ПЛЕН У ШАМИЛЯ

Правдивая повесть о восьмимесячном и шестидневном в (1854-1855 г.) пребывании в плену у Шамиля семейств: покойного генерал-маиора князя Орбелиани и подполковника князя Чавчавадзе, основанная на показаниях лиц, участвовавших в событии.

(Продолжение).

IX.

От Сырного Дома до Большого Аула, или до второй продолжительной остановки.

При отправлении, 17 июля, в дальнейший путь, пленницы заметили, что проводники их сменились; явились все новые лица, и притом уже не лезгины, а снова чеченцы.

Первый переход был очень длинен и утомителен, но это отчасти вознаграждалось новизною и разнообразием живописных видов страны, несравненно более оживленной и населенной, чем все те местности, которые уже были пройдены пленными. Аулы, один другого живописнее, встречались беспрестанно. Река, по берегу которой пролегал путь, часто образовывала из себя [220] превосходные каскады, а около вечера открылся прекрасный, тенистый сосновый лес, напомнивший нашим пленницам очаровательные леса прохладного Боржома ¹.

Только что въехали в этот лес наши утомленные путешественницы, как со всех сторон услышали ружейную стрельбу: этим знаменовали их проводники свою радость о вступлении в границы родной земли....

Здесь же, в лесу, все расположились отдыхать. Отсюда же показывали пленницам владения Кази-Махмата (сына и наследника Шамиля) и аул, в котором он постоянно живет ².

Вскоре к отдыхавшей группе пленных подъехали какие-то молодые люди, грязно-одетые и нисколько непривлекательные. Они с любопытством осматривали пленниц. Оказалось, что это были сыновья ближайшего местного начальника, или наиба.

По выходе из леса, пленные спустились с горы к реке и здесь в первый раз увидели обработанные сады и прекрасные виноградники. На пути [221] встречались великолепные деревья грецкого орешника.

Между-тем, пошел дождь и заставил подумать о каком-нибудь приюте. На дороге встретился маленький необитаемый домик, стоявший у самого берега реки: в нем-то и приютились пленницы, уже успевшие порядочно промокнуть от дождя. Пробыв здесь несколько времени, они, а за ними и все прочие, перебрались пешком чрез реку по зыбкому плетеному мостику; мостик упирался в другой маленький домик, точно такой же, какой был только-что оставлен пленницами ³. От переправы дорога пошла в глинистую гору, сделавшуюся чрезвычайно скользкою от недавнего дождя. Пленницы, почти все пешие, едва могли взбираться, скользили, падали и вязли в глине. Лошадь князя Ивана Чавчавадзе, которую он еще в сырном ауле уступил раненой нянюшке Александре Яковлевне, не хотела идти в гору и угрожала сбить с себя больную женщину. Тогда княгиня Анна Ильинична поменялась с ней лошадью, уступив свою, кроткую и спокойную, и пересев на [222] капризную и пугливую. Но, по показанию княгини, это не было с ее стороны великодушием, потому-что за себя она не боялась: возле нее постоянно были проводники из милиционеров, или даже сам князь Ив. Чавчавадзе вел под уздцы ее лошадь, тогда-как нянюшка по-большей-части ехала одна и гораздо более нуждалась в спокойствии. Притом же за жизнь княгини строго должны были отвечать провожавшие ее чеченцы, и следовательно, не допустили бы ее до явной опасности.

На полугоре вдруг сделалась тревога между чеченцами: они поспешно вынули из чахлов свои винтовки и окружили пленниц и пленников. Долгое время шествие продолжалось с заметным беспокойством со стороны горцев. Пленницы также не могли быть спокойны: они не понимали причины внезапного усиления бдительности своих проводников и не без страха ожидали, чем все это кончится. Горцы успокоились и вложили в чахлы свои винтовки только тогда, когда, миновав один узкий поворот, вся партия выехала на более открытое место. Тут объяснилось беспокойство чеченцев: они были предупреждены, что у поворота ожидает их засада, что горцы из ближних аулов намеревались отбить у них пленных, с той, вероятно, целые, чтоб впоследствии воспользоваться выгодами выкупа. Вероятно, известие, полученное чеченцами об этой засаде, было ложно, [223] или, может-быть, засада еще не успела состояться, только пленные прошли благополучно весь переход этого дня, и никакого нового похищения не было. Но, во всяком случае, заслуживает замечания это обстоятельство, как характеризующее хищные нравы страны и в то же время показывающее, как мало, в некоторых случаях, подвластные Шамиля уважают даже его собственность.

Миновав несколько горных высот, пленницы прошли прекрасными садами и пашнями до какого-то аула, где и были помещены на мельнице. Это была небольшая, душная комната, с примыкавшим к ней навесом, под которым на земле была разбросана солома. Мужчины уступили комнату женщинам, а сами расположились на соломе под навесом; но как тем, так и другим было одинаково неудобно от крайней тесноты. К тесноте прибавился еще голод, и пленницы, долго, но тщетно ожидавшие пищи, были вынуждены менять крючки от своих платьев — на луковицы, чтоб хоть чем-нибудь утолить голод. Но чрез несколько времени явился благодетельный мулла и принес им кислого молока, хлеба, яблоков и абрикосов — ужин роскошный и неожиданный....

Ночлег на мельнице ознаменовался только нестерпимой духотой, которая была причиной всеобщей бессонницы, да еще одним, довольно замечательным поступком урядника Потапова. Отважный [224] милиционер, узнав, что от аула недалеко русское укрепление Андреевское, решился попытать счастия в бегстве и даже успел навести справки о дороге к укреплению. Он ожидал, чтоб только наступила темная полночь и покрепче заснули усталые проводники-чеченцы. Но совсем ужь решившись на смелое предприятие, и даже не встречая никаких препятствий для его исполнения, Потапов вдруг сообразил, что бегство его повлечет за собою новые притеснения пленницам со стороны их проводников, и решился остаться.

С рассветом мельница была оставлена и пленных погнали далее. Сделав одно доброе дело, урядник Потапов вскоре решился и на другое: он сжалился над участью подрядчицы Антоновой и обременил себя двумя из четверых ее детей; привязав их к седлу своему, он заботился о малютках с примерной нежностью. Положение маленьких князей и княжен тоже весьма улучшилось на пути от последнего ночлега; они были размещены следующим образом: Тамара ехала с Семеном, слугою князя Ив. Чавчавадзе; Александр на руках у своей кормилицы; Саломе и Мария у двоих мулл, которые очень удобно ехали под зонтиками; наконец маленький Георгий Орбелиани также очень удобно был привязан, в мешке, к груди своей кормилицы.

Дорога пленницам открылась прелестная; она [225] шла но берегу игривой и светлой реки, под навесом из превосходных деревьев, составлявших как-бы нарочно-насажденную, тенистую аллею, которая предохраняла путников от неимоверно-сильного, истинно-палящего зноя, какого паши пленницы не испытывали даже на своей знойной родине. Красоты окрестностей поражали и занимали пленниц, несмотря даже на их душевные и физические страдания. Только княгиня В. И. Орбелиани не была в состоянии любоваться дивной панорамой беспрестанно-развертывавшихся картин природы: княгиня занемогла с самого утра и едва могла держаться на лошади.

Около полудня чеченцы сделали привал близь какого-то отдельного, небольшого домика, стоявшего под навесом, и, дождавшись здесь всех отсталых, дали часа три отдыха своим пленникам. К привалу собралось множество народа из ближнего аула, и тут произошло весьма-характеристическое, совершенно-горское происшествие. Из толпы народа выступила одна старуха и с ожесточением бросилась на князя Ив. Чавчавадзе. Она вцепилась в князя и старалась задушить его, говоря, что у нее был точно такой же молодой сын, что этот сын убит и не отомщен в последнем набеге Шамиля на Кахетию и что, поэтому она, как мать, должна теперь отмстить за смерть сына смертью первого попавшегося ей на глаза христианина. [226] Неизвестно, чем кончилась бы борьба рассвирепевшей старухи с молодым и сильным князем Иваном, еслиб княгиня В. И. Орбелиани не вмешалась в дело и не объяснила чеченке, что сын ее уже отомщен, потому-что муж княгини тоже недавно убит в сражении с мусульманами. Эти слова видимо подействовали на старуху: она оставила в покое князя Чавчавадзе и мало-помалу сама успокоилась.

После хорошего трехчасового отдохновения, опять началось путешествие, и началось прямо с подъема на чрезвычайно-крутую каменную гору. Лошади едва лепились по утесам и часто были принуждены делать такие прыжки с камня на камень, которые показались бы невероятными незнающим всех достоинств лошади здешней горской породы. После одного из таких прыжков лошадь княгини Анны Ильиничны оторвала себе подкову вместе с копытом, и княгиня должна была слезть с несчастного животного и продолжать путь пешком. Впрочем, в этом месте пути и все прочие, принадлежавшие к поезду, также были принуждены спешиться, потому-что дорога проходила под низким навесом скалы, с одной стороны надвинувшейся к дороге; с другой стороны дорога ничем не была ограждена от обрыва в глубокую пропасть, на дне которой клокотала по уступам река.

Опасный этот путь, тянувшийся, по-крайней-мере, [227] на пол-версты, по всем признакам был искусственный, а не естественный. Это было ни что иное, как тоннель, или высеченное в виде жолоба, вдавшееся в бок горы полуверстное углубление, которое и составляло дорогу в таким месте, где без этой замечательной, можно сказать, троглодитической дороги, не было бы никакого сообщения.

Весьма жаль, что как этой замечательной местности, так и почти всех, пройденных пленницами, невозможно ни определить географически, ни даже назвать по имени; а от этого нельзя определить и того маршрута, которому следовали пленницы.

До того ли им было, чтоб разузнавать или помнить название проходимых ими местностей? Да еслиб они их и запомнили, то и в таким случае все-таки очень трудно было бы с точностью определить путь их следования, потому-что путь этот был не прямой: проводники очевидно вели их не по ближайшему направлению, а по значительнейшим аулам, находящимся внутри страны, и представлявшим наиболее способов для помещения и продовольствия многолюдной партии.

Вдоль замечательного тоннеля пленницы шли как по балкону, висящему над пропастью, и шли не менее получаса. Выбравшись снова на открытую долину, они увидели перед собою места, столь изумительные по красоте и величию, что позабыли [228] на-время и о своем плене, и о своих страданиях, и невольно предались созерцанию. По единогласному их показанию, ничего подобного не встречали еще они на Кавказе, где так много живописных местностей!

Здесь пленные снова сели на лошадей, а изувеченную лошадь княгини Анны Ильиничны горцы заменили весьма смирным катером ⁴. Проехав несколько времени по черной, как уголь, и топкой земле, переехали вброд довольно широкую реку, и тут чуть-чуть не случилось новое трагическое происшествие. Дорога по ту сторону реки начиналась низким и тесным проходом между берегом и нависшею над ним скалою. Кормилица Георгия Орбелиани, проезжая в этом проходе, зацепилась седлом за скалу и, не будучи в силах остановить свою лошадь, непременно должна была раздавить о скалу ребенка. Испуганная женщина вскрикнула и совершенно потерялась.... Но, к счастью, вблизи шел один из милиционеров: он быстро выхватил ребенка из мешка, в котором он был привязан к груди кормилицы, а кормилица успела спрыгнуть с седла, и таким образом сперва лошадь, а за нею женщина с ребенком благополучно прошли в теснине. [229]

Княгиня Варвара Ильинична, к счастью, не была свидетельницей опасности, угрожавшей ее сыну: она была где то позади, в числе отсталых, да и постоянно отставала потому, что ехала совсем больная, часто чувствовала дурноту и должна была беспрестанно сходить с лошади, чтоб хоть по нескольку минут отдыхать на траве.

Дорога шла то с горы, то на гору. На одну из этих гор нужно было взбираться по уступам, в виде натуральной каменной лестницы. Здесь раненую нянюшку заставили спешиться, уверяя, что она слишком-тяжела для лошади, взбирающейся на такую высокую и крутую гору.

На вершине горы остановились для отдыха, впрочем, ненадолго, так-что не все из отсталых успели даже и собраться к привалу. Между-прочим, здесь сказали княгине Анне Ильиничне, что в один ближний аул недавно привезена пленная девочка четырех или пяти месяцев. Княгиня вообразила, что это ее Лидия, каким-нибудь чудом спасенная и увезенная горцами с места ее падения, и просила благодетельного муллу распорядиться, чтоб послали в аул разузнать о девочке. Мулла обещал исполнить желание княгини, но не прежде, как по приезде на ночлег, который был назначен в следующем ауле, в доме какого-то другого муллы. Аул был недалеко, и наши странники дошли до своего ночлега еще засветло, не встречая [230] более никаких препятствий и неприятностей, кроме довольно-хлопотливой переправы через реку, протекающую у аула, причем конные, переправлявшиеся вплавь, были порядочно вымочены, а пешие беспрестанно рисковали обрушиться в воду, проходя по зыблющимся бревнам, переброшенным с одного берега на другой.

В ауле собрались все; не было только Саломе и Марии. Довольно-долго прождав их, княгини встревожились и встревожили всех своих спутников. Но всеобщая тревога ни к чему не послужила бы, и дети вероятно были бы потеряны навсегда, еслиб урядник Потапов и при этом случае не отличился не только самотвержением, но и замечательным удальством: выпросив у благодетельного муллы позволение взять с собой несколько проводников из туземцев, он отправился в поиск за пропавшими маленькими княжнами, успел по горячим следам найдти их похитителей (дети были украдены жителями одного из ближайших к дороге аулов) и благополучно привез в аул, где их ожидали встревоженные княгини.

Происшествие это, разумеется, сделало то, что нашим пленницам опять была ночь не в ночь, потому-что они провели ее без сна, в страхе и ожидании; и если сосчитать все те ночи, которые слабыми и изнеженными женщинами были проводимы, после неимоверных дневных трудов, [231] постоянно таким же образом и притом почти сряду, одну ночь после другой, то поистине невозможно не изумиться, как не потеряли они до-сих-пор последних искр слабо-теплившейся в них жизни!

Поутру, однакожь, опять нужно было подниматься, чтоб опять протомиться целые сутки в изнурительном странствовании, начинавшем походить на бесконечность. Пленницы поднялись, но, перед отправлением, их ожидало еще огорчение. До-сих-пор они имели по-крайней-мере то утешение, что все шли вместе, более или менее неразлучно. Но здесь слуг отделили от их господ и объявили княгиням, что они могут выбрать и взять с собою одну или двух женщин, но что все прочие должны быть оставлены в ауле. Предоставленный княгиням выбор чрезвычайно затруднил их. Как было решиться избрать одну и оставить другую, когда все одинаково были привязаны к княгиням и все успели обнаружить одинаковую им преданность в общем несчастии! Оставалось руководствоваться необходимостью. Княгини взяли кормилиц Александра и Георгия и еще одну 13-летнюю девочку, которая, по самой молодости своей, конечно, потерпела бы более всех, еслиб была оставлена одна посреди неприязненного и бесчеловечного населения. Но предпочтение в пользу трех счастливиц взбунтовало всех прочих служанок. Они начали громко выражать свое неудовольствие на такую, по [232] их мнению, несправедливость, и кончили отчаянными слезами и криками. Князю Ивану Чавчавадзе удалось, однакожь, при пособии благодетельного муллы, склонить проводников взять с собою всех без исключения, с тем, впрочем, условием, чтоб прислуга продолжала путешествие пешком. Разумеется, что такое условие не встретило противоречия: все были рады идти пешком, лишь бы только не разлучаться.

Дальнейшее путешествие было из числа самых тягостных. Хотя, в-течение целого дня, не было никакого особенного приключения, но за-то в-течение же целого дня шел проливной дождь, беспощадно-мочивший всех наших странников. Кроме-того, дорога была хуже всякого описания: приходилось то утопать в грязи по колени, то перескакивать через узкие, но обрывистые потоки — одним словом, испытывать все самые разнообразные и утомительные мелочные неприятности путешествия, какие только можно испытать в дикой горной стране. Ко всему этому надобно прибавить еще и то, что переход на этот раз продолжался целый день без малейшего отдыха, и только к вечеру наши пленницы остановились в Большом Ауле. ⁵ [233]

X.

Продолжительная остановка в Большом Ауле и переход до Веденей (Даргы-Веденно), местопребывания Шамиля.

Большой Аул был расположен на скале высокой каменистой горы, а потому проникнуть в него можно было не иначе, как поднявшись по крутым тропинкам, пробитым в камне, с уступами в роде лестниц. Такие же каменные лестницы встречались и между домами или саклями аула. По всем этим подъёмам и переходам привезли пленниц к дому местного муллы и, поместив их в верхнем этаже, заперли двери входа, бывшие внизу. Кроме пленниц, здесь были помещены князь Ив. Чавчавадзе, князь Вагнадзе и их милиционеры. Другие пленные, как это было и на прежних ночлегах, были расположены особо, по саклям аула, и при этом, к величайшему огорчению княгини Анны Ильиничны, от нее отлучили и куда-то увели дочь священника с маленькой ее сестрой, которую кормила княгиня во время всего путешествия.

Помещение пленных разделялось на четыре, довольно-порядочные комнаты, из которых одну заняли княгини и их семейства, другую — бывшие с ними женщины, третью — князья Чавчавадзе и Вагнадзе с милиционерами, а в четвертой поместился [234] благодетельной мулла, который, впрочем, на другой же день уехал в Даргы-Веденно, к Шамилю.

Перед отъездом благодетельный мулла сказал им, что здесь они останутся впредь до его возвращения из Веденно; и действительно, все наши пленники и пленницы около двух недель жили в Большом Ауле. Жизнь их здесь была тихая, ничем почти нетревожимая, и потому, сравнительно, приятная. Они отдохнули от своего страшного путешествия и совершенно собрались бы с силами, еслиб могли пользоваться хоть несколько-более изъисканною пищею. Но в пище, как и прежде, пленницы часто встречали и здесь тот же недостаток. За галуны с одежды милиционеров они выменивали иногда несколько молока или хлеба; иногда же на плоскую кровлю, на которую вела дверь из комнаты пленниц, жители аула бросали им фрукты преимущественно сливы и абрикосы. Один раз пленницы достали даже кусок мыла, отдав за него бусы, еще уцелевшие на шее одной из кормилиц. Это приобретение было истинной драгоценностью, потому-что дозволяло княгиням омыть детей, да и самим хоть сколько-нибудь уничтожить на себе следы пыли и грязи, оставленные на них продолжительным путешествием и неопрятными ночлегами.

Большую часть времени пленницы проводили на плоской кровле, наблюдая оттуда за ежедневною [235] жизнью аула. Таким-образом довелось им увидеть много замечательного; и из того, что сохранилось в их памяти, заслуживает особенного внимания следующий эпизод, совершенно-запечатленный местным колоритом. Очень-недалеко от кровли, на которой любили сидеть пленницы, была в земле яма, которой настоящее назначение долго оставалось для них непонятной загадкой. Но однажды они увидели, как привели к яме и спихнули в нее женщину, еще молодую и красивую, и как, потом, опустили туда же люльку с грудным ребенком. На расспросы княгинь об этой сцене им объяснили, что женщина убила, из мести, убийцу своего мужа, и за это посажена в яму на три месяца, после чего будет освобождена, но немедленно выдана замуж за первого, кто пожелает взять ее в жены.

Кроме этого, пленницы узнали при настоящем случае, что во владениях Шамиля ни одна женщина не смеет вдоветь более трех месяцев, но, по истечении этого срока, непременно должна найдти себе мужа, в чем, по причине распространенной здесь полигамии, редко встречаются затруднения, особенно если овдовевшая женщина молода и не очень некрасива собою. Цель такого узаконения, вероятно заключается в желании ускорить прогрессию народонаселения в странах, где множество народа [236] ежегодно истребляется непрестанной войною и бедностью.

Вскоре после заключения в яму несчастной женщины, были посажены в другую, такую же яму, двое из пленных кахетинских милиционеров. Княгиням сказали, что это наказание постигло пленников вследствие неудавшегося их намерения бежать из аула в то время, когда им, по обыкновению, посылали из дома муллы за водою. Так-как это было сделано по распоряжению муллы-домохозяина, то княгини и обратились к нему с просьбою об освобождении милиционеров. Домохозяин согласился их выпустить из ямы, но, желая за это получить хоть какую-нибудь взятку, заставил кахетинцев работать несколько дней на своем поле.

В отсутствие благодетельного муллы, пленницы перенесли много лишений. Более всего пострадал маленький князь Александр, так-что весьма-серьёзно заболел в это время; а когда, наконец, возвратился добрый мулла, ребенок изумил и растрогал старика своей худобой и слабостью. Старик вынул из кармана монету в 30 коп. серебром и хотел предложить ее в дар княгине Анне Ильиничне, но в то же время не решался на это, опасаясь оскорбить ее гордость. Не зная, как поступить, он подбросил монету ребёнку, а княгине сказал с трогательным замешательством: «Не [237] оскорбляйтесь... приймите... Взгляните на сына... на эти деньги вы купите хоть курицу для его супа»... Все присутствовавшие были до слез тронуты простодушной добротой чеченца, да и у него самого несколько слез покатилось по усам и бороде.

Из денег муллы пять копеек действительно было употреблено на покупку курицы, но, другая беда — не в чем было сварить ее: никто из правоверных не хотел дать своей посуды христианам. Благодетельный мулла устранил и это затруднение: он у кого-то достал горшок, впрочем, непрежде, как обязавшись вымыть посудину семь раз после употребления ее нечистыми гяурами. Но на этом еще не остановились услуги старика: услышав от пленниц жалобы на дурное качество добываемого ими хлеба, он привел к ним двух женщин и приказал им сложить для пленниц печь на плоской кровле, смежной с их комнатой. Печь была очень-скоро готова, и пленницы сами начали приготовлять для себя хлеб. Через несколько времени мулла опять нашел средство оказать им новую услугу: он где-то достал несколько красных сафьянных кож и принес пленницам, чтоб они скроили и сшили для себя чевяки, то-есть, башмаки по туземному образцу, и не явились бы к Шамилю без обуви.

Все эти поступки благодетельного муллы никак нельзя было приписать какому-либо постороннему [238] влиянию, ни даже внушению Шамиля — нет, они очевидно проистекали из благодарной и добродетельной души старого мусульманина, и оттого еще большую цену получали в мнении о нем признательных пленниц.

Шитьё башмаков, однакожь, весьма затруднило наших дам, совсем-незнакомых с этим делом. Князь Ив. Чавчавадзе успел кое-как сделать выкройку, но еще оставалось главное — шитье; и недоставало необходимых для того инструментов, то-есть иголки, ниток и т. п. Тогда, с позволения благодетельного муллы, княжна Баратова отправилась к местной башмачнице за помощью. По возвращении, княжна рассказывала, что нашла у этой чеченской ремесленницы прекрасное помещение и убранство (по большей части состоящее из цинондальских вещей, тарелок и т. п.) что сама хозяйка была очень-богато одета, и что по всему было видно, как прибыльно в Чечне башмачное ремесло. Получив от башмачницы урок в ее мастерстве и все нужные пособия, княжна сильно подвинула вперед шитье чевяков, и княгини усердно занялись этой работой.

Между-тем, пришло известие о возвращении Шамиля в Веденно из экспедиции. Благодетельный мулла объявил пленницам, что завтра выступят они из аула в последнее, на этот раз, путешествие. В то же время, провинившиеся [239] милиционеры окончили урочную работу на полях домохозяина, и он выразил полное свое удовольствие тем, что зарезал и изжарил целого быка для угощения всех пленных, помещавшихся в его доме. Обед был великолепные, и наши пленницы могли еще взять с собой порядочный запас мяса и хлеба на дорогу.

Из большого Аула все без исключения выехали верхом на добрых лошадях. Дорога шла между садов и с каждым шагом вперед делалась лучше и живописнее. Взорам пленниц то представлялась река, игриво-прыгавшая по порогам, то являлись горы, с вершины до подошвы покрытые зеленью и превосходными цветами, каких княгиням не удавалось видеть и в оранжереях. Здесь они заметили много стад чрезвычайно-красивого, но нерослого рогатого скота. Аулы следовали за аулами, но ни один, из них не был расположен в долинах, а напротив, все лепились на каменных крутизнах, и это дало повод служанкам княгинь заметить, что «еслиб горцы были не черти, то не могли бы жить на таких скалах, не свернув себе шеи».

Первый переезд был довольно-продолжительный, а для привала, остановились на открытом месте, где невозможно было ничем защитить себя от лучей истинно-палящего солнца. Княгини пожелали более-прохладного приюта, и благодетельный [240] мулла поспешил исполнить их желание, Он повел их к берегу близь протекавшей реки; берег оканчивался отвесным обрывом в сажень высоты; но это не остановило муллу ловко спрыгнуть с обрыва на какой-то камень и помочь княгиням спуститься туда же вслед за собою. С большого камня, на котором очутились пленницы, они увидели в обрывистом берегу углубление, в виде просторного грота. В этом, совершенно-прохладном приюте, пленницы прекрасно отдохнули, наслаждаясь превосходным видом, открывавшимся им из грота на противоположный берег реки, усеянный садами и аулами. Вблизи же грота нашли они множество самых роскошных цветов и нарвали их для детей.

Мысль ли о скором окончании тягостного путешествия, влияние ли времени и хорошего отдохновения в Большом Ауле, созерцание ли великолепной природы, или, может-быть, все эти причины вместе, сделали то, что пленницы чувствовали ужь гораздо-менее душевного беспокойства, чем при начале и впродолжение путешествия. Страдания их теперь готовы были перейдти в чувство покорности перед участью, ниспосланной им Провидением, а на будущее смотрели они столько же со страхом, сколько и с надеждою, представляя себе Шамиля, как врага сурового, но в то же время не безрассудного и не совершенно-безжалостного. [241]

Что касается собственно до княгини Анны Ильиничны, то бодрость и некоторое душевное спокойствие ее обусловливались здесь еще двумя обстоятельствами: она на последнем привале имела радость опять встретить маленькую свою вскормленницу, дочь священника ⁶, а в Веденно надеялась найдти потерянную Лидию.

С такими чувствами и мыслями пленницы оканчивали свое слишком-четырехнедельное странствование. Но до Веденно еще оставалось пути более, чем на целые сутки, и как ни велико наше желание поскорее довести до места злополучных пленниц, мы должны обуздать свое нетерпение и с прежнею подробностью изобразить все обстоятельства их последних переходов.

Отдохнув в прохладном гроте, княгини присоединились к прочим пленным и поехали далее, по очень-ровной и гладкой дороге, которая несколько раз пересекалась небольшими и неглубокими речками, и наконец приводила к узкому ущелью. Ущелье это образовывалось от сближения между собою двух огромных гор, покрытых зеленью, а на одной из гор, на самой вершине, [242] пленницы не могли не полюбоваться исполинским деревом совершенно-одиноким на недоступной высоте и как-будто царствовавшим оттуда над всею окрестностью. По ущелью протекала река, или, вернее, поток, к которому горы теснились все ближе-и-ближе, так-что ущелье превращалось наконец в узкий корридор, по которому пришлось ехать не менее получаса.

Миновав эту длинную теснину, пленницы выехали на открытое место, с которого являлась перед ними пространная, изобильная зеленью местность, а невдалеке — знаменитый аул Анди, или, как его называют русские, Андия. Не доезжая до аула, пленницы встретили несколько женщин: они шли за водою, неся на головах, или за спиною, очень большие кувшины из белой жести. Княгини сохранили в памяти костюм андийских жительниц, жен местного наиба, как это объяснилось впоследствии. Рубашки и шаравары были на них из самой толстой бязи; с головы до ног опускались чадры из белого толстого миткаля; лица были обвернуты небольшим куском холста, с выдерганною редью против глаз. По этому простому костюму никак нельзя было предположить, чтоб встреченные пленницами женщины были наибши, и притом наибши такого аула, которой в целой Чечне и во всем Дагестане считается [243] гнездом горской аристократии ⁷! Но такова вообще простота в этих странах, истощенных разорительной войною.

В Анди привели пленных уже в сумерки и всех вместе поместили в сакле об одной комнате, похожей на просторный сарай, не столько, однакожь, просторный, чтоб в нем пленные не чувствовали значительной тесноты. Чтоб пособить этому неудобству, нашим пленницам было позволено выйдти на плоскую кровлю сакли. Здесь они отдохнули и подкрепили себя неприхотливым ужином ⁸, а потом оставались еще несколько времени, чтоб полюбоваться превосходною ночью и ярким лунным освещением аула. Тут же, на крыше, один из милиционеров принялся играть на чунгури ⁹, и пленницы не без грустного [244] удовольствия внимали простым звукам, как голосу потерянной родины.

Бог знает, какими судьбами сохранилась чунгури у своего обладателя, но только звуки ее, как кажется, очень понравились андийским женщинам, потому-что они собрались огромной толпою и, в молчании, окружили саклю, от которой далеко разносилось в ночной тишине унылое бренчанье пленного чунгуриста.

По окончании этого концерта, пленницы расположились на ночлег, заперев прежде внешние двери. Благодетельный мулла с милиционерами поместились особо, кажется, на крыше. Но, видно, и в эту последнюю ночь путешествия княгиням не было суждено предаться полному отдохновению; они не спали почти до утра вследствие вот какого нового приключения:

Когда уже все женщины улеглись, а многие из них и заснули, с легким скрипом отворилась дверь, повидимому запертая с вечера. Лунный свет проник в темную комнату, и в тоже время обрисовалась какая-то черная фигура. Княгиня Анна Ильинична первая заметила это неожиданное явление и громко окликнула посетителя. Ответа не было; но на крик княгини все в доме поднялись на ноги. Незванный гость исчез, но ненадолго: его захватили во дворе и обличили в намерении что-нибудь украсть на ночлеге пленниц. На шум [245] явился и благодетельный мулла и, по просьбе перепуганных служанок и раздосадованных милиционеров, тут же распорядился произвести расправу над вором: невдалеке от дома его подвергли исправительному телесному наказанию.

Вся эта история длилась почти целую ночь, и потому наши пленницы могли спокойно заснуть только на рассвете.

Поутру благодетельный мулла поднял всех для сборов в дальнейший путь, а двум княгиням и княжне Баратовой принес по темному фуляровому покрывалу, объясняя, что женщинам высокого происхождения нехорошо в этой стороне путешествовать с незакрытыми лицами.

На пути пленницам показали, в стороне от дороги, место старого Дарго, бывшего, десять лет назад, резиденцией Шамиля, но в 1845 году разоренного русскими войсками под личным предводительством главнокомандующего князя М. С. Воронцова. На месте когда-то недоступного и грозного аула теперь видели пленницы только груды камней, разбросанных по песчаному склону горы.

Немного не доезжая до этого места, благодетельный мулла вручил пленницам неизвестно кем доставленное из Темир-Хан-Шуры письмо от князя Джорджадзе ¹⁰. Письмо было написано порусски [246] и погрузински, и чрезвычайно обрадовало пленниц: это была первая несть от своих! Князь Джорджадзе в письме княгиням осведомлялся живы ли, здоровы ли они, не нужно ли им чего, и просил, чтоб они исходатайствовали ему у Шамиля разрешение продолжать с ними переписку и посылать им, что они пожелают.

По прочтении письма, пленницы должны были возвратить его благодетельному мулле, так-как он почитал за лучшее лично представить письмо Шамилю и даже скрыть от него, что пленницам оно уже было показано. Добрый старик помнил запрещение имама входить пленницам в какие бы то ни было письменные сношения, но, по доброте сердца, нарушил приказ, и теперь опасался за это ответственности. Пленницы успокоили его обещанием сохранить дело в тайне.

До Даргы-Веденно было уже недалеко. Пленницы ехали под вуалями, закрывавшими их лица. Им приходило в голову подозрение, не затем ли заставили их покрыться, чтоб не видеть, а увидев не запомнить местностей, бывших на ближайшей дороге к резиденции Шамиля, и от этого подозрения еще сильнее подстрекалось их любопытство. Они внимательно всматривались во все, встречавшееся на дороге и по сторонам ее, а вуали не слишком им в том препятствовали: сквозь редкую ткань фуляра все было видно довольно [247] явственно, но только в темном цвете. Впрочем, ничего особенно замечательного не довелось им заметить. Они запомнили только множество переправ через реки и речки, а потом лес, густой и мрачный, со множеством перепутавшихся тропинок. Особенных происшествий с пленницами тоже не было, и только с г-жею Дрансе случилось маленькое приключение. Она попросила пить; благодетельный мулла поспешил услужить ей и, приблизившись верхом на лошади, подал ей кожанный мешок, в роде табачного кисета, с шелковым снурком для держания, наполненный водою; самый мешок он держал в своих руках. Француженке показалось, что пить из такого сосуда неудобно, и что, притом, руки у муллы, поднимавшего к устам ее тот мешечек, были не совсем чисты.... Сидя на лошади и боясь приближения лошади муллы, который сам подносил ей мягкий сосуд, держа его за снурок, она, вместо того, чтоб осторожно пить, вздумала сама схватить. мешок и тогда вся вода выплеснулась из мешечка и буквально окатила с ног до головы некстати-прихотливую француженку. Все, видевшие эту сцену, не могли удержаться от смеха; не смеялись только обиженный мулла да сконфуженная г-жа Дрансе. Она не знала, что ей делать с мокрой своей одеждой, и в особенности горевала, что в таким невыгодном виде представится Шамилю.... Но, к [248] утешению француженки, вскоре таже судьба постигла и всех ее сопутниц; загремел гром и полился проливной дождь. Все были промочены до нитки, хотя мулла и позаботился укрыть кого чухой, кого ковром или буркой.

Под густой завесой ливня пленницы приближались к Даргы-Веденно; к дождю вскоре прибавились еще и сумерки наступившего вечера, и потому-то пленницы не могли хорошенько различить и понять, что окружало знаменитый аул Шамиля. Они видели только сначала несколько заборов, вероятно, загоны для скота, потом ров, вал и ворота, наподобие тех, какие встречаются на Кавказе в казачьих станицах, и несколько крыш, обличавших местность самого аула.

Не доезжая еще до ворот, пленницы встретили несколько всадников со значками на длинных древках, а впереди их мальчика лет четырнадцати. Это был младший сын Шамиля от первой (уже умершей) жены. Впоследствии пленницы узнали, что его зовут Махмат-Шаби, а теперь не могли не обратить внимания на поразительную красоту мальчика, которую они заметили даже и сквозь дождевую завесу. Затем они беспрепятственно въехали в аул и были привезены к какому-то большому сараю, в котором собрались и все прочие пленные. Отсюда собственно цинондальских пленниц повели к дому Шамиля. Князь Ив. [249] Чавчавадзе, идя пешком, вел лошадь княгини Анны Ильиничны; прочие следовали позади. Но когда приблизились к воротам дома, двое чеченцев бросились к княгине Анне Ильиничне: один из них взял под уздцы лошадь княгини, а другой удержал князя Ивана; княгиня взглянула на своего родственника и заметила на лице его неимоверную бледность: он был встревожен за княгиню, которая с этой минуты оставалась одна и беспомощная, посреди чуждого и неприязненного мира…. Они простились грустными взглядами, и княгиня въехала в ворота первого или внешнего двора. Оглянувшись назад, она увидела за собою только одну княжну Баратову с маленькою Тамарой, и в эту минуту почувствовала, что и сама она, как князь Иван, готова побледнеть от неописанного душевного волнения…. Но возврата ужь быть не могло!... Отворились вторые ворота, и две одинокие пленницы въехали во второй или внутренний двор, то-есть собственно так-называемый сераль Шамиля….

Это было вечером в пятницу, 30-го июля.

(Продолжение в следующей книжке.)

Комментарии

1. Боржом — ущелье Горийского Уезда, известное своими минеральными водами и бывшее любимым летним местопребыванием главнокомандовавших на Кавказе: Головина и князя Воронцова.

2. Это, вероятно, аул Каратай, так-как Кази-Махмат оттуда управляет своими семью наибствами. См. III ч. гл. 2.

3. Все эти местные подробности, конечно, не интересны для читателей, следящих только за судьбою героинь нашего повествования; но эти, поводимому излишние, подробности более или менее характеризуют край, почти нам неизвестный; и потому мы решились не выпускать их из рассказа.

4. Так на Кавказе называются лошаки.

5. Аул этот назван таким-образом пленницами, по незнанию настоящего его имени, и для отличия от других аулов, ими пройденных.

6. Здесь рассказали княгине, что пропадавшую девочку кормила какая-то лезгинка, вопреки горским обычаям. Благодетельный мулла что-то подарил за это доброй женщине.

7. To-есть аристократии по богатству или зажиточности. Мы ужь говорили выше, что в Чечне и Дагестане нельзя понимать это слово в другом значении.

8. Ужин был принесен доброхотными андийскими наибшами, которые были очень довольны апетитом княгинь и их детей, но чрезвычайно обиделись, когда княгини, утолив свой голод, передали остатки кушанья своим служанкам. «Мы принесли кушанье для княгинь, а не для рабынь», сказали гордые наибши, и удалились с видом негодования. Княгини очень жалели, что нечаянно отплатили оскорблением за услугу.

9. Народный музыкальный инструмент в Грузии, нечто в роде маленькой гитары, с металлическими струнами.

10. Родственника княгинь.

Текст воспроизведен по изданию: Плен у Шамиля. Правдивая повесть о восьмимесячном и шестидневном в (1854-1855 г.) пребывании в плену у Шамиля семейств: покойного генерал-маиора князя Орбелиани и подполковника князя Чавчавадзе, основанная на показаниях лиц, участвовавших в событии // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 120. № 479. 1856