта от снега, весною придется много потерпеть от ростепели и от грязи.

8-е число. Доканчиваю письмо в Ростове, куда пришли вчера и выступаем нынче далее. Переправляемся через Дон. Здесь нам велено вчера оставить каски, все идем в фуражках по кавказскому положению. В Ставрополе положено остановиться суток на трое для принятия прибавленных пушек.

1854 года, 6-го мая, селение Тамбовка. Весьма трудно определить не только что время, когда вы можете получить это письмо, но даже и когда оно может быть отправлено. Мы теперь находимся в таком месте, откудова сообщение с крещеным миром затруднительно. Судя по названию, надобно бы предполагать, что мы встречаем весну в Тамбовской губернии. Но это очень ошибочно. Впрочем и вообще трудно определить, по местности и но климату, где мы живем теперь, в Азии или в Сибири?

Отправляя нас сюда из Тифлиса, все начальство поздравляло с прекрасной стоянкой в русских деревнях, на озере, из которого можно черпать форель шапками. Тамбовка и Родионовка населены действительно русским народом, что и в самом деле отрадно, потому что слышатся, по крайней мере, родные звуки, сладкие после этой азиатской тарабарщины, опротивевшей донельзя. Но когда мы пришли сюда, озеро было покрыто льдом, поля — снегом, хаты, построенные из каменьев несколько на манер русских с земляными полами, почти затоплены водою, и корм, как для людей, так и для лошадей, в самом скудном количестве. Ежедневно шел снег, или град, или дождик при сильном холодном ветре. Все это для отдыха ни малейших удобств не представляет.

10-го мая. Погода несколько поисправилась. Вчерашний и нынешний день время ясно, хотя и холодно, полагаю от того, что окрестные горы еще совершенно покрыты снегом. На озере лед в два дня совершенно исчез. Форель ловят удочками ребятишки, солдаты и даже офицеры. Мои снабжают меня этою рыбкою. Простоявши на берегу часа два, охотники вынимают штук до 50 форели, отлично вкусной, как для ухи, так и для жаркого. Вот единственная выгода, которою я здесь пользуюсь. Время же свое провожу преимущественно в разных занятиях по службе, служащих приготовлением к бою, и поправкою многих повреждений, сделанных в батарее этим ужасным полугодовым походом.

11-го числа. Сейчас пришло предписание выступить вперед к Александрополю, верст на 40, в духоборское же селение Орловку, где мы должны быть послезавтра. Для чего? — про то знают старшие. Но надобно думать, что дело клонится к чему-нибудь серьезному. В Орловке, если удастся, постараюсь прибавить что-нибудь к этому писанию...

16-го мая. Орловка. Третьего дня пришли мы сюда по мерзейшей дороге, переправляясь во многих местах через ручьи, усыпанные большими камнями, по воде, доходившей иногда до лошадиной спины. Пути здесь вообще таковы, что в России немногие решились бы по ним ездить.

Орловка стоит на одной высоте с Тамбовкою, и кругом есть еще несколько духоборских деревень, населенных все духоборскою сектою. Между ними озера, изобилующие форелью, в чем и заключается единственное местное удобство. Можно досыта накушаться рыбки отлично вкусной и бывающей нередко более трех четвертей длиною. Снег на полях и по озерам уже растаял. Но трава едва начинает показываться, а окаймляющие нашу долину со всех сторон горы покрыты им в изобилии. Растения, даже в самых деревнях, — не имеется ни одного прута, что производит весьма грустное впечатление. Впереди перед нами с правой стороны за горами в 13 верстах начинается турецкая граница, откудова в прошлом году осенью вышло 100 человек турок, значительно разоривших Орловку, порубивших в ней до 30 жителей, отогнавших скот и увезших много женщин с собою. При появлении нашем сюда и слух пропал об этих канальях.

В правой руке от нас лежит крепость Ахалкалаки в 30 верстах, занятая Рязанским полком. Спереди в 60 верстах Александрополь. По одному из этих двух направлений надобно будет двигаться. Ждем на это всякий час приказания.

Здесь теперь, покамест, никаких военных действий нет. Об Европе же ни малейших слухов до нас не доходит. Мы как будто бы отделены от нее неизмеримою бездною.

19-го мая, утро. Сейчас получено приказание, чтоб я с двумя батальонами Ряжского полка выступил завтрашний день к крепости Ахалкалаки и присоединился к отряду, там находящемуся, а остальные два батальона при полковом командире пойдут к Александрополю. Цель этого приказания нам неизвестна, но покамест никакие военные действия еще не начинались и вообще здесь серьезных дел не ожидают. А все внимание обращено на Балтийское море и на европейскую Турцию. О тамошних происшествиях вы, конечно, имеете более нас сведений. В нашу трущобу решительно никаких вестей не доходит. Равно как и от нас их сообщать мудрено. Но, пользуясь настоящим случаем, я просил ряжского полковника переслать вам это письмо из Александрополя, куда он должен вступить 26-го числа. Когда вы его получите?... Более полугода мы странствуем, претерпевая все возможные бедствия, и серьезного еще ничего не сделали, но уже много потеряли народу и, по большей части, все людей самых лучших. Те, которые поусерднее, больше трудятся и потому, разумеется, скорее ослабевают, скорее получают болезни, в здешних местах чрезвычайно тяжелые и нередко смертельные.

Крепость Ахалкалаки, 28-го мая. На прошлой неделе отправил я к вам довольно большое письмо из Орловки на Александрополь. Но не знаю, скоро ли оно дойдет до вас? Да и вовсе дойдет ли? Теперь представляется случай на Тифлис. Но как едущий туда офицер торопится, я много писать не буду, а только скажу вам несколько слов о настоящем своем положении. 20-го числа вступил я с батальоном Ряжского полка в крепость Ахалкалаки, отстоящую в 30-ти верстах от Орловки. Место было бы и довольно сносное, но погода постоянно стоит ужаснейшая. Всякий день дожди и нередко с градом. Никак не можем обсушиться и выбиться из грязи. Люди продолжают хворать. Лошади плохо поправляются. Кругом видно множество гор, вершины которых еще совершенно покрыты снегом. Впрочем, на полях зелень начинает видимо подыматься.

Но об покушениях идти вперед покамест еще ничего не слыхать.

Надобно полагать, что действия наши должны зависеть от европейских событий. Читая «Инвалид», не знаешь, что думать о неистовой злобе англичан и французов, считающихся народами образованными и ожесточившихся до такой степени против единоверцев своих в защиту исламизма — судьбы Божии неисповедимы. Его святая воля буди над всеми нами.

Я советовал бы вам выписывать «Инвалид», в настоящее время всегда полный интереса. Из него скорее всего будете знать и об нас.

31-го мая. Мы все еще находимся здесь и не имеем никакого приказания о движении. Александропольский корпус также на месте. Кругом нас на границе собираются в разных местах скопища турок, которые, впрочем, скрываются в горах и никаких решительных движений не предпринимают. Здешний неприятель, кажется, вообще не страшен; но против нас губительно действует природа. Беспрерывно идут страшные дожди. Такая везде ужасная грязь, что земля совершенно распустилась. Очень много умирает людей. О больных и говорить нечего. А ахалкалакский климат в здешних местах считается лучшим. Сердце сжимается грустью, когда подумаешь, что еще не видали неприятеля, а в батарее не достает уже 5-й части людей. Когда-то Господь смилуется над нами. Не знаю, как другие, но я, кажется, с истинным чувством и смирением прибегаю к святому Его покровительству.

Теперешнее наше квартирование довольно грустно. Войска все расположены подле крепости (в которой, по тесноте ее, поместить кроме больных никого невозможно), в местечке Ахалкалаки, отменно грязном и с виду непривлекательном. Дома, сложенные из известкового камня с плоскими крышами или, лучше сказать, совсем без крыш, а только с одними потолками, сквозь которые, по случаю беспрерывных дождей, постоянно течет вода.

Александрополь, 18-го июня. Вот уже восьмой день, как нахожусь я здесь. Батарею мою разделили на 2 части. Четыре орудия оставили при ахалкалакском отряде, а четыре перевели сюда для составления городского гарнизона. При чем велено находиться и мне. Разделение части для командира есть обстоятельство чрезвычайно неприятное, но, положивши раз за правило переносить все с покорностью и твердо полагаться на промысел Божий, я на судьбу свою не ропщу.

Приехавши сюда, я застал здесь страшное движение и суету, окружающие обыкновенно местопребывание главной квартиры, и тем более заметные, что отряд готовился к походу. Известия о многих победах князя Андроникова, находящегося с войском своим верстах в 200-х от Александрополя вправо и сильно побившего турок около Озургет, страшным образом волновали воображение наших героев, жаждавших случая отличиться. Наконец, 15-го числа все александропольское войско, состоящее приблизительно тысяч из пятнадцати пехоты, и тысяч из шести конницы, при 90 орудиях, тронулось внутрь турецкой земли по дороге к Карсу. Сборный пункт был назначен в 6-ти верстах от города.

К 10 часам собрался весь отряд и выстроился четырехугольником на довольно обширной равнине, окруженной со всех сторон возвышениями. Посредине возвышался аналой с образами, окруженный войсковыми священниками в парадном облачении. В 10 часов явился командующий корпусом князь Бебутов с многочисленною свитою и обскакал по рядам весь четырехугольник, поздравляя солдат с походом. Громкие ура! более получаса не переставали раздаваться по всем концам одушевленной долины. В 11 часов поднесли к аналою полковые знамена и началось молебствие, торжественность которого изобразить невозможно никаким пером и никакою кистью. До 20.000 воинов возносили к Господу Сил мольбы свои, конечно, в это время искренно-теплые, прося Его покровительства оружию православному и спасения собственной жизни. Многие преклоняли колена. День был прекраснейший. Лучи солнца играли на штыках, на орудиях, на великолепном вооружении разнородных всадников. Главнокомандующий со свитою стоял перед аналоем. Я, как человек, не имевший тут части, присоединился к их обществу и помолился от глубины души за спасение удаляющихся товарищей, из которых некоторых может быть никогда не увижу.

По окончании молебствия, священники обошли все войско со святою водою, кропя солдат и оружие.

Простившись с товарищами и проводив глазами большую половину отряда, тянувшегося бесконечною пестрою лентою между возвышениями и незаметно вдали исчезавшего, с поникнутой головой отправился я назад в Александрополь. Не стану рассказывать, что передумал и перечувствовал я на обратном пути, но только признаюсь, что отер у себя не одну слезу во время дороги. Город опустел совершенно. Движение по улицам исчезло. Здесь остались только два батальона Ряжского полка с дивизионом моей батареи. Мы расположились в палатках, в версте от города, под выстрелами крепости, в которой также находится батальон гарнизона. Теперь ждем со смутным нетерпением результатов движения нашего отряда. Вчера он должен был встретиться с турецкой армией, состоящей тысяч из пятидесяти и находящейся в укрепленном лагере, верстах в 35-ти отсюда. Если турки сробеют, то побегут прятаться в Карс, еще верст на 40 дальше. Если же нет, то, вероятно, сегодняшний или завтрашний день прибавится новый лавр к венку князя Бебутова, много надежд увенчается блестящим успехом и много пылких фантазий погибнет на веки.

Что касается до меня, то повторю еще раз, что считаю за грех поддаться какому-нибудь себялюбивому чувству и готов принять с верой и покорностью все, что Господу угодно будет послать на долю мою, за честь и пользу любезного отечества.

Провожая дивизион от Ахалкалак до Александрополя под прикрытием 2-х рот пехоты и сотни казаков, верст 30 следовал я по турецкой границе, определяемой маленькой речкою Арпачаем, за которою по горам видел несколько раз толпы всадников, никогда не решавшихся потревожить мое путешествие.

Покамест этим ограничиваются все мои военные подвиги, и выстрелить ни разу не приходилось. Что будет дальше, зависит от воли Божией. Если буду жив, буду вам описывать...

25-е июня. Прошла неделя после отправления № 18, а у нас перемены никакой еще нет. Главный отряд отошел от Александрополя верст на 30 и остановился перед турецким лагерем, почти на половине дороги к Карсу. Неприятельский лагерь из здешней крепости виден довольно ясно и обыкновенному глазу кажется белою полосою, растянутою по скату горы, а в зрительную трубу можно рассмотреть и палатки. Он укреплен, как говорят, очень сильно, но взять его предположено непременно. Мы всякий день ходим на башни и смотрим, не покажется ли пушечных выстрелов или какого-нибудь особенного движения.

Из отряда также приезжают часто гонцы, но ничего нового не привозят. Нынешний день, по утру, пошел один батальон пехоты и взвод от моей батареи под командою Огиевского, для препровождения транспорта с деньгами и съестными припасами к отряду. После завтра должны вернуться и может что-нибудь порасскажут. Здесь теперь вообще скука смертельная. Главнейшее развлечение составляет сильно ожидаемый и весьма редко случающийся привоз из Ахалцыха или из Эривани больших турецких огурцов или незрелых вишен, абрикосов и персиков. Появление турецких голов, привозимых иногда с передовых постов, также составляет маленькие вариации.

Азиатские наездники, состоящие в нашей службе, возят по улицам свои страшные трофеи на конце пик и потряхивают ими с большою ловкостью и самодовольствием. Обычай варварский — не знаю, почему не обратят строжайшего внимания на уничтожение его. Из дунайской армии слухов никаких удовлетворительных нет. Об Балтийском море распространилось было довольно утешительное известие, что поганых англичан порядочно отпотчивали под Кронштадтом; но я, покамест не прочитаю в газетах, ничему не верю. Врут беспрестанно. Погода здесь теперь несколько установилась. Дожди идут редко и небольшие, но четвертого дня был град величиною вообще с большой орех, а многие градины равнялись с грецким орехом. Во всех домах с северной стороны, откуда был ветер, повыбило стекла.

1-го июля. Нового ничего нет, но я пишу всякую неделю, потому, чтобы вы не беспокоились на мой счет, зная, как близко я нахожусь от опасности. Наш отряд все стоит перед турецким лагерем, а мы всякий день лазим по крышам и наводим зрительные трубки на то место, где белеются палатки, и ждем, не покажется ли около них дым, огонь, или какое-нибудь движение. Однако все тщетно. Тайны военных распоряжений известны только главному начальнику. Третьего дня Огиевский возвратился из отряда: говорит, что там напропалую веселятся. Целый день раздается музыка, поют песни, и солдаты забавляются разными играми. Все это происходит почти в виду турок.

Наш Александрополь, напротив, очень уныл. Мрачные его строения из серых камней без крыш и таящиеся под землею сакли, представляющие по наружности груды каменьев, имеют такой мрачный вид, который наводит сильную грусть на душу. Город кажется развалинами, оставшимися после большого пожара. По улицам шатаются только оборванные грузины, да армяне самой отвратительной наружности, издающие от себя особый смрад — неразлучный с каждым туземцем.

Фрукты подвозить перестали. Турецких голов также несколько дней уж не видал — одним словом, варьяций никаких не имеется. Отыскал я несколько знакомств, по службе с чиновниками в крепости, из которых есть и женатые. Познакомился также с некоторыми женами, притащившимися сюда ни весть зачем и отправившими теперь своих мужей в отряд. Но все эти знакомства не доставляют мне ни малейшего развлечения, а, кажется, только больше наводят скуку. Для меня легче встречаться с незнакомыми, нежели со знакомыми. С первыми, по крайней мере, не надобно останавливаться и придумывать материи для разговоров, в настоящее время мне крайне тяжелых. Одна и та же песнь начинает надоедать — тема для толков известная — проклятия Азии, французам и англичанам.

Единственное утешение состоит в воспоминаниях о родимой России, но здешние жители ее не знают и не понимают.

Об европейских событиях мы, можно сказать, решительно не имеем никаких сведений. Грустно быть в таком отдалении и даже не знать, что на родимой стороне делается.

В здешней крепости есть церковь, недавно построенная правительством. Она имеет вид общий большей части русских церквей, на манер Сучковской. Здание это, кроме духовного своего назначения, имеет ту прелесть, что видом своим напоминает Россию; любоваться им составляет лучшее мое удовольствие. По воскресеньям же и по праздникам езжу туда молиться от глубины души Господу, да смягчит сердца, исполненные ожесточением, и дарует спокойствие миру, так обще теперь взволнованному.

Я дошел теперь до такого положения, что возвращение в родные пределы считаю невозможным и никак не могу представить себе минуты, в которую Господь привел бы увидеть опять всех близких сердцу. Между тем хотелось бы положить кости свои на родине, а не в этой варварской земле, населенной оборванными чучелами.

Впрочем, да будет во всем святая воля Его.

16-го июля. Почти каждую ночь ожидаешь нападение баши-бузуков, т.е. турецкой конницы, состоящей из самых отвратительных оборванцев, давно желающих воспользоваться малочисленностью войска, охраняющего Александрополь, но, по-видимому, не имеющих на это смелости.

Вот, прошедшую ночь я напролет всю не спал, ходя около заряженных пушек и отдыхающих одетых солдат, готовых стать в бой по первому выстрелу.

Вишен и огурцов из Эривани давно не привозили: есть, кроме говядины и баранины — нечего: любоваться снежными вершинами Алагеза или Арарата становится тошно. Вот вам грустная картина настоящей жизни моей.

Мне Господь привел, совершенно неожиданно, быть участником в знаменитом Кюрук-Дарском сражении. Соскучившись бездействием в Александрополе, я воспользовался тем случаем, что одному взводу моей батареи досталось конвоировать до отряда транспорт с провиантом, и отправился посмотреть поближе на турок. Это было 19-е или 20-е число июля, хорошенько не помню. 23-го числа, когда я имел уже приказание завтрашний день возвращаться с обратной оказией в Александрополь, вдруг князь Бебутов нас оставил при отряде, впредь до приказаний! Оказалось, что князь получил известие, через лазутчиков, в 8 ч. по полудни, что турки отправляют в Карс часть своих тяжестей, сами же приготовляются к ночному движению, с целью или напасть на нас, или отступить назад к Карсу; последнее князь нашел более вероятным; а почему? — не знаю.

Вечером часов в 11 по всему лагерю были разосланы приказания, чтобы войска после полуночи снимали палатки и немедленно выходили налегке, без ранцев, строиться впереди первой линии, таким порядком, как будет указано ². Все лишние тяжести приказано отправить в вагенбург, устроенный сзади лагеря, с одной стороны на довольно крепком от природы месте, а с другой — защищенный небольшим бастионом, под прикрытием саперного батальона и небольшой сборной команды при 10 орудиях.

Двум ряжским батальонам, пришедшим из Александрополя с транспортом, назначено, под начальством своего полкового командира, прикрывать арьергард, вместе с четырьмя орудиями, над которыми командование поручили мне. Таким образом, отряд часа за два до света находился уже на месте, выстраиваясь в две походные колонны. Чуть начало брезжиться, передние части двинулись вперед увеличенным шагом, чтобы застигнуть скорее бегущих турок. Подобное распоряжение доказывает ясно, что проницательный князь Бебутов, на этот раз, попал в большой промах.

Но вот просветлело еще немного, и на горе Карояле показались войска: это были турки, занявшие ее перед светом, как главный пункт своего правого фланга. Они втащили туда 2 орудия, сверху блеснул огонек, поднялось облако дыма и загремел первый выстрел. Через несколько минут впереди, с левой стороны, поле покрылось дымом и раздалась жестокая канонада; тогда мы, хотя и не видали за высотою, как сходились две армии, поняли ясно, в чем заключается дело. Все внимание наше устремилось в ту сторону, где гремели беспрерывно ружейная и пушечная пальба и громкое «ура» несколько раз уже огласило воздух... Но не прошло четверти часа, как я услышал кругом себя голоса, говорящие: «смотрите, смотрите, ведь это турки». Я поглядел вперед и увидал действительно значительные массы пехоты и конницы, шевелившиеся в лощине, верстах в двух перед нашей позицией. Они, вероятно, были там скрыты, с намерением обойти наш правый фланг, и теперь, когда по расчету их наступила пора, начали выдвигаться вперед.

— И то турки! Да, кажется, что на нас идут, — послышалось тотчас же. Прискакал адъютант, с приказанием оставить две роты для прикрытия перевязочного пункта и вагенбурга, а остальным шести ротам с артиллерию двигаться вперед навстречу показавшемуся вновь неприятелю.

Полковой командир Ряжского полка, полковник Ганецкий, повел сам колонну. Отошедши вперед с полверсты и видя, что турки уже приближаются, Ганецкий начал выстраиваться, — я приказал снять с передков и дать первый выстрел.

Вслед за тем, турки, имевшие перед нами, как оказалось, орудий 22, открыли жестокий огонь.

Много турок порубили и человек до 800 захватили в плен. Преследованием распоряжался генерал Багговут; он гнал, с конницею, бегущих почти до самого лагеря их; пехота не могла следовать за кавалерией, и потому мы от него немного отстали.

Наконец, от княза Бебутова, которого с главным отрядом мы потеряли совсем из вида, получено приказание остановиться. Неприятель был разбит окончательно, на всех пунктах, и бежал, оставивши нам 15 пушек, много знамен, ружей и разных других трофеев. Более 6.000 турок легло убитыми на поле сражения, 1.800 чел., в том числе до 100 офицеров, забрано в плен.

Кюрук-Дарское сражение принадлежит к числу самых блистательнейших эпизодов нашей военной славы. Зариф-паша, турецкий главнокомандующий, при самом начале кампании, имел армию, превосходящую числом отряд князя Бебутова больше, нежели вдвое; увеличив ее значительно войсками, взятыми из Ардагана и остатками войск, разбитых под Челоком, он имел около 60.000 войска, когда решился атаковать наш 18-ти тысячный корпус.

Несоразмерность в силах огромная! Солдаты имеют дар, выражаясь простыми словами, очень верно и хорошо определять самые сложные вещи. Мне случилось нечаянно слышать, после сражения, разговор двух солдат, из которых один говорил другому: «Ну, брат, уж подлинно, что мудреная была штука, как мы одолели этих басурман! Куда на них ни глянешь — везде стена, а как посмотришь на своих — везде ворота!» Оно так и было действительно, но ворота сломили стену!

14-го августа. На прошлой неделе я вам писал. Да и нового ничего не было, равно как теперь. У нас покамест все идет прежним порядком, Александрополь обратился в огромный госпиталь. В каждом почти окне видишь лазаретные халаты и перевязанные головы. У каждых ворот то же самое. Костыли также встречаются в большом изобилии. В крепости, построенной возле самого города, есть большой госпиталь почти на 3.000 человек; но там и прежде было много больных обыкновенными болезнями, а когда [290] стали подвозить раненых, помещений не достало и потому заняли для них все лучшие дома в городе. Многих и здесь уже приобщили к числу преставившихся на поле чести, а все еще много осталось. Чем больше всматриваешься, тем более убеждаешься, как велика была над нами милость Господня в роковой день 24-го июля. Сражение это названо не на полях Хаджи-Вали, как я вам писал — и как хотели назвать его, а при селении Курюк-Дара. Так вы прочтете о нем в «Инвалиде». Пленных турок отправили в Тифлис, кажется, с тем, чтоб везти во внутрь России. Здесь их много осталось ранеными, которых лечат вместе с нашими.

Главный отряд наш отошел верст на 15 назад, отодвинувшись несколько влево, во избежание заразительного смрада, который начал оказываться на полях, где было сражение, от зарытых трупов. Их надобно считать тысяч около пяти людей и около тысячи лошадей. Лагерь наших войск стоит теперь от города верстах в 14 и в хорошую погоду виден отсюда простым глазом. Многие между городом и отрядом ездят даже без прикрытия. Турки начали собираться в нескольких верстах сзади своего прежнего лагеря, оставивши его вероятно тоже потому, что он близок к полю сражения. В нынешнем месяце дел никаких ожидать нельзя. Но что скажет сентябрь — известно одному Господу. Под стенами родимой Москвы сентябрь считался у нас самым вожделенным месяцем, оканчивавшим все наши годовые военные труды и заботы, а здесь? О! — здесь ни месяцев, ни дней вожделенных не существует. Не видать конца, когда Господу угодно будет укротить праведный гнев Свой и смилостивиться над грешными жителями нашего мира, действительно забывшими в кичливой дерзости всякий страх ко всемогуществу Божию. Читая политические новости, невольно содрогаешься при виде той неистовой злобы, которая все больше и больше одолевает поганых островитян и подлого властителя Франции, превзошедших в ожесточении нехристей и старающихся увлечь за собой большую половину Европы. Чем все это кончится — известно Его святому Промыслу. Но покамест можно только сказать наверное одно, что в нынешнем году я с вами не увижусь. Что даст милость Божия в 1855 г.? Покоримся безропотно воле Всемогущего и будем ждать Его милости...

20-го августа. В нашем главном отряде всею кавалериею командовал генерал-лейтенант Багговут, человек очень храбрый и заслуживший себе блистательную военную репутацию. В последнем сражении мы с ним часто встречались и тем еще более [291] скрепили свое знакомство, начатое несколько прежде. Он женат на тверитянке, кажется Бежецкого уезда, урожденной Ермолаевой, женщине очень бойкой, ловкой и любезной. Она оставалась в Александрополе, вместе с некоторыми другими дамами, мужья которых проводили бивачную жизнь па полях Хаджи-Вали. В начале прошлого месяца я встретился с генеральшей у коменданта, где, признавшись земляком, хорошо с нею познакомился. Между прочими разговорами она сказала мне, что у нее старший сын похоронен в Девичьем монастыре. А когда услышала, что в настоящее время обретаются там мои дети, спросила: знаю ли я Вадбольских, с которыми она очень дружна. На удовлетворительный мой ответ, начала описывать их достоинства и заключила тем, что намерена высватать непременно которую-нибудь из них мне в сожительницы. Я объявил, что, всегда далекий от подобного процесса, в настоящее время вовсе к нему не гожусь, но Елизавета Дмитриевна этого ничего в уважение не принимает, а хочет непременно действовать.

Все это я намеревался вам описать, как теперь получаю рассказ Фаины о знакомстве с Вадбольскими. Другой, пожалуй, вывел бы из этого какие-нибудь предсказательные заключения, но я, признаюсь, от этой мысли очень далек и нахожусь действительно в такой апатии, что позабыл о существовании женщин. Багговут и с женою, на прошлой неделе, отправился по болезни в Тифлис, откудова намеревается проехать в Петербург на Москву. Они взяли монастырский адрес и хотели непременно видеть детей. Если в самом деле они в Москве будут, примите их хорошенько. Генерал же расскажет вам вероятно, как Господь привел нам вместе отбыть благополучно кровавый день 24-го июля.

2-го сентября. Я теперь промедлил ответом целых 8 дней, потому что прошлую пятницу ездил в отряд принести поздравления главным нашим начальникам, получившим уже высочайшие награды за сражение. Корпусному командиру, князю Бебутову, государь пожаловал Андрея Первозванного, орден, которого в генерал-лейтенантском чине в России до сих пор никто не получал. Помощнику его, генерал-адъютанту князю Барятинскому, — Георгия 3-й степени, нашему начальнику артиллерии, генерал-лейтенанту Брюммеру, человеку храбрейшему, имевшему значительное влияние на победу, — тоже Георгия 3-й степени. Начальник штаба, полковник Неверовский, человек еще очень молодой, произведен в генерал-майоры.

Все награды отличнейшие, показывающие, что государь остался очень доволен победою. Он разрешил представить и всех остальных лиц, участвовавших в деле, к наградам по усмотрению начальства. Говорят, что теперь представление уже пошло, и я могу считать себя полковником с 24-го июля. Но, повторяю еще раз, что бы мне ни дали, всем останусь доволен. Чин, которого еще в прошлом году на Ходынском поле лишило меня Иудино отродие, не может теперь доставить мне много удовольствия. Милость Божию, оказанную надо мною в такой ужасной опасности, считаю лучшим для себя награждением.

Курьер с наградами прискакал из Петербурга в отряд 22-го августа, в день коронации во время самого молебствия. Монаршие милости произвели во всех великий восторг, выраженный первоначально единодушным «ура!» и потом многими обедами, друг другу даваемыми.

В субботу, 28-го августа, все артиллерийские командиры, начиная с Брюммера, делали обед кн. Бебутову. По этому случаю я оставался два дня в отряде. Пирование было великое, ели и пили на славу. С 2-х часов по полудни, т.е. как начался обед, до 10-ти вечера около столового шатра гремели неумолкаемо музыки всех полков и раздавались веселые напевы песельников. Разные игры и пляски поддерживали общее расположение духа. В 8 час. вечера был пущен небольшой, но приличный фейерверк.

Все это, конечно, шло живо, шумно и весело, но на меня никакого бы особенного впечатления не сделало, если бы происходило на Ходынке в виду Петровского парка. А то как подумаешь, что мы пировали так в виду турок, которых опять собралось уже, как говорят, около 60.000 и которых передовые палатки ясно рисовались перед глазами нашего 18.000-го отряда, то невольно изумишься отваге и удали русского человека, смело глядящего в лицо смерти и безотчетно уповающего на Промысел Господень. Всем нижним [293] чинам, участвовавшим в сражении, государь изволил пожаловать по 3 целковых на человека и многим георгиевские кресты. Вот вам краткое изображение нашего военного пиршества, в замен описания блистательного фейерверка, данного Желтухиным в кадетском лагере.

24-го сентября. Сашу ³ хвалю за то, что он с любовью смотрит на портрет Бебутова; князь наш действительно военачальник умный, дельный и заслуживающий всякого уважения. Под его распоряжением поколотивши добрым порядком турок, мы прибавили новый листочек к лавровому венку славы русского оружия и вместе с тем доставили такое спокойствие краю, каким здешние жители давно уж не пользовались. По всей границе уборка полей идет точно в мирное время. А в городе, кажется, вовсе забыли думать о неприятеле, которого ни единой души в окрестностях не показывается.

1-го октября. Меня судьба забросила дальше всех — и куда же? — к подножию Арарата в соседство земного рая. Первый находится отсюда верстах в 150. Снежные вершины его в ясные дни очень чисто рисуются передо мною на голубом небе. Слияние Тигра и Евфрата, обозначающее место появления на свет первородных людей, Адама и Евы, отстоит от Александрополя верстах в 200. Сколько условий для игры воображения!

Но увы! — Воображение мое теперь совершенно уснуло; оно так переполнено материальными неудобствами, меня окружающими, и так высушено тоскою по милой родине, что душа больше ни о чем не мечтает, как о Шагарове, о Москве, о Девичьем поле, о Ходынке. даже о Кашире, местах самых обыкновенных, самых прозаических, но близких сердцу.

Приведет ли Господь все это увидеть!

У нас здесь покамест все обстоит благополучно. Отряд придвинулся еще ближе к городу и расположился отсюдова верстах в 6-ти, но все еще за Арпачаем, составляющим турецкую границу. Скажу вам, что французские и английские ораторы неправильно оспаривают важность Кюрук-Дарской победы, не имевшей, по-видимому, результатов. Князь Бебутов, разбивши с 17.000 человек — 60.000, дал возможность к существованию всем пограничным жителям и спас от погибели целый край до самых Кавказских гор. Если бы отряд наш не устоял, все бы это погибло, равно как и самый Тифлис. Что же сказать о победе князя, когда западные крикуны хвастаются взятием Аланда, где несколько тысяч орудий и в шестеро большее число войск захватили горсть храбрых, уничтоживши без всякой нужды Бомарзундское укрепление и погубивши с обеих сторон без надобности много народу.

8-го октября. Завтрашний день предполагаю подняться со своим батарейным штабом в Ахалкалаки, чтобы приготовить там все хозяйство на зиму. Отряд после 15-го числа придвинется к самому городу и мой дивизион обещают в конце октября отпустить в Ахалкалаки, где назначено зимовать батарее.

Выезжая из Александрополя, с одной стороны, я доволен, что могу несколько отдохнуть и устроиться на постоянном месте, с другой же стороны весьма сожалею о том, что лишусь возможности вести с вами аккуратную переписку.

Конверты из Ахалкалак посылаются сюда, равно как и получаются отсюдова с нарочными казаками, отправляемыми не в одинаковое время, и потому необходимо будут встречаться большие промежутки в нашей корреспонденции.

Но как же быть? — Надобно покоряться необходимости и делать с своей стороны, что возможно. Продолжайте писать ко мне прежним порядком. Здесь остается наш бригадный штаб, где теперь адъютантом Ровинский. Он обещался доставлять ко мне переписку сколько можно аккуратнее...

Военные действия в нашем краю, на нынешний год, кажется, совершенно прекратились, что доказывает и мое отправление в Ахалкалаки; если бы что-нибудь ожидалось, то бы не отпустили.

Но в Крыму разыгрывается теперь, а всего вернее, что уже разыгралась страшная драма.

Ахалкалаки. 4 ноября. Вот скоро исполнится месяц с тех пор, как я прибыл сюда, а от вас все нет известия, и этому конечно причиной не вы, но трущобы, в которой я обретаюсь.

Военные дела наши на этот год, кажется, совершенно успокоились. Ожидаем только снегу, чтобы расположиться с зимним комфортом. Около Александрополя про турок нет слуха, но войска все еще стоят лагерем под самым городом, в том числе и мой один дивизион под командою Эглау. Жду с нетерпением его возвращения, — с самой весны не видал своей батареи в полном составе.

Здесь говорят, будто бы на днях были дела в Гурии п под Баязетом, разумеется, удачные... но это еще требует подтверждения.

Много есть в той стороне моих добрых товарищей. Не все они возвратятся конечно живыми и невредимыми. Но больше всех интересует меня Сорокин, да сохранит его Господь своею милостью.

Сильно пламя, раздуваемое по всей Европе торгашами-островитянами. Когда и какой будет конец ему — известно одному Всевышнему, надобно уповать, что православие не погибнет. Я теперь в Ахалкалаках провожу жизнь очень мирную, точно в Кашире. Утро посвящаю занятиям хозяйственным, хлопочу об устройстве зимних помещений людям и лошадям, о поправке артиллерии, обоза, конской и людской амуниции, о заготовлении ячменя и сена. Овес в здешних краях не существует даже и по названию.

Погода все еще стоит очень хорошая. Вершины окрестных хребтов совершенно уже покрылись снегом, но на равнинах не было еще ни одной снежинки. Осенью, когда внизу идет дождик, на горах, обыкновенно, выпадает снег.

Подле Ахалкалак есть горка, маленькая в сравнении с другими своими соседями, но на нее по самой меньшей мере надобно всходить полчаса. Видом похожа на шапку, потому что со всех сторон имеет одинаковый спуск. Взобравшись на каменистую вершину ее, я часто любуюсь окрестностями, состоящими из пространства верст до 50 в квадрате, усеянного холмами, полями, лугами, аулами, небольшими озерами, страшными оврагами, даже лесами, отстоящими отсюдова верстах в 30, прорезанного во многих местах белыми от пены ручьями и обставленного со всех сторон снеговыми ширмами... Картина великолепная! — но всегда наводящая на душу мою самое грустное настроение. То ли дело мать родная — Россия. Там все уютно: или все бело, или все зелено! В прошлом году около этого времени я приезжал прощаться с вами в Москву уже на санях, а теперь только приготовляю лес для постройки саней, считаемых здесь большою редкостью.

16-го декабря. У нас помаленьку наступают морозы и третьего дня выпал порядочный снег. Я себе устроил сани — инструмент в здешних местах довольно диковинный. Армяшки смотрят на него с изумлением, а барыни, жены некоторых местных чиновников, сильно атакуют просьбами их покатать. Нравы тут первобытные, и взрослые не далеко ушли от малолетних.

Чем-то Бог посетит нас на будущий год. Если война не кончится зимой, 55-ый год будет очень тяжел. Конечно, каждый встретит его в смутном ожидании.

Александрополь, 8-го января 1855 г. Пишу к вам опять из Александрополя, куда попал совершенно неожиданно, но только по делам мирным, а не военным. Командиры наши все рассеялись. Воронков и Кубаркин перешли служить в Россию. Назимов перед праздниками поехал в отпуск. С его протекцией это удалось ему обработать. Я остался старшим в бригаде, и потому меня назначили оною командовать. На этом основании надобно было приехать в Александрополь, где находится бригадный штаб. Такое командирство дело почетное, но только в хозяйственном отношении не выгодное. В Ахалкалаках держу офицерам стол, и здесь человек 5 всякий день у меня будут обедать. Хозяйство на 2 дома очень начетисто. Но что же делать, как-нибудь надо справляться. К весне Назимов должен возвратиться. Да в течение этого промежутка, я думаю съездить месяца на полтора в Ахалкалаки, которых тихая жизнь мне приходится совершенно по вкусу. Здесь же очень суетно. Много начальства и всегда надобно быть, как говорится, — на чеку.

Теперь дожидаюсь с некоторым страхом детского портрета и боюсь, чтоб он не подвергся чайной участи...

Крымские дела, по-видимому, еще не кончились... У нас все обстоит тихо и смирно. Вместо Воронцова едет новый главнокомандующий, генерал-адъютант Муравьев. Весною на военные дела здешнего края он будет иметь большое влияние, а что затеет — неизвестно.

20-го января. Письмо ваше за № 28, при котором следовало бы получить и портрет, пришло на прошедшей почте, но без портрета. По случаю больших завалов в горах несколько тяжелых почт остановились на вашей стороне Кавказского хребта в ожидании, пока расчистят дорогу. Когда это кончится, Бог знает, но такая остановка крайне меня огорчает. Тем более, что ожидаемую мною почту может и совсем засыпать снегом. Я хотя описывал вам свойство завалов, но кто их не видал, тот не может представить себе полного о них понятия...

Расшевеливаются иногда люди и не совсем молодые, глядя на общее одушевление, но я никак не в состоянии заразиться этим восторгом... Совсем состарился! Солидные карточки составляют единственное мое развлечение. Впрочем, если Господь приведет воротиться, в Москве надеюсь ожить опять. Берегу свои душевные ощущения для этого счастливого времени.

Несмотря на неслыханное ожесточение, гибельно разражающееся в Крыму, где таится теперь известная одному Господу развязка будущих событий, есть надежда, что враги наши начинают несколько образумливаться и постигать вею несправедливость злобы своей.

Советую Анниньке, которую много благодарю за ее милые письма, отыскать в последних нумерах «Московских Ведомостей» за декабрь речи, говоренные в английском парламенте лордами Кобденом и Брайтом, выражающимися с удивительною силою и справедливостью о настоящей политике Англии. Речи эти, поразительные своею истиною, кажется, не могут остаться без сочувствия в народе, взволнованном умышленно людьми подлыми и бесчестными...

26 февраля... Награды за 24-ое июля генералам и штаб-офицерам вышли. Назимов произведен в генералы, я — в полковники. Награждены и многие другие в отряде, которых вы не знаете. Взаимным поздравлениям не было конца. Князь Василий Осипович расцеловал меня при самых лестных пожеланиях.

Можете теперь выставлять на адресе слово — полковнику. Да прошу вас заказать у известного вам Князева, на Тверской близ Ауербахова магазина, мне эполеты артиллерийские с 18 №, самые лучшие форменные, на тот фасон, которым он мне всегда делал, и когда будут готовы, чтоб выслал ко мне в Александрополь. А вы заплатите ему, что будет стоить с пересылкой из экстренной суммы.

В середу на первой неделе, полубольной выехал я из Александрополя, в сопровождении бригадного адъютанта Ровинского, взятого для ведения письменных дел по службе, Петрова, необходимого для попечений об особах наших, и «Норманна» ⁶, составлявшего наше дорожное развлечение и постоянную заботу. Бедняжка подвергался па пути большим опасностям в молоканских деревнях и татарских аулах от великого множества злейших и огромнейших собак. Бежать за почтовыми ему было трудно и сажать его с собою, хотя он и шибко добивался этой чести, было нельзя, как по случаю весьма тесных повозок, так и потому, что он постоянно нес на себе до полупуда грязи. Везде же, где мы останавливались, он получал ласки, похвалы и дань всеобщего восхищения.

Ровинский — человек мыслящий и любитель литературных занятий, вел путевые записки. Петров пыхтел сильно, перекладывая па каждой станции вещи.

От Александрополя до Дилижани — небольшого селения — надобно проехать 100 верст, перевалившись через две горы, Дону-Джур и Аманлы, по-здешнему не очень значительные, но по-нашему почти — гигантские. Каждая имеет около версты вертикальной высоты. Дорога по этим горам и окружающим их высотам, верст на 50, идет по глубокому снегу. Далее же к Дилижани она начинает спускаться и переходит в весну. Перед Дилижанью местность особенно живописна. Верст 12 надобно ехать по глубокому ущелью, поросшему лесом. Деревья висят над головами путников. На дне бушует ручей небольшой, но гремучий и белеющий пеною.

Саженях в 300 от берега возвышается из воды скала, имеющая до двух верст в окружности. На ней видны развалины языческого храма, разрушенного в 365 году просветителем Армении, царем Тиридатом, воздвигшим тут монастырь, существующий и поныне. Вид озера, окаймленного со всех сторон гигантскими скалами, с его каменным островом, покрытым древними развалинами и едва заметными жилыми монастырскими постройками, — великолепен. Любуясь этой дивной картиной, забываешь опасности, ее окружающие.

Время первоначального основания Эривани покрыто мраком неизвестности, но процветать она начала под владычеством персиян. В 1583 г. была завоевана турками. В 1635 опять перешла, к персиянам, а в 1827 была взята Паскевичем и обращена потом в губернский наш город. Старая крепость, построенная турками, теперь поправлена и служит главным укрепленным пунктом всей области. В 50 верстах от города находится Арарат, так явственно видимый, как будто бы до него было только полчаса езды.

Вообще видно, что монастырь пользовался некогда большим благосостоянием и могуществом. Здания его обширны. Все постройки носят отпечаток древности и величия. Но теперь он, хотя и считается главною резиденциею грузинских и армянских экзархов, особенных признаков влияния своего не представляет. В настоящее время он служит убежищем какой-нибудь сотне монахов и нескольким патриархам, которых едва ли не главное сокровище составляет приемная патриаршая палата, действительно замечательная по азиатскому вкусу своего убранства и по особенной живописи.

В этой древней обители не заметно никаких следов появления богомольцев, так усердно посещающих наши православные святыни.

В монастырских зданиях, в самой ограде, помещен теперь штаб Ряжского пехотного полка, расположенного в аулах около монастыря; по этому случаю он кипит жизнью, хотя сделался похож на казарму. Я остановился у полкового командира, полковника Ганецкого, с которым познакомился близко во время похода и был вместе в сражении. У него ночевал 3 ночи и от него ездил в Амарат, еще за 30 верст, для осмотра 8-ой легкой батареи.

Клингена нашел выздоровевшим, часть его в порядке, а самый аул Амарат очень печальным местом, замечательным только тем, что находится верстах в 14 от подножья Арарата. Ну, уж посмотрел я на эту знаменитую в священной истории массу земли, покрытую неизмеримой глубины снегами. Фигура Арарата не живописна и на вид кажется обыкновенною по здешним местам горою, а между тем на самой вершине его никогда не была нога человеческая. Для того же, чтоб обогнуть кругом его основание, надобно проехать верст 200.

Обратный путь до Александрополя шел совершенно по прежнему маршруту и прежним порядком. Опять повисели над Гокчинским озером, тонули в снегу и тряслись на колесах. Ровинский писал путевые записки, Петров пыхтел, перекладывая вещи, «Норман» томился от усталости, но между тем не пропускал случая отчаянно атаковать попадавшихся нам но дороге неприятелей его — ишаков.

1. «Рус. Стар.» 1883 г., т. XL, стран. 549-550.

2. Фронтом и поставленными в несколько рядов повозками. — П. Р.

3. Сын П. Д. Рудакова.

4. Бебутов.

5. Писано под впечатлением кончины императора Николая I (ум. 18 февраля 1855 г).