ПОТТО В. А.

ВОСПОМИНАНИЯ О ЗАКАВКАЗСКОМ ПОХОДЕ

1853 И 1854 ГОДА

Движение это, совершаемое темною ночью, со всею ее таинственною обстановкою, не могло не произвесть впечатления на наши и без того уже взволнованные мысли. Мы шли молча, а думы наши летали далеко на родине. Тихо было в природе — и только топот конницы да тяжелые шаги пехоты, сливаясь с непрерывным гулом колес артиллерии, глухо стучавших по каменистой местности, отдавались по окрестностям и одни нарушали торжественное молчание летней ночи. Отряд наш двигался тремя колоннами: левая, т. е. ближайшая к неприятелю, была составлена из боевой линии, средняя составляла резерв, а правая, обозная — из незначительная прикрытия пехоты, под охраной которого тянулись лазаретные фуры, аптечные вьюки и повозки, необходимые для перевозки больных и раненых. Отряд подвигался вперед очень медленно, как будто бы ощупью. Головные части поминутно останавливались и задерживали общее движение. Таким образом, в продолжение целой ночи, мы отошли от своего лагеря на несколько верст. Под конец движение это начало сильно утомлять нас. После суетливо проведенного вечера, так и клонило ко сну.

Темная ночь решительно мешала рассмотреть окрестности и направление, куда двигался отряд. Мы только чувствовали, что идем полем по какой-то высокой, густой траве, которая сильно шумела под ногами наших коней. Мы хорошо знали, что от нашего лагеря лежали только две дороги, по которым мы могли подвигаться в глубину Карского пашалыка. Одна, круто поворачивая на лево от самого нашего лагеря, шла на Хаджи-Вали, где, как известно, уже были расположены главные [206] силы анатолийской армии; другая тоже принимала немного влево и вела прямо к Карсу, находившемуся верстах в сорока или сорока-пяти от нашей позиции. В темноте ночи, мы только старались заметить Караял, чтобы по его положению определить направление отряда; но как нарочно, его долго не было видно. Наконец, присмотревшись к окружающему нас мраку, мы начали различать темную массу земли, которая одиноко возвышалась над ровною, как скатерть, местностью. Это был Караял. Здесь мы заметили, что он оставался у нас несколько влево, значить мы тянулись прямою дорогою на Карс. Открытие наше, однакож, не послужило ни к чему: теперь мы знали, куда идем, но это не помогало разрешить другого, не менее любопытного вопроса: зачем мы идем по этой дороге?

Только после сражения объяснилась цель движения. Рассчет князя Бебутова был ясен и прост. Если бы Турки, действительно, отступили вслед за своими тяжестями в Карс, то мы, подвигаясь вперед по этой дороге, могли стать на том месте, где она идет в очень близком расстоянии от хаджи-валинской дороги к той же крепости, и, следовательно, неожиданно появившись на фланге их, могли принудить принять сражение, почти в виду крепостных укреплений, откуда Турки не могли ожидать никакой диверсии в свою пользу, так как гарнизон крепости был очень слаб. Если бы Турки открыли ночью наступление, с целью атаковать нас самих на нашей позиции, то нам стоило только сделать перемену фронта налево, чтобы стать лицом к лицу с неприятелем. Невыгода этих обоих движений заключалась в том, что мы не могли заранее определить места, где будет сражение, и, следовательно, не могли составить заблаговременно никакой диспозиции, никаких даже предварительных распоряжений для боя, так как неизвестно было, при каких местных условиях должен произойти он.

Между тем, отряд наш все подвигался вперед. Скоро левая колонна поднялась на одно возвышение, и нам представился вдалеке бесчисленный ряд неприятельских огней. При свете их, можно было различить движущиеся массы народа; но оставалась ли вся турецкая армия на прежней позиции, или то были люди, оставленные для поддержания огней, это не только нам, но и нашим начальниками не было тогда известно. [207]

— Турки отступают, говорил тихо один драгунский штаб-офицер другому: — обратите внимание на огни: их гораздо более обыкновенния. Они хотят обмануть нас.

— Да это обыкновенная уловка отступающая неприятеля, отвечал другой. — Но знаете ли что? прибавил он, помолчав немного: — всмотритесь хорошенько: видите вы эти тусклые огоньки, едва только мелькавшие между кострами? это горят свечи в палатках. — Держу какое угодно пари, что Турки идут остановить нас, добавил он с жаром: — иначе, они побезпокоились бы прежде отправить назад свои палатки, а то они, вероятно, еще рассчитывают вернуться в них.

Это простое, но опытное замечание старого служаки оказалось, действительно, справедливым. Скоро мы спустились в лощину и потеряли из виду грозный хаджи-валинский лагерь.

Коротка летняя ночь, а тем более на юге. Скоро начало рассветать; но легкий утренний туман, поднимавшийся над землею, все еще мешал ясно различать окрестные предметы. Вдруг кто-то из офицеров обратил внимание на Караял, остававшийся уже несколько позади нас. Вся вершина его была уставлена значками; видны были какие-то темный массы, двигавшиеся по горе.

— Смотрите: Турки на Караяле! закричал кто-то.

В одно мгновение все обернулись в ту сторону и начали всматриваться.

— Это не наши ли казаки? заметил другой офицер.

— Послушайте, казаки еще с вечера оставили Караял! Смотрите, смотрите, сколько значков!

У одного эскадронная командира оказался бинокль. Он начал переходить из рук в руки: но было еще довольно темно, и, сколько мы ни напрягали наше зрение, можно было только различить темную массу турецкой пехоты, которая свернувшись в густые колонны, поднималась на Караял, со стороны Баш-Кадык-Ларского поля. Небольшая возвышенность, закрывающая от Турок наше движение, в свою очередь, мешала нам видеть главные их силы. По первому известно о появлении неприятеля, князь Бебутов, ехавший впереди с своим штабом, взял 4-й дивизион Нижегородского полка, с несколькими орудиями, и поднялся на возвышенность, для обозрения местности. Перед ним, совершенно неожиданно, открылась вся турецкая армия, выстроенная в три линии. Она медленно наступала на [208] наш лагерь прямою хаджи-валинскою дорогою. Таким образом отряд наш очутился на фланге неприятеля. Мы шли в боевом порядке, следовательно нам стоило только повернуться направо, чтобы ударить во фланг всем трем турецким линиям, которые ни в каком случай не успели бы переменить своего чересчур длинного фронта. Так, по крайней мере, думали тогда в целом корпусе; но Бебутов решился действовать иначе, что заставило его в виду неприятельской армии возвращаться со всем отрядом обратно и выстроить фронт наш параллельно турецкому. Мы не могли понять такого движения. Вероятно, у князя были на то свои причины; но причины эти никогда не объяснялись. Турки, однако, уже скоро заметили небольшой кавалерийский отряд наш, выскочивший на возвышенность, вслед за корпусным командиром, и сделали по нем несколько пушечных выстрелов. Это были первые выстрелы, предвестники кюрук-даринского сражения. Наша артиллерия хотела отвечать; но князь Бебутов запретил, так как неприятель находился еще далеко, судя по его не долетавшим снарядам.

Между тем, отряд наш остановился. Люди слезли с лошадей, оправляли седла, и, что замечательно, многие укоротили стремена (Значить, солдаты понимали сами, что длинные стремена неудобны в бою, когда солдату приходится поворачиваться на седле во все стороны). Слишком занятые близостию неприятеля и неожиданным повелениям у него во фланге, мы не заметили, как наступил полный рассвет. Больше и больше яснело все кругом нас. Заря как-то особенно пышно занималась на востоке и обещала прекрасный день. Утро было холодное; но оно приятно освежало усталые члены наши. Был уже пятый час, и скоро первые лучи солнца, прорезав золотистый покров свой, весело и игриво взглянули на землю.

Так наступило тихое и ясное утро 24 июня. Оно должно было передать потомству сказание о кюрук-даринской битве.

Раздалась команда: «садись!» С лихорадочным нетерпением бросилось все к коням. Куда девались сохраняемые нами до сих пор беспечность и наружное спокойствие! «Вот, кажется, сейчас угостят нас Турки!» заметил один офицер, разбирая поводья. В тот же момент драгунские полки Нижегородский и Его Высочества Великого Князя Николая [209] Николаевича, повернув назад, быстро пронеслись мимо нас и на полных рысях пошли к Караялу; за ними с громом и гулом двинулись батареи. Пехотные команды беглым шагом возвращались назад и занимали назначенный им места. Генералы, сопровождаемые своими конвоями, посреди которых развевались разноцветные значки (На Кавказе не только генералы, но и все отрядные начальники имеют спои значки, очень похожа на пехотные знамена: они состоять из древка и прикрепленного к нему широкого полотна; цвет полотна и изображены на нем зависят от произвола каждого. Они служат для удобнейшего отыскания начальников во время боя. Впрочем, этот обычай едва ли не заимствовать нами от горцев, у которых не только наибы, но и каждый предводитель — даже самой малой партии — имеют свои значки), проносились мимо нас, ординарцы и адъютанты поскакали в разные стороны, для передачи приказаний. Все поле в минуту покрылось войсками, двигавшимися по всего направлениям. Тишина вдруг заменилась какою-то лихорадочною деятельностию, которая резко отличалась от величавого спокойствия нашего противника. С гордым сознанием своей силы, медленно наступал он на нас, рассчитывая одним разом загладить все свои неудачи, бывшие в этом году.

Наш полк еще с начала тронулся на рысях за драгунскою бригадою, но скоро был остановлен вместе со всею иррегулярною кавалериею и частию пехоты до получения приказании. В это время, во весь опор пронесся мимо нас генерал Багговут, со своею свитою. Он только на минуту приостановил лошадь, краткими, но выразительными словами ободрял людей и проскакал далее. Как сейчас помню его, одетого в серую солдатскую шинель, с Георгием на шее, в фуражке, из-под которой виднелась черпая головная повязка (Генерал Багговут тяжело ранен в голову еще в прошлую польскую кампанию и с тех пор носить постоянно черную шелковую повязку).

«Так вот оно, давно желанное дело», думал каждый из нас, глядя на эту суетливую жизнь, мгновенно заступившую место мертвой тишины, и какая-то лихорадочная дрожь пробегала по всему телу. Сердце сильно стучало в груди, и кровь обращалась живее обыкновенная. Нельзя было не заметить, что все лица приняли заметно какое-то серьёзное выражение. Радужные надежды и мечтания быстро сменились более положительными, а следовательно и здравыми мыслями. [210] Кровавые картины битвы, невольно рисуемые воображением, как непрошенные гости, так и полезли в голову. Впрочем, подобные ощущения были непродолжительны. Мы скоро, как говорится, огляделись, и новость нашего положения начала уже не пугать, а интересовать нас.

Вдруг загремело оружие. Как-то странно пронесся гуль первого выстрела по полю, и турецкое ядро, с пронзительными визгом, перелетало через головы наших войск и, высоко взметнув черную землю, пошло рикошетом. Это был громовой вызов на бой. Затаив дыхание, под впечатлением первого выстрела, мы как-будто ожидали чего-то... и вот грянуло другое оружие... еще и еще!... Нашей артиллерии приказано отвечать. Легкие батареи хватили в ответ целым залпом, и в одну минуту канонада заревела по всей линии, мало по малу сливаясь в один неумолкаемый гул. Артиллерийские снаряды начали бороздить поле по всем направлениям...

В это время раздалась команда: четвертый драгунский полк на правый фланг, прибавь рыси, марш!» Лихая донская батарея подполковника Двужженного понеслась с казаками и милиционерами занимать новую позиции, а мы, повернув направо, рысью пошли по следам ее. Вдруг получено приказание 3-ми и 4-му дивизионам Новороссийского полка остановиться.

Трудно выразить словами чувство, охватившее сердце каждого человека, на долю которого выпал грустный жребий остановиться за боевою линиею. «Зачем нас остановили? что это будет?» спрашивали съехавшиеся перед фронтом офицеры друг друга. Но этого-то именно никто и не мог объяснить. Командир его дивизиона, подполковник Стрелецкий, как старший в чине, принял команду над обеими дивизиями. Грустно провожали люди глазами удаляющиеся эскадроны своего полка, пока густые облака пыли не скрыли их совершенно от взоров. К счастию, неизвестность продолжалась недолго. К нам прискакал чей-то ординарец и обратился прямо к Стрелецкому.

— Не эти ли два дивизиона фельдмаршельцев (Фельдмаршальцами называли нас очень часто, литому что полк назывался генерал-фельдмаршала князя Варшавского), которые отделены от своего полка?

— Эти. [211]

— Корпусный командир приказал вам идти немедленно и занять позицию противу самого Караяла, за оконечностию нашего левого фланга. Вы станете под углом к нему. Остальные приказания получите на месте.

Ординарец повернул коня и ускакал; а дивизионы, весело заехав налево, на полных рысях понеслись к назначенному месту.

— Ну, слава Богу! говорили старые солдаты: — должно, в лезерте кто другой будет.

Четыре орудия линейной казачей артиллерии, кажется, батареи № 13, присоединились к драгунам и вместе с ними поступили под общее начальствование подполковника Стрелецкого.

Но прежде, чем говорить о самом деле, считаю нужным сказать предварительно несколько слов. Я не буду касаться подробностей этого знаменитого сражения. Дело историков подробно разобрать его, но разобрать не по сухим, безжизненным правилам тактики. Когда мы повернули назад, чтоб встретить Турок с фронта, оставалось одно — быстрота, соединенная с решительностию. Поэтому войска вводились в бой, может быть, не так, как того требует наука, но так, как требовали обстоятельства боя. Кюрук-даринское сражение, при тех условиях, при которых оно было начато, мог выиграть один князь Бебутов. Старик, закаленный в битвах с азиатским народами (Имя генерал-лейтенанта князя Бебутова приобрело особенную известность на Кавказе с турецкой кампании 1828 года. По взятии графом Паскевичем Ахалцыха, он был назначен комендантом этой крепости. Гарнизон ее состоял из нескольких рот какого-то егерского полка. С этими незначительными силами, князь Бебутов защищал Ахалцых противу сильного турецкого корпуса, обложишего крепость, отбил несколько штурмов, дождался подкрепления, по прибытии которого Турки были разбиты на голову. В половине сороковых годов он командовал войсками в Северном Дагестане и оставил по себе память там хорошего генерала. Последние годы, до минувшей кампании, он управлял гражданскою частию всего края. В 1853 году, по приезде на Кавказ нового главнокомандующего, генерал-адъютанта Муравьева, он сдал свой корпус и жил в Тифлисе, числясь только командующим всеми войсками, не вошедшими в состав главного александропольского отряда. Еще раз предпринял было он поход в Мингрелию против армии Омер-Паши; но скорый мир положил окончательный конец его военному поприщу. Некоторые обстоятельства в последние годы жизни окончательно расстроили его здоровье, и так уже слабое. Он скончался в Тифлисе в 1858 г.), полный еще энергии и решительности, [212] Бебутов знал войска свои, войска знали Бебутова и твердо верили, как выражались солдаты, в счастливую планиту его. Наступая на неприятеля, вшестеро сильнейшего, мы имели две цели — победить и спасти Закавказский край, или умереть всем до последнего человека. Следовательно, историкам нечего отыскивать каких-нибудь общих распоряжении начальства, которые могли бы быть поучительны для военной науки. Их не было, да и быть не могло. Остается только оценить беспристрастно и по заслугам отдельные действия и частные подвиги лиц, принимавших более или менее важное участие в этом сражении.

Я пишу только свои воспоминании; а воспоминания фронтового офицера всегда бедны, или, выражаясь вернее, они по большей части ограничиваются только тем кругом, где он находился во время боя. Да и тут многое проходит не замеченным, много характеристических обстоятельств упускается из виду, и часто несколько лиц, бывших свидетелями одного и того же происшествия, рассказывают его совершенно иначе, так что, слышавши от одного подробности какого-нибудь случая, вы решительно не узнаете его в рассказе другого. Что было замечено одним, то, может быть, представилось другому совершенно в ином виде. Я не был на левом фланге во время боя; значит все, что будет сказано о действии там, основано на рассказах, по возможности, точных.

Корпус наш успел занять боевую позицию в виду сильного неприятеля, который, впрочем, с самого начала не мешал нашему построению, видимо рассчитывая на превосходство своих сил. Русские войска строились в одну линию; но и она должна была, по необходимости, растянуться на несколько верст. Однако, несмотря на это, турецкая армия, по большому числу баталионов, введенных в первую линию, занимала протяжение гораздо длиннее нашего фронта, а потому могла свободно обхватывать наши фланги, не ослабляя тем слишком своего центра, составленного из отборных арбитанских полков. Наш центр заняли 7 баталионов Кавказской гренадерской бригады, под начальством командира своего, генерал-майора Кишинского. Правый фланг состоял почти из одной кавалерии. Он был расположен и приблизительно следующим порядком: на левой оконечности его стали 6 эскадронов Новороссийского драгунского полка; правке их — [213] Конно-мусульманский полк, за ним шесть рот Ряжского пехотного полка, накануне только прибывшие из Александрополя, в числе прикрытия при оказии, и удержанные князем Бебутовым при отряде. За рижскими ротами стояла туземная милиция, другой Конно-мусульманский полк, сборный линейный казачий полк, три сотни линейных казаков флигель-адъютанта полковника Скобелева и, наконец, два донские казачьи полка в самом неполном составе, которые почти упирались флангом своим в огромное озеро. На левом фланге было 4 баталиона Белевского егерского полка, 2 баталиона Тульского и Кавказский стрелковый баталион; туда же были направлены 10 эскадронов драгунского Его Высочества Великого Князя Николая Николаевича, 3, 4 и 5 дивизионы Нижегородского. При кавалерии находилась донская батарея подполковника Долотина. Сверх того, особый отряд подполковника Стрелецкого, состоящий из двух дивизионов драгун, был выстроен за оконечностию нашего левого фланга, лицом к Караялу, и, следовательно, находился совершенно в тылу и почти под прямым углом к общей нашей линии.

Таким образом, в строю у нас находилось 8 баталионов кавказского корпуса и семь с половиною баталионов 18 пехотной дивизии, всего пятнадцать с половиною баталионов, 26 эскадронов кавалерии, 35 сотен казаков и милиции и около 70 орудий. Числительный состав нашего корпуса никак не превышал восемнадцати тысяч человек. У неприятеля было тоже около 70 орудий; но число пехоты и кавалерии его простиралось до шестидесяти тысяч.

Остальные два баталиона Тульского егерского полка отправлены были в прикрытие к перевязочному пункту; они же составляли главный и единственный резерв нашей армии. За тем у нас не оставалось ни одного свободного человека. Перед открытием кампании силы наши были гораздо значительнее: но следовавший к Александрополю Рязанский пехотный полк был оставлен в Тифлисе и получил назначение содержать караулы в этом городе. 3 и 4 баталионы Ряжского пехотного полка были отделены от нас и поступили в состав ахалкалакского отряда, а 1 и 2 дивизионы Нижегородского драгунского полка, по военным обстоятельствам, отправлены из отряда на Лезгинскую линию и оставались там во все продолжение кампания 1851 года. [214]

Обратимся теперь к самому делу.

Мы уже видели, что неприятель открыл сильный артиллерийский огонь по нашим колоннам. Полки наши, под прикрытием своих орудий, смело один за другим вступали в назначенные им места, развертывали фронт и становились против турецкой армии. Баталионы Белевского егерского полка, ранее других войск прибывшие на левый фланг наш, получили приказание штурмовать Караял и отбить его у Турок, стоявших близь подполья горы. Огромные толпы иррегулярной кавалерии, сабранные здесь, заставили, для подкрепления этих баталионов, двинуть на рысях драгунские полки Нижегородский и Его Высочества Великого Князя Николаевича, которым пришлось проходить вдоль фронта всей турецкой армии, под убийственным огнем их орудий. Особенно пострадал при этом Тверской полк, шедший в густой колонне, правее Нижегородцев и, следовательно, ближе к неприятелю. Чем более сближались они с Караялом, тем сильнее и сильнее громила их артиллерия. Наконец одна батарея, стоявшая на правом фланге Турок, быстро переменила фронт налево и, выстроившись почти под прямым углом к своей линии, начала осыпать Тверской полк картечью прямо с фронта. Драгуны шли под перекрестным огнем. Люди, не бывшие до этого ни разу в деле, начали заметно колебаться. Генерал-майор граф Нирод, вполне понимая положение Тверского полка, решился поправить дело отчаянною атакою на неприятеля. Он выехал вперед, ободрил людей и приказал командиру полка, полковнику Куколевскому, немедленно атаковать батарею поражавшую Тверцов с фронта, и вслед за тем, повернув коня, сам впереди всех помчался на батарею. Десять эскадронов ринулись карьером за своим отважным начальником. Турки участили огонь. Около сорока орудий били полк с фронта и с фланга. Перекрестным картечным огнем думали они остановить это отчаянное нападение. Но драгуны, молча, очертя голову, неслись прямо на орудия. Офицеры Нижегородского полка, бывшие свидетелями этой атаки, говорили, что она была действительно блистательная. Турки не выдержали безмолвного удара. Баталионы их, прикрывавшие батарею, были отброшены назад в совершенном беспорядке. Драгуны кинулись к орудиям и начали рубить артиллерийскую прислугу. Удачная атака эта сама по себе уже совершенно расстроила [215] наш фронт; люди рассыпались во все стороны — одни гнались за бегущими и рубили их, другие хлопотали только о том, чтобы увезти с собой пушки; но те и другие забыли, что они находятся перед лицом опрокинутого, но все-таки сильного неприятеля. Действительно, в ту же минуту из-за Караяла вынеслась масса турецкой регулярной кавалерии и с опущенными пиками кинулись на драгун.

Опасность была ужасная. Рассеявшиеся люди не могли скоро собраться, устроиться и встретить этот неожиданный для себя удар. Тогда, по рассказам офицеров Тверского полка, полковник Куколевский сам выскочил вперед. «Бросайте орудия!» кричал он во весь голос. «Что вы делаете? Ребята, не в пушках дело, а в побед! Ко мне!» Видя приближающуюся опасность, драгуны инстинктивно бросились на знакомый голос. Кое-как собрались они в одну неправильную массу. Полковник Куколевский, раненый на батарее саблею в руку, сам повел ее вперед. Дружным натиском сломила она несущуюся на нее турецкую кавалерию и снова, увлеченная успехом, ввязалась в горячее преследование. Действительно, турецкие уланы потерпели страшное поражение; по драгуны опять занеслись слишком далеко. Опрокинутые ими баталионы, наскоро устроившись, зашли полку в тыл и открыли частый ружейный огонь. В свою очередь, расстроенные пальбой, утомленные длинными атаками и беспрерывными рукопашными схватками, драгуны наконец смешались, были смяты и понеслись назад под огнем турецкой пехоты. Уланы преследовали их вплоть до Караяла. Между тем, три баталиона, стоявшие на этой горе, увидя скачущую назад кавалерию нашу, спустились вниз и совершенно неожиданно встретили драгун новым залпом и потом долго, долго провожали их беглым ружейным огнем. Тверской полк далеко пронесся за Нижегородцев и под прикрытием их начал выстраиваться.

Цель атаки все-таки была достигнута. Несмотря на последнюю свою неудачу, драгуны успели увезти с собою четыре неприятельские орудия, из числа захваченной ими батареи; кроме того, она подняла поколебавшийся было дух Тверского полка. Атака эта стоила очень дорого: между убитыми и ранеными находилось нисколько эскадронных командиров, между прочими убит командир пикинерного дивизиона, полковник Спицын, [216] один из отличнейших и опытнейших кавалерийских штаб-офицеров.

Теперь обратимся к Нижегородскому полку.

В то время, когда граф Нирод пошел с Тверским полком в атаку на главную батарею, прискакал ординарец, сколько помнится, от генерал-адъютанта князя Барятинского, и привез приказание баталионам Белевского егерского полка не штурмовать Караяла, вследствие чего был остановлен и Нижегородский полк. Драгуны решились наступать на ту точку неприятельского расположения, против которого застало их последнее приказание, а потому, перестроившись в атачные колонны и повернув во фронт, они двинулись вперед. В голове наступал 5-й пикинерный дивизион, под командою известного на Кавказе своею храбростию полковника Тихоцкого (Ныне генерал-майор и командир Тверского драгунского Его Императорского высочества Великого Николая Николаевича полка, расположенного на Кавказе, в Ставропольской губернии, для действий на правом фланге), за ним 4-й дивизион, полковника Шульца (Ныне командир Новороссийского драгунского Его Императорского Высочества Великого Князя Владимира Александровича полка. Он привел с Кавказа его кадры и в г. Короче вновь сформировал этот полк из эскадронов 1-й резервной Драгунской бригады), и наконец 3-й, под командою майора Петрова (Ныне полковник и командир Гребенского ленейного казачьего полка и вместе с тем командир 10-й бригады Кавказского линейного казачьего войска), отличившегося в прошлом году, в баш-кадык-ларском сражении. Этот последний дивизион служил и, как будто, резервом обеим колоннам, наступавшим впереди его. Поднявшись на одну небольшую возвышенность, полковник Тихоцкий вдруг остановил дивизион свой и, повернув его налево кругом, спустился обратно на равнину. Остальные дивизионы тоже остановились. Дело объяснилось скоро: за возвышенностию стояло шесть баталионов турецкой пехоты, которые, заметив появление нашей кавалерии, в свою очередь открыли наступление, заняли гребень, залегли за ним и открыли ружейный огонь.

— Что теперь будем делать? спросил один дивизионер у Тихоцкого. [217]

— Развернем фронт, и, пока будет возможность, надо держаться на этом месте.

Так и сделали. 4-й и 5-й дивизионы соединились вместе и развернули фронт. 3-й дивизион, по прежнему, остался в атачной колонне, составлял резерв. Между тем, ружейный огонь неприятеля начал усиливаться, а Нижегородцы ничем не могли вредить своим противникам, закрытым от них гребнем возвышенности. Можно было предугадывать, что Нижегородцы не выдержат этого огня и должны будут отойдти назад, чем совершенно разорвалась бы связь нашего центра с левым флангом боевой линии. В довершение всего, одною из первых пуль тяжело ранен командир 4-го дивизиона, полковник Шульц. Пуля ударила в левый висок, раздробила кость глазной впадины и потом прошла под кожею и остановилась возле уха. Вслед за ним еще нисколько офицеров выбыло из фронта. Полковник Шульц, поддерживаемый двумя солдатами, отъехал за фронт, наскоро перевязал голову платком, сел на коня и с перевязанною головою снова стал перед своим храбрым дивизионом, два года тому назад, под его же командою заслужившим в Чечне георгиевский штандарт (За дело 27 февраля 1852 года на шалинской поляне между реками Шалдонкою и Басом). Однако, скоро потеря крови и сильная головная боль произвели обморок. Он принужден был оставить поле сражения и уехать на перевязочный пункт; а дивизион принял командир 7-го эскадрона майор князь Чавчавадзе.

В это время, заметив опасное положение полка, прискакал сюда взвод донской казачей батареи, под командою эсаула Кульгачева. Два орудия наши на марш-марше вынеслись вперед, снялись с передков в нескольких десятках, саженей от неприятеля и ударили картечью (Подобный же маневр эсаул Кульгачев употребил и в баш-кадык-ларском сражении но там он принес действительно блестящие результаты); с визгом пронеслась она за возвышенность. В то же мгновение поднялись турецкие баталионы и пустили беглый огонь. Через секунду оставалось при каждом орудии только по три нумера: остальные легли на месте. Артиллерийские лошади тоже были [218] перебиты — орудия не могли тронуться с места. Турки бегом спустились на равнину, где стоял Нижегородской полк, с громкими криками бросились вперед и захватили в виду его оба наши орудия.

Командир артиллерийского взвода, с остальными нумерами, видя невозможность защищать их, прискакал назад.

— Нижегородцы! смотрите, как берут ваши пушки! закричал он.

Громко заговорила старинная слава полка, привыкшего брать орудия неприятельские, по никогда еще не терявшего своих. Забывая многочисленность неприятеля, воодушевленного успехом, шесть эскадронов ринулись на целую пехотную линию. 9-й и 10-й эскадроны, под командою своего дивизионера, полковника Тихоцкого, ударили на левый фланг Турок, спустившихся с гребня; а два дивизиона под командою полковника князя Дундукова-Корсакова (Полковник князь Дундуков-Корсаков (ныне генерал-майор) прибыл в Нижегородский драгунский полк в 1854 году, перед самым выступлением его с зимних квартир в общий сбор под Александрополем, и потому не командовал никакою особою частью, по неимению вакансии. За кюрюк-дарское дело он удостоился получить орден св. великомученика и победоносца Георгия 4 степени и вскоре после этого сражения принял Нижегородский полк от генерал-майора князя Чавчавадзе и командовал им до конца 1858 года, когда получил назначение состоять при наказном атамане войска донского генерал-адъютанте Хомутове) понеслись справа. Удар был ужасный. Передние шеренги баталионов повалились одна на другую под ударами шашек, и драгуны захватили обратно свои орудия, но только начали увозить них, как баталионы стремительно бросились в штыки, дружным ударом отбросили Нижегородцев и снова завладели орудиями. Драгуны отскочили назад, устроились, и тогда началась безостановочная резня. Эскадроны производили атаку за атакою. Турки не подавались назад; баталионы их стояли твердо, смыкались на телах товарищей, резались штыками и отбивались упорно. Вскоре на помощь Нижегородцам прибыл пикинерный дивизион Тверского полка. Несколько раз бросался он в атаку, несколько раз был отбит, но повторял удар за ударом. В этих беспрерывных рукопашных схватках полковник князь Дундуков-Корсаков ранен пулею в руку и принужден оставить поле сражения. [219]

В то время, когда драгуны наши были исключительно заняты делом с пехотою, турецкая кавалерия выехала из-за своих линий и вдруг понеслась на Нижегородцев, боровшихся с неприятелем. Тверской полк в карьер выскочил на правый фланг Нижегородского полка и предупредил нападение турецкой кавалерии. Уланы были опрокинуты; но, устраиваясь за пеахотными линиями, они поминутно выносились вперед, стараясь поддержать свои баталионы. Произошел целый ряд кавалерийских схваток, увенчавшихся, однако же, для Тверского драгунского полка полным успехом.

Нижегородцы, между тем, продолжали рубиться. Потеря полка была огромная. Из тридцати трех офицеров, выехавших в дело, двадцать-три уже выбыло из фронта убитыми и тяжело ранеными, в том числе два эскадронных командира. Потеря начальников не останавливала драгун. Они только удваивали свои усилия. Отбитые от баталионов солдаты обращалась назад; по, привычные к боевой службе и оглядевшиеся в бою, они не терялись при неудачах (Этого по справедливости нельзя сказать о драгунах, пришедших из России и бывших при Кюрюк-Дара первый раз в деле. В атаках наши люди ни в чем не уступали Нижегородцам, но не только при неудачах, но и при каждом, успехе разорвавшись в рядах, они совершенно терялись в одиночном бою и поступали вообще как-то инстинктивно, тогда как во всех действиях старых нижегородских солдат была заметна сознательность). Отступая часто в рассыпную, они потом легко находили места свои и ежели не успевали составлять эскадронов, то сами по себе смыкались в небольшие взводы, которые то и дело врезывались со всех сторон в турецкую пехоту, оставались победителями или падали под ударами штыков ее.

Но и Туркам дорого обошлись эти атаки, следовавшие почти без промежутков одна за другою. Так, баталион, захвативший наши орудия, погиб почти весь до последнего человека в рукопашном бою с дивизионом полковника Тихоцкого. Несмотря на то, что Турки успели отстоять захваченные ими орудия, они показывали явное желание отступить и боялись только исполнить это в виду Нижегородцев. Между тем, драгуны наши, утомленные продолжительным боем, отошли назад, но не думали отказаться от своего предприятия. Потеря орудие возмущала их. Они отступили для того, чтобы привести [220] в порядок растроенные свои части и потом снова идти в атаку.

Считая отступление драгун следствием совершенного поражения их, Турки не решились, однако же, держаться на своей позиции и, воспользовавшись свободною минутою, отправили назад орудия и вслед за ними начали медленно отступать к той возвышенности, где они в первый раз столкнулись с драгунами. Нижегородцы, заметив это отступление, начали опасаться, чтобы Турки не успели увезти наши орудия. В одно мгновение весь полк понесся в атаку. Озадаченные Турки поспешили остановиться, по не выдержали удара. Вся линия их была смята. Драгуны прорубились сквозь их баталионы и кинулись за скакавшими орудиями. Скоро они настигли их и, кроме двух своих, отбили еще четыре турецких. В тоже время общее наступление пехоты нашего левого фланга заставило баталионы, так долго державшиеся противу нашей кавалерии, продолжать поспешное отступление.

Таким образом, Нижегородский полк окончил свои действия, в этом памятном для него сражении, стоившем полку почти половины люден, въехавших по утру в дело.

Теперь возвратимся нисколько назад и посмотрим на действия отдельного отряда подполковника Стрелецкого.

Назначение его было довольно важное. Турки еще перед битвою заняли Караял тремя баталионами своей пехоты: сверх того, баши-бузуки и Курды покрыли толпами своими весь его гребень и угрожали, спустившись на равнину в тылу нашего левого фланга, броситься к лагерю, который не был еще убран, и вместе с тем атаковать вагенбург, защищаемый только одним Кавказским саперным баталионом. Исполнение этого намерения могло иметь большие результаты. Кроме того, что мы могли потерять вагенбург, известно, что ничто так убийственно не действует на дух войска, как внезапная весть, что неприятель ворвался в самый лагерь, рубит и режет все в тылу нашем. Подобное известие в состоянии поразить паническим страхом даже самые старый, самые закаленные в битвах войска. Подполковник Стрелецкий, подойдя к Караялу, выстроил свои эскадроны в боевой порядок, а 4 казачьи орудия, при которых находился сам командир батареи, подполковник Веревкин, были выдвинуты [221] вперед под прикрытием небольшого числа спешенных драгунских стрелков.

Неприятель, действительно, скоро начал было спускаться; но удачные картечные выстрелы заставили его опять быстро подняться на гору. В это время прискакал ординарец.

— Корпусный командир желает знать, что были за выстрелы в тылу нашем?

Стрелецкий объяснил причину их. Ординарец ускакал, но, через четверть часа, возвратился опять.

— Корпусный командир приказал вам, во что бы то ни стало, удерживать свою позицию и отнюдь не отступать от Караяла.

Неприятель после этого пытался еще несколько раз спуститься на равнину, но, каждый раз встречаемый картечью, отказался наконец от своею предприятия и ограничился только тем, что выслал вперед своих стрелков, которые залегли на полугоре, за каменьями, и до конца дела перестреливались с нашими драгунами.

Теперь обратимся к другому флангу нашей позиции.

В то время, когда сражение на левом фланге и в центре было уже в полном разгаре, действия на правом фланге ограничивались одною жаркою канонадою.

Сражение только что начинало разыгрываться, когда фельдмаршальский полк подошел к правому флангу. Первые четыре эскадрона его развернули фронт и стали против турецких батарей. Донские орудия, разделившись подивизионно, заняли позиции на флангах этой линии, 9-й эскадрон но полуэскадронно прикрывал их справа, а 10-й, свернувшись во взводную колонну, несколько отодвинулся назад и выстроился за левым флангом 1-го эскадрона.

Вскоре можно было заметить, как толпы баши-бузуков и улан стали подходить к левому флангу неприятельского расположения и усиливали его более и более. Чаще и чаще начали показываться перед нашим фронтом отдельные всадники, и скоро, выслав вперед фланкеров, Турки завязали перестрелку с милиционерами и казаками. Линейцы наши не остались в долгу. В одно мгновение, пригнувшись к седлам, вынеслась вперед их сотня. Джигиты рассыпались, гикнули, винтовки из чехлов, и неподалеку от нас завязалась самая деятельная, но безвредная перестрелка. [222]

Турецкие орудия с самого начала действовали против нас не совсем удачно, и донская батарея блистательно отвечала метким и частым огнем своим многочисленным орудиям неприятеля. Так продолжалось несколько времени. За густым дымом мы не моими видеть решительно ничего, что происходило на других пунктах нашей позиции; а, между тем, любопытство сильно мучило и подстрекало нас. Мы видели и слышали только, что там кипел целый ад.

Один только раз, когда на мгновение ослабела пальба из орудий и легкий ветерок разнес густые клубы дыма, нам показались стройные колонны кавказских гренадеров. Молча, положа ружья «на руку» и надвинув на самые глаза косматые папахи свои, с барабанным боем проходили их баталионы. Но вслед затем страшный, оглушительный залп артиллерии поколебал воздух. Казалось, сама земля заходила под нашими ногами; испуганные кони захрапели и начали пятиться. Густые клубы дыма повисли над сражающимися, как непроницаемая завеса, опустились они между нашим флангом и центром. Что происходило там после этого, нам уже не было видно. По временам только издалека чуть слышно доносилось до нас, посреди общего грома и шума битвы, заветное родное «ура!» То наши гренадеры отчаянно бросались в штыки на мужественные баталионы Арбистанцев, но долго, долго не могли сломить их. Дикие воинские крики Турок, твердо встречавших штыками удары наших гренадеров, по временам заглушали «ура». Оно раздавалось нестройное, отрывистее, наконец все тише, тише и замирало совсем, как будто подавленное многочисленностью. Но проходило несколько мгновений, и оно опять отдавалось с новою силою, с новым напряжением, с какою-то яростью...

В эти минуты сильно замирало сердце за судьбу наших братий. Как жадно прислушивались, как сочувствовали мы этому бранному крику, потому что справедливо могли заключать по нем об успехе или кровавых неудачах наших товарищей...

Но турецкие батареи, действовавшие против нашего фланга, не дремали. Скоро ядра начали ложиться во фронт. Первое из них оторвало голову одному рядовому 9-го эскадрона, стоявшему в задней шеренге. Тихо покачнувшись на седле, упал [223] труп на землю. Люди невольно вздрогнули. Кони, почуяв мертвое тело, захрапели и начали жаться по сторонам.

В то же время всему нашему флангу велено податься несколько назад. Казачьи артиллерия взялась на нередки. 9-й эскадрону заехав повзводно налево кругом, начал отходить вслед за орудиями. Сомнителен еще был успех этого неравного боя.

По окончании движения, подъехал к эскадрону подполковник князь Чавчавадзе, командовавший частью туземной милиции.

— Прикажите, пожалуйста, убрать тело, сказал он, обращаясь к эскадронному командиру, показывая на тело убитого солдата. — Может быть, нам придется еще отступить, так зачем же мы будем оставлять на поругание Турок наших покойников (Обычай убирать покойников строго выполняется всеми кавказскими племенами. Горцы дерутся отчаянно на теле убитых товарищей и редко оставляют их в руках наших. Кавказские войска делают то же самое. Но полкам, пришедшим из России, эти правила не были известны, и когда Нижегородский полк, несмотря на огромную потерю свою, вынес из дела всех своих раненых и убитых, Тверской полк оставил в руках неприятеля двух штаб-офицеров, не говоря уже о телах убитых солдат. Обычай убирать тела и раненых, может быть, не приложимый к европейским войскам, необходим на Кавказе, в борьбе с племенами дикими. Они не щадят ни раненых, ни тела своих врагов. Мысль быть добитым или преданным поруганию чрезвычайно невыгодно действуете на дух солдат).

Эскадронный командир согласился с замечанием князя Чавчавадзе и приказал поднять тело.

Ядра бороздили землю вокруг лежащего трупа. Люди видели это, и хотя путешествие за телом не представляло ничего особенно опасного, так как те же самый ядра летели и во фронт наш, однако, они не торопились исполнить приказание. Вид первого убитого оставил в них глубокое впечатление, изгладившееся совершенно не ранее, как после горячего рукопашного боя. Строгим голосом эскадронный командир повторил свое приказание: два человека выехали из фронта, слезли с лошадей, подняли тело и отвезли его за фронт, где его подобрала особая команда, учрежденная собственно для этого князем Бебутовым из нестроевых людей всех полков. [224]

Почти в то же самое время в 10-м эскадрон вынесло целый ряд. Но громкий и спокойный голос эскадронного командира: «сомкнись, ребята!» имел магическое влияние на поколебавшихся было солдат. Одновременно в 4-м эскадроне убит эскадронный квартирмистр, а в 3-м — ядро оторвало руку старшему вахмистру Коноваленке.

Последний случай оставил также сильное впечатление на солдат.

Только что ядра начали ложиться около фронта, как Коноваленко подъехал к эскадронному командиру капитану Жабицкому, доложил, что его молодая лошадь не стоит смирно под выстрелами, и просил позволения стать позади эскадрона. Унтер-офицер Рыженко занял вахмистрское место, а Коноваленко отъехал в замок. Не прошло нескольких минут, как ядро, перелетавши чрез эскадрон, ударило в плечо Коноваленку и, окровавленного, сбросило его на землю. Между тем, Рыженко, остававшиеся вовсе продолжения боя на его месте, вышел цел и невредим. Это на опыте убедило солдат, что на войне нет безопасного места, что, переменяя его или отстороняясь от прожжужавшего около ядра, легко подвернуться под другое.

Вслед за старшим вахмистром в том же эскадроне ранен в лицо осколком гранаты поручик Бабанин. Молча, зажимая рукою рану, выехал он из строя и полною рысью поехал к перевязочному пункту. Это был первый офицер, выбывший в тот день из нашего фронта. Кровавые жертвы красноречиво напомнили нам о собственной нашей участи, с этих пор все внимание наше обратилось исключительно уже на самих себя.

Заметив направление артиллерийских снарядов, полк подвинулся несколько вперед, и ядра начали было перелетать через наши головы; однако, Турки скоро заметил и свою ошибку, и несколько удачно направленных выстрелов заставили полк снова отодвинуться назад. Тогда снаряды, ложась как раз перед нашим фронтом, рикошетом переносились далеко за нашу линию. Подобными передвижениями, которые полк производил беспрерывно, только и можно объяснить незначительность нашей потери под неумолкаемым огнем артиллерии. Ядра и гранаты, с визгом, пересекая воздух, носились [225] вокруг нас по всем направлениям, но изредка выбывали жертвы из среды нашей.

Между тем, имея перевес над нами в силах и в особенности в орудиях и получая поминутно печальные известия из других пунктов своей позиции, Турки решились поправить дело успехами левого своего крыла и начали упорное наступление этою частию своею расположения. Между тем, уланы и баши-бузуки поддерживали наступление, обходя наш правый фланг. Несколько турецких баталионов подкрепляли обходящая части. Наша артиллерии едва могла удерживать Турок. Казаки истощали все свое усилие, бросались на баталионы, почти в упор стреляли из своих коротких винтовок, но не могли одни противодействовать стройному наступлении. Вся наша пехота медленно подаваясь назад, постепенно загибала свой правый фланг. Турецкая кавалерия, поддерживаемая своею пехотою, на этот раз сильно теснила казаков.

Шесть рот Ряжского пехотного полка, составлявшие всю пехоту нашего правого фланга, не могли удерживать наступления неприятеля на свой фронт. Недостаток пехоты, обнаруживая неприятелю слабость нашего фланга, давал ему средства действовать решительно. Напрасно ординарца за ординарцем посылали мы, прося подкрепления — его негде было взять: весь корпус наш уже давно введен был в дело, и по всей лиши гремел неумолкаемый огонь артиллерии.

Тогда приказано было пикинерным эскадронам нашим, стоившими по флангам полка, соединиться вместе, чтобы иметь в крайнем случае под рукою хотя один свободный дивизион регулярной кавалерии. Остальных эскадронов наших нельзя было тронуть с места, потому что против них сосредоточивались тоже значительные колонны неприятельской пехоты.

Получив приказание, капитан Солонцов, повернув 10-й эскадрон направо, повел его рысью, позади резвернутого фронта нашего полка, и соединился с 9-м эскадроном, потеряв при этом движении ранеными взводимого вахмистра, которому ядром оторвало ногу. 9-й эскадрон, имея «пики в руках», стоял уже давно в совершенной готовности к бою. Дивизион немедленно выстроил колонну к атаке. Командир 9-го эскадрона майор Парчевский, как старший, принял [226] команду над дивизионом, поручив эскадрон свой старшему по себе офицеру, поручику Иванову.

Вся донская батарея подполковника Двужженного также собралась на правом фланге полка, а прибывший вслед затем дивизион пешей легкой батареи расположился левее 4-го эскадрона.

Между тем, неприятель наступал упорно; наконец второму Конно-Мусульманскому полку приказано было сделать атаку на баши-бузуков, уже начинавших было показываться в тылу нашем. Милиция, составленная из агаларов и почетных беков (Агаллары и беки у закавказских Татар составляют вид нашего дворянства) Закавказского края, живописно выдвинулась вперед. Но справедливость требует сказать, что последующие действия ее вовсе не оправдывали всеобщего ожидания. Они были очень нерешительны. Как истые азиатцы, наши милиционеры завязали перестройку с баши-бузуками и, как говорится, даром жгли порох, тогда как один решительный удар в шашки мог окончить сразу все дело в нашу пользу,

— Аллах, Аллах! говорили татары: — да неужели же никогда не застать врасплох этих проворных Игидов, что так ловко обирают турок и правоверных, валяющихся по полю? Пусть только они сделают выстрел, пусть только они выпустят свои заряды, тогда — Иншаллах — мы порубим их на кусочки.

Но — увы! — турецкие наездники сами были воспитаны на этих же понятиях и, хорошо сознавая свое положение, втянули милиционеров в перестрелку, заставили их рассыпаться, но сами берегли заряды и едва отвечали на частые выстрелы милиционеров. Долго бы длился этот нерешительный бой, который не препятствовал, впрочем, Туркам продолжать, хотя и медленнее, свое обходное движение, если бы баши-бузуки не решились сами окончить все дело смелым нападением на нашу милицию. Выбрав удобную минуту, небольшое число турецких наездников, обскакав мусульман наших справа, с пронзительным гиком ринулись в тыл и понеслись позади нашей линии. Несколько раненых, шедших без прикрытия на перевязочный пункт, были в одно мгновение изрублены. [227]

По первым выстрелам и крикам, раздавшимся в тылу нашем, вся неприятельская кавалерия, сделав общий залп из своих винтовок, устремилась на милиционеров. Нападение было отчаянное. Рассыпавшиеся сотни Конно-Мусульманского полка смешались, дрогнули и понеслись назад. Выдвинутый для поддержания атаки их, донской казачий полк полковника Михайлова был смят наскакавшею на него милициею и увлечен общим беспорядочным отступлением. Баши-бузуки неслись всею массою за опрокинутою кавалериею и на плечах ее могли легко обскакать нашу линию. Тогда поражение всего правого фланга нашего становилось почти неизбежным.

К счастию, в это время подоспело подкрепление.

Еще при первом движении нашей милиции против баши-бузуков обнаружился характер будущих ее действий, и потому ординарец снова поскакал к начальнику кавалерии доложить ему о положении, в котором находились войска правого фланга. По счастью, посланному скоро удалось отыскать его. Генерал Багговут был на левом фланге и под сильным ружейным огнем распоряжался кавалерийскими атаками.

Выслушав, молча, ординарца и наскоро сделав распоряжения, относящиеся до действия кавалерии левого фланга, он повернул коня своего, во весь опор поскакал к нашему флангу, приказав следовать за собою марш-маршем донскому казачьему дивизиону, при котором находилась небольшая ракетная батарея. Первое, что попалось Багговуту на глаза, был отступающий в беспорядке донской казачий полк. Генерал Багговут тотчас же послал бывшего при нем ординарца, Новороссийского драгунского полка штабс-капитана Набеля, передать строжайшее приказание, под ответственностью гг. начальников, прекратить это отступление и восстановить немедленно порядок, и сам выдвинул вперед ракетную батарею. Удачное действие ее остановило баши-бузуков. В то же мгновение смелая атака казачьего дивизиона, прискакавшего с генералом Багговутом, привела неприятеля в замешательство, а когда этот дивизион был поддержан еще казачьим полком Михайлова и устроившеюся милициею, тогда баши-бузуки, в свою очередь, шатнулись назад и, горячо преследуемые, едва успели укрыться за своею пехотою.

Одно дело было поправлено; теперь оставалось другое. Роты Ряжского полка, атакованные несколькими баталионами [228] Турок, которых поддерживал сильный огонь их артиллерии, долго выдерживали целый ряд самых упорных рукопашных схваток. Эти кровавые споры шли с переменным успехом; но числительность начала брать верх. Ряжцы понесли огромную потерю, и, когда один баталион начал обходить их справа, они принуждены были медленно подаваться назад, останавливаясь на каждой удобной позиции для отпора. Несмотря на редкое мужество их, сильное расстройство рот ставило в печальную необходимость начать общее отступление: иначе, фланг наш, прорванный в середине, подвергался возможности быть разбитым по частям.

Подкрепить этот пункт было необходимо, и генерал Багговут послал урядника из линейного казачьего конвоя своего привести сюда пикинерный дивизион нашего полка.

А, между тем, удостоверившись на месте в действительности угрожающей опасности и в необходимости значительно усилить войска правого фланга, начальник кавалерии немедленно разослал своих ординарцев с приказаниями. Скоро проскакал мимо нас 3 дивизион драгунского Николая Николаевича полка, прибывший с левого фланга, под командою своего дивизионера, полковника Корфа. Багговут сам встретил его и приказал занять позицию на самой оконечности нашего правого фланга.

В то же время и пикинерные эскадроны Новороссийского полка шли рысью за урядником, посланным от Багговута, и только что стали обходить растянутою линиею 1-го Конно-Мусульманского полка, как встретила начальника кавалерии. Он ехал навстречу.

— Командуйте: прибавь рыси! Больше рыси! Не топчитесь на месте! нетерпеливо кричал генерал завидев приближающийся дивизион. — Кто здесь старший? спросил он, когда пикинеры проходили мимо него.

Барчевский подъехал.

— Ведите свой дивизион к Ряжскому баталиону, говорил Багговут: — вы прикроете там наши орудия.

Действительно, подходя к назначенному месту, пикинеры увидали стоявшие в стороне два полевые орудия какой-то легкой батареи. При них не было ни передков, ни прикрытия; артиллерийская прислуга лежала тут же изрубленная, исстреленная. Это, вероятно, и были те орудия, о которых говорил [229] генерал Багговут. Направляясь к ним, мы увидели небольшую кучку пехотных солдат и с удивлением заметили между ними наше пехотное знамя.

— Откуда идете, братцы? спрашивали их наши драгуны.

— Из боя, отвечал один мрачный голос: — ишь, их саранча какая навалила: нашим и не под силу справиться с ними.... Знамя назад приказано вынести.

«Плохо, видно, приходится Ряжскому баталиону», подумали мы и скоро, действительно, увидали нашу пехоту в самом критическом положении. Громимая с фронта батареями и обхваченная с боков турецкими колоннами, отступала она, отбиваясь штыками, от сильно преследующего ее неприятеля. Застрельщичья цепь горячо отстреливалась. Однако, отчаянная оборона этих рот заставила неприятеля действовать несколько осторожнее. Он замедлил наступление своих колонн: но за то канонада загремела снова яростно. В это время командир Ряжского полка, полковник Ганецкий, подскакал к нашим пикинерам.

— Ради Бога, говорил он, обращаясь к Парчевскому: — атакуйте их скорее, поддержите мои баталионы: мы не в силах более удерживать неприятеля.

Приказания идти в атаку мы ни от кого не получали; но положение дела само собою показывало необходимость остановить успехи турецкого оружия и опрокинуть их баталионы, которые в чаду успеха шли и шли по следам отступающей нашей пехоты.

— Сейчас, сейчас, отвечал Парчевский и приказал прибавить рыси.

Люди наши горели нетерпением идти в атаку и хотя на некоторое время освободиться от огня артиллерии. Слаб и ничтожен казался им ружейный огонь, после почти четырехчасовой канонады

— Теперь держись, ребята, смотри, не выдавай! шептали старые солдаты.

Едва только пикинеры, обогнув фронт отступающей пехоты, вышли из-за него, как перед ними открылось ровное поле, на котором уже несколько часов сряду разыгрывались кровавые сцены. Высокая густая трава далеко в окружности была притоптана движущимися массами пехоты и копытами не раз проносившейся здесь конницы. Вся окрестность [230] представляла вид вспаханного поля: так избороздили землю артиллерийские снаряды. Небольшое, но облитое кровью пространство это было завалено телами убитых Ряжцев. Их белая амуниция, ярко блестевшая под лучами солнца, так и бросалась в глаза и слишком резко отличала тела наших покойников от убитых солдат неприятеля, которых, впрочем, в этом месте — как, по крайней мере, показалось нам — было значительно меньше наших.

Под прикрытием выдвинутых вперед батарей, два турецкие баталиона, рассыпав перед собою густые цепи штуцерных, дерзко продолжали наступление и находились уже только в нескольких саженях от оставленных нами орудий. Заметив приближающуюся кавалерию нашу, стрелки, не останавливаясь, открыли по ней беглый ружейный огонь. Один баталион продолжал наступление развернутым фронтом, другой, обходившей уже рижские роты, теперь зашел совершенно левым плечем и, очутившись почти под прямым углом к первому, открыл ружейный огонь во фланг атакующего дивизиона. В то же мгновение канонада по всему правому флангу усилилась до невероятной степени.

Приходилось идти в атаку на фронт одного баталиона под сильным перекрестным огнем другого.

Одною из первых пуль убит наповал прапорщик Левиз-оф-Менар. Сбылось-таки странное предсказание и собственное предчувствие его. Из виска в висок пролетела пуля и сбросила с седла молодого офицера. Многие видели, как упал Левиз. Болезненно сжалось сердце за бедного товарища: но помощи подавать было некогда. Вполне постигая всю важность подобной минуты, когда губительное действие неприятельского огня, направленного на одну точку, оказывает такое страшное нравственное влияние на человека, Парчевский понял, что только одна безотлагательная атака может быть удачна, и скомандовал: «строй фронт! в карьер!» Не успели еще последние взводы пристроиться к передним, как загремела команда: «Пики к атаке! марш-марш!» и пикинеры понеслись...

Штуцерные стрелки не успели отступить к своим баталионам, не успели построиться в кучки и только дали новый залп. С визгом пронеслись пули по нашему фронту, ряды заредели; но это не остановило пикинеров.... [231]

Тогда грянул последний, страшный залп баталиона, стрелявшего во фланг наш. Густые клубы дыма затянули окрестность... выстрелы смолкли... пикинеры налетели на штуцерную цепь, в одно мгновение смяли ее, опрокинули и понеслись на баталион. Не давая простыть одушевлению и энергии солдата, возросших до высокой степени, и пользуясь мгновенным замешательством противников, Парчевский закричали: «вперед!» дал шпоры своей лошади и первый вскочил в середину турецкой пехоты. В одно мгновение каска была с него сбита на землю, голова разрублена широким штуцерным ножом и штыками нанесено ему пять ран, из которых одна в лицо (Сверх того, при перевязке этих шести ран, оказалась еще сольная контузия пулею в правую ногу. Когда получил ее, Парчевский не помнил, но кажется, что во время атаки на стрелковую цепь). В тесноте, Парчевский не успевал отбивать наносимых ему шашкою ударов и, конечно, погиб бы в этом неровном бою; но, в это время, принеслись пикинеры....

Прапорщик Костровицкий, с 4 взводом 10 эскадрона, успел заскакать в тыл. Солдаты, ободряемые своими эскадронными командирами и видя перед собою геройский подвиг своего дивизионера, с двух сторон ворвались в баталион. Рядовые Юдченко и Половников первые бросились на помощь к майору и успели освободить его из рук неприятеля. Закипел страшный рукопашный бой. Всадники и пешие люди перемещались совершенно между собою.... образовался настоящий хаос. Все столпилось в одну огромную, неправильную волнующуюся толпу. Неистовые крики сражающихся, перемешанные с болезненными воплями и стонами раненых, с молением о пощаде, заглушались по временам ружейными выстрелами, глухо раздававшимися посреди звуков рукопашной схватки. Какой-то зловещий, смутный гул стоял в воздухе, в продолжение нескольких минуть этого ожесточенного боя. Наконец пикинеры взяли верх. Ряды баталиона были разорваны, и он раздробился на мелкие кучки; но эти кучки еще долго продолжали отбиваться от налетавших на них со всех сторон пикинеров, хотя постепенно и падали одна за другою под их ударами.

По средние одной кучки, высоко над головами пехотинцев, тихо колебалось большое красное знамя. Тесно [232] сомкнувшаяся около него, в порядке отходила назад эта кучка, торопясь вынести из несчастного боя свою военную святыню. Но пикинеры увидели знамя и стремительно бросились на него. Рядовой Половников, первый подавший помощь своему дивизионеру, успел и здесь отбить попавшийся ему под руку турецкие значек; а унтер-офицер 9 эскадрона Сильченко, остававшийся во фронте, несмотря на полученную им перед этим сильную контузию ядром в бок, изрубил знаменщика и успел налету схватить падающее знамя. В середине этой же кучки, около самого знамени, взят в плен, как оказалось впоследствии, командир баталиона.

Несчастные остатки баталиона, еще недавно с таким успехом преследовавшего Ряжцев, теперь, в свою очередь, рассыпались по полю и искали спасения в бегстве. Пикинеры неслись на плечах их, не давая остановиться ни на одно мгновение, и буквально устилали путь свой турецкими пехотинцами; но, разгоряченные преследованием, наши неслись все дальше и дальше.

Теперь обратимся к храброму дивизионеру их, которому, по всей справедливости, принадлежала честь этих двух блистательных атак. Мы видели, каким образом пикинеры освободили его. Воспользовавшись мгновением, когда пехота разорвалась в рядах и по необходимости образовала интервалы, он повернул свою лошадь и выехал из баталиона. Раны его были тяжелы, но, по счастию, не смертельны; однако, не думая вовсе о своем положении и стараясь превозмочь жестокое страдание от раны в голову, Парчевский обратил свое внимание на командуемый им дивизион, и когда пикинеры, рассеяв пехоту, понеслись за бегущим неприятелем и в запальчивости неслись все дальше, он справедливо начал опасаться, чтобы они не занеслись слишком далеко и не наткнулись на свежие силы неприятеля. Тогда и блистательный успех наш мог обратиться в самую кровавую неудачу. Пример Тверского полка был перед глазами.

Парчевский стоял один посреди поля. Вблизи не было ни одною солдата. Напрасно он звал трубача, бывшего при нем безотлучно с начала сражение он давно был убит; а остальные увлеклись преследованием и, закинув трубы за спину, не отставали от своих товарищей и вместе с ними славно работали шашками. Тогда, сколько позволяли силы, Парчевский [233] начал кричать: «отбой, назад, назад!» но слова эти терялись совершенно в общем шуме битвы. Впрочем, на голос его первый выехал из дела командир 10 эскадрона, капитан Соловцов. Увидев своего дивизионера в таким положении, забрызганного и перепачканного кровью, он начал уговаривать его уехать с поля сражения. Силы все более и более оставляли Парчевского. Тогда, поручив дивизион капитану Соловцову, он повернул свою лошадь назад и, в сопровождении одного солдата, поехал к перевязочному пункту.

Скоро догнал их еще один пикинер, возвращавшийся из боя.

— Что ты, Дмитренко, ранен? спросил его Парчевский.

— Никак нет? Единственную ранили! Да это никак вы, ваше высокоблагородие! вдруг вскричал он, всмотревшись в окровавленное лицо своего дивизионера.

— Я.

Дмитренко вдруг зарыдал.

— Чего же ты плачешь? спросил Парчевский.

— Що щь воны бисовы з вами зробылы, ваше высокоблагородие! отвечал простодушно солдат, заливаясь слезами.

— Э, братец, это еще ничего: заживет как-нибудь! сказал майор, стараясь придать своему голосу больше твердости.

В это время присоединился к ним унтер-офицер Сильченко, жестоко страдавший от своей контузии. Он вез в руках отбитое им знамя, которое, развеваясь в воздухе, осеняло теперь собою небольшую группу русских всадников. По грустному выражению лиц, сопровождавших пикинеров Парчевского, безошибочно можно было заключить о любви и привязанности их к своему командиру. Парчевский ехал очень медленно. По временам обгоняли они пехотных солдат наших, которые, с лицами, искаженными немыми страданиями, тащились отвсюду к перевязочному пункту.

На дороге встретился с ними офицер Нижегородского драгунского полка, состоявший в тот день ординарцем при начальнике кавалерии. Он с участием подъехал к Парчевскому и спросил, как он себя чувствует. Парчевский показал на знамя, в коротких словах рассказал историю своей атаки и просил довести об этом до сведения генерала Багговута. От души поздравив его с блистательным [234] подвигом, офицер поскакал отыскивать Багговута, поминутно переносившегося в то время от одного фланга нашей позиции к другому.

— Ваше высокоблагородье, ваше высокоблагородие! послышался сзади Парчевского тихий голос.

— Обернувшись, Парчевский увидел Сильченку.

— Что тебе, Сильченко?

— Ваше высокоблагородие, перевяжите себе голову.

— А что, разве крепко ранена?

— Рассечена, ужасть как рассечена! отвечал тихо Сильченко.

— И крови много?

— Так и хлыщет, ваше высокоблагородие! Не угодно ли, вот мой платочек?

И он усердно предлагал его своему командиру.

Проезжавший мимо пехотный офицер соскочил с лошади и помог перевязать широкую рану майора.

Тронулись дальше; но Парчевский скоро ослабел совершенно. Кровь промочила насквозь тонкий носовой платок и бежала сильно; больше других беспокоила его головная рана. Один из пикинеров поскакал отыскивать какую-нибудь повозку и скоро привел с собою фурштатскую телегу, доверху наваленную телами убитых солдат, подобранных на поле сражения. Нечего было делать: Парчевского осторожно сняли с лошади, положили на тела убитых и почти без чувств привезли к перевязочному пункту (Майор Парчевский через несколько месяцев совершенно оправился от своих ран и снова поступил во фронт. За это сражение он был произведен в подполковники и назначен командиром пикинерного дивизиона, ныне же продолжаете службу в Новороссийском драгунском полку).

Между тем, капитан Соловцов во весь опор поскакал в ту сторону, где в густых облаках пыли и дыма мелькали еще по временам вороные лошади пикинерного дивизиона; но собрать людей было затруднительно. Впрочем, преследование начало ослабевать само по себе. Свежие колонны второй линии приняли на себя бегущий баталион и, в свою очередь, начали наступление. Пикинеры повернули назад. Живо собрались они на громкий голос Соловцова, наскоро выстроились в дивизионную колонну и рысью начали отходить назад. Отставшие люди [235] мало по малу догоняли дивизион и на походе пристраивалось к колонне.

Между тем, другой турецкий баталион, обошедший дивизион наш справа, во время атаки его удерживаемый в отдалении картечным огнем и действием против него застрельщичьей цепи Ряжского баталиона и сотни линейных казаков, поневоле оставался немым зрителем страшной катастрофы, разразившейся над головами его товарищей. Теперь, пользуясь запальчивостью пикинер, он хотел отрезать им путь отступления, и, вместе с четырьмя орудиями, бывшими при нем, баталион открыл сильный ружейный огонь во фланг отступающего дивизиона.

В то же время из-за фронта турецкой пехоты во весь опор вынеслись их уланы и бросились во фланг пикинеров, закрыв, таким образом, фронт своей пехоты. Но дивизион наш, по команде капитана Соловцова, с удивительною быстротою развернул фронт налево и с наклоненными пиками помчался на фронт уланского эскадрона, ошеломленного такою нечаянностию. Сначала, молча, как две громовые тучи, неслись два кавалерийские строя друг против друга. Казалось, что вот, вот слетятся на полном карьере эти живые стены, сомнут и растопчут друг друга — ничуть не бывало: уланы вдруг повернули направо и бросились уходить, стараясь как можно скорее очистить фронт своей пехоты, чтобы она имела возможность встретить нас ружейным и орудийным огнем. Но было уже поздно: четвертый взвод десятого эскадрона, под командою прапорщика Костровицкого, отличился и здесь. По распоряжению этого отличного офицера, взвод быстро сделал заезд левым плечем и, отрезав отступление неприятелю, понесся ему навстречу. Быстрота и неожиданность этого маневра помогли малочисленности. Пикинеры, вслед за Костровицким, опрокинув передние ряды, ворвались в середину улан. Остальная часть, смятая и расстроенная, принуждена была снова повернуть назад и скакать вдоль всего фронта нашего дивизиона, поневоле подставив нам фланг свой. Сам Костровицкий на полном карьере слетелся так близко с турецким офицером, по-видимому, начальником этого эскадрона, что, не успев рубнуть, сбросил его с лошади сильным ударом эфеса в голову. Поражение турецких улан было совершенное. Пикинеры преследовали и гнали их на [236] значительное расстояние. Кроме потери убитыми и ранеными, уланы оставили в наших руках множество пленных, большая часть которых была захвачена четвертым взводом прапорщика Костровицкого. С нашей стороны потеря была самая незначительная, объясняемая только смелым и неожиданным ударом. Ранен десятого эскадрона один рядовой, оставшийся во фронте, и девятого — смертельно ранен рядовой пикою в пах.

Большое число пик, брошенных уланами, доказывало, до какой степени было поспешно и беспорядочно их отступление. Пикинеры не упустили случая воспользоваться своими трофеями и охотно меняли свои пики на турецкие (Древки форменных пик наших делались из толстого, но сырого, а потому и далеко непрочного дерева, были тяжелы, нехорошо выверены относительно центра своей тяжести, почему в беспрерывном рукопашном бою с неприятелем они крайне обременяли солдат. Сверх того, здесь же оказалась особенная способность их, незамеченная в мирное время — ломаться при каждом сильном или неловком ударе. Обстоятельство это угрожало в самом непродолжительном времени, перед лицом неприятеля преобразить неожиданно пикинерный дивизион в простой драгунский. Не удивительно, что пикинеры с жадностию бросались на турецкие пики, которые оказались одинаковых размеров с нашими, но, сделанные большею частью из бамбукового дерева, были до чрезвычайности легки и гибки. Последнее качество, на первых порах, озадачило было и затруднило наших солдат; но солдаты скоро применились к действию этим орудием, и пики эти, с прикрепленными к ним форменными флюгерами, оставались в дивизионе до самого расформирования его, в 1856 году, когда, вместе с прочим старым оружием, были сданы в городе Тифлисе).

Во время преследования улан, два пикинера увязались за турецким офицером. Он скакал большим галопом, один, поодаль от всех и был вооружен только одною саблею. Красивое и бледное лицо его было опушено черною окладистою бородою. Стройная, правильная посадка на коне и длинные стремена резко отличали его от прочих всадников турецкой кавалерии. Вероятно, это был один из числа эмигрантов, которых в турецких войсках, и в особенности в уланских полках, было очень много. Пикинеры скоро догнали его; но он не прибавлял аллюра. Когда же лезвия пик, направленных прямо в спину, мелькнули по обеим сторонам его, он быстро приподнялся на стременах, повернулся на седле и в одно мгновение отбил саблею один за другим направленные удары. Вслед затем он пустил лошадь во весь карьер. Кровный жеребец скакал как пуля. Но, сберегая [237] силы доброго коня, он скоро опять перевел его в галоп. Тогда пикинеры снова настигли его; но результате нападения был один и тот же. Таким образом, продолжая преследование на довольно значительное расстояние, пикинеры несколько раз бросались на него и, несмотря на то, что отлично владели пиками, не могли ничего сделать противу его сабли. Он ясно доказал все преимущество этого оружия, управляемого искусною рукою, противу пики в одиночном бою. Прапорщик Костровицкий (Прапорщик Костровицкий за это сражение награжден орденом св. Анны 4-й степени с надписью: «та храбрость»), заметивший эту геройскую оборону, захотел и здесь попытать свое счастие. Во весь дух пустил он кабардинского коня своего за турецким офицером; но капитан Соловцов, уважая замечательное мужество турецкого офицера, послал воротить пикинеров, и он, кажется, безвредно присоединился к своим. Не знаю, пощадила ли его пуля, или казацкая шашка, когда уланы потерпели вторичное и решительное поражение, вместе с баши-бузуками, от нашей иррегулярной кавалерии.

Впоследствии, разговаривая с пленными Турками, мы делали им вопрос: что заставило их атаковать наш дивизион гораздо меньшим числом своей кавалерии, да еще при таких невыгодных для себя обстоятельствах? и пленные весьма наивно отвечали: «мы сперва не заметили наклоненных пик ваших и приняли вас за драгун, а потому, надеясь на превосходство нашего вооружения, думали легко управиться с вами; когда же, замети в свою ошибку, хотели проскакать мимо, чтобы навести вас на фронт нашей пехоты, но вы отрезали нам отступление. Милосердному Аллаху угодно было сделать нас вашими пленниками!»

Между тем, едва уланы очистили фронт своей пехоты, как она немедленно открыла ружейный огонь, стараясь этим облегчить отступление своей кавалерии. Соловцов поспешил прекратить преследование улан, наскоро выстроил свой дивизион и, вместе с прискакавшею сюда сотнею линейных казаков, пошел в атаку. Она была так стремительна, что четыре турецкие орудия не успели сделать ни одного выстрела, взялись на передки и едва-едва только что ускакали за фронт своего баталиона. Но Турки не дрогнули. Видя несущуюся на них кавалерию, они хладнокровно продолжали убийственный, [238] непрерывный огонь. Пикинеры и линейцы бросились вперед, но, расстроенные меткими выстрелами, не могли опрокинуть сомкнутого фронта пехоты. Несколько раз врывались они в нередкие ряды ее, но, отброшенные штыками, отскакивали назад и снова повторяли свои удары. Заметив эту свалку, генерал Багговут взял первый попавшийся ему дивизион артиллерии и марш-маршем привел его к пикинерам.

Видя напрасную потерю в людях, Багговут закричал: «Пикинеры и казаки назад! назад!» Но разгоряченные боем солдаты не слыхали его голоса и не отходили от батальона. Багговут приказал пустить гранату через головы.

Это средство подействовало мгновенно.

— Ребята, наши стреляют! раздалось несколько голосов, и все повернуло назад.

Быстро раздались наши направо и налево и очистили фронт артиллерии, снявшейся уже с передков.

Четыре орудия почти в упор ударили картечью в пехоту. Целые ряды ее повалились на землю, и Турки поколебались.

— Теперь с Богом! закричал Багговут.

Эскадроны и сотня линейных казаков снова понеслись вперед и в мгновение обрушились на баталион. Тогда закипел рукопашный бой. Увлеченные личным примером своих офицеров, наши успели разорвать пехоту и через интервалы бросились на орудия. Прислуга и часть лошадей были переколоты, и пикинеры захватили четыре орудия.

Один орудийный передок успел ускакать, а потому дивизион наш мог вывести из боя только три орудия. Четвертое же было заклепано и брошено на поле.

С потерею орудия, турецкая пехота, как будто, потеряла и голову. Она начала поспешно отступать, а настойчивое преследование нашего дивизиона и вслед за тем смелая атака линейных казаков привели ее в окончательное расстройство. Турки побежали в рассыпную. Тогда, предоставив преследование одним линейным казакам, пикинеры возвратились назад и выстроились правее Ряжского баталиона. Застрельщичья цепь нашей пехоты все еще продолжала перестреливаться с неприятельскими стрелками; но ротные колонны, пользуясь небольшою возвышенностию, прилегли за нею, чтобы хотя бы этим предохранить себя от действия турецкой артиллерии. Но и сюда доносились снаряды, ложились ядра, лопались гранаты, осыпая [239] осколками, камнями и землею лежащих пехотинцев. То и дело, из рядов их выносили убитых или раненых.

Однакож, поражение двух баталионов пехоты и эскадрона улан отбило у неприятеля охоту продолжать наступление, и он снова ограничился одною сильною канонадою по нашей линии.

Но, между тем, как на этом пункте успех оружия был уравновешен, на оконечности нашего правого фланга дело опять начинало принимать неблагоприятный для нас оборот.

Прибывший сюда дивизион драгунского Его Высочества Николая Николаевича полка произвел смелую атаку на пехоту, но занесся и сделал значительную потерю. Подробности этого несчастного происшествия, сильно поднявшего упавший было дух Турок, к сожалению, не в точности мне известны. Тогда говорили о нем очень много, и, может быть, потому никак нельзя было доискаться истины. Из общего говора, кажется, можно было заключить, что дело происходило так: дивизион, только что прибывший с левого фланга, получил приказание всеми средствами противодействовать неприятелю, обходившему наш правый фланг со стороны озера, и, при первой возможности, самому стараться перейдти в наступление.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания о закавказском походе 1853 и 1854 года // Военный сборник, № 1. 1860