ВОСПОМИНАНИЯ О ЗАКАВКАЗСКОМ ПОХОДЕ

1854-1855 ГОДОВ

(«Военный Сборник» 1863 года, No 1)

III.

Кавалерийский отряд графа Народа, стоял у подножие Каныкейской возвышенности, замыкающей с южной стороны карсскую равнину. Бедная, полуразвалившаяся деревушка, со смешанным армяно-турецким населением, лепилась кое-как к горам и неприветливо глядела на нас своими черными саклями, как будто обозженными пожаром. Широкое ущелье прорезывает с юга, на север эти каменистые горы и служит сообщением карсской равнины с равниною по ту сторону возвышенности. Берега ущелья круты, обрывисты и усеяны огромными камнями, которыми так богаты здешние окрестности.

Новороссийский драгунский полк, за исключением второго дивизиона, отправленного временно в отряд генерала Бакланова, расположился в ущелье возле чистой, но неглубокой речки, образовавшейся из слияния горных ключей; впереди нас бивуаки линейного казачьего полка с его конною батареею, на правой возвышенности штаб графа Нирода, на левой вагенбург, под командою генерал-маиора Шонерта.

Здравствуй, храбрый наш герой,
Разудалый граф наш Нирод!
Про тебя, ей ей, нестыдно
Песню звонкую сложить!...

Пили потом за здоровье старика полкового командира, пили за всех вместе и за каждого порознь. Было весело, как только может быть весело в тесном полковом кружку, соединенном крепкими узами дружбы и товарищества.

Это было утром, а после обеда вдруг поднялась тревога: четыре эскадрона новороссийцев, с четырьмя орудиями, на рысях двинулись верст за восемь от своего лагеря. Говорили, что мы идем для прикрытия линейцев, которых будто бы турки хотят отрезать. Дело в том, что турецкая кавалерия, выдвинувшись из нижнего лагеря на мелик-кейскую дорогу, показалась на фланге у линейцев. Князь Витгенштейн, послав к нам просить подкрепления, сам начал отдаваться с полком вправо к стороне Александраполя и потянул за собою туда турецкую конницу.

В Каны-Кее, в это время, стояли только два дивизиона драгун с конною батареею:, все остальное было занято очередною службою на аванпостах, в разъездах и в прикрытии фуражиров. Казачий полк Петрова еще не приходил из Чавтли-Чая; поэтому граф Народ, выступая на тревогу, уведомил корпусного командира запискою, что Каны-Кей остается без всякого прикрытия.

С приближением наших дивизионов, турки, опасавшиеся быть отрезанными от Карса, отодвинулись назад. Мы выстроились противу них, и граф, приказав казакам идти вперед. предупредил их, что останется наблюдать за турецкой кавалерией до тех пор, пока полк не скроется из виду. Но, еще казаки виднелись на горизонте, как позади нас раздалась ружейная перестрелка. Первое, что бросилось в голову, это возможность нападения баши-бузуков на наш беззащитный лагерь. Озадаченные, встревоженные, мы бросились назад и на полных рысях понеслись к Каны-Кею. Подходя к нему, увидели небольшие кучки баши-бузуков, скакавших по разным направлениям. Приказано было торопиться. Прошли еще с версту и наткнулись на баталион пехоты, прибывший сюда из бриммеровского отряда. Этот баталион поспел вовремя, потому что турки, кинувшиеся было к нашим палаткам, заметив его. повернули назад.

На другой день получено известие, что линейцы прибыли благополучно в отряд Бакланова, а вместо их выступил к полку находившийся там 2-й дивизион, только что возвратившийся тогда из летучки, где он имел случай заслужить особую благодарность генерала Бакланова. К сожалению, мне неизвестны подробности этого замечательного движения, и я ограничиваюсь повторением того, что удержалось в моей памяти из рассказов товарищей.

Вся цель заключалась в том, чтобы выманить хоть часть гарнизона из крепости и разбить его в поле. Для этого генерал Бакланов, выступив на ардаганскую дорогу, несколько дней ходил по горам, выбирая для ночлегов самые неудобные позиции. Турки, однако, махнули рукой на свои сообщения и не шли из крепости. Бакланов подвинулся еще ближе к Карсу и остановился ночевать в котловине, окруженной с трех сторон горами, неприступными со стороны нашего фронта и удобовосходимыми со стороны неприятеля. Позади отряда лежали глубокие овраги, через которые отступать с артиллерией было бы невозможно. Напрасно частные начальники представляли все неудобства выбранной позиции.

— Турки следят за нами, ваше превосходительство, говорили они: — и, узнав что мы стоим в ложбине, откуда нельзя ни напасть на неприятеля, ни отступить от него, непременно сами нападут на нас!

Подобными распоряжениями руководствовались и прежние летучие отряды, ходившие под командою этого неутомимого генерала. Бывало, несколько раз в ночь он сам слетает на аванпосты, сам обойдет весь лагерь, правда, не надевая формы, а попросту в одной рубашке, часто босиком, но за то ничего не проглядит его орлиный взгляд, все заметит, все выследит, и добрый гений его бодрствует нередко один над спящим отрядом.

Проходив несколько дней и все-таки не выманив турок из крепости, смекнувших, чем пахнет подобное дело, Бакланов вернулся в Мелик-Кей и вступил в блокадную линию. Подполковнику Пуццыле со 2-м дивизионом новороссийцев велено присоединиться к своему полку... Но как турки, в последнее время стали выходить на равнину в довольно значительных силах и накануне еще пытались отрезать линейцев, следовавших по этой дороге, то из нашего лагеря выслан был на встречу к нему дивизион драгун. Селение Мешко назначено пунктом их соединения.

Не знаю почему, но, прийдя в Мешко, дивизионер выслал только разъезды, и когда убедился, что неприятель стоит в своих укреплениях, возвратился в лагерь. Говорят, будто слово Мешко было принято им за слово не мешкать, т. е., сделав поиск, немедленно возвратиться. Правда ли это, не ручаюсь. Чтобы поправить ошибку, выслали по тому же направлению 1-й дивизион подполковника Яковлева, который, двинувшись на рысях, прибыл как раз в то время, когда со стороны Мелик-Кея подходил 2-й дивизион. Турки действительно не вышли из крепости, и наши эскадроны благополучно возвратились на каны-кейскую позицию.

У нас давно носятся слухи, что Персия намерена выставить свой корпус, чтобы заставить нас снять блокаду Карса, подобно тому, как австрийцы, выставив свою армию, заставили снять осаду Силистрии. На возвратном пути из Петербурга, Кассим-Хан намерен посетить наш лагерь. Но найдет ли он его под Карсом? Здесь все уверены, что крепость не продержится долго.

Вчера, 9-го августа, вернулись оттуда наши лазутчики, и все говорят одно и то же: в гарнизоне появилась холера. У турок теперь пост рамазан, и пост в тесном смысле слова, потому что, с открытием блокады, подвоз съестных припасов совершенно прекратился, провиянт приходит к окончанию. Хлеб начинают уже отбирать у жителей силою.

Однако, вместе с этим получено известие, что гарнизон намерен отпраздновать праздник курбан-байрам каким нибудь блистательным делом и что турки 12 числа решились сделать сильную вылазку на одну какую нибудь часть блокадной линии. В отрядах велено соблюдать осторожность, особенно на рассвете, и с этого же дня, по пробитии вечерней зори, часом ранее обыкновенного в кавалерии седлались лошади на всю ночь.

В последнее время, подобные транспорты стали подходить довольно часто, и к нашей повседневной службе прибавились новые хлопоты: постоянное конвоирование их. Действительно, дорога на всем протяжении от Каны-Кея до Александраполя пролегает по открытой равнине, наблюдаемой только слабыми разъездами нашего отряда, и представляет местность, в высшей степени удобную для летучего нападения неприятельской конницы на обозы, двигавшиеся иногда в числе нескольких тысяч ароб и повозок. Поэтому транспорты ходят с большими прикрытиями, которые получили здесь кавказское название “оказии”.

Впереди баталион пехоты с двумя орудиями; за ним громадный табор разноколиберных повозок, телег, и все это мешается с диким ревом верблюда, с невыносимо неприятным скрипом немазанного колеса грузинской арбы. Хаос звуков слышится еще издали при приближении каравана, напоминающего переселение какого нибудь кочующего народа; в ариергарде опять баталион пехоты и опять две пушки с дымящимися фитилями. Дивизион драгун, накануне приходивший из Каны-Кея в Хаджи-Вали, прикрывает всю “оказию» со стороны Карса.

Для усиления каны-кейского отряда, занятого конвоированием, прибыл из отряда Бакланова пикинерный дивизион Тверского Его Высочества Николая Николаевича полка, для очередной службы с нашими эскадронами, для облегчения же линейцев прикомандированы к ним две сотни донцов.

Утром 11 числа, проезжал через наш лагерь курьер с депешами к главнокомандующему из Крыма. Слух об этом мгновенно облетел все отряды: заговорили, что французы делали второй приступ к Севастополю, отбиты и потеряли до 16,000 человек. Можно себе представить всеобщий восторг наш! Только и речей было тогда, что о Крыме и о крымской армии. Мы думали, что судьба кампании кончена и мировой вопрос разрешился под стенами Севастополя с новою честью, с новою славою для русского оружия. Те, кто держал сторону за Севастополь, гордо подняли головы; те, которые доказывали невозможность сопротивления крепости против правильного хода осады, недоумевали.

Значит, нет больше надежды на спасение Севастополя, и. как всегда бывает в подобных случаях, стали искать причин не в войске, а вне его. Еще суровее поглядывали мы на твердыни Карса, рвались поскорее взять их, овладеть Арзерумом,, обширным караван-сараем английской торговли, и хотя этим подать руку помощи нашим далеким собратьям. Много тогда говорили у нас, многих винили; беспристрастный суд истории должен показать, до какой степени справедлив был суд современников.

Наши летучие отряды перехватили новую почту и каких-то гонцов, пробиравшихся в Карс. Из арзерумских депешей получены достоверные сведения о приготовлениях, делаемых турками к вылазке. Они решаются, ударив на один из наших блокадных отрядов, прорваться к Арзеруму, оставив крепость со всем вооружением в наших руках. Меры предосторожности везде усилены; людям по ночам велено спать одевшись. Удивительно еще, как здоровье людей находится в таком удовлетворительном состоянии; нет даже слухов о болезнях, обыкновенно сопровождающих войны в Азии.

12 числа, несмотря на всеобщее ожидание тревоги, из нашего вагенбурга отправился большой транспорт с провиянтом и 240 черводарских лошадей-в отряд генерала Бакланова, где оказался в нем крайний недостаток. Транспорт пошел окружною дорогою через Мугараджик и Визик-Кев к горе Малые Яглы, где дожидался его другой отряд, высланный из Мелик-Кева.

После такого урока, мы думали, что турки угомонятся; вышло противное. Не удалось на южной стороне, давай выйдем на северную, и на следующий день вышли. Летучие отряды с той стороны засуетились, дали знать, что турки оставляют крепость и из северных ворот выходят в поле. Из главного штаба прискакал кто-то, требует два дивизиона драгун к отряду Ковалевского. Тверские пикинеры и 3-й дивизион нашего полка пошли на рысях. Они присоединились к колонне, выступившей на ардаганскую дорогу, откуда, как оказалось, турки ожидали большого транспорта. Вместе с этим, генерал Бакланов двинулся из Мелик-Кева наперерез их отступлению, но турки, заметив расставляемую им сеть, успели вовремя отодвинуться назад.

Мы полагали, что все кончилось, как вдруг загремела крепостная артиллерия. Каны-кейский отряд живо оседлал, но с аванпостов уведомили, что ничего особенного не происходит. Орудия дали залп по молодцам-охотникам из команды Лорис-Мелихова, которые, рассчитав, что внимание турок отвлечено в другую сторону, кинулись к нижнему лагерю и под самыми его укреплениями отхватили значительное стадо рогатого скота.

Итак, день прошел в суматохе. Ночью опять тревога. Вставай! мундштучь! Мы выскочили из палаток и увидели, что вся южная сторона карсских укреплений горела огнями; ружейная перестрелка, была слышна нам довольно явственно. С аванпостов опять дали знать, чтобы драгуны не суетились: это линейные казаки отправились на свои ночные поиски. С ними был подполковник Петров, достойный преемник отважного Камкова.

17 числа турки снова покусились фуражировать на южной стороне, но граф Нирод, выехавший на тревогу с Новороссийским драгунским полком и двумя сотнями линейцев, заставил их перервать ее с самом начале и возвратиться в крепость.

Теперь все, что успевало прежде пробираться через блокадную линию, должно попадать в руки этого отряда.

Возвращаясь, Али-Бек, командовавший разъездом, заметил в стороне, в глухом овраге, небольшую отару баранов и захватил ее с собою, но, отойдя несколько верст, был настигнут другою конною партией, человек в тридцать, которая погналась за ним. Али-Бек открыл перестрелку и успел, как он говорит, отделаться, хотя и принужден был бросить часть своих баранов. По его показанию, при этом убит один баши-бузук, а под его милиционером тяжело ранена лошадь.

На следующую ночь сотня конно-мусульманского No 3-го полка, возвращавшаяся с разъездов, наткнулась в самоватском ущелье на пятнадцать человек пеших аджарцев, вышедших из Карса с оружием, которые, засев в каменную пещеру, куда курды обыкновенно загоняют свой скот во время непогоды, держались противу них до тех пор, пока не подоспели донцы, прибывшие в конвое отрядного начальника.

В тот же день, 19 августа, захватили еще четырех человек татар, из числа передавшихся к неприятелю с полковником Омар-Беком. Застигнутые в ущелье, они отказались положить оружие и сами добровольно явились к полковнику Шульцу. Им предложили положить оружие- они долго отказывались.

— Мы бы отдали его тебе, отвечали татары с грустью: — но нам жаль нашего оружия.

Им предложили сделать подробную опись ему, с тем, что ежели главнокомандующему угодно будет помиловать их, то оружие возвратится по принадлежности. Тогда татары просили только ходатайства о том, чтобы их не расстреливали.

— Но ежели сардар, прибавили они гордо:— не захочет оказать нам помилования и сошлет в вашу холодную Сибирь, то пускай лучше умрем от пули.

— Где Омар-Бек? спросили их в главном штабе.

— Омар-Бек давно ушел из Карса и живет теперь или в Арзеруме у Вели-Паши, или в Пеняках у Али-Паши, отвечали бывшие милиционеры.

— А зачем Омар-Бек бежал в Карс?

— Аллах биллир. (Бог знает.)

— А вы зачем?

— Начальник бежал, и мы с ним! Омар-Бек был большой начальник.

Более татары ничего не знали. Жаль!... Интересно бы узнать настоящую причину измены, но, по словам их, при Омар-Беке никого не осталось из его бывших милиционеров: они рассеялись по Турции; большинство держится, однако, шайки своего земляка Ишим-Оглы. Полковник Шульц вошел в сношение с кочующими курдами на реке Лавурсан-Чае и с жителями Гокомской долины, кочующими в горах, за Курою. Все сведения, которые могли быть добыты от них, заключаются в том, что в Арзеруме свирепствует холера и корпус Вели-Паши разбегается, что в Пеняках собирается отряд турецких войск, под начальством старого генерала Али-Паши, у которого теперь до 2,500 человек совари-уланов и полторы тысячи баши-бузуков, при четырех орудиях. Слышно, что от Али-Паши ежедневно выезжает разъезд человек во сто, под начальством известного наездника Аслан-Бека, который имеет твердое намерение напасть на самоватский отряд полковника Шульца.

Из Бозгалов, где стоят нижегородцы, каждую ночь высылается в секрет дивизион драгун, вследствие ожидаемой вылазки турецкой кавалерии.

Заговорив о Бозгалах, нельзя не упомянуть об одном происшествии. Каждую ночь выходил оттуда эскадрон для обеспечения бивуака от ночного нападения. Несколько дней тому назад, один из таких эскадронов, под командою капитана Позняка, делая разъезды, подошел под самые крепостные стены. Слыша оклик турецких часовых и боясь привлечь их внимание, он решился провести ночь в соседстве с неприятелем. Выбрав ложбину, люди спешились и прилегли на земле, с поводом в руке. На рассвете, из Карса выехала партия баши-бузуков, и Позняк, опасаясь быть открытым, приказал эскадрону отступать, а сам поднялся на пригорок, желая поближе рассмотреть неприятеля; но в то же самое время, с противоположной стороны холма, поднялись два баши-бузука, и противники столкнулись так неожиданно, что Позняк не успел схватиться за шашку, как турок выстрелил из пистолета и положил его на месте. Все дело произошло в глазах эскадрона, который бросился на помощь к своему командиру, но поднял его уже мертвого.

Граф Народ и подполковник Петров, поднявшись на пригорок, который закрывал от неприятеля наши дивизионы, увидели длинную линию турецкой кавалерии и насчитали 28 эскадронов, стоявших в порядке. Положение наше сделалось крайне опасное: мы не могли ни напасть на неприятеля, ни отступить в виду его, тем более, что на помощь мелик-кейского отряда рассчитывать было нечего. К счастию, в это время прискакали сюда из главного штаба грузинская дворянская дружина и охотники Лорис-Мелихова. Вместе с нашею линейною сотнею кинулись они на правый фланг неприятельской линии, завязали перестрелку, а мы, воспользовавшись этим временем, на рысях ушли к Капы-Кею.

22 августа на аванпосты явились 72 человека перебежчиков. Они объявили, что в ночь выйдет из Карса кавалерия, но им было неизвестно, по какому направлению пойдет она. Вечером лазутчики, пришедшие к полковнику князю Дундукову-Корсакову, подтвердили то же. Из Каны-Кея велено выслать целый эскадрон в разъезд к Мугараджику и Визик-Кеву, куда с противоположной стороны доходили сильные раз езды из отряда полковника Эдигарова, занимавшего с мусульманами алекеандрапольскую дорогу.

Генерал Бакланов, спустившись с мелик-кейских высот, приблизился к крепости. Из Нижегородского драгунского полка, по обыкновению, выслан дивизион на заставу. Очередь на этот раз пала на дивизион подполковника Кишинского.

Расставленные на всех тропинках заставы и казачьи пикеты скоро заметили движущуюся массу. Ее окликнули; но, не получив ответа, пустили ракеты. Ракеты осветили турок. Тогда часть нашей милиции, под командою подполковника Тверского драгунского Его Высочества Николая Николаевича полка, Лошакова, бросившись на неприятеля, сразу разрезала его на две части. Одна ударилась назад к Карсу- другая, в числе 1,200 всадников, рванулась вперед, преследуемая по пятам выскочившим на тревогу отрядом барона Унгерна, и была атакована дивизионом нижегородцев, стоявших в секрете. Из Бозгалов прискакал полковник князь Дундуков-Корсаков с остальными эскадронами своего полка, и бой сделался общим.

В нашем отряде потеря незначительная: в Нижегородском драгунском полку убиты три лошади, две ранены, да несколько оборвалось в кручу, во время преследования. В самоватском отряде убит один милиционер:, тяжело ранен тремя пулями всадник ахалкалакской сотни Акоп Назаретов, и другой шашкою по лицу, один донец и рядовой Белевского егерского полка: в донской сотне ранены две лошади. Несколько милиционеров пропали без вести. Сперва полагали, что они захвачены в плен:, но потом оказалось, что они просто рыскали по окрестностям, обирая убитых турок. Барон Унгерн-Штернберг, после итого дела, не досчитывался целой трети своей милиции, которая начала собираться к нему спустя уже несколько дней после побоища.

Главнокомандующий, на донесении полковника Шульца, написал своею рукою: “очень дельно». В Бозгалы же он ездил сам, чтобы поблагодарить Нижегородский полк за его молодецкую службу. Вот приказ главнокомандующего, отданный по поводу этого ночного дела:

“Лагерь при селении Чавтлы-Чай, августа 24 дня 1855 года.

“В ночь с 22 на 23 августа кавалерия анатолийской армии покусилась сделать вылазку из Карса, с намерением прорваться сквозь нашу блокадную линию, но, встреченная отпором наших, обращена частью вспять, а что успело прорваться, то, будучи настойчиво и дружно всеми нашими, блокирующими с западной стороны, отрядами преследуемо, побито, забрано в плен или рассеялось.

Всех лошадей, отбитых у неприятеля, в числе около 400, и вещи, найденные в турецких вьюках, разрешено продать в пользу войск, участвовавших в ночном бою. С этою целию в отрядах полковников князя Дундукова и Шульца произведены аукционные торги, в первом отряде выручено более 700 рублей, во втором, сколько помнится, не менее этого.

На другой день только и было разговоров, что о ночном сражении. Неудачная попытка прорваться должна была непременно повториться на том или на другом пункте. Отрядам приказали быть в готовности.

23 августа, в ночной разъезд из Каны-Кея назначены: сводный дивизион Новороссийского полка, сотня линейцев, курды и мусульманская милиция, с ракетною командою, под начальством Новороссийского полка подполковника Яковлева. Разъезд этот, расположившись в Мугараджике, выслал небольшие партии к Кизик-Кеву. Поздно вечером, раздался отдаленный гул со стороны Карса. Казачий разъезд, ходивший по этому направлению, открыл турецкую кавалерию и, вскочив в Мугараджик, крикнул: “турки!» Подполковник Яковлев поспешно собрал к себе все разнокалиберные части отряда и приказал пустить ракету.

Было часов 10 вечера. Лагерь начинал засыпать, и только в некоторых офицерских палатках мерцали еще свечи. Вдруг взвилась ракета. Граф Нирод был уже на коне и в казачьем лагере. Он громко крикнул: “казаки, на конь!» и сам повел их марш-маршем, приказав Новороссийскому полку выступать за. ним как можно поспешнее. Поднялась тревога.

— Что такое? спрашивали офицеры.

— Ракету видать, ваше благородие, отзывались солдаты: — должно с Мугараджика пущают.

На темном небе яркою звездочкою вспыхнула зловещая ракета и рассыпалась разноцветными огнями. В это время нам послышался гул, весьма похожий на отдаленный шум горной речки. Ясно, что шла кавалерия, и шла на больших рысях, значительною массою. Полк поскакал с четырьмя орудиями линейской батареи, пикинерный дивизион, обогнав нас, пронесся к Мугараджику вслед за казаками Петрова.

На дороге мы встретили начальника отряда, графа Нирода, и слышали, как он сказал: “турецкая кавалерия хочет прорваться через Мугараджик; его надо занять ранее, нежели турки успеют вскочить в него».

Ночь была темная. Мы скакали без дороги, полем, покрытым на всем протяжении огромными камнями и обломками скал. Объезжать их было некогда, да и бесполезно; скакали напрямик. Но вот и Мугараджик. Мы въехали первые и скоро увидели отряд подполковника Яковлева, стоявший за деревней, в готовности принять на себя первый натиск турок. Казаки Петрова пошли вперед и дали знать, что неприятель отступил.

В лагере мы застали тоже всех на ногах. Оставшиеся четыре орудия были запряжены, возле них стояли 8-й эскадрон нашего полка, сотня линейцев и баталион кавказских гренадеров, прибежавший сюда из главного штаба. Но тревога кончилась, и гренадеры, с песнями, проворно зашагали опять в свой лагерь.

После неудачной попытки, турки, повидимому, отказались от своего намерения и обрекли оставшуюся кавалерию голодной смерти. Каны-кейскому отряду, однакож, велено было стоять настороже.

Число перебежчиков увеличилось до крайности: но как этим самым гарнизон получал возможность держаться долее. то главнокомандующий отдал приказание, чтобы всех людей, являющихся из Карса, задерживать на аванпостах: христиан отправлять в главную квартиру, а мусульман, по снятии с них допроса, обратно в крепость, и несчастных, невзирая на мольбы женщин, на слезы детей, отсылали назад. Блокада всем надоела, и этим средством думали принудить гарнизон к скорейшей сдаче. По слухам, провианта, в Карсе оставалось на один месяц.

Через день, разнесся слух, что приехал турецкий парламентер и долго разговаривал наедине с нашим главнокомандующим. Цель его внезапного посещения оставалась тайною; говорили только, что мушир анатолийской армии, Васив-Паша, присылал предложение пропустить войска из Карса в Арзерум, с оружием и полевою артиллерией, а самую крепость, с ее вооружением, сдать русским. Главнокомандущий предложил с своей стороны безусловную сдачу.

Целая неделя прошла спокойно. Тревог не было; но за то наступили неожиданные морозы. Ночь на 28 августа была особенно холодная; северный ветер выл с ужасною силою, и утром, проснувшись, мы увидели каны-кейские высоты покрытые первым снегом; окрестные горы тоже белели. Однако, часов в девять утра, солнце обогрело землю: снег стаял; по весь лагерь щеголял в теплых сюртуках и шинелях. Солдаты, не имевшие еще полушубков, кутались, как могли, в свои поношенные шинели. Лошади дрогли, потому что попоны пришли в совершенную негодность; на многих лошадях их не было и вовсе. Драгуны давно уже седлали голыми ленчиками или закрывали чем Бог послал.

Часов в 10 утра прискакал драгун с известием, что турки хотят отрезать наши аванпосты. Два дивизиона с четырьмя конными орудиями на рысях двинулись к Мугараджику; но, отойдя верст шесть, получили успокоительное известие, что турки отступают. Оказалось, что они и выходили только на фуражировку; но баши-бузуки слишком близко подскакали к нашей цепи, от которой отделял их только один скалистый овраг.

В самую полночь, Новороссийский полк, с конною батареею, выступил по чавтличайской дороге. В потемках мы перетянулись в брод через Карс-Чай и остановились на левом берегу его. Лагерь уже был разбит. Шумел осенний дождик; ветер жалобно разносил свои стоны по широкому полю; но крепок и спокоен был сон походного человека! ..

Дорога в верхний лагерь поднимается прямо от моста, мимо ставки главнокомандующего, и идет по довольно извилистому и узкому пути, проложенному по крутой возвышенности правого берега.

За отсутствием генерала Ковалевского, граф Нирод назначен командовать войсками в нижнем лагере.

В Каны-Кее остался начальником подполковник Петров; у него теперь всего две сотни своего полка, 2-й эскадрон новороссийцев и пикинерный эскадрон тверцов.

В Бозгалах, под командою полковника Рудановского, состоит всего сотня или две донцов, сотня милиции и дивизион нижегородских драгун, с четырьмя орудиями долотинской батарей.

Вследствие этого полковнику Шульцу приказано подвинуться ближе к Бозгалам и, спустившись с ахканских высот, стать между Самаватом и аулом Сархунли, посылая только денные и ночные разъезды к своему бывшему лагерю. Погода все время стоит ясная. В воздухе заметно потеплело; однако, ночи холодные, и потому делают распоряжения послать в Александраполь за полушубками.

30 августа, в день тезоименитства Государя Императора, было торжественное молебствие и церковный парад от всех войск, входивших в состав главного чавтли-чайского отряда. Главнокомандующий, окруженный своим штабом, молился в палатке; прочие генералы и офицеры стояли вокруг церковного намета, полы которого были подняты. По окончании парада, главнокомандующий, обратившись ко всем присутствующим, сказал:

“Сегодня я жду донесения от генерала Ковалевского; он должен быть уже за Саганлуком и в виду неприятельского лагеря. Бог даст, и я вас сегодня же порадую доброю весточкою.»

И 30-е и 31-е августа прошли, а донесений от генерала Ковалевского никаких не было. Все спрашивали: неужели Ковалевский не разбил турок и они успели отступить, как отступил Вели-Паша от Керпи-Кева? Это было бы досадно, потому что на победе Ковалевского основывались великие надежды — падение Карса.

Между тем, на противоположной высоте за Карс-Чаем показалась значительная толпа, махавшая лам шапками. Оба лагеря кричали “ура!» кто громче! Взвились потешные ракеты, и музыка заиграла народный гимн: “Боже, царя храни!» Не желая отстать, мы вызвали своих трубачей и послали офицера в главный штаб узнать о причине необыкновенной радости.

Через полчаса офицер возвратился

— Ну, что такое, что такое?

— Ковалевский разбил турок под Пеняками, взял четыре орудия и захватил в плен Али-Пашу, начальника этого отряда.

Вот как было дело. В ночь на 29-е августа, отряд генерал-лейтенанта Ковалевского выступил, из нижнего лагеря к Пенякам, где собирался турецкий корпус, под начальством старого генерала Али-Наши. Али-Паша должен был, пробившись через наши отряды, доставить в Карс продовольствие, в числе пяти или семи тысяч вьюков. Нужно было захватить эти вьюки. Сделав с пехотою, менее чем в двое суток, около 120 верст по каменистым и трудно проходимым горным тропам, генерал Ковалевский неожиданно очутился перед лагерем Али-Наши. Казаки сбили турецкие аванпосты.

Нижегородские эскадроны, несмотря на то, что шли на рысях, все-таки опоздали в дело, которое и начали, и окончили одни молодцы-линейцы, отбившие еще у турок одно знамя и весь лагерь с богатою добычею.

Едва окончилось дело под Пеняками, генерал Ковалевский быстро двинулся с своим отрядом к северу на селение Панжрут, где, по слухам, тоже стояло турецкое войско. Рассчитывая напасть на него с тыла и отбросить в Гельский санджак, Ковалевский уведомил о том главнокомандующего.

Поэтому в ночь на первое сентября у нас были сделаны следующие распоряжения:

Полковник Шульц, усиленный донскими казаками из отряда полковника Рудановского, немедленно выслал две сотни донского No 4 полка, под командою подполковника Болдырева, в разъезд по направлению к Гокаму и по течению рек Куры и Лавурсак-Чая. Для указания дороги, при подполковнике Болдыреве находилось 25 человек милиционеров, которым хорошо была известна гокамская долина.

Генерал-маиор Базин, стоявший в Мараге и усиленный тоже двумя сотнями из отряда полковника барона Унгерн-Штериберга, послал сильные конные партии частию тоже к Гокаму, а частию к Ардагану, через Уч-Килису.

Один дивизион Новороссийского драгунского полка из главного отряда перешел в Бозгалы, для усиления полковника Рудановского.

С наступлением сентября месяца положение турок сделалось еще хуже; с разбитием Али-Паши наши отряды, ничем не развлекаемые с тылу, сосредоточили все свое внимание на одном Карсе.

2-го сентября, часов в одиннадцать ночи, в главном отряде услыхали пушечные выстрелы со стороны Карадага. Новороссийский драгунский полк, с грузинскою дворянскою дружиною, пошел в ту сторону. Мы уже огибали Карс, как кто-то прискал с известием, что турки вышли противу Каны-Кея: нас повернули на ту дорогу, по за Чавтли-Чаем остановили опять: из каны-кейского отряда дали знать, что это казаки тревожили ночное отдохновение турок. “Вставайте проворнее, вставайте! Молитва лучше сна!” кричали они.

Мы пошли назад. Ночь была лунная, тысячи звезд ярко горели на темно-синем небе. Грузины заметили какого-то всадника и, думая схватить курьера, понеслись за ним целою сотнею. Долго мы любовались их бешеною скачкою, пока турок, вскочивший в аул, не скрылся между развалинами.

Через день после этого в Каны-Кее заметили, что множество турок вышли из Карса пасти лошадей. Линейцы Петрова выехали вперед. Турки попробовали огрызнуться. Вызвали драгун; но едва новороссийские эскадроны показались за Карс-Чаем, турки присмирели и отодвинулись к Карсу.

В этот же день, вечером, возвратилась из-за Саганлука колонна генерала Ковалевского, оставив по пути в Бозгалах, по прежнему, князя Дундукова, с Нижегородским полком. Али-Паша поместился в суконной палатке, разбитой около ставки главнокомандующего. Тут же на площадке поставили четыре орудия, знамя и штандарты, отбитые линейными казаками. Все остальные пленные, в числе около четырехсот человек, и восемь офицеров отправлены в вагенбург.

Во время молебствия, когда все преклонило колени и слышалось только тихое и мерное чтение благодарственной молитвы священника, раздался топот, и прискакавший казак подал какую-то записку. Записка была от начальника каныкейского отряда, извещавшего, что вся турецкая кавалерия вышла из Карса и стоит на равнине. Начальник штаба тут же доложил об этом главнокомандующему. Главнокомандующий. пробежав записку, подал ее корпусному командиру, а генерал Бриммер передал графу Нироду. Молебствие еще не кончилось, а граф, с двумя дивизионами новороссийцев, проскакал уже мимо церковного намета. С прибытием драгун, турки отодвинулись. Мы были убеждены, что они выходили на простую фуражировку; однако, линейцам и нашим дивизионам велено оставаться на коне.

В этот день были имянины нашего полкового командира, и все офицеры, после парада, отправились к нему на походный завтрак. Посреди довольно обширной палатки, во всю длину ее, был накрыт стол; но молодежь, разобрав тарелки по рукам, расположилась бивуаками возле шатра, на вольном воздухе. Уже принесли жаркое, блюдо, как известно, предшествующее шампанскому, многие уже расправляли усы, как вдруг выстрел, другой, третий, и пошла писать крепостная артиллерия. Гремел Чакмах, довольно молчаливый в прочее время. Едва послали приказание седлать, на всякий случай, лошадей, как к палатке прискакал запыхавшийся линеец.

— Здесь начальник отряда? спросил он.

— Здесь. Что такое?

— Ваше сиятельство! турецкая кавалерия пошла на Мугараджик, крикнул линеец, не слезая с коня.

Разумеется, тревога. Обед бросили; стол впопыхах опрокинули, и еще два дивизиона нашего полка, захватив с собою мимоходом дивизион линейной батареи, поскакали из лагеря.

Тесня и давя друг друга, выскочили мы по узкой дороге на крутую возвышенность правого берега и на рысях пошли к Мугараджику, куда также проскакали курды и грузинская дворянская дружина. Впереди нас шла жаркая перестрелка; поле пестрело баши-бузуками, линейцами и милиционерами. Мы прошли мимо их до самого Каны-Кея, но нигде не встретили неприятеля.

Турки заметно трусят драгун: после кюрюк-даринского сражения, им как будто совестно смотреть нам в глаза. Теперь они зовут нас: “аскер-адашляр”— военные люди, а, помнится, было время, когда они величали нас попросту “черными буйволами”. Не по шерсти была кличка!

Большая тревога кончилась незначительною потерею с обеих сторон; впрочем, в казачьем полку сотник Раздольский тяжело ранен пулею в грудь навылет. Мы видели, как его, бледного и окровавленного, вывозили казаки из дела.

Солнце тихо опускалось за арзерумские горы, когда мы вернулись в лагерь. Здесь ожидало нас новое неприятное известие. В Бозгалах, где стоял отряд князя Дундукова-Корсакова, показалась холера. Сперва даже распустили слух о чуме, занесенной будто бы с вещами, награбленными в пенякском лагере. По счастию, не оказалось никаких признаков ужасной болезни, заклейменной у русского народа страшными словами мора и черной немочи. Холерные же припадки хотя и оканчивались иногда смертью, но не имели большого нравственного влияния, потому что больным оказывалось всевозможное пособие.

Солдатам приказано отпускать пять раз в неделю по доброй чарке водке, с тинктурою доктора Иноземцева, и болезнь с первых же дней начала заметно ослабевать.

6 сентября подул холодный ветер, и с самого раннего утра пошел проливной дождик. 4-й дивизион Новороссийского драгунского полка до свету выступил в верхний лагерь, откуда пойдет в Тифлис конвоировать турок, захваченных под Пеняками. 3-й дивизион остается на этой же позиции, при отряде Ковалевского. Прочие эскадроны (за исключением 2-го, занимавшего по прежнему Каны-Кей), перешли к Мутараджику.

Первым делом по приходе на новую позицию было послать фуражиров за сеном. Их отправили, без прикрытия, в безопасное место, находившееся в тылу нашего отряда. Первый блин, да и тот комом! фуражиры вернулись в разброд: кто ночью, кто на следующее утро, а кто и в полдень, точно флот, потерпевший кораблекрушение.

Несколько повозок поломано, две подъемные лошади пали от изнурения. Начальник фуражиров отговаривался совершенным истощением и худобою лошадей и дурным состоянием дорога, от проливного дождя, шедшего весь день и всю ночь. Лошади-то действительно были худы, но, кажется, наши фуражиры рассеялись, напуганные тревогою, потому что в этот день из Каны-Кея выходили линейцы Петрова и 2-й эскадрона нашего полка.

Стало быть, на фуражировки надо посылать с прикрытием, тем более, что получено известие, будто турецкие артиллерийские лошади, в числе около пятисот голов, должны быть выпущены из Карса. Говорят, однакож, что они пойдут на самоватское ущелье. Отрядам полковников князя Дуидукова и Шульца, приказано стоять настороже.

9 сентября в Мугараджике произошла тревога. Из Каны-Кея прискакал казак и говорит: “наши пошли к Карсу: хотелось им отрезать турецких фуражиров да, посмотреть мимоходом, не попадется ли где травка, так ее бы выщипать, чтобы и не соблазняла уж баши-бузукские зубы, а то ведь и причина-то вся ежедневных тревог да потасовок из-за травы из-за этой». Турки приняли это посягательством на свою собственность, крепость открыла огонь, и казакам пришлось послушать жужжание турецких ядер.

В полден сильная канонада с Карадага, вечером со всей крепости. В главном штабе засуетились, полагая, что произошло серьезное дело в одном из блокадных отрядов, окружающих Карс с северо-восточной или южной стороны. Мы думали, что дело идет в Каны-Кее или в отряде Бакланова. Посланные охотники Лорис-Мелихова возвратились с известием, что все отряды стоят спокойно, а турки стреляют холостыми зарядами: вероятно, у них праздник.

Наши милиционеры, однакожь, толкуют, что по мугамеданскому календарю праздника нет. “Не к добру это!” повторяли тогда многие.

На следующий день явились перебежчики.

— Почему вы стреляли вчера? спрашиваем их.

— Наши радуются победе над вами.

— Какой победе?

— Французы отняли большой город у русских, отвечал один простодушно.

Большой город — был Севастополь! Итак, Севастополь пал, похоронив под своими развалинами громадную цифру из его доблестных защитников. Самолюбие наше было задето крепко: не хотелось верить тому, чему уже следовало поверить! Вильямс каким-то путем успел получить официальные депеши из Арзерума об этом радостном для союзников событии. Турки уверяют, что Омер-Паша теперь непременно заставит нас снять блокаду Карса и возьмет Тифлис.

Через несколько дней, русские газеты привезли подтверждение горькой истины: Севастополь пал, а Омер-Паша уже отправляет передовые войска к Кутаису. Положение наше под Карсом становится незавидным. “Хотя бы штурму велели сделать, говорили между собою солдаты. Уж по крайности бы покончить разом, чем тянуть-то этак!”

Но о штурме нет никаких сведений....

ДРАГУН.

(Окончание в следующем нумере.)