ОЛЬШЕВСКИЙ М. Я.

КАВКАЗ С 1841 ПО 1866 ГОД

(См. «Русскую Старину» сентябрь 1895 г.)

(Глава эта под тем же заглавием была напечатана в «Русской Старине — 1884 г. № 5. — Здесь же она помещается для сохранения полноты рассказа и цельности «Записок» — Ред.)

В июле 1861 года быстро разнеслась по Кавказу радостная весть. Перенесясь через ледяные выси Кавказа, хотя эта весть прежде всего достигла Тифлиса, но она не касалась Закавказья, не касалась она и Прикаспийского края. Только Северный Кавказ мог радоваться этой вести, а войска, на нем находящиеся, готовиться к восторженной и благоговейной встрече своего царя, пожелавшего видеть и благодарить их за тяжелую боевую службу. В августе же это счастье миновало и войска Терской области, и только войска Западного Кавказа могли предаваться полному ликованию, что узрят своего царя.

Впрочем, ликования и Западного Кавказа были непродолжительны: они начались в Тамани 12-го сентября, когда государь император высадился с парохода, и окончились 24-м числом того же месяца, когда Его Величество отплыл на пароходе из укрепления Константиновского. Во время двенадцатидневного пребывания на Западном Кавказе венценосный гость осчастливил своим посещением все пункты закубанского и залабинского пространства, занятые нашими войсками в земле абадзехов, шапсугов и натухайцев. [130]

Находившиеся за Кубанью и за Лабою войска, которых августейший монарх желал видеть и осчастливить своим приветом, занимались построением станиц, прорубкой просек, проложением дорог и устройством на них кордонов. Эти войска, числительность которых доходила до 70.000 человек, хотя работали в 1861 году мирно, без кровопролития и сопротивления со стороны неприятеля, однако они вполне заслуживали услышать «царское спасибо» за их прошлые подвиги и за совершенные ими неимоверные труды. Ведь кроме войск, издавна воевавших и трудившихся на Западном Кавказе, тут же были, кроме других, и стрелковые батальоны, покорившие его державе Восточный Кавказ. Все войска, бывшие на Западном Кавказе, заслуживали полное «царское спасибо» и за совершаемые ими труды. Ведь они неустанно работали не только топором, лопатой и киркой, но ломом, буравом и молотом, когда приходилось откапывать землю из-под снега и ледяной коры, или прокладывать дорогу в скале и каменистой почве «Царский привет» этим войскам нужен был для ободрения их духа и укрепления их сил на будущие их подвиги и труды, совершенные ими при покорении Западного Кавказа.

Войска, находившиеся в 1861 году за Кубанью и Лабою, составляли три отдельные группы.

Крымский пехотный полк с черноморскими линейными и четырьмя стрелковыми батальонами, расположенные между Абином, низовьями Кубани и Черным морем, мирно работали, устраивая свои штаб-квартиры и станицы. Натухайцы, на земле которых эти войска были расположены, не отличаясь воинственными наклонностями и не предаваясь хищничеству, занимались по-прежнему торговлей. Будучи же окружены нашими укреплениями и стеснены в поземельной собственности нашими станицами, начали добровольно переселяться в Турцию (С окончанием восточной войны и в особенности с покорением Восточного Кавказа, было разрешено горцам вообще свободное переселение в Турцию. И первые, воспользовавшиеся этим разрешением, были закубанскиe иогайцы и частью жители Большой Кабарды — М. О.).

Ставропольский пехотный полк, с тремя батальонами кавказской резервной дивизии и черноморскими казаками, достраивая укрепления Григорьевское, Дмитриевское и Ильское, вместе с тем занимались устройством надежного сообщения как между этими укреплениями, так и с Екатеринодаром. Свирепые шапсуги, злейшие враги черноморцев, на земле которых производились эти работы, уже были далеко не те, каковыми они слыли во времена своих славных предводителей Шеретлука и Казбича. В особенности они притихли после [131] поражений, нанесенных им шапсугским отрядом в 1860 году. Поэтому шапсуги избегали открытых столкновений с нашими войсками, расположенными на их земле; но зато с полным увлечением предавались хищничеству и воровству не только в наших пределах, а и у своих соплеменников — бжедухов, натухайцев и абадзехов.

Наконец третью группу, и самую огромную, составляли войска, расположенные между Большой Лабой и Фарсом, а также в Майкопе, укреплении Белореченском, в станицах Кужорской и Нижнефарской, а равно по постам, охраняющим пути сообщения между этими пунктами. Кроме нижегородских и тверских драгун, местных казаков и более сорока подвижных орудий пешей и конно-казачьей артиллерии, на пространстве между Большой Лабой и низовьями Белой, находились: Кубанский и Севастопольский, пятибатальонного состава, пехотные полки, десять батальонов стрелков и одиннадцать кавказских резервных и местных линейных батальонов.

Все эти войска — числительность которых простиралась до 40.000 штыков и сабель — независимо хамкетинского отряда, прорубавшего просеки по Фарсу и Псефири, воздвигали новые станицы по Ходзу и Малой Лабе и устраивали сообщения между этими новыми поселениями. Все это совершалось мирным путем, да и могло ли быть иначе? С многочисленными. богатыми, гордыми, вовсе не склонными к хищничеству, но мужественно храбрыми и стойкими, — когда пришлось отстаивать свою независимость, — абадзехами мы находились в мире, заключенном генералом Филипсоном на урочище Хамкеты еще в конце 1839 года (Этот мир не мог считаться прочным, как не заключенный с общего согласия абадзехского народа, а был махинацией нескольких десятков влиятельных лиц, во главе которых стоял Мегмет-Амин. Этот мир был не только стеснителен для нас, как не дозволявший действовать самостоятельно и сообразно с обстоятельствами, но был, по некоторым условиям унизителен. Однако этот мир много способствовал к быстрой колонизации Западного Кавказа — М. О.). На пространстве между Большой Лабой и Фарсом воздвигались новые станицы, не было уже злейших по своим хищничествам врагов казачьего населения — бесленеев, башильбаев, тамовцев, баговцев, казильбеков, шах-гиреев и беглых кабардинцев (Бесленеи и беглые кабардинцы — выходцы из Большой Кабарды при Ермолове — были черкесского происхождения, башильбаи же, тамовцы, баговцы, казильбеки и шах-гиреи принадлежали к абазинскому племени. — М. О.), все эти, хотя небольшие, но хищнические общества, весною 1861 года, были переселены в Турцию силою вашего оружия. Скрывающиеся в густых и обширных лесах по Фарсу и между этой рекой, Майкопом и Лабой махоши, темиргои и егерукаи, тоже известные [132] хищники и злейшие враги казаков, не смели показываться из своих трущоб, сознавая в страхе, что близится то время, когда они должны покинуть эти заветные места (Махоши, темиргои и егерукаи — черкесского происхождения — будучи окружены войсками, в апреле 1862 года, принуждены были оставить свои леса и отправиться в Турцию. — М. О.).

Из предыдущей главы известно, что приказом 20-го августа я был назначен начальником всех войск, за Лабою находящихся, и непосредственным начальником верхнеабадзехского отряда (Под таким названием этот отряд был известен в официальной переписке, как действующий на земле верхних абадзехов. Но мы будем называть его по-прежнему «Хамкетинским», — название, более известное и сохранившееся между нижними чинами, во все время его существования. — М. О.), — того отряда, в котором 18-го сентября решилась участь магометанского населения Западного Кавказа.

Такое назначение ставило меня в более близкие соотношения с графом Евдокимовым и генералом Забудским ⁴⁹⁹. До сих пор, будучи начальником кавказской резервной дивизии, батальоны которой находились в Терской и Кубанской областях (По числу находящихся на Кавказе полков четырех пехотных дивизий, а именно гренадерской, 19-й, 20-й и 21-й кавказская резервная дивизия состояла из 10-ти комплектных батальонов, тех же самых наименований, которыми назывались полки. В 1861 году 8 батальонов резервной дивизии находились на работах по устройству дорог в Хулхулауском, Аргунском, Ассинском и Алагирском ущельях. Другие 8 батальонов находились за Лабою; из них Лейб-Эриванского и Грузинского гренадерских полков были в составе Хамкетинского отряда. В 1862 году вся резервная дивизия была сосредоточена уже на Западном Кавказе. В следующем же году из этой дивизии сформированы были 12 полков или 38-я, 39-я и 40-я дивизии, из коих две первые и по настоящее время находятся в составе кавказской армии. — М. О.), следовательно, подчиняясь графу Евдокимову, я был ходатаем пред ним за облегчение вверенных мне солдат от излишнего труда и за возможное устранение от них лишений и недостатков. С 20-го же августа 1861 года я делался прямым ответственным лицом не только восьми батальонов кавказской резервной дивизии, но и всех других войск, между Лабою и Белою находящихся.

Много хлопот и забот предстояло мне, чтобы сделать переезд венценосного гостя безостановочным, а прием — более удобным и торжественным. Нужно было осмотреть те места, которые должен был осчастливить своим посещением государь император, и пути сообщения, по которым Его Величество должен был проехать. Нужно было назначить от частей и распределить по станциям упряжных [133] лошадей, а также составить расписание по экипажам. Нужно было в местах ночлегов, обедов и завтраков приготовить почетные караулы и назначить войска для конвоирования и в прикрытие во время переездов. Нужно было для Хамкетинского отряда избрать новое лагерное место для всех свободных войск, и чем более будет их собрано, тем величественнее будет прием. Нужно было озаботиться устройством царской ставки и помещением для свиты начальствующих лиц, сопровождающих царя.

Не касаясь других распоряжений, относящихся до приезда государя императора, сделанных мною еще в Севастополе, начну с описания лично мною осмотренных тех мест и путей Залабинского пространства, по которым, согласно присланного маршрута, должен был совершить Его Величество свое путешествие.

Переправившись по мосту через Большую Лабу у станицы Тенгинской, я направился сначала в укрепление Белореченское, а потом в Майкоп. Несмотря на то, что этот семидесятиверстный путь пролегал большею частью чрез места, поросшие густым и высоким лесом, но это было мало заметно, — так широки были просеки. За исключением Белореченского укрепления, не замечательного своею величиною, верками, постройками и окружающею его местностью, да нескольких расположенных по дороге постов, другого населения здесь не было. Жившие же на этих местах, до пятидесятых годов, гатюхайцы и хамышейцы удалились в горы, попытав первоначально, с помощью абадзехов, оказать мужественное сопротивление непрошенным гостям.

Несмотря на такую пустынность этого пространства, решено было обеспечить этот путь, кроме непосредственного кавалерийского конвоя (Кавалерийский конвой долженствовавший переменяться по числу перепряжек три раза, состоял из дивизиона драгун, трех сотен казаков и двух конно-казачьих орудий. — М. О.), тремя батальонами пехоты при шести орудиях, расположенными тремя эшелонами.

Майкопское укрепление, находящееся на правом берегу Белой, против впадения в нее Куржипса, со времени своего существования качавшегося в 1856 году, предназначено было штаб-квартирой для Кубанского пехотного полка. И тогдашний полковой командир, полковник Горшков, большой хозяин, устроил хотя не столько прочную, сколько красивую и поместительную штаб-квартиру. В особенности были хорошо устроены разные мастерские, в которых он любил проводить большую часть времени и, как знаток оружейного дела и других мастерств, умел извлекать из них пользу. [134]

Во время двухдневного пребывания моего в Майкопе, кроме других распоряжений, мне необходимо было совершить поездку за Белую и заняться составлением расписания упряжным лошадям. Побывать за Белой мне необходимо было, чтобы осмотреть местность, по которой, согласно маршрута, должен проехать государь император и взглянуть на войска, там разрабатывающие крутой подъем, ведущий на высокую гору, и занимающиеся рубкой растущего на ней леса.

С этой высокой горы, находящейся напротив Майкопа у слияния Куржипса с Белой, виднелись на далекое расстояние живописные земли абадзехов, на которые Его Величеству и благоугодно было взглянуть. Немало времени употреблено было на составление расписания упряжным лошадям, которых при переезде из Майкопа в Хамкетинский отряд, по числу трех перепряжек в Кужорской, Нижнефарской и на Кунактау, требовалось до 650 лошадей. Нужно было не только указать, от каких частей, на какие пункты должны быть выставлены лошади, но и распределить их по экипажам.

Из Майкопа я отправился через новые станицы Кужорскую и Нижнефарскую, урочища Кенал и Кунактау в Хамкетинский отряд. На этом восьмидесятиверстном расстоянии дорога пролегала преимущественно между дремучими лесами, в которых укрывались хищные махоши, темиргои и егерукаи. Несмотря на частые посты и пикеты, расположенные по дороге между Майкопом и станицей Нижнефарской, сообщение даже днем не могло считаться вполне обеспеченным; по ночам же оно для жителей совершенно прекращалось. От Нижнефарской же до отряда — и днем не иначе можно было проехать, как с конвоем. При посредстве же конвоя, правда, небольшого, производилось сообщение отряда и с Лабинской линией. Поэтому, для безопасного проезда царя, кроме непосредственного кавалерийского конвоя, назначено было шесть батальонов при двенадцати орудиях, расположенных эшелонами между Майкопом и Хамкетинским отрядом.

Хамкетинский отряд, состоявший из семи батальонов, двух сотен и восьми орудий, был расположен в нескольких верстах от укрепления Хамкеты, на Псефири, притоке Фарса. Начальником этого отряда был командир Севастопольского полка, полковник Лихутин, бывший офицер генерального штаба, спартанец по жизни, попечительный и заботливый о подчиненных, хотя расчетливый до скупости, но не дозволявший себе жить на счет солдата.

По прибытии в Хамкетинский отряд, моей первой заботой было избрать новую лагерную позицию, на которой предполагалось сосредоточить, кроме кавалерии, не менее четырнадцати батальонов при двадцати [135] орудиях, и приступить к постановке на этой позиции царской ставки.

Объехав окрестности, я избрал для нового лагеря возвышенное плато, между Фарсом и его притоком Аллеркушем. С юго-западной стороны чернелись лесистые предгорья главного Кавказского хребта; на северо-западе, за Фарсом, виднелась верст на десять волнистая местность; в пяти верстах на юго-востоке находилось укрепление Хамкеты, затем низовья Фарса и оба берега Псефири были покрыты дремучим лесом. Избранная позиция была выгодна не только в тактическом, но и в хозяйственном отношении: вода и лес в изобилии находились под рукой. Одно неудобство ее состояло в том, что, начиная от Кунактау, на расстоянии почти шестнадцати верст, тянулся бездорожный лес. Однако, благодаря знанию своего дела инженера путей сообщения, капитана Богушевича, через этот лес, в продолжение двадцати дней, была устроена до такой степени хорошая дорога, что заслужила Высочайшую благодарность.

Немало времени потребовалось на составление проекта по устройству царской ставки. По моему убеждению, необходимо было, чтобы она не только величественно возвышалась над всем лагерем, но и отличалась бы своим убранством. Мало того, что на эту царскую ставку с благоговением и любовью смотрели бы тысячи глаз окружавших ее преданных воинов, но чтобы поражались ею как добровольно приезжавшие в лагерь горцы, так депутаты от абадзехов, шапсугов и убыхов, которые предстанут пред лицом нашего монарха.

Сделав все окончательные распоряжения по устройству дороги и царской ставки, я отправился для осмотра остального Залабинского пространства, по которому, согласно первоначального, но впоследствии измененного маршрута, должен был проехать государь император.

Этот путь проходил через вновь устроенные станицы Губскую, Переправную, Промежуточную, откуда через Ирисское ущелье в укрепление Псебай, штаб-квартиру Севастопольского полка, а из этого укрепления через станицы Псеменскую. Ахметовскую, Андрюкскую в укрепление Каладжи.

По возвращении из поездки в отряд, было приступлено к вырубке на новой лагерной позиции кустов, проведению на ней шоссированных дорог, устройству спусков, в особенности на Аллеркуше, текущем в крутых берегах, и постановке царской ставки. И все это было окончено к 14-му сентября, т.е. за три дня до приезда государя императора, когда были передвинуты и войска с старого лагеря на заблаговременно определенные им места. До того же времени охранение новой лагерной позиции было возложено на Кабардинский [136] стрелковый батальон, энергичный и распорядительный командир которого, подполковник Гейман, руководил и всеми работами. Это тот самый Гейман, который с даховским отрядом покорил абадзехов и убыхов, а в последнюю турецкую кампанию геройски предводительствовал войсками под Ардаганом, Авлияром и Аладжами.

Это тот самый Гейман, который в 1878 году стал жертвой тифа в Эрзеруме, не устоявшем перед мужественною храбростью предводительствуемых им войск.

Для большего простора и соблюдения внутренной чистоты новая лагерная позиция была широко раскинута и занимала большее пространство, нежели следовало для окружавших ее 12-ти батальонов и 20-ти орудий. Пехота была расположена развернутыми батальонами, а артиллерия на больших интервалах. Притом в лагере не было ни обоза частей, ни маркитантских и других торговцев повозок. Все это сосредоточивалось в отдельном вагенбурге, в полуверсте устроенном и охраняемом шестью ротами. Между лагерем и вагенбургом были расположены две сотни и милиция. Тут же должна была расположиться бивуаком и кавалерия, конвоирующая царский поезд.

Посреди лагеря возвышалась белоснежная ставка, над которой, на саженном шесте, развевался трехцветный шерстяной флаг.

Ставка была длиною в пять, шириною в две и высотою в полторы сажени, она состояла из залы с главным входом в четыре окна, коридора с боковыми выходами, спальни в два окна и боковой комнатки в одно окно. Внутренняя отделка была шелковая и шерстяная с деревянным полом, покрытым коврами, канделябры по углам залы из ружейных стволов и шомполов, кенкеты на стенах из штыков, курков и других мелких оружейных принадлежностей. Кроме того, еще был отдельный столовый навес, под которым за расставленными столами могло свободно поместиться до сорока человек. Расположенные вокруг ставки двадцать офицерских палаток, предназначенные для царской свиты и начальствующих лиц Кавказа, окружали, как пигмеи, своего великана.

И поистине сказать, величественна и красива была царская ставка.

Меня утешало и радовало то, что я достиг желаемого. Приезжавшие ко мне старшины и депутаты, сначала от ближних абадзехов, потом от дальних обществ, а наконец от шапсугов и убыхов, поражались ее величиной и убранством. В особенности она была эффектна при освещении. Раз я пригласил приехавших ко мне нескольких абадзехских старшин посмотреть ставку и одновременно с тем, как окна были закрыты, свечи в канделябрах и кенкетах мгновенно зажглись посредством пирокселинной нитки, то одни из [137] моих дикарей-гостей упали ниц, взывая к Аллаху, тогда как другие с ужасом выбежали из ставки.

Приезжавших в лагерь горцев я радушно принимал и угощал. Беседуя с ними, разумеется, через переводчика, я узнал, что в верховья Белой, — а именно в Даховском обществе, — кроме дальних абадзехов. прибыло много шапсугов, убыхов и представителей от других горных обществ; что ближние абадзехи с покорностью отдают себя в наше распоряжение, тогда как шапсуги и в особенности убыхи требуют войны или ухода русских за Лабу. Представителям последних я советовал не предлагать никаких условий, а тем более требований, и ожидать милости от великодушия императора. Но, как увидим, эти мои советы были бесполезны.

Бывшим у меня старшинам и депутатам было повторено, но более категорически и с некоторыми дополнениями все то, что было объявлено абадзехам, шапсугам и натухайцам графом Евдокимовым, еще в начале августа: что сборы, в каком бы числе они ни были, не должны спускаться ниже так называемых Черных гор, а тем более являться в виду наших укреплений и расположения войск, что с 16-го числа, кануна приезда государя императора, никто из горцев не должен приближаться к лагерю на пушечный выстрел, и что по таким ослушникам будут стрелять; если же будут захвачены, то с ними будет поступлено как с военнопленными (Это распоряжение не было исключительным только для Хамкетинского отряда, а касалось до всех мест закубанского и залабинского пространства, в которых государь император останавливался для ночлегов, завтраков и обедов. — М. О.), что прием депутации будет зависеть от воли нашего царя, и что она должна дожидаться в верховьях Фарса особого об этом извещения (Еще в августе было объявлено, что городская депутация — если последует на это Высочайшее соизволение — будет принята в одном только месте, а именно в Хамкетинском отряде. Особым же повелением дано было мне знать, что депутация в числе 50 человек будет принята государем императором на другой день прибытия Его Величества в отряд. — М. О.).

В ночь с 15-го на 16-е число был отправлен мною в Майкоп с письмом к графу Евдокимову отрядный начальник штаба, генерального штаба подполковник Цытович (ныне генерал), в котором были изложены все подробности, относящиеся до приема государя императора. В заключении письма я убедительно просил графа Евдокимова не предпринимать поездки за Белую, а выехать из Майкопа поранее; в противном же случае лучше передневать в этом укреплении. Ту же самую просьбу должен был передать на словах подполковник Цытович [138] и начальнику главного штаба, А. П. Карцеву. Побудительной причиной, заставившей обратиться меня с этой просьбой, было опасение позднего прибытия в лагерь государя императора, что могло случиться по дальности расстояния и не вполне хорошему состоянию дороги. Как сказано выше, между Майкопом и отрядом считалось до 80 верст, и нужно было проезжать по довольно гористой местности. Следовательно, чтобы прибыть в отряд засветло и притом не встретив в пути остановок, нужно было выехать из Майкопа до полудня. Но, к сожалению, мои доводы оставлены были без внимания.

По возвращении из рекогносцировки за Белой, государь император выехал из Майкопа около часу, следовательно, при скорой и благополучной езде в отряд ранее шести часов приехать было невозможно. На самом же деле случилось не так. Упущена была из виду одна природная случайность — неожиданно разразившаяся гроза. И, действительно, она была неожиданная, потому что до вечера 17-го числа погода была великолепная: хотя жаркие, но не душные дни; приятные вечера; хотя прохладные, но тихие ночи. Притом, разразись эта гроза днем, то, кроме оживления природы, она другого ощущения не произвела бы. Нет, как на зло и горе, эта гроза, сопутствуемая порывистым ветром, сильным дождем, ослепительной молнией и страшными ударами грома, разразилась с солнечным закатом в то время, когда царский поезд был на половине пути между Кунактау и лагерем, следовательно, не менее часа требовалось на переезд остальных семи верст.

Кто живал на юге, тому хорошо известно, как коротки там сумерки и как быстр переход от дневного света к ночной темноте. В описываемом случае густые черные тучи ускорили этот переход, а высокорастущий лес, которым нужно было проезжать, сделал темноту непроницаемою. Однако факелы, розданные заблаговременно казакам, составляющим конвой, вывели из беды и мрака. И только одни факелы оказались в этом случае полезными; заливаемые же дождем костры и смоляные бочки, разложенные и расставленные по обеим сторонам дороги, более дымились, нежели освещали.

Но этим не кончились мои огорчения и треволнения. Минут за десять до прибытия царя дают мне знать, что навес с кухни снесен ветром, а плита залита дождем. Как не придти в отчаяние от такого известия? Приедут ожидаемые высокие гости утомленные, измокшие, голодные, и должны ожидать приготовления нового обеда или кушать то, что уцелело и не испорчено. Однако это известие оказалось неверным и преувеличенным. Навес действительно был сорван, но только с моей походной кухни, где обед приготовлялся для адъютантов, [139] ординарцев и других разночинцев. Не успел я успокоиться, как страшный удар, сопровождаемый треском и сотрясением, снова встревожил меня. Но это было падение огромной сосны в Аллеркуш, свергнутой громовым ударом с отвесной, в несколько сажен, высоты левого берега этой речки.

В три четверти восьмого безмолвный, волнуемый ожиданиями лагерь мгновенно оживился и принял торжественно-воинственный вид.

Звуки музыки и барабанов, «ура!» более восьми тысяч человек, пальба орудий приветствовали въезд русского царя в лагерь и огласили горы и леса Западного Кавказа. Но гроза, хотя стихающая, значительно умалила торжественность этого въезда, потому что лагерь представился мрачным. Расположенные группами плошки, уставленные пирамидально шкалики, развешанные фестонами разноцветные фонари, как задуваемые ветром и заливаемые дождем, не могли гореть. Лагерь только и освещался факелами, да горевшими внутри каждой солдатской палатки свечами. Притом везде было сыро, грязно, а во впадинах даже образовались лужи. Дуло и капало в простых офицерских домиках, предназначенных для генерал-адъютантов графа Адлерберга, князя Долгорукого и графа Ламберта, лейб-медика Енохина, флигель-адъютанта Рылеева и остальной свиты. То же самое происходило и в столовой. Только внутренность царской ставки не подверглась никаким переменам от разразившейся грозы.

Так как составлявшие свиту монарха прибыли в лагерь промокшими, прозябшими, а главное проголодавшимися, то они нашли царскую ставку изящною, а обед, обратившийся в ужин, вкусным, в особенности остались довольны изобилием закусок и разнообразием напитков. За исключением лейб-медика Енохина, все гости остались довольны и приготовленным для них лагерным помещением, он же выразил свое неудовольствие на то, что ему дана была палатка, не подбитая сукном. Но я в этом был неповинен, потому что во всем лагере оказались только три палатки, в том числе и моя, подбитые сукном, которые и были отданы под помещение генерал-адъютантов князя Долгорукого и графов Адлерберга и Ламберта. Неповинен был и в том, что адъютанты, ординарцы и другие разночинцы встали из-за стола не вполне насыщенными. Виною этому, как известно, была разразившаяся грозой природа.

К полуночи лагерь безмолвствовал, ради утомленных именитых гостей, предавшихся отдохновению. Бодрствовали одни только усиленные караулы, да передовые посты, расположенные вокруг лагеря.

Бодрствовал далеко за полночь и я со своим штабом. Нужно было о многом распорядиться и отдать разные приказания, касающиеся до завтрашнего дня. Много было потрачено времени на составление — при [140] посредстве царского повара-француза — кроме завтрака, обеда на сорок человек, потому что, кроме государевой свиты, к обеденному столу были приглашены все начальники частей.

Однако и остальной мой сон в эту ночь не был продолжителен. С восходом солнца, появившегося во всей красе из-за Кунактау, я был уже на ногах. И хорошо, что так случилось. Не успел я обойти лагерь и быть у графа Адлерберга и князя Орбельяни, как государь император, одетый в пальто, вышел из своей ставки. Полюбовавшись с нагорного берега Фарса на Кавказский хребет и его лесистые предгорья и обойдя лагерь с юго-западной стороны по линии Лейб-Эриванского и Грузинского резервных, а также 20-го стрелкового батальонов, дивизиона казачьей артиллерии и нижегородских драгун, конвоировавших накануне поезд от Кунактау, Его Величество возвратился в свою ставку.

По окончании завтрака, поданного в полдень, и за которым присутствовали государева свита и начальствующие лица Кавказа, две разнородные картины представляли лагерь и лесистые предгорья Фарса. Одновременно с тем, как оставшиеся свободными от войск, охраняющих лагерь, восемь батальонов, четыре эскадрона драгун, пять сотен казаков и милиции, при двенадцати орудиях, выстраивались в колоннах, начиная от царской ставки до Маврюк-гоя и далее по дороге за это урочище (Урочище Маврюк-гой с находящейся на нем рощей примыкало к восточному фасу лагеря. Это урочище огибала дорога, ведущая с Кунактау, и по которой въехал государь император в лагерь. Маврюк-гой, по живописности своего местоположения, был любимым местом нижних абадзехов. Под его развесистыми чинарами и дубами любили они собираться и рассуждать о своих делах. — М. О.), — лесистые предгорья верховьев Фарса начали наполняться сотнями (преимущественно конных) абадзехов, шапсугов и убыхов, В то время, как войска, построенные для смотра, приветствовали громким «ура!», смешанным со звуками музыки, громом барабанов, проезжавшего по фронту любимого монарха, — в верховьях Фарса раздавались бранные и раздражительные крики тех из молодых горцев, которые желали ехать вместе с депутатами в наш лагерь, чего старшины не могли дозволить потому, что это противно было условиям, объявленным им графом Евдокимовым накануне в Майкопе. В то время, когда вышеозначенные войска проходили церемониальным маршем мимо царя, хотя не так стройно, как гвардия на Марсовом поле, но с свойственною кавказскому солдату своеобычностью и молодцеватостью, — от сборища горцев, состоящего из нескольких тысяч человек (расположившихся против юго-западного фаса лагеря, занятого тремя батальонами [141] с шестью заряженными орудиями), отделилось пятьдесят всадников на разномастных лошадях и в разнородных костюмах. В толпе этой были и панцирники, и кольчужникн, и вооруженные длинными азиатскими винтовками, и даже луками и колчанами со стрелами. Эта толпа преимущественно пестрела черными, белыми и серыми папахами; однако виднелись и чалмы, покрывавшие головы эфендиев, хаджи и мулл. Эти пятьдесят всадников и составляли депутацию от абадзехов, шапсугов, убыхов и других обществ Западного Кавказа.

Представ пред государем императором спешенными и обезоруженными, они были приняты великодушно явившимся перед ними русским царем. Но так как заявления депутатов были требовательны, то им объявлено было, что в продолжение месяца они должны окончательно решить: желают ли выселиться из гор на указанные им места, или переселиться в Турцию? В противном же случае, с наступлением ноября, откроются военные действия и их заставят исполнить уже силою оружия то или другое.

С отбытием депутации произведен был государем императором объезд лагеря с окрестностями. В особенности Его Величество долго пробыл на передовой позиции и в вагенбурге. Первая находилась на Фарсе, правый берег которого был покрыт густым лесом и где пролегала арбяная дорога. Занимавший эту позицию Гренадерский стрелковый батальон, построенный развернутым фронтом вдоль по дороге, громким «ура!» приветствовал проезжавшего царя. Еще более громкие крики огласили горы и леса, когда государь император, томимый жаждою, по причине жаркого дня, выпил стакан вина за здоровье храбрых стрелков. Такое же «ура!» раздалось на противоположной стороне лагеря, в то время, когда царь объезжал семь стрелковых рот (линейных батальонов), охранявших вагенбург, в котором был сосредоточен не только обоз всех частей отряда, но повозки маркитантов и других торговцев.

В шесть часов, после разнообразной закуски, начался царский обед, за которым, кроме государевой свиты и главных начальствующих лиц, участвовали командиры полков, батарей и отдельных батальонов. Несмотря на то, что он происходил под холщевым навесом и среди лесов и гор, обитаемых дикими горцами, но, благодаря содействию царского повара-француза, его можно было сопричислить к числу вкусных и искусно составленных обедов. В состав меню входили суп a la tortue, пюре из дичи, кулебяка с живою форелью, разных сортов пирожки, индейки с трюфелями, соте из дикой козы, разных сортов зелень, дичь на жаркое, желе и сюпрем на пирожное. И все это запивалось дорогими винами и, если [142] не замороженным, то холодным шампанским, ящики с которым были опущены в родники, в изобилии бьющие в нескольких шагах от ставки.

Но вот наступила минута высокого торжества, умилительного восторга, грозного величия, когда воздух потрясся тысячами голосов, кричавших «ура!», смешанными с боевыми выстрелами из орудий и залпами из ружей. Так откликнулся весь отряд, когда командующий кавказскою армиею, князь Орбельяни, после краткой, но прочувствованной речи, провозгласил тост за августейшего гостя. И в то время, когда эти воинственные крики, исходящие из глубины сердец верноподданных, и гром оружия разносились по лесам и горам непокорного еще Западного Кавказа, лагерь осветился тысячами плошек, шкаликов и китайских разноцветных фонарей, между которыми горели в нескольких местах транспаранты. Одновременно с этим запылали десятки огромных костров, расположенных на возвышенностях вокруг лагеря.

При такой, если можно так выразиться, феерической батальной картине, по окончании обеда, все последовало за гостем-венценосцем на террасу, устроенную на самом возвышенном месте лагерной позиции. Это хотя недалекое, но торжественное шествие совершилось при неумолкаемом «ура!» более десяти тысяч голосов, пальбе из орудий и ружей. Здесь, на террасе, были поданы кофе и разных сортов ликеры. Пребывание на этой террасе закончилось вечернею зарею с церемонией, после чего государь император изволил отправиться с несколькими из приглашенных лиц в свою ставку.

И в то время, когда русский царь, среди умолкшего, но еще пылающего огнями лагеря, играл в вист с своими приближенными, в верховьях Фарса происходили трагические сцены, столь присущие горцам, при возбужденном состоянии. А нам известно, что они находились в таком ненормальном настроении еще до отправления депутации. Когда же о царском ответе узнано было в неприятельском стане, то одновременно с тем, как абадзехи, в особенности ближние, пришли в уныние, шапсуги с убыхами явились подстрекателями. Много было употреблено усилий и убеждений со стороны стариков. чтобы успокоить взволнованные умы молодежи. Не раз обнажались кинжалы и шашки, и даже дошло до незначительной кровавой схватки.

19-го сентября, несмотря на утомление, происходящее не столько от усталости, сколько от треволнений, я с восходом солнца был уже на ногах. День был такой же прекрасный, как и предшествовавший. Озаряемый лучами солнца, живописен был вообще Кавказский хребет, в особенности же картинным представлялось открытое пространство, находящееся впереди лесистых предгорий, из которых [143] берет свое начало Фарс. Это пространство было усеяно многочисленными толпами пеших горцев, впереди которых скакали, гикали, стреляли сотни всадников. Пешие толпы состояли из приунывших абадзехов, махош, темиргоев, егерукаев; последних же составляли убыхи, шапсуги и раздраженная молодежь дальних абадзехов.

Все это происходило верстах в двух от лагеря; подъезжать же ближе они не дерзали, из опасения подвергнуться выстрелам из наших орудий.

По случаю воскресного дня, государь император оставил Хамкетинский отряд в десять часов, после ранней обедни, отслуженной в походной церкви, при пальбе из орудий и громких криках «ура!» бежавших за ним солдат. Когда проехали Маврюк-гойское урочище, то Его Величество, остановив лошадь, подозвал меня к себе.

Подав мне руку на прощанье, выразив в самых милостивых словах свою благодарность и пожелав всего хорошего как мне, так и войскам, состоящим под моим начальством, закончил, указывая на верховья Фарса, следующими словами: «Постарайся до времени не раздражать твоих разгневанных соседей». Приветливо расстались со мною князь Долгоруков, графы Адлерберг и Ламберт, а равно все другие, приезжавшие с царем, гости.

Раздававшиеся последовательно орудийные выстрелы в укреплении Хамкеты и станицах Губской и Переправной возвещали проезд государя императора через эти места. Наконец, новые салютационные выстрелы, раздавшиеся в два часа, возвестили о благополучном прибытии русского царя в укрепление Каладжи, находящееся уже на правом берегу Большой Лабы.

Но такие салютационные выстрелы были не последние на неприятельской земле. Государь император, после ночлегов — в станице Темиргоевской, штаб-квартире Тверского драгунского полка, и городе Екатеринодаре, — по переправе через Кубань, у Псебедаха, изволил совершить переезд по земле натухайцев в укрепление Константиновское, находящееся на 6epегy Черного моря, где не только зачастую рыскали хищнические партии шапсугов, но и появлялся неприятель в больших массах, как, например, это случилось при нападении на пост Георгиевский и станицу Ново-Баксанскую.

Этим заканчиваю мое описание, потому что дальнейшее путешествие монарха, из укрепления Константиновского к берегам Абхазии и Мингрелии, было совершено на пароходе по Черному морю. [144]

Военные действия на Западном Кавказе с 1861 по 1863 год.

Отсрочка на один месяц, данная 18 сентября 1861 года, лично нашим великодушным и добросердечным государем императором, старшинам абадзехов, шапсугов, убыхов и других горских народов Западного Кавказа, не повлекла ни к каким для них благоприятным последствиям.

Нельзя было ожидать, чтобы после ответа нашего царя на дерзкие и нелепые предложения старшин нашего неприятеля, вся масса населения могла изъявить согласие поселиться на указываемых им местах. Такие условия заставили бы призадуматься и более благоустроенные общества, нежели горские племена Западного Кавказа, между которыми не существовало единства мысли, а каждый глава семейства действовал по своему убеждению и внушению.

Променять свои заветные, дышащие здоровьем, свободой, независимостью горы и леса на зловредные равнины Черноморья и болотные низменности Большой Лабы не значит ли отдать себя на жертву лихорадок? И действительно, если страшно болели живущие там казаки, как родившиеся среди миазм, или переселившиеся туда с степного пространства, то каким образом могли перенести эту миазму жители гор, дышавшие всегда свежим, здоровым воздухом?

К тому же каждый абадзех, шапсуг, убых понимал, что, с переселением в Черноморию и на Лабу, он будет лишен той независимости и свободы, которой пользовался в трудно доступных для нас горах и лесах. Каждый горец хорошо понимал, что, будучи окружен нашими укреплениями, станицами и войсками, он лишается возможности действовать произвольно, и что, находясь под постоянным надзором, каждое неблагонамеренное его действие будет замечено и подвергнет его ответственности.

Большинство дальних абадзехов и шапсугов не хотело слышать и о переселении в Турцию. К этому большинству принадлежали беззаботная молодежь и «байгуши», то есть люди, не имеющие, как говорится, ни кола, ни двора.

— Мы будем драться и все умрем, но не покинем наших лесов и гор — кричали они, подстрекаемые убыхами.

— Пусть только падишах пришлет нам обещанную помощь, то мы освободим вас от ненавистных гяуров, — вторили им убыхи. — Нам нечего бояться русских, нас защищают от них горы» — [145] добавляли они с надменною гордостью, столь свойственною легковерному молодому горцу.

Однако благоразумные не только абадзехи и шапсуги, но убыхи видели настоящее свое печальное положение и понимали, что то время, когда они должны будут покинуть свои заветные горы и леса, приближается. Некоторые из них втайне приготовлялись к переселению, разумеется, не в наши пределы, а в Турцию, делали же это не явно, потому что боялись укора не только со стороны других, но даже от своих родичей.

Лихорадочная деятельность была заметна между теми абадзехами, темиргоями, махошами и егерукаями, которые жили между Фарсом и Белой. Их беспокоил не столько абадзехский отряд, по-прежнему расположенный на том месте, где осчастливил своим трехдневным пребыванием государь император, сколько просека, прокладываемая войсками этого отряда, вниз по Фарсу на станицы Нижне-Фарскую и Кужорскую. Жители этих мест видели и понимали, что, с проложением сообщения через недоступный и заветный лес, имеющий более двадцати верст протяжения, они должны будут безусловно покориться или немедленно переселяться в Турцию и уйти в горы. На первое они не согласились, а поспешили удалиться в горы и частью переселились в Турцию.

Здесь кстати упомяну, что проложение просеки Абадзехским отрядом не нарушало перемирия с нашим неприятелем, потому что войска этого отряда не переходили Фарс; по правую же сторону этой реки мы могли действовать по своему усмотрению и заниматься прорубкою просек, проложением дорог и устройством станиц.

С наступлением ноября открылись наступательные военные действия с двух сторон.

Отряд, выступивший из Майкопа под начальством командира Кубанского пехотного полка, полковника Горшкова, в составе шести батальонов с пропорциональным числом артиллерии и кавалерии, двинулся вверх по Белой. На обязанности этого отряда лежало: a) в 14 верстах от Майкопа выстроить станицу Егерукаевскую; b) прорубить просеки через леса, растущие на так называемой Семиколенной горе, что между строющейся станицей и Фюнфтом, а также между урочищами Большим и Малым Кожохом, что по близости Каменного моста на Белой; с) проложить колесное сообщение на пространстве между станицею Егерукаевскою и Каменным мостом, и d) устроить укрепленный складочный пункт у впадения Фюнфта в Белую.

Абадзехскому отряду, оставленному мною в конце октября (Начальствование над этим отрядом я не мог продолжать, кроме других причин: а) по несвоевременной и неаккуратной высылке ко мне графом Евдокимовым денег на экстраординарные расходы и b) по возобновлению генералом Забудским, помимо меня, сношений с начальниками частей войск, расположенных за Лабою) и состоящему [146] под начальством знакомого уже нам генерала Тихоцкого, предстояло исполнить следующее: а) построить станицу Царскую на левом берегу Фарса напротив лагеря, осчастливленного пребыванием нашего царя, и поэтому названную Царской; b) построить станицу Севастопольскую в верховьях Фюнфта на половинном расстоянии между Фарсом в Белой; и с) проложить колесное сообщение на двадцативерстном гористом и перерезанном крутыми оврагами пространстве, лежащем между Фарсом и устьем Фюнфта в Белую, где вместо складочного укрепленного поста должна быть построена станица Абадзехская.

Исполнение этих предприятий, возложенных на оба эти вышеупомянутые отряда, по сложности своей не было вполне удовлетворительно, как по времени года, так и по короткому сроку, назначенному для этого. Граф Евдокимов желал, чтобы все это было окончено к марту. Он полагал, что одновременно с проложением просек можно также удобно строить станицы и проводить дороги. Но на деле вышло не так.

Не одному графу Евдокимову, а всем воевавшим в Чечне, начиная со времен генерала Фрейтага, было известно, что зима считалась самым удобным временем для проложения просек в лесу и, чем сильнее была стужа, тем скорее и шла эта работа, в особенности если отряд располагался внутри того леса, который предназначался к рубке; тогда он истреблялся с неимоверной быстротой на огромных и во множестве раскладываемых кострах. Работы же по проложению дорог на большом расстоянии и по устройству на протяжении нескольких верст земляных валов, вокруг вновь устраиваемых станиц, не могли с успехом производиться на земле, не только крепко замерзшей, но и покрытой глубоким снегом. А зима в декабре 1861 и январе 1862 года, как бы наперекор предположениям графа Евдокимова, была суровая и изобильная снегом. Притом прочному проложению дорог препятствовало бесчисленное множество ручьев и источников, в зимнее время или иссякнувших или невидимых.

Поэтому на самом деле случилось то, что дорога по Фюнфту, а также переезды через Семиколенную гору и урочище Кожох оказались вовсе негодными, и их нужно было снова переделать. Между тем, от тяжелых земляных работ и некоторых других неудобств, в сильной степени развилась болезненность между нижними [147] чинами. К тому же к больным прибавилось более 200 человек с отмороженными членами, во время стужи и метели, застигшей отряд под личным предводительством графа Евдокимова, при обратном следовании от Белой к станице Царской, так что к марту месяцу все госпитали и лазареты были переполнены больными.

Несмотря на это граф Евдокимов продолжал упорно приводить в исполнение свои предположения по заселению края. С раннею весною, а именно в марте, не только заселены жителями огороженные станицы: Царская, Севастопольская, Абадзехсхая и Егерукаевская, но приступлено к устройству и заселению новых станиц: Баговской, Баракаевской, Хамкетинской, Махошевской и Псефирской между Фарсом и Лабою, а также Ханской и Белореченской по Белой.

Каждая из этих станиц должна была вмещать от 150 до 250 и даже 300 семейств; и так как кроме широких улиц, огромных площадей, сенников поселяне наделялись большими усадьбами, то через это станичные юрты становились слишком велики. Такое широкое расположение станиц и наделение усадебною собственностью жителей было весьма удобно, если бы эти поселения воздвигались в мирном крае и если бы не нужно было принимать никаких охранительных мер против неприятеля. Но так как, в то же время, каждая из станиц обносилась по преимуществу земляным валом, то такое широкое расположение, противореча военному положению края, значительно увеличивало личный труд войск и расстраивало их в материальном отношении.

Кому не известно, как тяжела земляная работа, когда не лопата и мотыга, а кирка и лом в ходу. А в суровую зиму 1861 и 1862 годов солдаты упомянутых отрядов, откапывая землю из под снега и ледяной коры, или роясь в каменистом грунте, иначе не работали, как киркой и ломом. Истощая свои физические силы на столь тяжелых и притом беспрестанных работах, у них вместе с тем быстро изнашивалась обувь и портилась одежда, которую они не имели возможности исправлять, по неимению на то свободного времени, и обновлять, не получая никакой заработной платы.

Но в войсках подвергались неимоверному труду не одни люди, а страдали от нескончаемых перевозок по дурным дорогам подъемные лошади. В видах будто бы сбережения казны, граф Евдокимов нашел полезным, отпуская подъемным лошадям вместо шестимесячного по положению фуражного довольствия девятимесячное, употреблять беспощадно этих несчастных животных не только для перевозки провианта, боевых патронов и артиллерийских принадлежностей, но подвозить колья, жерди, хворост для тех станиц, в которых ограды устраивались плетневые. От этого подъемные лошади [148] едва таскали ноги и сильно падали. Но были и такие случаи, когда артельные лошади — собственность солдата — перевозили не то, что им подлежит, а по причине дороговизны продовольствуясь не надлежащим образом, тоже были худотелы и болели.

С наступлением апреля, солдаты обоих Абадзехских отрядов повеселели и вышли из того апатического состояния, в котором они находились в продолжение зимы, когда узнали о двух экспедициях: одной в Дахо, а другой для выселения из лесных трущоб махошев, темиргоев и егерукаев. Они знали, что эти экспедиции не будут продолжительны, и что по совершении их опять наступят тяжелые ненавистные работы, но что эти работы будут производиться на новой местности, весною при обновляющейся природе. Главная же причина оживлении солдат была та, что они будут наконец иметь возможность подраться с неприятелем, которого, несмотря на его близость, они до сих пор не видели. Может быть перепадет на их долю и некоторая добыча, при занятии аулов.

Выселение из лесов махошев, темиргоев и егерукаев и занятие Дахо поглощали все внимание графа Евдокимова и действительно при тогдашнем положении дел составляли важные и безотлагательные предприятия.

Махоши, темиргои и егерукаи, гнездившиеся теперь в лесных трущобах между Фарсом, Лабой и Фюнфтом, с давних пор отличались своим воинственным духом. Соприкасаясь с нашими казачьими поселениями, сначала на Кубани, а потом на Лабе, они первые должны были испытать силу нашего оружия. Но, не будучи в состоянии отражать силу силою, они преимущественно прибегали к скрытным действиям; а потому подобно чеченцам отличались хищничеством и воровством, совершая по временам и более решительные предприятия, например, нападали на станицы. Впрочем, на подобные предприятия решались не иначе, как в совокупности с прочими своими соседями. Поэтому выселение из лесных трущоб такого хищнического населения должно было считаться делом весьма важным и полезным.

Покорение Даховского общества, живущего за хребтом, замыкающим верховья Белой и образующим ущелье Каменного моста, слывшего до того времени Термопилами Западного Кавказа, считалось делом особенной трудности и важности.

Исполнение этого предприятия граф Евдокимов возложил на командира Севастопольского полка, полковника Геймана, безотчетно храброго, предприимчивого, решительного, пожалуй крайне честолюбивого и не лишенного военных способностей, необходимых для начальника отряда. Получивши гимназическое или домашнее воспитание, что [149] наверное не знаю, Гейман поступил в 1840 году юнкером в Кабардинский полк, с которым с честью участвовал во многих славных экспедициях и делах с горцами и в котором он дослужился до полковника. Не только тяжелая рана, но любовь и преданность к нему солдат той роты и батальона, которыми командовал, свидетельствовали, что он был достойным и лихим начальником.

Занятие Дахо сверх ожидания совершилось с незначительной для нас потерей, несмотря на то, что во время перехода через хребет, по дурной лесистой дороге, покрытой завалами, было оказано довольно упорное сопротивление со стороны неприятеля. В донесении графа Евдокимова о покорении Даховского общества, в котором по справедливости выхвалялась решительность и распорядительность полковника Геймана, между прочим, было сказано: что пространство это совершенно замыкает с фланга Белореченскую линию и, владея всеми проходами к Большой и Малой Лабе, по которым постоянно проходили хищнические партии, представляет готовое основание для будущих наших действий в горных котловинах, лежащих за рекой Белой, избавляя в то же время нас от необходимости снова прорываться туда с севера чрез хребты, покрытые лесами.

Однако такое предположение на самом деле не оправдалось. Владение нами Дахо ни мало не препятствовало неприятелю вторгаться в наши пределы. Дахо никогда не мог служить базисом для будущих наших действий в горах, за исключением только движения на Хамишки и далее вверх по Белой. Напротив, пять батальонов, две сотни и восемь орудий, находившиеся там для устройства и разработки дороги на правом берегу Белой, как замкнутые в котловине, сжатые со всех сторон высокими и трудно доступными горами, оставались в бездействии во время лета, когда Залабинский край был подвержен нападению неприятеля, а вновь поселенные станицы находились чисто в блокадном положении.

И, действительно, неприятель, как будто желая доказать неосновательность приведенного донесения, вслед за занятием Дахо, не упоминая о второстепенных его действиях и хищнических покушениях, нападает в значительных массах на скот под Псебаем и станицей Губской, а также окружает колонну, высланную из Дахо в Царскую за провиантом. Не проходило дня, чтобы не раздавались сигнальные пушечные выстрелы, или не слышалась учащенная канонада по разным направлениям. Беспрестанно получались известия о сборах неприятеля и о намерении его напасть то на скот, то на жителей, то на строящиеся станицы.

От такого тревожного состояния края в особенности изнурена [150] была кавалерия от скачек по разным направлениям, вследствие сигнальных выстрелов, производимых без всякого систематического порядка. По существующим для кордонной службы правилам, каждый постовой начальник, с появлением неприятеля, не справляясь о числе, должен был извещать кордон сигнальным пушечным выстрелом, который повторялся на соседних постах и ближайших станицах. Такая мера, бесспорно хорошая и полезная, при обыкновенных отправлениях кордонной службы, была неуместна в лето 1862 года, когда неприятель, желая держать наши войска и поселения в постоянной тревоге, с намерением являлся одновременно в разных пунктах. А потому зачастую случалось, что от таких сигнальных выстрелов тревога делалась общею, не только в Залабинском пространстве, но и на Лабинской линии. Следствием такой неурядицы было то, что кавалерия, не успевшая возвратиться с одной тревоги, должна была скакать на другую, или, не доскакавши до одного места, — спешить по учащенным выстрелам на другой пункт. В особенности страдала от таких скачек кавалерия, расположенная по Белой, а также в станицах Кужорской и Нижнефарской, по причине болезненной деятельности и энергии начальника кордона, подполковника Есакова.

Если кавалерия не имела покоя и страдала от беспрестанных скачек, то пехота не имела отдыха от непомерных работ и караулов. Для нее не существовало покоя ни днем, ни ночью. Днем рубка леса, проложение дорог, устройство мостов, копание рвов, насыпание брустверов, вязание туров или плетня; ночью — усиленные караулы, по причине не вполне огороженной станицы, и зачастую бдение всего гарнизона, по случаю ожидаемого нападения.

Хотя солдаты сильно были изнурены и болели, однако работы не прекращались, даже в годовые праздники. «Пусть умрут на работах!» было девизом графа Евдокимова. И действительно, госпитали и лазареты были запружены больными, между которыми и смертность была очень велика, потому что, кроме изнурительных лихорадок, явился заразительный тиф.

Но страдали не одни войска, страдали и жители новых поселений, куда попали кроме казаков старых станиц Кавказского линейного войска и поселяне внутренней России, не имевшие понятия о бивуачной жизни, а тем более подверженные постоянной опасности лишиться не только последнего своего имущества, но и жизни. Стесненные в станичной ограде с лошадьми и рогатым скотом, по нескольку дней не выгоняемым на пастьбу, по причине иногда воображаемой в уме станичного или кордонного начальника опасности, они должны были под навесом или холщевым наметом, а то и под открытым небом, [151] переносить все влияния непогоды, столь непостоянной в предгорных местах. От этого явилась не только лихорадка — болезнь обыкновенная в странах, подверженных быстрым и частым переменам, но другие изнурительные болезни и даже тиф. Много бедствий перенесли новые поселенцы не только от болезни и других лишений, но даже от голода.

При таком печальном состоянии Залабинскаго края без сомнения следовало бы обратить внимание на облегчение от работ войск и успокоение новопоселенных жителей, не предпринимая ничего нового.

Нужно было заняться надежным ограждением и вооружением станиц, потому что большинство было без оконченных оград и вовсе не были вооружены. Нужно было прекратить напрасные частые тревоги, изнурительные скачки и распространение неточных сведений о неприятеле — сообразным отправлением кордонной службы, правильным расположением войск и положительным собиранием и рассылкою точных сведений о неприятеле.

К сожалению, на все это не было обращено ни малейшего внимания. Из числа войск, изнуренных уже непомерными работами, частыми тревогами и сильными болезнями, составляется новый отряд из 14 1/2 батальонов, восьми эскадронов драгун, четырех сотен казаков и шестнадцати орудий, который и двигается на Пшеху, где и приступает к устройству Пшехской станицы ⁵¹⁴.

Это новое наступательное движение было тем более несвоевременно, что предпринималось в покосное время и когда приближалась уборка хлеба. Но этого желал начальник штаба войск, за Лабою находящихся, подполковник К-в, пользовавшийся особенным доверием графа Евдокимова и генерала Забудского и вполне управлявший генералом Тихоцким, человеком добрым, храбрым и не без некоторых других военных способностей, но до сего времени под своим начальством, свыше кавалерийского полка, не имевшим.

От такого преждевременного движения наших войск на Пшеху пользы особенной не произошло, а последовало много вреда.

Залабинский край, как надеялись, не только не успокоился, а напротив неприятель, показавший отчаянное сопротивление при движении на Пшеху и занятии этой реки, с новой энергией начал тревожить наши новые поселения и делать нападения еще в большем числе. Так в тысячных массах штурмует укрепление Хамкеты, дважды врывается в станицу Пименскую, значительную часть которой сжигает и предает разграблению. Кроме того, появляясь одновременно небольшими партиями в разных местах, отгоняет скот, нападает на небольшие команды и посты, убивает и захватывает в плен [152] жителей, во время полевых работ, или при заготовлении леса для построек.

Такие ежедневные происшествия, наводя ужас на жителей, заставили их совершенно прекратить полевые работы и не выгонять свои скот на пастьбу. А от этого произошло: что сена было не накошено в должном количестве; созревший хлеб не был убран надлежащим образом; скот, оставаясь без корму по нескольку дней, начал болеть и дохнул. Ко всему этому еще более увеличилась болезненность и смертность между жителями и солдатами, тогда как, если бы движение наших войск на Пшеху совершилось позже хотя двумя месяцами, то жители успели бы накосить в достаточном количестве сена, убрать и свезти с полей хлеб и заготовить для своих построек лес.

В таком тревожном положении Залабинское пространство находилось до глубокой осени, когда, с окончательной разработкой дороги между Даховскою станицею и Каменным мостом на Белой, расширялся круг действий Даховского отряда и его энергического начальника.

Полковник Гейман не оставался в бездействии и во время своего замкнутого нахождения в Даховской котловине. Тогда как меньшая часть его отряда занималась устройством Даховской станицы и устройством дороги до Каменного моста по правую сторону Белой, где одновременно нужно было бурить и разрывать порохом каменные скалы и перестреливаться с неприятелем, постоянно беспокоившим своими выстрелами с противоположного берега –он с большею частью прошел более 20-ти верст вверх по Белой и осмотрел все боковые ущелья. Живущее там небольшое, но хищническое Хамышейское общество было выселено из лесных трущоб к укреплению, устроенному на единственной в горах довольно обширной поляне, и проложена дорога через густой лес и скалы между этим укреплением и станицей Даховскою.

Только к сентябрю окончились работы по устройству и снабжению продовольствием Даховской станицы и восстановлению надежного сообщения, начиная от Каменного моста вверх по Белой, и только с этого времени меняется место действия Даховского отряда, сохранившего это свое название и на будущее время, до окончательного покорения Западного Кавказа.

Полковник Гейман, перевалившись, с 8-ю батальонами, 4-мя эскадронами, 8-ю сотнями и 12-ти орудиями, через возвышенный левый берег Белой, вступает в узкую, лесистую и густо населенную долину Куржипса, где и занимается в продолжение зимы прорубкой просек, проложением сообщения и устройством окопа для Куржипской [153] станицы. Действия этого отряда в тревожный 1862 год завершаются 8-ми-дневной экспедицией, предпринятой к верховьям Куржипса, собственно для прусского принца Альберта, в честь которого и закладывается станица Прусская.

Одновременно с переходом полковника Геймана с отрядом на Куржипс, Пшехский отряд, уже состоящий под начальством генерала Преображенского, совершив движение верх по Пшехе, переносит свои действия на Пшиш, где устроив два поста и приступив к окопанию Бжедуховской станицы, вступает в связь с отрядом генерала Кухаренки.

Этот отряд, составленный в станице Корсунской преимущественно из бывших черноморских пеших батальонов и казаков, где, переправившись через Кубань, начал и окончил свои действия устройством кордонной линии вверх по Пшишу и заложением на этой же реке станицы Габукаевской.

Обратимся теперь в противоположную сторону Западного Кавказа, к действиям Адагумского отряда, войска которого находились в несравненно лучшем состоянии, нежели действующие между Лабой и Пшишем, и что между солдатами было менее больных. Это происходило как от того, что Натухайский округ менее был тревожим неприятелем, так и по той причине, что солдат не обессиливался и не изнурялся тяжелым трудом.

И действительно Натухайский округ, кроме появления неприятельских партий, только один раз подвергся вторжению неприятеля в тысячных массах, а именно при нападении в октябре на вновь поселенную и не вполне достроенную и вооруженную Нижне-Баксанскую станицу. Однако и в этом своем предприятии он понес поражение от подоспевшей своевременно кавалерии и даже пехоты. Правда, был еще случай неприятный для всех, в особенности для начальства: это уничтожение поста Георгиевского, с находящимися на нем 33 казаками.

Нельзя ее сказать, что появление небольших неприятельских партий и совершаемые ими хищнические проделки были по временам довольно частые, но только войска не тревожились и не изнурялись от напрасных скачек и передвижении, как например это было на Белой, потому что здесь соблюдалось более порядка в производстве сигнальных выстрелов и самые войска были более правильно расположены. От этого они успели своевременно прибыть и предупредить разграбление Нижне-Баксанской станицы от вторгнувшегося в нее неприятеля.

Нельзя, не сказать, что и работы, возложенные на Адагумский отряд, [154] по числу войск, его составляющих, были меньшие, сравнительно с отрядами, действовавшими между Лабою и Пшишем. На Адагумском отряде кроме действия против шапсугов, скрывавшихся в лесных трущобах и ущельях Абина, Кунипса, Афипса, Антхира и Хабля, лежало устройство станиц Благовещенской, Анапской, Новороссийской, Гастюгаевской, Раевской, Варениковской, Натухайской, Верхне- и Нижне-Баксанской, Неберджайской и Крымской. Сверх того в укреплении Абинском устраивались помещения для штаб-квартиры Крымского пехотного полка, перемещенной из Крымского укрепления, обращенного в станицу.

И все это благодаря распорядительности и заботливости начальника отряда, генерала Бабича, без изнурения, лишений и особой болезненности для вверенных ему войск к сентябрю было окончено.

Военные действия на Западном Кавказе с 1863 года до его покорения.

В 1863 году войскам, действующим на Западном Кавказе, предстояли такие же огромные занятия, по продолжению устройства наших казачьих поселений и проведению сообщений, как и в прошлом году; но только это было совершено при менее тревожных обстоятельствах.

Неприятель, истощенный физически после огромных потерь, понесенных им в частых кровавых делах с нами, видя наш успех в колонизации и массу войск, везде его стесняющую, начал упадать и нравственно. Этот упадок духа еще более увеличился, когда в феврале месяце его императорское высочество главнокомандующий Кавказской армией прошел победоносно с Адагумским и Пшехским отрядами по предгориям, где толпилось неприязненное нам мусульманское население Западного Кавказа.

С этого времени уже не существует того общего, единодушного противодействия, того энергического стремления к нанесению вреда нам, которое проявлялось у абадзехов, шапсугов, убыхов и других обществ в прошлом году, Так при движениях полковника Геймана с Даховским отрядом по Куржипсу и в верховьях Пшеха ему сопротивляется только местное население. Таким же образом генерал Зотов, начальник Пшехского отряда, при движении вверх по Пшишу к Хадыжам и при занятии этого пункта дерется только с абадзехами, столпившимися в ущелье Пшиша. Об убыхах же, столь [155] сильно подстрекавших абадзехов и шапсугов к сопротивлению и клявшихся не покидать их, нет и помину. Они, потеряв надежду на помощь от турецкого султана, приготовляются к переселению за море до прибытия русских.

Неприятель наш, утратив энергию и упав духом, уже не смеет предпринимать вторжение в наши пределы. Он теперь думает только о собственном своем спасении. Но если успокоилась часть Западного Кавказа, занятая нашими поселениями, то не избавились войска от работ. Они по-прежнему трудились без отдыха. Лишения и болезни по-прежнему преследовали их. Никакие доводы и убеждения частных начальников, что войска нуждаются в отдыхе, хотя непродолжительном, необходимом для приведения в некоторый порядок их одежды и обуви, не принимались во внимание графом Евдокимовым. Ропот между войсками был столь силен, что не раз казалось, что перейдет в возмущение. В особенности неудовольствия и ропот были велики в Пшехском отряде в то время, когда командовал им полковник Офрейн. Нельзя не удивляться, что такому бесхарактерному и безгласному штаб-офицеру мог быть поручен двадцатитысячный отряд.

Но войска, составлявшие этот отряд, несмотря на дурное продовольствие, трудились не менее прежнего. Только круг их действии был самый ограниченный. Они занимались рубкою просек и проложением дорог в окрестностях Пшехской станицы, а также устройством мостов на Пшехе и ее рукавах, несколько раз портившихся и сносимых от прибыли воды и напора льда. Впрочем предпринимать хотя несколько отдаленные движения отряд не мог и потому, что все подъемные лошади частей войск, будучи заняты перевозкой сена, по страшно дурным дорогам, находились в самом изнуренном состоянии.

Поэтому войска Пшехского отряда ожили, когда начальство над ними было вверено распорядительному и попечительному генералу Зотову. Большая часть знала его во время покорения Чечни, когда он ходил в бой с ними при занятии Аргунского ущелья.

Одновременно с тем, как полковник Гейман строит станицы Дагестанскую, Нижегородскую и Самурскую и, прорубившись до Тубинского ущелья, производит в нем рекогносцировку, Пшехский отряд под начальством генерала Зотова закладывает и устраивает станицы по Пшехе: Кубанскую, Апшеронскую и Ширванскую, и по Пшишу Тверскую; прорубает между ними просеки и устраивает надежные сообщения. И все это совершается не торопясь, обдуманно, а главное без излишнего обременения и изнурения для войск. Наконец отряд двигается от станицы Тверской вверх по Пшишу и с незначительной [156] потерей занимает Хадыжи, пункт довольно важный в стратегическом отношении, как лежащий на прямом сообщении к Гойтскому перевалу, ведущему в долину Туабсе, а следовательно к Черному морю.

Казалось бы, лучшего успеха нечего и желать, но граф Евдокимов находит занятие Хадыжей преждевременным и, по причине своей отдаленности, могущим нам дорого стоить; а потому предписывает оставить Хадыжи и отступить снова к Тверской.

Генерал Зотов оставляет Хадыжи и, несмотря на бой с неприятелем, с незначительной потерей прибывает в эту станицу, где и слагает с себя по болезни начальство над отрядом.

Удалением генерала Зотова был доволен и недоволен граф Евдокимов. Он был доволен, что избавился от надоедливого начальника отряда, часто требовавшего от него денег на экстраординарные расходы. Недоволен был тем, что лишился в нем распорядительного и дельного помощника.

Зато вполне торжествует честолюбивый и властолюбивый полковник Гейман.

Он хорошо понимал, что, пока будет начальствовать Пшехским отрядом Зотов, круг его деятельности будет весьма ограниченный и он с Даховским отрядом или должен вращаться в долине Куржипса и Тубинском ущелье, или подчиниться в своих действиях Зотову, как старшему. А потому полковник Гейман, бывший по вызову в Ставрополе, в то время, когда было получено донесение о занятии Хадыжей, выражает и свое мнение, что движение на перевал через Тубинское ущелье он считает более удобным и кратчайшим. И граф Евдокимов, хотя не знакомый с Тубинским ущельем и верховьями Пшиши, но убежденный доводами Геймана, — о военных дарованиях и способностях которого он составил непреложное мнение, еще со времени Даховской экспедиции, — предписывает генералу Зотову оставить Хадыжи.

Однако граф Евдокимов, вскоре но прибытии в станицу Тверскую, убеждается в неосновательности своих распоряжений. По собранным сведениям оказывается Тубинское ущелье вовсе неудобным и не прямым путем к движению наших войск к перевалу. Такой путь ведет вверх по Пшишу на Гойтх, ту часть перевала, откуда эта река берет свое начало, а следовательно на Хадыжи, которое урочище спустя двадцать дней снова занимается нашими войсками под личным предводительством графа Евдокимова.

Но если путь действий остался прежний, то изменились труженики и деятели. Здесь по Пшишу действует полковник Гейман с Даховским отрядом; полковник же граф Граббе, за отделением нескольких [157] батальонов своему сопернику, с Пшехским отрядом направляется вправо на Псекупс.

На Даховский отряд возложено было: а) устроить в Хадыжи окоп со складами для продовольственных и военных запасов, необходимых для будущих военных действий; b) построить на Пшише мост и несколько постов для обеспечения сообщения; с) прорубить просеки через густые лесные полосы, растущие на тридцативерстном расстоянии между Хадыжами и перевалом; d) на этом же расстоянии проложить дорогу по крутым подъемам и глубоким оврагам, и е) устроить на перевале укрепление с новыми складами для продовольственных и военных запасов.

Пшехский отряд, действуя вверх по Псекупсу, обязан был, столпившихся там в огромных массах, живших на плоскости абадзехов или заставить принести положительную покорность пли вытеснить их за перевал. Достигнув вершины хребта, с которого берет свое начало Псекупс с притоками, граф Граббе обязан был занять такую позицию, чтобы находиться в связи с Даховским отрядом и в случае надобности охранять его с фланга от неприятельского покушения.

И все это исполнено с точностью можно сказать математическою, стоившею новых больших трудов, усилий и лишений для солдат, в особенности при производстве земляных работ, как совершавшихся в зимнее время. В конце декабря оба отряда были расположены на перевалах: Даховский отряд занял позицию возле выстроенного им Гойтского укрепления, получившего это название от перевала. В нескольких верстах на запад был расположен Пшехский отряд.

В ожидании дальнейших приказаний от графа Евдокимова, оба отряда бездействовали, и потому, в ожидании их деятельности, опишем, что делалось в Адагумском отряде, состоящем по-прежнему под начальством генерала Бабича и взглянем на новый Джубский отряд.

Занятия Адагумского отряда в продолжение 1863 года состояли: в довершении устройства Абинской линии, возведением станиц: Ильской, Хабльской, Грузинской, Мингрельской, Эриванской и Шапсугской; в приложении сообщения от Абина на Геленджик и в построении в этом последнем пункте укрепления. Наконец движением отряда от Геленджика по берегу моря до Джубы и даже Шапсуха, для очищения этого прибрежного пространства от туземного населения, завершилась семилетняя тихая заботливая деятельность Бабича.

Приказом по войскам Кубанской области от 27 го декабря, [158] Адагумский отряд был расформирован, с поступлением одной половины на усиление Джубского отряда и с оставлением другой во вновь устроенных укрепленных пунктах на прибрежье и для окончания различных работ в Натухайском округе.

Вновь составленный собственно для подвигов наказного атамана Кубанского казачьего войска графа Сумарокова-Эльстона Джубский отряд, выступив из укрепления Григорьевского и двигаясь вверх по Шепшу, в 15-ти верстах закладывает станицу Ставропольскую. По устройстве этой станицы и проложении дороги до перевала, Джубский отряд переваливается через хребет в долину Джубы, двигаясь по которой истребляет несколько шапсугских аулов, а на берегу моря разрушает укрепление, впрочем никем не занятое.

Не помню, как долго находились в бездействии Даховский и Пшехский отряды на перевале, где мы их оставили, но знаю, что войска, составлявшие эти отряды, мерзли и претерпевали стужу от сильного мороза, метели и ветра.

Знаю также, что сильно страдали подъемные и артельные лошади частей при перевозке провианта и других продуктов по гористой, дурно устроенной, покрытой льдом или занесенной снегом дороге.

Известно также, что начальники отряда жили между собою не в ладах, интриговали и, следя друг за другом, в искаженном или смешном виде старались представить действия один другого.

Не берусь описывать с подробностью действия полковника Геймана, когда он с Даховским отрядом двигался вниз по Туабсе к морю. Знаю только, что большие трудности и препятствия нужно было преодолеть на этом более чем шестидесятиверстном расстоянии, и что войска кроме неимоверных трудов терпели огромные лишения. По причине существования только вьючного сообщения, — да и то местами весьма опасного, войска не могли взять с собой ни палаток, ни в достаточном количестве продовольствия; а потому пришлось им бивуакировать и расходовать сухари с большой экономией, в особенности в то время, когда отряд прибыл к месту бывшего форта Вельяминовского, разрушенного в 1841 году горцами.

По распоряжению графа Евдокимова, в начале марта должны были прибыть по морю, к устьям Туабсе, наши суда с продовольственными и военными запасами. Но с прибытием Даховского отряда после тяжелого двенадцатидневного похода к развалинам форта Вельяминовского, не оказалось там ожидаемых судов. Не видно было судов и в бушевавшем море, с возвышенного правого берега Туабсе, на котором торчали развалины этого форта. Да если бы суда [159] плавали в виду нашем, то и тогда бушевавшее море не дозволило бы выгрузиться им, потому что они во избежание крушения должны были бы держаться в отдалении от берегов.

Но как оказалось, транспортные суда, долженствовавшие доставить продовольственные и военные запасы, по причине бурь и столь опасного «бора» (Бора или Бора — пронзительный северо-восточный ветер, дующий со стороны Кавказского хребта. Если он дует зимою, то обледеняет все мачты судов. Под названием Бора этот ветер известен и на Адриатическом море и столь же опасен для Иллирийских и Истрийских гаваней, как для Новороссийска и других гаваней Кавказа), не могли выйти из Новороссийска с таким расчетом, чтобы прибыть к Туабсе одновременно с отрядом, а значительно запоздали. По той же причине не существовало сообщения по Черному морю и для других судов, тем более для «кочерм» — небольших парусных турецких судов, — долженствовавших перевозить по преимуществу горцев, перекочевывавших в Турцию.

За неприбытием судов, оставалось одно средство для Даховского отряда доставить продовольствие из Гойтха. Но на эту операцию нужно было употребить не менее пяти суток: один день на посылку гонца; двое, трое суток на отпуск провианта, укладку его на вьюки и прибытие транспорта на половину дороги и не менее суток на обратное шествие колонны, высланной из Вельяминовского форта. Между тем в Даховском отряде оставалось сухарей с небольшим на одни сутки. Следовательно, по необходимости пришлось питаться одной говядиной, бараниной и козлятиной, да похлебкой и кашей из проса и кукурузы, которых продуктов к счастью оказалось в достаточном количестве. Рогатый скот, бараны и козлы не только имели сами войска, но их, а равно просо и кукурузу, можно было приобретать за весьма умеренную цену у выселяющихся в Турцию абадзехов и шапсугов.

Но если положение Даховского отряда, занявшегося устройством помещения в развалинах Вельяминовского форта, с прибытием сухарного продовольствия, соли, водки и других необходимых продуктов значительно улучшилось, то положение выселяемых в Турцию абадзехов и шапсугов с каждым днем ухудшалось. Наконец положение их доведено было до отчаяния, когда все жившее как по прибрежью Черного моря, так между хребтом и Кубанью, столпилось у устья Туабсе, единственного пункта, назначенного для их отплытия в Турцию.

Самое большое число абадзехов и шапсугов столпилось у устья Туабсе, как бы на большую их погибель, во время весеннего равноденствия, [160] когда царство Нептуна вообще бывает неспокойно, и в особенности бушует Черное море. По непреложному велению судьбы в начале марта к шапсугам, жившим по течению Туабсе с ее притоками и принужденным оставить свои жилища Даховским отрядом, присоединились как шапсуги, жившие с незапамятных времен по прибрежью Черного моря, так и соплеменники их, обитавшие по Кунипсу, Абину, Хаблю, Супсу и другим речкам, впадающим в Кубань, а равно абадзехи, населявшие долины Белой, Куржипса, Пшехи, Пшипса и Псекупса.

Тесно скученные в тысячных массах на небольшой равнине возле Вельяминовского форта под открытым небом, пронизываемые постоянно холодным ветром, обливаемые частыми дождями, терпя недостаток в продовольствии и оставаясь без горячей пищи, дети, женщины и старики начали сильно болеть и умирать, в особенности от тифа и дизентерии. Большие и частые могилы свидетельствовали о множестве жертв, погибших на родном берегу, еще недавно столь для них дорогом, а теперь им опротивевшем.

Немало абадзехов и шапсугов погибло и во время переезда по морю. Хозяева судов, в особенности турецких кочерм, из жадного корыстолюбия брали на свои суда более переселенцев, нежели могли вмещать в себе или выдержать по дурной конструкции и ветхости, ту тяжесть, которая составляла груз.

А от тесноты и заразительного воздуха увеличилась смертность и без того уже страждущих болезнями переселенцев. Или и того хуже, — когда суда, носимые по волнам бушующего моря, погибали.

Впрочем, в своей гибели были отчасти виноваты и сами переселенцы, которые из желания скорее оставить прежде столь дорогую, а теперь столь ненавистную родину, употребляли силу, хитрость и платили втридорога, чтобы попасть на отплывающую кочерму.

И действительно ни одно судно не отплывало без печальной или трагической катастрофы для переселенцев. Один из них утопал, штурмуя баркас или лодку, долженствующую перевезти его от берега, к судну, другой с отчаяния, что не попал на отходящую кочерму, бросался в море и погибал в волнах. Здесь удрученный годами и изнеможенный болезнью старик с проклятиями распарывал себе живот кинжалом. Там в ужасных корчах испускала дух на берегу мать, держа в своих объятиях умирающего грудного младенца (Не по рассказам, а как очевидец описываю здесь отчаянное положение переселяющихся в Турцию абадзехов и шапсугов. Для осмотра частей войска вверенной мне дивизии, не только расположенных по эту сторону Кавказского хребта, но и находящихся в составе Даховского отряда, действующего по берегу Черного моря, было предпринято мною в марте путешествие верхом от Хадыжей через Гойтх, вниз по Туабсе до форта Вельяминовского, откуда по берегу моря до Сочи. Этим же путем я возвратился в Хадыжи, где был оставлен мой тарантас). [161]

Отчего же произошло, что Даховский отряд был несколько дней без сухареи, соли и водки, а изгоняемые из своей родины абадзехи и шапсуги претерпевали такие страшные мучения и страдания?

Единственно от торопливого и преждевременного движения наших отрядов к морю до весеннего равноденствия. Выступи Даховский отряд месяцем, двумя неделями позже, и этого не случилось бы. Между тем мы достигли бы тех же самых результатов по окончательному покорению Западного Кавказа.

Но солдаты, в особенности же офицеры Даховскаго отряда претерпевали некоторые лишения непродолжительное время, потому что, с прибытием в Туабсе наших военных пароходов, миновались эти лишения, и даже явились предметы роскоши, тогда как положение выселяемых абадзехов и шапсугов немногим улучшилось и по успокоении моря, по той причине, что на место отплывавших в Турцию являлись новые толпы горцев.

С движением Даховского отряда во второй половине марта от Туабсе к Псезуапе и далее, когда началось выселение шапсугов, между этими реками и в ущельях, образуемых многими притоками, массы горцев достигли опять до двадцати тысяч душ обоего пола. Но только эти переселенцы, по причине хорошей погоды, уже не болели так сильно, хотя, как и их предшественники, томились ожиданием отплыть, потому что как тогда, так и теперь, был недостаток в перевозочных средствах.

Даховский отряд следовал по восточному прибрежью Черного моря, так же без выстрела, как совершил свое движение от Гойтского перевала к устью Туабсе (Ни малейшего сопротивления не было оказано со стороны местного населения).

Только в вершинах Аше и Псезуапе войска наши встретили слабое сопротивление от живших там хакучей, не составлявших особого племени, а образовавшихся из абреков, то есть: воров, разбойников и таких бездомных людей, которые всегда жили грабежом и воровством. Тут были абадзехи, шапсуги, убыхи и других обществ горцы. Между хакучами даже находились паши беглые казаки и солдаты. Хакучи не щадили никого, даже своих соплеменников. Их боялись и ненавидели, как страшных воров, все соседние им горцы. [162]

Однако если Даховскому отряду не противодействовал неприятель, то он встречал много трудно преодолимых препятствий со стороны природы. В особенности затрудняли следование этого отряда разлившиеся реки с их бесчисленными притоками, в другое время года не составлявшие никакого препятствия. Теперь же они составляли такую важную преграду, через которую нельзя было устроить мостов, как по неимению мест для устоев и широте разлития, так по огромности камней и деревьев, несомых быстротою течения, не только по Псезуапе, Аше и Шахе, но и по их ничтожным притокам. Также немало затрудняли шествие наших войск острые камни, которыми усеяно прибрежье моря и ущелья, а равно растущие в изобилии колючие растения, быстро уничтожавшие обувь и портившие одежду. Но имевшиеся у солдат поршни и башмаки с толстыми подошвами, убитыми гвоздями, сохраняли отчасти их сапоги и ноги от искалечения.

Не остановил решительных и смелых действий полковника Геймана сбор убыхов позади Псезуапе, намеревавшихся воспротивиться переходу Даховского отряда через границу их земель, и сильно разлившаяся Шахе.

Разбитые и понесшие значительные потери на Вардане, убыхи беспрекословно покорились и поспешили переселением в Турцию, с указанного им близ Сочи пункта. Переход же через Шахе наших войск был совершен по импровизованным, качающимся горским мостам, устроенным в узких скалистых берегах над пенящеюся пропастью.

С прибытием на Сочи, составляющую границу между убыхами и джигетами, Даховский отряд приостановил свое дальнейшее победоносное шествие. Необходим был отдых для исправления разорванной одежды от колючки и обновления пришедшей в совершенную негодность обуви. Нужно было подумать и об обеспечении отряда продовольствием.

В ответе, полученном из Тифлиса на телеграмму полковника Геймана о покорении убыхов, тоже упоминалось о необходимости оставаться Даховскому отряду на Сочи и озаботиться обеспечением сообщения и продовольствия, а также окончательным выселением в Турцию горцев.

Покорение же джигетов, псхоу, анчипсхоу и других мелких обществ, обитавших по Мзымпте и Бзыби, возлагалось на отряд, сосредоточенный в Абхазии, под личным начальством главнокомандующего. [163]

Переход через Кавказский хребет.

Экспедиция против неприязненных нам обществ, обитавших по Мзымпте и Бзыби, была непродолжительная, не трудная и не опасная. Но так как с этой экспедицией, и вместе с последним выстрелом на урочище Каабе, где после торжественного молебствия было отпраздновано окончательное покорение Кавказа, соединен трудно интересный переход мой через перевал у Оштен, одного из гигантов Кавказского хребта, то и коснусь некоторых подробностей этого путешествия.

Это движение было предпринято графом Евдокимовым не с боевою целью, потому что со стороны неприятеля не могло встретиться сопротивления Его уже не было по северо-восточную сторону хребта с прошлого года; юго-западные же покатости, обращенные к Черному морю, были только что очищены действиями Даховского отряда. Могли разве встретиться хищнические партии хакучей, или несколько абадзехов и убыхов, скрывавшихся в непроходимых дебрях и ущельях.

Этот путь желал лично исследовать граф Евдокимов и убедиться в том, может ли он служить удобным сообщением для наших войск, как один из кратчайших между Кубанью и Черным морем, и в таком случае какого рода поселения, или только одни укрепленные пункты могут существовать на нем. Поэтому граф Евдокимов выступил из Майкопа в конце мая с одной только милицией, тем более, что на многих пунктах были расположены войска, занимавшиеся разработкой дороги.

До перевала у Огатен путь лежал по Белой и до Хамешков, где был назначен первый ночлег, пролегал через известные уже нам места: станицу Егерукаевскую, Семиколенную гору, Фюнфт, станицу Абадзехскую, большой и малой Кожоки, ущелье Каменного моста, станицу Даховскую и через 10 верстное лесистое и скалистое ущелье.

От укрепления Хамешки, построенного еще в 1862 году и занимаемого линейным батальоном, или, правильнее сказать, от находящегося в 6 верстах впереди Белореченского поста, путь лежал по местности уже неизвестной. Далее этого поста войска наши не двигались, и только за несколько дней было послано несколько рот пехоты, для разработки тех мест, по которым нам предстояло ехать. Извилистая вьючная дорога круто поднималась в гору между вековым лесом, состоящим из дуба, чинара, ясени, бука, вяза, карагача, [164] лиственницы и других пород, перевитых колючими растениями. Влево шумела Белая, текущая по каменистому и узкому ущелью.

Более часу ехали мы по такой закрытой, однообразной местности, когда лес окончился яворовой рощицей и перед нами представились обнаженные каменистые горы и снежный Оштен. Но этот гигант Западного Кавказа был еще далек от нас. Нужно было перевалить через два глубоких ущелья, по которым прорывалась и шумела Белая с своими притоками, да кой-где виднелись оставленные жилища загнанных и сюда силою оружия абадзехов. Древесная растительность была самая жалкая и состояла из чахлых, корявых приземистых сосен, елей, берез, встречались также рододендроны. Окружавшие наш путь горы состояли из шиферного плитняка или гнейса.

Поднявшись на одну из таких гор и обогнув другую, мы въехали в снежную полосу. лишенную уже всякой растительности. Только лишай да мох покрывали камни, обнаженные солнечными лучами от снега. Перед нами возвышалась на несколько сотен футов снежная и недоступная вершина Оштен, которую нужно было обогнуть с северо-восточной стороны по снежной тропе, наклоненной к глубокой пропасти.

Крайне опасен был этот переход. Хотя длина его не превышала двух, трех десятков сажен, однако, одна милиционерская и несколько вьючных лошадей обрушились в пропасть, где и остались на добычу волков, шакалов, орлов и воронов.

Дальнейшее следование по обширной, снежно-льдистой впадине тоже было не без затруднений. Нужно было следовать более двух верст пешком, ведя лошадь в поводу с большою осторожностью, и делать частые обходы, чтобы не попасть в провал, зажору или расщелину, образовавшиеся от таявшего снега и льда. Сверх того мы продрогли от сильного ветра, промокли от мокрого снега и в довершение всего были побиты градом, доходившим величиною до куриного яйца, пока добрались до небольшого леса, растущего у притоков Шахе. Здесь был дан часовой привал, необходимый как для всадников после восьмичасового тяжелого переезда, так и для того, чтобы дать время подтянуться отставшим вьюкам.

Продолжать же нам отдых нельзя было, потому что на переезд до Бабуковского аула, ближайшего населенного места, где предположено было переночевать, нужно было употребить не менее трех часов. Переезд по расстоянию был не велик, верст не более десяти, но он был труден по крутости и продолжительности спуска к Шахе, а равно по переправе через эту быстро текущую, в особенности в своих верховьях, и каменистую реку.

Поразительно было ущелье Шахе по грандиозности гор, которыми [165] оно обставлено и по растущим на них вековым деревьям, но поразительнее всего были места, покрытые рододендронами и азалиями. Их темно-пунцовый и ярко-желтый цвета среди зелени сильно поражали зрение, и глаз невольно обращался в ту сторону, где находились кусты этих непахучих растений.

Бабуков аул, куда мы прибыли после полусуточного трудного и утомительного переезда, получил это название от своего владельца, одного из влиятельных старшин убыховского племени и, за несколько дней до нашего прибытия, отправившегося в Турцию, вместе с другими своими соплеменниками. Этот аул был не велик. Он состоял из десятка небольших деревянных сакель, между которыми возвышался двухэтажный дом владельца так же высоко, как Оштен над своими соседями, составлявшими хребет Западного Кавказа.

После ночлега в Бабуковом ауле нельзя сказать покойного, по причине множества крыс, воя голодных собак и вторивших им шакалов и волков, завывания ветра и течи от сильного дождя с громом и молниею, мы отправились с восходом солнца далее.

На 8-10 версте от Бабукова аула встретил нас Гейман — уже генерал и кавалер св. Георгия 3 степени, достойно заслуживший эти награды за покорение убыхов и вообще за смелые и решительные свои действия. Он ожидал нарочно на таком трудном месте графа Евдокимова, с частью войск Даховского отряда, где нужно было или почти вплавь совершить переезд через бушевавшую Шахе или перебираться по опасным ступеням через скалу над страшным обрывом.

Спешенные всадники предприняли опасный и трудный переход через скалу, тогда как наши верховые и вьючные лошади начали такой же переезд по Шахе. Хотя переход через скалу, в особенности трудный для страдавшего удушьем покойного генерала Шульмана, был совершен без приключений, но зато при переезде наших верховых и вьючных лошадей по Шахе, кроме других случаев, несмотря на все меры предосторожности и опытности — три вьюка вместе с лошадьми были унесены водой.

С этой переправой через Шахе кончились трудности нашего дальнейшего путешествия, а напротив, чем более мы приближались к морю, тем более каждый из нас наслаждался прелестями природы.

Переваливши через два хребта и проехав сплошную массу хуторов и поселков, расположенных между дубовым, чинаровым и других пород лиственным лесом, мы въехали в ущелья сначала каштановых и ореховых рощ, а наконец виноградных лоз. Часто встречаемые пустые аулы свидетельствовали о густом здесь населении. На прихотливую же и роскошную жизнь живших здесь [166] убыхов указывали огромные фруктовые сады и виноградники, расположенные террасами.

В одном из таких аулов, находящемся в глубоком ущелье одного из притоков Шахе, название которого я, к сожалению, не помню, мы расположились на ночлег за несколько часов до заката солнца. И каждый из нас уснул крепким сном под благодатным небом и в благорастворенном климате, несмотря на вой многочисленных собак, оставленных прежними обитателями, невольно переселившимися в Турцию.

На четвертые сутки после нашего выступления из Майкопа мы отправились далее. Проходя по таким же густонаселенным аулам и богатым садами и виноградниками местам, мы прибыли в Даховский отряд, расположенный не при устье Сочи, где приостановилось его победоносное шествие, а на Дагомысе, на небольшой речке, имеющей свой исток в море, и по которой мы ехали более 10 верст после нашего последнего ночлега.

Этот пункт лагерной стоянки Даховского отряда предпочел генерал Гейман перед Сочи и другими не столько по климатическим причинам, сколько потому, что по Дагомысу лежал лучший путь сообщения, если бы пришлось устроить таковой через перевал у Оштен, то есть тот путь, который я только что описал.

КОНЕЦ.