ВОСПОМИНАНИЯ О ЗАКАВКАЗСКОМ ПОХОДЕ

1854-1855 ГОДОВ

(«Военный Сборник» 1863 года, No 1)

II.

В отряде стали носиться слухи о блокировании крепости. Линейные казаки и кабардинцы небольшими партиями, и целыми сотнями, перебираются за Карс-Чай, рыскают по обеим сторонам арзерумской дороги, перехватывая курьеров и транспорты, пробирающиеся в Карс с жизненными припасами. Движение нашего корпуса, охватившего Карс с южной стороны, и истребление ардаганских магазинов поставило крепость в затруднительное положение. Действительно, заняв арзерумскую дорогу, мы отрезали анатолийскую армию от ее главных складов по ту сторону Саганлука; малые же транспорты редко ускользают от бдительности казачьих разъездов. Мы ходим по всей стране свободно.

8 июня, утром, линейцы перехватили большой транспорт в окрестности самого Карса, а перед вечером другой. Так как им приходилось возвращаться мимо крепости, то из лагеря выслали для их прикрытия небольшой кавалерийский отряд.

В ту же ночь вышел из Мугараджика еще кавалерийский отряд с генерал-маиором Баклановым для поисков на другую сторону Карса. Он доходил до селения Чубухлы. лежащего почти у подножья Саганлугского хребта, и, истребив найденные там значительные запасы ячменя и сухарей, возвратился в лагерь.

Куртинский полк делал поиски свои за Саганлуком.

Наши милиционеры одушевлены особенно воинственным духом. Несколько дней тому назад, небольшая партия их выбрала темную ночь и пробравшись милю сторожевых пикетов турецкой кавалерии, унесла из лагеря две остроконечные палатки. Говорят, что они просили даже позволения пробраться в Карс и взорвать пороховой погреб. Им отказали. Не скрывалось ли в этой просьбе какой нибудь задней мысли? С ними надо быть осторожнее; пример их полковника, Омар-Бека, перебежавшего на днях в Карс с двенадцатью милиционерами, невольно бросает тень подозрения на его сослуживцев.

Курды тоже докучали главнокомандующему своими просьбами, хотя эти просьбы и не были так воинственны, как милиционеров: они просили дозволения пограбить богатые селения в окрестностях Арзерума, и хотя, просьба их была чистосердечна и вовсе не таила в себе никакой задней мысли, однако и им отказали. Курды, не подозревавшие, чтобы в грабеже могло скрываться что нибудь нехорошее, остались недовольны резолюцией сардаря.

Через день после рекогносцировки, весь корпус поднялся с своего места и, подвинувшись влево верст на десять, остановился у селения Капы-Кия. Позиция эта. расположенная на высотах. командующих окрестною местностию, была крепка и выгодна для обороны. Вероятно, мы не без цели переменили открытую мугараджикскую позицию.

С рассветом выступил генерал-маиор Бакланов и пошел по тому же направлению с 4-м и 5-м дивизионом Нижегородского полка и частью милиции; в одиннадцать часов утра тронулись за, ним и главные силы.

На. переправе через Карс-чай, в каком-то армянском селении, главнокомандующий смотрел войска. Мы, сделав в этот день значительный переход, в другой раз переправились через Карс-чай и остановились на левом берегу его бивуаками, вблизи бедного селения.

Здесь, при открытии кампании, стоял небольшой турецкий отряд. Турки, по страсти своей окапываться, начали было возводить земляные укрепления, но, узнав о приближении наших войск, отступили так быстро, что даже Бакланов, с передовым отрядом, не застал здесь ни одного солдата.

Драгуны и милиционеры, которых влекло любопытство посмотреть, что делается в селении, были встречены такими огромными роями рассвирепевших пчел, что принуждены были искать спасения в бегстве.

Помню, как мимо нас проскакал один милиционер: его голова, шея, руки и лицо были буквально облеплены пчелами. Несчастный кричал, отчаянно отмахивался, но ничего не мог сделать и нашел спасение только в ближней речке, куда вскочил вместе с конем и раза три окунулся в воду.

В Кара-Кургане мы тоже нашли большие запасы муки, печеного хлеба и сухарей, ячменя, пшеницы и даже артиллерийских снарядов. Передовой отряд Бакланова захватил несколько ароб с рогатым скотом, прибывших сюда перед нами за провиянтом из Карса.

Эти запасы пришлись кстати, потому что семидневный провиант, находившийся у людей, разумеется, израсходовался гораздо ранее, и солдаты уже голодали. По оплошности, даже у офицеров к концу похода не оказалось ни одного сухари и их покупали за большие деньги у более запасливой пехоты. Немедленно были посланы особые команды забирать из магазинов все, что попадется под руку, и тащить к эскадронным котлам. Продуктов брали сколько хотели, или, точнее сказать, сколько каждый мог унести на себе.

Эта экспедиция сохранилась в солдатской песне, сложенной нашими драгунами, побывавшими на Кавказе. В песне есть куплет, характеризующий этот эпизод нашего саганлукского похода:

Там мука, крупа, пшеница;
Да все это нипочем,
Да все это нипочем,
Без рассчету волочем.

На следующий день, граф Нирод ходил с Новороссийским драгунским полком в Зевин, богатое местечко, на большой арзерумской дороге, верстах в восьмидесяти от самого города, замечательное своими живописными окрестностями. На противоположном берегу речки, при которой стоит Зевин, возвышаются мрачные развалины — замок или крепость, не знаю: распросить было некого, да и некогда; мы только зажгли турецкие магазины и вернулись в Кара-Курган. В Кара-Кургане всех нашли в больших хлопотах: отряд сейчас выступает обратно; нам дали только небольшой роздых, и мы, вместе со всеми, выступили к Саганлуку, вслед за нами запылали Кара-Курган и Ени-Кей. Их зажгли потому, что не могли забрать всех запасов, приготовленных турками. Жаль было смотреть на богатые селения, объятые пламенем. Красное зарево стояло на вечернем небе; черные клубы дыма высокими, крутящимися столбами поднимались кверху и над нашими головами сгущались в облака. В воздухе пахло гарью.

На следующий день мы перешли хребет и ночевали на противоположном склоне его. Место было превосходное: под нашими ногами протекала быстрая горная речка, кругом шумели дремучие леса. И вечер был упоительно хорош: ясный, тихий. Последние лучи потухавшего солнца играли красноватым отблеском и на штыках пехотных ружей, составленных в длинные козлы, и на медных орудиях артиллерии. А там, далеко, далеко внизу, в зеленой чаще молодого кустарника, чернелись драгунские коновязи, мелькали флюгера пик, а еще ниже рисовался живописно разбросанный бивуак милиционеров.

Когда стемнело, по всему протяжению бивуачной линии разложились чудовищные костры; красноватое зарево, вспыхнув, мгновенно разлилось по темно-синему небу и осветило темные вершины леса. В разнообразных положениях, поодиночке и целыми группами, лежали офицеры и солдаты около бивуачных костров; разговор шел оживленный: войска только что узнали о блистательной победе крымской армии.

Нет! чаще и чаще вспоминается нам теперь славное время кюрюк-даринского похода. Бывало, выедет Бебутов, и долго не умолкают приветственные крики, переходя из баталиона в баталион, из эскадрона в эскадрон, из сотни в сотню. И солдаты весело смотрят в лицо своего доброго начальника... Тогда мы садились на лошадей с удовольствием, шли вперед бодро и щеголяли удалью....

Наконец, утром 24 июня, мы добрались до своего вагенбурга. Отряд князя Гагарина стоял спокойно; ни он противу турок, ни турки против него не предпринимали ничего. По приходе на позицию, мы были обрадованы новою вестию — о победе полковника князя Орбелиани на границе Ольтинского пашалыка с ахалкалакским участком. Все дело вышло из того, что турки хотели пограбить наши пограничные деревни; но князь Орбелиани сам перешел границу и напал на турецкий отряд.

В это же время получено было известие из Эриванского отряда генерала Суслова, что Вели-Паша, встревоженный нашим движением за Саганлук, снялся с позиции при Топрах-Кале и отступил на большую арзерумскую дорогу к Керпи-Кеву так быстро, что Суслов едва мог настичь и разбить часть его кавалерийского ариергарда.

Но прежде нежели говорить о действиях против Карса с этой позиции, вернемся к нашему саганлукскому походу. Когда, после истребления турецких магазинов, отряд возвращался на плоскость, на западной покатости Саганлукского хребта остался особый летучий отряд, под командою полковника Нижегородского драгунского полка князя Дундукова-Корсакова. Этот отряд был составлен из четвертого дивизиона нижегородцев, двух сотен линейных казаков, двух сотен кабардинцев, части армянской милиции и около полусотни курдов.

О действиях этого летучего отряда, составивших особый эпизод в нашей кампании, я хочу поговорить подробнее.

Отряду было поручено наблюдать за переходами через Саганлук и удерживать в покорности тамошнее население. Поручение это, возложенное на лицо, выбранное самим главнокомандующим, было столько же трудное, сколько и опасное, потому что отряд был гораздо ближе к неприятелю, чем к нам, отделенным от него лесистым Саганлукским хребтом.

Слухи о таких отважных действиях небольшого русского отряда скоро дошли до Вели-Паши, стоявшего в то время уже в Керпи-Кеве. Он вознамерился принять серьезные меры для уничтожения этого отряда, а между тем и князь Дундуков решился на чрезвычайно смелое и рискованное предприятие, полагаясь на мужество своей кавалерии: положено было оставив настоящую позицию, пробраться в окрестности самого Керпи-Кева, чтобы нечаянным появлением там произвести еще сильнейшее впечатление на умы жителей и, главное, сбить с толку турецкого военачальника.

Зарыв в ханах ячмень и все припасы, находившиеся при отряде, чтобы сохранить их к возвращению, князь Дундуков налегке выступил в поход. Пошли напрямик. Проводник-курд ехал впереди и вел без дороги; отряд пробирался в один конь сквозь дремучие дебри вековых сосен, то спускался к пропасти, то карабкался по горным тропинкам и скалам, однако шел быстро: его составляла одна кавказская кавалерия, привыкшая к подобным переходам.

Перед вечером, спустившись в долину, мы перешли большую дорогу, ведущую из Карса в Керпи-Кев, и снова стали подниматься на противоположные горы. Там, в густом лесу, остановились на привал. Велено было соблюдать всевозможные предосторожности, чтобы не подать о себе известия жителям, скитавшимся еще по лесам и живущим в селах, разбросанных по горным отлогостям Саганлука. Преждевременное открытие нашего движения могло иметь неприятные последствия для отряда, застигнутого посреди такой местности.

Поручив свой отряд полковнику Шульцу, князь Дундуков-Корсаков, в сопровождении только линейного казачьего конвоя, спустился еще ниже с гор и поехал в самый город. Жители, узнавши, что в двух верстах стоит русский кавалерийский отряд, пришли в смятение. Распустив слух, что отряд простоит здесь долго, князь Дундуков вернулся из Миледузе и немедленно послал охотников в главный штаб с донесением о своем движении, подтвердив им ехать как можно осторожнее, чтобы где нибудь не наткнуться на баши-бузуков.

Между тем, люди наскоро сварили ужин, поели, дождались ночи и, разложив большие костры в котловине, чтобы ввести в заблуждение турецкие разъезды и самих жителей, тихо поднялись опять на горы. Ночь была темная; продолжать движение без дороги, посреди страшных обрывов, стало невозможно. Князь Дундуков решился ночевать на вершине горы. Люди, спешившись, держали лошадей в поводу, и отряд был в ежеминутной готовности к бою.

Один турок скакал на белом арабском жеребце. За ним гналось несколько кабардинцев; но напрасно стлались по земле добрые черкеские кони: они не могли догнать его даже на ружейный выстрел. Всадник выскакивал уже из котловины, как вдруг казаки перерезали ему дорогу; он проскользнул между ними и пустил коня во весь дух прямо на гору, где скрытно стояла другая казацкая сотня. Добрый конь, почуяв что-то недоброе, круто повернул в сторону. Тогда князь Дундуков, давно обративший внимание, на. эту необыкновенную лошадь, послал казаков с приказанием не стрелять, а захватить баши-бузука живым. Казаки, пробравшись ложбинами, вдруг выскочили на него со всех сторон. Любо было глядеть, как белый конь вился между нашими всадниками, кидаясь то вправо, то влево, и наконец проскочил между двумя казаками, едва-едва не схватившими его за поводья. В это самое время один линеец выстрелил в догонку, и белый конь вдруг укоротил бег. Тогда только казаки догнали и взяли в плен турецкого наездника. Он оказался купцом, ездившим в Мекку на поклонение гробу Магомета; там он и купил эту чудную лошадь. Но, к сожалению, рана ее оказалась неизлеченною: пуля перебила заднюю ногу и глубоко засела в кости.

Тем временем бой прекратился. В руках кабардинцев осталось баши-бузукское знамя, пожалованное впоследствии главнокомандующим черкесским сотням, на память славного боя. Сверх того нам досталось множество оружия, оседланных лошадей и до ста человек пленных. На месте сшибки лежало сорок тел; но потеря турок была гораздо значительнее, судя потому, что много трупов находили потом жители в кустах и оврагах, куда, вероятно, скрывались раненые.

Смерть храброго осетина была отмщена. Сделав небольшой привал на месте побоища, летучий отряд пошел обратно к Вардосу. Дорога была гористая, но довольно удобная и широкая. Впереди отряда вели пленных, за ними кабардинцы везли своих раненых и тело убитого офицера. Нижегородский дивизион шел в арьергарде. Проходя через одно ущелье, драгуны заметили в кустах что-то красное; подъехали поближе и увидели умирающего баши-бузука. Это был тот самый высокий наездник, в красном плаще, который убил храброго Нах-Арганукова и в свою очередь был смертельно ранен его молодым племянником. Несмотря на свои ужасные раны, он имел еще довольно силы, чтобы отползти на такое дальнее расстояние. Но приказанию полковника Шульца, драгуны его подняли и кое-как довезли до места, где отряд расположился на отдых.

Когда пленные узнали об этом, непритворный ужас выразился на их лицах; они не хотели верить, чтобы нашлась рука, которая могла бы поразить страшного джигита. Им показывали тринадцатилетнего мальчика, но турки недоверчиво качали головами. Картина была трогательная: раненый башибузук лежал на своем красном плаще, и судорожное движение его изрубленного лица, покрытого запекшеюся кровью, показывало невыносимое страдание; глаза дико блуждали. Пленные на коленях окружали одр умирающего; поодаль стояли драгуны.

Князь Дундуков попросил доктора, бывшего при отряде, употребить все средства, чтобы сохранить жизнь храброму человеку. Врач поспешил исполнить желание князя, но, осмотрев раненого, заметил, что ему нужен другой врач.

— Попробуйте пульс, заметил кто-то из присутствующих.

— Эка ручища-то у нашего лекаря тяжелая какая! проговорил вдруг голос из толпы, стоявшей поодаль.— Ведь вон жил человек, а дотронулся доктур рукою — и помер.

Эта выходка рассмешила всех и отвлекла мысли от мрачной картины умирающего.

Князь Дундуков приказал распорядиться его погребением. Вблизи росло одно дерево. Под его раскидистыми ветвями вырыли могилу и на краю ее положили два тела: одно, по кавказскому обычаю, завернутое в бурку, другое — прикрытое тем самым красным плащем, который был на покойном во время боя. Мулла, состоявший при кабардинском дивизионе, прочел над ними одну общую молитву, и тела противников успокоились рядом.

Отряд сел на коней, но мулла продолжал еще молиться на могиле. Мир вам, храбрые мусульмане! Честно каждый из вас исполнил свои обязанности, утвержденные вашим словом, вашею клятвою! Долго еще солдаты оглядывались на могилу, и долго еще виднелся им коленопреклоненный мулла.

Вечером отряд подошел к Вардосу. Жители с ужасом услыхали об истреблении сильной партии баши-бузуков, высланной, как они говорили, к ханам с целию уничтожить там наш отряд. Кровавая свалка 26 июня подействовала на умы народа, и спокойствие в крае водворилось повсеместное.

От Бардоса снова отряд поднялся на горы и расположился на своей даче, как называл князь Дундуков стоянку около ханов. Запасы ячменя и хлеба, зарытые в землю при движении к Миледузе, оказались все в целости и вполне вознаградили за лишения, перенесенные во время партизанского набега.

Цель отряда — водворение в крае спокойствия — была достигнута. Князь Дундуков-Корсаков получил приказание от главнокомандующего сблизиться на время с главными силами, стоявшими тогда, как мы видели, еще на каны-кейской позиции. Летучий отряд спустился с Саганлукского хребта и 28 июня расположился около селения Таганлы, перстах в двадцати от Каны-Кея.

Один кабардинец, раненый баши-бузукскою саблею в окрестностях Миледузе, получив крест из рук главнокомандующего, сказал:

— Передайте сердарю, что я мало пролил крови и ничего не сделал, чтобы быть отличенным от своих товарищей.

Мы перешли на позицию к Тикмэ. Здесь князь Дундуков получил новое назначение — командира Нижегородского драгунского полка, на место генерал-маиора князя Навчавадзе. Летучий саганлукский отряд поступил под начальство полковника Шульца, которому велено было собирать сведения о неприятеле со стороны Арзерума.

Это было вечером 2 июля.

Мы пошли рысью и скоро заметили лощину, где копошилось много турок.

Бакланов пустил вперед всю иррегулярную кавалерию, а, между тем, драгунский полк с батареею, выдвинувшись на самую окраину возвышенности, так сказать, повис над головою неприятеля. Туркам отступать было некуда: застигнутые врасплох, они бежали по всем направлениям, и по всем направлениям преследовала их наша милиция. Это была скорее травля, нежели правильная битва. Несмотря на проливной дождь, кремневые ружья карапапахов не давали осечек, по крайней мере, перестрелка шла живо. Греки, в своих белых балахонах, похожих на женские юбки, не стреляли: они рубили саблями. Курды, оглашая воздух резкими гиками, занимались больше скачкою, чем делом. Про линейцев говорить нечего: этот лихой народ втесался в самую густую толпу неприятеля и работал всем, что попадалось под руку... Убитых было немного: турок сбивали с лошадей и брали в плен. В наших руках оказался один турецкий пехотный капитан, юзбаш (поручик) и человек пятнадцать баши-бузуков, захваченных с лошадьми. Остальные успели разбежаться по окрестным горам и, надо думать, не пойдут уже в Карс, по крайней мере добровольно, а увеличат собою число скитающихся.

Теперь главною целию его было произвести волнение между мирными жителями. Действительно, многие из них бросали свои дома и охотно присоединялись к его партии. Вся северо-западная часть Карсского пашалыка волновалась. Нужно было принять деятельные меры, нашему отряду приказано было водворить спокойствие и, если можно, уничтожить Ишим-Оглы.

Ночь наступила темная, холодная; дождь лил как из ведра, и низменная местность нашего бивуака была затоплена водою. Мы устали, озябли, а, между тем, не велено было спать, и всю ночь отряд держал лошадей в поводу. Солдаты достали откуда-то древесных сучьев и делали из них настилку; но эти настилки то и дело втягивались болотистым грунтом, и мы вместе с ними опускались в трясины; наконец, наскучив напрасными усилиями устроить себе сухое местечко, мы прилегли в грязь, завернувшись бурками.

Памятною осталась нам эта ночь, после шестидесятиверстного перехода!

По отряду носились темные слухи, что приближается время штурма; так не придется ли еще нам действовать здесь, на пути отступления анатолийской армии?

С рассветом, однакож, не дождавшись никакой ракеты, мы вступили снова в горы и пошли по направлению к Ардагану. Разъезды наши, проникнувшие в самые недоступные ущелья, захватили еще несколько бездомовников и отбили скот у скитавшихся здесь жителей. На привале в отряд явились несколько старшин окрестных селений, изъявивших желание поселиться на своих прежних местах. Старшины ручались за спокойствие края и уверяли, что Ишим-Оглы откочевал в глубину гор и все пространство между ардаганскою и ольтинскою дорогами теперь очищено от его вооруженного сброда. Их обласкали, выдали охранные листы и даже уговаривали драться с Ишим-Оглою.

Было поздно, когда отряд выступил из гор на равнину. Темная ночь с проливным дождем застала нас в дороге; едва добившись до какого-то селения, мы рады-рады были позволению слезть с мокрого седла. На этот раз позволено было разложить огонь, но не иначе, как в ямах, а для Бакланова поставили крошечную палатку. Пока мы копали землю, явились лазутчики. Вслед затем вышел генерал, одетый по походному, и приказал мундштучить. Через несколько минут мы уже шли на полных рысях по направлению к Карсу. Не велено было ни разговаривать, ни курить. Каменистая дорога была пересечена оврагами и промоинами, на которые поминутно натыкалась кавалерия; лошади скользили и падали. Линейская батарея пристала окончательно; ее тащили на руках, и все-таки шли рысью. В полночь мы подошли к Карсу так близко, что слышен был оклик турецких часовых. Здесь мы спешились и, не размундштучивая, держали лошадей в поводу.

За час до рассвета отдано приказание садиться. Мы рысью обогнули Шарахские высоты и вышли на равнину противу южных укреплений. Светало. Вдали маячили казацкие аванпосты: недалеко было до дому.

Странная участь выпала на долю нашего полка. В первом походе за Сагандук мы шли во все время под палящими лучами солнца, и ни одна капля дождя не освежила нашего лица; уста запекались, дыхание останавливалось... Теперь же, когда мы шли напролет ночи, дремали с поводом в руке, ни разу не проглянуло солнце. Нас мочил дождь, бил град, и мокрое платье высушивал резкий и холодный ветер, а, между тем, в отряде Бакланова не было ни одного заболевшего солдата.

Когда мы делали привал уже в виду наших аванпостов, из Карса выехал араб, хорошо вооруженный и на отличной лошади. Обласканный нами, он пустился рассказывать разные разности. Из его слов можно было заключить, что в Карсе недостаток съестных припасов, что артиллерийским лошадям не дают ячменя, да и кавалерийским отпускается он в ограниченном количестве, что запасы сена быстро уничтожаются, а турки, напуганные движением летучего отряда на свои сообщения, не решаются высылать туда фуражиров; карсские же окрестности, обстреливаемые крепостною артиллерией, берегутся ими до последней крайности.

Тот же араб говорил, что сто человек составили заговор перебежать к нам. Нет сомнения, что цифра сто была преувеличена, из желания сказать нам приятную новость; но побеги должны открыться, как только турки убедятся, что их сообщения в наших руках.

В числе неприятных новостей, мы узнали от араба, что в прошлую ночь отправился из Карса в Арзерум какой-то паша. Впоследствии оказалось, что это был Измаил-Паша, посланный туда с различными поручениями. В сопровождении только четырех конвойных, он успел пробраться мимо наших аванпостов.

Эти поиски наводят решительное отчаяние на дух карсского гарнизона; побеги уже открылись. В числе перебежчиков находятся один кавалерийский офицер и двое наших татар, изменивших вместе с Омар-беком. Рассказы их, впрочем, не представляют ничего нового.

Гораздо интереснее новости с другой стороны. Измаил-Паша, пробравшийся из Карса, явился через Пеляк в Ольту и приступил к немедленному заготовлению запаса ячменя; более 300 вьюков было отправлено в Карс. Но в Геле, узнав, что по этой самой дороге должен проходить полковник Камков, транспорт вернулся обратно, и у нас получено известие, что он, под прикрытием 3,000 пехоты, должен подойдти к Карсу только 14 числа, ночью. Поэтому Тверской драгунский полк, с донской No 6 батареей, выдвинут был в селение Хопанлы, лежащее по направлению от предгория Саганлука к Чакманским высотам; а 14 июля граф Нирод, с первыми тремя дивизионами новороссийцев, линейными казаками и бригадою 18 пехотной дивизии, выступил из лагеря в Айналы навстречу транспорту.

Ночью дошли до Хопанл. Оставив здесь пехоту, а взамен ее присоединив к себе весь Тверской драгунский полк с четырьмя орудиями донской батареи, мы двинулись дальше и шли всю ночь то шагом, то рысью. Орудия нас не задерживали; напротив, надо иметь привычную конницу, чтобы следовать за батареею Двухжонного: честь и хвала его молодцам-артиллеристам! Перед рассветом мы поднялись на горы, облегающие Карс с северо-западной стороны, и остановились в Айналах.

Пока казаки ходили, граф Нирод получил известие, что в Хопанлах его караулят. На другой день вечером возвратился и Камков, сделав, по точному исчислению, до 150 верст в одни сутки. Он не дошел до Ардагана всего 15 верст. Казаки привели с собой до 20 человек пленных и 12 лошадей, навьюченных огромным количеством различных вещей, между которыми были и довольно ценные. Выступив из отряда с вечера, они шли всю ночь по горам, то пробираясь в один конь, по узким тропинкам, проложенным над безднами, то спускаясь в бездонные овраги и балки. Наконец, впереди мелькнувшие огоньки заставили их остановиться; посланные на разведки охотники дали знать, что огни разложены посреди разрушенного аула и что в развалинах сидит множество вооруженных людей. Вообразив натурально, что это одна из партий Ишим-Оглы, казаки мигом налетели на селение и, встреченные, к несчастию, выстрелом из ружья, принялись рубить неприятеля. К сожалению, между убитыми нашли потом женщину и ребенка. Бой прекратился, когда перед нами стояли одни безоружные, перевязанные пленники, и тогда только турки объявили, что они мирные жители, выбежавшие из Карса с своими семействами.

В Гельском санджаке все было спокойно; потому граф Нирод, 17 числа, возвратился в лагерь.

Во второй половине июля, числительный состав действующего корпуса значительно усилился: прибыли 1 баталион Виленского полка, резервный баталион Грузинского гренадерского Его Высочества Константина Николаевича и два баталиона мингрельских егерей; сверх того две сотни грузинской дворянской дружины — цвет и краса благородной Иверии!— и донской казачий No 35 полк. Правда, казачьи лошадки в таком худом виде, что невольно берет сомнение, повезут ли они своих рослых всадников; но за то казаки — с духом!

Следовательно, числительность всех войск:

Регулярной пехоты — 4,200 человек.

Регулярной кавалерии— 1,200

Баши-бузуков — 2,200

Лазов — 300

Куртинов — 500

В настоящее же время в Керпи-Кеве запасов не было никаких, и войско продовольствовалось провиантом, собираемым ежедневно от окрестных жителей, кроме ячменя, значительные запасы которого находятся при войске. На дороге от Керпи-Кева тоже нет никаких заготовлений, по в самом Арзеруме их много. Город очень пострадал от войны; торговля прекратилась, лавки заперты, и жители поголовно высылаются работать укрепления на западной стороне его. В народе много неудовольствия против местного правительства: говорят открыто, что при появлении русских сдадут Арзерум.

На другой день. 19 июля, в пять часов утра, действующий корпус, разделившись на две части, пошел по разным направлениям. Сильный отряд, под командою генерала Ковалевского, потянулся влево к большой арзерумской дороге, вслед за кавалерийским авангардом князя Дундукова; другая часть, с корпусным командиром, генерал-лейтенантом Бриммером, пошла на селение Комацур, где была выбрана новая позиция для блокадного отряда. Позиция была всего в 6 верстах от передовых укреплений Карса.

Подходя к Комацуру, передовые линейцы открыли турецких фуражиров и дали знать подполковнику Витгенштейну, шедшему с полком своим в авангарде. Стремительным ударом казаки отбросили прикрытие и отрезали фуражиров от крепости. Пока из Карса выскочили баши-бузуки, к нам подоспела артиллерия и принялась стрелять картечью. Турецкая конница пустилась назад, линейцы за нею, но, догадавшись, что попадут под огонь крепости, остановились вовремя.

Потеря наша заключалась в двух тяжело раненых казаках, а в наших руках осталось 38 человек пленных фуражиров, из которых десять оказались ранеными шашками, да сверх того все накошенное сено и множество арб со скотом.

Армяне-лазутчики, явившиеся поздравить нас с таким блистательным, по их мнению, делом, говорили, что турки одними убитыми потеряли до 25 человек. Когда весь отряд стянулся, он расположился на правом берегу Карс-чая. Селение было пусто. Жители, чтобы не попасться в блокадную черту, частию разбрелись по горам, частию переселились в самый Карс, увеличив, таким образом, число его бесполезных защитников.

Мы стояли при Тикмэ. Фуражиры пошли под прикрытием баталиона одного из егерских полков 18-й дивизии. Около селения остановились косить траву. Мусульмане заглянули в самый аул и открыли там готовые продукты, собранные жителями в виде свежего, скошенного сена, яблоков, абрикосов, персиков и тому подобного. Мысль свою мусульмане сообщили казакам, с которыми, повидимому, находились тогда в тесной дружбе; казаки передали ее драгунам. Все это прокралось в аул, и в одно мгновение готовые продукты исчезли по саквам и сумкам регулярной и нерегулярной кавалерии. Наши молодцы выбирались уже тихомолком восвояси, как жители вдруг заметили пропажу, выскочили, подняли гвалт: мусульмане первые ударили по лошадям, драгуны — за ними, и вся фуражировка со всех ног полетела в лагерь, как будто бы несметная сила турок валила у них по следам. Прикрытие, пораженное таким поведением фуражиров, не знало, что принять; а, между тем, кавалеристы неслись в карьер, обгоняя друг друга, прорвали лагерную цепь и с шумом разлетелись по своим коновязам. Весь лагерь встревожился: но прибывшее прикрытие, вместе с жителями, объяснило, в чем дело. Корпусный командир собрал начальников всех кавалерийских частей и всю претензию жителей, простиравшуюся до 327 руб. 35 коп. серебром, разложил между ними. Жители, получив звонкою монетою ровно втрое, что стоили им продукты, сочли их выгодно проданными и с благодарностию оставили русский лагерь.

Но не все фуражировки кончались денежными рассчетами, например, хоть те, которые были произведены с комацурской позиции 21 и 22 июля.

Первая из них была на левом берегу Карс-чая, под командою генерал-маиора Бакланова. На этот раз турки захотели помешать нам, как мы мешали им, и пехотные колонны, выйдя из Карса, показались на соседних горах. В лагере у нас ударили общую тревогу, и пока прикрытие выдвигалось вперед, турки одумались и остановились. Нашим тоже скомандовали: “стой!” взяли ружья к ноге и стали с любопытством рассматривать друг друга. Ни мы, ни турки не шли вперед; поэтому велено было продолжать фуражировку. Работа сперва не спорилась: косцы все поглядывали, стоит ли турецкая пехота; но потом присмотрелись, и пошла коса гулять там, где должна была гулять коса смерти, если бы неприятель был немного порешительнее. Когда все лошади были навьючены, мы стали отступать; турки тоже пошли в Карс, не разрядив ни одного ружья.

В нашем лагере сделано было перемещение: на месте драгунских коновязей стала пехота, а нас отодвинули влево за Комацур — выходит, ближе к воде. Стратегического же соображения при этом, кажется, не имелось в виду. Иррегулярной коннице нашей много дела, потому что жители, пользуясь многочисленностию отряда, начали провозить в крепость рис. Встречаясь с нашими разъездами, они объявляли, что рис везется в наш лагерь, скрывались потом в ложбинах и ночью пробирались в крепость. Догадались мы нескоро, а когда догадались, то каждую ночь стали высылать значительные отряды милиционеров на поиски и, сверх того, впереди аванпостной цепи закладывать секреты из десяти и более казаков. Нашим линейцам эта служба привычная и напоминает родную Кубань. Жителям же, в особенности нагорной части Карсского пашалыка, объявлено, что если кто будет замечен пробирающимся в Карс, то за него будет отвечать целое селение своим имуществом. С этих пор подвоз почти прекратился.

Поэтому в ту же ночь, для открытия сообщения с ардаганскою крепостию, генерал Бакланов, с частию иррегулярной кавалерии, занял селение Мелик-Кей, лежащее севернее Карса. Туда же, несколько ранее, выступил мусульманский полк с полковником Эдигаровым.

Движение было чересчур смелое и опасное; нужно было не возбудить внимания неприятеля, чтобы самому не наткнуться на какую нибудь засаду: тогда эскадрону пришлось бы выдерживать бой под самыми стенами крепости: а турецкие резервы были ближе к своей цепи, нежели наш резерв.

Подвигаясь осторожно вперед, штабс-капитан Чутя дошел почти до самых передовых укреплений, не встретив нигде неприятеля: он прошел вдоль их: неприятеля нет. Обшарили все балки, осмотрели все тропинки, но и признака не было, чтобы здесь стояли аванпосты. Нечего делать, эскадрон потянулся в лагерь с пустыми руками: дело было в том, что турки, напуганные движением казаков, перестали выставлять свои аванпосты.

Так прошло время до 26 июля, когда разыгрался один из кровавых эпизодов кампании.

Приказом по корпусу, вечером 25 июля, назначалась большая фуражировка для выкошения зрелого хлеба, замеченного вблизи Карса, во время одной из рекогносцировок генерала Бриммера. В прикрытие фуражиров было отряжено несколько баталионов пехоты и вороная драгунская бригада. Корпусный командир, поручив войска, оставшиеся в лагере, генерал-лейтенанту князю Гагарину, сам повел прикрытие.

Генерал Бриммер, приказав пехоте отступать, велел легким орудиям сняться с передков и ударить картечью. Наша картечь, разумеется, не долетела до крепости, и, кажется, эти выстрелы назначены были собственно для ободрения нашего войска, которое несло чувствительные потери: в это время убиты: командир 7-й легкой батареи подполковник Тальгрен и капитан генерального штаба Прохоров, выехавший в дело в первый раз в жизни, и то не но обязанности, а из простого любопытства посмотреть на нашу фуражировку. Ядро оторвало ему голову. Пока пехота торопливо выбиралась из-под выстрелов, унося своих раненых и убитых, драгуны стояли на месте, прикрывая ее отступление. Нехорошо было стоять, когда целые тучи гранат крестили воздух, лопались над головами и покрывали черепками землю. Едва не был убит полковой штаб-лекарь нашего полка, подобно всем неожиданно попавшийся в такую катастрофу: 24-фунтовое ядро грянулось у ног его лошади и рикошетом перелетело за фронт.

Драгунам приказано отступать. Мы отходили уступами, чтобы не позволить турецкой кавалерии насесть на нашу, немножко расстроенную, пехоту. А крепость, между тем, гремела залпами с целых бастионов и вся была окутана белыми клубами дыма. По особому счасгию. в нашем полку, во время отступления, убита одна только лошадь 6 эскадрона, и контужен солдат, ездивший на ней. Контузия, повидимому, была незначительная, так что он сам поднялся, расседлал лошадь и донес седло до лагеря, потому только, что седло вещь казенная. Но к вечеру ему сделалось хуже, а к рассвету он умер.

Этот день стоил нам дорого. Но первых, цель фуражировки не была достигнута; хлеба мы не выкосили, и он таки достался туркам, а, между тем, кроме убитых и раненых офицеров, мы потеряли 24 человека нижних чинов, выбывшими из строя. Генералу Куколевскому в тот же день отрезали ногу.

Пока прикрытие наше терпело такую невзгоду, летучие отряды генерала Бакланова и полковников Унгерна и Едигарова, соединившись между собою, подходили к восточной стороне Карса. Отсюда они услыхали пушечную пальбу, и когда дело объяснилось и Бакланов увидел, что все турецкие глаза обращены в нашу сторону, внезапно кинулся на карадагские высоты, и кабардинцы почти с гласиса крепости отхватили стадо рогатого скота. Пока, батареи открыли огонь, горцы были уже вне выстрела.

На другой день после памятной фуражировки пронеслась по отряду радостная весть, что генерал адъютант Муравьев разбил наголову Вели-Пашу и захватил его лагерь. Между тем, 28 июля, утром, из Комацура выступила новая колонна фуражиров, под прикрытием 4-го эскадрона Новороссийского полка, и отправилась в селение верст за тридцать, где, по слухам, находилось накошенное сено для анатолийской армии. Но едва ушли наши фуражиры, как отворились крепостные ворота и турки несколькими колоннами стали выходить в поле. Впереди двигались баши-бузуки. Одна часть их стала спускаться противу правого фланга нашей позиции- другая пошла по горам в обход, на селение Тикмэ. В отряде у нас ударили тревогу. Весь Тверской полк и три дивизиона новороссийцев на рысях выдвинулись вперед, и когда пехота выстроилась в боевой порядок, драгуны отошли на его фланги. Мы ждали дела, предполагая, что турки, ободренные нашею неудачею, задумали разбить блокирующий корпус по частям.

Однако, наши ожидания не оправдались: турки ограничились косьбою около Карса травы и хлеба, того самого хлеба, за который мы пострадали, и затем стали опять подниматься на горы и ушли в крепость. Мы возвратились в лагерь.

30 июля возвратилась из-за Саганлука колонна генерала Ковалевского и остановилась на своей прежней позиции при Тикмэ. Слухи, что Вели-Паша разбит, оказались ложными. Вели-Паша в порядке отступил к Арзеруму, не дождавшись даже прибытия нашего главнокомандующего.

Дело было так:

Этим маневром, кажется, думали выманить турок из их укрепленной позиции; но турки выслали против нашей кавалерии шесть орудий, под прикрытием своих баши-бузуков, и открыли огонь. Канонада загремела на обоих пунктах. До позднего вечера стреляли пушки, до позднего вечера стояли наши войска в совершенном бездействии, прикрывая только свою артиллерию.

Двадцать первого июля
Повстречалась с нами пуля.
Мы под пулями стояли,
Командира дожидали!...

говорит об этом солдатская песня... Наконец канонада, вырвавшая из наших рядов одного милиционера, мало по малу утихла. Войска расположились бивуаками. С рассветом все встрепенулось, но Вели-Паши уже не было. Пользуясь темнотою ночи, он отступил со всем обозом, не потеряв ни одного человека. Наши отряды двинулись по его следам, но, заняв город Гассан-Кала, остановились, узнав, что Вели-Паша стоит на сильно укрепленной позиции, в верстах десяти перед Арзерумом.

___________________________________

С возвращением главнокомандующего из-за Саганлука, начинается второй период кампании. Решено было принять серьезные меры противу крепости. Два дня прошли в различных соображениях, по этому поводу, в выборе пунктов, в распределении полков но отрядам, в назначении отрядных начальников.

На военном совете решена тесная блокада.

Раннее утро 2 августа застало наши войска, передвигавшиеся на другие позиции. Мы охватили крепость со всех сторон и расположились следующим образом: главнокомандующий, со всею пехотою комацурского отряда, стал около селения Чавтли-чая, на возвышенной местности правого берега Карс-чая. Отряд, возвратившийся из-за Саганлука, расположился внизу. Оба эти отряда, составлявшие главные силы блокадного корпуса, разделялись между собою течением Карс-чая.

Верхним лагерем командовал генерал Бриммер. нижним — генерал Ковалевский.

Далее, к северо-западной стороне — милиция полковника барона Унгерн-Штернберга при озере Айгер-Геле; она держала разъезды до селения Бозгалов, где был расположен князь Дундуков-Корсаков, с четырьмя дивизионами Нижегородского драгунского полка и донской No 7 батареи подполковника Долотина. Сверх того, особый отряд генерала Базина стоял в Марате, на ардаганской дороге; тыл наш со стороны Саганлука охранял небольшой отряд конной милиции, расположившейся около Катанлов.

4 августа войска, окончательно водворились на своих позициях.

С этих пор мои воспоминания будут относиться собственно к действиям каны-кейского отряда, в котором я служил. Что же касается до действий на других пунктах, то я буду говорить только о таких событиях, которые или находились в связи с действиями нашего отряда, или имели важное значение в общем ходе блокады.