ОЛЬШЕВСКИЙ М. Я.

КАВКАЗ С 1841 ПО 1866 ГОД

(См. «Русскую Старину» изд. 1893 г. август)

X.

Ставрополь с 1845 по 1849 год. — Вторжение Шамиля в Кабарду. — Тревога в Ставрополе по случаю нападения закубанцев на станицу Сенгелеевскую.

В августе я оставил Воздвиженскую с некоторою грустью, очень естественно, потому, что я расставался с добрыми сослуживцами, делившими со мной лишения и опасности.

В переезд от этой крепости до Ставрополя не случилось со мною ничего особенного, кроме безвредного происшествия, в описании которого выразится постовая служба и жизнь казаков.

Оставалось до сумерек более часа, когда я выехал из Ищор в Галюгай; между этими станицами Моздокского полка считалось семнадцать верст.

— Напрасно выехали, лучше остались бы ночевать в станице — сказал ямщик-казак, приподнимая папаху.

— А почему ты этого желаешь?

— Да не доедем засветло до Галюгая, того и смотри, что попадешься в руки чеченцам.

— Ведь теперь большая вода в Тереке?

— Да разве Терек удержит этих окаянных. Вот вчера двух быков увели, да на прошлой неделе было три тревоги.

— Что же, много чеченцев перебили и захватили в плен? — сказал я, улыбаясь.

— Поймаешь этих чертей!

— Значит, кордон дурно держите. [564]

— Нет, моздокские казаки знают службу, — сказал обиженным тоном ямщик. — Вот донские казаки — те точно неисправны.

Пока велся этот разговор, со стороны Казбека налетели черные грозные тучи и, не успело закатиться солнце, как наступил совершенный мрак, который еще более усиливала сверкавшая молния. Пошел крупный дождь. Несколько раз мы сбивались с дороги, задевая за пни и попадая в ямы, а наконец совсем сбились и очутились над обрывом Терека.

Ничего другого не оставалось, как расположиться на ночлег под мрачно-грозным небом, или отыскать пост, который, по уверению ямщика, был очень недалеко; только он не помнил хорошо, вправо или влево от того места, где мы находились.

Еще мы были в раздумьи, в какую сторону ехать, как блеснувшая молния осветила вышку поста, находившегося от нас в нескольких десятках шагов. Однако добраться до поста было не так легко. Нужно было объехать крутую рытвину, в которую едва не обрушилась наша повозка. Да и добравшись до поста, не так легко было в него попасть.

Стоявший на вышке часовой сначала не верил, что я проезжающий офицер, и не хотел позвать урядника, чтобы отворили ворота, пока я не прикрикнул на него. — «И видно, что олух донец. Наш казак не сделал бы такого невежества» — проговорил ямщик, въезжая на двор поста. И действительно на посту было десять донских и три линейных казака.

Войдя в постовую избу, я был поражен нечистотою и дымом, который начал есть мои глаза. Везде была течь, только в уголку было сухо, где я и разместился с моей походной кроватью. Однако и тут было отвратительно беспокойно от множества как летавших и визжавших в душной и дымной избе, так ползавших и прыгавших по грязному земляному полу и закоптелым турлучным стенам различных гадин и насекомых.

— На что это курево? — спросил я.

— Без него нельзя-с, заедят комары, оченно злые и большие, — отвечал с ужимкой урядник.

— Да этот дым кусает глаза большее комаров.

— Это с непривычки-с, а потом глаза привыкают, — продолжал урядник, улыбаясь.

Пока я, в ожидании чая, этого благодатного напитка в дороге, лежал с сигарой на моей постели, вбежал казак и объявил о перестрелке на соседнем посту. Немедленно половина казаков с урядником, сев на оседланных лошадей, поехали туда, где происходила перестрелка. [565]

— Вот какая тяжелая служба казака! Днем скачи за проезжающим, да нарочным, а ночью гоняйся за погаными чеченцами, — проговорил ямщик, которого я позвал, чтобы дать ему водки да кусок курицы.

— Вижу, что тяжелая, — отвечал я, хотя не вполне согласный с ним, но с целью заохотить его на дальнейший разговор.

— Вот эти поганцы-нехристи всегда избирают такую погоду для переправы через Терек.

— А почему дурная погода им так нравится?

— Потому что во время темной ночи, ветра и дождя, не видно и не слышно, как эти черти переправляются.

— И не тонут они в Тереке, переправляясь в такую бурю?

— Кто их знает, кажись, нет; бурдюк спасает; да и большие мастера плавать-то.

Между тем на посту все спало; даже и те казаки, которые не ездили на тревогу, храпели не менее других. Утихли дождь, ветер и гром. Но зато возня крыс, писк комаров и журжание других насекомых сделались слышнее.

Хотя я твердо решился не засыпать, однако усталость пересилила мою решимость, и я не помню, как заснул; а это дало возможность комарам безнаказанно потешиться над моим лицом. Зуд и опухоль едва прошли на третьи сутки, когда я прибыл в Ставрополь.

Этот город по наружности своей почти не изменился, только на горе воздвигался собор, да купец Плотников строил большой каменный дом для гимназии. Но зато произошла перемена в личном составе начальствующих лиц.

Место доброго, благородного Владимира Осиповича Гурко заступил наказный атаман черноморского казачьего войска З-ский, который до того был хитер и вкрадчив, что, несмотря на временное назначение командующим войсками, умел удержаться на этом месте в продолжение семи лет, до своей смерти. Он до того умел ходить на задних лапках и прикидываться тихим простячком, что очарованный его скромностию и безграничною покорностию граф Воронцов видел в нем честнейшего и преданного слугу царского,тогда как Николай Степанович З-ский радел более о собственной, нежели общей пользе, заботясь извлекать выгоды для своего кармана из правых и неправых дел, что и доказывало оставленное им по смерти огромное состояние.

Одним словом, Завадовский не только по привычкам, действиям и понятиям, но по выговору и манере, был чистым казаком-запорожцем, которым он остался до чина генерала-от-кавалерии. Осыпанный ласками и почестями своего мощного патрона, нельзя [566] сказать, чтобы он оставил по себе добрую память. Да и кажется сам вельможа-патрон изменил свое мнение о нем после его смерти.

Покорного и безропотно трудившегося Ивана Ивановича Норденстама, — вызванного в Тифлис, не помню хорошо, для занятия места обер-квартирмейстера или помощника начальника главного штаба, — заменил генерал Филипсон. Будучи несравненно дельнее и сообразительнее своего предместника, он быстро обнимал и обсуждал самые сложные и запутанные дела. Жаль только, что был более кабинетным деятелем и бюрократом, нежели практиком и боевым генералом. Притом был либерален не столько по природе, сколько потому, что начало своей карьеры привелось ему провести под начальством такого начальника, как генерал Раевский.

Обер-квартирмейстером, а следовательно моим прямым начальником, был полковник Броневский, тот самый, который, потеряв руку при штурме Карса, должен был удалиться с военного поприща. Несмотря на резкость и угловатость своего обращения, он был благороден, честен, справедлив, понимал и любил военное дело даже до увлечения. Жаль, что судьба определила ему преждевременно отправиться на покой и проживать лучшие годы в деревне, в кругу своего семейства.

Дежурным штаб-офицером, не помню был ли еще полковник Кусаков или майор М-ский, тот самый, который, после крымской кампании, был так опозорен. Во время бытности его дежурным штаб-офицером, нельзя было предполагать, что он дойдет до такого бесчестия, управляя провиантскими делами, и погибнет в безвестности.

Произошла и со мной перемена: я уже не был старшим адъютантом, а состоял в числе офицеров генерального штаба, положенных по штату в распоряжении командующего войсками для разных поручений.

Первое особенной важности поручение состояло в поездке моей в Кабарду, во время вторжения в нее в апреле 1846 года Шамиля. На меня было возложено собрать самые точные сведения о Кабарде и неприятеле, от которых зависели дальнейшие распоряжения. Сделанные же командующим войсками в Ставрополе распоряжения, как лично мне переданные, так и заключавшиеся в двух предписаниях на имя начальников 15-й и 19-й пехотных дивизий, генералов Гасфорда и Лабынцова, я вез с собою. Первому предписывалось, стянув в Моздок из соседних станиц войска, переправить через Терек два батальона и два орудия, и двинуть их на Сунженский хребет. Генералу Лабынцову предписывалось, приняв начальство над войсками в окрестностях Георгиевска и Пятигорска, стянуть [567] к Известному броду на Малке не менее двух батальонов с четырьмя орудиями. Независимо этого, в верховьях Кубани должен был образоваться летучий отряд из хоперских и волжских казаков.

С быстротою фельдъегеря пронесся я 200 верст, разделявшие Ставрополь от Екатеринограда, лично повидавшись в Георгиевске с генералом Лабынцовым.

В этой станице Горского казачьего полка вот какие были собраны сведения о неприятеле: что Шамиль с ополчением конных, преимущественно чеченцев, и с шестью орудиями, 6-го апреля пройдя мимо Назрана и переправившись чрез Терек между Николаевскою и Урухскою станицами, двинулся по подножию Кабардинского хребта в Черкасское ущелье; что генерал Фрейтаг, следивший за Шамилем, едва не настиг его на переправе через Терек и теперь стоит с пятью батальонами и восемью орудиями против Черкасского ущелья; что Шамиль находится в ауле ефендия Шугенова, давно с ним переписывавшегося; что кабардинцы, жившие на плоскости, большею частию оставили свои аулы и ушли в горы и то это они сделали или по собственному побуждению, или по принуждению партий, разосланных Шамилем по разным направлениям.

Сообщив все эти сведения начальнику 19-й пехотной дивизии, генералу Лабынцову, в Георгиевск, я отправился с шестнадцатью казаками в отряд к генералу Фрейтагу. Переправившись за Малку по старому мосту и проехав более сорока верст, я к вечеру, весь измученный, добрался до отряда.

От Роберта Карловича я ничего не узнал нового, кроме некоторых подробностей, касавшихся быстрого и безостановочного следования за Шамилем в Кабарду, с имеющимися у него под рукою войсками. При этом, несмотря на свою сдержанность и молчаливость, он высказал опасение за левый фланг. Когда же я ему передал о сделанных командующим войсками распоряжениях, а в том числе и о направлении двух батальонов из Моздока на Сунженский хребет, то он успокоился, только не на долго.

— С войсками, здесь находящимися, я ничего не могу предпринять решительного, — заговорил Роберт Карлович. Потом он прерывисто продолжал:

— С Шамилем пришло из Чечни до пяти тысяч, а теперь он значительно усилился кабардинцами. Мне нужны войска, чтобы подавить восстание. Пусть двигается все в Кабарду.

— Завтра вы поедете за войсками.

Однако, сообразно полученным о неприятеле сведениям, на следующее [568] утро я не поехал обратно, а остался еще на сутки в Кабарде. Ночью же лазутчики дали знать, что Шамиль, не найдя полного сочувствия между кабардинцами, а также получа не вполне благоприятные известия от своих посланных о закубанцах, собирается в обратный путь, что он и исполнит если не ночью, то на рассвете.

Поэтому генерал Фрейтаг, отделив под начальством полковника барона Меллера-Закамельского два с половиною баталиона куринцев с несколькими орудиями и сотнями казаков, приказал ему спешить к Змейскому посту, где если не воспрепятствовать Шамилю совершить переправу через Терек, то задержать его на месте. Сам же Роберт Карлович оставил бивуак на Тереке в то время, когда положительно удостоверился как через лазутчиков, так и посредством разъездов, об отступлении Шамиля из Кабарды.

Барон Меллер-Закамельский прибыл к Змейскому посту и занял там позицию своевременно. Если же он дозволил Шамилю, прибывшему на Терек позже его несколькими часами, — совершить переправу через эту реку беспрепятственно и с ничтожной потерей, то это нужно приписать его излишней осторожности и нерешительности.

Не оставляй Меллер выгодной позиции у Змейского поста, Шамилю пришлось бы отыскивать переправу на Тереке или ниже станицы Урухской, и тогда он наверное был бы застигнут самим Фрейтагом, или броситься через Кабардинский хребет. В последнем случае он мог наткнуться на войска Владикавказского округа и, если не потерпеть худшего, то потерять свои орудия.

Носились слухи, что Шамиль благословлял судьбу, что так счастливо кончилась эта, неблагоразумно предпринятая им в Кабарду, экспедиция. Не знаю, как рассуждал об этом, действительно дерзком, предприятии Шамиль, но очевидцы и участники положительно обвиняли Меллера за то, что он, увлекшись фальшивой переправой неприятеля несколько ниже Змейского поста, сдвинулся с этой позиции, а потом не поспешил исправить свою ошибку, из боязни большой потери.

Останавливаюсь на этом и переношусь в Ставрополь, куда я прибыл на третий день по возвращении Шамиля из Кабарды.

Жаркое и сухое лето прошло в Ставрополе тем же порядком, как оно проходит и в других губернских городах нашей огромной империи, только сплетен было менее. Не думайте, чтобы это происходило от меньшего предрасположения ставропольцев к сплетням и пересудам, которые по обыкновению рождаются от безделья.

Ставрополь в этом отношении не принадлежит к исключительным губернским городам. И в нем, как в Казани, Тамбове, Полтаве случались любовные интрижки, пожары, свадьбы, воровства, [569] а изредка и убийства, и в нем нашлись бы охотники переиначить, прибавить свое, а пожалуй и выдумать небывалое, если бы они не интересовались военными происшествиями, совершавшимися на Кавказской линии. Зато эти происшествия перетолковывались вкривь и вкось.

Даже сам Ставрополь, находящийся в сорока верстах от Кубани, был непокоен от частого появления закубанцев в его гористых окрестностях, где они и укрывались. В особенности беспокоил ставропольцев Темный лес, находящийся на половинном расстоянии между этим городом и Кубанью, действительно служивший притоном для неприятеля. Не будь Темного леса, без сомнения, не подвергались бы нападению прилегающие к нему станицы Темнолесская и Татарская. Не будь так лесисты и пересечены глубокими лесистыми балками окрестности Ставрополя, не требовалось бы иметь такое огромное количество наблюдательных постов.

Несмотря на это, ставропольцам хотя немыслимо и безрассудно было думать о нападении закубанцев на их город, однако осенью 1847 года такая дума закралась в слабоумных и трусливых. Недоброжелатели же, которых и в Ставрополе было немало, старались разжигать такое тревожное настроение. Нужен был повод, чтобы произвести самую тревогу, и такой случай не замедлил представиться.

Было одно из таких сырых, туманных октябрьских утр, которые очень часты осенью в Ставрополе. Притом был базарный день. Часть огромной Воробьевской площади, примыкающая к дому командующего войсками, обставленная возами и двухколесными арбами с сеном, дровами, капустой, картофелем, пшеницей, овсом, гусями и другими предметами потребления, кишела народом. Продавцами были казаки и казачки из окрестных станиц; но между ними были и ногайцы, прибывшие с Кубани. Покупателями были чиновники с их женами, офицерские денщики с своими госпожами, отставные солдаты и солдатки. Было также много торговок и кулаков.

В то время, когда базар был в полном разгаре, вдруг раздались пушечные выстрелы, да такие близкие и ясные, будто стреляли если не на другом конце площади, то не далее, как за госпиталем.

Народ боязливо встрепенулся, тем более, что он был подготовлен к этому нелепыми слухами о намерении закубанцев напасть на Ставрополь. К довершению же ужаса кто-то крикнул, может быть от страха, а может быть и с злым намерением: «Черкесы, режут!» и мгновенно все бросилось бежать с площади в город.

Встревожилось и начальство, но только не из опасения за Ставрополь, [570] а за окрестные станицы. Не повторили ли закубанцы нападения на Татарскую станицу, отстоящую от города на восемь верст?

Поэтому мне приказано было, взяв конвойную команду, две роты и два орудия, двинуться с ними по дороге на эту станицу. Но, не пройдя и половины расстояния, от посланных вперед казаков я узнал, что закубанцы сделали нападение не на Татарку, а на Сенгелеевку, отстоящую от города верстах в пятнадцати, и что выстрелы, произведшие тревогу в Ставрополе, были слышны в той стороне, где находилась эта станица.

После таких сведений я повернул вправо по кратчайшему направлению на Сенгелеевку и, взъехав на высоты, у подножия которых находится эта станица, увидел, что в ее окрестностях все спокойно и только по направлению к Кубани слышалась отдаленная канонада.

Остановив роты и орудия для отдыха, я поскакал с конвойной командой вперед, но, не проехав и пяти верст, встретился с толпою всадников, десятка в три.

Это были неслужащие сенгелеевские казаки.

— Здравствуйте, братцы, откуда едете? — спросил я их.

— Возвращаемся из погони за черкесами, которые хотели разгромить нашу станицу, да, слава Богу, спас нас бригадный командир с генералом Ковалевским.

— А много было неприятеля?

— Много, очень много! Все конный, да джигиты, — раздалось несколько голосов.

— Однако так приблизительно тысяча, другая была? — спросил я их.

— Куда там одна тысяча, было три, четыре тысячи, — проговорило опять несколько человек.

— А что, есть у неприятеля убитые и раненые?

— Как же, есть. Много падало с лошадей, когда стреляли вдогонку из орудий.

— Вот я поеду с вами в станицу, а кто-нибудь из вас расскажет, как было дело.

Скакать за быстро отступающим и по пятам преследуемым неприятелем было поздно, да и не было надобности; напротив, нужно было успокоить начальство, а потому, осмотрев Сенгелеевку и собрав сведения о нападении на нее закубанцев, я поспешил возвратиться в Ставрополь.

По собранным сведениям оказалось, что неприятель после кружения возле станицы, что видно было по «сакме или следу», сделал нападение не на рассвете, а около десяти часов утра. Приписать это его [571] нерешительности нельзя было, потому что в раскинутой на большом пространстве и не укрепленной Сенгелеевке, похожей в этом отношении на другие станицы, он не мог встретить сопротивления, тем более, что был в таком больном сборе. Не рассчитывал он на преследование наших войск (хотя, как увидим, он в этом обманулся), в том убеждении, что совершенная им переправа через Кубань возле Убеженской станицы не была замечена, следовательно, блуждание вокруг станицы и промедление в нападении на Сенгелеевку должно отнести ни к чему другому, как туману, нанесшему поражение неприятелю, спасшему станицу от разорения и так сильно напугавшему ставропольцев.

И действительно, густой туман был причиной, что неприятель, первоначально сбившись с прямого пути, долго не мог отыскать станицы, а опоздав нападением на нее, дал возможность следившему по«сакме» начальнику правого фланга генералу Ковалевскому — уже знакомому нам, — успеть подойти к Сенгелеевке с пятью сотнями и двумя конно-казачьими орудиями в момент нападения на нее закубанцев с противоположной стороны.

Таким образом первая встреча наших казаков с закубанцами произошла в самой станице в то время, когда они, после долгого блуждания, бросились на нее с гиком. По этой причине и самое их нападение ограничилось только разграблением двух крайних изб, откуда бросился неприятель.

Если же выстрелы из двух орудий, поставленных на высоте, обращенной к Ставрополю, с той стороны, откуда прибыли казаки и откуда они бросились на неприятеля, были так слышны в этом городе и так напугали его жителей, то это нужно приписать особенному состоянию воздуха.

По приезде моем перед сумерками в Ставрополь, я отправился с донесением к временно командующему войсками, взволнованно ходившему по кабинету, что доказывало его красное лицо.

— Здорово, братику, что привез доброго или дурного? — отозвался З-ский, обращаясь ко мне и держа стакан с водою в руке.

— Ничего, все окончилось, слава Богу, благополучно, — отвечал я.

Затем следовал рассказ с достаточными подробностями, основанными на собранных сведениях о нападении на Сенгелеевку.

— Благодарение Господу, что я не опозорен, — сказал Николай Степанович, с наружным умилением крестясь перед образом.

— До сей норы не могу успокоиться. Канальское волнение так и давит в груди, — добавил он, допивая стакан воды. — Да, братику, канальское волнение сведет меня в могилу, если буду служить с такими [572] дурнями, как наш жандармский штаб-офицер. Ты знаешь, братику, что он зробил.

— Нет, не слышал, ваше высокопревосходительство, — отвечал я ему.

— Вместо того, чтобы успокоивать народ, он приказал своим жандармам гнать его с базара саблями. Ну, хиба был бы поляк, а то русский, за что я и сказал ему в лицо дурака.

Не знаю, как было в действительности, но только когда я поскакал на дежурной казачьей лошади в казармы за ротами и орудиями, то едва мог пробраться на опустелую площадь. До того главная улица была загромождена возами, между которыми кричали перепуганные и израненные куры, индейки, гуси, поросята, а также валялись лотки с размятым печеным хлебом, разбитыми яйцами. испачканными в песке печенками и легкими.

Рассказывались разные смешные, патетические и даже скандальные происшествия, случившиеся в тот тревожный для ставропольцев день.

Так, молоденькая, хорошенькая графиня М., жившая на площади, в отсутствие своего беспутного мужа, по обыкновению проводившего время за картами, с испуга, в утреннем неглиже выбежав на двор, едва не утопилась в колодце. Одна нервная докторша, выбежав на улицу, очутилась, в истерическом припадке, в объятиях мужчины и притом, кажется, знакомого. Один из штабных чиновников, перепрыгивая через забор на соседний двор, где была миловидная хозяйка, попал в помойную яму.

Центр Кавказской линии в 1848 году. — Минеральные воды и жизнь на них как в том году, так и впоследствии.

Летом 1848 г. я имел возможность ознакомиться с правым флангом и центром Кавказской линии.

На меня было возложено осмотреть все укрепления и посты этих отделов линии, и определить действительную важность и необходимую величину караула каждого из них, имея в виду уничтожение постов ненужных и утративших современное свое значение. При этом присовокуплялось, что составленное на собранных мною данных предположение только тогда получит надлежащую силу, когда будет основано на взаимном соглашении кордонного начальства.

А в этом присовокуплении и заключался камень преткновения в [573] надлежащем исполнении возложенного на меня поручения, потому что по некоторым причинам для кордонного начальства выгоднее было иметь поболее постов и излишнее число казаков, но только не в действительности, а на бумаге.

Впрочем, не о последствиях этого поручения идет речь, а о том, что оно дало мне возможность ознакомиться в подробности с правым флангом и центром Кавказской линии. Отлагая до времени обзор первого, займусь описанием последнего.

Центр Кавказской линии заключался между главным Кавказским хребтом, Кабардинским его отрогом, верховьями Кубани, Кумою до станицы Верхне-Подгорной, откуда почти прямою чертою — на город Моздок.

В этом пространстве находились: Большая и Малая Кабарда, общества: Карачай, Уруспий, Чегем, Хулам, Безенгий и Балкар, Владикавказский, Волжский и Горский полки Кавказского линейного казачьего войска. Тут же находились Кавказские минеральные воды с уездным городом Ставропольской губернии Пятигорском.

Река Малка разделяла мусульманское население от христианского, то есть Большую Кабарду от Волжских и Горских казаков. Терек, по левому берегу которого от Владикавказа до Екатеринограда был поселен узкой полосой Владикавказский казачий полк, отделял Большую Кабарду от Малой. Так называемые Черные горы служили гранью с одной стороны между Большой Кабардой, а с другой — между Карачаем, Уруспием, Чегемом, Хуламом, Безенгием и Балкаром. Кабардинский хребет с Урухом отделял центр от Владикавказского военного округа. За Кумою же находилась территория Хоперского казачьего полка и Ставропольская губерния.

Хотя в центре Кавказской линии не было явно враждебного нам населения, но за то со стороны Кубани и Терека прилегали к нему хищные и воинственные народы. В близком соседстве от Кубани неприязненные нам бесленеи, башильбаи, беглые кабардинцы и другие мелкие общества черкесского и абазинского происхождения. За Тереком же обитали известные своим хищничеством чеченцы.

Впрочем, нельзя было полагаться на честность и преданность и самих кабардинцев. Они более ненавидели, нежели сочувствовали нам и, если не могли сопротивляться нам открыто, то не упускали случая вредить тайно. Если не было со стороны их явных хищничеств, то они с осетинами не упускали случая тайком воровать и даже совершать убийства.

Да и не могло быть иначе. Ведь кабардинцы были покорены силою оружия и стеснены были не только в свободе своих действий, но и в поземельной собственности через устройство на их земле наших [574] укреплений и заведение казачьих поселений. Главная же причина, по которой кабардинцы расходились с нами, состояла в разности религии. Поэтому неудивительно, что они, по усмирении их Ермоловым, частями уходили за Кубань, восставали против нас, как это было например в 1846 году, и, наконец, большею частию ушли Турцию, — в 1860 году.

По этим причинам, если в центре Кавказской линии не было надобности иметь войск для производства наступательных действий, так как для этого составлялись особые отряды на правом и левом флангах той же линии, или в Дагестане, то нельзя было не содержать охранных кордонных линий, наблюдательных постов и не иметь на всякий случай опорных пунктов.

Кроме Кисловодского укрепления и отдельных постов, расположенных вокруг минеральных вод и по дорогам между Георгиевском, Пятигорском, Железноводском, Ессентуками и Кисловодском, существовали отдельные линии: Кабардинская, Военно-Грузинской дороги и Малкская с Летне-Кисловодской.

Кабардинская линия, существующая со времен Ермолова, состояла из Нальчикского укрепления и постов Куркужинского, Баксанского, Чегемского, Урванского, Черекского и Аргуданского, получивших свое название от тех рек и речек, на которых они были построены.

Нальчик, местопребывание начальника центра, был главным опорным пунктом, и в нем сосредоточивалось все управление Кабардою. Через Нальчик и поименованные посты пролегало единственно обеспеченное сообщение по Кабарде, связывающее Военно-Грузинскую дорогу с Пятигорском и минеральными водами. По этой же дороге, в случае надобности, можно было секурсировать войсками. Кабардинская линия занималась Донским полком, штаб которого располагался в Нальчике. В этом же укреплении находился и один из Кавказских линейных батальонов.

Линия Военно-Грузинской дороги содержалась между Владикавказом и Екатериноградом Владикавказским казачьим полком, составленным в 1832 году из двух Малороссийских полков и расположенным по левому берегу Терека в станицах: Пришибинской, Котляревской, Александровской, Урухской, Николаевской, Ардонской и Архонской. Независимо от этого, строилась еще Змейская станица на том самом месте, где находился пост того же имени, сожженный Шамилем в 1846 году во время вторжения его в Кабарду.

Кроме этих укрепленных и вооруженных станиц, в которых находились и почтовые станции, существовало более двадцати постов, на которых находящиеся казаки обязаны были наблюдать за дорогой днем [575] частыми пикетами, а ночью конвоировать курьеров и проезжающих, имевших открытые листы на конвой. Проезжающие же, не имеющие таких листов, как на ночь, так и в туманное время, задерживались на станциях.

Несмотря на такие предосторожности, проезд по Военно-Грузинской дороге не мог считаться вполне безопасным, и случалось, что проезжающие подвергались хищническим нападениям, участниками в которых хотя и были иногда кабардинцы и осетины, но все сваливалось на чеченцев. Были и такие случаи, правда, редкие, что угонялся с пастьбы скот, и даже подвергались нападению станицы, но в таких набегах исключительно участвовало чеченское население.

Если так тревожно и беспокойно было на Военно-Грузинской дороге между Владикавказом и Екатериноградом в описываемое время, то невольно подумаешь, что до тридцатых годов в Кабарде еще было опаснее. Между тем на самом деле оказывалось противное. Это происходило от того, что в Чечне было в то время покойнее, а на Тереке не находилось наших поселений, укрепления же Пришибское, Александровское, Урухское, Николаевское, Архонское и Ардонское не могли в такой степени приманивать хищников, как станицы. В них не было скота, не нужно было производить полевых работ и сенокошения, даже самое сообщение производилось иным образом. Проезжающие и транспорты от одного укрепления до другого отправлялись в определенные дни, и не иначе, как под военным прикрытием.

По станицам Владикавказского казачьего полка постоянно располагалась пехота, что делается и теперь (Так по крайней мере делалось до 1865 года) и, необходимая не столько для охранения станиц, сколько для поддержания дороги в таком состоянии, чтобы по ней не прекращалось сообщение. Такая порча дороги происходила от разлития весною и летом Терека с его притоками, в изобилии орошающими Осетию и Кабарду, и выступающими из берегов от тающего снега на главном хребте, а также частых и сильных дождей. Зачастую нужно было укреплять берега, строить длинные дамбы и частые мосты.

Малкская с Летне-Кисловодской линией охраняли не только станицы Горского и Волжского полков, но и Кавказские минеральные воды.

Начиная от впадения Малки в Терек и до поста Известно-бродского, через который пролегала дорога из Нальчика, а равно вниз по Тереку до Моздока, кордон содержался казаками Горского полка, поселенными в станицах: Екатериноградской, Прохладной, Солдатской, Приближной, Беломечетской, Незлобной, Павлодольской, Осетинской [576] и Черноярской. В первой станице, бывшей вначале образования Кавказской линии областным городом, имел свое пребывание полковой командир.

Посты: Известно-бродский, Каменно-мостский, Верхне— и Нижне-Джинальский — на Малке, Хасаутский, Эшкаконский, Бармамытский, Кумбашинский, Кумский, Ахандуков и Бечесынский, расположенные по хребту, отделяющему истоки Малки с Кичмалкой от Кумы с Подкумком, занимались кроме пехоты казаками Волжского полка.

Входящие в состав этого полка станицы находились: на Подкумке: Боргустанская, Кисловодская, Ессентукская, Горячеводская, Бабуковская и Чурековская (возле Георгиевска); у Железной горы — Железноводская; на Куме: Бекешовская, Суворовская или Карантинная, Александрийская и Верхне-Подгорная. Сверх того строились Зольская и Известно-бродская, у постов того же имени, а Лысогорская — на половине дороги между Георгиевском и Пятигорском, напротив Лысой горы.

Однако пространство между Малкой и Кумою не исключительно было занято казачьим населением. На Подкумке и на большой почтовой дороге находился, бывший сначала областной, потом уездный, а наконец заштатный город с населением в 2 т. душ. Между Бештау и Кумой жили аулами бештау-кумские ногайцы. У подножия Машука был расположен с 4 т. населением уездный город Ставропольской губернии Пятигорск. Кисловодское укрепление огибало полукругом поселение, составленное из отставных женатых нижних чинов. На половине расстояния между Железноводском и Пятигорском существовала с 1804 года шотландская колония Каррас, которая, несмотря на благоприятные данные, находилась далеко не в цветущем состоянии.

На Подкумке же возле Лысой горы возникала Константиновская колония.

Сверх того у минеральных источников: серных — в Пятигорске, щелочных — в Есентуках, железистых — в Железноводске и кислых — в Кисловодске, находились принадлежащие казне гостиницы, ванны, галереи и парки. Об этих минеральных водах я и намерен здесь распространиться с некоторою подробностию, тем более, что я провел на них большую часть курса 1848 года и посещал их и после того еще два раза.

В треугольном пространстве между Пятигорском, Железноводском и Ессентуками заключается такое богатство минеральных источников, что они, по разнообразному составу и целебности своей, смело могут соперничать с минеральными водами Германии.

Из горы Машука, у юго-западной подошвы которой расположен Пятигорск, вытекают разнообразные серные источники, температура [577] которых колеблется между 22 и 38 градусами Реомюра. В нем ищут по преимуществу исцеления страждущие геморроем, ревматизмом, сифилисом, золотухой и разными накожными язвами, сыпями и даже огнестрельными ранами.

Железная гора, отстоящая от Машука в шестнадцати верстах, обильна железистыми источниками, температура которых заключается между 11 и 40 градусами. В них находят исцеление по преимуществу параличные, подагрики, нервные и малокровные.

Станица Ессентукская, отстоящая от Пятигорска в восемнадцати верстах, известна своими солено— и серно-щелочными источниками, разнообразными по своей силе и температуре, но нельзя сказать, чтобы они были обильны количеством воды. Страждущие расстройством печени, почек, селезенки и, вообще, пищеварительных и дыхательных органов находят в них если не полное исцеление, то значительное облегчение.

Независимо от этих трех групп, серных, железистых и щелочных минеральных источников, есть еще четвертая группа — Кисловодская, известная своим углекислым Нарзаном. Положительно можно сказать, что такой богатырской воды не существует в Европе. И действительно, эта вода — богатырская, как по кипучести своей, с которой она клокочет в своем резервуаре, и силе, с которой вырывается на свободу, так и по целительности, с которой она восстановляет слабые и изнуренные организмы. Только с этой водой нужно осторожно обращаться, а в особенности полнокровным и тучным, которых она если не убивает, то поражает апоплексией.

Серные минеральные источники, вытекающие из известково-туфяных гор, находящихся у подножия Машука с юго-западной стороны, известны нам с прошлого столетия. Посещавшие же их с ученою целью Гильденштед, Паллас, Клапрот и другие, хотя доставили нам подробные сведения о силе и целительности их, однако до времен Ермолова, кроме нескольких калмыцких кибиток, да землянок и турлучных мазанок, ничего на них не было.

Это происходило от опасности, угрожавшей водам от черкес, живших за Кубанью, и даже бештау-кумских ногайцев, к укрывательству которых способствовала окрестная гористая и лесистая местность. Приезжавшие лечиться должны были жить в Константиногорском укреплении, отстоящем от источников в трех верстах, и только днем, под военным прикрытием, а иногда и под выстрелами могли купаться на открытом воздухе, потому что не было ни ванн, ни навесов. Столь памятный для Кавказа Алексей Петрович обратил свое внимание и на Пятигорские минеральные воды. [578]

В десятилетнее управление Кавказом генерала Ермолова, а также при командующих войсками на Кавказской линии Эмануэле и Вельяминове, серные источники начали быстро обстраиваться. В это время явились и тот прекрасный бульвар, более версты длиною, и тенистый парк с беседками, гротами, террасами, и обширный казенный сад с множеством фруктовых деревьев. Тогда же выстроились двумя братьями Бенардаци казенная гостиница, два дома для офицеров, галереи с ваннами на источниках Николаевском, Ермоловском, Елисаветинском, Варвациевском, Александровском и Сабанеевском. С тех же пор возник город Пятигорск, обращенный в 1830 году, вместо Георгиевска, в уездный. Будучи расположен на живописной местности и состоя из красивых построек, окруженных зеленью, он с самого основания своего бесспорно стал на ряду с лучшими нашими городами.

Не меньшее внимание, — и не исключительно на Пятигорск, а в особенности на Кисловодск, обращал князь Воронцов. Начиная с 1845 года, когда он был назначен главнокомандующим на Кавказ, и по 1852-й, Михаил Семенович проводил летние месяцы на водах, и преимущественно в Кисловодске, ища укрепления своих старческих сил в богатырском Нарзане и отдохновения от административных и военных забот — среди здоровой и живописной местности.

И в этот шестилетний период Пятигорск и Кисловодск украсились новыми постройками. В Пятигорске явились прекрасные галереи над источниками Михайловским и Елисаветинским, и разведены цветники между последним источником и бульваром, а также возле Николаевских ванн. В самом городе воздвиглись, кроме других частных построек, в мавританском стиле, дом Улептона, казармы, караульный дом и сверх того строился красивый из местного белого камня храм Божий.

В Кисловодске кроме расширения парка, заведения цветников и построения набережной по обеим сторонам Ольховки, с переброшенными через эту речку несколькими красивыми мостиками, строилась огромная галерея с ваннами и новым резервуаром для Нарзана. На этой постройке сосредоточивалось все внимание старого наместника, потому что он заботился о сохранении всей силы Нарзана, столь для него полезного, до того времени ослабляемого речками Ольховкой и Березовкой, которые во время разлития своего от дождей, часто там перепадающих, мутили и разжижали самую воду и портили прежний резервуар.

Не менее князя любила Кисловодск супруга его не только за здоровый прекрасный его климат, но и потому, что он пришелся ей по [579] вкусу и склонностям. Да и нельзя было не любить Кисловодск -этот Кавказский Интерлякен, за его горный климат, живописную природу и живительный Нарзан. Он расположен на возвышенной местности, а именно на 3 т. фут. над поверхностию моря, и освежался частыми дождями, а потому в нем не чувствовалось духоты и утомления, даже среди самого знойного лета. Так как он расположен между горами, то в нем не бывает сильных и продолжительных ветров, а тем более бурь.

Несмотря на возвышенность Кисловодска и близость главного хребта, от которого Эльборус, — этот гигант Кавказа, — отстоит на восемьдесят верст, на его полях растет душистая сочная трава и зреют рожь, ячмень и даже пшеница. Его рощи зелены, а в садах зреют вкусные яблоки, груши и сливы. Нет недостатка в разных овощах. Кроме углекислого Нарзана, Ольховка с Березовкой, впадающие в Подкумок, снабжают жителей чистой и здоровой водой. вкусной и жирной форелью.

Население Кисловодской территории в 1848 году состояло из трех отдельных частей: Кисловодской станицы, Кисловодского укрепления с поселением и построек, находящихся возле самого источника.

Кисловодская станица, входящая в состав Волжского казачьего полка и отстоящая от источника в четырех верстах, была поселена в 1832 году. Кисловодское укрепление, возвышающееся на левом берегу Ольховки,было основано в 1804 году князем Цициановым. Находящееся же возле укрепления поселение, преимущественно составленное из отставных женатых нижних чинов, начало образовываться в тридцатых годах.

Казенные постройки, окружающие самый источник, состояли в то время из галереи с ваннами, но только не настоящей, каменной, а прежней, деревянной, гостиницы с небольшим парком, и нескольких частных дач, расположенных по обоим берегам Ольховки. Все эти казенные и частные постройки начались с двадцатых годов, а именно с того времени, когда императрица Мария Феодоровна вознамерилась провести лето в Кисловодске. До тех же пор, искавшие укрепления и обновления своих сил в богатырском Нарзане, известном по своей целительности, за несколько десятков лет до построения Кисловодского укрепления, кроме калмыцких кибиток и холщевых палаток, другого помещения не находили. Не было также и ванн для купанья. Притом больные, будучи лишены удобств относительно помещения, пользования и даже продовольствия, не могли быть покойны и духом, по причине опасности тех мест от нападения хищников, к укрывательству которых столь способствовала гористая и пересеченная оврагами местность. [580]

В 1848 году Кисловодск, в котором я поселился на июль и август и откуда я совершал мои частые поездки по окрестностям, для осмотра постов передовой Кисловодской линии, и доезжал даже до подножия Эльборуса, а также верховьев Малки и Кумы, — был особенно оживлен.

В этом году, правитель Кавказа, приехав в Кисловодск ранее прочих лет, независимо должностных лиц, везде ему сопутствовавших и составлявших его двор, привез с собою из Тифлиса несколько грузинских семейств, принадлежавших к тамошней аристократии. Тут были и отжившие и расцветающие грузинские красавицы в своих национальных костюмах, а в числе их была и та княгиня, которая сильно шевелила старческое сердце самого правителя. По этой причине старый вельможа-богач не жалел ни денег, ни людей, ни средств, в его распоряжении находившихся для того, чтобы оживить Кисловодск. Обеды, вечера, пикники, поездки в Пятигорск, на Бармамыт и к подножию Эльборуса, со скачками и джигитовкой казаков, — все было исчерпано для удовольствия не только привезенных вельможей дам, но и приехавшей за ними прочей тифлисской, грузинской и русской аристократии. А такая веселая жизнь невольно влияла и на больных посетителей, преждевременно оканчивавших свое лечение и спешивших в Кисловодск, чтобы быть если не прямыми участниками, то хотя зрителями тамошних удовольствий.

Так как такая веселая жизнь не ограничилась одним курсом, а продолжалась до 1852 года, и стоустая молва поспешила оповестить об этом во все стороны нашей огромной империи, — то Пятигорск и Кисловодск были переполнены как здоровыми, так и больными посетителями, приезжавшими из внутренних губерний России.

Не было в них недостатка год, другой и после того, когда одряхлевший вельможа, потеряв веру в силу Нарзана, оставил Кисловодск, заменив его Боржомом, местом тоже весьма здоровым по климату и отстоящим от Тифлиса только в 120 верстах. Может быть, Кавказские минеральные воды не имели бы недостатка в посетителях из России и после 1854 года, если бы не было Восточной войны?

Однако описанный мною цветущий период Кавказских минеральных вод, и бесспорно лучший во все время их существования, не одинаково благодатно отразился на разные группы. Более прочих выиграл Кисловодск, достигший в это время такого состояния, выше которого он может быть и не пойдет. По отдаленности своей, суровости и продолжительности зимы, во время которой сообщение делается трудным и опасным, Кисловодск не может рассчитывать ни на увеличение оседлого населения в значительных размерах, ни на [581] развитие в нем промышленности. По свойству и составным частям Нарзана, Кисловодск не может рассчитывать и на большое число лечащихся, в том случае, если будет обращено должное внимание на пользование им, потому что эта вода, хотя и богатырская, не для всех организмов одинаково полезна. Слабогрудые, нервные и страждущие расстройством пищеварительных органов не могут пить Нарзана, по причине изобилия углекислого газа. Полнокровные, с короткими шеями и тучные должны остерегаться в нем купаться, из опасения апоплексического удара.

Не менее Кисловодска выиграл в тот же период и Пятигорск. Жители обогащались на счет посетителей, бравши с них громадные цены за квартиры и разные предметы не только прихоти, но потребности. Медики брали с своих пациентов, сколько желали; причем входило в расчет не одно лечение и угождение больному, что его не отправляли скучать в Ессентуки или Железноводск и подвергаться там разного рода лишениям и неудобствам.

Но более прочих обогащались содержатель казенной гостиницы Ноитаки и торговцы разными азиатскими товарами. Первая всегда была полна посетителями. Кроме обеда за общим столом, продолжавшегося несколько часов, и игры в карты на десятке столов, никогда не оканчивавшейся ранее полуночи, в этой гостинице давались танцовальные вечера не менее раза в неделю, и в танцующих никогда не было недостатка. Устраивался ли пикник или заказывался обед, и Ноитаки был всегда распорядителем, потому что некому было с ним соперничать. А так как Ноитаки не упускал случая извлечь пользу и за все брал втридорога, то и получал огромные барыши. Не менее наживались и торговцы канаусом, мовью, бурсой, коврами, оружием, седлами, уздечками, черкесками, папахами и даже чевяками, потому что посетители обоих полов, по приезде в Пятигорск, считали обязанностию облечь себя во все азиатское и накупить множество безделушек большею частию ненужных.

В то время как Пятигорск и Кисловодск обстраивались, веселились и обогащались, Ессентукские и Железноводские источники оставались в полном забвении и запустении. Там все оставалось в прежнем виде.

В Железноводске находились только заезжий дом, калмыцкие и над источниками № 1 и 2, купальни и турлучный навес на № 8, построенные еще при А. П. Ермолове. Лес же, растущий у подножия Железной горы и обращенный ныне в парк, находился в первобытном состоянии. В нем пролегало несколько тропинок, шедших [582] к источнику № 8 от заезжего дома и из строющейся уже несколько лет станицы.

На щелочных Ессентукских источниках находилась только одна купальня, и не было никакого приюта от дождя и защиты от палящего солнца, потому что не было ни навеса, ни деревьев. Настоящая же галерея, составляющая красу этих вод, тогда еще строилась, а о разведении парка никто не заботился, а тем более казаки, владевшие до того времени землею, на которой находились эти источники.

Жизнь на Ессентукских и Железноводских источниках была соединена с огромными лишениями и неудобствами, начиная с того, что там приходилось жить в тесных казачьих избах, в которых — нечистота, течь, сырость и спертый воздух. Однако Ессентукская станица, как существующая с двадцатых годов, в этом отношении стояла несравненно выше в то время строющейся Железноводской станицы. Притом первая состояла из 250 дворов, между которыми, кроме дома полкового командира, имевшего здесь свое пребывание, выглядывало из-за соломенных крыш несколько домов, крытых тесом, тогда как в последней было только тридцать шесть недостроенных и неогороженных изб. В заезжем Железноводском доме, начиная с простой мебели, все было старо, сыро от течи, нечисто и беспокойно от крыс и других животных; там вы не только не могли рассчитывать на обед, но даже затруднялись в самоваре. В Ессентуках тоже не было гостиницы, которая могла бы вас продовольствовать. Поэтому если с вами не было кухонной и столовой посуды, повара, приученного готовить не на плите, а на тагане, то вам поневоле приходилось быть на самой строгой диете и питаться одной водой да чаем с сухарями, как это и делали офицеры и небогатые пациенты, которым по роду болезней необходимы были щелочные и железистые воды и которые при том не хотели пренебрегать своим лечением.

После этого неудивительно, что большинство посетителей страшились Ессентуков и Железноводска, несмотря на то, что в них-то и заключалось исцеление и укрепление их сил. Доктора охотно удерживали своих пациентов в Пятигорске: одни независимые от службы делали это из эгоизма, не желая и себя подвергать неудобствам и лишениям тамошней жизни; другие, состоящие на службе, не желали потерять богатых и выгодных пациентов. Они уверяли своих пациентов, что польза будет и тогда, если, купаясь в серных Пятигорских ваннах, будут пить, смотря по роду болезни, щелочную или железистую воду, привозимую с источников в закупоренных бутылках. Пациенты, в особенности же прекрасный пол, напуганные и опечаленные может быть и преувеличенными рассказами о Ессентукской [583] и Железноводской жизни, с полною радостию хватались за такие приятные предложения пользующих их медиков.

— Здесь мы можем соединять приятное с полезным, — рассуждали не только между собою пожилые мужья с своими женами, но и с пользующими их докторами.

— Здесь мы можем слушать ежедневно музыку, гулять по прекрасным паркам и галереям, купаться в хороших ваннах, ездить верхом, танцовать, любезничать и даже влюбляться, потому что есть в кого, — щебетали молоденькие дамочки и даже пожилые девицы.

— В Железноводске и Ессентуках захандришь от тоски и скуки, а пожалуй еще более заболеешь, — отвечали им с улыбками молодые кавалеры.

Между тем большинство страждущих, оставаясь в Пятигорске, не укреплялись и не восстановлялись в своем здоровье, а напротив чувствовали себя еще более расслабленными. Слабогрудые и нервные страдали от серного запаха, которым сильно был пропитан воздух, по неимению в то время закрытых труб для стока излишней воды из источников в Подкумок. Подагрики, малокровные а равно страждущие расстройством печени, селезенки и пищеварительных органов не поправлялись, потому что их лечили не так, как бы следовало.

Немало расстраивалось здоровье пользующихся в Пятигорске от образа жизни и излишества удовольствий. Одни проводили дни и ночи за картами, проигрывались в коммерческие и азартные игры; другие увлекались до излишества танцами, волокитством и любовными интрижками, кончавшимися иногда скандальными ссорами и даже дуэлью. Следовательно, большинство предавалось сильным ощущениям и нерегулярной жизни, столь вредным при лечении минеральными водами.

Но все уповало на богатырский Нарзан. На нем основывали свои надежды все приехавшие в Пятигорск для пользования минеральными водами, не обращая внимания на род болезни. По тогдашним понятиям достаточно было попить или покупаться, если не в цельном, то в разведенном Нарзане одну-другую неделю, и силы восстановлялись, а недуг как рукой снимало. Одним словом, Нарзан слыл за панацею между минеральными водами.

Поэтому все посетители Пятигорска только думали и мечтали о июле месяце, чтобы отправиться в Кисловодск. Желание их постепенно раздражалось по мере того, как провозились через Пятигорск разные вещи и проезжали лица, составляющие двор правителя. Наконец терпение их лопалось, когда и сам вельможа-богач, окруженный огромным конвоем и многочисленной свитой, после нескольких суток пребывания в Пятигорске, — оставлял этот город. Тогда [584] без удержу все переселялось в Кисловодск, даже и в том случае, когда там было еще и сыро и холодно, как это случилось в 1848 году, когда князь приехал туда ранее июля.

Между тем большинство не обретало спасения и облегчения от недугов и в Кисловодске. Слабогрудые, нервные и страдающие расстройством пищеварительных органов не могли пить Нарзана, по причине обилия углекислого газа, так как он захватывал у них дыхание, или еще сильнее их раздражал. От купанья у геморроидальных увеличивались припадки, а полнокровные и тучные поражались апоплексией. Наконец увлекающиеся удовольствиями, и при том мало осторожные от частых перемен в воздухе, простуживались и серьезно заболевали. Поэтому большинство возвращалось с Кавказских минеральных вод разочарованными, недовольными. Оставляя воды, они бранили и жизнь на них, и медиков, их пользовавших, и даже самые воды. Совершив же обратное путешествие, в осеннюю распутицу, по грязной дороге, с беспрестанными остановками и неприятностями, они ругали и себя, что ездили на Кавказ лечиться.

И во всем этом была правда, за исключением диффамации вод, которые по своей целительности были безупречны и стояли так же высоко в то время, как и теперь. Если же больные не обретали исцеления, то сами были виновны, потому что не воздерживались от удовольствий и не соблюдали гигиенических и диетических условий. Были также неправы и медики как за неправильный метод лечения, так и за снисходительность к пациентам и позволение им различных удовольствий.

Эти нелестные отзывы об Кавказских минеральных водах, распространяемые по России возвращающимися с них озлобленными и неизлечившимися пациентами, были причиной, что не только после Восточной войны, но и после совершенного умиротворения Кавказа, приезжающих из внутренних губерний России для пользования было весьма не много.

И действительно, зачем ездить на Кавказ лечиться, когда жизнь на заграничных водах веселее, приятнее и дешевле. Зачем тащиться сотни и даже тысячи верст, и испытывать всевозможные неудобства от столь продолжительной езды; зачем весною и осенью подвергать себя частым толчкам по рытвинам, промоинам, выбоинам и глубоким колеям, или неприятным качаниям, доводящим до одурения, при переездах по узким колеблющимся мостикам, гатям и трясинам, закиданным хворостом, камнем и всякою дрянью; зачем летом глотать пыль, томиться от страшной жары и бороться с мухами, оводами и разными другими насекомыми, которыми так обильны наши малые, душные, неопрятные станционные дома. И в добавок ко всему [585] этому зачем ссориться с станционными смотрителями, чего при всем желании нельзя избегнуть, за умышленные задержки и за грубое обращение их с вами.

Стоит только доехать до первой станции железной дороги, сесть там в вагон и, не подвергаясь никаким упомянутым неудобствам и неудовольствиям, на третьи или четвертые сутки быть на самых отдаленных водах Германии, Франции, Бельгии, например в Эмсе, Висбадене, Гамбурге, Бадене-Бадене, Киссингене, Вильдбаде, Виши, Пломбире, Карльсбаде, Франценсбаде, Спа.

Отправляясь за границу, нет надобности брать с собою прислугу, а тем более повара. Вы едете туда с небольшим сундуком или чемоданом, заключающим в себе ваше платье и несколько перемен белья. Тем более не надо брать с собою подушек и постельного прибора. На какие бы заграничные воды ни приехали, вы найдете за умеренную цену прекрасное помещение в отеле или chambres-garnies, где вас будут хорошо кормить и дадут вам, кроме других туалетных принадлежностей, кровать с пуховиками и чистым бельем.

О ваннах, галереях и парках для гулянья нечего и говорить: за границею все это доведено до возможного совершенства, чистоты и изящества. Только некоторые из этих вод лишены таких бешеных и разнообразных удовольствий, как наши Кавказские: например, в Франценсбаде, Карльсбаде и Киссингене запрещаются танцы, пикники, кавалькады, игры в карты, а все удовольствие ограничивается прогулкой возле вод и слушанием музыки. За то и лечение там идет полезнее и рациональнее для больных. Желаете же повеселиться и поволочиться, поезжайте в Баден-Баден, Виши, Спа и другие им подобные воды, на которых вы могли бы попытать счастье игрою в рулетку и trente et quarante.

Однако пора оставить заграничные воды и снова обратиться к нашим Кавказским, во время двухкратного моего на них пребывания. Взглянем на эти воды в 1861 году, когда оканчивалось казенное управление ими, и в 1868 году, после семилетнего управления ими на коммерческом основании контрагентством.

В 1861 году самые большие перемены я нашел в Железноводске. Там кроме новых ванн на источниках Муравьевском и князя Барятинского, был устроен на протяжении почти двух верст парк, по которому можно было с приятностию гулять пешком и ездить в экипаже. В парке же была устроена галерея над источником № 8, и красовался небольшой вокзал для игры в карты и для танцев. Сверх того, вокруг исправленной и покрытой железной крышей старой гостиницы, явилось с десяток дачных построек, между которыми особенное внимание обращала на себя скрытая [586] в зелени дача барона Унгерн-Штернберга, бывшего директора вод. Тут же возвышался храм Божий.

Зато станица, в которой жило большинство посетителей железных источников, по-прежнему находилась в жалком состоянии. Прежние жители ее — солдаты, а потом казаки, — не могли жаловаться на денежные средства. Каждый из них в продолжение курса получал за сырую, без пола и мебели избу, не менее шестидесяти рублей. Но эти деньги ими пропивались, а не обращались на улучшение жилищ.

На Ессентукских источниках, красивая галерея, начавшая строиться с 1848 года, вокзал и две купальни окружали довольно большой и тенистый парк. Клен, ясень, липа, тополь, посаженные четырнадцать лет тому назад, образовали густые аллеи, столь необходимые и полезные для лечащихся. Да и самая станица преобразилась в более нарядный вид. Кроме нескольких с железными крышами домов внутри станицы, красивые дачные постройки окружала и самые источники.

С Пятигорскими и Кисловодскими источниками не произошло особенных перемен; разве разрослись деревья, образовавшие тенистые парки и аллеи. Так в первом — раскинулись цветники между Елисаветинской галереей и бульваром, а также возле Николаевских ванн; в последнем оба берега Ольховки покрылись тенистым парком. Сверх того, в Пятигорске выстроилось десяток, другой небольших, но красивых домов.

Из этого обзора видно, как незначительны были перемены, происшедшие с Кавказскими минеральными водами с 1848 по 1861 г.

В семилетнее же управление ими контрагентства (Хотя служба моя на Кавказе окончилась в 1866 году, но через три года я ездил на Кавказские минеральные воды лечиться от ревматизма. Прожив в Пятигорске май и июнь месяцы, я вместе с тем побывал и на других группах этих вод. Следовательно, могу говорить о деятельности контрагентства, как очевидец. — М. О.) по наружности еще менее сделано усовершенствований. В этот период, по-видимому, только поддерживалось и ремонтировалось то, что уже существовало.

Однако если контрагентство не украсило вод новыми постройками, бросающимися в глаза, то оно не упустило из вида таких сооружений, которые были необходимы и полезны не исключительно для одних вод.Так, благодаря проведению крытых труб от серных источников в Подкумок, живущие в Пятигорске не слышат теперь неприятного, а в некоторой степени и вредного, серного запаха; а вследствие устройства в Железноводске водопровода с Бештау, получилась [587] возможность как постоянно там живущим, так и приезжающим туда лечиться, пользоваться хорошей ключевой водой, тогда как там, кроме минеральной, другой воды не было.

Независимо от этого сделаны контрагентством разные ученые наблюдения и исследования минеральных вод, а также изменен и усовершенствован метод лечения.

Прежде, как мы видели, все без исключения парились в серных источниках и по преимуществу пили воду из Елисаветинского или Михайловского источников. Только немногие отправлялись в Ессентуки и Железноводск пить и купаться в щелочных и железистых ваннах. К августу же все съезжалось в Кисловодск, чтобы пить и купаться в Нарзане, который был необходим по тогдашним понятиям для укрепления сил всех лечащихся.

Теперь приезжающие на воды лечиться разъезжаются с начала курса по разным водам, какие из них по роду болезни им полезны, и не считается непременным правилом оканчивать курс в Кисловодске. Напротив, слабогрудым, нервным, гемороикам и больным, расположенным к апоплексии, положительно воспрещается пить и купаться в Нарзане.

Чтобы назначение вод было более правильное и соответствующее роду болезни и точнее была определена и самая болезнь, приезжающий на воды для пользования, если желает, может подвергнуть себя предварительно консультации докторов.

Для этого в Пятигорске с начала курса, а именно с 1-го мая, составляется медицинский совет, который ежедневно утром заседает в вокзале, находящемся напротив Николаевских ванн. Тут же находятся небольшая библиотека, доступная во время дня для чтения каждого, и геогностический музей, составленный преимущественно из местных пород. Всем этим Кавказские минеральные воды обязаны главе контрагентства — доктору Смирнову.

Но для столь богатых целительными свойствами, разнообразных и сгруппированных на таком близком расстоянии Кавказских минеральных вод многого еще недостает. Главное — им нужно более удобств в помещении и дешевизны в жизни. Им нужно поболее гостиниц, да не таких, как например Унтилова и Пожидаева, где не чисто, нет приличной меблировки, кровать без мягкого тюфяка и чистого белья, на которой вы не успокоитесь, а подвергнетесь мучениям Тантала от невидимых голодных насекомых.

Следует обратить на это внимание и администрации минеральных вод. Ей нужно также озаботиться устройством лучшего, дешевого и более правильного сообщения между группами вод, потому что между Пятигорском, Кисловодском и Железноводском дороги дурно содержимы, [588] а дилижансы, или линейки, не покойны и не поместительны; чтобы едущие в Пятигорск лечиться не ждали в Ростове по неделям дилижансов, по той причине, что содержатели почтовых станций в Донской земле, по несвоевременному получению от кавказского ведомства прогонов, отказались возить тяжелые дилижансы дирекции минеральных вод (В таком неприятном положении находились те из едущих на Кавказские минеральные воды, которые возились до Ростова в дилижансах в 1863 г., когда я проезжал через этот город в собственном экипаже на те же воды).

С проложением же железного пути на Кавказ и если он пройдет мимо Пятигорска, что, по всему вероятию, в скором времени и осуществится, можно ручаться за несомненное процветание Кавказских минеральных вод.

Однако на самом деле оказывается, что это мое предсказание не вполне оправдалось. Из рассказов моих знакомых, лечившихся в последние годы на Кавказских минеральных водах, видно, что и после открытия железной дороги между Ростовом и Владикавказом посетителями этих столь целительных вод по-прежнему остаются, преимущественно, жители Кавказа, Дона и Новороссийского края.

А нельзя сказать, чтобы со стороны дирекции оказываемо было мало заботливости о Кавказских минеральных водах. Посещавшие эти воды мои знакомые с похвалой отзываются: о хорошем состоянии шоссе, проведенном от станции железной дороги «Минеральные воды» до Пятигорска, а равно от этого города до Ессентуков, Кисловодска и Железноводска (Расстояния между этими пунктами следующие: от станции «Минеральные воды» до Пятигорска не более 25 верст; от Пятигорска до Ессентуков 17; а между Ессентуками и Кисловодском до 20 верст; между же Пятигорском и Железноводском не более 18 верст); что экипажи, перевозящие посетителей по этим шоссе, удобны и покойны; в них нет недостатка, и они не дороги. Но те же посетители жаловались на дороговизну и недостаток гостиниц и chambres-garnies, таких хороших, как на заграничных водах, чтобы в них было чисто, опрятно и не дуло, или они были бы прилично меблированы, а на кровати с мягкими тюфяками и чистым бельем можно бы приятно заснуть и успокоиться. Высказывалось желание, чтобы в гостиницах была вежливая и в достаточном числе прислуга, были бы хорошие повара и приличная сервировка стола.

— Да помилуйте, на это надо затратить огромные капиталы, [589] а выручки не будет, — кричат озлобленные содержатели гостиниц.

— Вы требуете от нас невозможного, — вопиют с азартом домовладельцы.

Совеем нет. — Вся суть в том, чтобы не льститься на огромные барыши. Возьмите например какой-нибудь отдаленный Рагац (В Рагаце, как и в других местах Швейцарии, я пробыл несколько дней в 1866 году, когда совершил заграничное путешествие, посетив почти все европейские государства), что в Швейцарии, а как там приятно живется приезжающим лечиться тамошними водами, или посещающим из любопытства это прелестное местечко, чтобы полюбоваться глетчерами Глариса и живописным Валенштедским озером. Не только в гостиницах, а в частных домах, вы можете отыскать со всеми удобствами помещение посуточно, состоящее из одной или нескольких комнат. В таких помещениях вы найдете, кроме хорошей мебели, кровать с мягким тюфяком и тонким бельем, а также все необходимое для вашего туалета. Если же что-нибудь из находящегося в комнате будет вами испорчено, изломано или разбито, то вы обязаны заплатить, потому что все с точностию означено на особом листе, помещенном в рамке и под стеклом.

На Кавказских же минеральных водах вы этого не найдете. Домовладельцы отдают свои дома, или известное число комнат, преимущественно на целый курс, за громадную цену, с разными стеснительными условиями, — и кроме посредственной мебели вы не в каждой квартире найдете необходимые туалетные принадлежности. Если же желаете мягко спать и на хорошем бедье, то везите с собой пружинный матрац, подушки, простыни, наволочки и одеяла, тогда как, отправляясь на заграничные воды, во всем этом нет ни малейшей надобности. От этого сами домовладельцы несут убытки, их дома остаются не занятыми; да и посетители возвращаются с вод не только неудовлетворенными, но недовольными и даже озлобленными.

Несомненно, что в размножении хороших гостиниц и chambres-garnies заключается главное средство привлечения массы посетителей на такие разнообразные целительные минеральные воды, как Кавказские, и от этого будет зависеть процветание самих вод и богатство самих жителей. Необходимо следовать примеру заграничных жителей, ведь там не одни капиталисты содержат гостиницы и меблированные комнаты. Нужно только не зариться на огромные барыши, а вести свои дела с расчетом, аккуратностию и терпением.

(Продолжение следует).

М. Ольшевский.

Текст воспроизведен по изданию: Записки М. Я. Ольшевского. Кавказ с 1841 по 1866 г. // Русская старина, № 9. 1893