ОЛЬШЕВСКИЙ М. Я.

КАВКАЗ С 1841 ПО 1866 ГОД

(См. «Русскую Старину» изд. 1894 года, январь)

Князь Александр Иванович Барятинский (начальник левого фланга Кавказской линии).

(Этот отрывок из записок М.Я. Ольшевского был напечатан в нашем журнале в 1879 году, т. XXV, июнь и июль)

В половине марта 1851 года обнаружилось болезненное состояние рассудка начальника левого фланга Кавказской линии, генерала Нестерова. К концу месяца он уже — выражаясь словами солдат — «сильно чудил». За ним был учрежден самый бдительный тайный надзор, и в крайнем случае решено было употребить силу.

Я с нетерпением ждал ответа на письмо мое, посланное с особым нарочным в Тифлис к начальнику главного штаба Коцебу, в котором в подробности было изложено болезненное состояние Нестерова и выставлены были некоторые особенно резкие его проделки. Наконец, нетерпеливо ожидаемый ответ получен. Павел Евстафьевич Коцебу писал, что, по болезни Нестерова, главнокомандующий назначил управлять левым флангом князя А.И. Барятинского, который немедленно и выезжает из Тифлиса.

Князь Александр Иванович прибыл в Грозную вечером, в великий четверг. Явившись к Нестерову, он объявил ему, что князь Воронцов желает его немедленно видеть и переговорить [132] с ним о чем-то важном. Петр Петрович выехал из Грозной с князем Барятинским, под тем предлогом, что он его проводит до Николаевского моста, откуда поедет в Прикаспийский край На самом же деле, он ночью возвратился в Грозную и вступил в управление флангом. Нестеров же, вместо того, чтобы видеться с главнокомандующим. был отвезен в Петербург, где вскоре д скончался в полном расстройстве своего рассудка.

Прежде чем коснусь изложения военных действий и важных происшествий, случившихся в двухлетнее управление князя Барятинского левым флангом, опишу его жизнь, привычки, наклонности и характер. Это я считаю необходимым сделать собственно для того, чтобы представить его таким, каким он был в действительности, а не таким, как на него многие смотрели и ложно его понимали. я считаю себя обязанным это сделать из уважения к личным его качествам и достоинствам. Не знать князя Барятинского я не мог, судя по тем близким и долгим служебным отношениям, в которых я находился, как подчиненный.

За исключением экстренных случаев и болезни, что случалось в то время довольно редко, князь Барятинский к девяти часам утра был уже одет в форменный сюртук, в котором он и оставался до полуночи. С девяти часов начинались служебные занятия и продолжались до двух часов. В то время являлся воинский начальник, представлялись приезжавшие в Грозную, по служебным или собственным делам, разные лица, начинались доклады, подписывались бумаги. Желая все знать, князь Александр Иванович требовал, чтобы ему обо всем докладывалось; но длинных докладов не любил. В первые дни моей с ним службы, я, желая показать мою точность, знание дела и края, сначала являлся к нему с подробными докладами о каждом деле, но, когда заметил его нетерпение при некоторых из них и что другие он прерывал, переходя к постороннему рассказу, я переменил систему докладов. Самые сложные дела я старался выражать в сжатом виде с моим мнением и видел полный успех в этом. Князь Барятинский иногда не соглашался с моим мнением; иную бумагу оставлял без внимания, прося перейти к следующей, или заводя разговор о постороннем предмете; иной же раз, обладая хорошею памятью и зная край, о докладываемом предмете делал самые меткие и справедливые замечания, или рассказывал характеристику лица, о котором шла речь. Если же случались такие бумаги, которые по важности, сложности или запутанности своего содержания, требовали размышления, или заставляли колебаться, — он оставлял их у себя по нескольку дней. Такие бумаги он несколько раз перечитывал, требовал разных справок и давал их [133] читать таким лицам, от которых надеялся получить полезный совет. Следовательно, несмотря на нетерпеливость своего характера, был осторожен в тех случаях, где опасался быть опрометчивым или несправедливым. Такие бумаги возвращались им лично исполнителю с словесным мнением, без резолюций и заметок, которых он избегал как потому, что вообще не любил писать, так потому, что знал — какого труда будет стоить, чтобы их разобрать. И действительно, много времени тратилось на то, чтобы прочесть его письмо или резолюцию, сделанные им в его отсутствие — так почерк был мелок и буквы неясны, несмотря на грамматическую правильность речи.

В два часа князь Барятинский обедал. К этому времени собирались в столовой лица, прибывшие в Грозную по делам и приглашенные к обеду, а равно чины, принадлежащие к управлению левого фланга и к штабу 20-й пехотной дивизии; не исключаемы были и переводчики чеченского и татарского языков, полагаемые по штату при начальнике левого фланга. Таким образом, за стол садилось ежедневно не менее двадцати человек.

Обед состоял, по обыкновению, из четырех блюд, сытных, вкусных, но неизысканных. Вино, налитое в графины, было кахетинское или крымское — южного берега.

После обеда все расходились, или оставались на час-другой немногие, по приглашению. В это время подавали кофе и ликер.

По вечерам, около восьми часов, дом князя опять наполнялся. Кто являлся по делам службы, а кто, по приглашению, для составления партии в ералаш или на бильярде; первые расходились после чая, по окончании своих служебных занятий; последние же оставляли князя после ужина, иногда за полночь. Тут же, по вечерам, делались самые спешные распоряжения, и рассылались нарочные по разным направлениям, в тех случаях, если от лазутчиков, являвшихся всегда с наступлением темноты, получались заслуживающие внимания и вероятия сведения о покушениях и намерениях неприятеля. А в то время были получаемы довольно часто такие сведения, например, что неприятель намеревается угнать скот у такого-то укрепления, или напасть на жителей, занимающихся полевыми работами У такой-то станицы, или сделать засаду против наших войск, посланных в такой-то лес за дровами.

Из всего сказанного оказывается, что обыкновенная жизнь князя Александра Ивановича в Грозной была, действительно, обыкновенная и не отличалась ни роскошью, ни стеснительными требованиями. Даже в форме было облегчение, потому что все окружающие его приходили к нему без шашек. Он жил, как добрый начальник с своими [134] подчиненными, которых желал видеть — как можно чаще, а в экстренных случаях — иметь исполнителей возле себя.

Ни обед, ни вечер не были обязательны — каждый мог располагать ими по своему желанию. Но, как он всегда спрашивал о тех которые реже являлись к обеду или по вечерам, но которых. между тем, он желал видеть чаще, — то каждый и старался избегать этих вопросов.

Во время зимних экспедиций и, вообще, военных действий против неприятеля, жизнь князя была еще проще, и он еще чаще виделся с своими подчиненными. Сам он помещался в палатке, подбитой сукном и немного больше офицерской. Для столовой разбивалась калмыцкая кибитка, и то в таком только случае, если предполагалось оставаться на одном месте не менее двух суток. В ней обедали, ужинали и пили чай — походный штаб и все состоящие при князе и приглашаемые им, так что иной раз садилось за стол до тридцати человек. Несмотря на это, не было ни тесноты для сидящих за столом, ни беготни и суеты для прислуги, потому что все применено было самым практическим образом к походной жизни, как основанной на опыте. Вместо четырехугольных столов, было устроено несколько таких складных в аршин шириною столиков, которые, будучи приставлены к решетчатым бокам кибитки, составляли такой же внутренний круг, как и основание кибитки. Таким образом, все сидящие за столом были обращены лицом к бокам кибитки, а спиною к центру. Не было ни стекла, ни фарфора или фаянса, а для обеда и ужина употреблялся походный серебряный сервиз князя, сделанный в Англии и сгоревший в 1856 году в Тифлисе, вместе с караван-сараем Тамамшева, где он находился на сохранении.

За исключением щей или супа, прочие готовые кушанья, которых за обедом было три, а за ужином два, заблаговременно ставились на стол в особенных блюдах с крышками и на канфорках, подогреваемых спиртом; по числу же кушаньев, перед каждым ставилось столько же мелких тарелок, ножей и вилок.

При такой предварительной сервировке стола, достаточно было двух или трех человек прислуги, которые разнесли бы суп или щи, да убрали бы после каждого кушанья тарелки. А это избавляло не только от излишней толкотни прислуги в таком тесном помещении, как кибитка, но и двери были заперты, что, в особенности необходимо было соблюдать при сильном морозе и метели.

Все свободное от занятий время князь Александр Иванович любил проводить вне палатки, прогуливаясь к кем-нибудь по лагерю или сидя у костра. Этому последнему удовольствию он, в особенности [135] любил предаваться после обеда и в сумерки до ужина. И в это время частенько раздавался смех и хохот от рассказанного им самим, или кем-нибудь другим, анекдота, или острого словца. А князь любил пошутить и мастерски умел порассказать, и самый обыкновенный случай представить в смешном пли забавном виде.

Случалось, что призывались к костру и песенники, и что смех и хохот, выражаясь попросту, происходили или от выкинутого коленца ложечника-плясуна, иди от залихватских песен запевалы и всего хора. Случалось и так, что смех, хохот и песни прерывались от полета пуль или просвистевшего ядра, но не ради неожиданности, и тем более страха, а оттого, что всякий ожидал приказания или распоряжения начальника. Но такие случаи, по опытности князя в кавказской воине, мало его беспокоили. Пошлет кого-нибудь из присутствующих узнать о случившемся — и все продолжается по-прежнему.

Его мужество и личная храбрость хорошо известны всем тем, кто участвовал с ним в военных действиях; для тех же, кто его не знал, служат доказательством — его раны. Первую тяжелую рану, в живот, он получил в начале своей службы, вообще, и боевой на Кавказе. Это было в 1834 году, когда предпринята была экспедиция к Шапсугам, под начальством Вельяминова (Барятинский глубоко уважал и по-своему боготворил Вельяминова; князь многое заимствовал из кавказской опытности этого замечательного деятеля и сподвижника Ермолова). Второй раз он ранен в ногу при взятии горы Азал-тау, в экспедицию 1845 года с графом Воронцовым. Князь был хладнокровно распорядителен, предприимчив и тверд в своих предположениях и намерениях. Явным и неопровержимым доказательством этому служит то, что войска, находившиеся под его начальством, не были понапрасну тревожимы, или чтобы они подвергались частым бесцельным передвижениям. Если же что-нибудь предпринималось, то оканчивалось всегда полным успехом и поражением неприятеля — следовательно, совершалось неторопливо и вполне обдуманно. Примером служат: движение наших войск на Автурские поля в июне 1851-го года, проход по Большой Чечне в 1852 году и занятие Мичика в 1853 году. Все это было совершено с весьма незначительной для нас потерей, но было важно в смысле потрясения власти Шамиля (По мнению многих сослуживцев кн. Барятинского — это были первые шаги князя Александра Ивановича на пути к исполнению зрело обдуманного и всесторонне разработанного им плана совершенного покорения восточного Кавказа). [136]

Князь Барятинский, будучи предприимчив и тверд в своих предположениях, был, вместе с тем, и осторожен. Осторожность его, в особенности, заметна была при расспросах о той местности, по которой нужно было проходить. Он хорошо знал на опыте, какие важные препятствия представляет природа в кавказской войне, и сколь часто самые лучшие соображения разрушались об эти преграды. И такая осторожность тем более замечательна, что от природы он был нетерпелив.

Чтобы иметь точные сведения о неприятеле и местности, нужно было не только иметь верных лазутчиков и проводников, но и уметь их хорошо расспросить. Через деньги достигалось первое, через уменье — последнее. Следствием же соединения и того и другого в одно целое — был постоянный успех, во вред неприятелю. Во время двухлетнего управления князя Барятинского левым флангом не было такого случая, где бы неприятель, хотя мало-мальски. торжествовал, а напротив нес поражения на каждом шагу. Если же Шамиль и начал терять обаяние во мнении чеченцев, то именно с этого времени.

Никто другой, — как князь Барятинский, свергнул Шамиля с вершин Кавказа и заточил в Калугу. Он был единственным главным деятелем в умиротворении Кавказа. Но я вовсе не намерен исключительно восхвалять князя Барятинского и обращаюсь к его слабостям и недостаткам, хотя, по истине сказать, мне не хотелось бы о них говорить. В этом случае, любовь и уважение к человеку, о котором я теперь говорю, борются с беспристрастием и справедливостью, столь присущими тому историческому изданию, на страницах которого помещаю я эти записки.

Будучи по рождению и воспитанию аристократом, князь Александр Иванович хотя старался отречься от привычек, слабостей и недостатков, укоренившихся вследствие воспитания, но не мог вполне достигнуть этого. Так он часто говорил, что не любит маменькиных сынков, бабушкиных внучков и тетушкиных племянничков, а покровительствует чисто заслугам и уму; но на деле не всегда так исполнял. Не один полк получили на Кавказе такие личности, которые ни по заслугам, ни по уму не заслуживали этого, которые вовсе не понимали нужд, требований солдата, как никогда не служившие во фронте, которые чуждались солдата и во время своего командования.

Кто большею частию были адъютанты князя и состоящие при нем, как не личности, которым ничего нельзя было поручить, потому что напутают и наделают чепухи, а между тем кто, как не они, получая чины и отличия в делах с неприятелем, чаще всего получали высшие [137] назначения. Это делалось не всегда ради просьб матушек, бабушек и тетушек, а иной раз и из тщеславия. Каким образом будут окружать его люди, хотя умные, но без приличных манер, не говорящие по-французски; каким образом не быть между ними графам и князьям, хотя бездарным, но все же сиятельным. Ведь много таких случаев, где от адъютанта требуются только наружный лоск и знание иностранных языков. Ведь и самому князю приходило иногда желание провести время по-аристократически и поболтать по-французски. Согласен; зачем было лишать удовольствия окружить себя такими образованными и милыми людьми. Но зачем было назначать их полковыми командирами и давать им такие места, занимая которые они были более вредными, нежели полезными слугами.

Князя Барятинского нельзя было назвать надменным аристократом; пожалуй, он не был и большим гордецом; но он был самолюбив и слаб к лести, от чего люди вообще не изъяты. Выслушивал и правду, но только, если она не задевала его самолюбия. В этом отношении он даже был иногда мелочен. Его, иной раз, задевали такие вещи, на которые другой вовсе не обратил бы внимания. А в таких случаях, своею важностию, невниманием и холодностию умел озадачить и дать понять свое величие и ничтожество того, которому он давал понять свое неудовольствие. Князь никогда не обижал, а тем более не оскорблял словами, потому что никогда не горячился и не выходил из себя. В этом отношении он умел мастерски владеть собою, и неудовольствие его выражалось краснотой лица и хмурением бровей. К чести князя необходимо также сказать, что он был незлопамятен: неудовольствие и гнев скоро проходили и забывались им. Самолюбие делало его, иной раз, некстати упрямым, например, в мнениях своих о людях. Составив себе хорошее или дурное мнение о ком-нибудь, он, хотя и видел, что ошибается, но не сознавался в этом и продолжал обращаться по-прежнему, ласково и приветливо. или холодно и невнимательно.

Про князя Александра Ивановича говорилось много несправедливого, незаслуженного и даже обидного. Одни говорили из зависти, другие из неудовольствия, третьи из страсти поболтать и посплетничать. Так, например, выставдяли его ленивым сибаритом, дурным администратором. Но все это сущая ложь. Что он не был ленив,а тем более не был сибаритом, это доказывают зимние экспедиции, продолжавшиеся по два и более месяца, и всегда производившиеся под личным его начальством. Жизнь его в отряде, как видно из сделанного выше очерка, была простая и обыкновенная, и если был излишек, то делался не ради его личных удобств, а для других. [138] Деятельность же его, напротив, была огромна. Он вставал очень рано, почти ежедневно по нескольку часов не сходил с коня; а при больших движениях случалось, что и сутки проводил на седле; часто и продолжительно беседовал он с лазутчиками, в особенности в тех случаях, когда предпринималось что-нибудь решительное. И при всем этом, он не оставлял без внимания текущих дел и переписки.

Князь Барятинский многого не понимал в администрации, с той точки зрения, как мы привыкли смотреть на нее; а тем более он не мог быть рутинером-бюрократом, что, по нашим понятиям, должно сосредоточиваться в администраторе и чем оцениваются его достоинства. Князь не умел пересмотреть и разобрать сложного дела, не мог составить форменной бумаги, как истый бюрократ, потому что это приобретается временем и практикой, а он никогда не занимался канцелярским делом. Да и нужно ли это знание в высших административных инстанциях? Не ошибаются ли, наоборот, те государственные люди, которые часы проводят в кабинетных занятиях, над исправлением бумаг и рассмотрением пустых дел? Ведь через это невольно упускаются из виду более важные дела. Такой администратор, который, из недоверия или из страсти к бюрократизму, обращает много внимания на редакцию бумаг и тому подобное, — более вреден, нежели полезен. Он невольно отягощает мелочами не только самого себя, но и других. Для администратора достаточно ясного взгляда на дело и правильного его направления, а не мелочной, обидной проверки докладчика или щепетильного исправления бумаг. А князь не лишен был здравого смысла и ясного ума, в особенности, что касалось военного дела. Он знал и понимал край, неприятеля, быт и нужды солдат — лучше многих других.

Князя Барятинского выставляли отъявленным волокитой, нарушавшим спокойствие и семейное счастие своих подчиненных, награждавшим мужей за жен, утопавшим, ради женщин, в оргиях и удовольствиях. В этом тоже мало правды. Странно было бы с моей стороны, если бы я силился доказать, что он не любил женщин, и что женщины, в свою очередь, не любили его за его красоту, ловкость, любезность, щедрость. Но не было того, чтобы он растлевал нравы и порождал соблазн между своими подчиненными. Все подчиненные, когда он был полковым командиром и начальником левого фланга, положительно засвидетельствуют, что не было такого скандального случая, чтобы нарушено было им спокойствие и семейное счастие подчиненного, а следовательно, не было причины награждать мужей за жен. Такого сближения с подчиненными он не дозволил бы себе по гордости и самолюбию. Притом мне не раз приходилось [139] слышать от него самого, как им всегда обвинялся тот начальник, который замешивался в женских интригах с подчиненными. Не было и того, чтобы он, ради женщин, предавался непомерным удовольствиям. Из Грозненских дам у него никто не бывал, и только раза два гостили у него по нескольку дней Опочинины и Ивановы да прожила около недели известная виолончелистка Христиани, которая, при всей своей любезности и веселости, не могла заинтересовать собой, потому что была не молода и довольно безобразна.

Кроме сделанного мною общего очерка образа жизни, характера, привычек и наклонностей князя Барятинского, я буду стараться говорить о том же и впоследствии, где только это будет возможно и кстати.

Зимняя экспедиция князя Барятинского в 1852 году.

Зимняя экспедиция 1852-го года не отличалась от предшествовавших экспедиций ни предварительным заготовлением в Воздвиженской сена, продовольствия, снарядов и патронов, ни составом отряда по числу батальонов, эскадронов, сотен и орудий. Зато изменились самые действия. Отряд уже не ограничивается посылкой колонн из лагеря для рубки леса и отражением нападений неприятеля во время таких работ, а периодически переходит и сам к наступательным действиям.

Простояв на Аргуне восемь суток и произведя с незначительной перестрелкой несколько рубок, по направлению к Шали и Герменчуку, отряд, 14-го января 1852 г., передвигается на Джалку, где еще несколько дней продолжает рубить лес впереди этой реки. Несмотря на такие действия, угрожающие населению Большой Чечни, неприятель дерется слабее прошлых лет. Сбор его уже не так многочислен. Шамиль уже не ободряет чеченцев и тавлинцев своим присутствием, не требует от них клятв на стойкое сопротивление и не грозит смертию, в случае поражения. Через лазутчиков известно, что имам собирается прибыть в Автур, но что еще не выезжал из Веденя. Может быть, неприятель не так охотно дерется и потому, что зима суровая, менее 15° по Реомюру не бывает. И действительно, холод большой, но погода ясная, сухая. Русский человек не боится морозов, если он одет тепло, да сытно ест. Солдаты же имеют полушубки, едят ежедневно говядину и часто [140] пьют водку. Отряд расположен посреди леса, — следовательно, пылают частые и огромные костры. Вокруг них не только днем, но и ночью, смех, говор, потому что большой мороз не позволяет оставаться долго в палатке. Будучи одет в овчинное пальто, меховые сапоги и покрыт енотовой шубой, — да и то, бывало, выбежишь раза два-три в продолжение ночи погреться возле костра. Где же солдатику вылежать всю ночь в полушубке и шинели, но без теплых сапог, и не прибегнуть к отрадному, спасительному костру.

20-го января вечером назначено было ночное движение пяти баталионам кабардинцев и куринцев и двум ротам Эриванского гренадерского полка, под начальством полковника Майделя (Генерал-адъютант, генерал от инфантерии, комендант Петропавловской крепости барон Е.И. Майдель умер в 1881 году.), всей кавалерии, под начальством генерала Крюковского, и десяти орудиям. Все эти войска должны были выступить налегке, с патронными ящиками, имея по одной повозке на роту, эскадрон и сотню; продовольствия иметь для людей и лошадей на двое суток. Все знали что идем вперед, но куда именно — неизвестно. Перед выступлением, палатки всего отряда должны быть сняты, тяжести уложены, и остающиеся войска должны отступить на Аргун, где и расположиться лагерем на месте, занятом отрядом шесть дней тому назад.

В десять часов отряд разделился на две части; большая его часть, под личным начальством князя Барятинского, переправилась через Джалку; меньшая же начала отступление к Аргуну.

Наступление производилось к Автуру и Гельдигену. Эти два аула, отстоящие от Джалки верстах в 15-20, принадлежали к самым богатым и населенным Большой Чечни. Притом, в Автуре находились склады продовольствия для андийцев, гумлетовцев, салатов-цев и других тавлинских или дагестанских обществ, собранных Шамилем для защиты Чечни. Тут же находились два орудия, из которых неприятель изредка постреливал, с весьма дальней дистанции, по войскам, высылавшимся на рубку леса. Сюда же ожидалось прибытие из Веденя Шамиля. Следовательно, занятие и уничтожение этих двух аулов, в особенности же Автура, было важно для нас.

Проводником был чеченец Бота, хорошо говоривший по-русски. Он был офицером нашей милиции, но в 1844 году ушел к Шамилю и был наибом мичиковским, а потом опять перешел к нам. Хотя, по таким его действиям, не следовало бы ему доверяться, но князь Барятинский обласкал его, купил ему дом в Грозной, осыпал его деньгами, обещал не забыть его и в будущем. [141] И Бота вполне оправдал себя, и был весьма полезен, не только в настоящей зимней экспедиции, но и в следующих.

Движение от Джалки к Автуру, по причине мороза и знания местности Ботою, направлявшим так искусно войска, что они обходили все встречавшиеся на пути хутора, — было открыто неприятелем на рассвете, когда мы начали подходить к Хулхулау. По правую сторону этой незначительной в зимнее время реки, на огромном возвышенном плато, окаймленном горами, покрытыми лесом, и был раскинут Автур.

Раздались сигнальные выстрелы и крики сторожевых. Поднялась тревога в ауле; женщины и дети спасались в горы и леса; мужчины же спешили занять возвышенный правый берег Хулхулау. Но картечь рассеяла эти толпы, и мы, с самой незначительной потерей, заняли Автур и расположились в нем, не предавая его уничтожению. Все имущество, за исключением унесенного жителями, находилось в наших руках. Торопиться войскам истреблять сакли не было надобности, потому что им объявлено было, что они останутся тут ночевать, и все, что найдут в них, будет принадлежать им. Так как в ауле найдено много скота, кур, кукурузы и проса, то пир готовился на славу.

Но князь Барятинский не думал еще об отдыхе. Цель движения еще не была вполне достигнута. Впереди находился еще Гельдиген, который отстоял в пяти верстах от Автура. Дорога вела к нему хотя перелесками, но ровная и хорошая.

Для движения к Гельдигену было назначено из каждого батальона по две роты, половина кавалерии и шесть орудий; прочие же войска остались занимать Автур.

Наступление к Гельдигену, оставленному жителями немедленно по получении известия об участи, постигшей автурцев, предание его огню и обратное движение к Автуру — все это было совершено, с незначительной перестрелкой, в продолжение четырех часов, так что к полудню все уже были в Автуре, предаваясь полной роскоши, какую мог представить богатый чеченский аул. Солдаты наелись вдоволь говядины, баранины, кур и пшеничной каши. Лошадям тоже было раздолье, потому что кроме овса, взятого из лагеря, было много сена и кукурузы.

Перестрелка велась самая незначительная. Автурцы, ошеломленные потерею своего аула и имущества, еще не опомнились. Тавлинцы же и жители ближайших хуторов занимались устройством завалов и батарей на пути нашего отступления.

На рассвете 21-го января 1852 г., весь Автур запылал, а когда начало всходить солнце, то кавалерия с четырьмя конными орудиями [142] находилась в движении, вверх по Хулхулау. Густые толпы пешего неприятеля — бегом, конные — вскачь, оставив завалы, устроенные верстах в пяти от Автура, спешили в ущелье, чтобы занять вход в него.

Встрепенулся и Шамиль, прибывший накануне вечером и ночевавший у своего наиба Талгика. Ведь по Хулхулаускому ущелью вела дорога к Веденю, отстоящему от Автура в 25-ти верстах. Раздались выстрелы из двух неприятельских орудий. Огромные массы неприятеля толпились спереди и с правой стороны. Этого было достаточно, потому что нам только нужно было отвлечь неприятеля от той дороги, по которой следовало проходить. Так как движением кавалерии желаемая цель была достигнута, конница начала быстро отступать, и когда присоединилась к пехоте, то завалы были обойдены ею, а через канавы переброшены мосты из бревен и досок, взятых из Автура. Хотя неприятель поздно заметил, что он обманут и одурачен, но гневный и беснующийся Шамиль приказал своим наибам настойчиво преследовать нас кавалерией.

Несмотря на то, что неприятель, устрашенный гневом своего имама, рвался из всех сил, несмотря на то, что он в одном лесу успел предупредить нас и, спешившись, с остервенением бросился в шашки на наше левое прикрытие и арриергард, — мы возвратились в лагерь к трем часам с небольшой потерей. Было три человека убитых, да 25 раненых.

По возвращении из Автура, отряд отдыхал в продолжение шести дней, и только один раз была послана усиленная колонна на рубку леса за Джалку.

27-го января утром были отправлены в Воздвиженскую все тяжести и половина палаток. С наступлением же вечера, приказано было снять и остальные палатки и быть в полной готовности к движению, имея с собою на четыре дня продовольствия. Все полагали, что двинемся вперед.

— Наш князь хочет добраться до Шамиля. Вот знатная будет пожива, когда возьмем Ведень — рассуждали между собою солдаты.

Но, вместо движения вперед, отряд начал переправляться чрез Аргун.

— Вишь ты, как князь-то хитро-мудро действует, — продолжали рассуждать солдаты; и тогда только уверились, что двигаются в противуположную сторону от Большой Чечни, когда увидели знакомую им Гойтинскую просеку.

Отряд, за исключением шести рот куринцев, сводного линейного батальона, двух донских сотен и четырех орудий, отправленных в Воздвиженскую и Грозную с палатками, — перейдя Гойтинский [143] лес повернул налево к горам. Здесь, по верховьям Гойты, Мартана, Рошни и Гехи, в горных и лесных трущобах, находилось множество хуторов, в совокупности составлявших население более чем из двух тысяч семей.

Эти трудно-доступные места начали заселяться с 1845 г., и, по мере прорубки Гойтинского и Гехинского лесов, а также движения наших отрядов зимою с 1846-го по 1848-й год под начальством Фрейтага и Слепцова, — население постоянно усиливалось новыми переселенцами из разных аулов Малой Чечни и наконец дошло до настоящей цифры. Будучи защищено естественными преградами, это огромное население жило там безнаказанно, тогда как, в свою очередь оно часто беспокоило наши войска и мирных чеченцев, живших возле укр. Урус-Мартанского, во время покосов, полевых работ и заготовления дров. Небольшой гарнизон Урус-Мартана не мог быть для них опасен.

Чтобы нанести решительный и окончательный удар этому населению, необходимо было занять одновременно все пространство между . верховьями Гойты и Гехи. Но для этого недостаточно было одних войск нашего отряда, а потому князь Барятинский согласился действовать одновременно с бароном Вревским, бывшим в то время начальником Владикавказского военного округа. Барон Вревский должен был действовать между Мартаном и Гехи, а наш отряд — между Гойтой и Мартаном.

Ночь, в которую предпринято было движение к верхнегойтинским хуторам, хотя была менее морозна, чем та ночь, в которую совершалось движение к Автуру, но она была неприятнее по холодному ветру и редкому туману, походящему на мглу. Не раз пробегала дрожь по телу, и вообще было как-то неприятно. Чем ближе подвигались мы к предмету действия, тем туман становился сильнее, а ветер стихал. Проводники несколько раз сбивались с пути, войска должны были останавливаться.

Перед рассветом отряд остановился на возвышенности, но впереди ничего не было видно, хотя Бота уверял князя, что хутора находились перед нами. Но вот начал озаряться восток, а туман исчезать, — и впереди нас представилось огромное гористое пространство, усеянное множеством отдельных сакель, окруженных со всех сторон срубленными деревьями, между которыми находились участки в несколько квадратных сажен, засеянных кукурузою.

Влево, где местность была более изрыта балками и оврагами, и где население было гуще, направлены были, под начальством полковника Майделя с дивизионом горных орудий, четыре батальона. Кавалерия, с одним батальоном и орудиями, была двинута, под начальством [144] Крюковского, вправо. Князь Барятинский, с двумя баталионами, четырьмя орудиями и эскадроном драгун, остался на возвышении.

Четыре батальона, посланные влево, исчезли в балках и оврагах и только частая ружейная перестрелка и редкие орудийные выстрелы давали знать, что там завязалось дело. Наконец, по удаляющимся выстрелам можно было догадываться, что пехота быстро подвигается вперед. И действительно, полковник Майдель действовал с полным успехом. Он с быстротою и с незначительною потерею занял огромное пространство с юго-восточной стороны, предавая все истреблению, потому что неприятель не хотел сдаваться, но сопротивлялся, а, следовательно, умирал.

Совсем другим образом начались действия кавалерии. Вместо того, чтобы обскакать хутора с западной стороны, по местности довольно открытой и ровной, мы видим, что часть ее несется между хуторами, и что за нею, как бы вдогонку, летит другая, большая часть.

— Не быть добру — вскрикивает князь, направляя наперерез 2-й батальон Эриванского гренадерского полка.

И действительно, слова князя, к несчастию, оправдались. Через несколько минут прискакал с известием переводчик Арцу, что много казаков перебито. Все мы были поражены этою вестью; но более всех был поражен князь не столько за ответственность, сколько из любви и уважения его к Крюковскому.

— Драгуны, за мной! — крикнул он, ударяя плетью своего коня.

И драгуны, и все окружавшие помчались за ним. Но когда мы прискакали к тому месту, где лежали тела Крюковского, подполковника Полозова и еще нескольких казаков, то неприятеля уже не было и не слышно было перестрелки; пылали только сакли, да валялось множество чеченских трупов. Эриванцы, драгуны и казаки отомстили за смерть своих собратий.

Этим печальным эпизодом окончилось совершенное истребление верхне-гойтинских хуторов, которые пылали повсеместно. Много погибло чеченцев, защищая своих жен, детей, имущество и жилища. Пленных было мало, одни только женщины и дети, но скота и имущества захвачено достаточно. Не менее успешны были действия барона Вревского по Рошне и Гехи. Несмотря на это, потеря наша, сравнительно с другими делами, была большая. Кроме Крюковского и Полозова, был убит сотник Дорохов, виновник происшедшего беспорядка, и 25 нижних чинов — почти все казаки; да ранено до 80 человек — в том числе наполовину казаков.

Сотник Владикавказского казачьего полка Дорохов был крайне [145] заносчив, вспыльчив и раздражителен. Два раза он был разжалован в рядовые: один за дуэль, на которой убил своего товарища, а другой раз — за оскорбление начальника; был хорошо образован и много читал. С Крюковским он был на товарищеской ноге; не знаю только по каким причинам они были так близки между собою. Дорохов был начальником ракетной команды при кавалерии. Крюковский приказал ему выехать на близ лежащую возвышенность и пустить по разным направлениям несколько ракет. Но когда он, или не поняв приказания, или неуместно увлекаясь, скрылся за указанным возвышением, то Крюковский, приказав подполковнику Полозову следовать за ним с двумя сотнями, поскакал за Дороховым, но вместо того, чтобы остановить его, попал под залп выстрелов десятка чеченцев, засевших в сакле и за забором, — и вместе с Полозовым и еще несколькими казаками — пал мертвым. Виновник же этого беспорядка, Дорохов, был найден с девятью казаками вверенной ему команды, в полуверсте далее, голым и обезображенным.

Тело Крюковского было отвезено в станицу Екатериноградскую, где он жил несколько лет, как командир Горского полка, и было предано земле с подобающею честию наказного атамана. Мир праху твоему, добрый, честный и благородный человек!

На. другой день отряд выступил из Урус-Мартана. Войска, принадлежавшие к составу Воздвиженского гарнизона, направились в эту крепость. Эриванцы, тенгинцы и навагинцы пошли прямым путем в свои штаб-квартиры на Сунженской линии. Все же остальные затем войска двинулись на отдых в Грозную. Но этот отдых был непродолжителен. 1-го февраля 1852 г. отряд, в составе восьми баталионов кабардинцев, куринцев и сводного линейного дивизиона драгун, пяти сотен и четырнадцати орудий, переправившись чрез Аргун, не переходя Ханкале, у подножия восточной горы этого ущелья, — расположился лагерем на правом берегу этой реки, у бывшего аула Берды-келя, с тем, чтобы от него прорубиться на Джалку.

Главная причина, побудившая князя Барятинского избрать такое направление, была та, что это был кратчайший путь к Маюртупу и Мичику, следовательно, пролегающий поперек всей Большой Чечни, притом более удаленный от гор и менее лесистый. Тут же, между Джалкой и Аргуном, толпилось значительное население, которое полезно было заставить или принести нам покорность, или удалиться в горы. Кроме того расположение здесь отряда было выгодно и в хозяйственном отношении, потому что Грозная, где находились главные военные и продовольственные склады и имелись огромные запасы сена, отстояла от Берды-келя только в четырнадцати, а от Джалки в [146] двадцати верстах. Только Аргун, и то вначале, когда не были сделаны спуски и устроены мосты через несколько его рукавов, представлял некоторые затруднения в сообщении. Идущая же здесь чеченская арбяная дорога пролегала по местности ровной и большею частию открытой.

Рубка леса сначала по Аргуну, а потом между этой рекой и Джалкой, производилась с незначительной перестрелкой и преимущественно с жителями окрестного населения. Только наиб Талгик с значительной партией и даже с двумя орудиями покушался вначале несколько раз препятствовать нашим работам. Но после поражения, нанесенного ему кабардинцами и нашей кавалерией 8-го февраля, где он, будучи ранен, едва не попался в плен и не были захвачены орудия, — прекратились и эти покушения неприятеля.

А потому войска наши, не встречая сопротивления со стороны чеченцев, несмотря на свой уменьшенный состав, работали очень успешно. Хотя лесу было истреблено много, но без малейшего изнурения для отряда, потому что давались частые отдыхи. Притом и погода стояла постоянно хорошая. Дни были солнечные, теплые, тихие. По ночам мороз простирался не свыше восьми градусов по Реомюру.

Доказательством тому, как покойна была наша лагерная стоянка и как прекрасна была погода, — служит то, что два раза на масленице приезжала, с другими дамами, княгиня Воронцова к своему мужу, командиру Куринского полка, чего нельзя было допустить прежде — и не столько но тревожному положению лагеря, сколько по холодному времени.

10-го февраля 1852 г., прибыли с Сунженской линии в отряд два батальона тенгинцев, с своим полковым командиром, генерал-майором Веревкиным ²⁷¹. Вслед затем, прибыли в отряд четыре сотни Гребенского, Моздокского и Горского полков.

Такое усиление отряда заставляло каждого предполагать что-нибудь особенное. Эти толки росли и разнообразились, еще и потому, что в отряд прибыл дивизион горных орудий, а саперы занимались устройством двух складных мостов, от двух до трех сажен длиною, и заготовлением фашин. Но до 2-го марта отряд продолжал заниматься, по-прежнему, рубкой леса. Вечером этого числа отдано было приказание снять палатки и уложить все тяжести. Восемь батальонов кабардинцев, куринцев, тенгинцев, рота сапер, дивизион нижегородских драгун, шесть сотен линейных казаков, шестнадцать орудий, в том числе по дивизиону конных и горных — должны были быть готовы к выступлению с полным комплектом боевых патронов и зарядов. Каждый солдат и казак должен был иметь с собою на четыре дня сухарей и по [147] фунту вареной говядины. Каждая рота, эскадрон и сотня должны были взять по одной порожней, но с хорошею упряжью, повозке и иметь с собою определенное число носилок, для раненых и перевязочные средства по положению. Сверх того, на 50 транспортных повозках были уложены в ящиках, привезенных из Грозной, боевые заряды, патроны и ракеты, также два складных моста для переправы через канавы. Не была забыта походная аптека и фирбант. В полночь все означенные войска, таким образом снаряженные, выступили из лагеря и двинулись по просеке на Джалку. Остальные, затем, войска, а именно: батальон куринцев, сводный линейный батальон, два орудия, две сотни дунайских и сотня донских казаков, переправившись на рассвете с тяжестями через Аргун, должны были прибыть в Грозную.

Воинскому начальнику этой крепости предписывалось: тяжести кабардинцев отправить через Николаевский и Шелкозаводский мосты в места их расположения; ротные котлы с недельной провизией прочих войск направить, под особым прикрытием, чрез Брагуны и Умахан-Юрт, в Куринское, с тем, чтобы они прибыли туда не позже вечера другого дня; палатки же и прочие тяжести этих последних войск оставить в Грозной до особого распоряжения.

Сверх того, в день выступления отряда было послано особое предписание полковнику Бакланову в Куринское. Ему предписывалось стянуть в это укрепление из Герзель-аула и Хасав-Юрта такое число войск, чтобы он мог выступить за Мичик, когда получит о том особое приказание, с своим Донским полком, четырьмя конными орудиями, и ни в каком случае не менее, как с шестью ротами пехоты.

Часа за два до рассвета мы переправились чрез Джалку, а с восходом солнечным, у аула Иомене, расположенного на канаве, проведенной из Хулхулау, той же самой реки, на которой находился и Автур — завязалась первая перестрелка с одиночными всадниками.

Цель этого движения была по преимуществу нравственная. Нужно было, наконец, доказать чеченцам, что наступило то время, когда мы можем пройти там, где желаем, и что не помешают этому никакие усилия и уверения Шамиля. Так, он уверял чеченцев, что не пропустит русских в Большую Чечню через Шалинский лес. Также точно он утешал их после разорения Автура, что русские погибнут, если вторично перейдут Хулхулау. В утешение и успокоение чеченцев он напоминал им 1842-й и 1845-й годы. И легковерные чеченцы верили ему. Но Шамиль делал это собственно только для ободрения чеченцев; в душе же сознавал, что ему не сладить с русскими, потому что они, после Ичкеринского и Даргинского походов, [148] сделались, в свою очередь, опытнее. Между тем, силы неприятеля от беспрерывных и часто кровопролитных боев постоянно слабели тогда как наши не уменьшались, потому что постоянно пополнялись. Здесь, кстати, упомяну, прежде чем приступлю к рассказу о двухдневном проходе с боем через Большую Чечню, — об отданном войскам князем Барятинским особом приказании. Оно было основано как на сохранении большего порядка в войсках, так и на распоряжении, сделанном самим Шамилем.

Приказание заключалось в том, чтобы войска не занимались зажжением, разорением и грабежом сакель в тех аулах, через которые они .будут проходить. «Грабеж тем более будет неуместен, — прибавлялось в приказании, — что сакли будут пусты, потому что Шамиль, после разорения Автура, приказал жителям ближайших к отряду аулов хранить все имущество в лесах».

И действительно, это приказание Шамиля, существовавшее и прежде, после разорения Автура, строго подтвердилось, и все аулы, лежащие по эту сторону Хулхулау, положительно были оставлены; да и по ту сторону этой реки некоторые были брошены, а жители всех прочих были в постоянной готовности к спасению в близлежащие леса. Следовательно, разгром Автура навел немалый всеобщий страх на чеченцев. И действительно, положение Чечни было жалко и ужасно. Но что же делать: последствия войны всегда одинаково бесчеловечны и жестоки.

Первая встреча с Шамилем, заблаговременно нам подготовленная, была на Хулхулау. На переправе через эту небольшую горную реку, затруднившую нас не быстротой и глубиной, но шириной ложа и еще более многими канавами, была открыта перекрестная и, по обыкновению, отдаленная пальба из четырех орудий. Завязалась и сильная ружейная перестрелка с неприятелем, засевшим в перелесках. Но переход был совершен с незначительной потерей. Пеший неприятель был отброшен штыками, конный же, показавшийся в значительном числе с правой стороны, был опрокинут драгунами и казаками за Гельдиген.

Движение продолжалось. Но, не пройдя и двух верст от Хулхулау, отряд был остановлен глубокой канавой, на которой не только были разобраны мосты, но и материал от них был унесен, а берега обрыты отвесно. Однако, два складные моста, уложенные на транспортных повозках, немедленно были перекинуты через канаву для переезда орудий и повозок, а для перехода войск были устроены саперами спуски, и не более как через час отряд уже был по ту сторону канавы.

В это время гремела перестрелка со всех сторон; в особенности, [149] она была сильна в арриергарде, где были куринцы, и в левом прикрытии, занятом тенгинцами. Между тем неприятельские орудийные выстрелы пронизывали колонну и немало беспокоили фурлейтов и сидящих на повозках раненых, которых значительно прибавилось.

У Кулиш-Юрта, что в пяти верстах от Хулхулау, Шамиль, одновременно с пехотой, засевшей в лесу с правой стороны, произвел нападение кавалерией на авангард; но кабардинцы с кавалерией отразили его с большим уроном. Этим прекратился бой, так что остальные семь верст до Маюртупа были пройдены с ничтожной перестрелкой.

Маюртуп, как и все другие аулы, мимо которых нам приходилось проходить, заблаговременно оставленный жителями, был занят нами с наступлением сумерек, без малейшего сопротивления. Здесь решено было переночевать, и войска расположились вокруг аула бивуаком.

Этот отдых был необходим как для войск, так, в особенности, для раненых и контуженных, которых оказалось 52 человека; да сверх того, было убито 4 человека.

Эта потеря могла считаться небольшою, если принять во внимание, что с девяти часов и до четырех пополудни, на протяжении четырнадцати верст, войска должны были постоянно драться и не раз прокладывать себе путь штыками и картечью. Такую незначительную потерю надо отнести к неторопливому следованию войск, правильному направлению боковых прикрытий, всегда идущих в надлежащем расстоянии, хорошему выбору позиций для артиллерии и своевременному употреблению в дело кавалерии.

Спустя часа три после прихода в Маюртуп столь огромного числа незваных гостей, в нем все поуспокоилось и притихло. После 36 часов, проведенных без сна, и тридцативерстного похода, каждый нуждался в отдыхе. Кто предавался сну в сакле, кто под навесом, а кто возле потухающего костра. Успокоились напоенные, накормленные и перевязанные раненые. Только изредка раздавались стоны тяжелораненых и ампутированных, которых было человек с двенадцать. В особенности страдал сотник конно-казачьей артиллерии Чуксеев, которому раздробило ядром ногу.

Но бодрствовали еще долго — князь Барятинский и походный штаб, собиравший разные сведения и делавший распоряжения о пополнении зарядов и патронов.

Александр Иванович беседовал с лазутчиками и проводниками, а более всего совещался с Ботою. Тут же, у него в сакле. изготовлялось в двух экземплярах предписание полковнику Я. П. Бакланову. [150] Ему писалось, чтобы он с теми войсками, о которых упоминалось в предписании, заблаговременно к нему посланном, — двинулся за Мичик и, по первым выстрелам, следовал к маюртупскому орешнику на соединение с нами, у выхода из этого леса.

Предписание полковнику Бакланову заготовлялось в двух экземплярах потому, что предполагалось послать в укр. Куринское, отстоящее от Маюртупа верстах в двадцати, двух надежных чеченцев, разумеется, за хорошую плату, по двум различным направлениям. Это делалось на всякий случай, для большей верности. Если бы не довелось доехать одному, то доедет другой. Но этого не случилось. Оба нарочные доехали до Куринского благополучно и своевременно, так что Бакланов исполнил с точностью все на него возложенное.

Ночлег в Маюртупе, этом богатом и большом ауле, был проведен совершенно покойно. Ночь была хотя довольно холодная, но ясная. Чистое. небо, озаренное лучами восходящего солнца, предвещало такой же хороший, теплый день, как и прошедший. С рассветом, без барабанного боя и трубных звуков, войска начали выходить из аула и выстраиваться по обеим сторонам Гудермеса, согласно составленной диспозиции.

Вывезены были из аула перевязанные, напоенные чаем и накормленные раненые; а за ними везлись на отдельных повозках, которых, по раздаче зарядов и патронов, было много свободных, — и убитые, с тем, чтобы их предать вечному покою не на вражьей, а на своей земле. Наконец, выехал князь Барятинские со штабом, а Маюртуп не пылал, потому что не приказано было его жечь. Маюртуп безмолвствовал, и мы оставляли его, как бы прощаясь с невидимыми существами, гостеприимно нас угостившими — так было в нем покойно и тихо, когда выступил из него арриергард. Однако, каждый понимал, что это затишье перед боевой бурей. Через лазутчиков князь Барятинский знал, что Шамиль готовит нам кровавый сюрприз за Гудермесом, в Маюртупском лесу, известном по в нем стойкому сопротивлению чеченцев еще со времен Ермолова и Вельяминова.

— Если же русские не потерпят поражения в этом лесу, то мы их поразим на Гонсоле и Мичике, — так снова обнадеживал Шамиль чеченцев.

Сообразно с этими сведениями, по переправе через Гудермес, текущий здесь в крутых берегах, и по подъеме на правый его берег, по довольно хорошей арбяной дороге, — отряд двинулся в Маюртупский лес. Три батальона куринцев, с четырьмя орудиями, составляли авангард и левое прикрытие; два же батальона тенгинцев, [151] c дивизионом горных орудий, прикрывали справа. Этот лес начинался саженях во ста от Гудермеса и тянулся версты на полторы. Там где росли большие чинары и дуб, он был редок, там же, где рос орешник, была чаща. Орешником начинался и кончался лес; в середине же, где пролегала дорога, он был довольно редок.

Куринцы и тенгинцы двинулись через лес под неприятельскими выстрелами из четырех орудий, поставленных на двух курганах, и, когда прикрытия окаймили с обеих сторон проходящую через него дорогу, были двинуты повозки. Пальба из неприятельских орудий, расположенных на этот раз довольно близко, участилась и была весьма метка. Подгонять фурлейтов не было надобности, и переезд повозок, несмотря на стоны и крики раненых от толчков по корням деревьев и частым выбоинам, был совершен весьма быстро к авангарду, выходившему на чистое место, где уже ожидал Бакланов, исполнивший в точности данное ему приказание.

Если бы с такою же быстротою мог пройти через лес арриергард, состоявший из двух батальонов кабардинцев при 4 орудиях, бывший под начальством барона Николаи, и могли двигаться боковые прикрытия, то мы совершили бы это движение с самой незначительной потерей. Но огромные массы пешего неприятеля ударили сначала на тенгинцев, а потом на кабардинцев в то время, когда двинулся обоз.

Расчет чеченцев был тот, чтобы, прорвав цепи, ворваться в середину, как это не раз удавалось им прежде, однако, на этот раз, такой расчет был совершенно неуспешен. Завязалась сильная перестрелка и рукопашная схватка у тенгинцев и кабардинцев. И те и другие молодецки выдержали напор неприятеля. Следование кабардинцев через лес перекатными цепями было превосходно; нужно было удивляться хладнокровию и стойкости, с которыми встречали неприятеля штык и картечь задних частей, когда передние оставляли с быстротою свои позиции.

Хотя проход через Маюртупский лес удвоил нашу потерю, и, притом, раны большею частию были тяжелы, но он был славен для нас и унизителен для Шамиля, потому что снова сильно поколебал его во мнении чеченцев.

— Да мы гораздо больше нанесли бы вреда русским на ночлеге в Маюртупе, нежели теперь — говорили недовольные чеченцы.

Мы все были рады соединению с. Баклановым. Мы радовались не усилению нашего отряда семью ротами, шестью сотнями казаков и четырьмя орудиями, потому что и без того были самостоятельны и сильны, чтобы окончить предпринятый нами поход через Большую [152] Чечню; но все знали, что Бакланов и многие из его казаков знают трудную местность, по которой нам оставалось пройти до Куринского, — если не лучше, то не хуже самого Боты. А на этом десятиверстном расстоянии особенно трудными препятствиями считались Гонсол и Мичик.

О последней из этих речек я упоминал уже ранее и еще подробнее буду говорить о ней ниже. Что же касается Гонсола, притока Мичика, то хотя он протекал в еще более отвесных и высоких берегах, нежели Мичик, но за то менее поросших лесом. Следовательно, обе эти речки могли если не остановить, то затруднить наше движение.

Но переход через Гонсол, против нашего ожидания, был совершен беспрепятственно со стороны неприятеля. Были видны только огромные его массы, тянувшиеся по подножию Черных гор от Маюртупа к Мичику. По переправе через Гонсол, около полудня, был дан отдых. Торопиться было нечего, потому что до Мичика оставалось не более трех верст, да столько же от Мичика до Куринского. Солдаты поели сухарей с чистой родниковой водицей, а у кого уцелела говядина, тот полакомился и ею; полежали на рыхлом и быстро тающем от теплого солнышка снегу. Кавалерия и артиллерия напоили и накормили своих лошадей остатками овса. В этот двухчасовой отдых, значительная масса неприятельской кавалерии собралась на ровном и открытом плато между Гонсолом и Мичиком. С движением отряда вперед Бакланову приказано было произвести атаку кавалерией. Два батальона тенгинцев посланы для поддержки кавалерии и на случай дела с неприятельской пехотой, которая легко могла скрываться в пересеченных местах.

Атака была произведена с свойственною Бакланову смелостию и стремительностью; неприятель был опрокинут и более версты преследуем драгунами, казаками и картечью из конных орудий. Несколько тел осталось на месте атаки, и много лошадей бегало без седоков. Эта молодецкая атака была причиной того, что Шамиль оборонялся на Мичике весьма слабо и ограничился одной канонадой из орудий.

Наконец отряд, при лунном свете, прибыл в Куринское и расположился бивуаком вокруг этого укрепления.

Первой заботой было удобно разместить и успокоить раненых и контуженных, которых привезено было в Куринское 143 человека; из них треть — были ранены или сильно контужены ядрами и гранатами. Сверх того, 12 человек было убито.

Потеря, как видно, очень небольшая, даже, можно сказать, ничтожная, если принять во внимание двухдневный бой с многочисленным [153] неприятелем. Да иной раз взятие аула обходилось нам несравненно дороже, несмотря на то, что неприятеля было немного, да и орудий у него не было. Еще раз повторяю, что это должно приписать обдуманному и неторопливому следованию войск и своевременному и правильному употреблению их в бою.

Князь Барятинский в этом движении вполне подтвердил свою опытность в кавказской войне и уменье управлять войсками во время боя. Каждый, начиная от старшего подчиненного и до последнего солдата, был уверен, что с князем не может быть поражения...

VIII. Зимняя экспедиция князя Барятинского в 1853 году на Мичике.

Еще летом 1852 года, перед наступлением покоса, было решено князем Барятинским, что будущая зимняя экспедиция будет производиться на Мичике. По этой причине в Куринском было заготовлено много экстренного сена. В это же укрепление к концу года было свезено продовольствие на два месяца для 10-ти тысяч человек; туда же доставлен был из Грозной и Хасав-Юрта комплект готовых боевых зарядов на двадцать орудий и патронов по числу десяти батальонов.

Зимние военные действия должны были начаться не позже половины января; а потому, 10-го числа, в Куринском сосредоточилось собственно для действий, не считая гарнизона этого укрепления, десять батальонов, дивизион нижегородских драгун, шесть сотен казаков и двадцать шесть орудий.

Князь Барятинский с этими войсками, на рассвете 12-го января, двинулся к Исти-су, где, поднявшись на Качалыковский хребет по арбяной дороге, расположился лагерем на западной покатости, у бывшего аула Хаби-Шавдана.

Переход через хребет и занятие лагерного места для отряда совершились с незначительной перестрелкой и без потери для нас. -Хаби-Шавдан, примыкавший к левому фасу широко раскинутого лагеря, отстоял от Мичика версты на полторы и находился от просеки, уширением которой наши войска занимались в 1850 году, верстах в пяти.

Все расстояние между лагерем и Мичиком было покрыто или густым орешником, или остатками садов и сухого бурьяна, росшего на полях, принадлежащих жителям бывшего здесь аула. Со [154] всех же прочих сторон лагерь был окружен горами, глубокими оврагами и густым строевым лесом, преимущественно же чинаром и дубом. По оврагу, находящемуся с левой или южной стороны, протекал небольшой ручей Хаби-Шавдан, именем которого назывался и существовавший здесь аул. Кроме того, здесь же находилось много родников чистой, хорошей воды.

Коснусь причин, почему описываемая зимняя экспедиция была предпринята на Мичик, и почему путем действия было избрано это новое направление, а не старая дорога и просека.

Главная причина, побудившая князя Барятинского предпринять эту экспедицию на Мичик, была та, что пространство между этой рекой и Гудермесом было гуще населено сравнительно с другими местами Большой Чечни, и что мичиковцы часто беспокоили Кумыкскую плоскость своим хищничеством. А потому надо было заставить их или переселиться в наши пределы, или уйти в горы. Если же князь не двинулся на Мичик по старой просеке, а, избрав новое направление, расположился на Хаби-Шавдане, то этим руководили его, своего рода, благоразумные соображения.

Двинувшись по старой просеке, иначе нельзя было расположиться лагерем, как на Мичике, потому что между этой рекой и Куринским не было воды. Положим, что неожиданное занятие Мичика и обошлось бы нам без потери, но сообщение наше было бы небезопасно. Гористая же и лесистая местность по ту сторону Мичика подвергала бы наш отряд постоянным тревогам и безнаказанным выстрелам из неприятельских орудий. Притом, и вода в Мичике могла быть попорчена неприятелем, к чему не раз он прибегал, когда мы стояли лагерем, в прошлом году, на Бассе. Тогда как расположением у Хаби-Шавдана не только устранялись все эти препятствия, но и был обойден Гонсол, впадавший в Мичик левее лагеря. Между тем, отряд держал неприятеля постоянно в угрожающем положении, будучи расположен лагерем и на этой позиции. Первым делом отряда была вырубка леса позади лагеря и устройство, по возможности, лучшего и удобного сообщения с Куринским, откуда доставлялось все продовольствие, — что и было достигнуто в самое короткое время. Потом занялись уничтожением леса вправо и влево от лагеря.

Все это совершалось беспрепятственно, или с самой ничтожной перестрелкой, мало причинявшей нам вреда. Притом, и погода нам благоприятствовала. Морозов сильных, таких, как в прошлом году, не было, а между тем, не было больших и частых туманов. Дни, большею частью, были теплые, солнечные. По ночам холод не [155] превышал десяти градусов. Отряд вполне пользовался всеми хозяйственными удобствами лагерной зимней стоянки.

Против нашего лагеря, за Мичиком, был собран многочисленный неприятель, состоявший, по-прежнему, из чеченцев и тавлинцев.

Прибывший из Веденя Шамиль, через несколько дней по нашем расположении на Хаби-Шавдане, был, против обыкновения, ласков приветлив с чеченцами. В беседах с ними, утешал их и обещал помочь им от претерпенных ими разорений и лишений, если только они будут его слушаться и исполнять его приказания. При этом не упустил случая по-прежнему уверять их, что он не дозволит русским перейти Мичик, если чеченцы храбро и стойко поддержат его.

И чеченцы, обвороженные небывалым ласковым обращением Шамиля, предали забвению все прошлые невзгоды и были убеждены в справедливости его слов.

— Нет, русские не могут перейти Мичик, говорили они, глядя на его высокие и отвесные берега, которые, притом, были обрыты во всех тех местах, где представлялась малейшая возможность к переправе.

Сверх того, чтобы занять умы чеченцев и заставить их еще более увериться в невозможности перехода через Мичик, Шамиль заставлял их по ночам на левом берегу строить завалы и земляные укрепления. Находившийся за Мичиком, против нашего лагеря, аул Гурдали был занят Шамилем, его сыном Казы-Магометом и приближенными мюридами.

Нам простым глазом хорошо было видно, как Шамиль, пренебрегая на этот раз даже этикетом, выходил на саклю для беседы с собиравшимся народом, но всегда не один, а окруженный несколькими из своих мюридов, с вынутыми из чахлов винтовками. Нам слышны были раздававшиеся в честь его приветственные выстрелы. Даже раз видно было в зрительную трубу, как на том возвышении, на котором в прошлом году нанесено было Баклановым поражение неприятелю, училась кавалерия с 4-мя орудиями, из которых производилась пальба по лагерю и войскам, высылаемым вперед и влево для вырубки орешника и садов.

Стрельба по лагерю была редкая и почти для нас безвредная. Только раз, кажется, в праздник Сретения Господня, во время служения литургии в походной церкви, огромный намет которой служил постоянною целью для неприятеля, пролетевшее над головами молящихся ядро, при падении своем, убило одного куринца, да другого сильно контузило. [156]

За то неприятель ни разу не оставлял в покое войск, высылаемых вперед лагеря и влево, на Мичик, для вырубки орешника и садов, а равно, когда дело дошло до разрушения завалов, начиная от впадения Гонсола, вверх по Мичику.

Расскажу при этом о случившемся со мною происшествии в одну из таких рубок орешника и садов. 18-го февраля, в то время. когда полковник Бажанов с двумя батальонами тенгинцев и четырьмя орудиями выступил уже из лагеря на работу, лазутчики дали знать о намерении неприятеля, пробравшегося в верховья Мичика сделать нападение на рабочих. Поэтому я был послан князем Барятинским предупредить об этом полковника Бажанова и осмотреть работы.

Лошадь, на которой я поехал, была недавно куплена, весьма горяча и непривычна к выстрелам. Передав Бажанову все, что нужно было, я поехал вперед. В это время летит ядро и в нескольких шагах делает рикошет. Лошадь моя делает огромный прыжок в сторону, попадает в яму передними ногами, и я, отброшенный от нее на несколько шагов, падаю без чувств на землю.

В момент моего падения, все окружавшие думали, что я убит, но когда подняли и осмотрели меня, то убедились, что, кроме ушиба на щеке, нет другого повреждения, нет и сильной контузии, от которой я мог бы умереть.

Между тем, проходит несколько минут, а я нахожусь в бесчувственном состоянии. Успел прискакать из лагеря доктор Добротин, видевший мое падение, и готовился уже пустить кровь; но в это время я начал говорить.

Спрашиваю: где мы? Мне отвечают, что на Мичике. Ничего не помню — нет сознания. Так прошло еще несколько секунд. Наконец, я пришел в полное сознание и дошел до лагеря без предложенной мне помощи, положительно отказавшись от настояния докторов пустить мне кровь.

Я был на волос от смерти и, признаюсь, приятно так умирать, потому что такая смерть мгновенна, нечувствительна и без малейших страданий. Я остался невредим и годен для дальнейшей службы. Конь же мой, виновник моего падения и причина этого рассказа и рассуждения, поступил в число неспособных, потому что вывихнул себе правую ногу...

...Февраль месяц 1852 года приходил к концу, а с ним вместе оканчивались рубка леса и разрушение завалов вверх по Мичику, к старой просеке.

Шамиль, по-прежнему, жил в Гурдали и, по-прежнему, показываясь на сакле, беседовал с чеченцами, и они еще более утвердились [157] в том мнении, что мы не можем перейти Мичик, а следовательно сделались самонадеяннее, хвастливее — характеристичная черта всех мусульманских народов, тем более, что отряд покойно продолжал стоять лагерем на Хаби-Шавдане, пользуясь, по-прежнему, всеми удобствами лагерной зимней стоянки. Только заготовление в большом количестве складных лестниц, от двух до трех сажен длиною, а также фашин и туров, — распространяли говор по отряду, что предстоит скорое взятие Мичика.

Наступило 27-ое февраля — день нового торжества князя Барятинского, нового унижения Шамиля, нового окончательного разочарования и бедствий чеченцев.

С вечера полковник Бакланов получил приказание от князя выступить из Куринского с десятью сотнями казаков, эскадроном драгун, двумя батальонами куринцев и шестью орудиями, по старой просеке, с таким расчетом во времени, чтобы на рассвете быть за Мичиком.

Чтобы сохранить это движение в возможной тайне и чтобы даже передвижение войск не могло породить каких-либо толков и преждевременных предположений, — 25-го февраля, то есть за день до перехода через Мичик, было отправлено шесть рот куринцев, эскадрон драгун, две сотни казаков и два орудия, с прислугою, как очередные для мытья в бане. Утром же,накануне штурма, выступила из отряда колонна за провиантом, под прикрытием двух рот и двух сотен казаков. Донской же полк Бакланова и четыре конно-казачьих орудия и до того времени, большею частью, находились в укреплении Куринском и на посту Карасинском.

Переход через Мичик с меньшею для нас потерею и нанесение неприятелю, по возможности, сильного поражения — зависели, единственно, от скрытного и неожиданного появления Бакланова за Мичиком. Если он будет открыт до перехода через эту реку, то орудийные выстрелы в его колонне будут служить сигналом к движению всего отряда за Мичик. В таком случае, он будет служить отвлечением для штурмующих войск, под личным предводительством князя Барятинского.

Если же Бакланов, с вверенными ему войсками, достигнет Мичика, незамеченный неприятелем, то, начав переправу через эту реку, он должен известить об этом через особого нарочного, посланного кратчайшим путем.

Успех обходного движения Бакланова был полный. Он не был открыт неприятелем по эту сторону Мичика. Этому способствовал, отчасти, небольшой туман, а главное, небрежность и беспечность [158] караульных чеченцев, которые спали и были захвачены живьем без выстрела.

Между тем, в отряде на Хаби-Шавдане, за исключением одного батальона и сотни казаков, оставляемых в лагере, на рассвете все было готово к наступлению.

Артиллерийские лошади запряжены, драгунские оседланы, три баталиона кабардинцев и эриванский гренадерский батальон снабжены штурмовыми лестницами, фашинами, турами, лопатами и кирками. Эти четыре батальона с дивизионом горных орудий назначались, собственно, для перехода через Мичик, у того места, где впадает в него Гонсол.

Десять орудий с двумя батальонами тенгинцев и эскадроном драгун должны были расположиться по Мичику, правее штурмующей колонны и немедленно открыть пальбу по аулу Гурдали, а также обстреливать все пространство до Мичика. Когда штурмующие войска переправятся через Мичик, то артиллерия направляет свои выстрелы сообразно с действием этих войск, стараясь обстреливать все впереди их находящееся пространство. Тенгинцы же должны немедленно приступить к устройству переправы против тех мест, где будут расположены. С нетерпением ожидалось известие от Бакланова. Наконец, оно получено, и войска выступили из лагеря по диспозиций.

Не вполне рассеявшийся туман скрывал наше движение из лагеря, а следовательно, способствовал успеху. Артиллерия с тенгинцами и драгунами двинулась к Мичику прямо; штурмующая колонна влево, к устью Гонсола. Князь Барятинский со штабом находился при кабардинцах.

Загремели наши орудия вправо, начался спуск и эскалада левого берега Мичика кабардинцами.

В это время неприятель не оставался в бездействии. Когда Бакланов начал переправляться через Мичик, а мы выступать из лагеря, в неприятельском стане раздались два орудийных выстрела, которые были сигналом к общей тревоге. Неприятельская кавалерия начала собираться, между Гонсолом и Мичиком, против Бакланова, пехота — занимать Гонсол и Мичик. Орудия сначала были двинуты за кавалерией; но, потом, по приказанию Шамиля, были отвезены назад и оставались все время в совершенном бездействии.

Бакланову легко было сладить с неприятельской кавалерией, потому что в то время, когда она собралась в значительном числе, переправа через Мичик приходила к концу. Произведенная им .атака разделила неприятеля на две части, и те, которые попали в [159] угол между Гонсолом и Мичиком, были или изрублены, или, большею частью, расшиблись, бросаясь с крутого берега в Гонсол.

Неприятельская пехота, поражаемая ядрами и гранатами из десяти орудий слева и картечью из четырех горных орудий с фронта, не выдержала и отступила к Гурдали, и только сотня-другая чеченцев, засевшая за завалами, в изгибах Мичика, поражала выстрелами кабардинцев, спускавшихся в эту реку и эскаладировавших левый ее берег. Но и эти смельчаки обратились в бегство, когда увидели поражение своей кавалерии.

По окончании трудного перехода через Мичик кабардинцев и эриванцев и по соединении с куринцами и казаками Бакланова, разъезжавшего, на страх врагам, в овчинном тулупе и мохнатой папахе — произведено было наступление; но неприятеля уже не было ни в Гурдали, ни в лесу, находящемся позади этого аула.

Он собрался у подножия Черных гор, но, с движением наших туда, поспешил скрыться в лес.

Хотя это было явным доказательством, как велики были его страх и поражение, однако, преследовать его по лесистым горам было бы неблагоразумно и бесцельно, тем более, что у нас было много дела на Мичике. На этой реке необходимо было устроить хорошие переправы, на что требовались не часы, а дни. Тем более, князь не хотел ограничиться только уже начатыми тремя переездами, а устроить еще два — один у бывшего аула Мазлагаша, а другой на Гонсоле. Все эти работы производились в продолжение двух недель и совершенно беспрепятственно со стороны неприятеля.

12-го марта отряд оставил Хаби-Шавдан и Мичик, и войска разошлись по своим штаб-квартирам веселыми, довольными и с самой незначительной потерей. Было только 4 убитых, да 65 раненых, в том числе 18 человек было ранено при занятии Мичика.

Итак, Шамиль, выражаясь по-персидски, еще раз «наелся грязи», — выражение, которое так любил Хаджи-Баба, — и на этот раз больно много.

Все его надежды на удержание чеченцев рушились одним ударом в несколько часов, и если бы не восточная война, то положительно можно сказать, что Чечня принесла бы нам безусловную покорность, а с нею и покорение восточного Кавказа совершилось бы несколькими годами ранее. Правда, может быть, это покорение не было 6ы столь славно; может быть, Шамиль не жил бы у нас пленником, потому что он, униженный не только в глазах чеченцев, но терявший свою власть и между жителями Дагестана, собирался оставить Ведень и намеревался пробраться тайком в Турцию.

Положительно было известно, что в Ведене заготовлялось много [160] вьючных лошадей, и что часть имущества, более драгоценного, была отправлена в Технуцал, вскоре после возвращения или, правильнее сказать, бегства Шамиля с Мичика. Он поспешно уехал оттуда не столько из опасения нашего преследования, сколько из боязни раздраженных чеченцев.

Замечательные непродолжительные военнные действия в период управления левым флангом князя Барятинского.

С 1850 по 1853-й год, в продолжение трехлетнего пребывания моего на левом фланге Кавказской линии, кроме описанных зимних экспедиций, происходили непродолжительные летние движения и действия наших войск. Они преимущественно состояли в уничтожении засеянных неприятельских полей и заготовленного сена, в разорении аулов и в противодействии покушениям неприятеля нападать на наш скот и жителей, занимавшихся полевыми работами. Такие покушения в особенности часто предпринимались чеченцами в 1851 году.

Но описывать каждое из них было бы бесцельно и бесполезно, тогда как очерк главных покушений неприятеля и противодействий им с нашей стороны, полагаю, будет не только не безынтересен, но еще более охарактеризует образ войны, веденной нами с чеченцами. А потому здесь расскажу только: о движении в 1851 году на герменчукские и автурские поля, о быстром сосредоточении и движении войск к Назрану, в июне 1852 года, о поражении неприятеля в октябре того же года на Сунже и об истреблении ханкальских хуторов.

Наступательное движение на герменчукские и автурские поля, находящиеся между Джалкой и Хулхулау, было предпринято князем Барятинским в ночь с 27-го на 28-ое июня, единственно с целью уничтожения огромных посевов проса и кукурузы.

Движение это замечательно по быстроте сосредоточения войск, а также скрытности и скорости исполнения, отчего, преимущественно, зависел успех каждого предприятия в кавказской войне. Неожиданное появление у предмета действия и быстрое отступление по достижении цели — вот чем должен был руководиться начальник в подобного рода предприятиях; несоблюдение же этих правил увеличивало без пользы наши потери.

В этом случае и то и другое было соблюдено во всей точности, а потому цель движения достигнута с самой незначительной для нас [161] потерей. По цели своего назначения, отряд, преимущественно, должен был состоять из кавалерии, потому что она скорей могла уничтожить кукурузу и вытоптать просо. Поэтому, предписано было — в ночь 25-го июня, командиру Гребенского полка, барону Розену, со всем полком и двумя конными орудиями, к вечеру 27-го числа прибыть в Грозную, заняв кордон льготными казаками и двумя сотнями Кизлярского полка. От командира Моздокского полка были вытребованы к тому же времени три сотни с двумя же конными орудиями.

В полночь с 27-го на 28-ое июня 1851 года, князь Барятинский выступил из Грозной совершенно налегке, с девятью сотнями и дивизионом конных орудий, прибывшими с Терской линии, и двумя сотнями дунайских казаков, шестью ротами и двумя орудиями, принадлежавшими к составу гарнизона этой крепости.

Все эти войска, по переходе через Ханкале, направились к той переправе через Аргун, где в зимнюю экспедицию был расположен лагерем Чеченский отряд.

Несмотря на огромную воду и сильное течение Аргуна, во время переправы через который опрокинулось одно орудие, — переход отряда через эту реку совершился благополучно, и на рассвете последовало соединение, на Шалинской просеке, с двумя батальонами куринцев, четырьмя орудиями и тремя сотнями донских казаков, прибывших по предварительно-сделанному распоряжению из крепости Воздвиженской, под начальством полковника Серебрякова.

Движение до Герменчука хотя совершалось по местности знакомой, но она представлялась нам теперь в ином, более прекрасном, живописном виде. Мы привыкли ее видеть с обнаженными, обледенелыми деревьями, с полями и пастбищами, покрытыми толстым слоем снега. Теперь же она представлялась нам зеленеющим лесом, с плодами на фруктовых деревьях, и полями, поросшими тучной, высокой и цветистой травой. С переходом же через Джалку и с минованием нашего укрепления, выстроенного генералом Галофеевым в 1840 году, когда он стоял здесь с отрядом, вскоре после восстания чеченцев, — мы вступили в огромное пространство высокой кукурузы и густого зеленеющегося проса.

Так как это пространство было предметом нашего действия, то кавалерия была послана вперед для уничтожения полей, а пехота с артиллерией расположились на удобных местах для прикрытия кавалерии и противодействия неприятелю, открывшему нас при переправе через Джалку и теперь с поспешностью собиравшемуся из Автура и других ближайших аулов.

Когда кукуруза была порублена шашками казаков, а просо вытоптано [162] их лошадьми, — князь Барятинский двинулся с войсками вправо на мезеинские поля. По уничтожении здесь, таким же порядком, посеянных, в огромном количестве, проса и кукурузы, отряд вышел на Аргун к Атагинской переправе. Здесь переправилась только одна кавалерия, пехота же с артиллерией, взятые из Грозной, были направлены на Воздвиженский мост, единственно по той причине, чтобы не подвергать ее без надобности случайным опасностям, потому что и здесь, как и на утренней переправе, нужно было плыть несколько сажен.

Переправлять же пехоту на казачьих лошадях, как это было сделано утром, было бы грешно, да и опасно по утомлению лошадей тем более, что оставалось до Грозной не менее двадцати верст, тогда как ни один из казаков, прибывших с Терека, не сделал, в продолжение полутора суток, менее восьмидесяти верст. а были и такие части, которые в 36 часов сделали более ста верст, например, те из гребенских казаков, которым пришлось ехать из станиц Шелковой и Новогладковской.

Это движение стоило нам самой незначительной потери. У нас было ранено только девять человек, несмотря на то, что неприятель, при переходе нашем с автурских на мезеинские поля, собрался в весьма большом числе и дрался с отчаянием, — тогда как чеченцы понесли несравненно большую потерю. Кроме раненых, у них были и убитые, потому что они не раз попадали под нашу картечь.

Но они не отказались бы и от больших жертв, если бы могли спасти свои поля, с истреблением которых тысячи семейств лишались пропитания. Мера жестокая, но необходимая в войне с горцами. Как бы жестоки меры ни были, но, если они клонятся во вред неприятеля, должны, без колебания, приводиться в исполнение.

Уничтожение хлебных посевов заставляло чеченцев, скорее других мер, покоряться нам, переселяясь в наши пределы, причем им оказывалось пособие и деньгами. и хлебом, отпускаемым из наших провиантских складов. Следовательно, за жестоким наказанием следовала и милость для покорных и покаявшихся; кроме того, с истреблением посевов и запасов сена, Шамиль лишался возможности иметь в сборе тавлинцев, призываемых им зимою для защиты Чечни, что оказалось и на самом деле, потому что сбор неприятеля в зимнюю экспедицию 1852 года был заметно менее против предшествовавших двух зим.

________________________________

В начале июня 1852 года, Шамиль с огромным скопищем, простиравшимся до 5-6 тысяч конных и пеших чеченцев и тавлинцев, [163] пройдя скрытно но горам, вторгся в Владикавказский военный округ.

Это вторжение было предпринято им с двоякою целью: чтобы во-первых, восстановить против нас галашевцев, карабулак, ингушей и назрановцев и, во-вторых, поднять себя во мнении своих подвластных, в особенности же, чеченцев, доверие которых к нему после блестящего нашего движения через всю Большую Чечню, сильно было поколеблено.

Шамиль, будучи в сношении с некоторыми из влиятельных лиц этих обществ, был сильно уверен в успехе своего предприятия. Он питал себя надеждой не только о взятии Нестеровского Назрана и разграблении станиц по Сунже, но мечтал о занятии Джераховского укрепления на Военно-Грузинской дороге, а может быть, и самого Владикавказа.

О сборе неприятеля и приготовлениях Шамиля князь Барятинский и барон Вревский заблаговременно знали, но только не известно было, куда неприятель двинется. Шамиль мог с одинаковою быстротой и неожиданностью появиться на Кумыкской плоскости, у Старого Юрта, даже на Тереке и на Сунженской линии, и даже возле Назрана и Владикавказа. Хотя последние два пункта находились от Веденя далее прочих, но гористая и лесистая местность способствовала движению. Притом известно было, кроме начальства, и другим, что Шамиль находится в сношении с назрановскими старшинами. А потому очень естественно было большее внимание обратить на Владикавказский округ, нежели на левый фланг.

Князь Барятинский и барон Вревский, жившие между собою очень дружно, что случалось в то время между начальниками-соседями очень редко, положили помогать друг другу, в чем и нельзя было сомневаться по рыцарской честности обоих.

На лазутчиков нельзя было в это время полагаться, но только не потому, что нельзя было иметь верных лазутчиков, а оттого, что им неизвестны были намерения и предприятия Шамиля. Горец вообще, а чеченец в особенности, за хорошие деньги продаст не только соотчича, но не пожалеет брата и отца. Примеров тому немало, несмотря на то, что Шамиль подвергал лазутчиков самым неистовым и ужасным наказаниям. Не только сами лазутчики, уличаемые и подозреваемые в сношениях с русскими, наказывались смертью, но ответчиками были их родители и родственники, в особенности, если они были достаточные люди. Тогда к преступлению об измене примешивалась и корысть наибов и мюридов. Так, в Автуре был раздавлен доскою, положенною на грудь, на концы которой насело по нескольку человек, брат ушедшего к нам лазутчика. [164] В Герменчуке были выколоты глаза отцу за подозрение сына в сношениях с русскими.

Лазутчикам не всегда можно было верить, собственно потому, что они могли не знать намерений и предположений Шамиля, который был осторожен и скрытен в военных предприятиях если не более, но не менее самого князя Барятинского. А это было тем более для нас опасно, что он, находясь в центральном положении, мог действовать во все стороны по радиусам, тогда как мы могли противодействовать ему по окружностям, часто слишком удаленным от центра.

В таких предприятиях Шамиля лазутчики могли быть полезны только с того времени, когда неприятель, выступив с места сбора находился в, движении к предмету действия. Но и здесь надо было быть весьма осторожным и сверять известия одного лазутчика с другим. Ведь Шамиль мог двинуться по одному направлению и изменить его, мог послать в одну сторону слабейшую, а с сильнейшей двинуться в другую — одним словом, употреблять такие же хитрости против нас, какие мы употребляли против него, т. е. платить тою же монетою.

А потому у князя Барятинского, кроме нескольких партий лазутчиков, содержались такие одиночные лазутчики, разумеется, за большую плату, которые, отделясь скрытно из партии во время самого движения, прискакивали лично к князю в Грозную, или передавали своим родным и друзьям о направлении, принятом Шамилем. Таким же образом получено было Александром Ивановичем сведение 17-го июня о движении Шамиля в Владикавказский округ. Немедленно были посланы нарочные с предписаниями по четырем различным направлениям: в Воздвиженское, к князю Воронцову — о направлении в Грозную шести рот, двух сотен и четырех орудий; в Хасав-Юрт, к барону Николаи — о направлении, в Грозную же, через Умахан-Юрт и Тепли Кичу, — двух батальонов, трех сотен и четырех орудий, где и оставаться в составе гарнизона впредь до приказания; в Червленную, к барону Розену — о движении трех сотен прямым путем от Николаевской переправы на ст. Михайловскую; в Наур, командиру Моздокского полка — о направлении трех сотен в Михайловскую же.

При этом считаю необходимым добавить, что все означенные лица были предварены, что потребованные от них войска должны быть в полной готовности и немедленно должны быть двинуты туда куда будет указано по получении дополнительного предписания. Пятый нарочный был послан к барону Вревскому. Ему писано: «так как Шамиль положительно двинулся в вверенный ему округ, то войска [165] левого фланга немедленно двигаются вверх по Сунже и к 4-му июня соберутся возле Назрана в числе трех батальонов, десяти орудий и десяти сотен казаков, дальнейшее действие которых будет зависеть от движения неприятеля. Через двое суток, если окажется нужным, прибудут еще два батальона с четырьмя орудиями».

На рассвете 2-го июня 1852 года князь Барятинский выступил из Грозной с шестью ротами, двумя сотнями и четырьмя орудиями, и войскам, долженствующим прибыть того же числа вечером из Воздвиженской, следовать за ним. По прибытии на ночлег в станицу Михайловскую, там уже были найдены шесть сотен моздокских и гребенских казаков. На рассвете, 3-го числа, прибыл туда же и эшелон из Воздвиженской.

4-го июня, в день, указанный в отзыве к барону Вревскому, князь Барятинский, со всеми означенными войсками, был расположен уже лагерем у Назрана.

Это укрепление, построенное в тридцатых годах, взамен находившегося поблизости Преградного Стана, имело целью наблюдать за назрановцами и ингушами и обеспечивать сообщение с Моздоком через Малую Кабарду. Оно находилось в 24-х верстах от Владикавказа и состояло из каменных высоких стен, фланкируемых башнями, и форштадта, обнесенного земляным валом, с положенною наверх колючкою. На вооружении находились до 12-ти разных калибров орудий. Кавказский линейный № 8-ой батальон составлял постоянный гарнизон этого укрепления. Назран несколько раз подвергался серьезным нападениям Шамиля и его сподвижника Ахверды Магомы. В 1856 же году это укрепление штурмовали сами возмутившиеся назрановцы, которые дорого поплатились за таковую дерзость.

Шамиль, в тот день, когда войска левого фланга имели ночлег в Михайловской, прибыл в Галашки и, узнав, что дорога в Назран и до Владикавказа занята бароном Вревским, а по Сунже двигается князь Барятинский, направился через Джерах на Военно-Грузинскую дорогу. Но когда узнал, что и там сосредоточены два батальона с четырьмя орудиями, то ограничился тем, что, взяв подать с галашевцев и обязав их клятвой в верности, в злобе возвратился в Ведень и распустил недовольных тавлинцев, а в особенности чеченцев, по домам. При этом он приказал чеченским наибам, как можно чаще, беспокоить русских на покосах, в лесу, отгонять скот и нападать на жителей, занимающихся полевыми работами. Разрешил даже, по праву имама, делать такие же нападения на мирных чеченцев, не признающих его власти, а покоряющихся гяурам. Угрожал этим же и тем чеченцам, которые имеют намерение перейти к русским. [166]

1-го октября 1852 года было получено сведение от надежных лазутчиков о намерении неприятеля угнать скот грозненских жителей, и что по этому случаю наиб Талгик, по предоставленному ему Шамилем праву, собирает огромную партию со всей Чечни. На другой день эти сведения подтвердились. Одним же мазуном, т. е. пятисотенным, бывшим тоже у нас лазутчиком, утром 2-го октября были доставлены вот какие подробные распоряжения, сделанные Талгиком по случаю этого нападения:

Весь сбор разделяется на три части. Небольшая партия, состоящая человек из ста лучших наездников, переправившись скрытно через Сунжу у Алдов, что с западной стороны Грозной, бросится на скот и, не обращая внимания на прикрытие, погонит его к Нефтянке и далее к Чертугаевской переправе на Сунже. Другая партия от 200 до 300 худоконных покажется из Ханкале, собственно для отвлечения, одновременно с той партией, которая бросится на скот со стороны Алдов. Она будет держаться от крепости вне пушечного выстрела. Главный же сбор, состоящий из конных и пеших чеченцев, будет скрываться в лесу, по обеим сторонам Сунжи, на Чертугаевской переправе, что на половинном расстоянии между Грозной и Тепли-Кичу, и будет действовать но обстоятельствам против грозненского гарнизона.

Из этого оказывается, как хороши были соображения, руководившие Талгиком, и распоряжения, сделанные им к овладению грозненским скотом. Не имевши об них предварительных сведений через лазутчиков, легко было увлечься той партией, которая должна была показаться из Ханкале, направить туда подвижной резерв и больную часть гарнизона и тем безнаказанно отдать в руки неприятеля весь скот, а следовательно, предоставить ему полное торжество и разорение грозненских жителей. Но князь Барятинский, имея сведения о покушении неприятеля на грозненский скот и вполне веря им, потому что он имел эти сведения от такого лазутчика, который неоднократно оправдывал его доверие, — потребовал от него известия, хотя за час до нападения на скот, о подтверждении всех сделанных Талгиком распоряжений. Если же все исполнится так, как он известит, то за это получит 150 рублей.

Согласно со сведениями, доставленными лазутчиком-мазуном, были сделаны следующие распоряжения:

Скот, по-прежнему, выгнан на пастьбу, но только немного попозже, не так далеко от крепости, и под большим прикрытием. Вместо слабой роты и одного орудия, обыкновенно высылаемых в прикрытие, назначено две роты с орудием, да скрыта была в ближайшей балке сотня дунайских казаков. Начальнику прикрытия приказано [167] было расположиться с ротами и орудием на Алхан-Юртовской дороге и наблюдать за Сунжей к Алдам; скот держать поблизости этой дороги, не дозволяя ему далеко расходиться. При появлении неприятеля, встретить его огнем из орудия и пехоты, не оставляя своего места; когда же он, прискакав в то место, где будет находиться скот, начнет гнать его, то действовать таким образом, чтобы не дозволить ему угнать скот по тому направлению, по которому он сделал нападение, т. е. к Алдам. Дунайцы должны были содействовать в этом пехоте, действуя против неприятеля холодным оружием.

С выгоном скотины на пастьбу, все остальные затем войска грозненского гарнизона были в полной готовности, Три роты куринцев с одним орудием предположено было направить, наперерез неприятелю, на Нефтянскую башню, к Чертугаевской переправе. Сотня грозненских казаков, сотня дунайцев, батальон и два орудия, переправившись через Сунжу, как можно поспешнее там, где будет удобнее, должны были спешить к Чертугаевской переправе по правому берегу.

К третьему часу, когда у князя оканчивался обед, прискакавший от мазуна, закутанный в башлык, но нам знакомый чеченец, дал знать о скором нападении на скот, и что Талгик не изменил сделанных им распоряжений.

Все приготовилось по первому выстрелу к движению. Наконец, раздался сигнальный выстрел, с батареи против Ханкале, по неприятелю, показавшемуся из этого ущелья. Вслед за этим, послышались сигнальные выстрелы с западной батареи и с Нефтянской башни — о появлении неприятеля со стороны Алдов и на Чертугаевской переправе.

Князь Барятинский приказал мне находиться при войсках, направляемых, наперерез, на Нефтянскую башню, и действовать с ними решительно против неприятеля, переправившегося на эту сторону Сунжи, — сам направился к тем войскам, которые должны были действовать по правому берегу, в тыл неприятелю.

Все распоряжения были своевременны и совершенно согласовались с действиями неприятеля, а потому успех был самый блестящий. Не воспользовавшись ничем, неприятель потерпел огромное поражение. Много убитых было у него по ту сторону Сунжи, в особенности на Чертугаевской переправе, где сильно пострадала, от картечного и ружейного огня, та партия, которая бросилась на скот со стороны Алдов и гнала его до Нефтянки.

Но окончательное поражение неприятелю было нанесено на правом берегу Сунжи, теми войсками, которыми лично управлял князь Барятинский. [168] Кроме множества раненых, в числе которых находился и сам Талгик, до 300 тел осталось на месте боя, погибших от ядер, картечи, пуль, шашек и пик. Много лошадей, оружия и одежды было набрано казаками и мирными чеченцами грозненских аулов Нам же это поражение стоило 4-х легко раненых, да нескольких убитых и раненых нашими ядрами и гранатами коров и быков.

12-го декабря 1852 года были истреблены хутора, гнездившиеся в глубоких и лесистых балках Ханкальского ущелья, а жители, в числе 480-ти душ обоего пола, со скотом и имуществом, приведены пленными в Грозную и поселены на жительство между чеченцами, живущими у этой крепости двумя аулами. Ханкальское ущелье, находящееся в восьми верстах от Грозной, составляют две горы, довольно высокие, продолговатые и поросшие строевым лесом. Восточная гора образует обрывистый левый берег Аргуна, между аулами Бердыкель и Большой Чечень; западная же составляет своими отлогостями правый берег Гойты, впадающей в Сунжу верстах в трех выше Грозной. Ханкальское ущелье приобрело историческую известность с 1806 года, когда командующий войсками на Кавказской линии, генерал Булгаков, желая проникнуть в глубь Чечни, встретился тут с главною массою чеченского населения и, после значительной потери, принужден был возвратиться обратно.

В Ханкале же, в 1818 году, генерал Ермолов имел кровавый бой с огромным сборищем чеченцев, перекопавших дно ущелья глубоким рвом и засевших за высоким валом. Но Алексей Петрович, овладев этим окопом и расположившись с своей ставкой на кургане, называемом и по настоящее время Ермоловским, не двинулся вперед до тех пор, пока не вырубил на ружейный выстрел дремучий лес и тем не сделал свободным проход в Чечню на будущее время. Еще в 1844 году, в Ханкале раздавались неприятельские орудийные выстрелы по нашим транспортным колоннам, перевозившим провиант и военные запасы из Грозной в строившуюся в том году крепость Воздвиженскую, и не раз привозились десятки раненых неприятельскими ядрами и осколками гранат. Но с построением крепости Воздвиженской и после молодецких зимних поисков, произведенных по разным направлениям, оставленным там подвижным резервом, а главное — после прорубки Гойтинской и Гехинской просек — Ханкальское ущелье утратило свое прежнее значение, и в нем только по временам раздавались выстрелы из засад по нашим войскам, посылаемым туда из Грозной за дровами и строевым лесом, для разных построек.

Такие засады устраивали как сами жители хуторов, гнездившихся [169] в глубоких и лесистых балках, которыми в особенности изрыта часть восточной горы ущелья, обращенной к Аргуну, и собиравшиеся в этих балках и хуторах неприятельские партии. Укрывавшиеся здесь партии чеченцев нападали также на жителей, занимавшихся полевыми работами, и на выгоняемый на пастьбу их скот. Такие нападения чеченцы могли производить из Ханкальского ущелья, с большим успехом, предпочтительно перед другими местами, потому что, кроме скрытого и внезапного нападения, они могли иметь от жителей ханкальских хуторов самые положительные сведения о том, что делалось в Грозной. Иногда случалось, что перехватывались нарочные, посылаемые из Грозной в Воздвиженскую и обратно.

Из этого очерка оказывается, что такое близкое соседство ханкальских хуторов было весьма вредно для Грозной, в особенности в то время, когда ее жители начали заниматься хлебопашеством в больших размерах; а потому неудивительно, если князь Барятинский обратил на них свое внимание с первых дней вступления в управление левым флангом. Если же истребление ханкальских хуторов замедлилось в исполнении, то летом, когда лес покрыт листом, такого рода предприятия, как сопряженные с большими потерями, князем без крайней надобности не предпринимались; зима же 1851-1852 годов сначала прошла в приготовлениях, а потом и в совершении самой экспедиции в Большой Чечне, продолжавшейся более двух месяцев. Притом князь охотнее совершал подобного рода предприятия в сильные морозы, потому что знал по опыту, что чеченцы во время сильных морозов становились беспечнее и даже дрались с меньшим мужеством и отвагой. Поэтому, для истребления ханкальских хуторов была избрана половина декабря, когда морозы доходили до 15 градусов.

11-го декабря со срочной оказией (Под оказиями вообще разумелись особые колонны, с которыми отправлялись проезжающие, пересылалась корреспонденция, перевозился провиант и разные другие предметы. Такие оказии были срочные, то есть назначаемые в известные дни, и экстренные — по мере надобности; кроме того были оказии сквозные и встречные; последние состояли в том, что колонны выступали одновременно с противоположных пунктов и сходись на определенных местах. Между Грозной и Воздвиженской таким пунктом соединения колонн был Ермоловский курган. М. О.) было послано предписание Командующему войсками в крепости Воздвиженской, полковнику Ляшенко, выступить ночью, с двумя батальонами, двумя сотнями казаков и четырьмя орудиями, к Ханкале, и у входа в ущелье, повернув колонну направо и пройдя версты полторы по направлению на аул Большой Чечень, [170] остановить пехоту с артиллерией, а самому с казаками прибыть часа за два до рассвета к Ермоловскому кургану, для получения личных приказаний. Все это было исполнено полковником Ляшенко в точности, и когда он прибыл к кургану, то нашел там князя с шестью ротами, тремя сотнями и четырьмя орудиями.

Объяснив полковнику Ляшеико цель ночной экспедиции, князь Барятинский отдал ему следующее приказание:

1) Одну роту куринцев с двумя орудиями оставить на высотах находящихся впереди того места, где остановлена пехота, а другую расположить по-полувзводно между этими высотами и аулом Большой Чечень; в некотором же расстоянии позади этой последней роты расположить по-полусотенно казаков, с тем, чтобы они производили между собою разъезды и перехватывали всех чеченцев, намеревающихся спастись бегством, и

2) С прочими шестью ротами и двумя орудиями, двинувшись на Большой Чечень, занять обрывистый берег Аргуна и стараться войти в связь с полковником Берсеневым, который с пехотой и двумя горными орудиями, прибывшими из Грозной, должен охватить хутора со стороны этой крепости; казаки же с двумя орудиями, занимая Ермоловский курган, будут производить разъезды до высот, занятых ротой куринцев.

«Надеюсь, что ханкальцы не окажут большого сопротивления, когда узнают от чеченцев, посланных мною, что они окружены войсками со всех сторон. Постарайтесь, Михаил Васильевич, исполнить возлагаемое на вас поручение до рассвета, и я ручаюсь за полный успех», прибавил князь, протягивая Ляшенке руку.

Первые выстрелы раздались со стороны, обращенной к Грозной; это, как оказалось, были выстрелы сторожевых чеченцев. Спустя же минут десять, послышалась сначала редкая, а потом учащенная ружейная перестрелка; раздалось даже несколько орудийных выстрелов. Но пальба вскоре прекратилась, а вслед затем начали выходить но разным направлениям к нашим войскам женщины и дети.

Ханкадьцы, узнав от посланных к ним чеченцев, что они окружены со всех сторон войсками, немедленно прекратили перестрелку и только просили о помиловании. И они были помилованы. Им приказано было вывозить на арбах и выносить на себе, по ближайшим дорогам, свое имущество, потому что их жилища будут преданы огню. К полудню собралось к Ермоловскому кургану 480 душ обоего пола, 82 арбы, нагруженные имуществом, и до 250 овец и коз. Конных было только четырнадцать ханкальцев. На арбах лежали два убитых и восемь раненых.

И у нас оказалось четыре раненых куринца из колонны полковника [171] Ляшенко — потеря ничтожная, в сравнении с успехом предприятия. А чему следует приписать такой успех, как не верному плану, быстроте и непроницаемой тайне, с которой была совершена экспедиция? И звание генерал-адъютанта было вполне заслуженной наградой князю Барятинскому.

Этим заключаю мой рассказ вообще о левом фланге и, в особенности, о военных действиях и покушениях неприятеля, в управление краем князя Барятинского, по причине назначения его, по окончании зимней экспедиции на Мичике, начальником главного штаба. Он со славой и торжеством оставил Грозную, передав своему преемнику, генерал-майору барону Врангелю, состояние дел на левом фланге в блестящем положении.

Повторяю еще раз, что Чечня была сильно потрясена. Шамиль был унижен многими нанесенными ему поражениями. Чеченцы столько же боялись его, сколько и ненавидели, за те несчастия и бедствия, от которых он не в силах был их избавить, но, вместе с тем, не хотел и упустить их из-под своей власти.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Записки М. Я. Ольшевского. Кавказ с 1841 по 1866 г. // Русская старина, № 2. 1894