ОПИСАНИЕ ОСАДЫ УКРЕПЛЕНИЯ АХТЫ, В 1848 ГОДУ.

Защита укрепления «Ахты», увенчавшая новою славою Русское оружие, составляет, без сомнения, один из блестящих подвигов в военных летописях. Подробности об этом подвиге будут приятны для каждого Русского: они покажут не только геройский дух, но свойства и военные привычки как офицеров, так и нижних чинов Кавказского Корпуса.

Для лучшего объяснения столь достопамятного события, не излишними будут некоторые сведения о местности и причинах занятия Русскими [21] Самурского Округа, в котором главное селение — Ахты.

Беспрестанные беспокойства между жителями по верхнему Самуру и происходящая от того опасность для Кубы, заставили Главноуправлявшего Закавказским краем, Генерала Головина, принять меры к совершенному покорению окрестностей Рутула и Ахты и к обеспечению края надежным укреплением.

С этою целью, Генерал Головин собрал в с. Хазры, в Мае месяце 1839 года, отряд из 11 1/2 баталионов при 22-х орудиях и 1,000 человек милиции. Отряд выступил из Хазров под личным начальством корпусного командира, и, после незначительной перестрелки, открыл силы неприятельские на урочище Аджиахур, которое составляло ключ позиции. Не смотря на невыгодную для нас местность, неприятель был опрокинут штыками егерей Тифлисского полка и бежал к аулу Кара-Кюри, преследуемый нашею кавалериею. Более неприятель нигде не держался, и, устрашенные первою неудачею, жители поспешили принести покорность. Приступлено было к избранию места для укрепления, и в 3-х верстах от аула «Ахты», на правом берегу Самура у впадения, в эту реку Ах-ты-Чая, заложено, 11-го Июня 1839 года, укрепление, названное по имени аула — Ахтынским.

После удачных действий наших в Дагестане [22] и Чечне в 1848 году и после взятия Гергебиля, Шамиль, проницая что последние неудачи сильно поколебали его влияние, решился сделать вторжение в наши пределы. Избрав Самурский округ для своих действии, Шамиль рассчитывал на невозможность войскам Дагестанским, после утомительного похода, собраться в скором времени, и на влияние, которое внезапное его появление на Самуре произведет на местных жителей и на нагорные магалы Джаро-Белоканского округа. Собрав несколько тысячь горцев со всего Дагестана, Шамиль пошел по дороге через Лучек и Рутул. После некоторых перестрелок, начальник Самурского округа, полковник Рот, видя несообразность своих сил с неприятельскими, должен был отступить и сосредоточил силы свои около укрепления «Ахты». Вечером 5-го сентября, Даниель-Бек, бывший Елисуйский султан, внезапно показался в Шипазском ущельи с 4-мя тысячами конницы, и остановись в дер. Билла, разослал свои прокламации жителям всех деревень. В ту же ночь, три другие толпы, следовавшие с Даниелем, двинулись: одна — правым берегом Самура и явилась у деревни Амсар; другая — от Середача, хребтом гор, спустилась к дер. Лучек, и третья — от Арчи-дага, заняла Искерское ущелье.

8-го сентября, полковник Рот, собрав 300 [23] человек конной и одну тысячу человек пешей милиции, подкрепляемой ротою пехоты из Ахтынского гарнизона, предпринял рекогносцировку вверх по р. Самуру, и выгнал неприятельские караулы из сел. Кахта и Хрюк, но к вечеру того же числа, теснимый большими массами неприятеля, должен был отступить под стены укрепления «Ахты». 9, 10 и 11-го сентября, неприятель, расположившийся, с своими главными силами у сел. Хрюк, занимался сборами милиции от всех окрестных деревень.

12-го числа, сам Шамиль прибыл в Рутул; все его наибы получили приказание следовать туда, к тому же времени, и занять Ахты. 13-го сентября, Хаджи-Мурад с Аварскою конницею занял Куртинскую дорогу и расположился у дер. Гра, а Даниель-Бек, двинувшись правым берегом Самура и переправясь чрез хребет гор, спустился в ущелье Ахты-Чая и занял Ахтынские минеральные воды, в 5-ти верстах от сел. Ахты. Жители, устрашенные быстрыми движениями неприятеля, немедленно сдались и Даниель-Бек занял аул своими горцами.

Полковник Рот, послав донесения о положении, в котором он находился, как Князю Аргутинскому, так и другим ближайшим военным начальникам, деятельно занялся всеми приготовлениями к упорной защите. В горах не всегда возможно, при устройстве укрепления, [24] сохранить все правила, требуемые наукою. Изрытая, скалистая местность препятствует устройству эспланад и часто самого гласиса, так что неприятель, извилистыми и скрытыми путями, легко может подходить к укреплению на самое близкое расстояние и ружейным огнем вредить гарнизону и артиллеристам на бастионах. С другой стороны, необходимость строить укрепления там, где местность более ровна и по близости к воде, имеет неудобства открывать укрепление для огня орудий с окрестных высот. Впрочем, едва ли в Дагестане можно избрать позицию, которая не была бы под какими-нибудь высотами и не подвергалась бы этому неудобству. Крепость Ахты была вооружена 11-ю орудиями разных калибров и 6-ю кегорновыми мортирками; провианта, пороха и снарядов было достаточно для выдержания продолжительной блокады; водою гарнизон снабжался из Ахты-Чая и из колодца внутри укрепления. Гарнизон состоял из 2-х рот Линейного Грузинского баталиона № 6-го.

12-го числа, в укрепление прибыло 48 челов. команды 1-го баталиона Мингрельского Егерского полка, следовавшей, под начальством подпоручика Ищенко, на военно-ахтынскую дорогу. Команда эта помещена была в мостовой башне, с целью обстреливать места, скрытые от гарнизонами не допускать неприятеля берегами [25] Самура приближаться к укреплению. Прибытие этого, хотя и слабого подкрепления, было счастливым событием для гарнизона, ибо люди эти, принадлежавшие к одному из лучших боевых баталионов на Кавказе, пришли сюда случайно и с радостию узнали, что им предстоит новый подвиг. Первый баталион Мингрельского Егерского полка, под командою подполковника Манюкина, ныне полковника и Командира Его Светлости Князя Варшавского полка, участвовал во всех действиях Князя Аргутинского в Дагестане с 1842 года, в славной победе над Шамилем у Кюлюки, и принимал блистательное участие во взятии Салтов в 1847 году и Гергебиля в 1848 году. В этой команде, все люди были испытанной храбрости и 11 из них украшены знаком Военного ордена.

Уже Мюриды подходили к стенам и завязывали перестрелку, когда ночью прискакал нарочный от Командира 1-й бригады 21-й дивизии, генерал-маиора Бриммера, с известием о следовании 5-й Гренадерской роты Князя Варшавского полка, в составе 200 человек, под командою капитана Тизенгаузена, выступившей в ночь с 12-го на 13-е число из урочища Кусары, для усиления Ахтынского гарнизона. На другой день, к 10-ти часам утра, в долине показались штыки наших гренадер. На них хлынули конные толпы Мюридов, но не успели [26] отрезать им дорогу, остановленные выстрелами с двух батарей. Тем не менее, скрываемый садами неприятель завязал сильную перестрелку; но гренадеры стройно шли к укреплению с песнями и барабанным боем: двое рядовых плясали в присядку перед песенниками; громкое ура! гарнизона, встретило храбрых гренадер, столь блистательно пришедших к нему на помощь. Таким образом, гарнизон получил, для предстоящей решительной обороны, 48 человек храбрых ветеранов Мингрельского полка и в полном составе Гренадерскую рогу полка Князя Варшавского. За тем, весь гарнизон состоял из 500 человек, при 18-ти штаб и обер-офицерах.

Приготовляясь к обороне укрепления, полковник Рот, распределив обязанности гг. офицеров и всего гарнизона, приказал: во-первых, на всех бастионах, для прикрытия людей от ружейного неприятельского огня, расставить кули с мукою; во-вторых, приступить к приготовлению большого количества ручных гранат и других снарядов; исправить платформы на бастионах вырубить сад, находившийся перед 2-м бастионом, и очистить колодезь, единственный в укреплении.

На 15-е число ночью, Шамиль прибыл в аул Ахты и рано утром двинул к укреплению все свои силы. [27]

Многочисленные скопища пеших и конных горцев с бревнами и фашинником приближались к стенам, пользуясь всеми выгодами местоположения. Крутизна правого берега р. Ахты-Чай прикрывала их от выстрелов наших батарей и доставила им возможность, в самое короткое время, устроить подвижной завал, длиною до 15-ти сажен, против 1-го бастиона. Деятельно, неутомимо работали сотой рук. Напрасно осажденные старались ядрами разбить этот завал: как ни наклоняли орудий, ядра могли сбивать только его верхушку, которую неприятель в ту же минуту опять надкидывал фашинником и бревнами. Покатая местность до того благоприятствовала осаждающим, что завал совершенно закрывал их от выстрелов.

С другой стороны укрепления, против 4-го бастиона, Мюриды, в то же самое время, воспользовались канавою, куда из крепостного рва проведена была труба для стока дождевой воды, и стали устраивать другой завал; но здесь завал их был разбросан ядрами и Мюриды должны были оставить свое намерение.

В этот день гарнизон потерял 20 челов. убитыми и 32 челов. были ранены, в том, числе, при первых неприятельских выстрелах, тяжело был ранен полковник Рот: пуля навылет ранила его в плечо, около шеи. Истекающего кровью, на руках, отнесли его [28] домой, где встретила его бледная, встревоженная дочь его, девица лет 17-ти. Весь гарнизон терял в полковнике главного своего начальника и распорядителя защиты; каждая минута была дорога: необходимость требовала немедленно нового распорядителя, и совет Гг. офицеров единодушно выбрал капитана Новоселова начальником гарнизона. Новоселов был известен храбростию и хладнокровием; он произведен в капитаны в 1847 году за отличие и полученную им рану на Турчидаге, в присутствии Главнокомандующего. Старше его в гарнизоне были маиор Старосил и капитан Жорж, — оба офицеры заслуженные и в-последствии в этой осаде оба раненые; но они сами пожелали подчиниться капитану Новоселову, который, по молодым летам и крепкому сложению, казался способнее перенести предстоящие труды. Узнав об этом, полковник Рот велел позвать к себе Новоселова и прибывшего с 5-ю Гренадерскою ротою капитана Тизенгаузена. Когда они пришли, каждого из них наклонил к груди своей и слабым голосом сказал им на ухо: «клянитесь взорвать укрепление при последней крайности.» Капитаны дали клятву, успокоили раненого и вышли.

Не нам судить о том, что в это время должно было происходить в душе раненого полковника! Ему, как старому воину, [29] исполняющему свой долг, смерть была не страшна; по при нем была нежно любимая дочь в полном цвете красоты и жизни — достойная лучшей участи. Говорят, что отец решился умертвить ее сам в ту минуту когда значки Мюридов явятся внутри укрепления. Бедная девушка без ропота ждала своей участи, беспрестанно молилась и казалась спокойною, убежденная словами друга дома их, почтенного капитана Жоржа, что на душе отца ее не будет греха, если он собственноручно убьет ее, чтобы не выдать неприятелям.

Капитан Новоселов, своими благоразумными распоряжениями, вполне оправдал доверие своих товарищей. Перед наступлением вечера, он приказал подпоручику Ищенко, находившемуся с командою Мингрельского Егерского полка, оставить занимаемую им отдельную мостовую башню и перейти в укрепление, что было исполнено без затруднения, потому что Мюриды еще не успели обложить все стены и покинули завал против 4-го бастиона, отбитые сильным картечным огнем. Это распоряжение было следствием благоразумной предусмотрительности: Лезгины могли бы на другой же день прервать всякое сообщение башни с укреплением. Там храбрые егеря подвергнулись бы крайней опасности, тогда как в крепости увеличили собою силы гарнизона. Подпоручик Ищенко, оставляя [30] башню, заклепал орудие, изломал лафет и благополучно, без потери людей, прибыл в укрепление. Лезгины не успели вытащить безлафетное орудие и оно потом опять досталось в наши руки.

В крепости, между тем, положено было с этого дня, как можно бережливее пользоваться единственным колодцем, в котором оказывалось мало воды, и отпускать воду не иначе, как порциями, на каждого в день по крышке от солдатской манерки.

Распределение Гг. офицеров гарнизона по бастионам было следующее: на 1-м бастионе находился Грузинского Линейного № 6-го баталиона поручик Щекин; на 2-м — того же баталиона подпоручик Богуславский и прибывший в Ахты за несколько дней до осады, по делам службы, казначей Грузинского Линейного № 10-го баталиона, прапорщик Товбич; на 3-м — Князя Варшавского полка подпоручик Архангельский; на 4-м — того же полка капитан Тизенгаузен, распоряжавшийся целым фасом, и Мингрельского егерского полка подпоручик Ищенко; на 5-м — Фельдмаршала Князя Варшавского полка прапорщик Беннет. Письмоводитель Ахтынского Почтового отделения, губернский секретарь Головачевский, по собственному желанию, состоял при подпоручике [31] Архангельском, на 3-м бастионе, где и оставался во все время блокады.

В это время горцы рубили сады и таскали бревна к 1-му бастиону. Наставшая ночь не прекратила деятельности неприятеля; с крепостных стен, во мраке различали сильное движение; ветер доносил стук топоров, бряцание бубенчиков, говор, брань и крики погонщиков, понукавших ослов, нагруженных фашинником и хворостом. Только что занялась заря, началась неумолкаемая пальба; но, не смотря на сильный ружейный и артиллерийский огонь, неприятель продолжал работу с неимоверною деятельностию. На 1-й батарее ранен капитан Жорж; завал против 4-го бастиона, накануне покинутый, вновь устроен и два ротных дворика перед 5-м фронтом заняты Мюридами. Мингрельцы, выведенные с вечера из башни, не могли уже мешать неприятелю свободно распространять свои действия; уже некому было обстреливать места, скрытые от осажденных береговыми уступами Самура.

От беспрерывной перестрелки, кроме раненых, гарнизон потерял, из числа нижних чинов, 29 челов. убитыми. В этот день ему суждено было испытать один из тех непредвиденных случаев, против которых может устоять только геройское хладнокровие и отчаянная храбрость. К 3-м часам по-полудни, из [32] аула неприятель подвез кегорновую мортиру, поставил ее на высоком холме по ту сторону Самура и стал бросать гранаты. Одна из них, пробив верх порохового погреба, устроенного в 5-м бастионе, упала в открытый боченок с порохом и лопнула. Дрогнула земля и потемнело небо; посыпался град камней и площадка крепости, в одно мгновение, покрылась обломками и растерзанными членами погибших!

Около 400 пудов пороху взлетело на воздух; 5-й бастион уничтожен до основания; в стене образовалась брешь; две смежные с нею казармы разрушены; два артиллерийских цейхгауза завалены. В остальных зданиях треснули стены, потолки пробиты камнями, все двери, все переплеты оконных рам вырваны. Не одно мужественное сердце дрогнуло; многие перекрестились, приготовились к смерти. Но еще не рассеялся дым, еще в горах не замолк страшный гул, как уже солдаты, воодушевленные достойными своими офицерами, хором запели песню: «за Царя и Русь Святую», и пошли защищать брешь, заслыша гик несущихся Мюридов, которые в эту минуту надеялись ворваться в укрепление. Только на 1-м бастионе солдаты пришли было в замешательство; но, ободренные капитаном Жоржем, опять заняли свои места. Неприятель, встреченный сильным отпором и картечным огнем с 1-го и 4-го [33] бастионов, не успел воспользоваться несчастным взрывом порохового погреба. Пока продолжался рукопашный бои, гарнизон завалил брешь и из кулей соорудил новую батарею. Чрез два часа после этого, другая граната лопнула в зарядном ящике на 3-й батарее и произвела новый взрыв. Эти два случая, один вслед за другим, оставили по себе ужасные следы разрушения в зданиях и значительную потерю в людях. Первым взрывом убит Линейного № 6-го баталиона штабс-капитан Байдаков, а порой и к Чуприков и подпоручик Богуславский сильно ушибены осколками. При втором взрыве, ранены: маиор Старосил и прапорщик Фельдмаршала Князя Варшавского полка Семенов. Как от обрушившихся строений осталось много материалов, камней, бревен и досок, то из них тотчас же были возвышены стены на бастионах, а на куртинах, из всего, что попало, как-то: столов, ящиков и других обломков мебели, кулей с мукою, досок и камней, устроены парапеты.

Между тем, да позволено убудет упомянуть о некоторых сценах, происходивших в самой крепости:

В углу казармы 4-й Линейной роты стоял большой складной образ Николая Чудотворца и Георгия Победоносца: неповрежденный от взрыва, он оставался на своем месте; к нему [34] приходили молиться офицеры и солдаты; толпились жены и дети различных состояний и возрастов.

Жена капитана Жоржа была сильно ушибена обрушившимся от взрыва потолком и замертво отнесена в казармы. Когда она очнулась, первый вопрос ее был: жив ли муж ее? В это время, мужа привели тяжко раненого; она заплакала, однако собралась с силами и сама перевязала ему рану.

Передаем почти слово в слово рассказ одного очевидца. На скамье в казарме сидел раненый; перед ним стояла молодая девушка и перевязывала ему рану; она спрашивала: может ли еще держаться укрепление? — Ей отвечали, что надо быть на все готовым, и что в крайности должно умереть. По некотором молчании, она опять спросила: «будем ли вместе?» — Если веруем, будем вместе был ответ. После перевязки, раненого вывели из казармы; девушка стала молится; ее подруга ставила между тем свечи перед образом и сказала ей: «молись, чтобы мы живы были.» — Я молюсь, чтоб мне не пережить отца — отвечала она.

Тут же усердно клала поклоны одна старушка Т., сестра офицера гарнизонной артиллерии; но за ней пришел брат и позвал ее в одну из уцелевших казарм работать; сам же он нужен был при орудиях. Она все время была за [35] работой, сама приготовляла снаряды, даже ночью, и, уча других, говорила им: «это, батюшки, мне дело-то знакомое: я, ведь, уж давно служу в артиллерии.»

Конечно, не все женщины, находившиеся в укреплении, постоянно оказывали твердость духа. Были и такие, которые падали в обморок и, признаться, было от чего!... Вообразите беспрерывную пальбу, от которой дрожит земля и колеблются стены зданий, свист пуль и треск гранат, которые лопаются перед казармами и на площадке крепости. Рассказывают, что какой-то деньщик нес медный чайник в кухню и залил одну гранату водою, прежде чем гранатная трубка успела догореть. — Вообразите, кроме того, неистовые, дикие крики многочисленных неприятелей, стоны раненых и всю площадь в крови, покрытую обезображенными трупами, которых хоронить было не где, да и некогда.

«Братцы! теперь не до водки!» сказал Князя Варшавского полка рядовой Тиханов, камнем выбив дно огромной бочки, покинутой маркитантом, устроившим палатку на площадке укрепления. Маркитант спрятался в это время в провиантском магазине; к его бочке собрались было охотники и уже дело доходило до дележа.

После взрыва, положение укрепления стало почти отчаянное, а между тем совершенно [36] прекратилось внешнее сообщение. Казалось, уже не было возможности послать уведомление командующему войсками; но, слава Богу, нашлись люди, решившиеся принести себя в жертву для спасения своих товарищей. Помощник начальника Самурского округа, штабс-капитан Бучкиев, вызвался на этот отчаянный подвиг. Агаса-Бек, пропорщик Аза-Мулла-Шириф-Оглы, три нукера и один казак № 22-го полка Ивана Солонина, изъявили готовность разделить с штабс-капитаном Бучкиевым предстоящие ему опасности. Ночью, переодетые, вышли они из укрепления, напутствуемые благословением тех, которые знали об их предприятии.

Следующий день (17-го сентября) прошел в жаркой перестрелке. Неприятель продолжал свои работы, и, подвигая завал свои против 4-го бастиона, возвысил его на такую высоту, что уже мог свободно обозревать всю внутренность укрепления. Между тем, Мюриды повели другой завал, против исходящего угла 1-го бастиона и уже приближались к гребню гласиса. Сколько нужно было усилий, чтобы остановить неприятеля! Солдаты на руках своих зажигали гранаты и с размаху перебрасывали их за ров; гранаты скатывались и лопались перед завалами, за которыми скрывался неприятель. К вечеру того же дня, прапорщик Шлиттер метким выстрелом подбил неприятельскую [37] мортиру, и с тех пор уже ни одной неприятельской гранаты не перелетело в укрепление.

Не станем описывать, как прошла следующая ночь. Если кого-нибудь и могла наконец одолеть дремота, то какие сны должны были сниться тем, для которых действительность была страшнее всех картин самого мрачного и растроенного воображения!

18-го сентября, до полудня, траншейные работы постоянно занимали неприятеля. Ожесточенные горцы, казалось, не обращали внимания на беспрестанный огонь наших орудий; они не только подвели завалы к гласису против левого фаса 1-го бастиона, но уже стали заваливать ров фашинником и бревнами. С 1-го бастиона бросали брандскугели; фашинник вспыхнул и пламя охватило всю траншею.

Сквозь пороховой дым, густыми облаками нависший в воздухе, за аулом, на скате одного кургана, вдали от наших выстрелов, бледный солнечный луч освещал, в это время, небольшую группу. Там на ковре, под белым наметом, в зеленой чалме, сидел Шамиль, окруженный своими телохранителями; оттуда хладнокровно раздавал он свои повеления. Неподвижно было лицо его и злая досада на продолжительность блокады могла только высказаться в трех словах: «возьму, и никому пощады!» [38] Шамиль очень хорошо понимал, что значить медлить.

Но вдруг, когда наступил полдень, в толпах неприятеля, занимавших окрестные высоты, стало заметно какое-то особенное волнение. Одна часть его отступила к аулу, другая рассыпалась по долине. Из-за Самура, в горах послышался звук рожка, мелькнули штыки, грянули выстрелы и семь конгревовых ракет упало в толпы неприятеля. Уже не оставалось никакого сомнения, что Князь Аргутинский с Дагестанским отрядом пришел на выручку, и радость солдат, радость всех, кто только в это время был в укреплении, можно сравнить только с радостию моряков, когда они, после долгой, мучительной бури, на корабле, уже без руля и снастей, завидят безопасную пристань.

Князь Аргутинский едва спустился на половину горы с своими передовыми войсками, как уже Мюриды, работавшие перед 4-м и 5-м бастионами, отодвинулись назад, а гарнизон сделал отчаянную вылазку. Горсть храбрецов, в числе 40-ка человек, под предводительством капитана Тизенгаузена, бросилась преследовать отступившего неприятеля и на возвратном пути зажгла завалы и уничтожила траншейные работы перед 4-м бастионом. Легко сказать: на возвратном пути, а каково было на самом деле отступать, не переставая отбиваться, или, [39] лучше сказать, на плечах своих вынося всю тяжесть многочисленных неприятелей! По предварительному условию с капитаном Тизенгаузеном, когда на стенах укрепления появлялся платок, привязанный к штыку, все сорок человек мгновенно ложились на землю, и в это время, с батарей, через них летел град опустошительной картечи. За Самуром, в отряде князя Аргутинского-Долгорукого, кричали в это время ура! и рукоплескали отступающим.

Но осажденным суждено было не долго предаваться радости. Провидению угодно было еще несколько дней испытать их мужество. Отряд Аргутинского стал обратно подниматься на гору; поднялся, и к вечеру совершенно скрылся из виду. Неприятель быстро занял прежние места свои. В ближайших толпах его послышались громкие насмешливые голоса Мюридов: «э! яман Урус! ушел якши!.. не прийдет теперь!» — За Самуром слышна была перестрелка; некоторые из офицеров гарнизона вообразили, что отряд Аргутинского окружен и вынужден к отступлению. Мысль убийственная! Стали толковать, что делать и на кого надеяться! Смуглые лица храбрых защитников, по неволе, стали пасмурны; даже казначей Грузинского баталиона, прапорщик Товбич, перестал шутить и смешить товарищей, тогда как несколько часов тому назад, усмотревши в зрительную [40] трубу мелькающие на горах штыки отряда, кричал: «миллион, целый миллион идет на выручку!» Но если недолго продолжалась радость, то недолго продолжалось и уныние. Каждый решил, в душе своей, защищаться до последней капли крови. Рядовой Тиханов, тот самый, который выбил дно у бочки с водкой, вынул из кармана какой-то старый, истертый молитвенник, стал на площадке громогласно читать молитвы, проповедывать гарнизону долг каждого православного воина, мученический венец за гробом и т. п. Офецеры также с своей стороны восстановили в нижних чинах прежнюю бодрость. Никто из них не покидал своего поста, изредка только навещая раненых своих товарищей. Маиор Старосил лежал в это время в госпитале; на него страшно было смотреть! Лицо его распухло, глаза отекли, он был без памяти, и в жару беспрестанно кричал: «вперед ребята! не сдавайтесь! умрем, а не «выдадим!»

Здесь, между прочим, расскажем чужими словами довольно забавный случай; расскажем потому, что он в некоторых отношениях характеризует Русского солдата.

Вечером, появилась на завале большая белая чалма, и сколько в нее ни стреляли, чалма не скрывалась ни от ружейного огня, ни от картечи; напротив того, Мюрид с большою [41] чалмою выполз на самый гребень. Тут на него посыпались пули и картечи; но чалма осталась на своем месте и еще белелась на завале, как наступила ночь. Уже молодые солдаты узнавали в Мюриде колдуна, который заговаривает наше оружие, и все уверения офицера не могли их убедить, что мнимый колдун лежит убитый и что чалма его вредить не может. Между тем, приказано было, для успешнейшего действия против завала, привезти с другого бастиона орудие большого калибра, и первый выстрел из него ядром пробил гребень. Толпа из завала выбежала и чалма покатилась в ров. Тут обнаружилась общая радость солдат; многие закричали: ура!; канонир, обнял свою пушку и назван ее своею матерью, а один молодой солдат в радости сказал офицеру: «ваше благородие, знать против этой пушки нет заговора.»

19-е сентября прошло по прежнему, в жаркой перестрелке. — Неприятель приготовлялся к приступу, строил новые завалы, вместо уничтоженных, и забрасывал рвы. Солдаты кидали ручные гранаты, обливали салом и варом рогожки и, запаля их, сбрасывали в ров, чтоб зажечь сырой фашинник. Казалось, многочисленность неприятеля должна была восторжествовать; но дух гарнизона мужал с каждым часом, и в некоторых доходил наконец до какого-то восторженного состояния. [42] Раненые порывались вон из лазарета; их невозможно было удержать. Так, капитан Жорж, не смотря на преклонность лет своих и сильные раны, в перевязках, снова явился на стенах командовать солдатами. Ахтынской артиллерийской команды канонир Александр Данилов два раза был ранен пулями и всякий раз, после перевязки, являлся на батарею; он не владел уже правою рукою, как наконец третья пуля перебила ему левую руку. Когда его отвели в лазарет и сделали перевязку, он спросил: «а что, теперь могу идти?» Ему отвечали: лучше останься, нечего тому делать при орудии, у кого обе руки прострелены и голова ранена. — «Нельзя» решительно сказал Данилов, «я еще буду наводить свою пушку!» сказал, и отправился на бастион. Там четвертая пуля ударила его в грудь и храбрый канонир мертвый упал на свое орудие.

20-го сентября, едва засветилось утро, как уже из крепости ясно увидели, что неприятель готовится к решительному приступу. Толпы Мюридов стали собираться густыми массами в разных местах, скрытых от укрепления, между тем — другие толпы с лестницами в руках шли из аула садами и пашнями. Гарнизон следил за их движением и приготовлялся к отпору. Уже сделано было распоряжение — [43] все взорвать на воздух, если Мюриды овладеют укреплением.

В одинадцатом часу утра, неприятель зажег скрытую за валом мину и совершенно неожиданно взорвал исходящий угол 1-го бастиона. Этот взрыв был сигналом к штурму. Раздались крики: «Гяилла иль Алла», и густые массы Мюридов, с обнаженными шашками и кинжалами, с трех, сторон кинулись на штурм, мигом утвердили лестницы, поднялись на стены и овладели 1-ю, 4-ю и 5-ю батареями; их значки уже развевались в крепости. Спасение гарнизона зависело от одной минуты. Солдаты на развалинах 1-го бастиона, не выдержав первого натиска, отступили было в ретраншементы; но лишь только перевели дух, увлекаемые офицерами, дружно бросились в штыки, и в миг прогнали неприятеля. В то же время, на прочих батареях завязался страшный рукопашный бой и Мюриды были отбиты. Не смотря на это, казалось, горцы задавят гарнизон своею многочисленностию; со всех сторон они лезли по лестницам, три раза появлялись на стенах и три раза, сброшенные штыками, летели вниз, вместе с опрокинутыми лестницами и заваливали ров своими трупами.

Кто в это время не был там, тому трудно представить себе картину столь отчаянной битвы на таком тесном пространстве. С фасов гремели пушечные выстрелы, гранаты падали в [44] ров, дымились и с треском лопались в тесноте, под ногами нахлынувших неприятелей. Это были уже не те ручные гранаты, о которых было говорено прежде; в этот день солдаты тешились полупудовыми гранатами; приходя в восторг от их опустошительного действия. Град камней осыпал стены; неприятель действовал открыто и уже не скрывался за своими завалами.

Но чтобы показать, до какой степени, на стенах и за стенами, Русский и Лезгин смешались в рукопашной свалке, приведем несколько примеров, к счастию не забытых и записанных участниками в этих подвигах.

Рядовой Ян Свидерский, взрывом 1-го бастиона переброшенный за стену, был смят под ногами Лезгин, кинувшихся на приступ; но когда на бастионе их приняли в штыки, Свидерский явился в пылу рукопашного боя с лезгинскою шапкой на голове, обезображенный, окровавленный и с огромным кинжалом в руках. Не узнавши в нем своего товарища, другой солдат устремился на него и уже готов был его заколоть. «Разве не видишь», закричал Свидерский, сбросивши шапку, «еще мало тебе Татар!» — Экой проказник — пробормотал солдат и оборотил свой штык на неприятеля.

Когда первый приступ Мюридов был [45] отражен гарнизоном, ров усеян трупами, а один из главных предводителей, Аварский Наиб Осман и его знаменосец лежали убитые на 5-м бастионе; когда большое малиновое знамя Аварцев, в руках другого знаменщика, опять поднялось, и ожесточенная толпа, снова устремившись на бастион, смешалась в рукопашном бою с егерями Мингрельского полка, — на стене, два противника нашли место для единоборства: рядовой Князя Варшавского полка Зайцов схватился с Мюридом. В борьбе оба рухнули на землю и Мюрид укусил солдата за щеку. Между тем гарнизон вторично одержал верх над свирепою толпою и уже другой знаменщик пал на 5-м бастионе; знамя свалилось в ров и егеря, впереди которых был фельдфебель Михальченко, с бантом на Георгиевском кресте, очистили бастион. Офицер, отдавая достойную похвалу егерям, сказал: «братцы, теперь Мюриды вас долго не забудут.» — «Да, ваше благородие,» — отвечал фельдфебель, улыбаясь и указывая на солдата, укушенного за щеку, — «крепко подружились! извольте посмотреть, еще Зайцов поцелуй утирает.»

У одного молодого солдата ружье было перебито ударом огромного лезгинского кинжала. Уже кинжал блеснул над головою обезоруженного, как подоспел к нему унтер-офицер линейного баталиона, Андрей Савельев. [46] «Не дремать», закричал ин солдату, и Лезгин с раздробленною головою свалился со стены. Солдат взял другое ружье от раненого товарища и заколол нового противника; но пронзенный горец оцепеневшими руками схватил ружье. «Толкни его» — закричал унтер-офицер; солдат исполнил приказание; но горец, падая в ров, увлек с собою его ружье. «Молокосос, сказал ему унтер-офицер, «тебе на каждого татарина надобно по ружью. Ведь ружье казенное!»

В столь критическую минуту, полковник Рот, хотя сильно страдал от ран, не мог вытерпеть, чтобы не взглянуть на то, что происходило. С трудом встал он с постели; потом с помощью рядового пошел к ближайшему от него бастиону, именно к тому, который был поручен храбрым Мингрельцам. В это время егеря отбивали последний на этот бастион штурм. Полковник рассказывал, что не мог не полюбоваться, когда увидел, как егеря доканчивали свою славную работу. — Между ими стоял, как будто отдыхая, высокого роста фельдфебель Михальченко, облокотясь на ружье и — смеялся. Изумленный полковник, подойдя к нему, спросил: «что ты, братец, смеешься?» Молодецкий был ответ: «Как же, ваше высокоблагородие, не смеяться, изволите видеть, как наши егеря их колют!» [47]

Три часа продолжался жестокий рукопашный бой; наконец, неприятель, утомленный продолжительным напрасным усилием, и притом опасаясь новых потерь, стал отступать по трупам своих товарищей. Их трупами завален был ров, усеяна вся покатость гласиса, покрыто все пространство между Самуром и стенами укрепления. У нас, во время штурма, убит поручик Щекин, ранен капитан Новоселов и капитан Тизенгаузен изувечен 6-ю ранами.

Отступление неприятеля дало время гарнизону собраться с силами; но его положение делалось с каждым часом безотраднее. «Мы уже не узнавали друг друга!» говорили солдаты. Постоянные труды, напряжение сил моральных и физических, бессонные ночи, недостаток воды и горячей пищи, до того изнурили храбрых защитников, что жаль и страшно было смотреть на них: глаза их впали и глядели мутно, лица опалены были порохом, а у иных в крови. Самый воздух уже заражен был гниением не погребенных тел, и, к довершению всех бедствий, в ночи на 21-е сентября, от беспрестанной пальбы, на стенах загорелись кули, наваленные рядами; тушить их было нечем, и они бы непременно сгорели, раздуваемые ветром, еслиб само небо не сжалилось над осажденными.

Черные тучи покрывали долину; темна была [48] ночь. Ломы и кирки стучали за стенами, как доказательство, что неприятель еще бодрствует.

На стенах светилась огненная полоса. Прогоревшие кули свалились в ров и открыли 4-й бастион. Мюриды загикали и солдаты засуетились; но офицер Мингрельского полка Ищенко остановил команду. «К ружью!» закричал он, «ребята, у нас есть еще штыки!»

«И, хвала Богу!» прибавил линейного баталиона унтер-офицер Егоров: «еще в казарме не погасла свеча перед образом.»

Солдаты перекрестились.

Егоров посмотрел на черное небо; несколько дождевых капель пало из тучи. «Молитесь, братцы», сказал он, и в это время зашумел сильный дождь; огни погасли, Мюриды смолкли.

Наступало утро; дождь не переставал идти; гарнизон был рад ему, как светлому празднику; вся возможная посуда была подставлена под жолобы крыш. В этот день солдаты варили кашу на дождевой воде. Между тем неприятель, готовясь к новому приступу, траншейными работами прикрывал новую мину, которую вел под 5-ю батарею, и без того уже разрушенную взрывом порохового погреба.

Гарнизон, приготовляясь встретить новый штурм, быть может, грознее первого, опять дал клятву держаться до последней крайности, и, если нужно будет — всем погибнуть! Вдруг [49] в первом часу дня, неприятельские массы начали поспешно отступать и потянулись на дорогу в Харзы. Осажденные не знали чему приписать такое странное, неожиданное движение неприятеля... Но время перейти к развязке этого рассказа и объяснить, куда девался Князь Аргутинский-Долгорукий с своим отрядом.

Аргутинский знал откуда лучше кинуться на хищников и обратить их в бегство; он ушел за верной победой и пришел к защитникам укрепления не только с помощию, но и с вестью торжественного избавления.

Удивляешься не столько удачам Князя Аргутинского-Долгорукого в делах войны, давно ему знакомой, сколько верности его соображений, непроницаемых ни для друга, ни для недруга.

Подойдя в первый раз, 18-го сентября, к укреплению, Аргутинский ободрил гарнизон; но вместе с тем скоро увидел, что перейти без моста, в этом пункте, чрез Самур, было невозможно; оставаться на противоположном берегу было бы бесполезно для осажденных и крайне опасно для его отряда, по невозможности сообщения и недостатка в провианте.

Нужно было сделать движение, дабы: во-первых — успокоить еще покорные нам деревни; во-вторых — отрезать неприятелю всякое с ними сообщение, и, наконец, найти удобное место, чтоб переправиться чрез Самур в брод. [50]

Вот почему вдруг, ночью на 20-? сентября, в лагере Князя Аргутинского-Долгорукого, войска получили приказание немедленно убирать палатки, вьючить лошадей и идти в поход по другому направлению. Не скроем, что такое приказание пришлось многим не по сердцу; ненастная ночь и жажда как можно скорее сразиться за своих осажденных товарищей, не согласовались с таким неожиданным приказанием. Но если внутренно и роптали некоторые, то дисциплина — вернейший залог успеха, вторая совесть Русского солдата, заставила каждого беспрекословно повиноваться воле начальника, который своими благоразумными распоряжениями и успехами уже давно приобрел неограниченную доверенность подчиненных ему войск.

Между тем Князь Аргутинский, опасаясь удалением своим произвести волнение в умах Кюринцев, подстрекаемых Шамилем к восстанию, отправил Правителя Кюринского Ханства, Полковника Юсуф-Бека, с милицией, защищать его владения, а сам, с 9-ю баталионами, 10-ю орудиями и кавалериею, перешел ночью два хребта гор, и 21-го сентября, найдя брод чрез Самур, переправился и расположился близ аула Харзы, у Зухула. Здесь получил он известие о бывшем штурме Ахтынского укрепления и немедленно двинулся к Ахтам.

Между аулом Мискинджи и бывшим [51] Тифлисским укреплением, дорога круто поднимается на гору и представляет для неприятеля сильную позицию. Даниель-Бек и Хаджи-Мурад, получив известие о вторичном приближении Князя Аргутинского, поспешили занять эту позицию, и, в надежде не допустить отряд до Ахты, укрепили гору завалами в несколько ярусов. Правый фланг неприятеля упирался в отвесный хребет, обходимый только на расстояние 10-ти верст, а левый — оканчивался крутым обрывом береговой скалы Самура. На этом пространстве, неприятелей столпилось от пяти до семи тысячь.

В полдень наши войска сосредоточились. Над Самуром была поставлена баттарея из 4-х орудий и 10-ти ракетных станков, под командою полковника Годлевского, и начала обстреливать во фланг неприятельскую позицию. Кавалерия, переправившись за Самур, стала заходить в тыл, а 1, 2 и 3-й баталионы Князя Варшавского полка, поддерживаемые 2-м баталионам Апшеронского полка, под командою полковника Манюкина, двинулись с фронта на штурм, и — началась атака. С горы покатились огромные камни, сбрасываемые Мюридами, и такова была сила их падения, что, встретив препятствие, некоторые из них перелетали чрез наш фронт и падали сзади. Но, не смотря на град камней и пуль, баталионы шли без [52] выстрела и в колоннах поднимались на гору. Подполковник Кишинский повел 2-й баталион на необыкновенно крутую вершину, увенчанную сильным завалом, составлявшим ключ позиции, и подошел так близко, что Мюриды, изумленные неустрашимостию наших войск, вдруг перестали стрелять и потом ударили в шашки. Баталион, имея впереди храброго своего начальника, мгновенно овладел завалом.

Между тем, Маиор Алтухов с своим 3-м баталионом смело и успешно атаковал левый фланг позиции над самой крутизной Самура, а подполковник Пирогов с 1-м баталионом шел на центр позиции и, не останавливаясь ни разу, до конца выдержал самый сильный огонь с обоих флангов.

Атака произведена была с такой изумительной быстротой, что неприятель, не смотря на свою многочисленность, дрогнул и побежал. Кавалерия, под начальством полковника Джафар-Кули-Ага-Бакиханова, переправясь чрез Самур атаковала во фланг бегущих и положила конец короткому, но блистательному сражению. Оно продолжалось не более часа.

На месте боя осталось слишком 300 неприятельских тел, 3 значка и взято в плен 70 человек.

За перевалами гор не слыхать было Ахтынскому гарнизону пушечных выстрелов, [53] которыми Князь Аргутинский-Долгорукий так не далеко громил общих неприятелей; в укреплении не ждали его отряда со стороны аула Мискинджи, и потому не могли не удивиться внезапному бегству неприятелей. Исчез тот самый зловещий намет, который так недавно еще мелькал на одном из окрестных курганов. Шамиль, хотя еще накануне обещал завлеченным им несчастным жителям, что ни в каком случае уже их не оставит, бежал один из первых; за ним толпы Мюридов бежали до самого вечера. Наконец, на краю долины, показалась Русская конница, и с восторженными криками: ура! шапки солдат, столпившихся на стенах, полетели на воздух; крепостные ворота растворились дорогим гостям. Каждый из глубины души вознес молитву благодарности к Господу сил, молитву теплую и святую, потому что каждый из геройских защитников мог, положа руку на сердце, смело, сказать, что исполнил свой священный долг пред отечеством и Батюшкою Государем.

_______________________________

Во время осады укрепления «Ахты», со стороны гарнизона:

УБИТО.

Грузинского Линейного баталиона № 6-го: Штабс-Капитан Байдаков. [54]

Поручик Щекин.

Вообще нижних чинов . . . 90.

РАНЕНО.

Состоящий, по Кавалерии Полковник Рот.

Состоящий по Армии Капитан Жорж.

Пехотного Князя Варшавского полка:

Капитан Новоселов.

Капитан Тизенгаузен.

Прапорщик Бенег.

Прапорщик Семенов.

Грузинского Линейного баталиона № 6-го:

Маиор Старосил.

Подпоручик Богуславский.

Подпоручик Коржев.

Гарнизонной Артиллерии Прапорщик Чуприков.

Вообще нижних чинов . . . 142.

Текст воспроизведен по изданию: Описание осады укрепления Ахты, в 1848 году // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 85. № 337. 1850