ПОКОРЕНИЕ ДАГЕСТАНА

в 1859 году.

(Из дневника кавказца.)

В октябрьской книжке «Военного Сборника» за 1859 год, была помещена статья г. Д. Г. под заглавием: «Обзор последних событий на Кавказе». Прочитавши ее, нетрудно догадаться, что автор, находясь в отряде графа Евдокимова, бывшего начальника войск левого фланга, не принимал личного участия в славном деде покорения Дагестана и что статья составлена из реляций и из статистического описания края. Этого слишком недостаточно для такого громадного подвига, как покорение целой страны и пленение Шамиля.

Четыре года прошло со времени этого события, и я решился рассказать ход дела со всеми его подробностями. На мою долю выпало счастье находиться тогда в главном дагестанском отряде, под командою генерал-адъютанта барона А.Е. Врангеля. Материалом для моего рассказа будет служить преимущественно мой собственный, веденный в то время, дневник.

Читатели извинят меня, если я буду повторять известные из статьи г. Д. Г. факты: иначе рассказ мой не имел бы [52] последовательности. Притом необходимо исправить некоторые ошибки автора статьи, как в статистическом описании края, так и в изложении самого хода дела. Ошибки эти вкрались именно потому, что г. Д. Г. не только не находился в дагестанском отряде, но даже и не бывал до того времени в Дагестане. Он говорит, например (стр. 477—478): «Остальная часть лезгинов, обитателей Дагестана, отличающихся особенною буйностью характера, своеволием и нежеланием покориться чужому влиянию, удалились в малодоступные горы и там составили вольные общества на правом берегу Кази-Кумухского Койсу: акушинские, даргинские, цудахарские и вольную Табассарань. Где же видел автор на правом берегу Кази-Кумухского Койсу малодоступные горы и на каком основании приписал он упомянутым обществам буйность характера и своеволие? Даргинское, цудахарское и акушинское общества давно покорны русскому правительству и всегда управлялись русскими офицерами. В последнее время, ими управлял полковник Лазарев (ныне генерал-майор). Если же и случались, лет пятнадцать тому назад, в этих обществах небольшие возмущения, причиною которых были мы сами же, вследствие неудачного выбора управителей, то они скоро подавлялись нашими войсками. Что касается до Табассарани, то она действительно была «вольная» до экспедиции 1855 года, благодаря своей лесистой местности, но не вследствие малодоступности гор. Самое название «вольной» она сохранила после этой экспедиции только на словах. Буйность же характера табассаранцев и их своеволие опровергаются ходом самой экспедиции. Мы почти без выстрела заняли Ханакское ущелье, разорили два больших аула: Ханак и Ругук, замечательных по громадности некоторых зданий, что у горцев встречается весьма редко, и сделали просеку по направлению к Чираху. Жители не только не мешали нам, напротив сами являлись с топорами на помощь. Может быть, г. Д. Г., приписывая табассаранцам небывалые качества, вспомнил времена Шах-Надыра: в таком случае с ним нельзя не согласиться. Предание говорит, что Шах-Надыр, подойдя к тому самому ущелью, которое мы в 1855 году заняли без всякого труда, и, остановившись около замка Едды-Кардаш (семи братьев), составляющего, вероятно, продолжение дербентской стены, бросил вниз камень и сказал: [53]

«В ущелье войти можно только тогда, когда брошенный камень сам собою поднимется наверх».

Следующее обстоятельство, относящееся к той же экспедиции 1855 года, еще яснее подтвердит мои слова. После занятия ущелья, войска были размещены по аулам, так как в то время было довольно холодно (в ноябре и декабре). Солдаты, по возвращении с рубки просеки, занимались отыскиванием спрятанного жителями имущества, которое, по неожиданности нашего прихода, не могло быть увезено далеко: оно хранилось в стенах сакель и в ямах под пашнями. Много было отыскано тогда пшеницы, полбы, одежды, разной домашней утвари; найдены были даже кольчуги, латы и шлемы, доказывающие древность аулов, куда до 1855 года не вступала неприязненная нога. Увлекаясь жаждой новой добычи, солдаты далеко и в одиночку уходили от аулов. Несколько человек табассаранцев, желая предохранить свое имущество от розысков, засели между деревьями на противоположном обрывистом берегу речки и открыли пальбу по одиночным солдатам, находившимся в поле; изредка стреляли они и в аул, но, по дальности расстояния, не причиняли никакого вреда. Так продолжалось несколько дней. Командующий войсками, генерал-адъютант князь Г.Д. Орбелиани, приказал сделать засаду из нескольких человек конно-иррегулярного полка, которые, поймав двух табассаранцев, привели их в аул. После этого случая, в продолжение нескольких недель, во всей Табассарани не было сделано ни одного выстрела.

Для характеристики невоинственных табассаранцев прибавлю еще следующее: находясь в пяти или шести-часовом расстоянии от Дербента, они не только не думали завести торговлю с русскими в продолжение полутора века, но совершенно разобщились от нас, даже от соседей своих, кайтахцев и кумухцев. При появлении наших войск в самом сердце Табассарани, в Канакском ущелье, они толпами стекались для того, чтоб убедиться собственными глазами, что русские такие же люди, а не особенные существа.

После этого невольного отступления, вызванного ошибочным взглядом автора статьи на Табассарань, обращаюсь к рассказу. [54]

Весной 1859 года, дагестанские войска находились в Ичкери, для отвлечения сил Шамиля, действовавшего против войск левого фланга. По возвращении оттуда, в первый день Пасхи, войска расположились в своих штаб-квартирах, ожидая нового похода. Так прошел апрель, май и почти весь июнь. В последних числах июня, получено было предписание от главнокомандующего о сборе войск в Буртунае (Штаб-квартира Дагестанского пехотного полка, выстроенная в 1857 году, по занятии Салатавии, нашими войсками, в продолжение трех месяцев, с 15 августа по 15 ноября. Замечательный пример баснословно-скорой постройки. Вся штаб-квартира состоит из 12-ти каменных казарм с железными крышами и двух каменных батарей. На работу ежедневно выходило до 6.000 человек, кроме вольных мастеровых, для рытья и подноски камня). Здесь собрались: 11 батальонов пехоты, рота саперов № 1-го батальона, два дивизиона северских драгунов, сотня донских казаков, 6 сотен дагестанского конно-иррегулярного полка, две сотни конной милиции, 12 горных орудий №№ 5-го и 6-го батарей, 2 полевых орудия и 2 полупудовых мортиры, под начальством командующего войсками в Прикаспийском крае, генерал-адъютанта барона Врангеля.

По сборе отряда, тотчас же было приступлено к разработке дороги от Буртуная до мичикальского спуска и к устройству там вагенбурга, как опорного пункта, при дальнейшем движении в Андию. Целью экспедиции было одновременное нападение, вместе с войсками левого фланга (15 батальонов пехоты, 2 эскадрона драгунов, 12 сотен иррегулярной кавалерии, при 20 орудиях), под начальством генерал-лейтенанта графа Евдокимова, и войсками лезгинской линии (11 батальонов пехоты, эскадрон драгунов, 14 сотен милиции, при 12 орудиях), под командою генерал-майора князя Меликова, на долину Андийского Койсу, по берегу которой, как мы тогда предполагали, будем устраивать укрепления, как складочные и опорные пункты для дальнейшего движения во внутренность гор в 1860 году.

Хотя мы и не читали общего предположения о ходе военных действий на 1859 год, разосланного из главного штаба армии к главным начальникам частей, т.е. к командующим войсками, однако мы знали основные начала плана, судя по образу ведения войны, принятому, в последнее время, на Кавказе князем Барятинским: я разумею постепенное и прочное [55] занятие одного места за другим. Так были заняты: в 1857 году дагестанскими войсками Салатавия, в 1858 году Аргунское ущелье и в 1859 году, весной, Ведень войсками левого фланга и Дидо и Илянхеви войсками лезгинской кордонной линии. Следовательно, летом 1859 года, надлежало занять Гумбет, Андию и Ункратль, то есть все места вплоть по Андийское Койсу. Однако и в этом плане пришлось сделать, как увидим, большой скачок.

При описании хода действий, я по числам буду вести, в параллель, движения войск всех отрядов, в покорении Дагестана.

14-го июля, дагестанский отряд, находившийся до того времени в Мичик-Кале, по предписанию главнокомандующего, двинулся через Анчимир к аулу Аргуани, оставив в вагенбурге 2 батальона пехоты, при 8 орудиях. Аул Аргуани, расположенный по гребню отрога и состоящий из 500 или более домов, был давно оставлен жителями, как и все аулы Гумбета и Аыдии, из которых большая часть были зажжены, по приказанию Шамиля, а все гумбетовцы и андийцы насильно переведены имамом на правый берег Андийского Койсу. Здесь находился и сам Шамиль, устроивший укрепление на горе Килитль. На левом же берегу лишь изредка виднелись по горам небольшие партии горцев, которые держались в таком отдалении, что не могли наносить вреда, а потому позиция около Аргуани была занята почти без выстрела. По приходе авангарда, генерал-адъютант барон Врангель послал, под командою генерал-майора Ракуссы, один батальон стрелков, со взводом горных единорогов и Дагестанским конно-иррегулярным полком, занять переправу через Андийское Койсу в урочище Сагратлах. Вызваны были охотники для осмотра моста, что они и исполнили под сильным ружейным неприятельским огнем из крытых галерей, устроенных по правую сторону Койсу. Говорят, будто при кладке их присутствовал сам Шамиль, платя рабочим по 50 к. сер. в день. Оказалось, что мост был снят и подступ к нему, в этом месте, с нашей стороны невозможен, так как дорога, ведущая к нему, была взорвана и представляла отвесную стену в несколько сажен высоты.

В этот день, чеченский отряд находился около озера [56] Япи-ам, а лезгинский в дидоевском обществе, занимаясь разработкой дороги к Илянхеви.

15-го числа, барон Врангель лично поехал на переправу, где узнали от генерала Ракуссы о последствиях осмотра. Решились было отступить, подвинуться к другой переправе, в аул Чиркат, где Койсу хотя и шире, но течет в отлогих берегах, между тем как при Сагратлахе река прорыла себе путь между отвесными скалами в несколько сот сажен высоты. Берега её в том месте, где был прежде мост, сходятся на расстоянии менее двух сажен. Начальник инженеров в Прикаспийском крае, полковник Гершельман, вызвался навести мост в полуверсте ниже, где доступ возможен к самой воде, хотя ширина реки не была еще исследована. Полковник Гершельман, вероятно, рассчитывал, что в избранном им пункте ширина реки не более, как в том месте, где был прежде мост. Барон Врангель, согласившись на предложение начальника инженеров, оставил отряд генерала Ракуссы на прежнем месте, усилив его двумя батальонами пехоты и взводом мортир, а сам отправился обратно на позицию в Аргуани. По отъезде его, было немедленно приступлено к вымерению ширины реки: она оказалась 15 сажен, между тем как у нас был заготовлен и взят с собою материал для трехсаженного моста, почему мост и не мог быть наведен в этот же день.

16-го июля, на противоположном берегу, насупротив того самого места, где с нашей стороны находился спуск к самому Койсу, был устроен мюридами завал, сложенный из огромных каменьев и прикрывавший вход в пещеру в отвесной скале. Пещера была занята отдельным постом в 20 человек мюридов, как говорили тогда жители селения Харачи, и несколькими человеками из наших беглых. Весь наш берег, командовавший этой пещерой, был усеян стрелками 21-го батальона, выстрелы которых были направлены на мюридов, засевших в пещере, так что им не было возможности высунуть даже голову, не только что стрелять. Потому все они вышли из своего убежища, изъявляя знаки покорности, уселись на камнях и насмешливо следили за нашими приготовлениями к переправе, как за делом неисполнимым. Недолго однако пришлось им посидеть: скоро они опять спрятались в свою пещеру, откуда им не суждено было выйти. [57]

Я сказал, что с нами был взят материал только для трехсаженного моста, а ширина реки по измерению оказалась в 15 сажен. Следовательно, о наводке деревянного моста нечего было и думать. Прибегли к следующему способу: трое пловцов: один юнкер Дагестанского пехотного полка, Агаев, и двое солдат, бросились в реку; однако первая попытка была неудачна: двоих, в том числе и Агаева, прибило обратно к нашему берегу, а третий утонул. Несмотря на то, вызвались еще двое: Дагестанского пехотного полка юнкер Шпейер и рядовой Кочетов, старик лет пятидесяти. Они сперва зашли гораздо выше того места, куда им следовало переправиться, имея в виду переплыть реку наискось по течению, перекрестились и бросились в Койсу.

Чтобы судить об этом геройском поступке, нужно знать хорошо кавказские горные реки, в особенности те, которые текут в узких и скалистых берегах. На Кавказе есть особенный термин для обозначения течения местных рек: говорят, например, что Сулак или Самур «катится». Выражение чрезвычайно точное, которое легко поверить на самом деле. Стоит только бросить в воду пустой бочонок: он не будет плыть ровно по поверхности воды, а будет постоянно нырять и вновь показываться, как будто вследствие вращательного движения волн, зависящего от огромного падения и от слишком большого напора воды. Течение в кавказских реках так сильно и быстро, что ворочает огромные камни, производя страшный шум, слышный на большом расстоянии. Мне случилось видеть около укрепления Ахты, как река подхватила буйвола, и через несколько секунд по волнам нырял труп тяжелого животного.

Вот в такую-то стремнину бросились два смельчака и тотчас же скрылись под водою. По счастливой случайности, они вынырнули близ противоположного берега, ухватились за выдавшиеся камни так крепко, что вода не могла их сорвать, выбрались на берег и расположились поодаль от пещеры, в которую опять спрятались мюриды, как только увидели на своем берегу двух русских солдат. В эту минуту всё внимание стрелков было обращено на пещеру, и если бы кто осмелился высунуть оттуда голову, сотни пуль мгновенно посыпались бы на мюридов. Потому наши смельчаки спокойно могли ловить камешек с ниткой, бросаемый к [58] ним с нашей стороны бесчисленное множество раз. Камень был наконец пойман, а с ним и привязанная к нему нитка, за ниткой перетащили бечевку, потом веревку и наконец канат такой величины, что можно было по нём начать переправу. Он тотчас же и был привязан к дереву и натянут. Первая попытка к переправе по канату так же была неудачна, как и переправа вплавь: она стоила жизни одному храбрецу. Надеясь на свою силу, он, с ружьем через плечо и с патронташем, начал переправляться на одних руках; но как бы крепко ни был натянут канат, он все-таки будет иметь дугу, которая, в настоящем случае, на, середине реки была от воды аршина на полтора. Солдат, держась за канат, опустился в воду по пояс; его сорвало сильным течением реки, и хотя он еще раз показался на поверхности и даже имел присутствие духа сбросить с себя ружье, однако это не помогло: смельчак утонул. Тот, кто стал переправляться вслед за ним, был счастливее: обхватив канат руками и ногами, по правилам гимнастики, он начал спускаться ногами вперед сперва довольно скоро, а потом стал подниматься ногами кверху и в этот момент едва не сорвался от сильного прилива крови к голове; но, окунувшись несколько раз головою, успел, с невероятными усилиями, достигнуть до противоположного берега. Такая переправа была и опасна и продолжительна, и потому устроили, благодаря находчивости одного из солдатиков, люльку, состоявшую из доски длиною в рост человека, которая двигалась по канату посредством деревянных колец, прикрепленных к противоположным концам доски. Переправляющийся ложился на эту доску и, передвигая ее руками, подвигался вперед. Так переправились 16 всадников конно-иррегулярного полка, 7 нижних чинов из разных частей войск, и три офицера: Териев, Тургистанов и Гайдпука. Этого числа было достаточно, чтобы справиться с засевшими в пещере мюридами, а потому дальнейшая переправа была, по приказанию генерала Ракуссы, приостановлена, для того, чтобы канат не мог перетереться и лопнуть. Когда на неприятельской стороне очутились 23 человека, при 3 офицерах, один из стрелков, прикрываясь завалом, перебрался на противоположный берег и там пустил пулю в пещеру, с криком ура, потом выстрелил [59] еще раз, с тем же криком. После этого все двадцать три человека мгновенно бросились к пещере, где и началась работа штыком и кинжалом. Один из сидевших там мюридов, как говорили, пятисотенный наиб, пытался было бежать, укрывши себя несколькими шубами, но не успел сделать и нескольких шагов, как был, в буквальном смысле, пробить множеством пуль, пущенных стрелками, сидевшими по гребню левого берега. Другой мюрид, кадий, изъявивший покорность, был взведен всадником на камень, вдающийся в воду, как будто на эшафот, и, может быть, был бы помилован; но общий крик всадников, вероятно, знавших его: «убей, убей его! это чох яман адам (очень дурной человек)», решил участь пленного: всадник заколол его кинжалом. Этим кончилась кровавая резня, тем более ожесточенная, что все засевшие в пещере мюриды поклялись над Кораном или защитить переправу, иди погибнуть. Шамиль до такой степени был убежден в недоступности места и в невозможности переправы через Койсу, что на другой день приехал убедиться собственными глазами в роковой для него действительности. Теперь нужно было позаботиться о переправе более прочной, чтобы перевести на неприятельский берег батальоны. Эту трудную задачу, к счастью, разрешил бывший тогда дежурным штаб-офицером в Прикаспийском крае подполковник Девель. Он потребовал со всего отряда коновязи, приказал сплести из них плетенку шириною в 1 1/2 аршина, длиною 14 сажен и с нею отправился на место переправы. Однако, в этот день, устроить переправу не удалось, так как время приходило к вечеру; но для усиления находившихся на противоположной стороне 23 человек, при 3 офицерах, были переправлены по люльке охотники Дагестанского пехотного полка, при штабс-капитане Иссейском. 17-го июля, с утра, началась работа. Сперва натянули два каната, закрепив их с одной стороны за дерево, а с другой за край плотины, устроенной еще накануне сажени на две в самое Койсу, и по канатам начали перетаскивать плетенку. Работа эта до такой степени была трудна, что несколько раз отчаивались в возможности устроить переправу. К вечеру мост был готов. В продолжение дня, Шамиль, для воспрепятствования устройства прочной переправы, поставил на высоте два орудия и, несмотря на дальность дистанции [60] (более версты по прямому направлению), метко попадал, особенно в те места, где теснилось больше народу.

С наведением моста, тотчас же было приступлено к переправе батальонов поодиночке, что и продолжалось, при свете фонарей, целую ночь, вплоть до самого утра. По зыбкости своей, веревочный мост имел две качки: одну вверх и вниз, а другую боковую, и не один солдат крестился при начале и в конце переправы. Некоторые же из офицеров переползали лежа, потому что не могли вынести ни мучительной качки, ни оглушительного рева реки под ногами.

В продолжение 16-го и 17-го чисел, горцы стекались на ближайшие горы, где устроивали небольшие завалы и стреляли по нашим войскам; потому, 18-го числа, утром, по окончании переправы, генерал Ракусса, с находящимся по ту сторону войсками, атаковал завалы. Но они уже были пусты: горцы, видя ночью нашу переправу, удалились. По занятии оставленных завалов, передовой отряд имел, 19-го и 20-го чисел, отдых, будучи в это время усилен двумя батальонами Ширванского полка. Отряд же генерала Врангеля оставался на прежней позиции в Аргуани, ожидая окончания работ по наведению моста на том месте, где был мост у жителей, и разработки испорченного к нему спуска.

21-го июля, генерал Ракусса, с двумя батальонами Ширванского полка и двумя Дагестанского пехотного, двинулся для занятия Белитлинской горы, на которую вел довольно хорошо обработанный подъем, но укрепленный по гребню прочными завалами, защищаемыми аварцами, в числе тысячи человек. Следовать по этому подъему было если не невозможно, то, во всяком случае, стоило бы нам огромной потери, и потому сотник Дагестанского конно-иррегулярного полка Гайдарбек, известный своею, храбростию и удальством, предложил генералу Ракуссе обогнуть гору с другой стороны и, там взобравшись, хотя и без дороги, зайти в тыл завалам. Отряд начал подниматься по гребню отрога, с западной стороны Белитля. В некоторых местах приходилось так круто, что принуждены были ползти на четвереньках, хватаясь руками за колючку и за камень, чтоб не упасть в кручу. Многие не досчитались своих лошадей; но зато к вечеру мы успели достигнуть вершины, хотя и с этой стороны был тоже наблюдательный пост, человек до ста. Горцы, не [61] веря своим глазам, что русские войска, даже с артельными, тяжело-обовьюченными лошадьми, поднялись по такой круче, долго смотрели на нас, не предпринимая ничего, но потом, как бы очнувшись, начали рыть завал и бросать по поднимающимся колоннам камни. Скоро, однако, они принуждены были отступить, равно как и те аварцы, которые защищали большой завал. Итак, второе, почти недоступное место, на которое так надеялся Шамиль, осталось в наших руках, почти без всякой потери, что окончательно дало другой оборот настоящей экспедиции.

В этом же день, главный дагестанский отряд, оставив в Аргуани один батальон Апшеронского пехотного полка, передвинулся за Койсу, где имел ночлег, и 22-го июля, оставив при Сагратлахе 2-й батальон Ширванского пехотного полка, перешел к деревне Ахкент и соединился с передовым отрядом генерала Ракуссы.

Одновременно с движением главного дагестанского отряда из Мичикале к Аргуани, т.е. 14-го числа, генерал-майор Манюкин (ныне генерал-лейтенант и начальник 2-й пехотной дивизии), с отрядом, из двух с половиною батальонов пехоты, при двух орудиях, и 16 сотен конной и пешей милиции, выступил из Темир-Хан-Шуры, по направлению к Бурундук-Кале, куда прибыл на другой день, соединившись с отрядом генерал-майора Тарханова, из полутора батальона пехоты, дивизиона северских драгунов, при взводе горных единорогов, и трех сотен милиции.

Весьма узкий бурундук-кальский проход лежит между двумя отвесными скалами и защищался крепкою башней, в которой было до 20 человек горцев, и поперечной каменной стеной, обойти которую не было возможности. Потому генерал Манюкин, для избежания лишней потери людей, устроил батарею на два орудия, которые, после нескольких выстрелов, сделали в башне довольно большую брешь, куда тотчас же и были направлены три сотни милиции, которые, овладев башнею, истребили всех засевших там горцев. По взятии Бурундук-Кале, путь к Ирганаю был открыт. Сюда отряд тотчас же и двинулся, но, пройдя его, должен был остановиться на зырянинской переправе, для исправления моста через Аварское Койсу.

С 23-го по 27-го июля, главный дагестанский отряд стоял [62] на позиции у деревни Ахкент. В это время жители всех деревень Аварии, какъ-то: Хунзаха, Цатаныха, Унцукуля, Моксоха, Мочоха, Гоцатля и Голатля, и Гумбета: Чирката, Дануха и Игади, явились к барону Врангелю с изъявлением покорности. То же самое сделали Гимры, Араканы, Ирганай и Зыряны генералу Манюкину, а укрепленный аул Уллу-Еала, с 4-мя орудиями и большим количеством военных запасов, сдался полковнику Лазареву. Таким образом, к 27-му числу была уже покорна большая половина Дагестана, благодаря геройской переправе через Койсу и овладению белитльской горой.

Теперь посмотрим, какое участие принимали, в первой полрвине покорения Дагестана, отряды лезгинский и чеченский.

Лезгинский отряд, с 14-го по 22-е числа июля, занимался разработкой дороги в обществе Илинхеви, а с 22-го по 27-е атаковал и уничтожил Шауры и другие селения в илинхевском обществе, но всё еще далеко не дошел до цели, т.е. до Андийского Койсу.

Чеченский же отряд генерал-адъютанта графа Евдокимова, с 14-го числа, т.е. со времени прибытия к нему главнокомандующего, и по 17-е оставался на прежнем месте — около озера Япиам, осмотрев дороги в Андию и Ичкери. 17-го числа отряд перешел на новую позицию — к озеру Ретло, где оставался по 22-е число. В это время князем-наместником была произведена усиленная рекогносцировка в технуцальское общество, которая дала возможность осмотреть все окрестности, поверить их с картой и построить три земляные редута, для прикрытия провиантского склада. 22-го числа, отряд перешел к аулу Тандо, где тотчас же занялся разработкой дороги по спуску к Андийскому Койсу.

27-го июля главный дагестанский отряд перешел из Ахкента в так называемую Холодную балку, между хребтами гор Инглох и Тануебаль, оставив на прежней позиции два батальона Ширванского полка, при взводе артиллерии. Дорога была довольно хороша и живописна: сперва спускалась к аулу Цатаных, замечательному тем, что, при общем восстании Аварии в 1843 году, жители этого аула вырезали наши две роты, занимавшие там гарнизон. Далее идет подъем на плоскую возвышенность Арахтау, отсюда начинается сперва отлогий, а потом довольно крутой перевал через Инглох.

В этот день, генерал-майору Тарханову изъявили свою [63] покорность жители укрепленного аула Чох, которые сами атаковали с тыла ругджинцев, приготовившихся защищать аул, при появлении наших войск, и захватили бежавшего, несколько лет тому назад, юнкера, который, приняв магометанство, был одним из самых приближенных к Шамилю. 28-го июля получено было предписание от главнокомандующего, по которому барон Врангель должен был прибыть на позицию в селение Тандо, для чего стрелковый батальон и драгуны выступили по направлению к Сиуху. Генералу же Ракуссе приказано было немедленно выступить, с двумя батальонами Дагестанского полка, в Тилитль, вследствие полученного известия, что первый наиб Шамиля, Кибит-Магома, выпустив из Тилитля Шамиля, и сына его Кази-Магому, заарестовал многих наибов, в том числе и тестя Шамиля Джемал-Эдииа, захватил 13 орудий и, изъявляя покорность, просил о присылке наших войск. 29-го, барон Врангель, со своим штабом, поехал, под прикрытием двух дивизионов драгунов и чиркавской милиции, в главную квартиру, рассчитывая сделать этот переезд в один день; но дорога была так дурна, что, не доехавши нескольких верст до сел. Караты, он принужден был ночевать под открытым небом. 30-го числа, переправившись через Андийское Койсу в сел. Конходатль, по мосту хотя и деревянному, но не лучше нашего веревочного сугратлахского, к часам пяти по полудни, под проливным дождем, барон Врангель прибыл в главный лагерь.

31-го июля и 1-го августа, происходили совещания, целью которых было определить способ управления во вновь покоренном крае и обозначить границы между Прикаспийским краем, левым флангом и лезгинской линией. Совещания продолжались без князя Меликова, который, по причине дурной дороги, приехал только 5-го августа, приняв на пути изъявление покорности и остальных обществ, как-то: Ункратля, Тандаля и Флурмута.

2-го августа барон Врангель возвратился в Карату, 3-го в Сиух и 4-го соединился со своим отрядом, остававшимся на прежней позиции — в Холодной балке. Того же числа, отряд выступил по направлению к Гунибу, куда, по последним сведениям, укрылся Шамиль, со своим семейством. Экспедиция наша, в это время, приняла особый характер. Прежде [64] дело шло о том, чтоб охранять границы от вторжения горцев, что продолжалось с 1849 года, т.е. с неудачной осады укрепленного аула Чох, и до 1857 года, до занятия Салатавии, когда мы медленно, но верно подвигались вперед. В настоящее же время мы не думали о покорении края, а заботились о том, чтоб захватить Шамиля. За несколько месяцев никому и в голову не приходило, чтоб, в такое короткое время и почти без выстрела, можно было покорить всю страну. Рассмотрим же подробнее причины, имевшие влияние на такой ход дела.

Автор статьи: «Последние события на Кавказе», на стр. 493, говорит, что главною причиной было «концентричное движение наших войск», и, в подтверждение, прибавляет: «Если припомнить направление, в 1845 году, чеченского и дагестанского отрядов от крепости Внезапной и укрепления Евгеньевского к Буртунаю, самурского отряда в Чох и далее на Кара-Койсу и, наконец, лезгинского отряда в Анкратль, то легко убедиться, что в настоящем году для овладения горами Дагестана был задуман совершенно тот же план, который приведен в исполнение в 1845 году, князем Воронцовым: как тогда, так и теперь, в горы были направлены с разных сторон концентрически сильные отряды. Отчего следствием движения князя Воронцова в 1845 году было несчастное отступление наших войск, а движение князя Барятинского повело к быстрым, блестящим и прочным успехам? Ответ понятен: на войне удавалось, удается и будет удаваться то, что соображено с обстоятельствами времени и места. Это великое, вечное правило, которым руководствовались все военачальники, превосходно выказало свое влияние на ход дел в походах 1845 и 1859 годов. Князь Воронцов, направляясь в горы, должен был, одновременно с движением вперед, обеспечивать свои сообщения и дробить войска для устройства правильного их продовольствия: значительные его силы были раздроблены, и, не имея возможности устроить свои сообщения, не обезопасив тыла, князь Воронцов не мог овладеть и впереди лежащими горами, движение куда было рано задумано и не было соображено с положением наших военных учреждений в Чечне. Князь Барятинский тоже двинул одновременно и концентрически войска свои в горы; но движение [65] их, вытекая из правильного военного занятия Чечни, повело за собою окончательное покорение гор».

Из этой выписки мы видим, что г. Д Г., проводя параллель между 1845 и 1859 годами, спрашивает: отчего в первом случае было несчастное отступление, а во втором полный успех, и отвечает: потому что 1) поход 1845 года не был соображен с духом времени и места; 2) от слишком большого раздробления войск для устройства правильного продовольствия; 3) оттого, что движение вперед было рано задумано и не было соображено с нашими военными учреждениями в Чечне, и 4) что окончательное покорение гор в 1859 году было прямым следствием правильного военного занятия Чечни.

Конечно, на войне удавалось, удается и будет удаваться всё то, что соображено с духом времени и места. Истина неоспоримая. Однако не зависит ли иногда полный успех от случайностей, иногда непредвиденных? Например, в 1859 году, сагратлахская переправа была совершена потому, что двое храбрецов, идя на явную гибель, переплыли Андийское Койсу. Разве подобное обстоятельство, как и все последствия его, в том числе и пленение Шамиля, могло быть заранее соображено? Впрочем, и сам автор статьи противоречит себе, говоря (стр. 498), что скорое падение всех оплотов власти Шамиля было неожиданно.

Если князь Воронцов, направляясь в горы, должен был дробить свои войска для устройства правильного продовольствия, то подобная же мера была принята и в 1859 году, в дагестанском отряде. Я не говорю про лезгинский и чеченский отряды, имевшие влияние на настоящий ход дела, только своим присутствием и готовностью двинуться вперед: им, действительно, не было надобности дробить свои войска, потому что только к концу экспедиции, т.е. тогда, когда уже всё было покорено, они достигли Андийского Койсу. В дагестанском же отряде, по мере движения вперед, были оставляемы, батальоны в Мичикале, Аргуани, в урочище Сагратлах, и, наконец, в Ахкенте, и для той же самой цели, как в 1845 году, т.е. для устройства правильного продовольствия.

Автор статьи говорит, что неудача движения князя Воронцова, в 1845 году, зависела оттого, что экспедиция была рано задумана, но не объясняет этого обстоятельства, [66] тогда как именно подробное объяснение повело бы к полному уразумению успеха в 1859 году.

Окончательное покорение гор он признает прямым следствием правильного занятия Чечни. Мне кажется, что на покорение гор занятие Чечни имело то же влияние, как и занятие Салатавии, Аргунского ущелья, Дидо и Илянхеви. Все эти прежде покоренные общества сравнены автором с передовыми постройками, по которым, конечно, было идти нетрудно; но где же он нашел удобный вход в главной ограде, под именем которой, конечно, подразумевает Андийское Койсу. Не сагратлахская ли переправа была удобным входом? Пожалуй, этот вход можно назвать очень удобным, но он стал таким только тогда, когда дагестанский отряд расположился под обрывами Гуниба, в ожидании приказания овладеть им.

Параллель между соображенными концентричными движениями наших войск в 1845 и 1859 годах не совсем удачна. Не лучше ли провести параллель между положением самих горцев в 1845 и в 1859 годах? Быть может, она приведет к более верному пониманию неожиданно-громадного успеха.

В 1845 году, горцы, будучи еще одушевлены новым учением и в особенности рядом событий 1843 года, имели полную веру в Шамиля, были материально богаче, от прежней торговли с русскими, и, наконец, многочисленнее. В последнее время, после постоянных поражений и неудач, вследствие рационального выполнения превосходного плана князем Барятинским, верование в непобедимость Шамиля поколебалось, народ пал духом, потому что непрерывная война вела к полному разорению. Причиною тому были: а) тяжкие поборы, введенные Шамилем; б) прекращение выгодной торговли с русскими; в) неимение рабочих рук, так как всякий способной носить оружие призывался к казавату, который довел наконец до поразительного уменьшения населения: в деревнях Аварии, например, не осталось никого, кроме женщин, детей и стариков.

Бедствующий народ дошел до такого отчаяния, что ожидал только случая низвергнуть невыносимое иго Шамиля. Случай представился. Мы овладели сагратлахской переправой и белитлинской горой — двумя пунктами, на крепость которых [67] Шамиль так надеялся; и что же? не прошло после этого и нескольких дней, как большая половина Дагестана принесла свою покорность. Первые покорились те, которые уже были прежде знакомы с русскими и сознавали все выгоды торговли с нами.

Вот, как мне кажется, главные причины, влиявшие на ход скорого покорения Дагестана.

Дагестанский отряд, выступив, 4 августа, из Холодной балки и соединившись с любимым своим начальником, бароном Врангелем, 5 августа, достиг Аварского Койсу, через которую и переправился по мосту в ауле Голотль. Переход был хотя небольшой, но довольно тяжел для войск, по причине весьма дурной дороги по голотлинскому спуску, имеющему более 10 верст длины. Спуск этот незадолго перед тем был испорчен самими жителями, по приказанию Шамиля, для воспрепятствования дальнейшему следованию дагестанского отряда. Но если ему не помешали идти вперед ни Сагратлах, ни Белитль, то не могла, конечно, помешать и испорченная дорога, которую в несколько часов исправили настолько, чтоб можно было пройти вьючному обозу. Впрочем, дорога, хотя и разработанная немного, до такой степени была дурна, что отряд растянулся во всю длину спуска. Авангард, по приходе, успел сварить себе кашу, а арьергард был еще на полуспуске.

6-го августа, к дагестанскому отряду присоединились три батальона гренадерской дивизии, вместе с которыми отряд перешел на новую позицию, в пяти верстах от Гунибдага, на уроч. Гунимир. Дорога направлялась сначала через один из оврагов тилитлинской горы до речки, а потом следовал довольно крутой подъем на самую тилитлинскую гору, огибая наиболее возвышенную её плоскость, окруженную со всех сторон обрывами в несколько ярусов. На отрасли этого хребта мы остановились на ночлег.

Только что отряд начал вытягиваться от Голотля, как явился к барону Врангелю Даниэль-Султан, бывший генерал-майор и управитель Елису, бежавший в горы в 1844 году. Он явился с покорностью, сдав посланному из нашего отряда офицеру укрепленный аул Ириб, с 9 орудиями и большим [68] количеством запасов. Барон Врангель тотчас же отправил Даниэль-Султана к главнокомандующему, который, именем Государя Императора, объявил ему полное прощение.

7-го августа войскам дан был отдых. Дождь лил целый день как из ведра, а как мы стояли на довольно большой высоте, то чувствовали порядочный холод, так что и шубы не были бы лишними.

8 и 9-го августа отряд стоял на прежней позиции — на Гунимире. Погода разъяснилась, и все мы, выйдя из палаток, стали смотреть на Гуниб.

10-го августа войска расположились вокруг Гуниба, в следующем порядке: на восточном фасе, со стороны аула Кегер, два батальона Ширванского полка, при 4-х горных орудиях, под командою командира того же полка, полковника Кононовича; на северном фасе, под командою генерал-майора Тархан-Моуравова, другие два батальона Ширванского полка, один батальон Грузинского гренадерского полка, один батальон Самурского пехотного полка, Дагестанский конно-иррегулярный полк и две сотни конной милиции; на южном — 21-й стрелковый батальон, два батальона Самурского пехотного полка и 1 батальон Апшеронского полка, под командою командира этого полка, полковника Тергукасова; на западном — два батальона Дагестанского пехотного полка, под командою командира того же полка, полковника Радецкого.

Остальные войска, состоявшие из 6 батальонов пехоты, Северского драгунского полка и 6 сотен милиции, при 14 орудиях, образовали резерв, который, того же 10 августа, перешел с Гунимира через сел. Ругджу на Кара-Койсу, где и имел ночлег.

11-го августа, резерв, поднявшись через аул Чох на Турчидаг, перешел к аулу Кегер. Укрепленный аул Чох, так упорно защищавшийся в 1849 году противу князя Аргутинского-Долгорукова, а теперь изъявивший покорность, был нами осмотрен с большим вниманием. Наружные фасы укрепления, без всяких пристроек, состоят, помнится, из простых полигонных фронтов, с казематированными внутри галереями. Посреди укрепления возвышается каменистый холм, которым как нельзя лучше воспользовался Шамиль для усиления обороны, сделав из него как бы цитадель. Здесь были иссечены из цельного камня: [69] пороховой погреб, цистерна для стока дождевой воды, небольшая казарма с бойницами для помещения обороняющихся; сверху, тоже в самой скале, крытые галереи с бойницами, и, наконец, на самом верху — барбеты, с блиндажами для орудий, стреляющих через амбразуру. Замечательная постройка по своей неразрушимой крепости, еще более по громадности труда. Кроме того, от центрального укрепления идут сводчатые галереи по всем направлениям, как радиусы от центра к окружности; наконец крытая сводчатая галерея спускается вниз к роднику. И вот такое-то укрепление, защищенное от оружейного и артиллерийского огня и стоившее бы нам, в случае штурма, огромнейших потерь, сдалось без выстрела, в силу необходимости.

12-го августа резерв передвинулся на кегерские высоты, откуда, в случае штурма Гуниба, главнокомандующему было бы видно движение всех штурмующих колонн, так как вся площадь Гуниба, немного понижающаяся к востоку, с кегерских высот открыта как на ладони.

Шамиль, несмотря на строгую, как нам казалось, блокаду и на предстоявший штурм, не думал о сдаче и направлял пушечные выстрелы на блокирующие колонны. По-видимому, он всё еще веровал в свою счастливую звезду, светившую над ним так ярко в продолжение 25 лет, или, может быть, надеялся ускользнуть, как в 1839 году из Ахульго, в случае взятия штурмом Гуниба. Иначе нельзя допустить, чтоб Шамиль, после стольких неудач, мог быть убежден в неприступности Гуниба и в невозможности штурма. Позиция его была очень крепка; но что могли сделать, для её обороны, 400 мюридов на окружности более 20 верст? Всю свою оборону Шамиль сосредоточил на восточном и южном фасах горы, т.е. со стороны Кегера и Ругджи; другие стороны он считал недоступными, хотя и поставил там небольшие наблюдательные посты. С этих-то сторон, казалось нам тогда, взятие Гуниба было легче, так как всё внимание Шамиля обратилось бы на места, считаемые им более доступными.

13-го августа войска стояли на прежних позициях. Шамиль изредка давал о себе знать пушечными выстрелами. Наши же блокирующие колонны перестреливались с защитниками Гуниба, не допуская их близко к гребню; они, в свою очередь, [70] угощали нас каменьями, которых много было собрано на восточном фасе. По крутым скатам этого фаса извивались тропинки, по которым, несмотря на всю бдительность блокады, каждую ночь, как оказалось впоследствии, доставлялись на Гуниб и снаряды и чуреки из только что покорившегося аула Чох.

13 и 14-го августа войска всё еще находились на прежних позициях. Делались приготовления к приезду князя-наместника, от которого присланы четыре человека из почетных жителей Дагестана, для переговоров с Шамилем. Их тотчас же отправили на Гуниб. Шамиль допустил присланных до стены, в уровень с первым уступом прочих фасов, но, не слушая их, сказал: «Я знаю, зачем вы пришли; убирайтесь скорее, иначе я велю стрелять по вас. Если бы вы были хорошие люди, то были бы здесь, а не с гяурами». Впрочем, посланные имели успех в том отношении, что навели Шамиля на мысль вести с нами переговоры и тем замедлить день сдачи или штурма. На другой же день, имам прислал одного из своих мюридов с предложением вступить в переговоры, почему немедленно было отдано приказание блокирующим войскам прекратить стрельбу. И в 1839 году Шамиль вступал в переговоры с генералом Фези под Тилитлем и с генералом Граббе под Ахульго, выдал даже аманатов: первому своего племянника Гамзат-бека, второму своего сына Джемал-Эдина, а сам бежал. Мы опасались, чтобы и теперь не случилось того же.

Для личных переговоров с Шамилем, поехал на Гуниб полковник Лазарев, который, возвратившись 16-го числа, привез к генерал-адъютанту барону Врангелю письмо. Имам просил, чтоб ему прислали Даниэль-Султана, с которым, как с родственником, ему хотелось посоветоваться о сдаче. Это желание не было исполнено, потому что Даниэль-Султана у нас в лагере не было. Носились слухи, что Шамиль рассчитывал заманить Даниэль-Султана для того, чтобы он вместе с ним разделил его участь.

С каким нетерпением ожидали все, без исключения, приезда главнокомандующего. Всем наскучило стоять перед самым Гунибом и видеть, как Шамиль всё более и более укреплялся. Каждый толковал по-своему исход блокады: одни говорили, что Шамиль сдастся; другие высказывали, что Шамиль [71] с умыслом оттягивает время, чтобы дождаться морозов, когда штурм сделался бы невозможным, по причине обледенения тропинок, чрезвычайно крутых; полагали еще, что он рассчитывал на сочувствие вновь покорившихся жителей, которые, по уборке хлеба с полей, снова могут восстать. Несмотря, однако, на различие мнений, все сходились в одном, а именно: что скорые и решительные меры необходимы, и все были уверены в возможности взятия штурмом Гуниба.

18-го августа, князь Барятинский, находившийся до 10-го числа в чеченском отряде, выехал этого числа к нам, посетив, на дороге, Плих, Игали, знаменитую сагратлахскую переправу, Чиркат, Ахульго, Унцукул и Гимбры, где отпустил конвоировавший его дивизион нижегородских драгунов в штаб-квартиру в уроч. Чир-Юрт, а сам, с одними аварцами и койсубулинцами, через Ахкента, Арахтау и Танусобаль, прибыл в Аварию. Здесь наместник был принят с восторгом жителями, которые благодарили его за назначение ханом аварским Ибрагим-хана. Из Хунзаха, через Гилатль, Тилитль и Чох, главнокомандующий прибыл к дагестанскому отряду. Его ожидала торжественная встреча. С подъема на Турчидаг и до самого лагеря войска расставлены были шпалерами в две линии; крики ура и пушечные выстрелы потрясали воздух.

Так как, с приездом главнокомандующего, окончательно должен был решиться вопрос о штурме, то прежде нежели стану говорить об этом событии, упомяну о действиях лезгинского и чеченского отрядов с 27-го июля по 18-е августа.

Лезгинский отряд, по-прежнему, находился в дидоевском обществе, в Иллихеви и только по замирении всего края был придвинут к Аварскому Койсу, для устройства управления в Ункратле и Тандале и для принятия Даниэль-Султана с семейством и других выходцев джаробелоканского общества. Этим отряд закончил свои военные действия в 1859 г.

Чеченский отряд по 3-е августа тоже находился на прежнем месте — около аула Тандо. 3-го числа была произведена рекогносцировка течения Андийского Койсу и заложено Преображенское укрепление между Миарсу и Конходатлем, чем и заключились действия этого отряда.

19-го августа полковник Лазарев, с Даниэль-Султаном, [72] ездил для переговоров в Гуниб, которые вел от имени Шамиля, сын его Кази-Магома. Результат был тот, что, на другой день, утром, Кази-Магома и брат его Магомет-Шафи согласились прибыть в лагерь к наместнику.

20-го августа, часов в 11 вечера, приехали, действительно, к наместнику, но не сыновья Шамиля, а два наиба, с письмом. Имам просил, чтоб его отпустили, прямо с Гунибдага, в Мекку, соглашался быть под русским конвоем, во явиться в лагерь лично к главнокомандующему не хотел. Во всём этом ему было отказано.

21-го августа полковник Лазарев ездил опять па Гунибдаг склонить Шамиля к сдаче; но Шамиль его не принял, потому что был в мечети, по случаю джумы (пятницы). По захождении же солнца, имам дал решительный ответ, что скорее умрет, чем сдастся.

Несмотря на такой отзыв, Шамиля всё еще ожидали до полудня 22-го августа; затем отдан был приказ о возобновлении военных действий.

В видах устройства нескольких батарей, велено было изготовить туры и фашины и потом, по пробитии бреши в стене на восточном фасе горы, вести войска на штурм. Начальником всех блокирующих войск, и распорядителем инженерных работ был назначен инженер генерал-майор Кеслер, пода, главным начальством генерал-адъютанта барона Врангеля.

23-го августа 4-й батальон Ширванского полка занял позицию неподалеку от гунибских укреплений, поместив стрелков за каменьями. Резерв остановился в очищенном жителями хуторе.

Быть в резерве и слышать о приготовлениях к штурму было невыносимо, а потому многие из офицеров, находившихся на кегерских высотах, выпросились у барона Врангеля в состав штурмующих колонн. Нам было приказано отправиться в колонну генерал-майора князя Тархан-Моуравова; но как путь лежал мимо ставки генерала Кеслера, то он оставил нас при себе, нуждаясь в офицерах для передачи приказаний.

Генерал Кеслер поручил инженер-капитану Фолькенгагену заложить, в предстоящую ночь, батареи для анфилирования главной оборонительной стены, а чтоб отвлечь внимание [73] неприятеля, было отдано приказание всем блокирующим войскам подвинуться до первого уступа, как бы с намерением штурмовать, дозволяя идти дальше, если окажется возможным.

Зная это приказание и чтоб не терять понапрасну времени в бездействии, я испросил позволения у генерала Кеслера ехать к саперам, находившимся в колонне полковника Кононовича. Генерал позволил, с тем, чтобы я вернулся на другое утро и уведомил его об успехе работ. Дело было к вечеру. Переправившись в брод через Кара-Койсу, я приехал в лагерь в девять часов, и хотя было уже довольно темно, однако саперы еще не выступали, в ожидании туров, которые вскоре были подвезены. Часов в десять мы выступили. Туры неслись солдатами, а часть везлась на лошадях. Дорога была до того малопроходима, что мы едва только к полуночи успели достигнуть подножие той горы, где предполагалось устроить батарею. До рассвета оставалось не более трех часов, а этого времени было слишком недостаточно, почему и отложили свое намерение до следующей ночи. Притом самое место для батареи было еще не вполне исследовано, вследствие чего капитан Фолькенгаген предложил мне и прикомандировавшемуся тоже к саперам, состоявшему по особым поручениям при главнокомандующем, подполковнику Граббе (ныне флигель-адъютант, полковник и командир Нижегородского драгунского полка) отправиться на самый гребень и высмотреть хорошенько это место. Ночь хотя была и безлунная, однако, при совершенно безоблачном небе, было не так темно, чтоб нас не могли заметить, даже в серых пальто, которые лучше стушовываются с фоном земли. Почти ползком добрались мы до вершины горы, но не успели пробыть там и нескольких минут, как множество каменьев посыпалось сверху. Мы прилегли и, когда всё стихло, опять поползли к Гунибу. Место для батареи было выбрано очень удачно. Кроме того, что гребень горы командовал стеной, и выстрелы отсюда могли отлично анфилировать всю стену. Исполнивши свое дело, мы еще несколько времени оставались на гребне. Было так тихо, что, несмотря на дальность расстояния — на пушечный выстрел — слышался отчетливо стук кремня об огниво и видны были искры за неприятельской стеной. Опять также тихо мы спустились обратно к саперам, [74] которые, сложив туры около речки, ожидали только нашего возвращения.

С рассветом 25-го августа, возвратившись к генералу Кеслеру, я думал немного отдохнуть. В это время явились к генералу несколько человек из чиркеевской милиции, с просьбою отпустить их на Гунибдаг. Они уверяли, что за стеной нет ни одного мюрида. В подзорную трубу мы, действительно, рассмотрели, что очень много мюридов бежали от стены наверх; потом и палатка Шамиля, стоявшая до тех пор на самом краю обрыва, исчезла, и наконец орудие с шумом слетело вниз. По всем этим признакам, нетрудно было догадаться, что какой-нибудь из наших колонн удалось взобраться, что и подтвердилось вскоре показавшимися русскими штыками на верху горы. Это были солдаты колонны генерал-майора Тархан-Моуравова. Генерал Кеслер, с находящимися при нём офицерами и чиркеевской милицией, тотчас же поехал на Гунибдаг.

На Гуниб взобрались одновременно две колонны: полковника Тергукасова, с южной, и генерала Тархан-Моуравова, с северной стороны, вот каким образом:

В ночь на 25-е августа, вследствие распоряжения генерала Кеслера, 1-й батальон Апшеронского пехотного полка из южной колонны, под начальством подполковника Егорова, подошел к первому скалистому обрыву и, видя, что горцы не заметили его движения, решился идти далее, тем более, что местность с этой стороны была не так недоступна, как на северном и западном фасах: тут оказались тропинки, для обороны которых против колонны полковника Тергукасова оставлен был малочисленный караул, да и тот, утомившись от постоянной бдительности, уснул. Поэтому батальон Егорова, имея впереди 130 охотников, под начальством капитана Скворцова, с большим трудом успел добраться до второго обрыва, не замеченный караулом. Ободренные успехом, солдаты вскоре взошли и на второй обрыв и наконец на самый Гуниб. Караул, проснувшись, с ужасом увидел пред собою русских. Горцы бросились бежать; но это удалось немногим: большая часть легла на месте, под штыками наших охотников. За первым батальоном поднялись еще две роты четвертого батальона. Тогда полковник Тергукасов, находя себя довольно сильным, двинулся [75] прямо к находившемуся от него в верстах пяти аулу Гунибу, на дороге присоединив к себе 21-й стрелковый батальон, который успел подняться на Гуниб одновременно с батальоном подполковника Егорова.

На северном же фасе, при подъеме, хотя и встретилось более затруднений, однако колонна генерала Тархан-Моуравова, имея впереди стрелковую роту Грузинского гренадерского полка и сотню Дагестанского конно-иррегулярного полка, поднялась на Гуниб почти в одно время с колонной полковника Тергукасова. Поднявшись на Гуниб, генерал Тархан-Моуравов отрядил одну часть своей колонны к сел. Гуниб, а другую в тыл укрепления восточного фаса. Блеск штыков этой-то колонны и был виден нами снизу.

Главное затруднение при подъеме встретила колонна полковника Радецкого, почему она и поднялась позже других.

Полковник же Кононович, как только заметил бегущих за стеной мюридов, тотчас же двинул вперед, для занятия стены, оба свои батальона Ширванского полка.

Итак, Гуниб, казавшийся издали недоступным, увидел на вершине своей все колонны храброго дагестанского отряда.

Шамиль, узнав о появлении русских, уехал в сел. Гуниб, со своими двумя сыновьями и несколькими из приближенных мюридов. Мюриды, оборонявшие стену и бежавшие вверх, не имея возможности пройти в аул, бросились в лес, откуда завязали перестрелку с поднимавшимися поодиночке батальонами Ширванского полка. Из этих батальонов, один, с полковником Кононовичем, направился к сел. Гуниб, а с двумя ротами другого батальона поехал туда же генерал Кеслер; следовательно, на речке, около леса, довольно большего и густого, остались только две роты, с майором Штанге, на долю которых и выпало иметь дело с засевшими в лесу горцами. Майор Штанге послал одну роту для выбития неприятеля, но она была отброшена к опушке леса дружно бросившимися мюридами; тогда была двинута и другая рота в обход горцам, на противоположную сторону леса. Мюриды, видя себя окруженными, снова устремились на ту же роту и кинжалами проложили себе дорогу. Одна часть их, человек сорок, бросилась вниз к передовым укреплениям, другая, большая часть, в обрывистый овраг, образуемый течением речки. Туда, вслед за ними, кинулись [76] и ширванцы. Около пещеры началась кровавая схватка насмерть. Я видел, как один из мюридов, имея в себе два штыка, один в груди, другой в животе, успел схватиться за ружье, которое было в груди, и, вдвинув его глубже в себя, чтобы достать своего противника кинжалом, нанес ему два удара по голове, около челюстей, с такою силой, что брызнул мозг. Скоро, однако, все мюриды лежали уже мертвыми вдоль по речке, вода которой долго еще после боя была красною.

В пещере, около которой происходила схватка, нашли женщину с грудным ребенком. Женщина была убита, ребенка же (девочку) спас прапорщик Ширванского полка Вриони (Не могу умолчать, что сделали для этой девочки ширванцы-офицеры, по возвращении в свою штаб-квартиру в уроч. Куссары. Командир полка, полковник Кононович, взял малютку к себе, окрестил, дал ей имя чтимой в Грузии св. Нины и положил ей на зубок, как я узнал впоследствии, значительную сумму денег. Кроме того, все офицеры обязались, до совершеннолетия девочки, выплачивать ежетретно по нескольку процентов из получаемого жалованья. Таким образом, малютка стала, в истинном смысле слова, дочерью целого полка; а чтоб еще более сроднить ее с полком, дали ей фамилию по названию полка, и теперь маленькая лезгинка, уроженка аула Гуниб, называется Нина ІІІирванская).

По прибытии к сел. Гуниб, генерал Кеслер, зная желание главнокомандующего, чтоб имам был взят живым, расположил войска кругом селения так, чтобы преградить Шамилю с семейством и мюридам, которых было человек 150, все пути к бегству.

В это время приехал на Гуниб князь Барятинский; генерал-адъютант барон Врангель приняла, начальство над войсками.

После нескольких удачно пущенных гранат в сакли, где находились Шамиль с семейством и его сыновья, выехали из аула два парламентера, в том числе Юнус, один из самых приближенных имама. Стрельба тотчас же была прекращена, и войска, стоя кругом аула, безмолвно следили за ходом дела, ожидая с нетерпением приказания броситься в аул. Нетерпение солдат было так велико, что многие из них входили в аул, но сейчас же были прогоняемы в свои части поминутно посылаемыми от барона Врангеля адъютантами. Судя по переговорам, веденным Юнусом от лица Шамиля, трудно было имаму решиться на сдачу. Юнус требовал, [77] чтобы войска были отодвинуты от селения, потому что в таком только случае Шамиль соглашался выйти из аула, но, получив отказ, вернулся к имаму с ответом. При вторичных переговорах, он предложил, чтоб никого из магометан не было на дороге, по которой поедет Шамиль. Это было исполнено. Долго еще тянулись бы переговоры, если б вновь не был послан к Шамилю полковник Лазарев с окончательным условием, что если, в продолжение назначенного времени, имам не выйдет из селения, то войска двинутся на штурм. Не прошло и получаса, как Шамиль, в сопровождении двадцати человек мюридов, державших ружья наготове, выехал верхом. Лишь только он показался из аула, как все окружавшие селение войска крикнули, от избытка чувств, «ура». Эго так озадачило Шамиля, что он сейчас же повернул лошадь назад в аул; но когда ему объяснили, что подобным криком войска приветствуют его, он возвратился и медленно, с бледным лицом и опущенными глазами, подъехал к барону Врангелю, слез с лошади и пешком подошел к генералу.

Барон Врангель, желая ободрить до крайности потерявшегося имама, сказал:

— Я убежден, что главнокомандующий примет тебя хорошо.

— Я скажу это только тогда, когда возвращусь в аул, — тихо отвечал Шамиль, — слова, показывающие, как мало рассчитывал он на помилование.

Увидев главнокомандующего, Шамиль, за несколько шагов, слез с лошади и подошел к князю-наместнику один; мюриды были остановлены.

С первых же слов Шамиль стал предлагать свои условия; но главнокомандующий отвечал: «Теперь не ты должен предлагать условия, а я. За жизнь твоего семейства и за целость твоего имущества я ручаюсь; остальное зависит от милосердия Государя Императора». Этим закончились переговоры. Шамиль уже не возвращался в аул: он поехал, вместе с князем-наместником, в лагерь, на кегерские высоты.

По отъезде главнокомандующего и командующего войсками в Прикаспийском крае, генерал Кеслер, оставшись с пятью батальонами пехоты и расположив войска, сделал распоряжение [78] об отправлении в лагерь двух сыновей Шамиля и остального его семейства.

26-го августа все войска, исключая двух батальонов пехоты, оставленных на Гунибдаге, были стянуты в лагерь на кегерские высоты, для парада и для выслушания благодарственного Господу Богу молебствия за дарованную победу.

27-го августа войскам дан был отдых. Во всех полках делались представления к Высочайшим наградам отличившихся при взятии Гуниба, и к тем, которые мог давать главнокомандующий по предоставленной ему власти. Для награждения же орденом св. Георгия была на месте составлена дума из кавалеров этого ордена.

28-го, главнокомандующий уехал в Тифлис, а генерал-адъютант барон Врангель в Темир-Хан-Шуру, откуда, через несколько дней, отправился в Петербург, сдав командование краем бывшему начальнику лезгинской кордонной линии, генерал-майору князю Меликову. Эту печальную для нас новость мы узнали еще 27-го числа, в лагере на кегерских высотах. Шамиль же, содержавшийся в Темир-Хан-Шуре под строгим караулом, недели через полторы был отправлен в С.-Петербург.

С. К.

С. Медведь. Новгородской губернии.

Текст воспроизведен по изданию: Покорение Дагестана в 1859 году. (Из дневника кавказца) // Военный сборник, № 11. 1863