ПОПКО И. Д.

ДНЕВНИК

ИЗ ДНЕВНИКА ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТА И. Д. ПОПКО

1854 год.

Сентябрь.

(См. 6 тетрадь "Р. Архива" сего года)

12. В жаркий поддень, по одной из самых пыльных дорог в лагерь, с пустыми желудками, скакали я и князь Е. Т... к князю Спиридону Чавчавадзе, везя, в красном футляре, всемилостивейше пожалованную ему золотую саблю, с надписью, как водится «за храбрость». У него мы обедали в кругу Грузинской молодежи. Красавец князь Гуриел, осьмнадцатилетний юноша, с большими черными глазами и в мундире Грузинского гренадерского полка, останавливал на себе взоры присутствующих, когда они (взоры) освобождались от тарелки. Князь Спиридон принес на алтарь затрапезной беседы следующий рассказ.

На южной покатости Кавказского хребта, выше Кахетии, в климате суровом, на почве каменистой и скупой, обитает племя Грузинского народа Хевсуры, что значит по русски «жители ущелий». Эти жители ущелий страстно любят вино и войну. На войне употребляют они кольчуги и щиты, которыми отражают удары неприятельских сабель, с изумительным проворством, с изумительной ловкостью. Они славные рубаки и поединщики. Редкий из них не носит сабельных рубцов на лице. В их вероисповедании сохранились остатки христианства. Они строго держат христианские посты и собираются на богомолье в старинных христианских храмах. Впрочем богослужение в сих храмах совершается устно, без книг. Служители церкви совершенно безграмотны. Хевсуры ездят за вином в Кахетию. Часто случается, что, запасшись там вином, они привозят домой те же порожние [322] бурдюки, какие были взяты из дому. Дело в том, что у Хевсуров есть обычай, предписывающий, когда они едут с вином, угощать всякого встречного, с тем, конечно, чтоб и себя тут же не забывать. Вот, таким-то манером, ехал один Хевсурец из Кахетии восвояси, с веселым лицом и с большим мехом вина. Ему встретился земляк, державший путь на Кахетию, с постным и скучным видом и с пустым бурдюком, предназначенным для вывоза вина из его отечества. Едущий в Кахетию издали подметил у встречного земляка винный груз и заранее начал облизываться, предвкушая сладость попойки, условленной обычаем. Но каковы были его смущение и негодование, когда обладатель вина проехал мимо, не останавливаясь и вовсе не думая разрешить туго завязанную лапку своего бурдюка! Взгрустнул мой добродушный Хевсурец и поехал дальше, повеся нос до самой передней луки. Затем, добравшись до мамров Кахетии, он напился вволю, до усов, и, налив свой мех, пустился в обратный путь домой, с раскрасневшимися щеками и носом, как-бы он сидел близко у огня. Случилось, что на сем пути и в прежнем месте, он встретился с тем земляком, который поскупился угостить его. Этот гадкий скряга находился в обратном к герою рассказа положении, именно: он ехал с порожней посудой за вином. (Для удобства в рассказе, мы назовём его безвинным, хоть он и виноват, как видится из дела. Разве не делают виновных безвинными в судах? Героя же повествования нашего мы наименуем виновным не потому, чтобы за ним, на самом деле, были вина какая, а того ради, что с ним было вино). Ну, вот Хевсурец безвинный, узнав издали виновного своего земляка и чувствуя перед ним себя виновным, делает вид, что видит его в первый раз в жизни и спешит с ним разъехаться. Как бы не так! Виновный узнал безвинного, останавливает его, приглашает сойти с коня и, в силу святого обычая, выпить из бурдюка, грядущего из страны винограда. Тот, рад-не-рад, принимает предложение. Начинается угощение по правилам, на сей предмет в обиходе Хевсурского общежития существующим. Виновный наполняет вином кожаную кружку, машару, и, сказав: «да даст, Господь, вечное блаженство святому Георгию», выпивает её за одним духом. Налив потом снова глубокую машару, он подносит её безвинному, но едва тот протянул к ней руку, как угощающий роняет посуду, и вино проливается на земь. Безвинный выражает живое сожаление, но виновный равнодушно поднимает чашу, не подверженую крушению, снова наполняет ее под носом своего товарища, произносит пожелание царства небесного своему деду и прадеду, и опрастывает [323] сосуд, прихваливая вино. Потом наполняет он кожаную чару и вторично подносит ее безвинному. Тот разгладил свои усы для беспрепятственного поглощения животворящей Ноевой влаги и протянул руку. Но, к великой его досаде, машара опять вывалилась из руки виновного, и сухая земля испила напиток, предназначенный для увеселения человеческого сердца. С сильным движением желчи безвинный видел, как лужайка вина уходила потихоньку в землю, словно сама земля чувствовала вкус доброго Кахетинского и втягивала его медлительно, растягивая наслаждение. Виновный, молча, поднял машару, налил, проговорил: «пускай здравствует моя жонка белолицая да мои пострелята ребятишки» и выпил. Наливает и подносит он безвинному в третий раз. Ну, думает безвинный, теперь уж не прольешь, и спешит схватить машару обеими руками. Уже пальцы его коснулись ее гладкой шерсточки; но она ускользает из рук, как угорь, схваченный за хвост, падает и проливается в третий раз. «Что за дьявольщина такая», вскричал вне себя безвинный, «или у тебя, земляк, рука усохла, или ты сдурел и задумал угощать, чертов сын, кротов да хорьков». «Нет», отвечает виновный, «по милости Божией, и рука, и голова у меня в исправности, как следует им быть, что я намерен доказать тебе сейчас. Послушай, приятель, ты ехал с вином, когда я ехал без вина. На этом самом месте мы встретились. Вместо того, чтобы остановиться и угостить меня, как долг велит всякому честному Хевсуру, ты изо всей силы толкал стременами в бока твоей клячи, чтобы поскорее миновать меня. Вместо винного вкуса, ты оставил у меня на языке и в сердце горечь обманутой уверенности в угощении. Теперь я встретил тебя здесь, с вином в моем тороке. Я остановил тебя и развязал лапку моего бурдюка из почтения к народному обычаю. Мой бурдюк был бы свинцовым грузом для моего коня, если бы я не выделил из него довлеющей части моему ближнему. Но как твоя грязная утроба не стоила того, чтоб в нее вошло чистое и святое вино братского радушия, то я выплеснул твою долю наземь. Я три раза обманул твою жажду, твою напряженную готовность выпить мое вино, так же точно, как ты, бесстыдный скряга, обманул мою законную надежду отпить следуемую мне долю из твоего теперь тощего, а прежде полного, бурдюка. Это тебе плата той же монетой. А вот тебе еще проучка: вынимай-ка свою саблю и стань к бою». Последовал поединок. Честному человеку Бог помогает в битве. Виновный Хевсурец заклеймил безвинного несколькими «личными» ранами. Отвратительный эгоист приехал домой с трезвостью в бурдюке и трещинами на лице. [324]

14. Нынешним утром, Донской казак ведет с водопоя офицерских лошадей. Встречается он с станичником, который спрашивает его о житье-бытье. «Да вот, видишь-ли, молвил Донец, как велят ходить за лошадьми: мой и одевай, а корму-то не давай». Это отголосок ропота, раздающегося в настоящее время во всей кавалерии. С 20 минувшего Августа прекращен отпуск в кавалерию регулярную сенных, а в иррегулярную сенных и ячменных, одним словом, фуражных денег. Сказано: берите сено натурой, верст за двадцать от лагеря, на неотрадном отрядном сенокосе, и везите его оттуда в лагерь на ваших лошадях, вьюком и на повозках, какие при войсках имеются, с придачею некоторого вспомоществования от аробного и черводарского (вьючного) транспортов, которые правительство содержит посредством подряда, при нашем корпусе в числе: первый 2400 ароб, а последний 1000 лошадей, вечно оседланных огромными соломенными седлами. Такое лошадиное сухоядение не по мысли и не по сердцу кавалеристам, которые до того помешались на жалобе, возбужденной оным, что уже пехотинцы боятся ногой ступить в их лагерь. У кого что болит, тот о том и говорит.

15. Походная жизнь без походов бедна и мелка. Содержание ее почти то же, что жизни оседлой, заглохшей в каком нибудь уездном захолустьи: самовар, завтрак, труд, обед, сон, скука, самовар, карты, папиросы, вино, сплетни, чтение, писанье и, в воздаяние за то, унавозив, удобрив одну местность, мы двигаемся на другую. Мы ищем воды и травы. О тактике уже и помину нет. Да и о неприятеле лишь изредка, вскользь как нибудь, речь зайдет. После Курюкдарского перезвону, Турки прижались спиной к стенам Карса, словно объявление, приклеенное к стене уличной будки. Толкуют, что в Карс идет Омер-паша. Не выведет ли он опять Османскую рать в поле, на открытый воздух? Не отходит ли он ее от простудо-боязни? Нынче выбежал в наш лагерь Турецкий офицер, регулярной службы, в синем короткополом и однобортном сюртуке, с погончиками на плечах. Он рассказывает о расстройстве неприятельского войска; но это лесть, которую поет всякий переметчик, чтоб угодить той стороне, на которую он передался и, вместе, чтобы придать некоторое оправдание своему постыдному поступку. В разговоре о сражении 24 Июля он высказал одно забавное обстоятельство. В начале боя, когда наши драгунские полки, 4-й и 3-й, стояли еще неподвижно, в колоннах к атаке, представляясь издали глазам неприятеля двумя черными тучами (оба полка имеют вороных лошадей), по которым сверкали молнии медных касок, [325] Турецкие офицеры, чтобы ослабить впечатление сего грозного зрелища на молодых солдат, начали уверять их, что это буйволы, к рогам которых прикреплены металлические блестящия дощечки, что это личина, которую надел Русский отряд для придания большего вида своей малочисленности и внушения страха неопытному войску. Когда Турецкие свинцовые мухи и чугунные осы начали кусать скверных буйволов, когда эти щекотливые животные расходились, принялись бодаться, так что их не могли унять ни знаменитая Арабстанская конница, ни сувар, ни даже низам Блистательной Порты, рога Русских буйволов оказались гораздо крепче и страшнее Турецких штыков.

16. Вне палаток томительный жар и пыль, раздражающая легкие, а в палатках духота.

17. У одного из наших сослуживцев, по случаю именин его матери, был обед с Шампанским. Где откупориваются бутылки, там открываются рты и развязываются языки. Наговорено было с три короба; но все сказанное, вместе с крохами, смахнутыми со скатерти после обеда, слетело в реку времени и поплыло в безбрежное и бездонное море. Вытащим на берег концом пера что нибудь. Граф сказал, когда к слову пришлось, что в Остзейских губерниях никогда не слышно похищения хлеба либо сена в поле. Отсутствие воровственных в этом роде поступков приписывают действию старинного Шведского закона, по которому всякого похитителя даров Цереры с поля клали на месте преступления под плуг и плугом обезглавливали.

Дома не слышим мы голоса церкви, не слышим звона. За утро и вечер, торжественный благовест военной музыки нас зовет на молитву. В тихие сумерки он сердце зовет на тайную беседу с Небом и на подобающее воину отречение от житейских привязанностей. В эти минуты служба говорит нам не за глаза, а в глаза: кто любит отца или мать паче Мене, несть Мене достоин.

28. В полуденный жар, сидя на ковре гостеприимства у подполковника Израил-бека Эдмарова, под легкой тенью цветной Персидской палатки, мы с кн. Е. Т. услаждали свой вкус кулябями, виноградом и яблоками, привезенными на верблюдах из Эривани. Потом обедали на ковре пресыщения у кн. Яссы-Андроникова. Что за обед! Блюдо плова — верхушка Арарата, а вино — не пил такого я давно, из погреба, знать, Ноева оно. Лучший во всем лагере плов, бесспорно, у кн. Яссы, а «боз-баш» у кн. Заали-Баратова. Что за продолжительная и постоянная суша! Наши бурки совсем раззнакомились с дождем. Припоминая бурное непостоянство погоды [326] весной, и скучное постоянство ее в наступающую осень, прилагаешь к ней пословицу, сказанную про молодость человеческую: il faut que jeunesse se passe (Молодости подобает миновать).

19. Утром выступил из лагеря кавалерийский отряд в составе 6 эскадронов драгун, 1-й сотни линейных казаков, 4 сотен Мусульман, двух дружин Грузинских и одной Греческой, при 4-х орудиях казачьей артиллерии. С этим отрядом г. командующий корпусом предпринял рекогносцировку. Мы прошли дер. Б. Комылесы и потянулись к дер. Тихнис. На этом пути подняли мы двух лис; долго их гоняли, удостоили их даже продолжительного ружейного огня, но победить эти четвероногия лукавства не иначе могли, как холодным оружием. Наши кони спотыкались по расселинам, которые поделались на поверхности земли от долговременной засухи. У Тихниса мы оставили часть нашего отряда для приготовления обеда из купленных у жителей баранов, а сами пошли дальше по большой дороге к дер. Первали, населенной, как и Тихнис, Армянами. Мы вошли в башню, служившую когда-то для селения защитою против набегов хищных Лезгин. В башне приютились два Армянские семейства, недавно перебравшиеся на жительство из села Баш-кадк-лара в сел. Первали, и здесь еще не успевшие вырыть себе норы. Женщина сидела на лохмотьях, имевших значение постели. Возле нее находились колыбели и два ребенка. Женщина отворачивалась от нас и скрывала свое болезненное и скорбное лицо в чадре; дети глазели на нас. Вышедши из башни и отойдя от нее несколько шагов, мы спустились в подземелье, слабо освещенное сверху. Здесь, кроме столбов, подпирающих потолок и обнаженных стен, ничего более не представилось нашим глазам, пока мы не остановились на единственном во всем здании украшении, или лучше сказать предмете, не принадлежащем составу здания. Это был старый, совершенно темный образ, помещенный в углублении, противоположном дверям. Впереди образа стоял священник в полинялой нанковой ризе. Мы догадались, что находимся в церкви. С грустью представил себе каждый из нас времена церкви гонимой, укрывающейся в катакомбах. Священник объявил нам, что этот убогий храм был ограблен баши-бузуками в прошлом году. Мы вышли на свет. Высоко, в воздушных пространствах, раздавался крик журавлей. Карс-чай тихо плескался в своем каменном корыте. Народ по деревне работал на гумнах. Они молотили хлеб, раздробляя в то же время солому на саман. Это [327] делается посредством доски, часто набитой клинышками. Доска лежит оклинцованной стороной на хлебе, разложенном по гумну. На доске сидит ленивый человек; он погоняет пару волов, которые кружат с доской по хлебу. Эта терка заменяет здесь наш цеп. Урожай пшеницы по берегам Карс-чая в нынешнем году был сам-шестнадцать. Это maximum; сам-двенадцать minimum. Коду посеял, самару снимал. В Имеретии урожай гоми (мелкое просо) бывает сам-четырех-сот. Кроме соломы и кизяку, да болезненных и печальных лиц, смотреть в Армянской деревне больше нечего. Мы сели на коней и поехали назад к Тихнису. Мусульмане затеяли джигитовку. Два из них, расскакавшись друг против друга, так столкнулись, что и всадники, и кони повалились без чувств. У Тихниса мы пообедали, чем Бог послал. Плов и шашлык в подобных случаях занимают первое место в области гастрономии. После обеда, под скрип зурны, плясали Грузины, Татары и Греки. Последние плясали сцепившись, человек двадцать, вместе. Мирно двигаясь, они сгибались в кольцо и потом растягивались в цепь, с разными изломами. Они одеты были в свой парадный наряд, который составляют: красная вышитая куртка, белая до колен юбка, вышитые чулки и легкие башмаки на ногах; красная феска на голове, бумажный кушак вокруг поясницы. От пляски сделан переход к борьбе. Два Грека, обнажась до пояса, как древние атлеты, сцеплялись несколько раз, припадая к земле, по-кошачьи. Низкий характер народа отражается и в борьбе его.

Вечерело. Жар спал. По гласу трубы, отряд наш сел на конь, перетянулся через реку и с песней направился обратно к лагерю. Татары подняли опять свою неуклюжую и бессмысленную джигитовку, и опять двое из них стукнулись лбами, до обморока. Нижегородские драгуны спели новую свою песню. Мысль песни хороша, только разработана плохо. Хор взывает к первому полку, запевале и плясуну Малышке: скажи-ка, Малышка, сколько лет уже существует и славится наш полк? — Голос отвечает: двести. Потом запевало делает еще три разнохарактерные вопроса, на которые тот же голос отвечает вроде эха. Говорят, что под Кадыкларом драгуны оплошали? — Врали. У горы Караяла какие брали мы игрушки? «Пушки». — Эх-ма, служба тяжела, часто право, не находка, что драгунам нужно? — Водка. Тем песня кончается. После каждого ответа хор поет какие-то стихи на голос; «выйду-ль я на реченьку». Разобрать их нет возможности. Вообще сказать надо, что в песне мысль есть, а содержание Бог даст. [328]

Горы отбрасывали вечерние тени на нашу дорогу. Пыль клубилась, как дым, по нашим пятам, садясь нам на спину, на шапку, на бакенбарды. Вот зарябил наш лагерь. Утомленные кони, Фебовы и наши, в одно время поставлены у коновязей, с той только разницей, что те где-то на краю неба, а наши на холмах Аа-булака, те к хорошему, а наши к дурному сну. Вечер был тихий и приятный. Молодой месяц, за неимением кристалловидной влаги в широком размере, смотрелся в небольшой, узкий пруд на ручье Аа-булаке. Так смотрится деревенский щеголь в осколок зеркала.

21. Великий князь Николай Николаевич прислал в драгунский своего имени полк, в изъявление своего высокого внимания к отличию оказанному тем полком в сражении 24 Июля, полковому командиру саблю, офицерам 13 золотых, и нижним чинам 220 серебряных грудных крестов. Этот дар сопровождается письмом великого князя к командиру полка. На крестах начертаны слова: Бог нам прибежище и сила. Для подобающего принятия шефского благословения в полку совершено молебствие, закончившееся освящением крестов и вручением их офицерам и нижним чинам. Когда мы ехали к этому молебствию, лошадь под начальником кавалерии начала сильно бить и, после двух-трех козлов, сбросила седока, который при этом ушиб себе ногу.

22. Взошедшее солнце осветило представших в управление начальника кавалерии на суд одного линейного урядника, двух Донских казаков, двух Мусульман, одного рыжего быка и одного духанщика. Пошли опросы и переспросы. Для окончательного разъяснения дела необходимо было показание рыжего быка, но он молчал и только иногда качал головой, изумляясь, какую ложь способны люди показывать на суде. Рыжий бык имел полное право не отверзать ушей на суде, потому-то Армянин-переводчик бессовестно перевирал показания Татар; куда же ему было уразуметь и передать язык вола, язык древнейший в мире и чуждый всякой письменности? В России знал хорошо этот язык один только Крылов. Кстати здесь заметить, что Русское управление на Кавказе весьма много теряет от неспособности или от недобросовестности переводчиков. И то и другое встречается на каждом шагу. Нашелся добрый человек, который сделал перевод с Армянской надписи на стене полуразрушенного христианского храма, в селе Баш-Шураил. По отзыву людей сильных в Армянском книжном языке, перевод подстроенный. Вот он.

Сия церковь сооружена лета 1021-го. Да не убавит никто из стен ее ни одного камня, да прочитывает сию подпись всякий, посетитель ли он [329] или проживающей под ее кровом. Если же кто-нибудь из пренебрежения разрушит ее или не упомянет основателя ее, тот да будет проклят божественной славой и 318-ю праотцами. Да помянет посетитель потрудившихся над постройкою церкви сей, прославляя Вседержителя. Аминь.

Посетители церкви сей да прославят Бога и охранят ее верою; она сооружена во славу Всевышняго значительным иждивением. Посетители! Помяните трудившихся над постройкою сей церкви: епископа, архитектора, мастеров и принесших посильные труды. Верою своею благословляя и прославляя Всевышняго Отца, помяните и нас во славу Божию: да будут благословенны на сем и на том свете. На сооружение церкви сей употреблено много денег и материалов, но об них здесь подробно не пишется, а прочитывая то, что здесь написано, помяните основателя, мастеров и всех принесших посильные труды: да будут благословенны Господом Богом. Аминь.

Значительный отряд выступил с генералом Ходзько к Баш-кадык-ларскому полю, для снятия его на план. Найдет ли там топограф прошлогодния Русские могилы, чтоб и их также нанести на план? Быть может, безчувственный Армянин протянул уже по ним борозду для озимого посева.

23. Привелось мне быть на Грузинском обеде. Без соленой закуски между блюдами, без травы и без хохота Грузины не обедают. О Кахетинском уже и говорить нечего, за столом Грузина оно относится к пище, как на обитаемой нами планете вода к земле. Для питья вина употребляется посуда трех родов: азарпеша, серебряный ковш с длинной ручкой, которую можно заткнуть за пояс; куля, деревянная или серебряная баклашка, герметически закрытая, с узким горлом, при питье звучно клокочущая и, наконец, турий рог, чара-богатырь. В старину, во время послеобеденной попойки, среди круга пирующих, подбрасывали вверх заряженный со взведенным замком пистолет, который, падая, выстреливал в кого-нибудь из предсидящих. Тут каждый Грузин старался выказать сколько можно более хладнокровия и равнодушия. Это нечто вроде известной игры в жмурки у прежних Поляков. Теперь Грузины, конечно, не те; но они любят военный мундир и с особенным старанием втираются в ряды наших регулярных войск.

24. Отряд наш перекочевал от Аак-булаха к Гюль-Булаху (источник реки), ближе к Арпачаю. Наш лагерь расположился гусиной вереницей вдоль правого прибрежья этой реки. На правом фланге поставлены две сотни Донцов, стрелковый баталион и сборный полк линейцев. За ними, по фронтальной линии, полки Грузинский, Эриванский и Белевский. Потом штаб с разными дружинами, [330] парк, госпиталь, провиантский штат. Оттуда, к левому флангу, драгуны, Мусульмане, три сотни линейцев и Тульский полк. Наш тыл отобщен от правого берега Арпачая двухверстным пространством местности, мало сказать изрытой, а избуравленной, исковерканной ни-на-что. Знать, попалась она под сердитую руку природы. Вообще, наша позиция обчеркнута глубокими оврагами вокруг, в несколько линий. Это крепость за тройным, четвертным рвом. К нам или, лучше сказать, мы присоседились к Кара-папахским деревням Гюль-Булаху, который ссудил свое имя нашей теперешней позиции, и Гохши-оглы. По ту сторону, на Русском берегу Арпачая, живописно раскинулись Армянские деревушки: Календжа, замечательная своей древней церковью красного цвета, и Кипс, ни-чем не замечательный. В воздаяние за шум и пыль переселения мы были угощены на новоселье тихим, теплым, чистым и прозрачным вечером, вечером первого дня создания нашего старого и расшатавшегося мира. Заходящее солнце окрашивало багрецом своих остывших лучей подоблачные снега Арарата. Так пурпуровое Кахетинское вино, второе солнце Грузии, окрашивает снегу подобное серебро азарпеши; так Карабахский бек ввечеру своей жизни окрашивает снег жизненной зимы, седину своей бороды.

27. День прошел в расстановке форпостов. Местность составляет важную статью в ходе и исходе сражений. Местность в столкновении больших сил то же, что основа в ткани. Еще большее значение имеет она относительно форпостов. Здесь она должна быть изучена и обдумана до последних мелочей; каждый овраг и каждый холм должен иметь смысл в сочетании с пикетом. Проезжай и объезжий несколько раз то место, где расставляешь пикеты. Не пожалей коня. Взгляни пристально и туда и сюда, и отсюда и оттуда. Общенародные правила в расстановке пикетов заключаются, вопервых в том, чтобы их цепь была обозначена какой-нибудь естественной чертой, чтоб пред ними было какое-нибудь препятствие, и, вовторых, чтобы сей видел оного. Независимо от аванпостов, поставлены вокруг лагеря полевые пехотные караулы. К деревням, очутившимся в черте нашего расположения, приставлены отдельные караулы с такой заботливостью, как бы дело шло об охранении денежных ящиков. То и хорошо! У командира 15-й батареи Кавказского линейного войска был шумный обед. Ячмень был отменно вкусен. Лезгинку плясали со стрельбой. Один Армянин, затейник, ходил по лагерю на ходулях, на которые надеты были чудовищно-большие шаровары. Ходули были так высоки, что люди самого большого роста едва доставали головой до колен лже-исполина. [331] Гренадеры казались настоящими пигмеями пред этой одушевленной и ходячей каланчой.

28. Значительная часть дня употреблена на приведение в порядок форпостов. Для форпостной службы казаки не годятся в такое время, когда неприятеля нет перед носом. Нельзя добиться, чтоб из трех человек, составляющих пикет, один стоял на ногах: все трое лежат. Поставили вы часового — стоит, но только отъехали, повалился. Это как пантоминная комедия, в которой арлекин хочет поставить стоймя мертвеца, а тот всё валится. Вечером прозвенел по лагерю колокольчик. Приехал курьер из Тифлиса. В последствие приятного звука колокольчика разнесся по лагерю не менее приятный слух, будто Англо-Французский корпус, высадившийся в Крым, разбит князем Меншиковым. Подождали вестника без колокольчика, на деревяшке. Вечером, в закрытой на глухо и наполненной табачным дымом палатке начальника кавалерии шла беседа, между прочим, про запоздалую, старческую страсть Завадовского к Зинаиде П. М., в Железноводске и про странный характер генерала Багговута. Подполковник Веревкин к слову сказал, что, во время Персидской войны Багговут был пленительно хорош собой, что своей красивой наружностью он действительно пленил Персидского шаха, и что, во время переговоров о мире, его часто ставили к шаху на ординарцы с умыслом размягчить упорство угрюмого повелителя Персии в некоторых статьях договора.

29. На рассвете долетает до нашего слуха из Александропольской крепости звон колокола, возвещающего служение заутрени. И звон отечества сладок! За обедом шел разговор о нардзане и Кахетинском. Последнему отдали преимущество. Грузинские дворянские (дворянские!) дружины, служившие живыми ширмами командующему корпусом, отправились домой на печь: вишь холодно им стало в лагере; удалились из лагеря, скрипя зурной, словно отъезжия арбы. Увидят они своих горбоносых Грузинок и курчавых ребятишек. Чай, войдя в свой дом, креститься не будут: образов у них нет. Только в хоромах князей, слышь ты, святые-то иконы есть. Эй, солнышко, куда это ты спустилось? Нельзя ли подняться повыше, совсем в мою палатку ввалилось.

30. Выбежавший из Карса Грек, в Турецком наряде, с больными глазами, рассказывает вот что. Около Карса лагерь разбит тысяч на сорок войска, действительных же жильцов в нем тысяч двадцать. Многия палатки почти пусты. Стало быть, это скорлупа полувыеденного яйца. Жалованье войску дают бумажками, к которым народ не имеет почти никакого доверия. Предметы [332] довольствия доходят до солдат крепко оглоданные чиновниками. Баши-бузукам предоставлено промышлять себе корм по-волчьи. В одежде и обуви нужда. Побеги из лагеря часты; для прекращения их поставлена вокруг лагеря цепь. Ученье, особенно артиллерийское, производится ежедневно. Приезжие Европейцы подбивают Турок дать нам еще один бой до зимы. Офицеры им сочувствуют, но в низших слоях войска господствует решительное нерасположение к военным действиям. Наше выжидательное положение должно оказывать разрушительное влияние на Турецкое войско. Это здание, сбитое на скорую руку из непрочного и разнородного матерьялу, скорее распадается под долговременным давлением собственной тяжести, чем под молотом поспешных битв. Эта тайна, без сомнения, известна как нельзя лучше нашему полководцу, которого Турки ни разбить, ни обмануть не могут.

Октябрь.

1. Какая прекрасная старость года! Чужда угрюмости туч, ропота дождей, суеверия туманов. Правда, ее лицо бледно и морщинисто, дыхание холодно, но чело открыто и ясно, взор светел. Кого из нас сподобит Господь, сквозь Турецкий чугун, и свинец, и булат, сквозь лихорадку тела и души, сквозь испытания судьбы достигнуть светлой старости?

Вечером надвинулась на наше село, строенное иглой, черная туча с Северо-востока, со стороны жилища знаменитого разбойника Ишима-оглу. Дождь начал часто барабанить в туго натянутый холст палатки. Матери-туче любо, что сынок ее, веселый дождик, заигрывает с нашими беглянками-палатками. Но откуда ни возьмись, завистница буря, как нашумит на бедняжку тучу, не-что тут Бог велел дождику идти? С какой стати связался он с палатками, потаскухами? Пускай-ка идет на пашню. И погнала тучи с дождем куда-то в даль дальнюю, на общественную, слышь ты, запашку.

2. Рыболовные воды в области Черноморских казаков восполняли недостаток земли и гнилость значительных ее пространств. От них существовала треть местного народоселения. Для благородного сословия оне заступали место имений крестьянами населенных, которых вовсе нет в этом, недавно заселенном и еще невышедшем вполне из дикого состояния, краю. Для благородного сословия оне смягчали суровость этого лишения. И эти воды были отданы откупщику! Народ и, в особенности то сословие, которое называется дворянством, страдали вещественно и нравственно чрез отчуждение стихии, [333] обеспечивавшей их не благоденствие, а только существование. Теперь, когда неприятельские корабли покрывают Черное море и на берега его извергают грозные полчища, Черноморским казакам отдали назад их рыболовные воды… (Вследствие плохого состояния тетради здесь имеется перерыв: вырвано несколько листов. С. Фарфоровский).

11. На левом берегу Арпачая, на первой пяди великой земли Русской, под ивами мы обедали с графом (Ниродом? П. Б.) плов и шашлык. У наших ног шумел Арпачай, позади нас протекал мельничный водопровод. Мы дышали самым чистым и свежим воздухом. Зеленые ивы, прислоненные к черной отвесной скале, казались деревьями, нарисованными на стене аль-фреско. Наступившая ночь исторгнула нас из материнских объятий природы. По убеждению здешняго народа ива имеет особенное свойство очищать воздух: она для воздуха то же, что водоочистительная цистерна для воды. В самом деле, не дает ли ей этого значения сама природа, помещая её в местах болотных, где воздух особенно нечист? Добрая слава лежит, а худая бежит. Вопреки этой поговорке, надобно сказать, что добрые военные вести скачут на курьерских, а худые лежат или же по самой меньшей мере тащатся на костылях. Вот уже больше месяца, как мы ждем не дождемся вестей из Крыма. У всех на языке Крым и высадка. Одни говорят, мы победили Англичан и Французов, другие говорят — нас подрали за уши наши наставники в просвещении, цивилизации и во вкусе. Странно, если нас они подрали за уши. Как-будто наша голова и наш желудок не были их покорнейшими слугами? Сегодня прибыл из Тифлиса молодой врач. Что в Тифлисе слышно о Крымских делах? — Фельдъегерь, приехавший в Тифлис, сказывал, что он встретил около Тулы скакавшего из Крыма флигель-адъютанта, который на вопрос фельдъегеря: что там в Крыму? отвечал, указывая себе на шею: сюда получу!

12. Князь Бебутов и гр. Нирод делали прощальный смотр конно-мусульманскому № 1 полку. Объехав ряды, приказали они полку пройти по-сотенно, церемониальным маршем. Полк проехал ложам (рысью) и чан-чан (марш-марш) и потом смешался в клубок. Распутав кое-как сей нестройный Монгольский легион, мы проводили его с честью из лагеря и пожелали ему сладкого отдыха на лаврах. Полк отпущен на зиму восвояси.

14. Еще нашего полку убыло. Конно-мусульманский № 2 полк последовал за своим старшим братом домой. Туда ему и дорога! [334]

Для службы был он бесполезен; для политики, говорят был полезен. Гремел гром, двойная радуга разцветала на Востоке. Шел дождь. Вечером читали мы в Journal de Constantinople известие о победе, одержанной союзниками, в Крыму, 8 Сентября, над Русскими и похвальное слово Русскому народу. То и другое изложено энергетическим стилем. Вот образчик: 12000 hommes de la garde imperiale ont ete echarpes. La perte des Russes a ete immense; les armees alliees ont eu hors de combat, entre tues et blesses, 3000 hommes. La Russie c'est la nation qui compte plus de 50.000.000 de corps et qui na que quelques centaines d'ames... C'est la nation, ou les mots: gloire, honneur, patriotisme sont des mots qui sonnent creux et demeurent sans echo... C'est la nation Agasverus, qui marche, marche, marche, et n'avance pas en civilisation... Il ne faut pas juger la Russie sur les quelques Russes boyards qui ont le bon esprit de se derusser en entrant dans nos capitales. Lours fronts, plisses par la severite, par la peur, par la collere se derident en pays civilises, et on les voit s'enivrer de toutes les voluptes, de toutes les joies qu'ils payent avec lor qu'ils ont fait suer a leurs serfs... En France un soldat condamne pour vol est banni de l'armee, comme indigne; en Russie un fonctionnaire convaineu de vol est incorpore dans l'armee... Une armee nombreuse est obligee de se diviser pour vivre, et neanmoins elle doit pouvoir se reunir promptement sur un champ de bataille. La est l'une des dernieres difficultes d'un grand rassemblement (Вот обращик: 12000 солдат Императорской гвардии были уничтожены. Потеря Русских была громадна; в союзных армиях выбыло из строя убитыми и ранеными 3000 человек. Россия такая нация, в которой насчитывается более 50.000.000 тел, но при том только несколько сотен душ... Это нация, в которой слова: слава, честь, патриотизм являются простым звуком и не находят отклика... Это Вечный Жид, который идет, идет, идет и всетаки не подвигается на пути цивилизации... Судить о России нельзя понескольким Русским боярам, которые имеют здравый смысл перестать быть Русскими, входя в наши столицы. Их чело, изборожденное суровостью, страхом, гневом, разглаживается в цивилизованных странах, и они погружаются во все наслаждения, во все радости жизни, которые оплачивают золотом, добытым потом своих рабов... Во Франции солдат, осужденный за воровство, изгоняется из армии, как недостойный; в России чиновник, запятнанный воровством, ссылается в армию... Многочисленная армия должна делиться, чтобы жить и вместе с тем должна иметь возможность быстро соединяться на поле битвы. В этом заключается одна из последних трудностей больших армий)...

15. Ночной дождь омыл небо, воздух и землю. Солнце взошло лучезарно. Алагез, Арарат, Караял и все мелкотравистые холмы, все от фельдмаршала до последняго нижняго чина гористой местности — выставилось на смотр, в полной аммуниции. По дороге ни пылинки. [335]

Повозки катили в Александрополь. Там и сям шумели драгуны, выведенные на ученье. Князь Бебутов выезжал из лагеря, останавливаясь при каждой кучке солдат и отечески здороваясь с ними. Мы сопровождали его до линии аванпостов. Там он попросил нас воротиться, а сам, с небольшим казацким конвоем, отправился в Александрополь прижать к своему сердцу дорогих ему гостей из Тифлиса. Мы с графом проехались на Арпачай и в деревню Каледони. Мы рассматривали древний храм, переживший свое назначение. Был он предметом благоговения, теперь стал предметом равнодушного любопытства людей. Воздвигающий бури на сокрушение столетних кедров в мире вещественном воздвигает бури страстей в мире нравственном на ниспровержение дел человеческих. Вековой кедр должен пасть, чтобы дать место новому деревцу; вековой храм должен низойти до значения грязной лачуги, чтобы дать место новому верованию, новой форме богопочтения. Таковы условия, таков основной закон жизни. Жизнь возможна только там, где есть начало и конец, возвышение и падение. Где этого нет, там и жизни нет. Существования вечного быть не может. Что-либо не может быть вечно. Несуществование может быть вечно; ничто может быть вечно. Потому из ничего и создано все существующее. Начинающий памятуй, что начинаемое будет иметь конец. Никакая тварь, и никакое дело, и никакое убеждение ума и сердца, имевшие начало, не могут не иметь конца, не могут быть безконечны. Безконечное должно быть безначально. И для того мудрец восклицает: quid quid agis, prudenter agas et resprice finem (Что бы то ни делал, делай благоразумно и гляди на конец). Таким печальным размышлениям предавались мы, сидя близ красной церкви, на плитах древняго кладбища, где почившие от трудов поконченной жизни благочестивые отшельники давно уже превратились в чернозем. И как в природе смертных нет капиталов, то эта вырученная от бренных останков отшельников сумма чернозема пущена в оборот новой жизни. По справке оказывается, что здесь был монастырь, что красная церковь с боковыми по сторонам ее церквами была молельнею отшельников, что она выстроена каким-то Ваанимом в 971 году от Григория, просветителя Армении, и что, наконец, местность нынешней деревни Календжи называлась встарь Зазат.

17. Командующий корпусом возвратился из Александрополя в лагерь чрез Арпачайскую заставу. Как на беду, попались ему там четыре молодых солдата, побиравшихся кизяком, с мешками за плечами в деревню Календжи. В мешке одного из них, как в [336] мешке одного из братьев Иосифа, был найден похищенный сосуд... Это побирание кизяком показывает нужду, которую войска испытывают в топливе.

18. Небо серо. Светлое небо так уже надоело, что эта сермяга на тверди небесной веселит взоры и сердце. Княгиня Бебутова с дочерью, пожалованною во фрейлины за Баш-кадык-ларскую победу, посетила наш лагерь. При проезде ее по лагерю войска выходили на линейку, в мундирах. Музыка в каждой части играла вальсы и мазурки. Множество офицеров скакали около коляски и пылили на сидевшую в ней княгиню. Княгиня не кашляла, потому что пыль лести не горька, не удушлива и совсем не садится на легкие, не то что пыль пренебрежения!

19. Небо задернуто синесерыми тучами. Изредка моросит мелкий, как маково зерно, дождик. Мы проводили из лагеря командующего корпусом. Он отправился в Александрополь погостить у княгини и княжны на основании стиха Горациевой оды: Non semper arcum tendit Apollo (Аполлон не всегда напрягает лук).

20. Драгуны учились. В войне с Черкесами один полк драгун заместил бы девять полков казачьих и три пехотных. Наша война в горах — это война не маневров, а моментов. Для подобной войны не столь нужно множество военных сил, сколько нужен род войска, способного наносить удар, соответствующей данной минуте. Теперь мы били, обыкновенно, в пустой воздух, потому что неприятель отпрыгивает от нас, как мяч от спины. Чтоб бить такого неприятеля, нужна кавалерия, которая бы приносила и уносила пехоту по желанию, по требованию. Для такой войны нужны не простые воины, движущееся на собственных ногах, а центавры, и они-то суть драгуны. При теперешнем образе Кавказской войны пехота не поспевает, кавалерия не выдерживает, артиллерия стреляет по воробьям, казаки только духу неприятелю придают. Оттого и дела неуспешно идут. Греки взяли Трою не прежде, как ввели в нее коня, который родил пехоту. Русские овладеют Кавказом тогда только, когда введут в его теснины кавалерию, которая рождает пехоту. Не часто ли казаки спешиваются, чтоб выдержать удар Черкеской конницы? Не часто ли возят они на крупу своих плохеньких лошадок пехотных солдатиков, чтобы поспеть во-время нанести удар? Что это показывает? Это показывает существенную надобность в таком войске, как драгуны. .И так на Кавказ, [337] драгуны, на Кавказ! Для вас растут лавры на его подоблачных вершинах.

Солнце зашло за горную тучу. Наступила темная ночь. Молнии зажглись в небе с широким, ослепительным блеском. Грянул гром, и хлынул дождь, да такой, что держись только Турецкая палатка. Удары грома повторялись. Один из них разразился над лагерем с оглушительным треском. Им убит драгунский унтер-офицер.

21. Утро пасмурное и холодное. В полдень проглянуло теплое солнышко. На ученьи 4-го драгунского полка был сделан один маневр, который не один раз пригодился бы в войне с горцами. Первая линия действовала развернутым фронтом в конном строю, вторая спешилась, и люди легли. Тогда первая линия начала отступать, и ее ряды прошли назад между рядами второй линии, прилегшими к земле и готовыми дать внезапный отпор нападающему неприятелю.

23. Верхушки ближайших к нам гор притрушены снегом. Умножилась седина стареющегося года. По утрам являются довольно ощутительные морозцы, утренники. Перепадают дождики. В Карс прибыл новый мушир Измаил-паша, сделавший свое имя известным в боях около Калафата. Гренадер, срывавший по утесистому берегу глубокого оврага колючки для топлива, оборвался, полетел на дно оврага и убился на-смерть. Вот, в другом роде, явление, обнаруживающее нужду войска в топливе.

24. Как только начался день, отряд наш снялся и потянулся по ущелью на сел. Вартанлы и потом Молла-муса. Пехота, пешая артиллерия и казаки прошли тем ущельем до правого берега Арпа-чая и заняли там новую позицию у разоренной деревни Караклис, насупротив мельницы Ванеса. Это будет верст пяток пониже Александрополя. Последние с оставленной Гюллю-Булахской позиции двинулись драгуны и две с половиною батареи конной артиллерии. Эта колонна направилась левее пехоты на Александропольский карантин. Начальник кавалерии при драгунах следовал. Будучи совершенно готовы к походу и поджидая на месте, пока веселая певунья, пехоташка, вытянет подальше, мы видели, как бедные жители Гюллю-Булаха и Календжу, принявшись за ремесло ветошников, по опустелой площади снятого лагеря начали шарить в осадках четырехнедельного нахождения на ней двадцати слишком тысяч желудков Российской империи. Мы видели еще, как жирная с хорошо приглаженной шерстью мышка бегала в тревоге и осматривалась в [338] недоумении на местах, где палатки наши стояли, ubi Troia fuit (Где была Троя). На их смазливых рыльцах изображалась глубокая горесть. Сердца их надрывались, и верхния губы подергивались от непреодолимого желания плакать. Конечно они плакали, когда мы, их кормилицы, ушли. Да и нам-то, признаться, не совсем весело было идти. Небо висело над нашими головами свинцовым ситом, сквозь которое сеялся мелкий и частый дождик. Лошади на примоченной дороге скользили. Шел разговор о способах вселять в Русского солдата усердие и старание к своему делу. Граф рассказывал. Принял я кавалерийский полк. Ковка лошадей производилась в нем дурно; одежда строилась солдатами гадко. Спрашиваю, отчего это так делается? Отвечают: кузнецы плохи, портные из рук вон. Призываю кузнецов и портных, приказываю им приложить старание и искусство. Чрез несколько дней приводят ко мне лошадь кое-как подкованную. Я даю кузнецу целковый. Потом привели несколько лошадей, все лучше и лучше подкованных!.. Я роздал еще несколько целковых. Таким образом, роздав рублей пятьдесят, я довел ковку лошадей до надлежащего совершенства. Тоже самое сделал я и с портными. Но уже после того, если кузнец и портной делали свое дело дурно, я давал им по сотне палок. И так, вот вам способ возбудить в Русском солдате охоту и старанье выполнять свое назначенье исправно: первоначально деньги на водку, а потом палки.

Выше карантина, у дер. Аджи-пули, мы переправились через Арпачай на Русскую сторону. Вот, вот она, вот Русская граница! Из тех, которые перешагнули через неё весной, не всем суждено перейти её назад. Вечная память тем, которые на службе остались зиму зимовать и век вековать.

25. Около обыденной поры раздались пушечные выстрелы с Александропольской крепости. «Победа, победа», раздалось в лагере, «Французов и Англичан из Крыма прогнали. Двести тысяч побили, двести пушек взяли». Люди с сильным воображением и с сильной страстью разносить первинки, сливки новостей рассказывали уже многие печальные подробности этого страшного события. По их словам это была гибель Фараонова воинства, покусившегося перебраться через пучину морскую. Трудно определить размеры, до которых дошли бы описания гибели сынов Запада на берегах Тавриды, если бы прибывшие из города люди флегматического темперамента не сказали просто-на-просто, что пушечная пальба в крепости происходила по случаю артиллерийского учения. [339]

Корпусный штаб оставил свои палатки разобранными, убрался потихоньку из лагеря в город. К пустым палаткам наряжается караул. Почет принадлежащий власти отдается ее наружной оболочке.

26. Мы перебрались из лагеря в город Александрополь. Переход из шатров в четыре стены составил бы радостную эпоху в другом месте, но не в Александрополе, где страшная грязь.

27. Командующий корпусом, с длинным и пестрым хвостом, объезжал оба лагеря, кавалерийский и пехотный. Объезд приятно кончился завтраком в палатке князя Бебутова. Слава Богу, на егерей Тульского и Белевского полков можно смотреть с утешением и упованием; поправились, исполненные здоровья и духа.

28. Солнце светит днем, звезды горят ночью. После морозного утра теплый, красный денек. Драгуны, у которых палатки слишком плохи, порыли себе ямки вдоль коновязей и в них прячутся на ночь, как хорьки. Из рассматривания Александрополя оказывается, что в промышленных его улицах значительно умножились трактиры и духаны. В эту только сторону он и сделал некоторый прогресс. На улице, где наша квартира, все попрежнему. Вот ряд лавочек, пред которыми коробка Русского офени, магазин. По какому-то странному заблуждению, сочтя себя лавочками, поместились промежду них: швальня, слесарня и... как бы сказать... заведение, деятельно заготовляющее ладьи для отправляющихся из сего мира к берегам Стикса. Портной, председательствующий в швальне, объемом своим едва равняющейся порядочному сундуку, левым глазом следит за движением своей иглы, а правым за прохожими, которые едва не толкают его локтями в бок.

Вечерняя беседа вертелась около трех имен: Воронцова, Завадовского и Посполитаки, имен, неразрывно связанных между собой и напечатлевшихся на современном состоянии Черноморского войска роковыми словами Вальтазарова приговора: мани, факел, фарес.

29. Соучастник моих прогулок доктор Барковский высказал, что остроумие есть такая способность, в состав которой входят большими количествами воображение и память, и самым меньшим — ум.

(Продолжение будет).