ОЛЬШЕВСКИЙ М. Я.

КАВКАЗ С 1841 ПО 1866 ГОД

(См. «Русскую Старину» изд. 1894 г., июль.)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

IX.

Пребывание Александропольского отряда в Азиатской Турции после сражения под Кюрюкдара. — Очерк действий Эриванского, Ахалцыхского и Гурийского отрядов.

Когда Александропольский отряд исполнил совестливо свой долг по преданию земле убитых, как своих, так и турок, на что, по огромному числу последних, потребовалось не менее пяти дней, то он оставил, прославленную боем Кюрюкдарскую позицию, после 40-дневного на ней пребывания.

Однако движение нашего отряда было не вперед, как бы следовало предполагать, а назад. Сначала он двигается через Пирвали к Ах-Узюму, где, простояв до 15-го августа, переходит к Ах Булаху. После месячной лагерной стоянки на этом пункте, передвигается к Гюллю-Булаху, откуда в конце октября переходит на Арпачай к разоренному селению Кара-Клисе. Наконец 29-го ноября в день годовщины Башкадыкларского сражения, после благодарственного молебствия, войска распускаются на зимовые квартиры.

Во время расположения у Ах-Булаха, отряд был порадован передовыми высокими наградами, в лице главных героев Кюрюкдарского сражения, привезенных фельдъегерем из Петербурга. Князю Бебутову был пожалован царем, умевшим ценить и награждать заслуги, орден Св. Андрея Первозванного — небывалая награда в чине [23] генерал-лейтенанта и иритом минуя Владимира 1-й степени. Генерал-адъютант князь Барятинский и генерал-лейтенант Бример удостоились Св. Георгия 3-й степени. Нижним чинам на каждую роту, батарею, эскадрон п сотню было привезено по четыре знака отличия военного ордена.

Перемещение Александропольского отряда с одной лагерной стоянки на другую происходило единственно по той причине, чтобы предоставить более удобств в хозяйственном отношении. Где было более травы и неразоренных селений, из домов которых можно было добывать топливо, в особенности в конце октября и в ноябре, когда наступили холода, там долее и оставался отряд.

Руководствоваться же стратегическими соображениями не было никакой надобности, потому что нам было известно, что турки после поражения под Кюрюкдара ни о чем другом не думали, как о приведении в самое лучшее и падежное состояние крепости Карса. Притом положительно было известно, что Карсский корпус страдает не только в материальном отношении от убыли сил вследствие поражения, но что он нравственно распадается, от болезни страха, о которой я здесь кстати и намерен поговорить.

Между жителями севера не существует ни тех понятий, ни тех последствий, которые порождает страх между жителями юга и востока. Происходит ли это от климатических или других причин, — не берусь рассуждать. Если житель севера струсит во время боя, или панический страх овладеет массою войск, то пройдет час, день или более, и он готов опять драться, или по крайней мере остается здоров.

На юге же и на восток страх имеет гораздо большие и продолжительные последствия. Весь организм человека до того поражается ужасом и ослабевает, что он впадает в болезнь и по нескольку месяцев не может ходить и делать что-нибудь сознательно. Говорят, что чувство ужаса выражается еще другим особенным явлением: лопается нижняя губа, и из нее так сильно течет кровь, что ее трудно остановить.

Внутренние волнения и физические страдания организма бывают у всех народов. и в разных климатах, но может быть жители юга по своей организации подвержены большим волнениям и сильнейшим впечатлениям, может быть и кожа у них нежнее.

Вот что мне говорил один милиционер после Башкадыкларского сражения:

— Нет больше турка. Он весь будет болен — прибавил он, радостно улыбаясь.

— Да кто ранен, тот и будет болен. [24]

— Много здоровой будет болен, будет лежать; вот здесь будет болен, — сказал он, громко смеясь и показывая на живот.

И действительно, в Карсском корпусе, как после Башкадыклара, так и Кюрюкдарской битвы между солдатами главная болезнь была расстройство желудка и общий упадок сил, делающих их неспособными ни к какому физическому труду в продолжение значительного времени. Между разбежавшимися башибузуками болезнь страха действовала еще сильнее, нежели между низамом Карсского гарнизона.

Курды же не только Карсского, но Баязетского и Ванского пашалыков положительно отказывались драться против нас, а в декабре вспыхнуло в Большом Курдистане явное возмущение курдов, под предводительством Эзданшира, одного из влиятельных старшин.

Для усмирения этого восстания необходимы были для турецкого правительства войска, которые и были двинуты туда из Эрзерума, Баязета и даже из Карса.

Притом большие беспорядки и безначалие существовали в Карсском корпусе в административном отношении. Зариф Мустыфа был сменен, а новый мушир еще не прибыл. Гюйон, Кмети, Быстрановский и другие ренегаты, поддерживавшие между турками до некоторой степени дисциплину и порядок, как обвиняемые в неудачах сражения под Кюрюкдара, поспешили подобру-поздорову убраться из Анатолийской армии. Но взамен их прибыл Виллиамс с несколькими английскими офицерами, который и принял в свое управление Карс с гарнизоном.

Поэтому войска Александропольского отряда, как во время своих прогулок по Карсскому пашалыку, так по расположении своем на зимних квартирах, были вполне уверены, что они не могут быть беспокоимы неприятелем. Этого тем более нельзя было ожидать с наступлением морозов и с покрытием земли толстым слоем снега. Несмотря на это, спокойная зимняя стоянка по армянским селениям, по которым преимущественно был расположен Александропольский корпус, больно не нравилась и приходилась не по нутру нашим солдатам. И вот как они между собой о такой стоянке рассуждали.

— Что за жисть у этих нехристей-армян, сидишь в буйволятнике, а из полушубка не выходишь, а зубы стучат от холода точно на часах.

— Вот Духоборские или Молоканские избы ништо, в них тепло и на печи можно поваляться и поспать.

— В армянских же буйволятниках вместо печи небольшая грубка, в которой не дрова, а кизяк горит.

— Воняет и от кизяка, и от скотины, которая живет вместе под одной крышей с человеком. [25]

Но если жизнь в армянской стороне в действительности была так неудобна и так больно не нравилась нашим солдатам. то нельзя этого сказать о пребывании нашем в Александрополе. Жизнь наша в нем началась с прошлогодними удовольствиями. Только для меня было более праздного времени, чтобы играть в карты и волочиться.

Наконец получились ожидаемые награды. Из лиц, удостоившихся Св. Георгия 4-й степени, только поименую; генерал-майора Кишинского, полковников: Ганецкого, князя Дундукова-Корсакова, Скобелева, Воронкова и Брискорна, а также капитана Григорьева. В генерал-майоры вместе со мною были произведены: Назимов (Командир 18-й артиллерийской бригады) Куколевский, Шонерт (Старший штаб-офицер Новороссийского драгунского полка) и Неверовский. Начались пиры. Отпраздновал и я свой генеральский чин, который получил, бывши полковником с небольшим год. Награда огромная и редкая. Нужно было обмундироваться, а потому я отправился в Тифлис, что беспрепятственно мог исполнить потому, что Белевский полк был передан мною выздоровевшему настоящему полковому командиру.

Для полноты моего рассказа мне остается очертить, что делалось в прочих действующих отрядах в Турции и на границе.

Начну с Эриванского отряда, как ближайшего и более оказавшего пользы, при содействии Александропольскому отряду.

Этот отряд, находящийся под начальством генерал-лейтенанта барона фон Врангеля и состоящий из 5 1/2 батальонов, 6 сотен казаков, 8 сотен милиции и 12 орудий, перейдя хребет Агридаг, 17-го июля, после продолжительного и утомительного похода, разбивает на границе неприятеля.

Встреча произошла с турками, бывшими под начальством Селима-паши на высотах, окружающих озеро Джан-гель или но курдскому произношению Чингил. Бой был хотя непродолжительный, но кровопролитный и неравный. С нашей стороны участвовало в нем не более 2 тыс. штыков и 1.200 сабель, тогда как турок было до 20 тыс. низама, курдов и башибузуков.

Пред сражением Эриванский отряд был построен таким образом: в 1-й линии 5-ые батальоны Тифлисского и Мингрельского полков с легкой № 7 батареей; в 2-й линии первые батальоны Мингрельского и Ширванского полков; резерв составляли 2-й Ширванский батальон с дивизионом артиллерии. Кавалерия, состоящая из донских казаков и милиции, находилась по флангам пехоты.

После непродолжительного отдыха, необходимого для утомленных наших войск, произведено было наступление против неприятельского [26] центра по дороге, пролегающей между горами. Несмотря на большую потерю в людях от сильного артиллерийского огня с фронта и ружейного — с высот, между которыми нужно было проходить нашей пехоте с артиллерией, атака была столь стремительна, а удар в штыки столь решителен, что батальоны неприятельского центра не устояли и побежали. А с поражением турецкой пехоты обратилась в бегство и кавалерия, столь сильно поражавшая своим огнем не только наши фланги, но и угрожавшая тылу.

Победа на Чингильских высотах была полная. В руках Эриванского отряда остались 4 орудия, 23 знамени и значка, 400 человек пленных и множество разного оружия. Поле сражения и путь преследования к Кара-Булаху на протяжении 3-х верст был усеян трупами убитых и ранеными турками. Главная же более блестящая сторона победы состояла в том, что неприятель не только был разбит, а совершенно рассеян.

Однако и Эриванскому отряду эта победа обошлась не дешево, судя по своей числительности. Свыше 400 было убитых и раненых и до 300 человек пропавших без нести, к числу которых исключительно принадлежали милиционеры.

Чингильская победа, обеспечив от внутренней и внешней опасности Эриванскую губернию, открыла нам на значительное пространство турецкие области, чем с успехом и пользуется Эриванский отряд.

Он снова ищет встречи с неприятелем и сначала двигается к Сурб-Оганесу и далее по долине Ефрата, а впоследствии производит наступательные движения за Алладаг по направлению к Вану; но нигде не встречает неприятеля. Между тем по рассказам лазутчиков Селим-паша, командуя вновь сформированным Ванским корпусом, храбрится, пока русские далеко, но по мере сближения с нами теряется и отступает.

Движения Эриванского отряда в долину Ефрата и к Вану были полезны в том отношении, что через это держались в повиновении как ближайшие, так и отдаленные курды. Страх, внушенный присутствием наших войск, более на них действовал, нежели подкуп деньгами и подарками.

Чтобы действовать против них успешно, достаточна сила оружия, соединенная с нашей властью и справедливостью. Может быть, такого рода действия Эриванского отряда побудили к восстанию Большого Курдистана под начальством Эзданшира. Притом этот отряд, действуя на главном караванном сообщении Эрзерума, мог сильно влиять на торговые дела Персии с Турцией, а пожалуй и всего Востока, — о чем в прошлую кампанию не раз возбуждалась самая деятельная переписка. [27]

Из всего этого следует вывести то заключение, что чем Эриванский отряд будет самостоятельнее в своих действиях, тем будет это полезнее для общего хода дел. Мысль моя об этом более определительно выражена в 4-й главе этой части, при общем обзоре военных действий в Азиатской Турции.

Ахалцыхский отряд, состоящий под начальством генерал-лейтенанта Ковалевского и почти равняющийся силой Эриванскому отряду, не отличался уже тою деятельностью, как этот последний.

Совершив в конце мая движение в Аджарию, для наказания жителей этой горной страны за хищничества и разбои в наших пределах, генерал Ковалевский ограничивался наступательными движениями на самое незначительное расстояние по направлению к Арда-гану. Неприятель, действовавший против Ахалцыхского отряда, был не велик числом и состоял преимущественно из башибузуков и редифа или пешего ополчения; а потому для наших наступательных действий, кроме трудности дороги, не встречалось препятствий. Но генерал Ковалевский, не получа приказаний действовать наступательно, — сам не добивался этого. В Ахалцыхском уезде в продолжение всего года происходили небольшие хищничества и разбои, производимые преимущественно аджарцами. Даже Боржомское ущелье было небезопасно от них.

Гурийский отряд находился в самом неблагоприятном положении сравнительно с другими отрядами, действующими на турецкой границе. Его войскам угрожала опасность не только от неприятеля со стороны Батума и Кабулет, а равно с моря, наполненного англо-французскими и турецкими судами, но и от тех миазмов, которые гнездятся в болотах, образуемых Рионом и реками, в него впадающими. Притом продовольствие людей и лошадей было сравнительно затруднительнее, по причине дурного состояния дорог и малого числа покосных и пастбищных мест.

В Гурии и Мингрелии, считая в том числе гарнизоны Редута и Поти, до мая находилось 11 батальонов, 5 сотен казаков, 16 орудий и более 40 сотен милиции. С прибытием туда батальона куринцев из Александрополя, двух батальонов белостокцев из Ахалцыха и 3 черноморских батальонов с 4 орудиями из Сухума и других абхазских укреплений, оставленных нами, хотя силы значительно увеличились, но положение края не улучшилось.

Гурия и Мингрелия были постоянно тревожимы то со стороны Кабулетского санджака, то со стороны моря. Даже зимою, когда после сражений под Башкадыкларом и Ахалцыхом на всей турецкой границе было покойно, в Гурии происходили частые тревоги и перестрелки, [28] — и доходило до таких дел, как в январе месяце у Чахатского моста.

Этот край не успокоился даже и после поражения турок 27-го мая на Негоитских высотах и совершенного разбития 4-го июня главных неприятельских сил, под начальством Селима-паши, в укрепленном лагере на Чолоке.

Счастливым победителем турок здесь, как в прошлом году под Суплисом, был тот же тифлисский военный губернатор князь Андронников, который был командующим Гурийским и Ахалцыхским отрядами, или, правильнее сказать, был начальником войск в Гурии, Мингрелии, Имеретии и Ахалцыхском уезде.

Вот некоторые подробности Чолокского сражения и предшествовавших ему обстоятельств.

Селим-паша, пользуясь не столько малочисленностью, сколько разобщенным положением наших войск, по причине сильного разлития рек и испорченности дорог, со всем своим корпусом вторгается из Кабулетского санджака в Гурию и, заняв уездный город Озургеты, двигает несколько тысяч вперед на селение Лачхуты. но этот неприятельский отряд, встретившись на Негоигских высотах с нашими войсками, бывшими под начальством подполковника князя Эристова, претерпевает поражение и рассеивается.

Селим-паша, озадаченный разбитием своего авангарда и получив сведение о наступлении с главными силами князя Андроникова, с поспешностью и в беспорядке оставляет Озургеты и занимает укрепленную позицию за Чолоком. Под его начальством находилось 20 батальонов пехоты при 12 орудиях и 11 тысяч кавалерии и милиции.

Наши войска атакуют неприятеля в следующем порядке:

На правом нашем фланге, где происходил самый упорный и кровавый бой, действуют под начальством генерал-майоров Майделя и Бруннера: два батальона куринцев, Литовский полк и два батальона брестцев с горной № 1 батареей кавказской гренадерской бригады.

Против центра неприятельской позиции действует под прикрытием одного батальона Белостокского полка легкая № 1 батарея 13-й артиллерийской бригады. В некотором расстоянии за этой батареей находится резерв, состоящий из двух батальонов брестцев и двух горных орудий, введенный в бой при конце сражения. Тут же сосредоточена была Гурийская и Имеретинская конная милиция, оказавшаяся особенно полезною во время преследования разбитого неприятеля.

На нашем левом фланге действовала одна только пешая Гурийская милиция. Она первая была послана в атаку с целью отвлечения внимания неприятеля от левого фланга, на который готовилось главное [29] нападение, — что и вполне было достигнуто, потому что, с поражением неприятельского левого фланга, последовало общее бегство турок.

Три укрепленных лагеря со всем имуществом, 13 орудий, 35 знамен и значков, а также множество разного оружия, — были трофеями победителей.

Несмотря на такую решительную победу, Гурия с Мингрелией не долго оставались в покое. С сентября начались беспокойства как от аджарцев и кабулетцев, так и со стороны абхазцев, волнуемых турецкими эмиссарами и сопределенными с ними горцами.

А тут примешивалась огромная болезненность в войсках, что происходило от держания их на местности гнилой, болотистой и переполненной миазмами, тогда как беречь эти местность не было никакой надобности и пользы. С объявлением войны туркам, мы должны были тотчас оставить болотистые прибрежья Черного моря и сосредоточить наши силы, если не на Цхенис-Цхале, то не далее Тихура.

Между тем мы не исполнили этого не только в 1854 году, когда, с появлением англо-французского флота на Черном море, утратилось всякое значение этого моря для нас, но ошибочно действовали в 1855 году, в особенности со времени высадки Омера-паши.

Вместо того, чтобы пехоту с артиллерией Гурийского отряда держать сосредоточенно, если не за Цхенис-Цхале, то не далее Тихура, она распределяется таким образом: 4 батальона с 6 орудиями в Гурии на Чахатаурских высотах; 2 1/2 батальона с 2 орудиями охраняют пути из Редут-Кале; 11 батальонов, и при том слабых, располагаются по частям по левому берегу Ингура.

От такого раздробления наших главных сил произошло то, что мы, не удержав неприятеля на Ингуре, с огромной потерей в людях должны были спешить за Цхенис-Цхале на пункт общего соединения, бросая и сожигая наши продовольственные и военные запасы и только благодаря разлитью рек и испорченности дорог от дождей, начавшихся с первой половины ноября, были спасены от совершенного поражения.

Между тем если бы начальник Гурийского отряда, предоставив защиту Гурии и Мингрелии народному ополчению с прибавлением Имеретинской и других милиций, а с регулярной пехотой и артиллерией ждал бы в совокупности за Цхенис-Цхале или Тихуром. то без сомнения Омер-паша со своим корпусом не вышел бы из болот Мингрелии, погибнув в ней от голода, пуль и штыков. Тогда и нашим войскам не пришлось бы по причине уничтожения магазинов нуждаться в продовольствии и приобретать хлеб по неслыханно дорогим ценам. [30]

Надеюсь, что в будущем мы будем более осмотрительны в наших действиях в Гурии и Мингрелии, и что система ведения там войны будет сообразна с местностию, хотя бы например подходящею под очерк, изложенный мною в 4-й главе этой части.

Стараться нужно избегать назначения главных начальников из туземцев, то есть грузин, имеретин, гурийцев, которые ради дружбы, родства может быть и ради других причин, а может быть и безнамеренно, будут действовать во вред общей пользе.

Александрополь и Карсская область в 1856 году.

Встретив по-братски Новый год в селении Кара-Клис, у командира Тверского драгунского полка, полковника Тихоцкого, моего старого знакомого, я, по прибытии в Александрополь, остановился в том доме, где жил князь Бебутов.

Кажется, в городе и крепости не произошло перемен. Тот же огромный снег и сильные морозы, которые были и в зимы 1853 и 1854 годов; кажется, те же знакомые лица, только все живет скромнее, выглядывает мрачнее.

Отправился на ближайшие возвышения, чтобы посмотреть на Арпа-чай — и там оставалось все без изменения. Дошел до «Холма Чести». названного так после Башкадыкларского сражении, потому что туг хоронились все, павшие на поле брани, офицеры, и те же тихие могилы покрывали его; только число крестов и памятников значительно увеличилось. Мир праху вашему, доблестные воины. Да не коснется стопа врага вашего мирного жилища.

На третьи сутки после моего приезда в Александрополь я отправился в Карс. Путь был санный и пролегал, до горы Ягны, по местам знакомым и нашей славы. В Пирвали, Хадживали и Визанкеве были этапные пункты и переменялись лошади. Снегу было достаточно, и он хрустел под полозьями от мороза свыше 15 градусов. Дорога была гладкая, и только между Визанкевом и Карсом, на расстоянии семнадцати верст, по причине каменистого грунта, неровная.

Карс лежит на возвышенном правом берегу Карс-чая, текущего здесь в скалистых, высоких берегах. Эта крепость окружена высокою, каменною зубчатою с башнями стеною, и в нее иначе нельзя въехать, как через сводчатые ворота. Улицы узкие, кривые, [31] грязные, обставленные большею частью каменными, двухэтажными домиками. с нависшими над вами балконами, с которых вас подчас и обольют разною нечистотою. Нужно было сделать более двух десятков поворотов, пока я добрался до дома, в котором жил начальник области, полковник Лорис-Меликов.

В нижнем этаже были конюшни или, как называли их наши солдаты — «буйволятники», наполненные лошадьми Лорис-Меликова, казачьими и милиционерскими, составляющими его конвой. Чтобы добраться до второго этажа, нужно было подняться по крутой, узкой лестнице. Чтобы дойти до жилых комнат, в которых помешался правитель области, нужно было пройти несколько холодных, темных дорбазов, в роде наших сеней.

Да и комнаты, занимаемые правителем области, не могли считаться теплыми, светлыми, красивыми. Они были без печей, низки, с высокими порогами, безобразными каминами, с неровным и дырявым полом. Окна в них были тусклы, малы, разной формы и величины; будучи же обращены на небольшие дворы, застроенные другими постройками, пропускали через себя мало света. А так как дом, занимаемый Лорис-Меликовым, без сомнения принадлежал к лучшим домам Карса, то можете судить об остальных строениях этого города. А ведь в Карсе сосредоточивалось не только военное управление столь важною пограничною крепостью, но и администрация всего Карсского пашалыка... При этом нужно взять во внимание, что в Карсе совершалась значительная торговая деятельность.

Отвесная скала, в сажен 10—15 высотою, верхняя плоскость которой, имеющая с четверть квадратной версты пространства, увенчанная стеною с казематированными пороховыми погребами, казармами, батареями. вооруженными орудиями, составляла Карсскую цитадель. Всходить и въезжать верхом на эту скалу можно только с одной южной стороны, да в противуположной, по каменным ступеням, можно спускаться к Карс-чаю за воюю.

Цитадель, как равно и город, окружены высотами: с северо-востока находящимися по правую сторону Карс-чая — Карадагскими; с северо-запада — возвышающимися по левую сторону этой реки Чакмахскими; с запада или от Саганлугского хребта — Шарахскими. Все эти высоты сравнительно ниже той скалы, на которой построена цитадель; но Карадахские высоты выше Чакмахских и Шарахских.

До взятия Карса эти высоты были укреплены сильных профилей редутами, люнетами и другими отдельными сомкнутыми укреплениями и были вооружены в совокупности более чем ста больших калибров орудиями, сильно обстреливающими перекрестно впереди лежащую местность. Такая система правильно расположенных и сильно [32] вооруженных укреплений, на которую по беспечности или самонадеянности, нами не было обращено надлежащего внимания, повела к неудачному штурму, соединенному с огромною потерею. Беспечность или самонадеянность наша высказалась тем, что войска, штурмовавшие Карс 17-го сентября 1855 года, не имели с собою ни штурмовых лестниц, ни фашин; а потому не могли перейти через рвы и влезть на стены отдельных укреплений, построенных на Шарахских и Чакмахских высотах

Окрестности Карса совершенно безлесны, и не только не видно садов, но и отдельно стоящих деревьев; есть каменистые места, в особенности по берегам Карс-чая. Несмотря на это, земля весьма плодородна и производит огромное количество пшеницы и ячменя. Не только тридцатитысячный турецкий корпус продовольствовался на счет Карсского пашалыка, но не было недостатка в хлебе и зерновом фураже в продолжение всей зимы для наших войск, расположенных в Карсе и Владикарсе, числительность которых доходила до восьми тысяч человек и до двухсот лошадей.

Продовольствие этих войск и расположенных в Ардагане лежало на жителях санджаков: Кагызманского, Пасинского, Ольтинского, Гельского, Ардаганского, Чалдырского, Заришадского. Они обязаны были доставлять, пропорционально своему населению, определенное количество хлеба, ячменя, сена, соломы и топлива, а равно давать необходимые перевозочные средства. От такой «бахры или подати» были избавлены входившие в состав Карсской области Шурагельский и Тахтинский санджаки, как сильно пострадавшие от воины, здесь производившейся в продолжение двух лет. Раскладка и взимание «бахры» производились через санджаковые меджелисы, под надзором наших офицеров, и ни разу не случилось терпеть в чем-либо недостатка, или прибегать к понудительным мерам.

Как эти сведения, так равно о Кагызмане и разрушении Карсской цитадели, на что (как упомянуто выше) главнокомандующий обращал особенное внимание, я почерпнул от правителя области и его помощника, надворного советника Булатова (Фокион Евстафьевич Булатов был в семидесятых годах елисаветпольским губернатором. В настоящее же время, находясь в отставке, проживает в Петербурге или в своем имении, близ Ставрополя. — М.О.), с которым я пробеседовал до глубокой ночи. Лорис-Меликов сначала недоумевал, почему главнокомандующий обращает особенное внимание на Кагызман, но потом, как бы припоминая, высказался, что, может быть, Николай Николаевич опасается вторжения по этому направлению Ванского корпуса. [33]

— Сколько мне известно, этот путь возможен только для партизанского набега, а не для движения артиллерии.

— Совершенно согласен, но неприятель, если захочет, то может потревожить нас.

— Может, но только не зимою, и во всяком случае только небольшим числом войск, в роде того набега, которым тревожат горцы наши станицы и укрепления.

— Но все-таки он может обеспокоить нас.

— Да разве мы не можем подвергаться более сильнейшим тревогам со стороны Саганлуга и Ардагана?

— Еще бы. От Саганлуга и Ардагана мы постоянно ожидаем неприятеля, а потому находимся во всегдашней готовности принять его... Путь же через Кагызман, хотя и трудно доступный, но все-таки возможный для прохода неприятеля, а потому главнокомандующий и желает обратить на него наше внимание, сказал Лорис-Меликов, смотря исподлобья и хитро улыбаясь.

Его улыбка говорила, что он вполне доволен приведенным им аргументом.

На другой день я отправился во Владикарс, отстоящий в верстах пяти от Карса и состоящий из огромных землянок, в которых помещались роты, эскадроны, батареи. Во Владикарсе, построенном на месте аула Чавтлик-гая, помещались во время блокады Карса главнокомандующий с главною частью войск, а теперь были расположены Белевский и Тульский полки, с двенадцатью орудиями и небольшим числом казаков. Этими войсками занимался поочередно гарнизон в Карсе и охранялся покоренный край.

Добрый, простой, но больной генерал-майор Фетисов был командующим войсками. Командирами же полков были: Белевского — полковник Неелов, тот самый, по болезни которого я командовал полком под Кюрюкдаром; Тульского же — только что назначенный и еще не окончивший прием полка, полковник Булгаков. Последний был вполне достойный человек, и за свою доброту и заботливость о вверенной ему части пал жертвою тифа.

Помещение для войск хотя было просторное, но нельзя сказать, чтобы теплое, сухое; а потому воздух в землянках был густой, спертый... Зародыш цинги и тифа уже таился в слабых, сырых организмах и для полного своего развития ждал только наступления более теплого времени. Подвижной госпиталь, хорошо построенный, снабженный с избытком всем необходимым для содержания и продовольствия больных, хотя не был переполнен больными, но в нем оставалось немного не занятых мест. Одним словом, состояние [34] войск, во Владикарсе расположенных, хотя было незавидное, но и не было отчаянное.

Переночевав у генерала Фетисова, я рано утром отправился в Ардаган на санях с конвоем, состоящим из двадцати пяти милиционеров. Путь лежал мимо Карса и тех огромных могил, где схоронены были многие сотни людей, погибших, во время блокады этой крепости, от голода, пуль, ядер, штыков; проехал у подножия Карадаха, через вал, составлявший передовой оплот Карса, и имевший около трехсот верст протяжения; перерезал дорогу, ведущую из Визанкева и возле Мелик-Кева, переправился в брод через Карс-чай.

Дорога от Мелик-Кева до Мараги, на расстоянии более тридцати верст, незаметно поднималась на хребет Гедук, отделяющий притоки Карс-чая от верхней Куры. Эта дорога проходила между санджаками Заришадским и Гельским, названным так по множеству озер, в нем находящихся. На пути лежали небольшие селения: Инджа-су Джалаус и Джалаус-Эйляси. Вправо в санджаке Заришадском не видно было никакого населения; влево же, в Гельском санджаке, напротив, виднелось множество сел, преимущественно же зимовников курдов.

По мере приближения к Мараге и подъема на Гедук, становилось холоднее, а ветер крепчал и поднимал с земли легкий снег который обратился в страшную метель. Сопровождавшие меня милиционеры кутались в бурки и, молча окружив мои сани, медленно подвигались вперед: нежные их лошади ежились, вертелись, сани вязли в снегу, а упряжные лошади беспрестанно сбивались с дороги.

Такое путешествие продолжалось около получаса, когда сани опрокинулись и я с двумя милиционерами, ехавшими правее меня, исчез. Падение мое хотя было быстрое, но не опасное и продолжительное, потому что я слышал явственно раздававшиеся крики милиционеров и чаще всего повторяемые слова: «Алла и яман». Осмотревшись, оказалось, что я попал в котловину, в которой было затишье, а потому я предположил укрыть в ней от метели сани с лошадьми и весь мой татарский эскорт. Обрекогносцировав местность, оказалось. что есть спуск там, где дорога делает поворот вправо, а потому свести лошадей с санями не составляло особенного труда.

Прождав часа полтора в этой котловине и когда ветер стих, а метель унялась, я с повеселевшими милиционерами отправился в дальнейший путь. Дорога от Мараги пролегала по более населенной, живописной местности. Кроме частых селений, окруженных небольшими садами, здесь начали появляться отдельные рощицы, а возле селения [35] Гюллюверды зачернелся сосновый бор. раскинутый по обеим сторонам дороги.

В Ардаган я въехал при лунном свете и остановился в квартире подполковника Кульгачева, того самого, который своей артиллерией громил турок в Башкадыкларском и Кюрюкдарском сражениях. Он был начальником Ардаганского и Чалдырского санджаков и имел в своем распоряжении два батальона, две сотни казаков и шесть орудий, размещенных в Ардагане.

Этот город, расположенный по обе стороны Куры, протекающей здесь широкою долиною и в низменных берегах, не обращал на себя внимания ни постройками, ни своими укреплениями. Цитадель ничтожна и не представляла особенных препятствий к овладению ею; городская же ограда, состоявшая из отдельных каменных стенок и земляных укреплений, и того менее могла служить препятствием.

На другой день я поднялся вверх по Куре верст на пятнадцать и доезжал до того места, где она, протекая в скалистых берегах. поворачивает на юг, в Гельский санджак, в котором и берет свое начало. Огромная долина, находящаяся впереди Ардагана, покрыта многими селениями и богата своею производительностью.

От Ардагана до Ахалкалак путь лежал через Зурзане, Чалдырский хребет, Карзах и Вачианы До селения Зурзане, более чем на двадцативерстном расстоянии, дорога пролегала по нагорному правому берегу Куры, где местность гориста и изрезана частыми и глубокими оврагами. На этом расстоянии встречаются места, поросшие лесом, преимущественно лиственным, но есть и сосновые рощи.

От Зурзане до Карзаха дорога несколько уклоняется от Куры и проходит между этою рекою и Хозяпинским озером. Тут же, на этом свыше двадцативерстном расстоянии, нужно переваливаться через высокий с крутыми спусками Чалдырский хребет, названный так по имени озера, вправо от дороги лежащего или, наоборот, право, не знаю. Здесь кстати заметить, что почти пятидесятиверстное пространство, между Ардаганом и Карзахом, весьма трудно для движения отрядов, при которых будет находиться полевая артиллерия или колесный обоз. По этой дороге следует исключительно двигаться на вьюках. Не менее удобна в этом отношении и другая дорога от Карзаха на Сухару, Чалдыр-Керпи, Камбет и Займ или Мелик-Кев.

Но за то от Карзаха через Вачианы до Ахалкалак дорога совершенно ровная, и я с быстротою прокатил при лунном свете это двадцати пятиверстное расстояние; только снег хрустел под полозьями от сильного мороза, да фырканье лошадей и пар, столбом от них поднимавшийся, когда я остановился перед квартирой барона [36] Унгерн-Штернберга, подтверждали быстроту езды Генерал Унгерн-Штернберг, командующий войсками в Ахалкалакском участке, был тот самый, имя которого столь часто повторялось при блокаде Карса.

Из Ахалкалак в Александрополь я проехал тоже по прекрасной санной дороге и при морозе не менее пятнадцати градусов. Из этого оказывается, что предпринятое мною путешествие по параллелограмму около четырех сот верст было совершено по пространству, изобильному снегом, и при холоде не менее пятнадцати градусов по Реомюру. И где же такая суровая зима? между сорока и сорока двумя градусами северной широты; следовательно, на семь градусов южнее Одессы и в два раза ближе к экватору, нежели Москва.

Незнакомые с топографическим положением Александрополя и Карсского пашалыка сомнительно покачают годовою и, пожалуй, не поверят, чтобы зима была там равносильна московской. Но для знакомого с космографией и кому известно, что и под экватором, например, на Квито, холоднее, нежели на Панаме, тот не будет удивляться столь суровой зиме в Александропольском уезде и Карсском пашалыке, если будет знать, что это пространство возвышается над поверхностью моря от четырех до пяти тысяч футов.

Карсская область до заключения мира и пребывание в Александрополе в октябре.

По возвращении в Александрополь, я написал самое подробное письмо к начальнику штаба о состоянии войск в Карсской области и сведениях о неприятеле, причем не мог не выразить моих опасений на счет цинги и тифа. Этим моим письмом главнокомандующий остался очень доволен, как я узнал об этом от генерала Хрулева, вскоре прибывшего в Александрополь.

Все ждали с нетерпением Степана Александровича; каждый желал его поскорей видеть, как героя при отбитии штурма от Севастополя. Но как обыкновенно бывает в таких случаях, когда разгоряченное воображение, не встречая чего-нибудь особенно поразительного, быстро охлаждается, так было и с генералом Хрулевым.

Наружность Хрулева не была бы лишена некоторой представительности, если бы он сам не уродовал себя. Хотя он был довольно высокого роста, но, будучи сутуловат и ходя всегда в старом, [37] засаленном пальто, не мог обращать внимания своею стройностью; манеры же его, по природе угловатые, от этого его костюма казались еще более мешковатыми. Лицо его, не лишенное некоторой приятности, безобразилось тем, что он имел привычку красить волосы и усы. Непонятно, отчего старость так часто боится седых волос, натуральная белизна которых более естественна и подходяща к летам, нежели искусственная чернота.

Не заметно было и нравственного порядка в образе жизни Хрулева. Он окружил себя молодыми людьми, с ним прибывшими, с которыми, живя в одном доме, проводил время за картами, в оргиях и вакхических увлечениях. Жаль, что такой неустрашимый на поле брани человек, которым он показал себя, например, 6 июня, был столь мало энергичный во время мира администратор. Впрочем на недостатки и слабости таких людей, как Хрулев, следует смотреть более снисходительно, и помнить, какую пользу могут приносить с таким непоколебимым и неустрашимым характером люди во время войны.

Но о войне не думали, а говорили о мире, и все внимание было обращено на Париж и на императора французов, который ворочал в то время всей дипломатией.

Март месяц приходил к концу, потеплело, снег начал быстро таять и в то время, когда под Севастополем уже готовились празднества о мире, у нас в Азиатской Турции довершалось разрушение Карсской цитадели, и выводились из Владикарса зимовавшие там войска. Первое совершалось во вред неприятеля, с которым мы до сего времени воевали; последнее же делалось для спасения наших войск, потому, что предвиделось, то и случилось с ними. Владикарс превратился в место заразы тифа и цинги.

Еще с наступлением марта, начались получаться из Владикарса самые неблагоприятные сведения о здоровье расположенных войск, и, несмотря на то, что огромные транспорты больных отправлялись оттуда в Александрополь в тамошний подвижной госпиталь, лазареты были переполнены ими.

Так как, но моему мнению, все заключалось в землянках, а потому, чтобы искоренить зародыш болезни, необходимо было разрушить Владикарс и вывести войска в палатки. Для приведения этого в исполнение, необходимы были энергические меры. По совещании с Степаном Александровичем я отправился сам во Владикарс, где тиф был в полном разгуле. Кроме других, жертвою этой болезни сделался Булгаков, командир Тульского полка; Неелов тоже был отвезен больным в Александрополь.

Первым моим делом по прибытии во Владикарс было вывести [38] здоровых людей из землянок в палатки и перевести всех больных в Александрополь. Но эта последняя забота, несмотря на усиленные перевозочные средства, не могла быть окончена ранее десяти дней, как по расстоянию, отделяющему Карс от Александрополя, так и огромному числу больных, доходившему до 1.500 человек.

Одновременно с выводом войск в палатки было прступлено к разрушению Владикарсских землянок. Эго было сделано с тою целию, чтобы иметь не только дрова для варения пищи, но и для костров, необходимых для обогревания по ночам, которые были довольно холодны, а на рассвете мороз доходил до пяти градусов.

Пока разрушались землянки и перевозились больные, болезненность в войсках значительно уменьшилась. Когда же лагерь был переведен на возвышенное место версты на две ближе к Карсу, то тиф совершенно прекратился, и нижние чины ожили, повеселели. Следовательно, если бы, согласно моему предложению, на которое не последовало разрешения из Тифлиса, войска, расположенные во Владикарсе, были выведены из землянок в палатки хотя месяцем ранее, то тиф не успел бы развиться столь сильно. Мое убеждение, что зимняя стоянка войск в палатках здоровее землянок, было основано на опыте зимних экспедиций в Чечне, где отряды проводили по нескольку месяцев в палатках, но не болели тифом.

В апреле и до нас дошла весть официальным путем о мире. Начались дипломатические сношения. Из Эрзерума приехал в Тифлис Саид-паша: от нас поехал в Эрзерум к муширу Измаилу-паше, тому самому, который действовал против нас на Дунае, полковник Лорис-Меликов.

Вместе с переговорами о передаче Карса и Карсской области, возникли разного рода недоразумения. Турецкое правительство выражало свое придирчивое неудовольствие на разрушение Карсской цитадели, и что окончательное ее разрушение как бы последовало по заключении Парижского мира. На самом же деле, последние взрывы, потрясшие эту твердыню Азиатской Турции, были произведены не после заключения этого мира, но несколькими днями ранее, когда получено было об этом известие у нас. К устранению возникших недоразумений не мало содействовал Ф.Е. Булатов разумным, логичным изложением дела, как владеющий хорошо турецким языком, во время пребывания с Лорис-Меликовым в Эрзеруме.

Такие придирки отстрочили отбытие наших войск из Карсской области до июня, когда наконец прибыл в Карс Измаил-паша с двумя батальонами, двумя эскадронами и четырьмя орудиями.

Роскошный обед в нашем лагере на Карс-чае у Мелик-Ква, на котором присутствовал Измаил-паша с другими пашами и со всем [39] штабом, и пир, продолжавшийся до полуночи, завершил наше пребывание в Азиатской Турции. Не знаю, как в душе, но на деле турки с нами братски чокались и, несмотря на запрет Магомета, преисправно поглощали искристое шампанское.

По возвращении наших войск из Карсской области, Тульский и Белевский полки примкнули к прочим полкам 18-ой пехотной дивизии, уже стоявшим лагерем возле Александрополя. Сводная драгунская бригада, а именно Тверской и Новороссийский драгунские полки были расположены на Лорийской степи, богатой покосными и пастбищными местами. Все же кавказские войска, бывшие в составе Александропольского корпуса, были спущены в свои штаб-квартиры.

Такое расположение полков 18-ой дивизии, как не имеющих постоянных квартир, было выгодно в том отношении. что в Александрополе имелись значительные продовольственные запасы, тогда как во многих пунктах Закавказского края, по несостоятельности подрядчика Тамамшева, оказывался недостаток в продовольствии. Между тем расположение 18-ой пехотной дивизии возле Александрополя было небесполезно и для самой крепости, в которой некоторые из верков и разные постройки далеко не были окончены.

Следовательно, для деятельности моей было много занятий, не только по значительному числу наличных войск, но и потому, что нужно было заканчивать дела и сводить счеты за все время прошлой войны. Кроме того, приходилось сноситься по разным предметам с турецкими властями. И вся ответственность лежала на мне, потому что генерал Хрулев, удалившись сначала в Гамзачеман, для пользования тамошними минеральными водами, вскоре уехал в Тифлис. Но при помощи такого энергичного и деятельного дежурного штаб-офицера, каким был подполковник Девель (Позволяю себе очертить славную кавказскую деятельность моего глубоко уважаемого и чтимого сослуживца, после 1856 года. Во время покорения Восточного Кавказа Федор Данилович за устройство моста через Аварское Койсу у Сагритло награждается орденом Св. Георгия 4 степени с производством затем в полковники и назначается командиром Самурского пехотного полка. В 1865 году производится в генерал-майоры, а через девять лет получает чин генерал-лейтенанта и назначается начальником 39 пехотной дивизии. Участвуя с этой дивизией в последней Турецкой войне, он украшается Георгием 3 степени и брильянтовой шпагой. В последние же годы своего служения на Кавказе генерал Девель был командиром 1-го Кавказского армейского корпуса. Он умер в 1866 году членом Алекс. комитета о раненых. Несмотря на несколько тяжелых ран и 67-летний возраст, Федор Данилович был до конца своей жизни тем же энергичным деятелем и громоносно увлекательным рассказчиком, каким он был например на пиру, данном на Карс-чае в 1856 году. — М. О.), все совершилось без промедления [40] и успешно. В октябре, штаб действующего на кавказско-турецкой границе корпуса прекратил свои действия.

В заключение я вменяю себе в обязанность упомянуть об одном святом деле, по моей инициативе приведенном в исполнение.

В Александрополе, между городом и крепостью того же названия, находится возвышенность, которая еще до войны была избрана местом для кладбища. Но до 1853 года эта возвышенность пестрелась преимущественно плоскими, из разноцветного камня памятниками, с надписями армянскими или грузинскими, и только изредка возвышались пирамидальные памятники с русскими надписями, указывавшими на место вечного успокоения военного или гражданского чиновника, служившего в этом городе. Теперь же, наоборот, возвышающиеся на этом кладбище разных форм памятники с русскими надписями берут совершенный перевес над плоскими призматическими памятниками с армянскими или грузинскими надписями. Отдельный же песчаный холм, находящийся на южной оконечности кладбища и известный ныне под именем Холма чести, на котором до войны не было ни одной могилы, в 1856 году весь был изрыт ими.

И кто из жителей-христиан не знает этого холма, а некоторые из них даже не расскажут любопытному приезжему имена и подвиги покоящихся на нем? Кому из служивших в действовавшем на турецкой границе корпусе не памятен «Холм чести», как место вечного покоя некоторых храбрых начальников, товарищей, а может быть и друзей-сослуживцев, павших и запечатлевших своего кровию поля Баяндура, Башкадыклара, Кюрюкдара и Карса?

1-го сентября 1856 года в 9 часов утра, по западную сторону «Холма чести» происходило богослужение в присутствии всех наличных генералов, штаб и обер-офицеров, при известном числе нижних чинов войск, бывших в то время в Александрополе. Это моление совершалось по убиенным воинам на поле чести и славы в минувшую войну в Азиатской Турции.

1-е сентября было избрано не потому, чтобы этот день был памятен каким-либо особенным событием, совершившимся во время бывшей войны; но 1-е сентября было последним днем пребывания в Александрополе войск действовавшего на турецкой границе корпуса, которые на расставанье пожелали отдать последний долг усопшим их братиям. На другой день эти войска, после трехлетних боевых подвигов, должны были разойтись на назначенные им зимовые квартиры.

По окончании панихиды, была заявлена мною следующая мысль: собрать денежную сумму посредством посильного со стороны каждого приношения, и если таким образом составившаяся сумма достигнет [41] известной цифры, то тогда главную часть обратить на сооружение образа, на котором вырезать имена и фамилии всех убитых и умерших от ран генералов и офицеров, а из процентов другой части делать расходы на панихиды, ежегодно совершаемые на «Холме чести» в дни сражений Баяндурского, Башкадыкларского, Кюрюкдар-ского, а также штурма Карса. Если же собранная сумма будет не велика, то отложить сооружение образа и совершать одни только панихиды по всем убиенным, с поминанием имени всех генералов и офицеров, павших смертью в означенных сражениях.

Это предложение было изложено в письмах, разосланных от меня но всем отдельным начальникам частей, участвовавших в действовавшем на кавказско-турецкой границе корпусе.

В этих письмах, кроме главной прописанной мысли было прибавлено, что ценность образа будет зависеть от величины суммы, составившейся от подписки, что на образе будут изображения Николая Чудотворца, Георгия Победоносца и Архангела Михаила; что образ постоянно будет находиться в крепостной Александропольской церкви и только в дни сражений 24 июля, 17 сентября, а также 2 и 19 ноября, при совершении панихид, будет выноситься на «Холм чести»; что перед образом должна постоянно теплиться лампада, или гореть свеча; что все деньги должны препровождаться к александропольскому коменданту, которому на этот предмет выдана шнуровая книга за подписью наличных генералов, бывших в то время в Александрополе.

Для того же, чтобы при поминании во время панихид священник Александропольской крепости мог знать имена генералов, штаб и обер-офицеров убитых или умерших от ран в сражениях Баяндурском, Башкадыкларском и Кюрюкдарском, а также при штурме Карса, начальники частей обязаны были доставить именные списки к александропольскому коменданту.

Это святое дело имело самые благие последствия. В короткое время поступило от разных мест и лиц 748 р. Из них 700 рублей отправлено в приказ общественного призрения, а остальные деньги оставлены при Александропольской церкви.

Не будет лишним и обременительным для читателя, если я представлю несколько кратких некрологов покоящихся на «Холме чести» моих сослуживцев и знакомых.

Начну со старшего, Петра Петровича Ковалевского (Его братья: Евграф Петрович был министром народного просвещения, а Егор Петрович — генералом горных инженеров, путешественник по Востоку и литератор. — М. О.), начавшего [42] службу на Кавказе в 1814 году полковником и командиром артиллерийской бригады. С того времени Петр Петрович в чине генерал-майора, был начальником правого фланга Кавказской линии, а по удалении с Кавказа, был бригадным командиром 13 пехотной дивизии, с которой высадившись в Сухум-ле Каи по прибытии с Виленским полком в Ахалцых, был там командующим войсками. С производством в 1854 году в генерал-лейтенанты, был назначен начальником 13 пехотной дивизии, с полками которой и находился в составе главного Александропольского корпуса под начальством главнокомандующего Муравьева. При штурме Карса, предводительствуя одной из главных колонн, направленных на укрепления на Шорахских высотах. был смертельно ранен.

Командир Тверского драгунского полка, генерал-майор Куколевский, прибывший на Кавказ в 1854 году, вместе с Новороссийским полком в составе сводно-драгунской бригады под начальством графа Нирода. Достигнув почетного звания командира полка через честную долговременную службу и точное знание кавалерийского строя, как отличный ездок, и притом будучи хорошим администратором, а как оказалось наделе, то и храбрым офицером, а потому вверенный его командованию полк был в хорошем состоянии не только в хозяйственном, но и в боевом отношении.. Лучшим доказательством храбрости Куколевского служит блистательная атака, произведенная Тверским полком в начале Кюрюкдарского сражения. Пережив эту славную атаку, под градом пуль и ядер, в которой многие из подчиненных Куколевского были перебиты и переранены, он был убит во время блокады Карса в таком деле под Чавтлик-гая, где было произведено с десяток орудийных из крепости выстрелов.

Командир Виленского полка, полковник Шликевич, храбро павший впереди охотников вверенного ему полка, штурмовавших Шорахские укрепления. Служебная деятельность Шликевича, до назначения его полковым командиром в 1853 году, была кавказская борьба.

Командир Кавказской гренадерской артиллерийской бригады полковник Москалев, убитый под Карсом в то время, когда принял начальство над войсками, составлявшими штурмующую колонну генерала Майделя, после того как этот генерал, полковник Серебряков (командир Мингрельского полка) и полковник Ганецкий (командир Ряжского полка) должны были за ранами оставить поле сражения, последовательно передавая один другому начальство над колонной.

Командир Кавказского стрелкового батальона, полковник Лузанов, убитый во время штурма Шорахских высот. Этот штаб-офицер, [43] пощаженный смертию в Башкадыкларском и Кюрюкдарском сражениях был тоже старый кавказский слуга.

Генерального штаба подполковник Свечин и капитан Радич — оба мои товарища по мундиру, умершие от ран: первый от ушиба головы при падении с лошади в Баяндурском сражении; последний — при штурме Карса.

Ширванского пехотного полка, командир батальона, майор Дьяконов, умерший после ампутации ноги, перебитой ядром в Башкадыкларском сражении.

Лейб-Эриванского гренадерского полка батальонный командир, майор Турчановский, убитый тоже в Башкадыкларском сражении, во время штурма высот четырьмя батальонами гренадер, на которых был расположен правый фланг турок, и с занятием которых, как ключа позиции, решена эта славная победа.

Останавливаясь на этом некрологе потому, что в таком случае пришлось бы еще упомянуть более чем о двадцати лицах, скажу только о братьях Аксеновых, вместе с другими покоящихся на «Холме чести». Аксеновы, ротные командиры Кавказского саперного батальона, были убиты при штурме Шорахских укреплений 17 сентября 1853 года, т.е. во время самонадеянно неблагоразумного штурма Карса, предпринятого главнокомандующим Муравьевым.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Записки М. Я. Ольшевского. Кавказ с 1841 по 1866 г. // Русская старина, № 9. 1894