ВОСПОМИНАНИЯ О ЗАКАВКАЗСКОМ ПОХОДЕ

1854-1855 ГОДОВ

IV.

Турки, ожидая терпеливо десанта в Мингрелию, отказались от всех враждебных действий против нас. Вот этою-то дремотою, кажется, и решились воспользоваться русские. Составился военный совет. Не знаю, кто первый произнес слово: “штурм”, но знаю наверное, что все настаивали на нечаянное нападение. Главнокомандующий был согласен.

Один генерал Бакланов — так, по крайней мере, говорили у нас — протестовал против общего решения; но и он уступил большинству голосов. Штурм был решен. Что же именно понудило главнокомандующего, прервав блокаду, решиться на это отчаянное и кровавое средство?

По сказанию иностранных писателей, генерал-адъютант Муравьев хотел блистательным делом загладить впечатление, произведенное на русских падением Севастополя. По слухам, носившимся тогда в армии, штурм был предложен потому, что мы хотели овладеть Карсом ранее, нежели Омер-Паша успеет высадиться. Карс передавал нам в руки всю Анатолию!

В тот же день, в нашей блокадной линии сделаны были новые и важные перемещения:

Вечером 16 числа, в одной из палаток на каны-кейской позиции собралось большое общество офицеров. Метали штос; несколько человек партнеров теснились вокруг походного столика, исписанного мелом; прочие следили за игрою. Никто из нас не предполагал тогда, что через несколько часов будет немым зрителем страшной катастрофы, которая, как громовая туча, висела уже над головою нашего блокадного корпуса. Вдруг полы палатки распахнулись, и показалась лысая голова эскадронного вахмистра.

— Ваше благородие! полк сейчас выступает! проговорил он скороговоркою и скрылся.

Все выскочили из палатки.

Ночь была светлая. В коновязях лошади торопливо жевали сено, как будто предчувствуя дальний поход; люди ходили в аммуниции. Казачья батарея запрягала.

— Не к добру: быть делу! говорили старые служивые, и глаза всех обращались на Карс. Слово штурм шепотом передавалось от одного к другому. Действительно, в лагере получена диспозиция боя. Штурмующие войска, разделены на шесть колонн. Вот состав их:

Артиллерия: четыре орудия горной батареи, под командою штабс-капитана Броневского, только что сформированной из орудий, взятых у турок под Пеняками, и две пешие батареи.

2-я колонна, под командою генерал-лейтенанта Ковалевского, назначенная штурмовать правый фланг шорахских укреплений: три баталиона Виленского егерского полка, два баталиона Белевского, Нижегородский драгунский полк, линейные казаки Петрова, конная батарея No 7 донского казачьего войска и батарея пешей артиллерии.

3-я колонна, под командою генерал-лейтенанта князя Гагарина, была составлена для большей совокупности действий первых двух колонн и, смотря по обстоятельствам, должна была подкрепить ту или другую. Здесь было: четыре баталиона пехоты 18-й дивизии, рота Кавказского саперного и рота Кавказского стрелкового баталиона и четыре орудия пешей артиллерии.

4-я колонна, под начальством генералов Бакланова и Базина, долженствовавшая действовать со стороны Чакмаха: три баталиона пехоты, прибывшие в отряд с генералом Базиным, Тверской драгунский полк, линейный казачий полк князя Витгенштейна, донской казачий No 35 полковника Макарова, дивизион черкесской милиции, донская казачья No 6 батарея подполковника Двухжонного и батарея пешей артиллерии.

5-я колонна, генерала-маиора графа Нирода, должна была двинуться в карсскую равнину и сделать демонстрацию с южной стороны против нижней части укрепленного лагеря: четыре дивизиона Новороссийского драгунского полка, восемь сотен милиции и охотников Лорис-Мелихова, батарея линейного казачьего войска и 12 орудий пешей артиллерии.

6-я колонна, под личным начальством корпусного командира, генерал-лейтенанта Бриммера, выходит на северную сторону Карса и составит общий резерв штурмующих войск. Здесь была собрана вся остальная пехота 18-й пехотной дивизии, грузинская дворянская дружина, несколько сотен казаков, три батареи пешей артиллерии и два осадные орудия, перевезенные сюда из вагенбурга.

Влево от нас двигались какие-то тени. Они все росли, все приближались: то черные колонны пехоты шли со стороны главного лагеря, и нам показалось, что они огибают Карс с северо-западной стороны. Странное, необъяснимое противоречие заметили мы тогда в этом ночном движении войска. Пехота шла с опущенными штыками, чтобы отблеск оружия при лунной ночи не привлек внимания турецких часовых, а, между тем, шаги пехоты и тяжелый гул артиллерии, стучавшей по камням, далеко разносился по окрестности. Ко всему этому собаки, сходившиеся с чужими баталионами, выли, грызлись между собою, гонялись за зверем... А кто не знает, как далеко слышен собачий лай во время ночи?

Часовая стрелка остановилась на трех. Над нашими головами раздался барабанный бой. В Карсе, по обыкновению, играли утреннюю зорю; но никакого движения не было заметно там. Крепость казалась погруженною в предрассветную дремоту; но турецкая пехота давно уже стояла на валах и молча ожидала нашего нападения. Впоследствии мы удивлялись готовности неприятеля и всю неудачу штурма сваливали на то, что им было известно заранее о нашем намерении. Но от кого турки могли узнать, как не от нас же самих? Разве глухой, правильный шум шагов пехоты, идущей в колоннах, гул колес артиллерии, необмотанных соломою, не мог предуведомить их о нашем приближении вернее всякого лазутчика? А собачий лай? Откуда взялись бы собаки, если бы на равнине не стояли баталионы?

Штурм начался....

Мы сели на коней, и граф Нирод выдвинул вперед артиллерию. Против нас гремели батареи с Карадага и нижнего лагеря. 20 наших орудий отвечали им. Было ясно, что на этом пункте все дело кончится одною канонадою, а потому люди опять сошли с лошадей; граф сел на камне и молча начал смотреть на Шорах... но на Шорахе ничего не было видно: как тени только сновали там люди.... турки ли, русские ли? ничего не разглядишь за туманом.

Вот скачет вестник. Он издали еще машет нам фуражкою и громко кричит:

“Русские ворвались в лагерь! русские берут укрепление за укреплениями!”

Дружно прокатилось “ура!” по рядам нашего войска; все ожило, все встрепенулось, но еще жарче, еще громче гремит артиллерия.

Проходит час, проходит другой. Солнце встает из-за горизонта, а ни на минуту не ослабевает страшная канонада: видно, бьются с переменным успехом.

Скачет другой вестник: на нем лица нет, и весь покрыт он пылью и кровью, запекшеюся на его платье.

— Что такое?

— Плохо! русские отбиты на всех пунктах. Последние баталионы введены в дело, чтобы только прикрыть наше отступление.

Вот некоторые подробности кровавого штурма:

Его начал генерал Ковалевский, и начал ранее, чем следовало. Баталионы едва подошли к шорахским высотам, как с криком “ура!” бросились на гору. Крутая гора, загроможденная скалами и каменьями, заставила нашу пехоту, пробежав немного, идти шагом: колонна расстроилась, но продолжала подвигаться вперед и была уже не далее ружейного выстрела от укреплений, когда люди сами собою остановились и открыли ружейный огонь по неприятелю.

Мне рассказывали офицеры, что один из них громко кричал по русски: “Что, русские? это вам не Кюрюк-Дара». И действительно, это уже было не Кюрюк-Дара: пехота наша бежала, а турецкие уланы скрытно пробирались по дну оврага, чтобы отрезать ей отступление. К счастию, сувари не успели выехать на равнину, как линейские казаки Петрова встретили и растрепали их в клочки, однакож сами, поражаемые крепостною артиллерией, проскакали через весь овраг и выскочили с противоположного края его.

— Господин штабс-капитан! приведите в порядок вашу роту, сказал он, обращаясь к офицеру, окруженному небольшою кучкою солдат.

— Это не рота, а Виленский полк, отвечал офицер.

Напрасно солдаты ждали хотя небольшого подкрепления: его не было, а, между тем, огромные потери ослабили и физические и моральные силы их. Дружно ударили турки на эту храбрую горсть и штыками выбросили ее из укрепления. Прибежавший сюда адъютант Вильямса, поручик английской службы Тисдель, приказал открыть самый частый картечный огонь. Картечь хватила в самую середину русских, и в одну минуту колонна, смешавшись, побежала с горы, устилая свой путь ранеными и убитыми.

Солнце, взошедшее над Шорахом, осветило кровавую картину. Несколько тысяч трупов лежало по всему скату шорахской горы, наваленные целыми грудами. Они обозначали путь, по которому прошли колонны генералов Ковалевского и князя Гагарина. Весь правый фланг неприятельской укрепленной линии безмолвствовал: перед ним уже не было русских, но горячий бой еще кипел на левом фланге, куда повел атаку генерал Майдель.

Отборное войско было под начальством этого генерала. Дружно ударили в штыки кавказские егеря и гренадеры и сразу выбили турок из передних ретраншаментов, захватив весь их лагерь. Неприятель поспешно укрылся в главном редуте Тошмас-Табия. Майдель атаковал его с горжи. В то же время другой отряд, выдвинутый им левее, взял отдельный люнет Ярымай и преследовал турок до редута Юксек-Табия.

На этот-то редут, и в это самое время, двинулся князь Гагарин и потерпел, как мы видели, решительное поражение.

Четыре горные орудия штабс-капитана Вроневского и батареи полковника де-Сауке и подполковника Врискорна, с неимоверным трудом взобравшиеся на шорахскую возвышенность, много содействовали гренадерам удержаться на занятой позиции.

В это время полк сборной кавалерии, составленный из двух сотен линейских казаков, сотни донцов и сотни грузинской дворянской дружины, под командою войскового старшины Добрынина, обскакал неприятельские укрепления и в тылу их кинулся на главную квартиру генерала Кмэти. Уже казацкое знамя раздевалось на его палатке, уже турки дрогнули на валах Тошмас-Табии один баталион свежего подкрепления, и мы овладели бы передовыми высотами!...

А было время, когда генерал Мандель просил только один свежий баталион и ручался, что, выбив турок из Тошмас-Табии, он овладеет укрепленною позициею;, по пока посланный отыскал главнокомандующего, находившегося на Столовой горе, верстах в пяти от места боя, пока получил разрешение взять баталион из колонны Бриммера, Майдель уже просил два. Со вторым посланным было то же самое, а Майдель требовал три баталиона и наконец четыре, все еще ручаясь за успех предприятия.

В четвертый раз двинулось из резерва подкрепление: но минута была уже потеряна. Тяжело раненый Майдель оставил поле сражения; турки окружили наши войска. Таким образом, четыре баталиона, подходившие один за, другим, без пользы увеличили наши потери, потому что один баталион погибал прежде, нежели другой подходил из резерва. Когда главнокомандующему доложили о ходе дела, он двинул сразу свежую колонну из четырех баталионов, под командою начальника походной канцелярии, генерал-маиора Броневского. Броневский пробился до Тошмас-Табии и пал, тяжело раненый, его вынесли из дела. Командир Ряжского полка, полковник Ганецкий, приняв команду, со знаменем в руке бросился на бруствер и был ранен. Команду принял полковник. Москалев и был сейчас же убит. Войска пришли в совершенный беспорядок.

Ободренные турки сделали вылазку и напали на первый баталион Рязанского полка, направлявшийся с дежурным штаб-офицером, полковником Кауфманом, к Юксек-Табии. Баталион, отрезанный от своих и не имея сил пробиться назад, быстро пошел вдоль всей линии неприятельских укреплений по направлению к Чакмахской горе. Эта отчаянная решимость спасла Кауфмана: пройдя весь Шорах, он успел присоединиться к отряду Бакланова, очутившись совершенно на противоположной стороне Карса.

Генерал Бриммер лично прибыл на место боя и убедился, что кроме отступления не оставалось предпринять ничего. Тогда, под прикрытием двух свежих баталионов и нашей артиллерии, выставленной на ближайших возвышенностях, войска стали спускаться с Шораха. Утомленные кровавою битвою, они шли в беспорядке. Но как турки не преследовали, то на равнине они устроились, и генерал Бриммер. отвел их к главному лагерю.

На одном только Чакмахе дела шли удачно. Там генерал-маиор Базин, с тремя баталионами и донским казачьим полком, атаковал английские линии, венчающие собою эту возвышенность. Пока донцы Мажарова преследовали турок, выбитых из передних ретраншаментов, пехота постепенно заняла три редута, и один только, крайний к шорахским высотам, отдельный форт Лек, не был взят, по причине малочисленности нашего отряда.

В это время рассвет занимался уже на темном небе, и из Карса вышла значительная колонна пехоты на помощь сражавшимся на Шорахе. Она проходила по ту сторону глубокого и скалистого оврага, отделяющего Чакмахскую гору от города. Четыре орудия донской батареи Двухжонного, выдвинутые к оврагу, били ее картечью; но колонна, устилая путь трупами, быстро прошла мимо редутов и скрылась за возвышенностию, на которой одиноко торчал Лек.

Войска, одушевленные успехом, рвались на приступ этого форта: завладев им, мы могли бы ударить в тыл турецким войскам, окружившим колонну Майделя. Тогда этот вспомогательный отряд мог обратиться в главную штурмовую колонну и вырвать победу из рук турок; но для этого нужно было подкрепление, и генерал Базин, уведомивший главнокомандующего о взятии Чакмаха, испрашивал дальнейшего приказания.

Цепь была истреблена до последнего человека. Этою молодецкою атакою заключился штурм передовых карсских укреплений. Тогда и отряд графа Нирода оставил поле битвы. Мы сели на коней и грустно потянулись в свой лагерь.

На место князя Гагарина, командующим 18-й пехотной дивизией назначен генерал-маиор Трегубов. Командование кавказскою гренадерскою бригадою, после Майделя, поручено командиру Лейб-Эриванского полка, полковнику Моллеру.

Уборка и перевязка раненых продолжалась всю ночь и весь следующий день. Грустно теперь смотрит опустевший лагерь пехоты. Убитые и тяжело раненые оставлены на месте: их подбирать было некогда, да и некому. Все тревожно заняты вопросом: что сделают с ними турки?...

Едва наши войска отступили от крепости, турки высыпали за ними и напали на раненых. В это время генерал Вильямс объезжал укрепления и благодарил войска. Время от времени гремели еще орудийные выстрелы с Карса; впереди его копошились турки, обирая наших убитых. Английский генерал был возмущен этим зрелищем и разослал своих адъютантов с приказанием, чтобы турки, под опасением смертной казни, возвратились в лагерь. Из Карса была выслана правильная колонна, которая, подобрав наших раненых, отнесла их в госпиталь.

Вильямс, отдавая дань справедливого уважения мужеству русской пехоты, сам заботился о пленных: под его надзором производилось лечение, и солдаты, возвратившиеся потом из плена, добрым словом поминали английского пашу.

Пускай же благодарная память, сохранившаяся о Вильямсе в рядах неприятелей, послужит ему слабою наградою за его человеческое сердце!

-----

Напрасно некоторые хлопотали распустить слух, что будет второй штурм: люди опытные этому не верили, новички сомнительно посматривали на грозные валы Шораха, на которых дымился еще свежею кровью след, где прошла наша пехота.

Войско глубоко сознавало, что не оно причиною неудавшегося боя: оно сделало больше, чем было в силах человеческих; неуспех был следствием тех препятствий, о существовании которых у нас даже не подозревали. Трофеи, окружавшие палатку главнокомандующего — эти окровавленные знамена, эти орудия, вывезенные из самого Карса, красноречиво оправдывали войска; но и они не могли изменить общего мрачного колорита наших бивуаков.

Турки ликовали, полагая, что мы снимем блокаду. Не поддавался этому обольщению только Вильямс со своими приближенными, хорошо сознавший и твердый характер русского главнокомандующего, и превосходные качества нашего войска.

Впоследствии, возвратившись в Англию, Вильямс, на публичном обеде, данном в честь его, как защитника Карса, высказал откровенно свое мнение, что лучшая пехота, которую ему доводилось когда нибудь видеть, это пехота русская, кавказская. “Она несла такие огромные потери — говорил он — но так смело подвигалась вперед, что были минуты, когда падение неприступного Карса казалось возможным.» Неудача, по мнению Вильямса, произошла оттого, что турецкая армия стояла на валах в полной готовности отразить нападение. Русские это скоро заметили и, несмотря на то, что дело потеряло безвозвратно характер нечаянного нападения, все-таки направили главные колонны на шорахские высоты.

“Тогда — продолжает Вильямс — я снял шляпу и, обратившись к окружавшим меня генералам, поздравил всех с победою: овладение Шорахом, посредством открытого штурма, было делом более чем невозможным.»

Тут же генерал Вильямс указал и на все ошибочные распоряжения русских, сделавшие штурм таким кровопролитным.

-----

Погода окончательно испортилась: начались ненастные дни и сырые, холодные ночи. Транспорт за транспортом отправляется с ранеными и больными в Александраполь. Печальная перевозка продолжалась от 20 до 27 числа ежедневно. Наши дивизионы поочередно ходили с оказиями до Хаджи-Вали. Ничего нельзя себе представить грустнее этого конвоирования: тридцати-пяти-верстный переход делается в сутки; дождь льет ливмя; в поле сырые туманы; раненых везут на арбах; езда по каменистой местности исторгает у них стоны. Кавказский солдат терпелив: он скорее пустит крупную русскую речь, нежели вздохнет или охнет, а тут — вон и кони наши, прислушиваясь к раздирающим душу звукам, идут все время поднявши головы и чутко насторожив уши.

В александрапольском госпитале уже нет места; тяжело раненых отправляют в Тифлис, откуда они, вероятно, оправившись, побредут на родину.

V.

Через несколько времени после штурма, турки опять стали высылать из Карса небольшие партии, которые, пользуясь темнотою осенних ночей, пробирались сквозь нашу блокадную линию. Из отрядов князя Дундукова-Корсакова и полковника Шульца каждую ночь выставляются сильные конные заставы, к стороне Самоватского ущелья. Действительно, несколько беглых поймано; но одна партия, в числе более полутораста человек, прошла незамеченною, и только на следующее утро казаки, Фуражировавшие около Саганлука, захватили несколько кавалеристов, принадлежавших к этой партии.

Полковник Шульц заболел, и на его место командиром промежуточного отряда, расположенного вблизи Возгалов, назначен маиор Белюстин.

В конце сентября к нам стали подходить из Александраполя значительные подкрепления, которыми укомплектовываются полки, наиболее пострадавшие 17 сентября.

С наступлением октября начался роспуск милиции. Прежде всех отправилась грузинская дворянская дружина.

За дворянскою дружиною разошлись по домам и лихие кабардинские сотни, честно отслужившие свою боевую службу.

Вслед за горцами выступила в Тифлис батарейная батарея 13-й артиллерийской бригады, под прикрытием 2-го эскадрона Новороссийского полка.

Турки решительно не хотят выходить из крепости. Тревог не бывает; но служба в нашем полку не уменьшилась. Мы стоим на большой александрапольской дороге, а потому обязанность конвоировать все транспорты, проезжающих, курьеров, начальников и чиновников главного штаба возложена на драгунов. Настоящая почтовая гоньба лошадям. В шутку наш Каны-Кей и называют разгонным ямом, где полковой командир играет роль станционного смотрителя, адъютант, наряжающий прикрытия — старосты, а офицеры — почтари, обязанные благополучно доставлять проезжающих до следующей станции.

Обе сотни, прикомандированные к каны-кейскому отряду, отличаются какою-то лихорадочною деятельностию. Окутывание коней теплыми одеялами производится только по ночам за то днем наши карабахцы не вынимают ноги из стремени. Вчера, после небольшой перестрелки, слышанной довольно явственно в нашем лагере, прискакал офицер-милиционер с известием, что его партия, блуждавшая около Карса опрокинула турецкую кавалерию в числе двух тысяч. Азиятец просил награды. Это обстоятельство послужило поводом к назначению формального следствия, потому что у нас полагали в Карсе конницы вчетверо менее. Впрочем, по следствию обе стороны оказались правыми: в Карсе кавалерии почти не было, а милиционер действительно опрокинул в крепость более двух тысяч, но не людей, а лошадей, ходивших на лугу под прикрытием нескольких баши-бузуков.

За густою пылью уходившего табуна пылкие карабахцы не разглядели, что лошади скакали без всадников.

3-го октября распространился по корпусу слух, будто главнокомандующий намерен сделать второй приступ. Число для штурма назначено 12. Называли даже по именам начальников колонн и пункты, на которые поведется атака. Даже перебежчики говорят, что турки знают» о нашем намерении и приготовляются к бою.

Вильямс, видимо, теперь не препятствует дезертированию, потому что гарнизон необходимо уменьшить соразмерно оставшемуся количеству провиянта: иначе невозможно выдержать блокаду. Вероятно, с этою же целию приезжал турецкий парламентер с предложением выдать всех наших раненых, захваченных 17 сентября. Он говорит, что это делается единственно из уважения к мужеству русских. Может быть; но главнокомандующий, приняв раненых, под видом вежливости возвратил в Карс равное число турецких пленных, с которыми там решительно не знают что делать: их нечем кормить. Со стороны карсского гарнизона уже нельзя ожидать ничего серьезного, поэтому служба в блокадных отрядах облегчена. У нас в Каны-Кее все аванпостные обязанности возложены на две сотни линейцев, недавно прибывших к нам на смену карабахской милиции. Драгуны же выставляют только главные караулы к Азат-Кеву, при чем один взвод от дежурного эскадрона стоит с вечера до полуночи, а другой с полуночи до утренней зори, посылая только небольшие разъезды к стороне линейской цепи.

10 октября вернулся наконец из Тифлиса четвертый дивизион Новороссийского полка, ходивший туда конвоировать пленных. Офицеры очень довольны этою командировкою: немного отдохнули от боевых трудов, немного повеселились в городе, и теперь рассказывают о тифлисской жизни тем, кто в продолжение полугода не видал над собою крыши. Этот дивизион, выступив из Александра поля ровни месяц тому назад (10 сентября), прошел через высокий хребет Безобдала.

Эскадроны остановились на Эриванской площади; явилось местное начальство, приняло пленных, и дивизион разошелся по квартирам.

Необыкновенно приятною показалась тифлисская жизнь после сырых и грязных бивуаков. Молодежь разбрелась по всему городу. Везде были офицеры: и в магазинах, и в лавках, и в театре, и в кандитерских, и в других общественных заведениях. На другой день город давал обед драгунскому дивизиону.

Вызвав вперед офицеров и перецеловавшись со всеми, князь сказал:

— Передайте эти поцелуи вашим товарищам и скажите, что я помню их...

Потом он обратился к фронту:

— Мне, старику, приятно будет услышать, если новороссийцы при случае покажут себя теми же молодцами, какими я знал их при Кюрюк-Дара.

Громкое “ура!» было ответом на задушевные слова любимого полководца. Эскадроны прошли мимо его справа по три и потянулись из города. День был базарный, и народу провожало мало. И вот уже остались назади городские ворота, начали расстилаться перед глазами широкие степи, засинели отдаленные горы, и опять замелькали в голове аванпосты, казачьи цепи, секреты, залоги, разъезды, заставы и прочая обстановка военного бивуака.

В Кодах, первой станции от Тифлиса, наши узнали, что Карс взят. Четвертый дивизион пришел в уныние, вообразив, что прогулял дело, а с ним, разумеется, и награды. Но на следующих переходах жители уже говорили, что взяты только передовые укрепления, а Карс еще держится, и только встретившийся на дороге огромный транспорт с ранеными, отправлявшимися в Тифлис, объяснил все дело.

Драгуны распрашивали о сражении, раненые давали самые неудовлетворительные ответы, и вообще неудачный исход штурма, в особенности наши потери, преувеличивались до крайности. Из их слов можно было заключить, что они крепко недовольны драгунами: жалуются, что кавалерия не приняла участия в бою, что вся тяжесть его легла на одну пехоту.

Но возвратимся к нашим бивуакам.

Посланник, в тот же день, представился генерал-адъютанту Муравьеву. На нем был мундир богато, но без толку вышитый золотом и генеральские эполеты, весьма похожие на наши. С соизволения Государя Императора, он поднес главнокомандующему портрет своего шаха на зеленой ленте, осыпанный брилиянтами.

Ночью турки стреляли из крепости, но их выстрелы теперь уже не беспокоят никого: это последние судороги умирающего гарнизона.

На следующую ночь была слышна сильная ружейная перестрелка по направлению к Мелик-Кеву. Утром получено; от генерала Бакланова донесение, что казаки его отряда имели дело с значительною партией турок, вышедших из Карса, и после довольно упорного боя отбили семь знамен иррегулярного войска и захватили в плен 4 офицеров и 116 человек нижних чинов. Эта партия, составленная из одних лазов, славящихся своею воинственностию на востоке, вышла, как видно, не с тем, чтобы положить оружие.

Персидский посланник лично распрашивал пленных о положении карсского гарнизона. Их мрачные, рассказы вполне обрисовывают ужасное положение турок, заживо погребенных за грозными укреплениями.

Под Карсом, кубанская сотня, ходившая в разъезд с сотником Зряхиным, перехватила арзерумскую почту. Депеши оказались важными, потому что извещали гарнизон о близкой выручке его союзниками. План их составлен был, кажется, весьма замысловато: в Батуме ожидают французского десанта, и в то время, когда Омер-Паша откроет наступление от Кутаиси и потянет туда русскую армию. Французы будут понуждать нас к скорейшему отступлению от Карса и на равнинах Грузии поставят между двух огней.

Вся цель союзников овладеть Тифлисом и поднять против нас горские народы. А разве не может случиться, что мы побьем в Батуме французов и Омер-Паша узнает об этом только тогда, когда почувствует удары уже на собственной коже?

С этою целию у нас составлен особый 13,000-й отряд, который находится в постоянной готовности к выступлению в 24 часа. В приказе поименованы войска, которые должны участвовать в походе; из Новоросийского полка назначены 2-й, 3-й и 5-й дивизионы.

Между тем, в Каны-Кее услыхали канонаду (мы насчитали более ста выстрелов), и дежурный эскадрон, вскочив на коней, пустился на разведки. Он возвратился с известием, что две артельные повозки (кажется, 7-го эскадрона), вместо того, чтоб привезти дров, сами пошли на дрова, разбитые турецкими ядрами.

------

Погода в октябре месяце стояла переменная: дни то сухие и ясные, то пасмурные и сырые; снегу нет, но морозы еще в начале месяца доходили до пяти градусов, а потом постоянно держались между шестью и десятью.

В палатках было жить невозможно. Полковая канцелярия пишет приказания карандашом, потому что чернила замерзают. В войска розданы все лишние палатки, с помощию которых у нас явились палатки двойные. Для согревания их прибегали к различным средствам: жгли, например, бумагу; но это умеряло холод, на несколько минут, едва достаточных для того, чтобы, вскочив с постели, накинуть на себя полушубок. Потом ставили жаровни с горячими угольями: от них распространялся чад и угар, который, при окружающей холодной атмосфере, действовал еще губительнее и развивал болезни. Солдаты вырывали в земле глубокие ямы, прикрывали их сверху навозом и по целым дням лежали в этих кротовинах, лишенных света. Появились глазные болезни.

За неимением стекол, окна заклеивались пузырем или бумагою, пропитанною маслом, отчего в самые ясные дни в сакле бывали сумерки; в дни ненастные горели свечи.

Внутренность нашего жилища была несколько благовиднее его наружности: в уголку мы сложили из каменного плитняка что-то похожее на русские печи и вывели на поверхность трубу; вдоль боковых стен, обтянутых палаточным холстом, поместились кавказские вьюки, заменявшие походным людям кровати, а между ними складной столик, иногда покрытый зеленым сукном.

Все неудобство, кроме тесноты, заключалось в том, что в соломенном потолке заводилось бесчисленное множество мышей, которые, при сильном ветре на дворе, так и сыпались сверху на наши столы и постели.

Итак, лагери исчезли; на их месте явились какие-то аулы. довольно многолюдные. В пехоте они были красивые и опрятные, в кавалерии — напротив. Это происходило оттого, что пехотный солдат разумеет и любит плотничное дело, кавалерист же все упование свое возлагает на навоз, находящийся у него всегда под рукою.

Турецкие названия: Чавтличай, Каны-Кей, Бозгалы, исчезли из разговорного языка; их заменили теперь имена русские. Верхний лагерь, где вместо землянок устроены обширные и светлые бараки с трубами и стеклянными окнами, носит название города. Прочие блокадные отряды называются: Бозгалы — Дундуковка, Мелик-Кев — Баклаковка, а Каны-Кей — Захаровка, по имени нашего полкового командира, Захара Егоровича.

Мы перебрались в сакли и стали приготовляться к зимовке.

До 4 ноября мороз все держался между 8 и 10 градусами, потом потеплело, но за то подул резкий ветер и нагнал с гор снеговые тучи. Земля покрылась ровною, белою пеленою.

В эту пору,
Непогожую,
Одному жить —
Сердцу холодно...

Служба наша, несмотря на зимнее время, идет своим чередом. Однако, для облегчения двух сотен линейцев, велено опять выставлять конную драгунскую цепь.

От нечего делать начинаешь вслушиваться в тихий разговор солдат, прикурнувших тут же к земле, с поводом на руке. И о чем только, бывало, не разговаривают они между собою: и сказки рассказывают, и былины, перешедшие к ним из уст какой нибудь старой бабушки, про темный мир духов, куда так любит уноситься воображение русского человека.

Любили солдаты разговаривать и о небесных светилах; но разговор этот шел уже всегда во второй смене, стоявшей от полуночи до рассвета.

— Вон, братцы, звезда — Светожаром называется, говорит какой нибудь солдат-астроном: — а та, вон, что поярче других светит, та утренняя звезда. Как зайдет она, братцы, вон за ту гору, смена нам будет.

10 ноября снег кое-где растаял и обнажил черную землю.

В полдень получено известие совсем другого рода: людям велено раздать на руки четырех-дневный провиянт и быть готовыми к выступлению, потому что турки намерены прорваться со стороны Чакмаха.

Несмотря на это, в самую полночь, дивизион линейской батареи, под прикрытием 4-го эскадрона Новороссийского полка, под командою штабс-капитана Чутя, подходил к крепости и сделал шесть пушечных выстрелов по нижнему лагерю. В Карсе били тревогу, и нам было слышно, как начался оттуда живой, батальный огонь.

На другой день получено было официальное известие, что турки будут прорываться не со стороны Чакмаха, а через Каны-Кей. Граф Нирод дал знать, что, в случае тревоги, около его ставки будет пущена сигнальная ракета.

С вечера отдано приказание седлать лошадей и быть готовыми. Люди не ложились спать, офицеры, собравшись в землянках эскадронных командиров, толковали о предстоящем деле. Упорство турок в сдаче крепости заставляло предполагать, что и бой будет упорный. Были, правда, и такие слухи, будто турки намерены, заклепав и испортив свои орудия, уничтожив знамена, весь порох и другие боевые запасы, выйдти в поле и, после слабого сопротивления, положить оружие.

Рассвело. Вместо ракеты, прискакал от графа ординарец с приказанием: расседлать.

Этим эпизодом, этим общим ожиданием битвы, оканчиваются военные действия каны-кейского отряда во время блокады. В тот же вечер пронесся радостный слух о близкой сдаче крепости.

Но утро прошло, а Вильямса не было. Главнокомандующий, полагая, что гарнизон намерен еще упорствовать, отдал приказание готовиться к штурму. Однако, перед вечером, из Карса прискакал парламентер, объявивший, что между войсками было волнение, но что теперь все успокоилось и Вильямс будет завтра.

15 ноября подписана капитуляция крепости:

1) Карс сдается со всем оружием, запасами и казенным имуществом.

В тот же день главнокомандующий, в уважение к геройской обороне неприятеля, приказал: “Всем генералам, штаб и обер-офицерам турецкой анатолийской армии, в уважение мужества и храбрости в бою с нами 17 сентября и исполнения своего долга, при необыкновенном терпении во все продолжение блокады, оставляются сабли”.

Наступил памятный день 16 ноября. Сильный ветер нагнал свинцовые тучи, которые брызгали по нас дождем и снегом. Войска, на рассвете, со всех сторон подошли к Карсу и выстроились огромным полукругом, замыкавшимся отрядом графа Народа со стороны Камацура и отрядом князя Дундукова, спустившимся от Бозгалов.

Отряды, блокировавшие Карс с севера, придвинулись к нему с той стороны.

Турецкая армия, расстроенная, безоружная, выходила из Карса толпами и собиралась около развалин селения Гюмбет. Мрачно и сурово глядели турки, приготовляясь покинуть родину и отправиться в далекую, неведомую им страну. Многие, кажется, сожалели, что положили оружие, и только вид пушек с курившимися фитилями удерживал их в порядке.

Остановившись около новороссийцев, он пустил полк с места в карьер развернутою линиею, потом спешил и произвел небольшое стрелковое учение в присутствии иностранцев. Поблагодарив еще раз драгунов, главнокомандующий пересел в коляску и отправился домой; отряды стали расходиться но своим позициям.

В самый Карс вступили только войска, назначенные заменить турецкий гарнизон, а именно: два баталиона Рязанского и баталион Тульского егерского полков, с легкой батареею кавказской гренадерской бригады. Полковник де-Саже был назначен временным комендантом крепости.

Были сумерки, когда мы возвратились в свои землянки, и дежурный эскадрон сейчас же пошел на аванпосты. Ночь была холодная, ненастная. Сквозь мглу тускло мерцали огни в Азат-Кеве, разложенные турецкою армиею; там же стояли бивуаками наш эскадрон и часть пехоты, для предупреждения каких нибудь беспорядков и побегов. Однако, разъезды наши, ходившие по всем направлениям, поминутно натыкались на мертвые тела турецких солдат, вероятно пытавшихся пробираться на родину. Вообще смертность между турками была значительная, и в первую же ночь умерло несколько десятков человек; поэтому их спешат отправлять большими партиями в Тифлис, и каждую партию конвоирует эскадрон новороссийских драгунов с небольшою частью пехоты.

Рассвет следующего дня озарил над цитаделью Карса русский флаг, и русские пушки загремели с карсских батарей, облитых нашею кровью. Армянское народонаселение ликовало, думая видеть в этом залог падения оттоманского владычества, столько веков тяготевшего над ними.

В Карсе досталось нам 130 крепостных и полевых орудий, 12 полковых и 18 баталионных знамен и все казенное имущество. Сверх того найдено несколько знамен, спрятанных во вьюках отправлявшихся на родину лазов.

18 числа генерал-адъютант Муравьев принимал поздравления со взятием Карса, а 20-го в главном лагере отслужено благодарственное молебствие и с крепости загремел сто один пушечный выстрел. После молебствия совершена панихида по убитым 17 сентября. Тела русских до сих пор еще не были прикрыты землею, и на это кладбище сбегались стаями собаки. Тульский егерский полк назначен собрать бренные останки наших братий и предать их земле со всею военною почестию.

26 ноября из Азат-Кева отправилась последняя партия пленных турок. Турецкие генералы и Вильямс уехали несколько ранее. Один только Керим-Паша продолжает жить у нашего главнокомандующего. Мы несколько раз встречали этого храброго генерала. Его высокий рост, сгорбленный годами стан и длинная белая борода невольно останавливали на себе внимание. В турецкой армии он носил название «баба» — дедушка, и в Карсе занимал важный пост по управлению войсками: он был второе лицо после мушира. И мушир, и Керим-Паша были знакомы с нашим главнокомандующим еще в то время, когда в 1833 году генерал Муравьев стоял в Константинополе с русским десантом. Двадцать два года не виделись они, и вот судьба свела их на грозном поле сражения.

С фронта города тянутся полевые укрепления, соединенные бруствером точно так же, как на Шорахе и Чакмахе.

Самый город высится уступами по склону утеса, на вершине которого стоит цитадель, выстроенная в лучшие времена старой Турции султаном Мурадом. Эта цитадель представляет несколько оград, фланкированных башнями. Вид с нее во все стороны превосходный. На правом берегу Карсе-Чая, начиная от Карадахской горы, стелется широкая, немного холмистая равнина до самой русской границы; на левом берегу, одни выше других, тянутся горные возвышенности и замыкаются хребтом Саганлука, который, в снеговой одежде своей, величественно поднимается на самом горизонте.

Постройки в городе каменные, в азиатском вкусе; улицы вымощены, но тесные и извилистые. Лавки были открыты и наполнены английскими товарами. Мы заходили в несколько кофеен; все они грязны и дурно выстроены. Нам подавали густой черной кофе в микроскопических чашечках.

На валах мы видели кучи турецкого оружия. Часовых около него еще не было, а потому лучшие английские штуцера перешли в руки наших духанщиков-маркитантов и, по весьма умеренной цене, под секретом, продавались офицерам.

Кампания кончилась. Карсский пашалык переименован в Карсскую область, и начальником ее назначен генерал-маиор Лорис-Мелихов, с правами гражданского губернатора в военное время. Лучшего выбора сделать было невозможно. Лорис-Мелихов знал туземные языки, знал нравы и обычаи народа и, несмотря на неприязненное расположение к нам в первое время жителей, успел сохранить между ними порядок и спокойствие и впоследствии действительно заслужил их общую любовь и благодарность.

Собственно же карсский гарнизон, под командою полковника де-Саже, составился из двух баталионов Грузинского гренадерского полка, баталиона лейб-эриванцев, двух баталионов Тульского егерского полка и сотни донцов No 35 полка, назначенной содержать заставы в укреплениях нижнего лагеря на Шорахе и Чакмахе, для предупреждения побегов больных турок, оставшихся в госпитале, в числе около двух тысяч.

_________________________

В заключение моих воспоминаний прибавлю, что Государь Император, получив донесение о взятии Карса, в рескрипте на имя главнокомандующего выразился: “Поручаю вам передать мое искреннее спасибо всех войскам, участвовавшим в блокаде Карса. Я ими горжусь, как гордился всегда кавказскими молодцами!»

ДРАГУН.