ОЛЬШЕВСКИЙ М. Я.

КАВКАЗ С 1841 ПО 1866 ГОД

(См. «Русскую Старину» апрель 1895 года)

Враждебные России обитатели Западного Кавказа принадлежали к двум племенам: адыге или черкесскому и абзне или абхазскому.

К первому принадлежали: бесленеи, махоши, егерукаи, темиргои, гатукаи, черченейцы, хамышейцы, натухайцы, верхние и нижние абадзехи, ближние и дальние шапсуги и убыхи.

Абазинское племя составляли мелкие общества: башильбаи, тамовцы, казильбеки, шах-гиреи, баракаи, баговцы, псхоу, анчипсхоу и джигеты.

Ближайшими враждебными соседями Лабинской линии, начиная с ее частей, были: башильбаи, тамовцы, казильбеки и шах-гиреи. Эти небольшие абазинские общества, население которых не превышало трех тысяч семей, обитали на треугольном пространстве между Большой и малой Лабой. Крайне лесистая и гористая местность способствовала к укрывательству и безнаказанному производству ими в наших пределах хищничеств. Башильбаи, тамовцы, казильбеки и [172] шах-гиреи управлялись старшинами, от родоначальников которых, если не ошибаюсь, они и получили эти свои названия.

По обеим сторонам Ходза, значительного притока Большой Лабы, жили бесленеи. Это черкесское общество, равнявшееся по своей величине четырем выше поименованным обществам, несравненно превосходило их храбростью и наездничеством. Без бесленеев не совершался на нашу линию ни один набег. В особенности бесленеи страшны были для наших поселений в то время, когда они жили на Тегенях, между Урупом и Большой Лабой и, когда ими управлял и предводительствовал их князь Айтек-Каноков. Это было в тридцатых годах. Тогда зачастую страдали наши поселения на Кубани от его смелых наездов.

Не менее страшны были в тридцатых годах для Кубанской линии, а с сороковых годов для лабинских казаков, соплеменники бесленеев — махоши, темиргои и егерукаи. Их князья не только умели управлять своими подвластными, но и с честью предводительствовали ими. Особенную же известность приобрели Богорсуковы и Болотоковы; первые были князья Махошевские, а последние Темиргоевские.

В последние годы своего существования на Западном Кавказе махоши, темиргои и егерукаи жили в лесных трущобах по Фарсу, а также между этой небольшой рекой и Белой. Леса, окружающие Майкоп, а также станицы Кужорскую и Фарскую, были наполнены их аулами и хуторами, а поляны засеяны просом и кукурузой. Махош, темиргоев и егерукаев считалось до четырех тысяч семей.

Выше бесленеев в верховьях Ходза жили баговцы — а по Гупсу были разбросаны хуторами баракаи, небольшие общества абазинского племени. Выше махош, темиргоев и егерукаев находилось несколько абадзехских аулов. За Каменным мостом, на Белой, в глубокой котловине жили даховцы, а далее, за другим хребтом, хамыши, те самые, которые несколько лет тому назад жили на низовьях Белой под именем хамышейцев.

Перечислив таким образом небольшие общества, населявшие пространство между Лабой и Белой, перейдем на левый берег этой последней реки.

По Куржипсу и Пшехе, притокам Белой, Пшишу и Псекупсу, впадающим в Кубань, находились многочисленные и богатые поселения абадзехов, — народа, с которым мы начали вступать в более частые столкновения только с пятидесятых годов. До того же времени, если и известны были нам, то только окраины абадзехской земли, изредка посещаемые нашими войсками. Сами же абадзехи не боялись нас, потому что, кроме трудно доступной местности, были защищены [173] со стороны Лабинской линии храбрыми бесленеями, махошами, темиргоями и егерукаями, а со стороны Черномории бжедухами и гатюгаями или черченеями. При том же, живя в довольствии, они не имели надобности заниматься хищничеством и добывать себе существование грабежом. Когда же пришлось абадзехам защищать свои собственные пределы, то они, со времени заложения Майкопа и до своего падения, дрались неустрашимо, мужественно и храбро.

Иными являются сопредельные абадзехам шапсуги, жившие между Шебшем и Абином. Они считались злейшими и опасными соседями черноморцев, и только пластунами сдерживались в своих хищничествах и разбоях в наших пределах. Шапсуги умели мужественно и стойко защищаться на своей земле, что доказывалось значительными потерями, во всех случаях, когда нашим войскам приходилось с ними драться. И между ними были лихие наездники-предводители, например, Шеретлуков и Казбич. Несмотря на это, шапсуги не пользовались добрым именем между своими соплеменниками. Абадзехи пренебрегали ими и не вступали с ними в сношения; натухайцы и бжедухи боялись их. Это происходило от их сварливости, кровожадности, непостоянства и страсти к хищничеству.

За Абином вплоть до Новороссийска, Анапы и устьев Кубани в Черное море, жили натухайцы. По причине ли близости моря, или менее суровой местности, но только натухайцы отличались более мирными, нежели воинственными наклонностями. Хищничеством же вовсе не занимались, как их соседи шапсуги, потому что не были способны к приобретениям, соединенным с опасностями, или не находили в том нужды по довольствию в жизни, к чему много способствовала торговля.

Наконец, если упомяну о беглых кабардинцах, то тогда не будет забыто ни одно из самых незначительных неприязненных нам обществ, обитавших по северо-восточному склону главного Кавказского хребта.

Беглые кабардинцы принадлежали к выходцам из Кабарды, после усмирения ее, в 1822 году, генералом Ермоловым. Сначала они жили в верховьях Зеленчуков и Урупа. С устройством же Лабинской линии, они расселились по разным местам залабинского пространства. Между беглыми кабардинцами было много храбрецов и наездников, предводительствовавших хищническими партиями, причинявшими много тревог и вреда нашим казачьим поселениям.

Обратимся теперь к перечислению обществ, живших по юго-западному склону Кавказского хребта или обитавших на Западном Кавказе по восточному берегу Черного моря.

Между Новороссийской бухтой и Псесуапе, где находились наши [174] укрепления: Геленджик, Кабардинское, Новотроицкое, Николаевское, Михайловское, Тенгинское, Вельяминовское и Лазаревское, жили опять шапсуги. Несмотря на то, что близость моря давала им возможность заниматься торговлей, но они в нравах и обычаях недалеко опередили своих собратов, живших по северо-восточному склону Кавказского хребта. Да и не могло быть иначе, потому что турки были единственными их потребителями, а предметом торговли были пленные, в особенности женщины, не только христианки, но и магометанки. Не могли быть утрачены хищнические воинственные наклонности и потому, что они вели беспрестанную войну с гарнизонами наших укреплений, расположенных на их земле. А что приморские шапсуги были мужественно храбры и неустрашимы, — доказывает то, что они, не имея главы и единства в управлении, не только решались на штурм наших укреплений, но и достигали своей цели. Лазаревское, Вельяминовское, Михайловское и Николаевское укрепления служат тому доказательством (Эти укрепления были взяты в управление Черноморской береговой линией генерал-лейтенанта Раевского в феврале и марте 1840 года и последовательно в таком порядке: первым взят форт Лазарев, затем укрепление Вельяминовское, потом укрепление Михайловское и, наконец, форт Николаевский. Гарнизоны Лазаревского, Вельяминовского и Николаевского были частью истреблены, а частью уведены в горы пленными. Что же касается Михайловского, то это укрепление, после отчаянно-мужественной защиты, было взорвано вместе с ворвавшимися в него горцами 22 марта рядовым Тенгинского полка Архипом Осиповым, зажегшим пороховой погреб. Во взятии этих укреплений вместе с шапсугами участвовали убыхи и другие приморские горцы).

Начиная от Псесуапе по рекам и речкам Аше, Шахе, Вардане, Дагомысу и Соче жили убыхи, слывшие между всеми приморскими жителями за храбрейших. Такое понятие об убыхах составилось с 1840-го года, когда управлявшие и предводительствовавшие ими Берзеки умели их воодушевить к единодушному и мужественному сопротивлению против наших отрядов, строивших на их земле укрепления Навагинское и Святого Духа.

Между Мзымптой и Бзыбью по берегу моря жили джигеты — страбоновские зиги. Над джигетами по обеим сторонам речки Псхоу, находились аулы, кроме других небольших хищных обществ, — псхоу и анчипсхоу, известных также под именем медовеев.

Наконец, если упомянем о хакучах, живших в верховьях рек Аше и Псесуапе, то этим закончится перечисление враждебного нам населения Западного Кавказа.

Хакучи не составляли отдельного общества, принадлежащего к черкесскому или абазинскому племени. Это был сброд разных людей. [175]

Здесь были и горские абреки, и беглые русские казаки и солдаты. Удалившись в котловины, обставленные горами, суровее которых трудно себе представить, они жили совершенно особою жизнью. С соседями вели постоянную вражду, выражавшуюся кровавыми столкновениями. Абадзехи, шапсуги, убыхи не только боялись, но ненавидели хакучей, как страшных и отъявленных разбойников.

Независимо перечисленных враждебных обитателей Западного Кавказа, в пределах его по обеим сторонам главного Кавкавского хребта, находилось и мирное нехристианское население. К этому населению принадлежали: 1) ногайцы, обитавшие до 1860 года по левую сторону Кубани, и 2) бзыбцы, цебельдинцы, абхазцы, дальцы, абживцы и самурзаканцы, составляющие и в настоящее время Абхазию с Самурзаканским приставством.

Ногайцы, жившие по левому берегу Кубани, начиная от Хумаринского укрепления до станицы Тифлисской, были слабые выродки когда-то сильной страшной Кипчакской орды. Они разделялись по родам на ногайцев: тохтамышевских, мансуровских, кипчаковских, карамурзинских и наурузовских, и согласно этого разделения после восстания, обнаруженного ими одновременно с кабардинцами, были поселены в 1823 году пятью отдельными группами. После этого ногайцы, хотя не обнаруживали явного неповиновения, но как разноверцы, не питали к нам искренней преданности и не упускали случая вредить нам тайно. Они часто уличались в передержательстве хищнических партий и в передаче немирным разных сведений о наших распоряжениях и действиях. Когда же, по окончании восточной войны, был разрешен мусульманскому населению переход в Турцию, то прикубанские ногайцы были первые, предпринявшие это переселение.

Абхазия с Самурзаканью, находясь между Бзыбью и Ингуром и состоя под управлением княжеской фамилии Шервашидзе, хотя считалась полухристианской мирной страной, а владетель ее был генералом нашей службы, однако полного спокойствия в ней никогда не было. Не существовало и надежного сообщения между укреплениями, в ней находившимися, и не раз случалось, что наши отряды встречали вооруженное сопротивление со стороны жителей. Несмотря на роскошную и богатую природу, на давние торговые сношения с Турциею, этот народ находится в диком состоянии и, без сомнения, грубее и хищнее многих других обитателей Западного Кавказа. По крайней мере те умели стоять за свою независимость и были свободными жильцами гор. Абхазцы же и этого не достигли, а напротив находились под деспотизмом своих князей — владетелей.

Из сделанного общего очерка Западного Кавказа оказывается, что особенно резкого отличия не замечалось в характере, нравах и обычаях [176] между черкесским и абазинским племенами. Правда, общества черкесского происхождения отличались более воинственным направлением и в массе превосходили мужественной стойкостью и неустрашимой храбростью абазинцев. Между черкесами было более стремлений к сохранению своей независимости и свободы. Это доказывалось тем, что они не подчинялись ни своим князьям, ни Магомету-Аминю, в той степени, в какой зависимости находились абхазцы относительно своих владетельных князей. Черкесы были более тверды в понятиях мусульманской религии, потому что между абазинцами магометанство боролось с христианством и язычеством. Не было различия и по месту жительства черкес и абазинцев; мы видели, что те и другие жили по обеим сторонам Кавказского хребта. Но зато достаточно одного языка, чтобы положительно сказать, что адыге и абзне не суть одного происхождения.

Не только по отзыву ориенталистов-филологов, но и по заявлению самих жителей Кавказа, черкесский язык считается самым трудным по произношению и составлению азбуки. Припомните разговор, происходивший между Шамилем и Магометом-Аминем, во время свидания их в Калуге, и описанный г. Руновским в статье «Шамиль в Калуге» ⁴⁸⁰. Вспомните, с каким откровенным чистосердечием издевались над этим языком Магомет-Шефи, младший сын Шамиля, и Хаджио, неизменный мюрид имама, несмотря на то, что они были по рождению лезгины, в языке которых тоже много гортанных и шипящих слов. Тот, кто возьмется за составление азбуки для кавказских горцев, если и преодолеет препятствия над языками абхазским, осетинским и чеченским, то едва ли осилит эти препятствия над лезгинским и в особенности черкесским произношением, где в одном слоге сосредоточивается по нескольку наших согласных букв.

Своих письмен обитатели Западного Кавказа не имели; если же что писалось, то для этого употреблялась арабская или татарская грамота. Вся ученость исключительно сосредоточивалась между эфендиями, кадиями и муллами, или вообще в духовном сословии. Но и большинство духовного сословия не знало арабской грамоты до той степени, чтобы могло читать и понимать Коран, надлежащим образом, а если знало, то изустно, толкуя вкривь и вкось его тексты, а чаще в свою пользу. По этой причине шариат — часть корана, заключающая гражданские узаконения, весьма туго прививался и распространялся на Западном Кавказе, несмотря на все старание Магомет-Аминя. Это отчасти происходило и от того, что жители Западного Кавказа не были фанатики и строгие последователи учения Магомета, и веровали более в свой «адат» или закон, основанный на обычаях, и полагались более на мнение и посредническое решение своих стариков, нежели [177] на закон, заключающийся в коране. Может быть, они уклонялись от шариата и потому, что требования его были слишком строги и стесняли их свободу действий.

Несмотря на то, что обитатели Западного Кавказа находились под постоянным влиянием турок, — нельзя сказать, чтобы мусульманство у них прочнее укрепилось, нежели в Дагестане.

Более строгими последователями учения Магомета считались ногайцы, жившие по левую сторону Кубани, и натухайцы, на которых влияли анапские паши. Что же касается большинства населения, то оно утопало скорее в безверии, или язычестве. Понятия же о христианской религии ими вовсе утрачены, несмотря на то, что развалины древних храмов и другие памятники свидетельствовали, что учение апостола Андрея коснулось не только берега моря, но и занесено было в глубь гор. Так еще в недавнее время обретены были христианские храмы в верховьях Зеленчуков, Лабы и Белой.

Одною из причин, почему магометанство слабее утвердилось на Западном, нежели на Восточном Кавказе, было то, что жители первого были менее проникнуты фанатизмом последних. И действительно, адыге, а тем менее абзне, ни разу не проявляли такого воинственного порыва и увлечения, каким проникнуты были жители Дагестана при Кази-Мулле. Как ни старались Хаджи-Магомет, Сулейман-эфенди и в особенности Магомет-Аминь воодушевить закубанских обитателей к единодушному восстанию против нас, однако не только не достигли этого, а даже не могли заставить признать над ними свою власть и следовать учению шариата. Здесь кстати проследим этих Шамилевых эмиссаров.

Хаджи-Магомет пробрался из Дагестана за Кубань в 1842 году и деятельно начал проповедовать там шариат и мюридизм. Хотя он не встречал большого и полного сочувствия в массе черкесского населения, но в Шапсугии, где Хаджи-Магомет имел постоянное свое пребывание, образовалась особая партия его приверженцев, известная под именем «хаджиретов». Безотчетною храбростью, смелыми набегами и хищничеством в наших пределах хаджиреты сделались знамениты за Кубанью. Действия Хаджи-Магомета не были продолжительны, потому что смерть прекратила его дни.

Преемником Хаджи-Магомета был Сулейман-эфенди, человек может быть и глубоко изучивший Коран и постановления Магомета, однако не имевший твердости характера и силы воли, чтобы двигать массами столь независимого и свободного народа. Может быть, он и успел возбудить в частности доверие к своему учению, но далеко не довел закубанцев до общего и единодушного восстания. Может быть, он не достиг этого собственно потому, что черкес и абазинец, [178] как я уже сказал, менее увлекателен и фанатичен, чем житель Дагестана. Кончилось тем, что он, не предприняв ничего замечательного, спасаясь от позора, а может быть и смерти, является в 1846 году в наших пределах в качестве перебежчика. Желая проявить свою ученость, Сулейман-эфенди, как духовное лицо, предстает в роли обличителя Шамиля, обвиняя его в неправильных и противных Корану действиях. Составленная им записка и разосланная по желанию тогдашнего главнокомандующего наместника кавказского, князя Воронцова, во множестве экземпляров, не произвела на горцев ни малейшего впечатления и успеха, несмотря на то, что обличения Сулеймана были распространены в самую неблагоприятную для Шамиля пору, а именно — после неудачного его вторжения в Кабарду.

Действия третьего эмиссара Шамиля, Магомета-Аминя были продолжительнее и самостоятельнее его предшественников, хотя и он далеко не достиг той власти, которою пользовался Шамиль на Восточном Кавказе.

Магомет-Аминь, уроженец Койсубу, был мюридом и если явился проповедником шариата на Западном Кавказе, то не столько по желанию своего имама, постоянным расположением которого он пользовался, сколько по собственному своему желанию. Он вызвался сам отправиться за Кубань, в то время, когда Шамиль колебался в выборе лица перед черкесской депутацией, явившейся к нему в Ведень в 1848 году.

Магомет-Аминь был встречен за Кубанью холодно, несмотря на то, что был приглашен, как бы по народному желанию. Действовать в начале с энергией Шамиля он не мог, потому что не имел в руках никакой самостоятельной силы; при том был пришлец, не знавший даже языка той страны, в которую он явился проповедником и в качестве властителя; но, будучи благоразумен, он начал не торопясь входить в роль правителя. Присмотревшись к управлению и действию Шамиля, Магомет-Аминь начал вводить «мехкеме» или судилища, а дабы иметь в своих руках исполнительную власть, учредил своих мюридов и полицию, под именем «муртазеков». Правда, все это совершалось весьма медленно и с полным недоверием народа. Много ухищрений и уловок было употреблено Магометом-Аминем для того, чтобы пересилить предубеждения против него племени адыге. Но самым важным лично для него делом, сбросившим с него тень пришлеца и сделавшим его самостоятельным в глазах черкесского народа, — было вступление в родство, через бракосочетание, с княжеской Темиргоевской фамилией — Болотоковых.

С этого времени Магомет-Аминь, хотя начинает действовать более [179] самостоятельно и решительно, и хотя не раз является предводителем огромных сборищ, однако, по-прежнему, не достигает единства в управлении и часто встречает противодействия своей власти, в особенности же со стороны шапсугов и натухайцев. Первые боялись вторично утратить свою независимость и снова подпасть той власти, которой они неохотно подчинялись во время пребывания у них Хаджи-Магомета. Между же натухайцами Магомет-Аминь встречает Иефер-Бея, известного своим происхождением, богатством и достигшего в турецкой службе звания паши.

Начиная с 1851 года, Магомет-Аминь не раз предводительствовал огромными сборищами, как для противодействия нам, так и для вторжения в наши пределы. Однако, нельзя сказать, чтобы действия его были успешны; в особенности, для него памятны поражения: в 1851 и 1852 годах на Урупе, Богундыре и Андхире; в 1855 году в Карачае — когда он, действуя по наущению турецкого правительства, желал пробраться в Кабарду, на соединение с Шамилем, в 1857 году, при построении Майкопа. Магомет-Аминь закончил свою деятельность на Западном Кавказе в 1860 году, когда, после склонения абадзехов на заключение мира с генералом Филипсоном, побывав в Тифлисе, Петербурге и у своего бывшего имама в Калуге, отправился на жительство в Константинополь.

Всматриваясь поближе и с некоторою подробностью в образ управления, существовавший на Западном Кавказе, оказывается полное преобладание демократического начала. Даже между бесленеями, махошами, темиргоями, егерукаями и бжедухами, у которых были князья, аристократический элемент не тяготел над массою народа. Неограниченная власть князей, если и распространялась, то только на незначительный крепостной класс или на так называемых «пшитлей», составлявших наследственную их собственность. Все же прочее население Западного Кавказа, а именно: абадзехи, шапсуги, натухайцы, убыхи, джигеты и небольшие общества абазинского происхождения, составляло совершенно независимый и свободный народ. Все они имели право жить, как угодно и где пожелают, а потому селились семействами иди по родам и вели жизнь патриархальную.

Отец семейства, или старший в роде, считался неограниченным владыкой как в той земле, на которой находился его дом и обрабатываемое им поле, так и всего живущего на ней. По крайней мере, вот какие понятия существовали в большинстве. Жена, как приобретаемая покупкою, считалась собственностью мужа, и на ней лежали самые тяжелые работы. Она находила защиту против деспотизма мужа только в богатстве родителей и многочисленности своих родственников. В первом случае она возвращалась в родительский [180] дом, с обратной уплатой калыма своему мужу. Во втором случае, сам муж остерегался жестокого обращения с своей женой, из опасения навлечь на себя мщение родственников последней. Но так как оба случая были исключением из общего, а потому обращение большинства мужей с своими женами было вполне деспотическое и безотчетное. Не менее в безотчетном положении находились и дети не только против жестокости своих отцов, но и против продажи их в неволю. А такие примеры были не редкость, потому что, как нам известно, в турецких гаремах было немало горских невольниц.

Черкес не понимал и не сознавал зла в продаже своих детей в неволю; ведь он же сам платил калым за свою жену. Напротив, он видел в этом скорее хорошую сторону, потому что, с получением нескольких десятков, а может быть, и сотен пиастров, мог улучшить свое положение, а дочь, при поступлении в гарем, особенно богатого турка, переставала подвергаться лишениям и нести тяжелый труд. Черкеса не смущало, что его дочь будет наложницей, потому что Коран не воспрещает этого. Он сам охотно завел бы несколько жен и наложниц, если бы средства дозволяли ему это сделать.

Но рабское состояние жен и детей было ничтожно, в сравнении с пленниками, попадавшимися в руки горцев разными случаями. Сколько страданий и мучений, физических и нравственных, претерпевали эти несчастные со времени их пленения. Изнуренные тяжелыми работами, обессиленные голодом. и томимые жаждою, они подвергались поруганиям и побоям; их таскали от одного хозяина к другому, или напоказ толпе, на аркане; не только руки и ноги сковывались, но и на шею надевалась цепь; они ввергались в душные и грязные ямы, наполненные разными гадинами и нечистотами. Спасение пленника заключалось или в скором выкупе, или в промене его на других пленных, или в бегстве. Если же не являлась к нему эта помощь, то он, изнывая от страданий и мучений, преждевременно умирал. Но были и такие пленники, которые, принимая магометанство, вступали в брак с горянками, если таковые находились; а были и такие из них, которые, будучи не в состоянии дать за себя выкуп, оставались в кабале, и не переменяя веры. Такие несчастные, с их потомством, составляли «иессырей» или в полном смысле рабов, лишенных всякой свободы, и которыми помыкали хуже скотов.

И где же существовало такое страшное рабство? В народе, дышавшем полною независимостью и свободою, который не допускал никакой посторонней силы и внешнего вмешательства. В прошлом [181] столетии, едва этот народ заметил усиливающуюся власть князей, как заставил их отказаться от лишних требований если не силой и оружием, то, оставляя их, переселялся в другие места. Мы видели, что, несмотря на все ухищрения и уловки Магомета-Аминя, он далеко не достиг желаемого, хотя и находился между черкесами в то время, когда единство власти, в особенности, было необходимо для противодействия нам. Сами черкесы понимали, что их спасение заключается в единстве власти; однако, не отреклись вполне от своего родового управления. Когда же им пришлось переселяться на указанные места, то они скорее решились покинуть дорогие им горы и леса, нежели находиться под надзором нашей администрации. В этом отношении они превзошли чеченцев, с которыми у них много общего по образу жизни, нравам, обычаям, способу ведения войны с нами и даже по очертанию местности, на которой они жили.

Не вдаваясь в подробности по сличению нравов, обычаев и образа жизни черкесов с чеченцами, обращу внимание только на то обстоятельство, что черкесы были менее корыстолюбивы, подкупны и продажны; а потому между ними труднее было находить лазутчиков и проводников, нежели между чеченцами. Может быть, это происходило от большей любви к горам и преданности к своему делу, потому что черкесы защищали свою родину по собственной своей инициативе и побуждению, тогда как чеченцы тратили свои силы и гибли по воле своего имама не исключительно за себя, но и за Дагестан, а главное — для поддержания власти Шамиля, сильным гнетом тяготевшей над ними в последние годы покорения Восточного Кавказа. В заключение считаю не лишним очертить с некоторою подробностью образ ведения войны черкесов с нами.

Черкесы вместе с прочими враждебными нам обитателями Западного Кавказа вторгались в наши пределы, с единственною целью добычи, или захвата пленных, лошадей и скота, производилось ли это большими массами или незначительными партиями. Предпринимать же такие вторжения, целью которых было восстановление против нас мирных и увод их в горы, подобно тому, как неоднократно действовал Шамиль, — превышало их понятия; да и не было той власти, которая могла осуществлять и приводить в исполнение такие предприятия. Один только раз удалось Магомету-Аминю склонить закубанцев, в 1855 году, на вторжение в Карачай и далее в Кабарду. Но такое предприятие, выходящее из ряда хищнических, как мы видели, окончилось в самом начале полной неудачей.

Несмотря на страсть закубанцев к хищничеству, образовать партию для набега было не так легко, и не всякий мог взяться за это [182] дело. Чтобы иметь успех в этом, нужно было быть не столько влиятельным и богатым, сколько известным своими предшествовавшими удачными набегами. Однако и такие предводители не всегда сманивали черкес, потому что предприятия в больших размерах редко удавались, а если и был успех, то большинство не удовлетворялось дележом добычи, по незначительности той доли, которая на каждого из них приходилась. Поэтому черкесы не увлекались большими сборами, а охотнее производили хищничества в наших пределах партиями не свыше 30 человек. Эти партии были конные или пешие, что зависело от отдаленности того места, куда набег предпринимался, и от достаточности лиц, входивших в состав партии.

Каждое хищническое предприятие, совершаемое такими небольшими партиями, и в особенности на дальнем расстоянии, состояло из мер предуготовительных, перехода через кордонную линию, действий в наших пределах и в обратном переходе через кордон.

Предуготовительные меры заключались: в приведении лошадей в состояние производить дальние и быстрые движения, и в заготовлении боевых патронов. Дня на два до совершения набега верховые и заводные лошади кормились просом, и почти не поились, отчего они делались поджарыми и способными к продолжительным и скорым переездам. Имея постоянный недостаток в боевых патронах, горцы, как сами их делающие, собираясь в набег, заготовляли их по возможности в большом числе. Бурдюки, исключительно бараньи и козьи, необходимы были для пеших хищников при переправах через реки, во время полой воды, когда не имелось в них бродов.

Партии, как пешие, так и конные, собравшиеся на хищничество, первоначально избирали «вожаков», которые обязывались не только провести хищников скрытно через нашу кордонную линию, но и быть путеводителями в наших пределах. Такие люди преимущественно были наши беглые казаки и солдаты, или абреки мирных аулов, как знающие местность и язык.

Вожакам назначался из добычи лучший пай при удаче и поругания в случае неуспеха.

Партия, прибыв на Лабу или Кубань, не всегда тотчас приступала к переправе, но, засевши в скрытых местах, осматривала берега реки и наблюдала за действиями кордонной стражи. Наблюдения эти преимущественно заключались в высматривании, где кладутся секреты и когда посылаются разъезды, на что употреблялось иногда по нескольку суток, в особенности в таких местах, где находился лес, в котором хищники могли свободно укрываться.

Переправа через Лабу и Кубань и проход, незамеченным мимо сфкретов, было делом самым трудным и опасным. Здесь-то и выражались [183] замечательные ловкость, смелость и предприимчивость. С какой тишиной и осторожностью должно было все это совершаться. Малейший плеск воды, фырканье лошади, лишний секрет, выставленный на берегу, не только уничтожали замысел хищников, но они возвращались пораженные. Из них одни тонули в реке, другие гибли от пуль казаков. Переправы обыкновенно совершались в темные, бурные и ненастные ночи, когда фырканье лошадей, плеск воды заглушались свистом ветра, ударами грома, падением дождя и шумом волн.

Переправа совершена беспрепятственно. Хищники прошли через кордон незамеченные секретами. Нет никаких следов о их переправе; шедший дождь залил их «сакму» — путь следования. Если бы не дождь, то разъезд с ближайшего поста, без сомнения, открыл бы сакму и, по сделавшейся тревоге, посланные в погоню казаки, вероятно, настигли бы хищников до совершения злодеяния. Но теперь, будучи никем не преследуемы, они рыщут в наших пределах. Встречающихся им людей или убивают, или захватывают в плен, употребляя при этих случаях разные хитрости. Так беглому казаку Прочно-Окопской станицы несколько раз удавалось появляться в наших пределах и производить хищничества, в офицерской форме. То же самое делал беглый моздокский казак Алпатов с чеченцами на Терской линии.

На линии все спокойно, между тем хищники сутки, другие, как находятся в наших пределах. Наконец, после совершенных злодеяний и убийств, они открыты. Сделалась общая тревога. Секреты на линии удвоены; резервы казаков поскакали на место тревоги; уже хищники преследуются. Казаки на усталых лошадях уже перестреливаются с ними. Уже хищники начинают бросать своих усталых лошадей, лишнюю добычу и даже пленных, а некоторые из них падают мертвыми, сраженные пулями казаков, их преследующих. Уже спереди виднеется пыль скачущих им наперерез резервов. Кажется, гибель всей хищнической партии неизбежна. Но вот смеркается, а вот кордонный лес в полуверсте. Хотя бы скачущие резервы успели предупредить перед лесом; но этого не может быть, потому что казаки еще далеко. Стемнело, хищники успели доскакать до леса и скрыться. Несмотря на удвоенное число секретов и всевозможные меры к пресечению хищникам обратного пути, остатки партии пробираются поодиночке по лесу и прокрадываются через кордон.

Случалось и так, что хищнические партии, пробравшиеся в наши пределы, будучи открыты по сакме, после отчаянного сопротивления, совершенно истреблялись, оставляя следы смерти и в наших рядах. Сколько мне помнится, так были истреблены: в 1841 году у Невинномысской станицы сорок хищников, а в 1847 году у Грушевского [184] поста, что между станицами Новомарьевской и Сенгилеевской, перебито двенадцать закубанцев.

Так действовали закубанцы, по преимуществу в наших пределах небольшими партиями. Если ж случалось им изредка пробираться к нам в большом числе, то предметом их действий были находящийся на пастьбе скот и жители, занимающиеся полевыми работами. Иногда они решались нападать на наши станицы, но в этом редко когда имели успех. Сколько мне помнится, только нападения на Темнолесную и Татарскую станицы в 1842 году и на Теменскую в 1862 и были успешны, судя по разорению этих станиц и величине добычи. Еще менее успеха имели они при нападении на наши укрепления.

Сравнивая такие действия черкес и прочих враждебных нам обитателей Западного Кавказа в наших пределах с чеченскими, нужно сказать, что последние были несравненно смелее и предприимчивее. В особенности видно было превосходство чеченцев в хищнических предприятиях небольшими партиями.

Далеко менее искусны были закубанцы в борьбе с нами в своих пределах в особенности при защите своих заветных лесов. Немало таких мест на Западном Кавказе было занято нами без боя, или с незначительной перестрелкой, за овладение которыми было бы пролито много нашей крови, если бы они находились в руках у чеченцев. Между тем нельзя отнести это к недостатку храбрости, неустрашимости и стойкости. В этом закубанцы ни мало не уступали чеченцам. Сколько произведено было смелых и решительных кавалерийских атак закубанцами в 1857 году при построении Майкопа? С каким неустрашимым мужеством бросались они в шашки на наши войска, будучи осыпаемы картечью в 1862 году на Пшехе? Да и сколько было других примеров их отчаянной храбрости, дорого им стоившей, но мало вредной для нас.

(Продолжение следует).