ОЛЬШЕВСКИЙ М. Я.

КАВКАЗ С 1841 ПО 1866 ГОД

(См. «Русскую Старину» 1894 года, февраль)

Предисловие.

До сего времени рассказ мой касался собственно Кавказской линии и преимущественно ее левого фланга. Теперь я переношусь в Грузию и на границу нашу с Азиатской Турцией.

Первые две главы будут заключать в себе: описание дороги от Грозной до Тифлиса и один очерк этого города, в кратковременное мое пребывание в нем. Содержанием же следующих трех глав будет: переезд мой от Тифлиса до Озургет и проезд по турецкой границе от Гурии до Александраполя. Переезд этот совершается мною быстро; менее чем в месяц я объезжаю все это пространство.

В остальных затем пяти главах будет описываться пребывание мое в Александраполе и действия наших войск в Азиатской Турции с октября 1853 по февраль 1855 года.

В этой части описываются происшествия, случившиеся с небольшим в продолжение одного года, тогда как первая часть заключает в себе семилетний, а вторая — четырехлетний период времени. Но за то все, что рассказывается в этой части, разнообразнее и по пространству, которое я проехал, и важнее по событиям, совершившимся в этот краткий период времени.

Там я вращался исключительно между кавказскими горцами, описывая окружающую их природу, их обычаи, нравы и борьбу за [64] свою независимость и свободу с нашими войсками. Теперь же я буду описывать местность, образ жизни, нравы и обычаи не только грузин, но и других жителей Закавказья. Вместо же черкесов, чеченцев и дагестанцев являются турки, поражаемые нами под Баш-Кадыкляром и на полях Кюрюк-дара.

Прощание с Грозной. Дорога от этой крепости до Тифлиса.

15-го сентября 1853 года, тогдашний начальник левого фланга Кавказской линии генерал Александр Евстафьевич Врангель, во время обыкновенной утренней прогулки, подъехав к раскрытому окну, возле которого я занимался, поспешно сошел с лошади. В руках у него была бумага.

— Вас требуют в Тифлис, и очень экстренно... Вот письмо, только что мною полученное, проговорил он, видимо недовольный, подавая мне письмо. Оно было от начальника главного штаба и содержало предписание главнокомандующего о немедленном отправлении меня в Тифлис.

— Мне очень неприятно, что я должен с вами так неожиданно и скоро расстаться. — Я человек новый и мало знаю край. — Но я не смею этому противиться; тем более, что это может быть согласно и с вашим желанием.

Все это произнесено было Александром Евстафьевичем скороговоркой, и последние слова сопровождались хотя приятной улыбкой, по проглядывало и подозрение.

Я, поблагодарив генерала Врангеля за такой лестный и тем более непритворный отзыв, старался его уверить, что требование меня в Тифлис столь же неожиданно для меня, как и для него.

Прочитав письмо, я был встревожен и терялся в догадках, какая причина столь экстренного требования и какое мне готовится назначение.

В главном штабе мне служить не хотелось. Пусть там служат те, которые любят поинтриговать, лишний раз поклониться, да льстиво выражаться. От первого я был далек, на последнее неспособен. В первые минуты, я готов был отказаться от поездки в Тифлис и остаться по-прежнему в Грозной.

Зачем я поеду в Тифлис, когда мне и здесь хорошо. Я здесь совершенно покоен и счастлив. Мое честолюбие удовлетворяется [65] часто получаемыми наградами. Мое самолюбие вполне удовлетворяется моим положением и хорошими отношениями к моему начальнику. Он сам высказался в желании продолжать службу со мною. А с ним служить приятно. Он вежлив, честен, благороден, правда, иногда бывает вспыльчив и раздражителен. Пойду к нему и попрошу его, чтобы он написал в Тифлис о необходимости меня оставить в Грозной.

Но мои дальнейшие рассуждения и думы были прерваны, и совершенно кстати, приходом Бакланова. Он с производством в генералы за зимнюю экспедицию на Мичике жил в Грозной. как состоящий при начальнике левого фланга.

— Что ты такой встревоженный? Не случилось ли что-нибудь? — спросил он.

— Меня требуют в Тифлис.

— И прекрасно, поезжай с Богом. — Мы тебя проводим, как следует добрым друзьям.

— Да вот видишь что, отвечал я со вздохом.

— Что сердечко болит; обабился, опутался сетями любви.

— Что за вздор ты говоришь, Яков Петрович. Мне просто не хочется служить в главном штабе.

— Да почему же и в главном штабе? Тебя могут послать на турецкую границу.

Эти слова Бакланова мгновенно успокоили и изменили намерение мое идти к Врангелю. — Что и желать лучшего. Если же не назначат на турецкую границу, то буду проситься снова в Грозную. о чем предупрежу и Александра Евстафьевича, чтобы он написал в таком роде письмо к начальнику главного штаба.

Накануне моего отъезда, генерал Врангель, с бокалом в руках, еще раз выразил душевное сожаление, что расстается со мною, и очень будет рад, если я возвращусь в Грозную опять продолжать с ним службу.

Выезд мой, кроме конвоя из грозненских казаков, сопровождался моими товарищами-сослуживцами до ст. Алхан-юртовской,отстоящей в двенадцати верстах от Грозной. Здесь на кургане, возвышающемся возле дороги была приготовлена закуска и стояла огромная батарея бутылок.

Много было выпито. Много было высказано взаимных, задушевных, непритворных пожеланий. С гордою уверенностью могу сказать, что здесь между провожавшими меня не было моих недругов да и мало оставалось их в то время в Грозной, а потому тем грустнее и тяжелее было расставанье и прощанье с нею. [66]

От Грозной до Владикавказа можно были в то время проехать по двум направлениям.

Один путь, почтовый, по которому выдавались прогоны проезжающим между этими двумя пунктами, пролегал на Николаевский мост через Наур, Моздок и Екатериноград; откуда через станицы Владикавказского полка. Пришибскую, Котляревскую, Александровскую, Урухскую, Ардонскую и Архонскую доходил до Владикавказа. По этому направлению считалось от Грозной до Екатеринограда 140, да от этой станицы до Владикавказа 103 версты.

Другой путь, по которому считалось всего только 102 версты, прилегал по Сунженской линии, чрез станицы Алхан-юртовскую, Самашкинскую, еще не вполне обстроенные, Михайловскую и Слепцовскую, а также укрепление Назран и пост Камбилеевский, в которых пунктах и производилась перепряжка.

Дорога на этом расстоянии была довольно ровная и хорошая. Только между аулом Эльдырханом и Назраном, на протяжении пяти верст, было два крутых спуска, и нужно было несколько раз переезжать Сунжу и Назран.

Этот последний путь в то время не был почтовый, а проезжающие возились по открытым листам на казачьих и солдатских лошадях, хотя по неопределенной, но свыше прогонной, плате. Так, например, от Назрана до Владикавказа ездили на артельных лошадях расположенных там войск, и платилось за каждую лошадь по рублю серебром, тогда как расстояние между этим пунктом было не более 23 верст. Следовательно, платилось вдвое против прогонов.

Притом, чтобы проехать без задержки, нужно было посылать открытое известие, за сутки вперед, о заготовлении лошадей. В противном же случае приходилось ждать в каждой станице по нескольку часов, пока соберутся лошади.

И никто не имел права претендовать или заявлять свое неудовольствие на такую медленность, тем более на станицы Алхан-юртовскую и Самашкинскую, которые по льготному времени обязаны были исполнять гоньбу по делам службы, только до полка относящуюся. Но жители охотнее провозили посторонних проезжающих, нежели своих, потому что от первых они получали если не более, то хотя прогоны по положению, тогда как последние наделяли их только бранью да побоями.

Так как о моем проезде по Сунженской линии было послано открытое известие, а потому я не встретил нигде задержки.

Тройка лошадей и небольшой конвой, от 4 до 6 казаков, были везде готовы.

Несмотря на то, что, пробыв около часа в ст. Слепцовской, у начальника [67] Сунженский линии, полковника Мезенцова, того самого, который, командуя Алексапольским полком, был убит под Севастополем, я приехал во Владикавказ не позже полуночи и остановился в единственной, можно сказать, в то время порядочной гостинице Лебедева. Здесь же был клуб, где проводило время за картами и в танцах небольшое владикавказское военное общество.

Через Владикавказ я проезжал в первый раз, — а потому мне было не только желательно ознакомиться с этою крепостью, возникшею более восьмидесяти лет тому назад, но и видеть некоторых моих знакомых. Не побывать у Опочинина, который из командира батареи готовился быть на место Веревкина командиром Тенгинского полка, значило навлечь его неудовольствие; да после этого не кажись на прекрасные глаза его жены Бабале, которая хотя и доживала третий десяток, но в обожателях недостатка не имела. Хотелось видеться с Кемфортом, тогдашним командиром Навагинского полка, моим знакомым еще с экспедиции 1844 года, когда он был бригадным адъютантом у Лабинцева. Неловко было не представиться и начальнику округа барону Вревскому, с которым я был не только старый знакомый, но и носил с ним один мундир генерального штаба. По этим убеждениям, я остался в Владикавказе на следующие сутки.

Владикавказская крепость с форштадтом по обороне и вооружению находилась в плохом состоянии. Самую крепость, в которой были дома начальника округа и коменданта, часть госпиталя и гаупвахту с арестантской, всегда переполненной арестантами, преимущественно из азиат, — окружал невысокий и заросший травою земляной вал, вооруженный несколькими разнокалиберными крепостными орудиями на старых разваливающихся лафетах, поставленных большею частью на сгнивших платформах. Со стороны Кавказского хребта или с юго-востока примыкал осетинский аул, — пристанище разных плутов и мошенников из осетин и назрановцев.

Форштадт состоял из домов офицеров, чиновников и купцов, мещан, женатых солдат. Между крепостью и Тереком, почти на середине форштадта, находились храм Божий, довольно большой бульвар, общественный сад и гостиный двор, наполненный разными житейскими, первой потребности, товарами. Впрочем, было несколько лавок с красным или панским товаром. Побогаче лавки были те. которые принадлежали первостатейным купцам Владикавказа, Лебедевым и Поповым. Улицы хотя были большею частью мощеные, но так дурно что предпочиталось, даже в большую грязь, ходить пешком в длинных сапогах, или ездить верхом А грязь, по временам непроходимая, в особенности на площадях, по причине частых [68] дождей, считалась как бы необходимою принадлежностию Владикавказа.

В то время, все описанное находилось на правом берегу шумящего и здесь Терека, через который перекинут был старый мост с тет-де-поном. На левом же берегу Терека не было в то время ни станицы, теперь (Читатель если будет встречать в моих записках слова: «теперь» и «в настоящее время», то он должен помнить, что это относится до 1865 г., когда я уехал с Кавказа и после которого я не быль уже в этом крае) широко раскинувшейся, ни штаб-квартир Тенгинского полка, саперного батальона и легкой батареи, не мало украшающих ныне Владикавказ. Станица начала устраиваться в 1850 году; штаб-квартиры же устроились окончательно только в 1857 году.

Нельзя сказать, чтобы в описываемое время владикавказские жители пользовались тишиною и спокойствием. То в лесу, когда пойдут за дровами, подстрелят кого-нибудь, то нападут на запоздавшего проезжающего, то угонят с пастьбы несколько лошадей или быков. Иной раз в темную или ненастную ночь, раздавались выстрелы и самой крепости, а иной раз совершались в ней хищничества и даже убийства.

Хотя все это совершалось мирными назрановцами, осетинами и кабардинцами, которых иногда и уличали в преступлении, но большею частью сваливалось на чеченцев, неповинных в этом ни душой, ни телом.

Виною этому была наша беспечность и дурной полицейский присмотр, несмотря на то, что караулов было много, а часовые встречались на каждом шагу. Главное — не было надлежащего присмотра за осетинским аулом, притоном, в то время, воров и мошенников.

Из Владикавказа я выехал очень рано, исполнив все, как желал. В то время не было шоссе до поста Редантского. На этом восьмиверстном расстоянии дорога пролегала по чернозему и вязкой глине, которая от дождей, часто перепадающих, была трудно проезжею.

От Реданта, занятого небольшим числом пехоты и казаков, начиналось природное волнообразное шоссе. Песчано-известковые горы. поросшие в низменных частях преимущественно чинаром, дубом, ясенью, кизылом, боярышником, а на вершинах небольшими соснами и елями, — были первыми предгориями. Балта, отстоящая от Владикавказа в четырнадцати верстах, была первая станция, населенная преимущественно женатыми нижними чинами путей сообщения. Здесь же было пребывание и дистанционного начальника.

Проехав от Балты восемь верст по дороге, проходящей над самым Тереком, укрепленным беспрестанными дамбами, горы расходятся. [69] На песчаной и каменистой равнине находилось Джераховское укрепление, то самое, куда намеревался проникнуть Шамиль из Галашек в 1852 году. Оно было выстроено из камня четырехугольником, с казематированными стенами, фланкируемыми башнями. В нем находилось несколько рот пехоты, и оно было хорошо вооружено. Название свое получило от ущелья и общества, против которого находилось.

Джерахи — небольшое общество чеченского происхождения, состояло из нескольких аулов, в десяток сакель каждый. По Джераховскому ущелью против укрепления разрабатывалась вьючная дорога, по которой можно было обойти назрановцев, галашевцев и кистов. Но эта дорога, стоившая большого труда, была мало полезна, потому что от частых земляных обвалов и разрушений после дождей была трудно проходима.

От Джераховского укрепления до станции Казбек на расстоянии двадцати шести верст дорога проходит глубоким ущельем. На этом расстоянии ничего не видно, кроме узкой полосы неба, да гор, сначала шиферных, потом гнейсовых и гранитных, покрытых тощею древесною растительностью. По временам мелькнет белая шапка гиганта Кавказа — Казбека, или покажется снегом покрытая одна из его соседок. Иначе и не может быть, потому что дорога вьется змеей по течению Терека, ревущего, пенящегося, обдающего вас брызгами, вертящего огромные каменья и обращающего в щепы попадающие в него деревья.

Страшен всеразрушающий Терек, в особенности в Дарьяльском ущелье, но и страшна здесь дорога для непривычного к горам путешественника, а тем более, если он совершает это путешествие с семейством, в тяжелом экипаже. Его сердце беспрестанно ёкает от страшных толчков по камням, и он находится в постоянной тревоге от опасения за свой экипаж. Его дыхание постоянно захватывается при частых спусках. А тут кричит жена и плачут дети от опасности попасть в страшный Терек, потому что колеса едва не касаются окраины дороги, в том случае, если нужно дать место едущему на встречу путнику; а и того хуже если встретишься с транспортом повозок и с вереницей вьючных верблюдов. Того и смотри. что спихнут в беснующийся Терек. А тут смотришь – висит целая скала, как бы прилипнувшая к другой большой скале, по величине в сравнении с которой она — ничто. Хотя она в таком висячем положении находится сотни, а может быть тысячи лет, но, проезжая мимо ее, невольно думаешь, ну что,если она обрушится в тот момент, когда проезжаешь. И невольно отворачиваешься или закрываешь от страха и волнения глаза. [70]

К довершению ужаса путешественника, набежали темные тучи, разразилась сильная гроза. Ущелье в огне, страшные удары грома не умолкают, потому что эхо вторит им; полились целые реки с отвесов с камнем и песком. Терек заревел еще страшнее и начал выступать из берегов. Но темные тучи пронеслись, гром и молния прекратились, дождь перестал, а с ним перестали катиться с гранитных отвесов камни, увлекаемые потоками дождевой воды. Терек хотя продолжает бесноваться. но не выступает из берегов. Устрашенный путник успокаивается и рад-радехонек, чго доезжает до станции Казбек, не зная того, что еще большие страхи грозят ему впереди.

Чтобы добраться от Джераховского укрепления до Дарьяльского ущелья, нужно было проехать казачий пикет на камне, станцию Ларс и переправиться по мосту через Терек на правую его сторону.

Казачий пикет, находившийся в трех верстах от Джераха и в пяти от Ларса, замечателен был тем что выставлялся на высоком камне и был единственный на всем пространстве от Реданта. Не понимаю его назначения. Если он существовал для охранении проезжающих от хищников, то почему занимался один только этот пункт. Если же он существовал для подания помощи проезжающим, например в случае порчи экипажа, то для этой цели не лишним было бы иметь почаще посты на таком действительно опасном пространстве.

Ларс состоял из грязной почтовой станции, ветхого небольшого дома для проезжающих, таких же казарм для одной роты проходящих команд и арестантов, а также нескольких грязных избушек и землянок, в которых помещались женатые нижние чины промышляющие... да трудно сказать, чем они занимались и существовали. При въезде в Ларс возвышалось каменной стеной с башнями и отверстиями для окон жилище бывшего здесь осетинского владетеля.

На шестой версте от Ларса. был переброшен каменный красивый, но непрочный, как оказалось на деле, мост. Он был выстроен в 1840 году тем же инженером, который строил мосты Николаевский и Шелкозаводский; только на этот раз зодчество его было непрочно. Мост, не простояв и двух лет, обрушился, а с ним рухнулась и слава строителя. Сколько помнится, говорили, что мост провалился оттого, что правый его устой был устроен на наносном грунте.

Теперь, в продолжение более десяти лет, сообщение производится через Терек по незатейливому деревянному мосту, выстроенному в нескольких саженях ниже от обрушившегося каменного. Сверх [71] того, вместо грязной почтовой станции и ветхого дома для проезжающих в самом Ларсе, возвышается, в трех верстах от него, новый почтовый дом, в таком же стиле, как все другие почтовые станции между Владикавказом и Тифлисом.

За этим мостом начинается Дарьяльское ущелье, получившее это свое название, по легенде грузин, от злого духа, здесь обитавшего. На четвертой версте от моста находилось Дарьяльское укрепление. Оно было выстроено продолговатым четвероугольником на две роты с бойницами, фланкируемое небольшими башнями и вооруженное двумя орудиями.

От Дарьяльского укрепления начинается уже жизнь Закавказья. Тут же возле самого укрепления являются «духаны или лавочки», в которых продается кислое бурдючное кахетинское вино, сухой, ржавый балык. заплесневевшая икра, всегда черствые чуреки и грязные лаваши; есть тут сардинки и даже стеариновые свечи. Тут же была и застава с шлахбаумом. До 1853 года эта застава существовала с тою целию, чтобы не подрывался откуп Ставропольской губернии подвозом спирта и вина из-за Кавказа. Теперь же эта застава существовала единственно в смысле собирания денег за проезд по шоссе.

Проехав две, три версты от Дарьяльского укрепления, вы видите вправо Казбек во всем его величии и то ущелье, но которому скатывались с него огромные завалы. Тут же немного впереди на небольшой площадке пестреются десятка два каменных сакель. Это осетинское селение Гулеты, получившее свое название от ущелья, или наоборот ущелье от селения, — наверное не знаю.

Немного далее вы видите,в том месте, где Терек суживается, огромный камень, о который расшибаются его яростные, пенящиеся волны. На этот камень переброшены с обоих берегов Терека по два бревна, — по которым производилось опасное и только свойственное горным жителям сообщение. Но если этот страшно колеблющийся переход над пучиной сносился или разрушался взбешенным Тереком, то гулетцы сообщались с соседними селениями по горным тропам, по которым они пробирались с такою же неустрашимостию, как и по импровизованному ими мосту.

Завалов с Казбека по Гулетскому ущелью не было с 1841 года. Они ожидались несколько раз после того: в особенности этим опасением были проникнуты и гулетские жители, и начальство в 1855 году, так что, на случай падения завала и прекращения сообщения, приказано было пробить горную тропу. Эту тропу и теперь можно видеть, она начинается тотчас по переезде небольшого моста, находящегося в саженях двухстах от Дарьяльского укрепления, и высоко поднимается против Гулетского ущелья. [72]

Однако завала не было не только тогда, но, сколько мне известно, и по настоящее время. Между тем завалы с Казбека до 1844 года падали периодически через 7 — 10 лет, и последний из них был огромной величины. Рассказывают, что ложе Терека ниже его на некоторое время обнажилось и видели трепещущую рыбу, тогда как выше лежащее пространство высоко покрылось водою.

Гулеты погибли прежде всего. Впрочем, Гулеты подвергались затоплению и от небольших завалов; но только этому разрушению подвергались одни пустые дома потому, что жители, привычные по признакам узнавать обрушение завала, за несколько дней до его падения, уходили и увозили с собой все свое небольшое имущество По падении же завала, приходили опять на залитое и разрушенное водою место, и снова поселялись, зная, что они покойно проживут семилетие, если не более, несмотря на то, что их местожительство, столь опасное, мало представляло удобств к жизни. Столь дорога человеку привязанность к родным полям, а тем более горцу, где так мало земли удобной для хлебопашества или для пастьбы скота.

Много было рассуждений относительно прекращения завалов с Казбека по Гулетскому ущелью. В шестидесятых годах было совершено восхождение на Казбек академика Абиха, с целию исследовать причины прекращения периодических падений их; но только мне не известно, чем эти ученые исследования окончились.

Не доезжая до станции Казбек версты две, находится «Бешеная балка». Много инженеров ломало головы, думая о том, как бы устранить природные препятствия и разрушения, производимые этой балкой несколько раз в году. Много рабочих рук затрачивается ежегодно на исправление производимых ею разрушений и устройство через нее сообщения.

Вот в чем заключаются непреодолимые препятствия, представляемые «Бешеной балкой». Во время не столько продолжительного, сколько проливного дождя, выпадавшего на тех песчаных и каменистых скалах, откуда она берет свое начало, песок и камень, сдвинутые потоками воды со скал и с верховьев самой балки, не только запружают ее, но по быстроте движения все ниспровергают и разрушают.

Не раз случалось с проезжающими, что они должны были или возвращаться в Ларс, или, в ожидании успокоения «Бешеной балки», располагаться бивуаком, и потом с порчею экипажа и даже с опасностию жизни при помощи осетин и их веревок совершать переправу, разумеется, не даром; ждать же прибытия рабочих от войск и устройства переезда через балку вам пришлось бы сутки, другие.

С 1860 года через «Бешеную балку» перекинут красивый мост [73] американской системы, однако и он не вполне обеспечивает постоянное сообщение. Если во время бешенства балки не повредится мост, то она что-нибудь попортит в устоях и берегах.

Одновременно с мостом от «Бешеной балки», если ехать в Ларс, устроено зигзагами хорошее шоссе Прежде же шел довольно крутой, почти прямой спуск с версту длиною.

Этот спуск мне хорошо памятен в 1857 году, когда лошади начали нести мой тарантас, в то время, когда спал с колеса тормоз. Если бы не впадина. куда попало колесо тарантаса, свернув с дороги, то быть ему вместе с ямщиком-татарином и тройкой лошадей в дребезги разбитым и поглощенным бешеным Тереком. Впадина, в которую врезался тарантас колесами, отстояла от высокого обрыва сажени на полторы не более. Я же, выскочивший из тарантаса, по крику моего человека в момент спадения тормоза с колеса, получил сильный ушиб ступни правой ноги. Хотя удар был столь силен, что сапог лопнул в нескольких местах, но, к счастию моему, последствий от ушиба никаких не было.

Еще перед «Бешеной балкой», конец Дарьяльского ущелья, потому что громадные утесы начинают раздвигаться, не доезжая до нее версты за две. По переезде через «Бешеную балку»,Терек, как у Казбека, так и выше до Коби, течет довольно покойно и преимущественно по широкой долине; да и самые горы менее отвесны и высоки. Древесная растительность здесь почти прекращается. Изредка растущие сосна, ель и лоза не велики, тощи, тонки. Сеемые здесь на небольших клочках земли озимая пшеница и ячмень едва поспевают. Покосных мест немного, да и те находятся на крутых покатостях.

Несмотря на это, население, состоящее из осетин-христиан, довольно частое. Полагаю, до двенадцати селений находится на двадцативерстном расстоянии между Казбеком и Коби. Правда, все эти селения небольшие и весьма бедные. Стены домов сложены из камня, преимущественно на извести, с плоскими земляными крышами. Рогатого скота весьма мало, да и тот не велик; лошадей и овец еще менее; но коз сравнительно более. Жители промышляют перевозкой провианта и других тяжестей, на своих небольших двухколесных повозках, запрягаемых одним волом.

В Казбеке, Коби и Сионе имеются небольшие красивенькие церкви. Несмотря на это, живущие здесь осетины не могут считаться хорошими христианами. Полагаю. что в этом отношении они не далеко опередили своих соплеменников тагаурцев, аллагирцев, куртатинцев и дигорцев. Те обмусульманились, а эти утопают в грубом невежестве, несмотря на то, что принимаются многие меры к утверждению тех и других в догматах христианской религии. [74]

Впрочем, не одна религия различает описываемых мною осетин от тагаурцев, аллагирцев, куртатинцев и дигорцев. Первые бедны по природе тех мест, на которых они живут. но с которыми они наверное не расстались бы, если бы им предложили несравненно лучшие места; не расстались бы по привычке, а главное, что здесь находятся могилы их отцов и прадедов. Вторые богаты лесами, полями, пастбищами. Они живут преимущественно большими аулами в деревянных хорошо обстроенных саклях. У них много хлеба, сена, скота — лошадей, овец. Одеваются они тоже в черкески. папахи, наговицы и чевяки; но какая разница в одежде тех и других! Ездят они на хороших лошадях и в богатом оружии. тогда как у первых если имеется несколько лошадок, то не для езды верхом, а для запряжки в двухколесную повозку; об оружии же разве думают только одни зажиточные или влиятельные люди.

Да и эти последние разве могут равняться между собою. Вот для сравнения два нашей службы штаб-офицера.

Один был уроженец описываемой горной Осетии, силившийся доказать, но безуспешно, что начиная от Дарьяльского ущелья и белоснежной шапки Казбека он единственный владетель всех его предгорий. Правда, он имел некоторое сходство с Казбеком по колоссальному росту и толстоте своей, сравнительно с другими людьми. Но ведь это был в полном смысле грубый невежа. Другой тагаурец был приятен, обходителен, вежлив. Могут сказать, что это исключение; могут указать даже на то, что он воспитывался в корпусе. Согласен, но такого исключения не могло быть между горными осетинами по их грубости, одичалости их самих и окружающей природы.

Однако я, сравнивая одноплеменников, живущих на разных местностях, отвлекся от прямого пути. В трех верстах от селения Казбека, нужно проехать по мосту через Черную речку. Она протекает по ущелью, по которому пролегает другая дорога через Кавказский хребет. Эта дорога, проложенная в 1849 году, но теперь вовсе оставленная, направлялась через Буслачир, Григорьевское укрепление и по Гудамакарскому ущелью выходила на Пасанаур. По этой дороге я не ездил, но, как говорят, сообщение по ней труднее того пути, по которому я поведу за собой читателя.

На Буслачирском перевале такие же огромные спуски, подъемы и снеговые завалы, которые существуют на Квинамском перевале. Разница только в том, что на Квинамском перевале чаще приюты. Тут на таком же расстоянии Сион, Коби, Байдара, Кайшаур и Квишет, тогда как на Буслачирском перевале только Семенова сакля, Буслачир, да Георгиевское укрепление.

Переправившись по мосту через Черную речку, предстоит незаметный [75] подъем в гору между скалами, ничтожными сравнительно с Дарьяльским ущельем. До Сиона, находящегося на половине расстояния между Казбеком и Коби, кроме одного духана возле дороги нет жилья. Подъезжая к этому селению, расположенному живописно на довольно высокой горе, являются небольшие поля, засеваемые озимой пшеницей и ячменем.

По мере приближения к Сиону, вы видите сбегающих на дорогу мальчишек и ожидающих вашего прибытия, или бегущих к вам на встречу. Они все босоногие и большею частию в изодранных черкесках, под которыми вы не видите ни рубашек, ни исподнего платья. «Пожалуста, пожалуста», кричат они, простирая тощие руки.

Вы бросаете им медную, а пожалуй и серебряную монету, за которую возникает возня и драка.

С другой стороны селения вас встречает новая толпа таких же оборванцев с теми же криками «пожалуста» и протягиваниями рук о милостыне. Не желая произвести новый раздор во вновь появившейся толпе нищих мальчишек, приказываете ямщику ехать поскорее. Однако вы проехали около полуверсты от селения, а мальчишки бегут за вашим экипажем, и по-прежнему слышите те же слова «пожалуста», но только произносимые прерывистыми от усталости голосами. Чтобы удовлетворить их и успокоить себя, вы останавливаетесь и их наделяете несколькими мелкими монетами.

От Сиона, на расстоянии восьми верст, поднимаетесь в гору по песчано-глинистой, каменистой почве. В версте от Коби крутой спуск, и вы выезжаете на довольно широкую долину с тремя ущельями. Прямо перед вами с громадными горами ущелье Байдары, по которому предстоит вам дальнейшее путешествие. Направо ущелье Терека, по которому он протекает, по получении своего начала с вечно снежных вершин Казбека. Левое ущелье, хотя тоже обставленное высокими горами, сравнительно ничтожное с двумя прочими. Здесь протекает небольшая безыменная, по крайней мере для меня, речка. Тут же находится источник кислой минеральной воды. Тут же выстроена впоследствии новая почтовая станция.

В Коби я приехал часа за два до солнечного заката. Но если бы приехал и позже, то это отнюдь не помешало бы моему дальнейшему путешествию В то время мне известно было по рассказам, а впоследствии я убедился на самом деле, что переезд от Коби до Кайшаура самое лучшее совершать по ночам, а и того лучше — на рассвете, когда не бывает завалов. Это весьма естественно. Снег и земля по ночам от мороза твердеют, тогда как днем, от солнечных лучей земля рыхлеет и с лежащим на ней тающим снегом обрушивается.

Начиная с августа по ноябрь и даже по декабрь, считается лучшим [76] временем для переезда через горы. Снегу мало, и дорога почти везде сухая, исправленная. Зато в прочие семь-восемь месяцев вы испытывали и подвергались в то время, когда я совершал первое мое путешествие через Кавказский хребет, — множеству таких затруднений и опасностей, которые в настоящее время не существуют. Вам угрожали страшные метели, вьюги, огромные завалы и до невероятия грязная, с огромными промоинами,выбоинами, зажорами дорога.

Случалось целые сутки употреблять на переезд двадцати верст от Коби до Квишета и платить десятки рублей за наем быков и осетин для перевоза вашего багажа: а перевозка экипажа доходила до сотни рублей. Целые недели проходили, что не было переезда через перевал, по причине метелей, завалов и расчистки их. Десятки проезжающих собирались в Коби и Кайшауре, претерпевая лишения от холодного, тесного помещения и недостатка в хорошем продовольствии. Дороговизна на самые необходимые, обыкновенные предметы потребности была страшная. Смотритель или сторож станции, а также жалкий духанщик брал с вас не втридорога, а сколько хотел.

Так было до 1857 года. Но с устройством частых хороших казарм и с помещением в них постоянных частей войск, обязанных наблюдать за исправным состоянием дороги и скорой расчисткой завалов, встречаемые проезжающими затруднения и опасности начали устраняться.

С открытием же в 1860 году шоссе. с точностию исследованного и с искусством устроенного инженер-подполковником Статковским, миновала и медленность в проезде. Теперь вы совершаете переезд от Коби до Зимомлет, почти равняющийся расстоянию от Коби до Кайшаура, в самое дурное время года, когда и огромный снег, и частые завалы, — самое большое в пять часов, а при хорошем состоянии дороги вас везет тройка лошадей с такой же скоростию, как по всякому другому шоссе Теперь если и случится большая метель, или упадет завал, то сообщение самое большее прекращается на сутки, другие, потому что имеется достаточное число постоянных рабочих рук.

С 1860 года проезжающие на станциях Кобийской, Гудаурской и Зимомлетской имеют теплое, просторное и даже с некоторою роскошью помещение Не голодали, потому что всегда находили, что съесть и выпить; не было произвола на необходимые потребности, потому что на них существовала такса. Могли посылать депеши в Тифлис и Ставрополь, потому что существовало телеграфное сообщение. И всем этим обязаны проезжающие наместнику. князю А.И. Барятинскому, который с настойчивостию следил за скорейшим устройством удобного [77] сообщения через Кавказский хребет и не жалел для этого ни средств, ни денег.

Сделав общий обзор Квинамскому перевалу, коснусь некоторых подробностей Проехав версты две по совершенно ровной дороге, начинается ущелье Байдары, обставленное на расстоянии четырех верст отвесными высокими скалами. По этому ущелью как прежде, так и теперь, пролегает дорога, с тою только разницею, что до 1860 года она состояла из беспрестанных каменистых крутых подъемом и спусков, тогда как теперь вы едете по гладкому проведенному частыми зигзагами шоссе. До 1857 года на этом расстоянии, кроме Байдарского приюта с жалким духаном, устроенного еще при Ермолове, другого жилья не было; теперь же находится четыре теплых каменных небольших казармы, в которых помещаются рабочие команды (По крайней мере так было в 1865 году, когда, оставляя Кавказ, я проезжал по Военно-Грузинской дороге в последний раз).

Байдарское ущелье в настоящее время единственное место, где бывают частые и большие снежные завалы, падающие на самую дорогу. В особенности огромны бывают завалы с утесов Кулагина и Майоршина, называемых с давнего времени так потому, что под одним из них погиб, если не ошибаюсь, купец Кулагин, а под другим погребена жена неизвестного майора, может быть отставного, а может быть и умершего.

Завалы в Байдарском ущелье бывают иногда столь огромны, что заваливают не только дорогу и Байдару, но перебрасываются на другой берег. Толщина снега бывает на дороге столь велика, что образуются в несколько сажен высоты снежные стены, пока рабочие дойдут до полотна дороги. Шириною завалы не бывают свыше 40-50 сажен. Они падают с такою неожиданностию и стремительностию, что если проезжаешь под ним в момент падения, то погибель неизбежна. Редкий год проходит, чтобы не было нескольких смертных случаев.

Много было употреблено инженерами усилий и было произведено ими самых точных и подробных изысканий, чтобы миновать Байдарские завалы, однако такого пути на этом пространстве не оказалось. Одно средство — устроить сводчатые галереи на тех местах, где падают завалы. Но какой прочности должны быть эти сооружения и каких огромных точных вычислений, основанных на продолжительных наблюдениях, потребуют они, чтобы могли противустоять массе снега и камней, падающих с высоты нескольких тысяч фут, с невообразимой быстротой и стремительностию. Существуют ли где-нибудь в Европе такие места? Кго не знает, что пробиваются [78] тоннели через горы? Ведь тоннель Кредо на Женево-Лионской дороге длиною около четырех верст. Замечательны также по своей длине тоннели между Ольтеном и Базелем, а также между Нови и Генуей. Ведь прокладывается тоннель под горою Фрежюс длиною более тринадцати верст (Этот тоннель окончен в 1866 году, с которого времени и производится беспрепятственное сообщение Савойи с Пьемонтом). Однако, сколько мне известно, не существуют сводчатые галереи против снежных завалов, тем более таких огромных, как Кулагин и Майоршин.

Да и где в Европе на такой высоте встречаются переезды через горы, как Квинамский перевал? Ведь он выше Монсениского и Симплонского перевалов почти на две тысячи футов. Следовательно, и существования таких страшных завалов на них не может быть. Да и самое образование ущелий не то. Разве в Альпах существуют такие громадные гранитные гиганты, которыми обставлено Дарьяльское ущелье, или существуют такие отвесы, которые возвышаются над Байдарой? В Альпах горы большею частью с отлогими покатостями. Оттого там так много глетчеров у подножия гор, тогда как на Кавказе глетчеры находятся только на вершинах хребтов, как, например, возле Казбека и в Осетии по близости Рачи. Ведь глетчеры могут образоваться только тогда, когда снег сползает с вершин гор по отлогим лощинам медленно, десятками лет, а может быть и веками. Но в Кавказском хребте таких гор нет или весьма мало, а потому вместо глетчеров весьма много завалов.

Однако, пора вперед, тем более, что до Тифлиса еще далеко. По переезде у Байдарского приюта через Байдару, тогда по жалкому деревянному, а теперь по прекрасному каменному мосту, дорога пролегала до Крестовой горы, хотя по ровному, но болотистому месту. Много труда стоило, до устройства шоссе, чтобы пробраться через это двухверстное пространство.

До устройства шоссе, дорога огибала Крестовую гору с юго-западной стороны у самого ее подножия, а потому проезжающие были подвержены завалам и с этой горы, получившей свое название от креста, здесь находящегося до перехода русских в Грузию, или нами поставленного — не знаю. Теперь же шоссе уклоняется в сторону, а потому проезжающие вовсе не обращают внимания на завалы, падающие с Крестовой горы.

Далее вы проезжаете по «Чертовой долине», названной так, вероятно, потому, что злой дух распоряжается здесь постоянно дующими сильными ветрами, в особенности опасными во время метелей.

Наконец вы достигаете Гуд-горы, прежде опасной и по крутому [79] продолжительному подъему, и по завалам. С проложением же шоссе гораздо ниже прежней дороги и с проведением в верхних частях Гуд-горы нарезов, параллельных дороге, завалы уже не беспокоят проезжающих, потому что они постепенно тают на нарезах, а если и обрушиваются, то перепрыгивают через дорогу в бездонную пропасть. Настоящий переезд под Гуд-горою если и страшен, то только для тех, у которых кружится голова, потому что дорога проходит по-прежнему над огромной пропастью. на дне которой шумит Арагва, берущая здесь невдалеке свое начало.

Сейчас за Гуд-горой находится Гудаурская станция, выстроенная одновременно с шоссе. С этой станции, окруженной с северо-востока такими же лишенными всякой растительности горами, как и местность, оставленная назади, виднеются на запад истоки Арагвы, пробегающей здесь в глубоком ущелье, на дне которого чернеются купы деревьев. На юг же круто вьются две дороги, и вдали виднеются несколько жилых мест, а еще далее — чернеется лес.

Одна из этих дорог, левая, есть та, по которой совершалось сообщение до 1860 года и по которой я ехал в первый раз в Грузию. Она была крута и камениста. Станция Кайшаур, отстоящая от Гуд-горы в шести верстах, была холодна, мала. Селение Кайшаур. состоящее с небольшим из десятка сакель, было бедно, грязно. Дорога от Кайшаура до Квишета на расстоянии пяти верст была местами до безобразия камениста или страшно грязна, вязка; в особенности был неприятен длинный, крутой спуск к самому Квишету, в гололедицу же он был крайне опасен. На нем случались частые происшествия. Между прочим рассказывают про генерала Хрещатицкого, что его карета, с парою волов, запряженных в дышло, полетела в кручу с полугоры, в то время, когда оторвалось от дышла несколько пар волов, впереди шедших.

Другая дорога, правая, вьющаяся змеей между несколькими казармами на расстоянии четырех верст, нисходит по крутому обрыву к Зимомлетам на Арагве. Здесь новая почтовая станция вместо Кайшаурской. От Зимомлет до Квишета проведено по правую сторону Арагвы новое шоссе.

Дальнейшее путешествие от Квишета через Пасанаур до Ананаура совершается по прежней без малейшего усовершенствования дороге. Живописные, хотя высокие, но не скалистые горы, между которыми течет шумящая но каменистому ложу чистая Арагва, покрыты смешанным лесом, преимущественно же лиственным. На открытых местах ближе к Арагве большею частью по крутым покатостям находятся пашни и поля, засеваемые исключительно пшеницей и ячменем. Между полями и лесом возвышаются частые грузинские селения. [80] Дома деревянные, некоторые в два этажа. с плоскими крышами. На полях пасется хотя не крупный, но здоровый и красивый рогатый скот, овцы и козы Есть также лошади, хотя небольшие и некрасивые, но сносные для верховой езды. Без верховой лошади и оружия не может обойтись ни один грузин. Он любит поджигитовать и пострелять. Одним словом, жизнь населения верхней Арагвы несравненно лучше и богаче осетин, живущих в горах.

Пасанаур, отстоящий от Зимомлет в двадцати, а от Квишета в шестнадцати верстах, в 1853 году был населен преимущественно солдатами, принадлежавшими к составу военно-рабочей роты. Тут же было местопребывание дистанционного начальника путей сообщения. Кроме вновь строящейся церкви, новой почтовой станции и дома начальника дистанции, в Пасанауре но было ничего замечательного. В полуверсте от этого селения находится Гудамакарское ущелье, по которому пролегала упоминаемая мною другая дорога на Семенову саклю, Буслачир и Георгиевское укрепление. В этом же ущелье, в версте от Пасанаура, находилось гудамакарское госпитальное отделение — место очень здоровое по своему расположению.

Селение Ананаур, отстоящее от Пасанаура тоже в двадцати верстах, населено исключительно грузинами. Оно замечательно по своему древнему храму. выстроенному на возвышении. Кроме того, его красит новая почтовая станция.

В двух верстах от Ананаура находилась штаб-квартира Кавказского линейного № 26 батальона. Тут же был небольшой поселок из женатых нижних чинов. Эта штаб квартира лишена многих удобств в хозяйственном отношении. Не было ни пастбищ, ни покосов; даже в воде ощущался большой недостаток, потому что небольшая речка, на которой она была построена, летом пересыхает, и вода в ней дурного качества. Река же Арагва от Ананаура далеко отходит от дороги к горам. Не знаю, какие соображения или расчет руководили того, кто избрал это место для штаб-квартиры батальона. Не лучше ли было расположить ее выше или ниже Ананаура на Арагве?

От Ананаура до Душета, на расстоянии четырнадцати верст и далее, на восемь верст за этот город, пролегает теперь хорошее шоссе, но только с крутыми заворотами. Это шоссе, открытое почти одновременно с шоссе через перевал, значительно ускорило переезд путешественников Прежняя дорога, пролегая по горам и вязкому глинистому грунту, была весьма тяжела и продолжительна.

Старая дорога проходила через самый город; шоссе же находится в стороне, что весьма не нравилось жителям, которые по этому случаю несколько раз обращались с просьбою и даже в злобе предсказывали, что сообщение по шоссе будет несравненно хуже прежней дороги. [81] Однако, убедившись в неосновательности своего предсказания, сложились и построили шоссе от города к станции. Теперь вы переезжаете страшно вязкие, по глинистому грунту во время дождя, Душетские горы в каких-нибудь два часа; тогда как до устройства шоссе на этот переезд нужно было употреблять втрое и более времени.

В 1853 году, после уездного города Душета, ничем не замечательного, кроме своей древности, следующая почтовая станция была Гартискарская, окруженная одними духанами. От этой станции направлялась дорога на Гори и далее на Кутаис. В 1860 году Гартискарская почтовая станция упразднена и переведена в Мцхет, а между Душетом и Мцхетом учреждена промежуточная станция Целканская, хотя выстроенная в открытом поле, но не лишенная некоторых удобств и даже роскоши.

Дорога от Целканской станции до Мцхета пролегает по Арагве, где эта река впадает в Куру. Она не может сравняться по живописности с проеханным пространством от Квишета до Душета, несмотря на то, что и на этом расстоянии часто встречаются красивые урочища, селения и развалины.

В восемнадцати верстах от Тифлиса, при слиянии Арагвы с Курою, находится Мцхет. В то время, когда Тифлис был ничтожной деревней, Мцхет, получивший свое название от одного из сыновей Картлоса — родоначальника Кертвелов (по легендам грузин), считался столицей Грузии. Не имея письменных данных, не могу сказать превосходил ли своим населением и красотой Мцхет в то время, когда он был столицей, настолько деревню Тифлис, насколько этот город превосходит настоящую деревню Мцхет. Однако, судя но окружающим развалинам огромных храмов, из коих один находится в самом Мцхете, а другой возвышается на левом берегу Арагвы и в котором служба происходит в день Покрова Пресвятой Богородицы, нужно полагать, что Мцхет в свое время был огромен и красив. Теперь же он состоит из нескольких каменных одноэтажных. с плоскими земляными крышами, домов, занятых по преимуществу духанами или грузинскими постоялыми дворами.

В версте от Мцхета перекинут через Куру красивый каменный с железными перилами мост, построенный князем Воронцовым. Тут же возле моста возвышается красивая почтовая станция, такой же архитектуры, как и все другие станции, находящиеся между Тифлисом и Владикавказом.

От Мцхета дорога пролегает по Куре и до Дигомского поля обставлена отвесными горами. Это семиверстное расстояние, по причине [82] частых каменьев, выбоин и глубоких ям от большой езды, составляет постоянно самую дурную часть дороги. Нельзя похвалить и шоссе по Дигомскому полю. Не знаю, по каким причинам не продолжено шоссе до Мцхета. Как бы оно дурно ни содержалось, но все-таки лучше было бы настоящего состояния дороги. Разумеется, это не делает чести губернскому тифлисскому начальству, что оно не обращает внимания на улучшение дороги.

Дигомское поле принадлежало аристократу грузинскому но происхождению и богатству, приобретенному им не всегда законными средствами, и на которого много плакалось немощных соседей за его насильственный захват земель. Это тот самый князь, который, действуя в 1855 году в Гурии и Имеретии против Омера-Паши, с сожжением Маранского провиантского магазина, возвысил цену на хлеб до громадной цифры.

Тифлис в сентябре 1853 года. Жизнь, нравы и обычаи грузин и армян.

Тифлис, будучи построен между горами, по обоим берегам Куры, невидим издали, с которой бы стороны к нему ни подъезжали.

С Дигомского поля, отстоящего от Тифлиса в девяти верстах, виднеются немецкая колония, получившая свое начало лет сорок тому назад, да предместья Куки и Авлабар. Куки построены на более открытой местности, Авлабар же находится на высоком левом берегу Куры.

Главную же и красивую часть города, где находятся Головинский проспект, Салалаки и другие лучшие улицы, закрывают Мта-Иминда и другие горы, образующие правый берег Куры. Однако, вы проехали Дигомское поле и еще несколько верст по самому берегу Куры, но кроме колонии ничего не видите: даже скрылись виденные вами до того Куки и Авлабар. Тифлис является перед вами как будто-бы заколдованным и убегает от вас или желает вас озадачить, как капризная красавица, своим неожиданным появлением.

Только беспрестанные духаны, частные сады, преимущественно засаженные виноградом, скрип множества встречающихся на дороге арб, крики, песни, а подчас и зурна веселящихся по садам и собравшихся [83] возле духанов грузин — указывают на близость богатого и населенного места.

Вот вы поднялись по довольно крутому подъему; перед вами «Духан слез», названный так потому, что в нем происходят последние прощанья с едущими в дальний и опасный путь за горы. Несмотря на то, что этот духан отстоит от лучшей части города не далее версты, а кроме красивой лаборатории и еще нескольких строений, да крутого оврага за горами, опять ничего не видите.

Переехав по мосту небольшую речку. протекающую в овраге, покрытом красивыми садами, и называемую, Верой вы опять начинаете подниматься в гору. Здесь ваше внимание невольно заинтересовывается стоящим у дороги огромным железным крестом. Он воздвигнут в память чудного спасения покойного императора Николая, когда, при выезде его из Тифлиса в 1837 году, лошади понесли, и хотя экипаж был опрокинут, но без дурных последствий для седоков — императора и графа Орлова.

Поднявшись на гору, перед вами предместие Вера. Улица, по которой вам приходится проезжать, не вполне обстроена. По сторонам часто встречаются пустыри или места, обнесенные заборами; много также кирпичных заводов.

Наконец вы обогнули глубокий овраг, ниспадающий до Куры, и оставили за собою Колючую балку, — приют бедности и разврата, — и перед вами прямая, широкая, обставленная красивыми двух и трех этажными зданиями улица. Длиною она более версты. По правую ее сторону широкий, уложенный плитою и обсаженный деревьями бульвар, наполненный гуляющими. Красивые экипажи, с сидящими в них в роскошных туалетах дамами, беспрестанно мелькают мимо вас. Это Головинский проспект, который для Тифлиса то же самое, что Невский проспект для Петербурга

Тифлис как по наружному своему виду, так и по внутренней своей жизни резко разделяется на две части. Все пространство, занятое им по обе стороны Куры: с правой от Веры до черты, проведенной от Михайловского моста через Эриванскую площадь до Ботанического сада, а с левой стороны от сада Муштаида до того же моста, — составляет новый город. Тут находятся Головинский и Салалакский проспекты, Вельяминовская и Ханская улицы. Александровская и Эриванская площади, на которых уже в 1853 году возвышались красивые дома и строились новые. Кроме того, проектировано много новых улиц которые покрыты были тогда садами, а в настоящее время обстроены двух и трехэтажными красивыми каменными домами.

Эта часть города начала устраиваться со времен Ермолова, когда [84] возникли многие казенные здания, к числу которых относится и дом главнокомандующего; в особенности же эта часть исключительно украсилась частными домами при Головине и князе Воронцове. Первый способствовал к украшению Головинского проспекта, имя которого он и носит; последний создал огромный на Эриванской площади караван-сарай, где помещается театр, и великолепный мост на Куре, называемый Михайловским.

Предместье же Куки, составляющее ныне лучшую часть Тифлиса по красоте и ровности своих построек, прямизне и шпроте своих улиц, в то время только-что проектированных, уподоблялось богатому селу или уездному городу, где между хижинами, покрытыми соломою, камышом и дранью, или пустырями, обнесенными забором, возвышались изредка каменные красивой архитектуры здания.

Весь остальной Тифлис лежащий к юго-востоку от описанного, за исключением Навтлуга, составлял до 1800 года настоящую столицу Грузии, когда со вступлением наших войск введено было там наше правление. Известно, что ото было сделано по просьбе царя Георгия XII, который с своим царством отдался под покровительство и защиту России от терзавших Грузию турок, персиян и лезгин. И действительно, Тифлис подвергался от них частым нападениям и разорениям. Еще в 1795 году он подвергся нападению персиян, и еще до сих пор в обычае у народа праздновать в первый день великого поста изгнание персиян из своей столицы.

В старом Тифлисе находится много обращающего на себя внимания, и было бы непростительно пройти молчанием о всем том, о чем буду говорить.

Сионский собор замечателен по своей древности, наружной архитектуре и внутренней живописи, возобновленной в 1850 году, известным нашим художником князем Гагариным. Нельзя сказать, чтобы собор отличался своей величиной или возвышался бы особенно над прочими строениями. Он, напротив, много теряет оттого, что углублен в землю. Чтобы войти в него. нужно спуститься по лестнице десятка в два ступеней (Кто из читателей пожелает иметь об этом храме более подробные сведения, советую прочесть статью покойного графа В. А. Соллогуба. Том V сочинений этого писателя. Стр. 372-385).

Метехский замок, построенный на скалистом левом берегу Куры, принадлежит к самым древним сооружениям грузинских царей. Ныне в нем содержатся арестанты и политические преступники. Замок вооружен орудиями, могущими обстреливать город по разным [85] направлениям. Из них производится салютационная пальба во всех торжественных случаях.

Караван-сарай замечательный по своей древности, огромности и бесчисленному множеству больших и малых лавок. До построения караван-сараев Тамамшева и Арцруни, в нем сосредоточивалась вся торговля оптовая и розничная. Теперь же в нем производится торговля разными мелкими товарами, преимущественно азиатскими и для простого народа. Уподобляясь в этом отношении нашему любому губернскому гостиному двору, он различается от него только тем, что рядом с продажею предметов первой потребности находятся и всякого рода ремесленные заведения. Тут вы найдете: портных, сапожников, башмачников, шапочников, седельников, столяров. паяльщиков, лудильщиков и разных других мастерств людей, произведения которых развешены в темных лавочках, снаружи открытых. Тут же найдете лавочки для утоления голода и жажды, с теми же произведениями, как и все прочие духаны, а именно: с кислым кахетинским вином, хранящимся в огромных бурдюках, всегда черствыми чуреками, грязными лавашами, ржавым балыком и с заплесневелой икрой, без которых существование грузина немыслимо.

Не менее замечательную и оригинальную особенность Тифлиса составляют бани, выстроенные над горячими серными источниками разных наименований. Есть бани Бебутовские, Меликовские, есть и казенные, выстроенные над самым горячим источником, температура которого по Реомюру достигает 32 градусов. Все бани сгруппированы между Метехой, Майданом и Кала или старою крепостию, на том месте, где находятся горячие источники, от которых и город получил свое название, потому что на татарском языке Тепли-су значит — горячая вода.

Тифлисские бани разнятся от наших русских устройством, одинаковой степенью температуры, во всякое время дня и года, и способом в них мытья. Банщики преимущественно персиане, — не только с особенным искусством, умеющие обдавать вас мылом и тереть, но если желаете, то помнут ваши члены и прогуляются на корточках по разным направлениям вашего тела.

Бани для женского пола среднего грузинского сословия составляют высшее развлечение и удовольствие. Будучи стеснены строгими обычаями восточной семейной жизни, женщины изыскивают перед мужьями, родителями и родственниками разные средства, чтобы почаще бывать в бане, сговариваются с своими подругами и таким образом проводят и посвящают в них целые часы «лапаракам» или разговорам и пересудам. А грузинки способны поболтать и посплетничать [86] не менее наших кумушек, что им более простительно, потому что они несравненно более испытывают стеснений и менее свободны в своих действиях и поступках, нежели наш прекрасный пол.

Возле бань находится квартал, исключительно населенный персианами. Из них много искусных каменщиков и лепных мастеров, умеющих узорчато и фигурно украшать потолки и стены разноцветными стеклышками и выступами. Такие комнаты находятся почти в каждом богатом доме и по своей отделке и меблировке именуются персидскими.

По близости от бань находится Майдан и Кала или крепость. Первая — небольшая площадка, на которой совершались во времена грузинских царей наказания и казни преступников; теперь же Майдан — базарная площадь, всегда уставленная разными жизненными предметами первой потребности, и всегда полная народом, так что с трудом проезжаешь по ней в экипаже.

Кала или крепость находилась на юг от бань и Майдана, на покатости горы, на которой теперь находится ботанический сад, замечательный по многим в нем редким растениям. Она служила убежищем для народа в крайних случаях и была обнесена стеной, фланкируемою башнями, остатки которой видны и по настоящее время. Со вступлением же в Тифлис русских войск совершенно утратила свое значение. До 1846 года помещались в ней пороховые погреба; но когда от громового удара последовал взрыв одного из них, то и в этом отношении она оказалась бесполезною.

Старый Тифлис тесен, мрачен, грязен. Улицы в нем узкие, кривые; площадки небольшие, неправильные, дома с плоскими деревянными или земляными крышами, окнами, преимущественно обращенными на дворы, весьма малые и всегда грязные.

Новый Тифлис напротив состоит из прямых, широких улиц; больших хорошо обстроенных площадей; дома в нем двух и трех этажные, красивой архитектуры с железными крышами. Кроме чисто содержимых дворов, много садов, в особенности же на Куках. Впрочем, несколько лет назад и на улицах нового Тифлиса, осенью и зимою, часто бывала непроходимая грязь, потому что и они не были вымощены, но теперь это миновалось.

Новый Тифлис может считаться вполне европейским городом как по наружному виду, так и по образу жизни его обитателей. В высоких обклеенных богатыми обоями гостиных, вместо тахт, расставлены мягкие на пружинах и обитые дорогой материей диваны и кресла; темные дарбазы заменены большими светлыми с паркетными полами залами. Есть даже роскошные будуары, с богатыми трюмо, [87] разными безделушками и цветами, о которых не только обыкновенные грузинки, но царевны прежде не имели никакого понятия.

В новом городе «тасакрави и личаки», составляющие головной убор грузинок, довольно редки; на чадры же положительное изгнание; чухи и остроконечные бараньи шапки тоже очень редки. Все это весьма естественно, потому что в новом Тифлисе живет по преимуществу русское население, принадлежащее к военному сословию, или к гражданской администрации. Живущее же здесь высшее грузинское или армянское дворянство тоже усвоило костюм и образ жизни европейский. И оно старается если не перещеголять, то не отстать от русских, в убранстве комнат, красоте экипажей и пышности туалетов.

Совсем другим является в этом отношении старый Тифлис. Там по преимуществу вы встречаете разноцветные тасакрави и раздувающиеся ветром, легкие, белые личаки, или покрывала, закрывающие чернью волосы и смуглые личики, часто очень красивенькие. Там вы беспрестанно сталкиваетесь как с привидениями. с женщинами,закутанными с головы до ног в белые коленкоровые покрывала, называемые «чадрами».

Грузинки, с искусством закутываясь в эти чадры, умеют заинтересовать ваше воображение своими черными глазами и стройным грациозным станом. Но в этом вы большею частию разочаровываетесь, встречая или старость, или безобразие, — что очень естественно, потому что молодости и красоте нет причин скрываться.

Не реже чадр встречаются «чухи» и барашковые шапки на подобие персидских, но не столь высокие. Этот по моему мнению уродливый костюм грузин, в особенности безобразен, если он надет на толстом мужчине, и если ветер раскидывает и хлещет длинными откидными рукавами его чухи, уподобляющейся польскому кунтушу. Вообще нужно заметить, что мужской грузинский костюм схож с древним польским.

Проходя или проезжая по узким улицам старого Тифлиса, не услышите игры на фортепиано, а тем более пения романсов или арий. По зато ваш слух зачастую терзают раздирающая зурна с бубнами и оглушительное пение, продолжающееся несколько секунд на одну ноту. Чем пение крикливее и монотоннее, тем более оно восхищает слушателей. Известный персидский певец Сатар, восхищавший грузин своим пением, брал тем только, что, имея огромный голос, неистово кричал.

Да и зурна — не что иное, как страшно пронзительный гудок, который может быть терпим только на открытом воздухе и веселить толпу во время переездов, Но нужно иметь бараньи уши, чтобы заставлять играть зурнача в комнате и слушать его по нескольку [88] часов, как это делают истые любители. Да и чунгура, более тихий инструмент и служащий аккомпанементом для пения, ничего не имеет гармонического. Чунгура по устройству своему уподобляется балалайке, но только с металлическими струнами, ее же звуки уподобляются фаготным.

Только в старом Тифлисе вы можете встретить пляску под бубен, а и того более — под зурну на крыше дома, потому что только в этой части города находятся плоские земляные крыши.

Хотя я порицал и зурну, и пение грузин, но лезгинка, единственный и общеупотребительный их танец, не лишен грации и привлекательности. Нужно по истине сказать, что сколько грузины ловкие и лихие наездники, столько грузинки грациозны в танцах и вообще в движениях и действиях. Но не ждите от них любезности. На все ваши вопросы будут односложные ответы. Это соответствует их образу жизни, потому что семейная жизнь грузин не далеко опередила мусульманский восток.

В этом отношении еще ниже грузин стоят — армяне. Женщины далеко не красивее и не грациознее грузинок. Мужчины, хотя грязнее, однако далеко умнее и спекулятивнее грузин. Главные богачи и хозяева Тифлиса армяне; в их руках сосредоточивается вся торговля. Грузины более легкомысленны, ветрены, тщеславны и расточительны; армяне более смышлены, сообразительны, серьезны, расчетливы и даже скупы. На приобретение и барыши у армянина нет преград; ради денег он решится на всякий поступок.

В Тифлисе апрель — весною, сентябрь и октябрь — осенью считаются самым лучшим временем года. Теплота в эти месяцы самая умеренная и приятная, не свыше двадцати градусов по Реомюру. Нет той удушающей жары, которая существует летом, и в особенности в июне и июле, когда она (в тени) бывает свыше тридцати градусов. Воздух свеж, ясен, легок. Та мгла и густота в воздухе, которая в продолжение лета давит на голову и мозг и раздражает ваши нервы, не существует. Нет больших ветров, которые столь сильны и неприятны в марте и декабре.

Сады, изобильные в особенности виноградниками, черешнями и персиковыми деревьями, в апреле и сентябре исключительно роскошны. Возобновленная природа и растительное царство в апреле дышит полною жизнию и издает душистый аромат из распускающихся бутонов. В сентябре — все манит своею зрелостию. На виноградных лозах вы видите огромные янтарные, белые, темные розовые гроздья. Гранатные, миндальные, персиковые и инжирные деревья привлекают вас яркостию цвета и сочностию своих плодов. Яблоки, груши и [89] сливы оставляются без внимания, потому что другие плоды сочнее и вкуснее их.

По этим причинам тифлисские сады в апреле и сентябре исклютельно бывают оживлены. В эти месяцы в садах даются беспрестанные обеды и пикники. В них раздается не только гудение зурны, смешанное с бубном, и крикливое монотонное пение грузин, но слышится оркестр полковой музыки или раздаются веселые хоровые военные песни. Тут же с лезгинкой слышите сентиментальный кадриль или быструю польку и галоп. Тут же видите, что с бозбашем, чехиртмой, пловом и шашлыком подаются ботвинья с лососиной, которая в особенности вкусна в Куре, ростбиф и разные соусы и пирожные. Такая смесь азиатского с европейским допускается в тех только грузинских обедах, когда гостями бывают и русские. В таких обедах не изгнаны столы и стулья, а равно иностранное вино, не исключая и шампанского.

Истый же грузинский и армянский обед совершается без столов и стульев, даже скатерть не всегда расстилается и не всегда употребляются тарелки, ножи и вилки. Так как яства состоят из зелени, сыру, балыка, икры, шашлыка, плова или сваренного риса с курицей, бараниной, изюмом и шафраном, — отварной рыбы, говядины и разной птицы, и как все это подается на небольших низеньких столиках разрезанным на небольшие куски, то в ножах и вилках надобности не имеется. Не употребляется также и салфеток; их заменяют «лаваши». Это не что иное, как тонкие огромные блины, с которыми едят плов и другие жирные кушанья, отирая о них руки и бороду. Вместо нашего хлеба подаются чуреки — сухие и невкусные из пшеничной и кукурузной муки лепешки или коврижки. Тарелки и ложки употребляются только в тех случаях, когда подаются «бозбаш» или «чехиртма» — эти густые супы или соусы.

За такими яствами, сидя поджавши ноги крестообразно под себя, или лежа подобно древним грекам или римлянам, выпивается огромное количество кахетинского вина. Оно пьется из азарпеш или турьих рогов, которые иногда бывают столь огромны, что вмещают в себя но полтунге и более. Один из присутствующих, могущий много пить и краснобаить, избирается за «тулумбаша» или распорядителя. Он провозглашает тосты, напоминает мало пьющим и, как за это, так и за нарушение порядка, назначает штраф, заключающийся в выпитии лишней азарпеши или турьего рога. Тосты провозглашаются по порядку, начиная со старшего, или по усмотрению тулумбаша и в таком случае с прибавлением слова Аллаверды. За настоящими грузинскими и армянскими обедами женщины не присутствуют, а обедают отдельно от мужчин. [90]

Очертив Тифлис и коснувшись нравов, обычаев и образа жизни грузин и армян, обращаюсь к тифлисскому начальнику. Не упущу из виду и всего того, что случилось со мною заслуживающего внимания, во время кратковременного моего пребывания в Тифлисе.

На другой день после приезда, я отправился к князю Барятинскому, который принял меня, отдельно от прочих представляющихся, очень ласково и приветливо. Он мне объявил, что я назначаюсь в распоряжение князя Бебутова, командующего войсками на турецкой границе, и без промедления должен отправиться к нему в Гурию. Это назначение меня очень обрадовало, потому что я избавлялся в прямом смысле от службы в главном штабе.

В этот же день я представился коменданту генералу Роту, дежурному штаб-офицеру, полковнику Кузьмину и исправляющему должность обер-квартирмейстера. полковнику Стиминскому.

Генерал Рот, прославивший себя защитой укрепления Ахты, в южном Дагестане в 1847 году против огромных полчищ Шамиля, несмотря на свои преклонные лета, был лихим кавалеристом и. хотя не всегда толковым, но деятельным исполнителем. Он был немец в душе и, несмотря на свою сорокалетнюю службу, из коих большую часть провел на Кавказе, не вполне усвоил привычки солдата и даже не совсем правильно выражался по-русски.

Что же касается двух других личностей, то они не заслуживают особенного внимания, чтобы о них распространяться.

Скажу только, что первый был бездарен, беспамятен и выживший из лет. Он выслужился до чина полковника и столь важного и почетного места из писарей, через точную исполнительность, поддакиванье кстати и некстати и низкопоклонство. Второй исправлял должность обер-квартирмейстера, как старший в чипе. Настоящим же обер-квартирмейстером был генерал Вольф, который но случаю назначения Павла Евстафьевича Коцебу начальником главного штаба действующей армии и смерти Гогеля, бывшего помощником до назначения князя Барятинского, соединял в одном своем лице все управление главным штабом.

Сколько мне кажется, в этом отношении генерал Вольф действовал не вполне практично. По самолюбию своему желая доказать, что можно управлять такой сложной машиной как Кавказский главный штаб, без способных помощников, он несмотря на свои способности и полное знание края, достиг этого только в половину. В текущей переписке не было застоя, тем более, что сам Вольф мастерски владел пером. Но нельзя сказать, чтобы все сложные дела зрело обдумывались и направлялись по истинному пути. Притом Вольф был не начальником штаба, а истым бюрократом и кабинетным [91] деятелем. Он избегал всех приемов, никуда не выезжал и нигде не показывался.

В Тифлисе один остряк на вопрос: видел ли он начальника штаба, отвечал:

— Да разве Коцебу не уехал из Тифлиса?

— Нет не Коцебу, а Вольфа?

— Мне сказали, что Вольф — миф.

Представлялся главнокомандующему, — не помню хорошо, было ли это во вторник или субботу. Эти дни у князя Воронцова были приемными, и к полудню собирались в его дом, называемый «дворцом», военные генералы, гражданские чины первых четырех классов, начальники отдельных частей, тифлисские дворяне, разные просители и все штаб— и обер-офицеры, а также классные чиновники, прибывающие в Тифлис по служебным и частным делам. Последние, в числе которых и я находился, выстроились в шеренгу по старшинству чинов и— были представлены комендантом. Все прочее размещалось группами, где было удобнее и приятнее.

Это собрание тифлисских властей было шумно. Говор и смех не прекращались даже во время нахождения князя Воронцова в зале и более всего шумели адъютанты и состоящие при князе по особым поручениям. Это показалось мне странным, и я спросил у одного из моих знакомых: всегда ли приемы бывают так шумны и беспорядочны? На что и получил положительный ответ.

Князь Воронцов, переговорив о делах с кем нужно было и полюбезничав с кем желал, отправлялся в особую комнату, где принимал разных сословий просителей и просительниц, предварительно расспрошенных чиновником особых поручений. Тут присутствовали начальник гражданского управления — Щербинин и начальник главного штаба. Тут же находились словесные переводчики грузинского, армянского, татарского и персидского языков, на тот случай, если князю угодно было говорить с кем-нибудь из просителей или просительниц.

На выходе у князя Воронцова я в первый раз увидел генералов Реада, Реута и князя Андроникова, этих высших правительственных лиц.

Реад состоял при главнокомандующем в качестве инспектора войск и, будучи старшим после него на Кавказе, готовился с отъездом Воронцова за границу, управлять краем. Это тот самый, когда-то красивый, но тогда удрученный не столько летами, сколько разгульною жизнью Реад, который известен был, как лихой кавалерист, волокита и bon vivant. Это тот самый Реад, который 4-го августа 1855 года в сражении на Черной речке был убит. [92]

Реут прослуживши более сорока лет в военной службе и преимущественно на Кавказе, последние годы своей жизни был начальником гражданского управления. В его скромное тихое управление, по гражданской администрации хотя не сделано было усовершенствований, но были допущены если не злоупотребления, то послабления При нем возникли жалобы и произошли беспорядки между тифлисскими жителями за дурную говядину, главным поставщиком которой был доктор Андриевский, от которого зависело здоровье князя Воронцова и спокойствие города Тифлиса.

Князь Андроников, губернатор Тифлисской губернии, мало понимавший в администрации, если и был полезен, то разве только для своего имения Кодал. Даже созданное им поселение Гавазы было более обременительно для лезгинской линии, нежели полезно. Прославившие его победы под Ахалцыхом, в 1853 году, и на Чолохе, в Гурии, в 1854 году, были не столько следствием обдуманных соображений и зрелой с его стороны распорядительности, сколько счастья, стойкости войск и распорядительности частных начальников.

Тут же на приеме у князя Воронцова, кроме некоторых моих знакомых, я увидел двух камергеров: одного — литератора-юмориста, ныне умершего, сочинения которого в моей молодости читались с особенным удовольствием; другого — существующего поныне и занимающего одно из высших в государстве мест. Сколько первый был любезен, весел, остер, изобретателен на разные милые удовольствия, столько последний был серьезен, важен и холоден. В то время оба камергера состояли по особым поручениям, следовательно, круг деятельности их был самый ограниченный, и их занятия преимущественно зависели от них самих.

Вечером был в театре, находящемся в караван-сарае Тамамшева, на Эриванской площади. Он не велик, но замечателен своей красивой внутренней отделкой, исполненной под руководством нашего известного художника князя Гагарина.

Кроме итальянской оперы, преимущественно посещаемой высшим тифлисским обществом, давались еще представления русскими и грузинскими актерами.

Несмотря на все старание истых грузин и самого князя Воронцова поддержать грузинский театр, он шел плохо и держался очень не долго, — что очень естественно, потому что репертуар грузинских пьес совершенно ничтожен, а актеры не приучены и, пожалуй, неспособны к сценическому искусству. Наша музыка не подходит к пению грузин, а зурна, бубен и чунгура слишком резки и монотонны.

Русские водевили и комедии разыгрывались тоже не вполне удовлетворительно, по небольшому составу и неискусству актеров. Только [93] танцы и красивые личики Шишипторовой и Цукановой заманивали публику на русские представления.

Но зато итальянская опера не имела недостатка в посетителях, и театр ,блестел роскошными европейскими туалетами и разноцветными тасакрави красивых грузинок. Последние посещали оперу не столько из любви к искусству и музыке, сколько потому, чтобы не отстать от прочих, показать себя и угодить князю Воронцову. Все ложи были абонированы высшими семейными домами, а первые ряды кресел — тифлисскою молодежью, которая, разделяясь на партии, оглушала театр аплодисментами, неистовыми криками. а подчас и шиканьем.

В то время лучшими и любимыми актрисами и актерами публики были: примадонна Рамони и муж ее — баритон, тенор Фискети и контр-альт Васоли. Последняя, хотя не обладала большим голосом, но имела милые манеры и была не дурна собой. Поэтому партия васолистов была если не более по числительности, то громогласнее, потому что состояла из молодежи, которая не жалела ни рук при аплодисментах, ни горла при криках fora и bravo.

Вообще нужно сказать, что состав итальянской оперы и оркестр были весьма хороши, и что князь Воронцов не жалел денег. Но, несмотря на постоянно большой сбор, был всегда огромный дефицит по содержанию итальянской труппы.

Театр особенно был полон и оживлен, потому что давали в первый раз «Риголетто», где в роли шута был очень хорош Рамони. Тут я увидел весь тифлисский beau-monde в роскошных туалетах. Мой же знакомый Ходзько, любивший поговорить в свободное время от математических вычислений тригонометрической сети и молчаливых бесед с небесными светилами, ознакомил меня с земными тифлисскими звездами и кометами.

Кроме княгини Воронцовой и родственницы ее графини Шуазель-Гуфье, урожденной Нарышкиной, отжившей красавицы и большой ханжи, я увидел княгинь: Елену Э*, Манану 0* с дочерью, Марию Ивановну О* с дочерью, княгинь Анну и Варвару Ильиничен и Анету М*. Все это составляло грузинскую аристократию, славилось красотой, жило свыше своих средств, и нельзя сказать, чтобы отличалось своей скромной, безукоризненной жизнью.

Елена Э*, вдова, не столько отличалась своей красотой, сколько любезностию. Один старец-аристократ был страстным ее поклонником и просиживал у ней часы, забывая для нее и свой сан, и дела края. Для нее он все готов был сделать. Но к чести ее нужно сказать, что она не употребляла во зло любовь и доверие своего владыки. [94] С оставлением этим сановником Тифлиса, она снова облеклась в грузинский костюм и сделалась совершенной затворницей.

Манана, несмотря на то, что перешагнула за четвертый десяток своей жизни, сохранила еще следы своей красоты, известной во всей Грузии. Дочь ее была замужем за князем Г*, а красивый сын был флигель-адъютантом.

Мария Ивановна О* та самая, которая еще в 1842 году пленила своей красотой одного из вельмож, та самая, муж которой назывался ее именем, а именно «мужем Марии Ивановны» — та самая, дочь которой была женою одного из вельмож-аристократов.

Анна и Варвара Ильиничны, урожденные княжны грузинские, известные не столько красотой, сколько изящностию манер и любезстию — суть те самые, которые через год были пленницами Шамиля.

Наконец Анета М* красивая, стройная, страстная, увлекательная, — любовь одного из начальствующих аристократов, хотя тоже страстная, но не продолжительная.

Но тут же, в театре с красотой, изяществом форм и грациозностью манер перемешивалось и безобразие. В особенности бросались в глаза огромные грузинские и армянские носы. В числе таких типических личностей поразила меня в особенности одна. Не только огромность носа, но рост и атлетические формы всего ее сложения невольно обращали на себя внимание каждого. Она включена была в число кавалерственных дам ордена св. Екатерины и, если носила этот почетный знак на своем плече, то обязана была своему происхождению из дома Багратидов.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Записки М. Я. Ольшевского. Кавказ с 1841 по 1866 г. // Русская старина, № 6. 1894