ПОЛИВАНОВ Н. П.

СРАЖЕНИЕ ПРИ КУРЮК-ДАРА

(Из воспоминаний Н. П. Поливанова).

В конце Апреля 1854 года я был определен юнкером в Эриванский карабинерный полк. Получив подорожную и конверты из штаба и из канцелярии наместника к командующему войсками на Турецкой границе князю В. О. Бебутову, я выехал из Тифлиса в Александрополь. На станциях встречались мне партии солдат выздоровевших от ран, полученных в сражении с Турками под Баш-кадыкляром 19 Ноября прошлого 1853 года. Они разсказывали про удаль наших девяти тысяч против сорокатысячной Турецкой армии хорошо вооруженной и обученной. Многие из разсказчиков были украшены Георгиевскими крестами и сожалели, что их выписали «в чистую».

В Александрополе я пошел к командующему. В приемной было человек пять. Дежурный ординарец, в форме линейского казака с Георгиевским крестом, принял от меня бумаги и отнес в кабинет князя Бебутова. Ординарец этот был Д. II. Романовский, разжалованный из капитанов генерального штаба (Впоследствии Д. П. Романовский командовал войсками в Средней Азии). В приемную вышел князь Василий Осипович Бебутов. Обойдя явившихся, он подошел ко мне и сказал: «В Эриванский полк поступаете? Храбрый полк, работа будет, надо Георгиевский крест получить, мой любезный». Я с жадностью смотрел на князя известного своею боевою опытностью, внушавшего солдатам безотчетную уверенность в успехе под его командой. Князь высокого роста, худощав; большой нос придавал особенность восточному типу его выразительного лица.

Эриванский полк еще не приходил с зимовых квартир; поэтому я имел время в дня три осмотреть город и окрестности Александрополя. Мое внимание привлекали вершина библейского Арарата и гора Алагёз, у подножия которой некогда процветало Армянское царство.

В последних числах Апреля стянулись в Александрополь с зимовых квартир войска Кавказской гренадерской бригады; в составе ее был и Эриванский полк. Полковой командир Эдуард Антонович Моллер определил меня в 2 батальон, в 4 егерскую роту. Тут [276] же за обедом у него я был представлен командиру батальона барону Богдану Мироновичу Врангелю и поручику князю Николаю Ивановичу Святополк-Мирскому, которому полковой командир поручил обучать ружейным приемам вновь поступивших юнкеров. Ротный командир князь Голицын назначил меня в 1-ое отделение и дал мне в дядьки рядового с Георгиевским крестом Лариона Данилова Озорникова, эфрейтора 1-го отделения роты, уже 17 лет прослужившего в Эриванском полку. Озорников был образцовым солдатом, со сметливостью, находчивостью в делах (к чему приучали солдат горские экспедиции), трезвый, любивший свой полк и дороживший его честью, в сражениях всегда бывший душой своих товарищей, к тому же веселый запевала. Ему было лет 40.

В числе моих товарищей юнкеров, обучавшихся ружейным приемам у князя Святополк-Мирского, были Ник. Вас. Головин, бывший чиновник особых поручений при Рязанском губернаторе Новосильцев, Андрей Шнауберт, только что окончивший курс в Московском университете, Франц Кавецкий, студент Нежинского Лицея, Александр Мацкевич, Петр Гриневский (перешел из Куринского полка), Межаков, Сливицкий, Ив. Фед. Кнорринг.

Гренадерская бригада расположена была лагерем налево от крепости по обширной долине, которая раскинулась от города до р. Арпачая, где была граница наша с Азиатской Турцией.

В начале Мая, после долгого пути из внутренних губерний России, пришли полки 18-й дивизии, Тульский, Белевский, Ряжский и Рязанский; последние два полка в 2-х-батальонном составе, остальные остались в Грузии и размещены по Лезгинской линии для ограждения Кахетии от вторжения горцев.

Кавказские войска дружески встретили своих земляков. В Николин день, 9 Мая, после молебна и парада, войска пришедшия из России пригласили к себе на обед всех Георгиевских кавалеров Кавказских войск. Вдоволь было приготовлено щей и гречневой каши, пироги, баранина и водка, оркестры музыки и хоры песельников. Скоро нашлись земляки не только из одного уезда, даже из тех же деревень; тут пошли разспросы о своих, слезы и радость заливались вином. Песни деревенские смешивались с лихими Кавказскими песнями, воспевающими любимых героев: Слепцова, Котляревского, Ермолова, Врангеля, Бельгарда и других. Затем в первое же Воскресенье гренадерская бригада пригласила к себе гостей пришедших из родных мест; песни, музыка, продолжались на обширной равнине до поздняго вечера. Заревая пушки развела друзей. Так побратались [277] Кавказцы с Россйцами, как называли тогда войска приходившия из внутренних губерний России.

Проливные дожди зачастили, дня не проходило без них. Река Арпачай выступила из берегов. Под прикрытием нашего 2 батальона и легкой конной батареи чрез р. Арпачай был наведен пловучий мост, но от продолжительных ливней вода в реке прибыла, и ночью при сильном ветре мост разорвало и унесло; пришлось наводить новый, а пока на паромах переправились части войск, посылаемых для разведок. Нередко охотники полковника Лорис-Меликова или отряды генерала Баговута возвращались с трофеями после кавалерийских стычек с Турецким разъездом.

Верстах в 30 от Александрополя, по дороге в Карс у с. Хаджи-вали, Турецкая армия была расположена лагерем числом более 60.000 человек под ружьем и состояла из 48 батальонов пехоты, из которых 6 вооруженных Французскими штуцерами, 16 полков регулярной кавалерии, 14 тысяч иррегулярной, Бедуины, Курды, баши-бузуки, и 84 орудия полевой артилерии.

Наш Александропольский отряд состоял из 20 батальонов пехоты, 26 эскадронов драгун, 25 сотен казаков Донских, Линейных, Кавказской милиции и охотников, всего 18.000 человек под ружьем при 56 орудиях полевой артилерии. Вооружение нашей пехоты было старинное, кремниевым ружьем; у меня было кремневое ружье со штемпелем 1818 года Ижевского завода, а у моего товарища ружье на четыре года старше моего; один батальон стрелковый был вооружен штуцерами с прицелом на 1200 шагов, и в каждом батальоне пехоты по 16 таких же ружей, штуцеров у стрелковой команды.

29 Мая князь Бебутов лично сделал разведку, при чем была аванпостом схватка с Турецкими разъездами.

В начале Июня получены известия о наших победах из Гурийского отряда, под Озургетами. За тем победа кн. Андроникова 4 Июня под Челоком; весть эта о разбитии 34000-го Турецкого корпуса торжественно у нас отпразднована.

15 Июня был отдан приказ по войскам Александропольского отряда перейти за Арпачай.

Еще солнце не взошло, ударили генерал-марш. Вся долина, занятая лагерем, пришла в движение. Потянулись вереницы ароб с провиантом, палатки быстро снялись и грузились на повозки. Вся долина переменила прежний вид.

Нетерпеливо войска ожидали выступления. Долгая стоянка в лагере почти без движения начинала надоедать солдатам, а победы [278] на наших флангах подзадоривали и наш отряд перейти к делу. За эти четыре или пять недель, войска пришедшия из внутренних губерний России успели отдохнуть после долгого и трудного пути, исправить обозы и приготовиться к боевой деятельности.

Часов в 7 утра группа верховых спускалась из Александрополя в долину: это был князь Бебутов с своей свитой и конвоем.

Поздоровавшись с войсками, князь поздравил их с походом. «3а вами черед! сказал князь; да поможет вам Бог, храбрые Эриванцы, поддержать вашу славу, которой вы покрылись в бою под Башкадыкляром. Вы те же, на многих из вас я вижу следы этого славного боя. В вас уверены и царь и вся Россия». По всей долине разлилось ура. При звуках всех полковых хоров с распущенными знаменами войска перешли Арпачай, и на обширной равнине отслужен был молебен. Ночевал отряд у развалин Техниса. На следующий день разбили лагерь на берегу Карсчая при с. Кизиль-чох-чай; здесь мы простояли девять дней. Частые фуражировки не обходились без схваток с неприятельскими разъездами.

24 Июня мы оставили Кизил-чох-чой и двумя колонами двинулись к с. Курюк-дара. У подножья возвышенности Кара-яла обе колоны соединились. Едва мы составили ружья, пошел проливной дождь, затем град сперва мелкий, потом усилился, и крупные градины дошли до размера куриного яйца; разразилась сильная гроза, град бил и людей, и лошадей, которые срывались с коновязей, мчались между войск, еще не распряженные, в некоторых частях артилерия мчалась с ящиками и передками. Люди не .знали как укрыться от таких градин, садились под ружья, покрытые шинелями, валились целые ряды ружей, составленных в козлы. Минут десять продолжался этот ужасный град.

25 Июня была сделана разведка по направлению к неприятельскому лагерю, окончившаяся успешно: неприятель нас не тревожил. Перед плоской возвышенностью, где предназначено было стать всему отряду, разстилалась равнина, налево от которой поднимался продолговатый хребет Кара-ял, отделявший нашу позицию от местности, где в прошлом году происходила битва Башкадыклярская. Перед нами, верстах в 12-15, возвышался хребет Хаджи-вали, по скату которого расположено все войско Турок до 60 тысяч, кроме резервов. Местность, на которой нам предстояло принять бой, почти ровная, влево от нас была крутая гора Кара-ял (это единственный наш опорный пункт), от нее тянется ложбина шириной в 2 или 3 версты, на всей равнине никакого прикрытия. [279]

Неприятель растянул свой лагерь протяжением длиннее чем могли располагать мы, имевшие вчетверо менее войска.

Видно было, что перед лагерем неприятельским шли зсмляные работы.

Мы стали лагерем на Кюрюкдарском поле. С этой позиции мы имели несколько небольших дел с неприятелем, который зорко следил за каждым нашим движением; ни одна фуражировка не обходилась без схваток наших казаков с башибузуками.

19-го Июля, масса башибузуков под предводительством Измаила-паши (родом Венгерца) бросилась на наших фуражиров, бывших под прикрытием небольшого числа казаков. Немедленно два полка линейских казаков Комкова и Скобелева бросились на выручку своих, пошли в шашки; кончилась эта рукопашная тем, что казаки привели 23 человека пленных и до 150 лошадей (на многих из них была богатая сбруя), множество оружия, три значка. Все трофеи казаки сложили у палаток своих командиров, которые тут же по приговору казаков разделили лошадей, сбрую и оружие нуждающимся казакам и остаток распродавали с торга, а деньги делились казаками. В тот день, по словам казаков, они изрубили до 400 человек. Еще был случай, когда удалось казакам взять в плен Турецкого офицера с планом нашей позиции.

Старания Турок вызвать нас на бой под свой лагерь остались без успеха, нам же выгоднее было вызвать их на бой в поле. Как Туркам, так и нам атаковать противника в его лагере было невыгодно, а потому и мы и Турки так долго стояли одни против других и не вступали в решительный бой.

Пробили уже вечернюю зарю 23 Июля, а перед палатками нашей роты не расходились еще кружки солдат. Они разсуждали о чем-то с увлечением. Я подошел и стал прислушиваться к их разговору; оказалось, они проведали, что завтра будет дело, что солдатик из нашей роты на вестях у бригадного приходил за ужином и сказал, что приходил к князю Бебутову лазутчик, который сообщил, что сегодня в ночь Турки куда-то выступают, уже часть обоза отправили в Карс, но куда выступают, неизвестно, на нас ли идут или хотят запереться в Карсе. Ну а мы, конечно, не пустим их в Карс, надо их разбить в поле, с уверенностью говорили солдаты. Из офицеров еще никто не знал о том. Но вот батальонный командир вызван к полковому командиру, слух подтвердился.

Полуспящий лагерь вдруг ожил, быстро снялись палатки, тяжело нагруженные телеги потянулись в вагенбург. За ружьями, составленными в козла, солдаты расположились группами, в ожидании [280] движения; где сказки разсказывают, где идет разсказ про былые походы, как бывало так же в горах, вдруг ночью поднимут весь отряд, или как в прошлом году пришлось поработать под Башкадыкляром и пр. Там несколько офицеров уже совсем готовы, башлык через плечо, ходят помахивая нагайками, разсуждая о деле. Большая часть мнений клонилась к тому, что армия Турок не уйдет к Карсу, не дав генерального сражения. Все эти толки прерваны приказом снимать палатки и отправлять тяжести в вагенбург.

Быстро изменилась картина; палатки сняты, кучи постилок запылали кострами и дивно освещали всю движущуюся панораму, группы людей, лошадей, повозки, несколько палаток еще неснятых... « Становись к разсчету!» раздался голос фельдфебеля. «Разбирать ружья!»

Ночь была тихая, лунная, несколько туманная. В полночь выступили наши войска двумя эшелонами с Курюк-дарской позиции, по направлению к Карской дороге, имея в виду в случае отступления Турецких войск в Карс, ударить им во фланг, а в случае наступления их на нас, выстроиться против них в боевой порядок. К трем часам ночи луна зашла, стало темно, движение такой массы войск производило какой-то сплошной гул, все двигалось молча; изредка слышались в полголоса отрывочные команды, все резче и резче обрисовывались на темном небе профили гор. Заря стала заниматься, ясны стали и горы и долины, в авангарде заметили мы быстрое движение, сотня казаков промчалась перед нами. Взглянули мы на Кара-ял, который был уже верстах в четырех от нас, по скату его массы войска, а долина от Кара-яла до Хаджи-вали, вся покрыта движущимися колонами. Сомнения не было: неприятель всеми силами идет на нас и уже занял гору Кара-ял, которую только что мы оставили.

Наша кавалерия, находившаяся в арьергарде, вызвана вперед. Колона пехоты отправлена с приказом сбить неприятеля с Кара-яла. Неприятель стал развертываться по вогнутой линии, а с Хаджи-вали видны нам были массы колон спускавшихся в долину. Генерал Баговут был послан с драгунами Нижегородского и Тверского полков удерживать Турок против нашего левого фланга, пока центр наш не развернется.

Еще солнце не взошло, туман стлался по долине, как загремели Турецкие батареи с Караяла по надвигавшимся колонам нашей пехоты, а вслед за тем слышали мы батарейный огонь на левом нашем фланге: это драгуны Баговута пошли в атаку на Турецкую пехоту. Еще мы не окончили нашего построения в центре, как 40 орудий открыли огонь против наших батальонов и трех батарей центра. [281]

Мы подходили к окрайне лощины в версту ширины, разставили цепь штуцеров по краю лощины. Первое ядро, попавшее в наш батальон, оторвало ногу поруч. Соколовскому и с десяток солдат повалило, потом убило капитана Кавтерадзе. Большая часть снарядов неприятеля, делая рикошеты, врывались в рыхлую сырую пашню или перелетала через нас.

Наши войска были поставлены ген. Бриммером на выгодной позиции, саженях 400 от неприятеля в ожидании начала атаки по всему центру. Штуцера наши не прекращали огня, баталион же с кремневыми ружьями и не открывал его. Между тем уже редеют наши ряды, ранен бригадный командир Кишинский, перевязав рану остается в бригаде; у нас в батальоне убит прапорщик Антонов, убит подпоручик Гессе, ординарец бригадного ком. Кишинского, прискакавший к батальону с приказом от генерала.

Едва было 6 часов утра как кн. Барятинский двинул нашу бригаду на центр неприятельских колон. С распущенными знаменами, с барабанным боем, с полковой музыкой ринулись Эриванцы. Оглушительные залпы осыпали нас с фронта, а с правого фланга громила нас неприятельская батарея продольными выстрелами. Вся сила центра неприятеля и левого фланга, все обратилось на нашу колону. В это жуткое положение нашего батальона граната ворвалась в средину батальона и подбросила на несколько саженей наше знамя; упало оно в цепи застрельщиков, где были я и юнкер Суликов. Мы подняли разбитое знамя. Суликов обтесал кинжалом древко; всунули мы его в мое ружье, ремнем от моей шинели я притянул его к штыку, и подали мы его командиру батальона барону Врангелю. Разодранное знамя с переломанным древком снова развивалось над батальоном, знаменщик Абросимов был ранен.

Ген. Кишинский, заметив, что Турки пытаются обойти наш центр справа, прислал сказать барону Врангелю, чтобы он выдвинул против них свой батальон, Врангель отделил наш батальон от полка и в полуоборот повел направо против колонны, наступавшей на фланг нашего центра. Против нашего 2 батальона были сомкнутые в колону четыре батальона. С криком ура бросились мы на неприятельскую колону, которая обдавала нас тучей пуль; мало того, колона раздвинулась и из за нее вылетела легкая батарея, дала залп картечью, на отвозах, скрылась опять за колоной. Такой неожиданностью мы были поражены, но разом подняли наш дух крики солдат «наши драгуны, к нам на помощь, не уйдет от нас батарея — ура, ура» и снова бросился наш батальон в штыки. Но каково было наше разочарование, когда скакавшая к нам кавалерия открыла по нас огонь, нагнув пики с [282] криком алла, алла! готова была броситься на нас. Наши солдаты настолько освирепели, что хотели броситься на кавалерию; едва, едва удалось остановить батальон. Построили каре, собрались вокруг своего разбитого знамени, прекратили стрельбу, навеся штыки стали ждать. «Не стрелять, не стрелять», безпрестанно кричали офицеры. Кавалерия нагнув пики, готова была броситься на нас, но лошади замялись. «Пли» осиплым голосом скомандовал Врангель, и туча пуль обдала Турецких кавалеристов; разом груды лошадей и людей рухнули перед нашим батальоном. Турецкие уланы, отброшенные нами далеко, стали снова строиться. Между тем мы не оставляли неприятельской колоны, которая поражала нас батальонным огнем. Перестроился быстро наш батальон в колону, Врангель повел нас и не дал Туркам обойти наш центр. Такое трудное положение батальона увеличилось безпрерывным огнем легкой батареи, которая обдавала нас картечью; но вот новая кавалерийская атака нас ожидала, опять раздалось: «строй каре!» Еще минута, и опять, нагнув пики, летели на нас Турецкие уланы; но мы не допустили их, залпом ружейным их раскидали, и третий раз отдельными кучками пытались они налетать на батальон, но были разсыпаны по полю. В тылу нашем они выместили свою неудачу на беззащитных раненых наших, лежавших и ползавших по полю. Князь Бебутов послал на них свой конвой и разогнал их. Под перекрестным огнем артилерии и штуцеров наш батальон был в отчаянном положении. Мы бросились на колону Турецких стрелков Арабистанского полка с отчаянным криком ура. Еще не добежали мы до колоны, как та повернула от нас мы поражали ее батальонным огнем. В тылу неприятельской колоны мы слышали крики ура и пальбу; впоследствии оказалось, что это наши Эриванцы и гренадеры прорвались и ударили в тыл Туркам. Но с Хаджи-вали спускалась свежая колона. Утомление нашего батальона было так велико, что барон Врангель остановил батальон на привал; оглянулись мы на оставших товарищей и многих не нашли; не нашел я и своего приятеля, Андрея Карловича Шнауберта.

Было жаркое утро, солнце жгло, от жары и усталости изнемогали солдаты, и тут только в первый раз удалось в продолжение всего дела немного отдохнуть. Тяжело переводя дух, стояли солдаты, облокотясь на ружья. Здесь я только почувствовал боль в ноге; незадолго перед тем около меня было несколько убитых, и тогда еще я почувствовал как будто ушиб ноги; оказалось, вырван кусок мяса, крови много натекло в сапог, я вынул из кармана корпий и бинтом крепко перевязал, кость не повреждена. [283]

Эй! Кто хочет водки? Подходи! Раздался голос Озорникова. Отошед поодаль с своим товарищем Исаевым, он поднял манерку жестяную, а Исаев из сумки достал сухарей. Кто-то из молодых солдат усумнился в том, что и вправду у него водка, «не вода ли у тебя, дяденька, и то тебе спасибо». «Экой ты чудак, говорит Озорников: не хочешь, так не подходи». Старики же, зная, что Озорников всегда прибережет сухарики и крушку водки под черный день, смело подошли, один перекрестился, выпил, крякнул и сухариком закусил. «Вот, брат, спасибо, душу отвел». — «Ну, ну, нечего тут лясы точить, передавай крушку; видишь он уже надвигается», показав головой на Турецкую колонну. Один за другим стали подходить, всем Озорников давал по полкрушке, а Исаев по сухарю. «Исаев, доставай другую, в две руки скорее пойдет» и принялись в две руки раздавать. — «Ваше благородие, говорит Озорников, обращаясь к молодому офицеру, не угодно ли с нами подкрепиться?» Тот выпил и дал Озорникову рублевку. Подошел и б. Врангель, взял крушку, поднял «за ваше здоровье, Эриванцы» и дал Озорникову золотой. Так Озорников обделил почти весь баталион. Несколько минут отдыха и водка Озорникова возвратили бодрый и веселый дух солдатам.

Наш батальон построился и готов был броситься на новый подвиг. Колона неприятеля подвигалась, разсыпала стрелков и начала нас обстреливать.

В это время с левого фланга скачет к нам Бриммер с небольшой свитой. Еще не доехав до нас, он громко поздравил с победой. «Родные мои, железные Эриванцы, говорил он, тридцать лет я вас знаю, всегда вы были соколами. Вы много сделали сегодня, надо еще поработать» и указал на неприятельскую колону. С последними словами Бриммера загремело ура! и батальоны без выстрела бросились на колону довершать славное дело. Почти в упор Эриванцы открыли огонь, Турки стали отступать, мы им в догонку, настигли; несколько секунд была лишь рукопашная, Турки бежали, бросая с себя всю амуницию. Колону эту принял в штыки князь Барятинский с двумя Эриванскими и двумя гренадерскими батальонами, прорвав неприятельский центр; тут пришлось князю Барятинскому выдержать кавалерийскую атаку. Бой Эриванцев-гренадер в центре был увенчан полным успехом. В этом бою пало знамя низама.

1-й Эриванский батальон с штыками врезался в Дробистанцев и прорвался во вторую линию центра. Князь Барятинский подкрепил его двумя батальонами князя Тарханова. Князь Тарханов, подойдя на 10 шагов к неприятелю, бросился на ура. Рукопашный бой завязался жестокий: князь Тарханов шашкой изрубил [284] знаменщика и передал знамя унтер-офицеру Ивлеву, который из-под живота лошади князя Тарханова заколол штыком Турка, прицелившегося в упор в князя Тарханова. В этой схватки ранены офицеры Свечин, Контуров, Антонов, Штоквич, убит майор кн. Шаликов и смертельно ранен штыком юнкер Белов, первый схвативший знамя низама. Турки делали несколько попыток отнять знамя, но безуспешно. Третья линия центра неприятеля, после поражения Арабистанцев бывших в первой линии, смятая своими же, не могла устоять, бежала; пытавшие удержать ее или были взяты в плен, или умирали на штыках.

Левое неприятельское крыло было еще сильно, когда князь Барятинский, собрав гренадерскую бригаду, построил их в две линии и повел в атаку. Турки, увидя у себя в тылу колону князя Барятинского, после нескольких залпов сдались.

Многие из Турок с необычайной энергией, не смотря на общее отступление, пытались удерживать бегущих и геройски умирали на Русских штыках.

Одновременно с отступлением неприятельского центра, его правый фланг был уничтожен, колоною направленною, как мы видели еще при начале дела, на гору Кара-ял. Эта колона состояла из Кавказского стрелкового батальона, драгунского его высочества полка, Нижегородского полка 6 эскадронов, Белевского полка 4 батальона и Тульского 2 батальона, назначенных прежде в центр (вскоре посланы также на левый фланг); кроме того 7-я легкая батарея, 3 сотни Донских, 3 сотни линейных казаков (полковника Скобелева). Турецкий правый фланг воспользовался оставленным нами редутом на Кара-яле, поставили туда 4 орудия, под прикрытием двух батальонов стрелков, скат горы заняли башибузуки. От горы до своего центра неприятель расположил в две линии дугообразно 10 батальонов с 2-мя батареями, состоявшими из 18 орудий; кроме того массы башибузуков и регулярной кавалерии огибали гору.

Пехота наша под прикрытием кавалерии получила приказание штурмовать гору. Но по прибытии на место, убедясь в трудности этого предприятия, целью которого было очистить гору от неприятеля, того же результата было решено достигнуть другим способом, оттеснив непрятельские колоны от подножья горы и тем разобщив их от войск находившихся на горе; эти последния должны будут оставить гору. Генерал Белявский расположился, правее от горы, с тремя батальонами Белевцов и одним Тульским, впереди разсыпал стрелковый батальон, 7-ю легкую батарею под прикрытием одного Тульского и одного Белевского батальонов выдвинул к оконечности [285] горы. Это построение сделала колона под сильным огнем Турецких батарей. Батарея и Кавказские стрелки, едва заняв позицию, открыли огонь. Немедленно генерал Баговут приказал драгунам Его Высочества, которых вели граф Нирод и полковник Куколевский, броситься на главную неприятельскую батарею и заставить ее молчать. Под картечью 12-ти орудий бросились драгуны на прикрытие, врубились в пехоту, бросили ее далеко от орудий, при орудиях изрубили прислугу; батарея молчит, драгуны на орудиях. В это время вылетает Турецкая кавалерия, ободренная подкреплением, опрокинутые батальоны снова оправились. «Не в орудиях дело, закричал полковник Куколевский, вперед!» Бросились драгуны на Турецкую кавалерию и опрокинули ее. В это время неприятель успел спасти 8 орудий, а 4 остались в руках драгун. Главной батареи неприятельского правого фланга не существовало. В это время с горы Кара-яла не умолкали 4 орудия и штуцера. Остальные силы своего правого фланга Турки обратили на колону генер. Белявского. Кавказский стрелковый батальон, построив кучки, отражал каждую кавалерийскую атаку и поражал вместе с тем неприятельские батальоны шедшие в атаку на колону Белевских и Тульских батальонов. За этими батальонами были Нижегородские драгуны. Эти 6 эскадронов драгун из-за флангов колоны без артилерии бросились под предводительством полковников Тихоцкого и кн. Дундукова-Корсакова на цепь неприятельских штуцеров. Турецкие стрелки, поддерживаемые кавалерией, стояли упорно, огнем и штыком отражая геройские атаки Нижегородских драгун. Завидя этот бой, есаул Кульгачев с дивизионом № 7 Донской конной батареи, находясь на левой оконечности центра (№ 7-я Донская батарея, с 2 ротами 4 батальона Эриванского полка и одним дивизионом драгунов Его Высочества составляла связь центра с левым флангом и удерживали напор правой оконечности неприятельского центра), бросился на подмогу Нижегородским драгунам. Промчавшись мимо их, он снялся с передков перед самой колоной неприятеля и хватил картечью в упор под градом штуцерных пуль. У двух орудий лошади были перебиты и почти вся прислуга, два остальные орудия есаул успел отвести, из оставленных же на позиции три раненых артилериста успели дать еще по выстрелу и были изрублены на своих орудиях, и два орудия эти были уже в руках Турок. Есаул Кульгачев отчаянно налетел с остальными двумя орудиями без прикрытия на Турецкую колону и бил ее в упор картечью. Наконец, Нижегородцы выручили; хотя и половины не осталось из них, но батальоны Турецких стрелков были изрублены и не только [286] возвращены два орудия дивизиона есаула Кульгачева, но и четыре Турецких были трофеями блистательных атак Нижегородских драгунов.

Во время этих атак, колона генерала Белявского должна была обороняться от улан и впоследствии, когда Кавказский стрелковый батальон заставил улан прекратить атаки и скрыться за гору, генерал Белявский повел Белевские и Тульские батальоны на Турецкую колону, которая после атак Нижегородских драгун и смелого огня дивизиона батареи есаула Кульгачева, видя еще свежую колону, быстро обратилась в бегство.

Едва войска, находившиеся у подошвы Кара-яла, были оттеснены от горы, и с Кара-яла Турки стали отступать. Во время атаки Нижегородских драгун, уничтоживших главную Турецкую батарею, граф Нирод с драгунами Его Высочества был отозван с левого фланга нашего на правый, против которого подоспевшие неприятельские резервы, сгустившись, стали обходить нас справа.

При начале дела на нашем правом фланге было лишь 6 эскадронов драгун генерала-фельдмаршала полка, сводная мусульманская бригада, состоявшая из 10 сотен и 6-я конная Донская батарея.

Когда неприятельские резервы стали подходить и все более и более разстягивать свой фронт влево, наш правый фланг должен был быть усилен и, сохраняя связь с центром, растянуться вправо, чтобы не допустить неприятеля обойти нас и ударить в тыл.

Разстянуть на такое значительное пространство нашу боевую линию было очень затруднительно; по малочисленности войска, интервалы не могли не быть значительны, почему, как мы и видели, Турецкая кавалерия имела возможность проскочить в интервал между центром и правым флангом и атаковать крайние батальоны с тыла. Правый фланг наш был усилен войсками (кончившими свою работу на левом фланге), линейным казачьим полком Комкова, который и был расположен правее драгун Паскевича полка.

Вслед за полковником Комковым прибыл полковник Скобелев с 3-мя сотнями линейных казаков и расположился правее Комкова. Мусульманская бригада, состоявшая из двух полков полковников Мезенцова и Эдигорова, расположилась еще правее линейных казаков. Огонь неприятельской артилерии постоянно направлялся на правую оконечность нашего фланга, чтобы оттеснитъ и обойти ее. Но иррегулярная кавалерия стояла твердо. Когда же целые массы Турецкой кавалерии и колоны пехоты стали сильно напирать, то шесть рот Ряжцев были призваны с перевязочного пункта, и генерал Баговут с драгунами Его Высочества и тремя сотнями Донских казаков (отбросив уже неприятеля от Кара-яла) прибыл на правый [287] фланг и принял над ним начальство. Немедленно ракетная команда выдвинута на правую оконечность фланга и начала действовать против улан и баши-бузуков. Это неожиданное и странное оружие произвело желанный успех. Кавалерия, стоявшая твердо под картечью и пулями, не могла выстоять под ракетами. Ракеты разом остановили натиск и произвели безпорядок в колонах. Тогда линейные казаки, три сотни Донцов, драгуны Его Высочества и мусульманская бригада бросились в атаку. Башибузуки и уланы не выдержали атаки. Турецкая конная батарея, подоспевшая на поддержку кавалерии, едва снялась с передков, была уже в руках Донцов и Линейцев полковника Скобелева, которые, изрубив прислугу, овладели тремя орудиями этой батареи. Турецкая колона пехоты пошла в штыки на шесть рот Ряжского полка. Силы были несоразмерны, Ряжцев подкрепили драгуны Его Высочества, и Турецкая пехота была опрокинута. Прибывшие с левого фланга канонеры драгунского Паскевича полка пошли также в атаку; тогда неприятельский центр отступил, и правый фланг его уже был оттеснен от Кара-яла. Чтоб нанести последний удар, князь Бебутов лично повел в атаку на Турецкую колону два батальона Тульского полка, батарею полковника Де-Сажа, Донскую батарею и всю кавалерию бывшую под рукой, два дивизиона драгун Паскевича полка, охотников, полковника Лорис-Меликова и даже свой собственный конвой. Успех наш на левом фланге и в центре не позволил неприятелю долго противустоять этой решительной атаке, и здесь неприятель должен был отступать. На нескольких пунктах Турки делали попытки удержать натиск, но безуспешно. Дружный напор наших войск скоро обратил отступление в решительное бегство. Четыре орудия драгуны отбили во время преследования. В ужасе бежали Турецкие колоны от преследования нашей кавалерии, которая рубила и топтала бегущих, бросавших ружья, ранцы, патронташи. Ура, ура! раздавалось по нашим войскам, и тучи чугуна и свинца посылали мы в след бегущего неприятеля. Далеко преследовать мы не могли. С восхода солнца до полудня длился бой без отдыха, заряды были на исходе, раненые оставались в поле без помощи, до трех тысяч выбыло у нас из строя и слишком две тысячи пленных было у нас на руках. Свежих войск, не бывших в бою, мы не имели. Войска остановлены.

Еще гремели наши орудия, еще не простыли стволы наших ружей, еще свежа была кровь на штыках и шашках, когда любимые Кавказом, храбрые полководцы князь Бебутов, князь Барятинский, генерал Брюммер, которых мы видели в самых опасных местах [288] во время боя, теперь объезжали поиска и поздравляли с победой от лица Царя, от лица всей России.

Вид поля битвы, оставленного неприятелем, еще так недавно покрытого его стройными колонами, говорил о славе и мужестве Русских войск. Все реже и реже раздавались отдельные орудейные выстрелы по бегущим толпам; там, сям, слышны стоны раненых, их собирают, кладут в телеги, фуры, отвозят на перевязочный пункт, собирают пленных, тащат подбитые орудия.

Часам к 5 вечера, все войска наши стянулись на тоже место, откуда выступили накануне. Разбили лагерь, и в некоторых частях и половины числа палаток, против прежняго, было достаточно, чтоб поместить уцелевших в бою героев. Но восторг победителей выражали их лица. Едва успев прочистить стволы своих ружей и вытереть штыки, не смотря на крайнюю усталость, солдаты с охотой отправились целыми толпами собирать и отвозить раненых. Еще за несколько часов казавшиеся кровожадными, они теперь с любовию облегчали страдания не только своих товарищей, но и Турок. Несколько офицеров и юнкеров, в том числе и я, отправились на перевязочный пункт. Сцены, которые мы застали там, были ужаснее виденных нами в разгаре боя. Там стоны заглушаются, там взор долго не останавливается на страданиях, там хладнокровнее смотрят на муки, и чувства как бы притупляются, — а здесь, видя кровавые сцены, страдания и мучительную смерть, чье сердце не дрогнет? Я вспомнил тогда слова Наполеона сказанные после Эйлау: Се spectacle est fait pour inspirer l'amour de la paix et l'horreur de la guerre.

Одна фура за другой привозили десятками раненых, изувеченных, обезображенных; складывали и опять отправлялись за такими же. Медики не поспевали делать ампутации, фельдшера перевязывали тех только, которые, при значительной ране, подавали надежду к выздоровлению, корпии не доставало, солдаты рвали свои рубашки, затыкали раны. Несколько священников подходили от одного умирающего к другому и приобщали Св. Тайн. Многие, не имея силы стонать тихо, умирали без памяти, другие же с полным сознанием, с твердостию разставались с жизнию.

Мои товарищи и я нескольким сделали перевязки, как умели; с нами были корпии и вода в манерках. Многих мы не нашли, кого искали. Долго я искал своего товарища по роте, юнкера Шнауберта, оставшуюся корпию я берег для него, наконец, по указанию одного из раненых солдат я нашел его. Увидав меня, Шнауберт привстал; [289] мы обнялись, и первое, что он сказал, это было поздравление с победой. — А как рана твоя? спрашиваю его. — «Ничего, не умру (Шнауберт ошибся: через три месяца после дела его уже не было на свете. Ему сделали операцию, вынули штуцерную пулю из раздробленной кости, чрез два дня после операции Шнауберт умер)! только мерзко, что ходить не могу, кажется кость раздробило; да и писать долго нельзя будет, вот кисть правой руки раздробило, не могу крови унять, ослабел очень, просил фельдшеров сделать перевязку, да все говорят, что некогда: офицеров много навезли.

Я обмыл раны его и перевязал. Найдя свободную арбу, заплатив хорошо ее погонщику, мы приобрели ее в полное свое распоряжение. Положили в нее Шнауберта нескольких солдат нашего баталиона и отправили ее в вагенбург, где были разбиты большия лазаретные палатки. Мы же конвоировали эту арбу верхами. В вагенбурге между множеством раненых еще не перевязанных мы нашли юнкера Белова; он весь был изранен, все, кажется, роды оружия на нем оставили следы; Белов просил приобщиться Св. Тайн и сообщить о его смерти матери, у которой он был единственный сын. Принявший в нем большое участие князь Тарханов сделал все по его просьбе. Белов имел слишком 20 ран, одна картечью, две штыком, ружейная одна, а грудь, голова, спина и рука покрыты сабельными ударами. По его несколько несвязным словам можно было понять, что он был ранен штыками при взятии знамени Ивлевым; встав после этих ран, он хотел присоединиться к своим, но картечь перебила ногу, а пулей на вылет он ранен в грудь. Заскакавшая нам в тыл кавалерия нанесла ему сабельные удары.

К концу дня моя рана от движения заставила себя сильно чувствовать: всю ночь я не спал, а на другой день половина ноги была опухшею. Я, не медля тут, должен был отправиться в Александропольский госпиталь. (Чрез полторы недели я возвратился в полк).

На следующий день множество арб, повозок из Духоборских деревень, фур, носилок простых и с балдахинами, наполненные ранеными, потянулись в Александрополь. Арба не совсем-то спокойный экипаж для раненых особенно по кочковатой дороге, которая нам предстояла; скрып ее огромных колес страшно надоедает при большом переезде. Арба, в которой поместились Шнауберт, раненые два солдата нашей же роты, юнкер Кнорринг и я, была запряжена двумя буйволами; хотя ехали мы тихо, но каждый толчок невольно вызывал стоны, особенно страдал солдат раненый в бок. Во [290] время переезда мы сделали несколько привалов, на которых пили чай и закусывали.

Едва переехали мы Арпачай, у карантина нас встретили целые толпы жителей Александрополя и соседних селений, с громкими криками ура! Женщины с детьми, старики и те пришли встретить тех, которые своей кровью купили им спокойствие и обезпечили их собственность. Лаваши, чуреки, сыр бросали они в фуры, повозки и арбы, наполненные ранеными. Чистосердечная и истинная благодарность, выраженная в этом единодушном побуждении целого населения, была истинно приятна для страдавших. До самых ворот крепости провожала раненых восторженная толпа.

Раненые офицеры были размещены в городе, для солдат был приготовлен весь госпиталь Александропольской крепости (Меня поместили в туже палату, где был Шнауберт, что нам было удобно. Шнауберт не горевал, но просил, чтоб скорее вынули пулю из ноги. Рука скоро зажила, но пулю вынули лишь за два дня до его смерти. Шнауберт мне дал пулю вынутую из ноги и просил передать ее матери его, что я и исполнил. Похоронен он на «холме чести» близ Александрополя, на его могиле поставлен памятник). Смерклось, когда весь транспорт въехал в крепостные ворота и наполнил всю соборную площадь. Едва разместились по палатам, как разносили огромные подносы, установленные стаканами с чаем. Как мы после узнали, этому вниманию к раненным мы были обязаны коменданту крепости. Многие жители города приносили целые узлы с чаем и сахаром. Н. В. Моллер, жена нашего полкового командира, собственно для раненых солдат и юнкеров Эриванского полка принесла большую провизию белого хлеба, чаю, сахару и корпии. На следующий день опять пришел транспорт с ранеными, потом много приносили раненных Турок, и, по неимению места в госпитале, их поместили в больших двойных палатках, подбитых сукном, на площади близ госпитальных строений. Кроме того множество домов в городе были заняты ранеными. Князь Барятинский несколько раз приезжал из отряда в Александрополь, посещал раненых не только в госпитале, но и на квартирах, заботился о их нуждах, с участием разспрашивал о их ранах, и многим раздавал денег.

На другой же день после победы адъютант князя Бебутова, майор Александровский был отправлен в Петербург с донесением; с ним же посланы знамена, отбитые у Турок 24-го числа (26 знамен, штандартов и значков)!

Множество оружия, музыкальных инструментов, амуниция были [291] сложены в Александропольской крепости. 15-ть орудий, 16 зарядных ящиков и большия партии пленных Турок, которых было до 2-х тысяч, отправлены были в Тифлис. По всей дороге из Александрополя, жители селений с восторгом встречали эти трофеи. Слухи о сношениях главнокомандующего Анатолийской армии с Шамилем, которого он ободрял идти на Тифлис, обещая скоро явиться в Грузию с огромным корпусом, волновали умы жителей.

Смелый набег Шамиля на Цинондалы и окрестности Телава, в 60 верстах от Тифлиса, и частые грабежи и пожары, производимые горцами в Кахетии, привели в ужас многих мирных жителей Тифлиса. Продукты вздорожали, курс звонкой монеты возвышался.

Победа 24 Июля оживила всю страну. Благотворно отозвалась она в Кахетии; ее жители свободнее вздохнули, горцы прекратили свои набеги. Возстановились прежнее спокойствие края и доверие к войску. Восторг жителей Тифлиса был велик, когда они увидели знамена, орудия неприятелей и толпы пленных.

Недели через полторы рана моя почти зажила, и я с первой же оказией отправился в отряд, который застал в лагере при Ак-узюме. Здесь каждый вечер распевались по лагерю две солдатские песни, сочиненные гр. Сологубом. На эту позицию отряд наш пришел 5 Августа с Курюк-дара; до того времени войска собирали раненых, хоронили убитых на всем протяжении от Курюк-дара: почти вплоть до Хаджи-вали, неприятель бежавший с поля сражения оставил на наше попечение не только убитых, но и раненых. После дела 24 Июля, пока наши войска стояли на Курюк-дара, в Хаджи-вали не было Турок. 25 Июля в бывшем Турецком лагере в Хаджи-вали ночевали охотники Лорис-Меликова.

Об Анатолийской армии были сведения от лазутчиков, что менее тридцати тысяч заперлось в Карсе, остальные разсеялись небольшими партиями по многим даже весьма отдаленным селениям, их иррегулярные войска все разошлись по своим домам.

Положение Анатолийской армии, не получавшей в течение более года жалованья, одежды и обуви, значительно ухудшилось после поражения 24 Июля. Злоупотребление и алчность начальников увеличились. Пища солдат была плоха, на провианта по отчетам показывалось одной третью более, чем в действительности было налицо. Во многих частях показывалось ложно жалованье розданным. Содержание больных в госпиталях Карса было ужасное, отчего смертность была значительная. Строевые лошади не получали и половины следуемого им корма. Все эти злоупотребления и безпорядки обратили внимание Английского правительства. В Августе же полковник [292] Английской службы Вильямс был назначен комиссаром к Анатолийской армии. Недружелюбно был принят Вильямс Турецкими властями. Им не нравились энергические его действия и его безукоризненная справедливость в преследовании злоупотреблений. Мушир-Зариф-Мустафа-паша был смещен. На его место назначен Измаил-паша, но он скоро по настоянию полковника Вильямса тоже был сменен. Назначен на это место Исухри-паша, который медлил ехать в Карс. Между тем Зариф-Мустафа-паша все оставался в Карсе и не заботился принимать меры к прекращению злоупотреблений, несмотря на настояния Английского комиссара, по требованию которого Зариф-Мустафа-паша был отдан под суд. Мушир Исухри-паша таким же плохим был помощником Вильямсу. Мушир делал многое против распоряжений Вильямса, который, наконец, потребовал смены его, и назначение нового мушира Васиф-паши немедленно состоялось. Значительно стало улучшаться положение Анатолийской армии с назначением муширом Васиф-паши, которого первым действием было арестовать Исухри-пашу и его начальника штаба; он отправил их в Константинополь. Кроме затруднений, которые встречал Вильямс со стороны Турецкого правительства, его отношения к Английскому посланнику в Константинополе были самые не дружелюбные. Многие его представления о нуждах армии были оставлены без ответа (Полковник Леки, после взятия Карса, говорил мне, с какою удивительною твердостью переносили Турецкие солдаты всевозможные лишения; безропотно исполняли они свои обязанности служебные и с голоду умирали стоя на часах. Имея эти войска при лучших офицерах, говорил мне полковник Леки, можно бы во многом соперничать с лучшими войсками в Европе). Вильямс неоднократно доносил об этом военному министру, лорду Кларендону.

Не смотря на все эти препятствия, трудами генерала Вильямса и его достойных помошников полковника Леки, капитана Томпсона и майора Тизделя, Анатолийская армия была доведена до такого положения, что чрез год она была в состоянии выдержать семимесячную упорную блокаду, с примерным мужеством переносить труды, лишения и храбро защищать стены Карса (См. Pyccкий Вестн. 1861 г. Авг., стр. 393 «Воспоминание о Карсе» А. С. Корсакова).

При таком положении неприятельской армии после поражения 24 Июля, в конце 1854 года мы не могли ожидать никаких военных действий. Небольшой наблюдательный отряд, высланный из Карса в Хаджи-вали, никаких движений не предпринимал (исключая нескольких разъездов, которые мы замечали с наших аванпостов). [293]

Однако, для охранения наших пределов, мы не оставляли Турции. Из лагеря при Ак-узюме 15 Августа наш отряд перешел к Тихнису, оттуда в Ак-булах на Арпачае.

Настали сильные морозы и выпал снег, когда мы перешли в Караклис, а от туда 30 Ноября войска были распущены по зимовым квартирам, частью в Александрополе и окрестностях его.

Эриванского полка 1-й и 3-й батальоны были назначены на зимовые квартиры, в Сордер-абат близ Эривани, а 2-й батальон и две роты 4 батальона в штаб квартиру полка в Манглис. Чрез Духоборье на Топорван и Цалку лежит путь из Александрополя в Манглис.

В духоборских селениях радушно встретили Эриванцев старые знакомые, затопили бани, пирогов напекли. Передневав и отдохнув на Топорвани, Эриванцы продолжали свой путь, и с нетерпением делая двойные переходы по снежным горам, торопились домой. На Цалке еще многие семейства солдат 4-го батальона выехали встречать своих. Когда же спустились к р. Алгетке, то все население Манглиса встретило вернувшихся с похода, и радость, и слезы, и распросы, всего тут было много. Старые усачи несли на руках детей, а жены несли ранцы и ружья.

Чрез два дня по прибытии в штаб квартиру 9-го Декабря, на Манглиской площади 2-й батальон Эриванского карабинерского Его Высочества Наследника Цесаревича полка, принимал присягу, держа Георгиевское знамя, геройски заслуженное под Башкадыкляром. Славу прежних лет с достоинством поддержали Эриванцы в Курюк-дарском бою.

Н. Поливанов.

1855 года. Урочище Манглис. [294]

Песня, сочиненная после Курюк-дарского сражения, в лагере при Ак-булахе.

Веселитеся, ребята,
Веселися, командир!
Мы разбили супостата,
Слава нам на целый мир!

Князь наш, Бебутов, любимый,
Дареной милостью почтен,
Корпус наш, неустрашимый
Командиром награжден

Рады мы всегда стараться,
Не ударим в грязь лицом;
Если драться, так уж драться,
Каждый станет молодцом.

Пусть пожалуют к нам в гости,
Валит снова саранча.
Унесут ли гости — кости,
Как ударим мы с плеча.

Наш отец перед отрядом
Бережет своих детей
И глядит орлиным взглядом,
Где б употчивать гостей?

С белым крестиком на шее,
Князь Барятинский вперед:
И солдату веселее,
Как начальник сам ведет.

А уж Бример не отстанет,
Белый Крест свой обновит,
Бурей огненною грянет,
Басурманов поразит.

Битва с Турком нам забава,
Вспоминем Курюк-дара,
Князю Бебутову — слава!
Войску Русскому—ура!

Казацкая песня, петая линейными казаками 14 Августа 1854 года в Азиатской Турции, в лагере при дер. Ак-узюм, в память сражения с Турками 24 Июля того же года, при селении Курюк-дара.

С Малки, с Терека, с Кубани,
Довелось собраться нам,
Чтобы дали басурмане
Честь и место казакам.

Видно, Турки в самом деле
Заартачились не впрок, [295]
Позабыть уже успели
Прежде заданный урок.

Лезут с грозною замашкой.
Мы навстречу выйдем к ним,
Да казацкой доброй шашкой
В Турке память подновим.

Для начала, ради скуки,
Мы потешимся слегка;
Пусть себе, баши-бузуки
Распознают казака!

А когда ряды низама
Фронт безсчетный развернут,
Им же больше будет срама,
Как от наших побегут.

Тут-то знатная работа,
Распотешься здесь сполна!
Где ни взглянь — у нас ворота,
А у них валит стена!

Их Французы обучали,
Англичанин их кунак,
А доучит их едва ли
Не линейный наш казак!

Хватим дружным их ударом,
На казацкое «ура»,
Чтобы, вслед за Кадыкляром,
Помнить им Курюк-дара!

Да и нам-то, на станице,
Будет что поразсказать,
На Турецкой как границе
Мы умели воевать.

Против силы нечестивой
Как нас вел лихой Камков,
Как наш Скобелев правдивый
Службу правил казаков.

Не жалел за Русь, за Бога
Он ни жизни, ни труда,
И, хоть с нами был недолго,
Будет нашим навсегда.

Перед всем крещеным миром
Пусть же век поется нам:
«Честь и слава командирам,
«Честь и слава казакам!»

Граф Сологуб.