Н. ОКОЛЬНИЧИЙ

ВОСПОМИНАНИЯ О КУТАИСЕ ¹

V. Народ.

Жители Кутаисской губернии, за исключением некоторых частей ее, о коих мы скажем в последствии отдельно, принадлежат к грузинскому племени, с давних времен поселившемуся по южному склону Кавказского хребта. Было время, когда Грузия составляла одно нераздельное царство, если не могущественное, то по крайней мере, настолько сильное, что оно могло отстаивать свою независимость. Со смертию государей, виновников подобного положения, Грузия, волнуемая смутами, перерезанная естественными преградами, распалась на части, которые, в свою очередь, продолжали следовать тем же путем беспорядка. Из краткого исторического очерка Имеретии мы видели, сколько выстрадала эта несчастная страна, пока ей не удалось окончательно успокоиться под могущественным покровом России. Но несмотря на эти тяжкие испытания, народ грузинский, руководимый национальным гением, не потерял ни языка своего, ни обычаев, ни религии, а это лучше всего свидетельствует о блестящих качествах, которыми отличается грузинская нация. [482]

Прежде нежели приступим к разказу о характере туземцев Кутаисской губернии, об их внутренней и внешней жизни, полагаем необходимым коснуться народных сословий, без чего нам не будет понятно многое из настоящей их жизни.

Во времена своего самостоятельного существования, Имеретия управлялась царями, называемыми на туземном наречии мепе, хельмципе и батони; царицы назывались дедопали (мать народа), а царские дети – батоно-швили (швили – сын). Владетели Гурии и Мингрелии назывались гурьелями и дадьянами.

Власть и права имеретинских царей, по своему объему и внешности, напоминают средневековую Европу. Как там, так и здесь, государи, окруженные сильными, буйными и подчас непокорными владетелями, нередко находились в затруднительном положении. Все зависело от личности верховного владыки: государи мужественные, одаренные от природы необходимыми для своего назначения качествами, находили возможность обуздывать строптивых тавад (князей) и повелевать безусловно; государи слабые, напротив, были в полной зависимости от них и при первой попытке к самовластию, неминуемо теряли корону, a нередко и самую жизнь. Вся разница в этом отношении между средневековою Европой и Имеретией заключалась в том, что в последней события происходили в более ограниченном круге; все здесь было как-то темно, без мысли, без последствий, между тем как первая оставила нам великие начала жизни

За семейством государя, за дадьянами и гурьелями, следовало благородное сословие, которое, в свою очередь, подразделялось на степени, имевшия большую или меньшую важность.

Первую степень дворянства составляли тавады, от слова тави – голова; собственно тавада означает «сам себе голова». Батоно-швили и тавады, также как дадьяны и гурьели, ныне признаны в достоинстве князей империи.

За тавадами следуют сопатиокаце, или почетные люди. Название это производится от двух слов: патави – честь и каце – человек. Сопатиокаце принадлежали ко второй степени дворянства.

Низшую степень дворянства составляли азнауры, которые в дворянском сословии играли почти ту же роль, как некогда в России боярские дети, жильцы и однодворцы. Это были, по [483] большей части, мелкопоместные владельцы, которые целыми десятками обитали в поместьях тавады и обязаны были ему службой. Предание говорит, что азнауры – потомки воинов Грека Азона, которого Александр Македонский, во время похода в Персию, сделал правителем Закавказья. Когда же туземцы свергли с себя чужеземное иго и убили Азона, то Греки его дружины, перешедши на сторону туземцев, получили некоторые дворянские права, и поселились в стране под именем азнаури.

Последние две степени благородного сословия сравнены русскою герольдией во всех правах с потомственным дворянством, так что в крае теперь нет ни тавад, ни сопатиокаце, ни азнауров, а есть князья и дворяне, подобно тому, как в русских губерниях. Но несмотря на это, туземцы, особенно неслужащие, в сношениях между собою, все еще сохраняют следы прежнего различия, и азнаур, хотя бы он был и старше чином тавады, в землях которого находится его поместье, прихавши на родину, не посмеет сесть в его присутствии и, при случае, не откажется держать ему стремя.

Здесь не мешает заметить, что в сущности ни тавады, ни сопатиокаце, ни азнауры не составляли собственно одного сословия, подразделенного только на степени. Это, скорее, были разные ступени общества, где каждый член занимал свое место, смотря по состоянию, которое одно только и могло давать ему настоящее значение. Нет никакого сомнения, что начало этой классификации надо искать в заслугах, некогда оказанных отечеству предками тавад и сопатиокаце; так некоторые лица, как например князья Эристовы, приобрели и звание свое и даже фамилию от занимаемой ими должности. Фамилия Эристовых происходит от слова эристави – глава народа; таким именем назывались прежде правители пограничных земель (маркграфы у немцев), и уже в последствии звание это обратилось в имя собственное. Таким образом есть Эристовы гурийские, имеретинские, кахетинские и проч. Родоначальники же их вышли из Осетии.

К числу лучших фамилий принадлежат: в Имеретии – Церетелли, Цулукидзе, Агиевы, Абашидзе и проч.; в Мингрелии – Дадьяны (которых, кроме семейства владетеля, очень много), [484] Пагавы, Чековани; в Гурии – Гурьели, Накашидзе, Мачутадзе, Эристовы и другие.

Среднего, или собственно торгового сословия не было в Имеретии, а торговал всякий, кто только мог; мещане (моколаки) были в одном Кутаисе, и название это преимущественно принадлежало иностранцам, поселившимся в крае с целью коммерческою.

Крестьян также, как и дворян, было несколько разрядов, из коих каждый имел свои, впрочем весьма запутанные отношения к господину. Так одни из них обязывались только сопровождать своего помещика на войну или в его поездках по краю в качестве оруженосцев и уже, кроме этой обязанности, от них ничего другого нельзя было требовать; другие имели обязанностью подавать коня, держать стремя, возить азар-пешу (серебреная ложка, похожая на наш суповой ковш) и проч. Самые подати были весьма странно распределены: одна часть крестьян платила помещику известную долю вина и продуктов; другие же обязывались сшить своему барину по сапогу. В имении князей Гурьелей и до сих пор есть одно семейство, подать которого состоит в том только, что оно раз в год обязано принести своему помещику форелей. Вследствие этой запутанности в отношениях случались на моих глазах преуморительные сцены: помещик, находящийся на службе и уже достаточно образованный, чтоб забыть эти глупые предрассудки, приезжает в свою деревню, останавливается у мужика и просит его что-нибудь для себя сготовить к ужину. Мужик прехладнокровно ему отвечает, что это не его обязанность, а что вот в их дepeвне, искони веков, подобная служба, в отношении к барину, лежала на таком-то семействе. Спорить против этого было бы решительно бесполезно, и усталому помещику предстояло на выбор две вещи: или идти за версту (потому что дома в деревне страшно разбросаны) отыскивать указанный дом, или самому себе готовить ужин.

Вообще, гражданское устройство края было основано на феодальных началах, или, по крайней мере, близко подходило к ним. Тавады и сопатиокаце зависели от одних государей; но азнауры были и государевы и тавадины, и даже принадлежали монастырям. Государь, желая набрать войско, приглашал [485] тавад, которые являлись, подобно германским баронам, сопутствуемые своими азнаурами и крестьянами. Сильные тавады нередко ослушивались своих государей и вступали с ними в открытую борьбу, которая не всегда оканчивалась в пользу последних.

Тавады имели над крестьянами своими полную власть; не могли только лишать их жизни или продавать в неволю. Казнить имел право один государь; но продавать в неволю – никто. Впрочем, то и другое делалось не раз и совершенно безнаказанно.

Суд, разбирательство и решение дел совершались по преимуществу изустно, причем, имеющие право суда руководились вышеизложенными отношениями сословий, обычаями, преданиями и законами царя Вахтанга, общепринятыми в целой Грузии. Впрочем, эти законы всегда нарушались по прихоти судящего. Имеретинские цари, также как и владетели Гурии и Мингрелии, находились постоянно в странствиях. Во время этих поездок к ним стекались толпы народа; обиженные приносили свои жалобы, и царь, если мог, удовлетворял их, либо предоставлял дело на волю Божью. Ежедневно к помещику сходились ему подвластные, и тут, посреди двора, под развесистым деревом, тавада, окруженный своими вассалами, давал изустные pешения, которые выполнялись не хуже любого судейского приговора. Таков, вообще, суд на всем Востоке. Этот обычай, несмотря на повсеместное введение русского законодательства, и до сих пор сохранился в некоторых боле удаленных местах; и до сих пор дворы помещиков битком набиты их крестьянами, которые являются судиться или просто покалякать с барином, который и сам не прочь от этого. Особенно это заметно в Мингрелии, предоставленной по гражданской части управлению своего владетеля, и мне нередко случалось видеть сцены, поразительные своею обстановкой. Часто перед домом правительницы собирались огромною толпою Мингрельцы, в своих национальных костюмах, вооруженные с головы до ног. Они устанавливались в самые живописные группы, кто облокотившись на свою винтовку, кто держа оружие на плече. Затем на крыльцо выходила правительница и обращала к народу речь, которая слушалась с величайшим вниманием. Во всем этом [486] так было много поэзии прошедшего, что мне казалось, будто я, каким-то волшебством, попал в одну из сцен вальтер-скоттовского романа.

Туземцы, особенно из благородного сословия, чрезвычайно красивы и между ними редко встречаются личности, которых можно было бы отнести к разряду уродов. Мущины высоки, стройны, с открытым приятным лицем, с умеренным носом и, по большей части, все черноволосы; впрочем, в Мингрелии довольно много и белокурых. Здешние женщины, по красоте своей, первенствуют на целом Востоке. Всем известно, что Мингрелия, вместе с Черкессиею, долгое время служила главным и довольно дешевым рассадником турецких и персидских гаремов, пока Русские, своим оружием, не прекратили этот отвратительный сбыт живого товара.

Характер вполне гармонирует их приятной, но не лишенной резкого выражения наружности, их гибкому, легкому стану, их необыкновенной подвижности во всех мускулах тела. Оне веселы, любят игры, пляски, в которых особенно ловки, и при этом обладают в высшей степени качеством общежительности. Этому последнему не мешало бы и нам у них немного поучиться. Между туземцами мне ни разу не удавалось встречать так называемых желчных людей; так все они просты, приветливы и сообщительны. Если некоторые из Русских и жалуются на мнимую к ним неприязнь туземцев, верьте, что оне сами в этом виноваты. Наши резкие отзывы, надменное поведение и дурно скрываемое презрение к народным обычаям, разумеется, не могут нравиться туземцам и вызывают с их стороны чувства подобнага же рода. Спрашивается теперь, кто же виноват в этом: туземцы или мы? А при ласковом обращении они легко и охотно сближаются с нами, оказывают радутное, почти дружеское гостеприимство, причем, обнаруживая любовь и уважение к Русским, они не забывают и своей родины, качество вполне достойное уважения.

Любовь к музыке развита в сильной степени. У Гурийцев есть особые напевы, напоминающие тирольские. Все полевые работы туземцев сопровождаются пением, издали похожим на вскрикиванье, или скорее на ауканье. Этот-то обычай развлекать [487] себя во время трудов песнью, свойственный почти всем народам, и был выставлен Шарденом как признак телесной слабости и лени, нуждающихся в ободрении. Туземные песни напоминают собою греческие рапсодии; в них, также как и в последних, разказываются целые отдаленные события, прославляются подвиги героев, воспевается несчастная и, как водится, неизменная любовь. Пение это довольно приятно, но утомляет слушателя своею монотонностию и безконечною длиннотою. Не будучи знакомы с туземным языком, мы не можем здесь произнести суждения о литературном достоинстве этих музыкальных рапсодий.

Нельзя сказать, чтоб туземцы не любили удовольствий, которые конечно должны быть весьма ограниченны в этом еще полуразвитом крае. Молодежь, не служащая и живущая по деревням, под крылышком своих папенек, губит большую часть времени в оргиях и волокитствах, нередко преступных, потому что и здесь дамы, как может быть и в других местах, не отличаются особенною строгостию нравов. Целые недели и месяцы проводятся или в поездках из одного селения в другое, от одного помещика к другому. Эта странствующая кавалькада, первоначально состоящая из двух, трех записных гуляк, постепенно чрез присоединение других увеличивается, и под конец, подобно снежной лавине, достигает страшных размеров. Буйная и кипящая жизнию молодежь толпою вваливается на двор помещика, шумит, напивается, и по прошествии двух и более дней беспрерывного пиршества, увлекает с собою хозяина и отправляется далее. История эта продолжается до тех пор, пока не надоест; тогда все расходится по домам и успокоивается до следующего благоприятного случая. Но, как мне кажется, это счастливое времечко, как его называют любители, теперь почти на излете.

В большие праздники, или в дни каких-нибудь важных событий, как например свадьб, совершаются пиршества, которые, по громадности своей и какому-то дикому разгулу, в состоянии превзойдти самое смелое воображение. На эти торжества, происходящия обыкновенно под открытым небом, если только тому не препятствует погода, собирается вся окрестная [488] молодежь, на лихих конях, вооруженная с головы до ног. Здесь же, и это единственный случай ², можно встретить и туземных дам, молодых и старых, раззолоченных и разукрашенных со всею вычурностию Востока. Празднества эти заключаются в разного рода военных скачках, называемых джигитовками, в стрельбе из винтовок и пистолетов, производимой с необыкновенною ловкостию на всем скаку, в колосальных обедах и лезгинке, – танце, в котором принимают участие мущины и женщины.

Не видавшему никогда туземных обедов трудно составить себе понятие о том огромном количестве пищи, которое на них истребляется. По нескольку быков зажаривается разом; мясо их рубится на части, фунтов в пять каждая, и подается за стол, загроможденный колосальными блюдами с пловом и целыми кучами гоми. Обеды эти также происходят на открытом воздухе, под густым, развесистым деревом, совершенно защищающим присутствующих от солнечных лучей. Как только усядутся за стол, каждый из гостей обстанавливается множеством тарелок и блюдечек с яствами из зелени, рыбы, говядины, баранины отваренной, баранины зажаренной на вертеле и называемой шашлыком, кур, приправленных рубленными яйцами, жареных фазанов и прочей четвероногой и двуногой дичи, как-то туров, диких коз, джейранов, куропаток, и безконечною вереницей разного рода соусов из зелени, пресных, горьких, соленых... и все это запивается неимоверным количеством вина. Горячего за обедом не подается, за исключением тех домов, которые уже начинают жить на европейскую ногу.

Нигде, быть может, не соблюдается столько этикета как за этими обедами. Гости почетные, по старшинству, садятся за особый стол, (столы начали заводиться с прибытием Русских; прежде обедали просто на разостланных по полу или по земле коврах), который, по высоте своей, господствует над [489] прочими и за которым помещается остальное общество. Дамы никогда не принимают участия в общих обедах, а едят отдельно на своих половинах. Хозяин также не садится за стол, а расхаживает кругом и угощает своих гостей. Каждый из почетных присутствующих, получив какое-нибудь блюдо или кусок мяса, отрезывает себе небольшую часть, остальное же передает кому-нибудь из гостей, то же самое делается и с прочими кушаньями. Подобная передача блюд, если только она происходит от старшего к младшему, считается знаком особенного внимания со стороны первого, за что получивший спешит отблагодарить пренизким поклоном. За столом едят руками, не употребляя ни ножа, ни вилки, ни ложки; впрочем, в последнее время, эти необходимые обыденные приборы начинают входить в употребление у многих.

Но за исключением этих празднеств, называемых томашами, туземцы очень умеренны в пище. Пища растительная предпочитается ими мясной, как не сообразной с климатом страны; вместо хлеба они употребляют гоми, род сарачинского пшена, густо отваренное на воде; иногда гоми заменяется лепешками из кукурузы, известными под именем чади. В богатых домах к столу подают тонкие, немного засушенные блинцы (из муки), называемые лавашами и приготовляемые туземцами с большим искусством; эти лепешки в одно и тоже время служат для обедающих и хлебом и салфеткой.

Ежели мы станем сравнивать между собою обитателей Кутаисской губернии, то, несмотря на кажущееся между ними сходство, заметим и ощутительную разницу; так например Имеретины откровеннее, простодушнее Мингрельцев, в характере которых встречается более хитрости. Первые обладают спокойною, рассудительною храбростию, скорее похожею на европейскую; вторые же Азиятцы в полном смысле этого слова. Самые способные к войне – Гурийцы, которые всегда сражаются пешком. Будучи ловки, сильны, неутомимы, довольствуясь пищею в самом умеренном количестве, они образуют из себя отличную легкую пехоту, неоцененную в этих лесистых и неровных местностях. Гурийцы слывут ходоками и не было примера, чтоб они, во время перехода когда-нибудь отстали [490] от кавалерии. Об этой их способности я весьма много слышал в крае, не считая того, что и мне иногда приходилось видеть поразительные примеры скороходства. Князь Г... разказывал мне, что у него был человек, который в 36 часов ходил пешком из Озургет в Кутаис, и обратно. Правда, что он для своего путешествия избирал кратчайшую дорогу; но все-таки это составит взад и вперед около ста пятидесяти верст. Я бы конечно этому не поверил, еслиб самому не случалось видеть нечто в этом роде. Раз мне пришлось ехать с одним гурийским дворянином верст за шестнадцать от места нашего пребывания. Мы сели на лошадей и, желая прибыть аккуратно к назначенному времени, поехали рысью. Каково же было мое удивление, когда, по приезду к месту назначения, я увидел, что лошадь моего спутника опять была в руках того самого служителя, который подавал ее при нашем выезде, между тем как в нашей конной свите его не было. Тогда, на вопрос мой, Гуриец объяснил мне с улыбкой, что в их стране обычай таков, что всякое важное лицо принимает и сдает лошадь одному и тому же служителю, куда бы и как бы далеко оно не ехало и что слуга, тоже по гурийскому обычаю, не допускающему, чтобы простонародье ездило верхом, пеший везде должен следовать за барином и поспевать, как знает. Тогда только мне сделалась вполне понятною причина удивительной, непостижимой легкости Гурийцев.

К числу прекрасных качеств туземцев Кутаисской губернии надо отнести их любовь к России, которую они считают старшим своим отечеством, их горячее сочувствие ко всему новому, достойному подражания. Они охотно перенимают от Русских их обычаи, их образование и день ото дня сами убеждаются в своей отсталости. Глава всякого сколько-нибудь почетного семейства спешит дать приличное образование своим сыновьям и племянникам, и отправить их в русскую службу; таким образом много имеретинской молодежи состоят офицерами и юнкерами в кавказских полках, и между ними я не встречал ни одного, который обнаружил бы стремление к прежнему порядку вещей. Я вспоминал только, как подобные вещи туго делались у нас в России.

Но и не без того, чтоб в крае не было приверженцев [491] стаpaгo. К ним преимущественно принадлежит прежнее, уже отжившее поколение, которое не легко подается на нововведения. Они ходят в национальных костюмах, живут в своих поместьях, окруженные патриархальным бытом деревни, и желают умереть в обычаях, доставшихся им по наследству от предков. Но и они не противятся, если сыновья и дочери их надевают европейское платье; напротив, последние еще более уважаются, ибо здесь европейское платье служит в некоторой степени вывеской образования.

Особенно восприимчивы ко всему новому туземные женщины, да это и очень понятно: новая жизнь для туземки имеет много прелести, давая ей в свете положение, которое принадлежит женщине по праву; между тем как при старом порядке вещей, хотя женщины и не стеснялись здесь так, как на мусульманском Востоке, все-таки далеко не имели того значения и свободы, которые предоставляет им наше общество. Для образования туземных девочек в Кутаисе существует заведение Св. Нины, основанное, в 1848 году, княгинею Е.К. Воронцовою. Мы знали многих девушек, вышедших из этого заведения, которые вступив туда, не зная ни слова по-русски, по прошествии трех, четырех лет, выходили с образованием, если и не блестящим, то по крайней мере с таким, которое необходимо женщине, как члену общества и как матери семейства. Вообще, заведение Св. Нины, наделяя общество прекрасными, благовоспитанными девушками, есть одно из полезнейших учрежний в крае, ибо женщина всегда останется могущественнейшею силою при какой бы то ни было нравственной перемене.

Для мальчиков существует в Кутаисе губернская гимназия, и в ней теперь считается до 300 человек учащихся. Там же есть и духовное училище, для образования нового поколения духовенства, которое и даст правительству средство снабдить городские и сельские приходы умными и дельными священниками.

До сих пор нам не удалось ни слова сказать о туземной одежде, между тем, как она так живописна, что сама по себе заслуживает подробного изучения костюмеров. Туземцы, свято придерживающиеся обычаев старины, надевают, посверх широких шаровар и бешмета или архалука, из какой-нибудь [492] цветной материи, чуху, которая своими длинными, разрезными рукавами, закидываемыми назад, напоминает польский кунтуш. Вокруг талии чуха стягивается нешироким ременным поясом, со множеством насаженных на него серебряных блях, украшенных резною работой под чернь. Спереди, к поясу, привешивается небольшой кинжал, в кожаных, также украшенных серебром, ножнах. Пояс, в то же время служит и портупеей для кривой полусабли, похожей на турецкие. Голова прикрывается тонким, круглым кусочком вышитого золотом или серебром сукна, называемого папанахи, и который прикрепляется к подбородку узеньким ремешком. В дороге туземцы надвигают этот кусочек сукна наперед так, что он служит им вместо зонтика или козырька для предохрания глаз от солнечного света, а маковка головы, снабженная в изобилии густыми, волнистыми прядями волос, остается открытою. Это естественное прикрытие головы так прочно, что не было примера, чтоб туземцы подвергались так называемому солнечному удару (coup de soleil).

Но на диком Кавказе, как и в образованной Европе, есть место, где портные денно и нощно трудятся, ломают себе голову и снабжают весь край безконечными вариациями мод: это Кабарда. Оттуда вылетела так называемая черкеска с пришитыми на груди патронами, в которой, обыкновенно, изображаются на картинках горцы, и которая повсеместно вытеснила из употребления туземные костюмы. Я не скажу, чтоб черкеска была дурна, даже она удобнее чухи для боевой жизни, но далеко не так грациозна, как последняя. Та же самая мода заставляет молодых людей, вместо папанахи, носить на голове шапку с бараньим околышем и высоким остроконечным верхом, называемую папахой.

Гурийцы – соседи племен, населяющих азиятскую Турцию, сохранили и их костюм, состоящий из короткой цветной куртки, вышитой тесьмою, а у богатых людей серебром и золотом, и пышных шаровар; талия опоясывается широко сложенною шалью, за которую они затыкают свое оружие; голова обвязывается суконным башлыком (который покроем своим походит на капюшон у дамских бурнусов) наподобие чалмы. Вообще, одежда Гурийцев изящна и очень красива. [493]

Женщины носят платья, по покрою довольно схожия с европейскими; каждое платье имеет на груди вырезку, прикрываемую куском материи, называемым гилиспери. Головной убор их состоит из тавсакрави, неширокого обруча, охватывающего кругом голову, и лачаки – кусков белой кисеи, падающих на плечи из-под тавсакрави по обеим сторонам лица. Этот головной убор, который у богатых женщин вышивается золотом, жемчугом и каменьями, придает им величественный, почти царственный вид. Посверх платья, на плечи, накидывается катиба, род короткой шубы с перехватом на талии (так что она очень удобно может надеваться в рукава) и с длинными, разрезными рукавами. Всем любительницам изящного, мы рекомендуем катибу, которая в холодное время чрезвычайно удобна для прогулок, а сделанная из алого или голубого бархата образует одно из лучших женских одеяний.

Эта сельская жизнь, беззаботность, отличающая жителей Востока, малое напряжение физических, а особенно умственных сил, служат причиною, что средняя долгота жизни человека, при всей зловредности климата, довольно удовлетворительна. Приведем здесь слова г. Гнилосорова из его прекрасной статьи «Разказы об Имеретии», напечатанной в «Кавказском Календаре» за 1853 год. «Туземцы болеют мало и доживают до хорошей старости. Но в настоящее время, по случаю бывшей здесь в 1847 году холеры, стариков в Кутаисе немного. По камеральному описанию 1850 года, здесь исчислено 1136 душ податного сословия мужеского пола, и между ними находится стариков: от 60 до 70 лет – 20 человек, от 70 до 80 лет – 4 человека, от 80 до 90 лет – 3 человека. Столетнего же старика нет ни одного». Такие цифры еще довольно утешительны.

До сих пор мы рассматривали жизнь туземцев с одной хорошей стороны, не касаясь дурной; но, к сожалению, здесь, как и везде, кроются многие, весьма непростительные пороки. Самый главный и общий всем порок – ужасная лень, возмутительное отсутствие желания трудиться и быть полезным себе и обществу. Действительно, крестьяне считают обязанностью работать только четыре дня в неделю: пятница празднуется, потому что это базарный день, воскресенье – по обычаю християнскому, [494] а суббота – вероятно потому, что она стоит между двумя праздничными днями. Мужик издалека тащится в город и несет с собою одну курицу или небольшой пучок чалы; придя на базар, он прехладнокровно прошатается целое утро с своим ничтожным товаром и сбудет его за безценок. Вы думаете, он не понимает, что даже и выгодная продажа принесенного им товара не стоит такой прогулки; напротив, ему это очень хорошо известно: но, по свойственному ему бездействию, он не хочет допустить и мысли сериозно заняться торгом. Здешние мужики по большей части ходят в город не за тем, чтоб сбывать сельские произведения, а для развлечения от скуки и из желания покалякать о новостях; отправляясь туда, они только для виду захватят с собою какую-нибудь несчастную курицу, о которой потом вовсе не заботятся. Впрочем, земля здесь так благодатна, край так мало образован, что подобная лень теперь еще терпится.

Но есть пороки, более непростительные и которые, несмотря на все старания правительства, никак не могут вывестись. К ним принадлежат: контрабанда в Гурии и конокрадство в Мингрелии. Оба эти промысла считаются туземцами молодечеством и нимало не преследуются общественным мнением. В Мингрелии, например, кражею лошадей занимаются даже некоторые из дворян. Подкараулить табун, выбрать ночку потемнее и, воспользовавшись оплошностью табунщиков, выхватить оттуда несколько лошадей – такие подвиги, которыми не постыдится похвастать и дворянин. Во время движения гурийского отряда в Кобулетский санджак, весною 1855 года, на ночлеге в окрестностях Озургет, вся конная милиция отряда, составленная из Имеретин и Мингрельцев, была расположена по реке Набаде. Человек пять Мингрельцев, самых отчаянных конокрадов, решились воспользоваться удобным случаем и увести у Имеретин несколько лошадей. Но к счастию, виновники были схвачены на месте преступления, и вознегодовавшие Имеретины вознамерились наказать их по-своему. Пойманные Мингрельцы были раздеты донага, и сквозь связанные руки и ноги каждого была продета довольно толстая и длинная палка, посадивши их на этот особого рода вертел, Имеретины каждого из конокрадов повернули по нескольку раз над [495] пылающим костром. Несчастные, с поджаренными спинами, опрометью бежали из отряда домой, и после того, конечно, целую жизнь не придет им в голову мысль – еще раз рискнуть на подобное воровство!

В настоящее время правительство обратило строгое внимание на этот предмет и, изображая яркими красками всю гнусность порока, старается, в то же время, разными мерами взыскания обуздать его.

Здесь нет почти ни одного крестьянина, который бы не тягался с своим соседом за землю, с своим помещиком за повинности; нет почти ни одного дворянина или князя, который не имел бы наследственных врагов по процессу, подобно тому как в Дагестане имеют наследственных врагов по кровомщению. Разница только в том, что там действуют кинжалами или порохом, а здесь пером и чернилами. Не то чтоб Имеретины не были храбры, Боже сохрани об этом и подумать! храбрость свою они доказали вековыми войнами с врагом и экспедициями при русском правительстве, но, живя теперь в мирные времена, они только поотстали от воинских подвигов и от нечего делать принялись за сутяжничество. Поэтому в молодом поколении здесь уже не существует известных храбрецов или наездников, но есть зато люди грамотные, смышленые, законники, которых боятся, которым низко кланяются и у которых ищут знакомства и расположения. Поэтому здесь не слышно уже о шайках удальцов или разбойников, но зато образовались целые фаланги писак, поверенных, сочинителей, которые мутят добродушных поселян, выжимают у них последнюю копейку и пользуются известностью. Молодые люди, даже лучших фамилий, теснятся в присутственных местах и добиваются, как почетного звания, должности штатного писца; отцы же ничему так не радуются, как когда дети пишут каракульки и начинают понимать подъяческие крючки и заковычки. В доме будет свой адвокат, а это то же, что иметь лишнюю часть дохода. Даже самые шалости молодых людей имеют здесь характер подъяческий. Они не буянят, ведут себя скромно, прилично; но чтобы шалостью заплатить дань молодости, они сочиняют гадкие пасквили, подбрасывают ругательные письма и [496] подписывают под почерк начальника такие бумаги, в которых заключается нелепица, производящая всеобщее удовольствие и смех. А посмотрите на здешнего мужика. Он не может пройдти мимо присутственного места, чтобы не завернуть туда в не взять какой-нибудь справки, не может сойдтись с грамотным человеком, чтобы не попросить его написать себе какую-нибудь просьбу. Например: он приедет на базар, продаст дров, кукурузы, кур, выручит хорошие барыши, и как вы думаете, что он потом сделает? Выпьет водочки? купит обнову? никогда! Впрочем, может быть, что-нибудь и купит, особенно если у него молодая жена, но главное зайдет в казначейство и возьмет гербовой бумаги. «Да на что тебе эта дрянь?» скажет ему, пожалуй, добрый человек односелец. – «И! кум, как на что! это вещь нужная; она всегда пригодна, даже в праздник можно подарить родственнику, да кроме того я и сам думаю подать просьбу; нет ли у тебя на примете писаки, так не дорогого, абаза за три с листа?» – «Как не быть, их в Кутаисе как собак. Да ведь ты недавно подал просьбу?» – «А как недавно! месяца три будет, тогда отказали, а теперь может не откажут.» – «Почему ж не откажут?» – «А вот почему: во-первых чиновник, который разбирал мое дело, как я узнал после, родственник куму моего противника и стало быть сделал дело несправедливо, а во-вторых у нас и начальник новый. Авось не откажет, а откажет, так пойду жаловаться к губернатору; губернатор откажет, пойду к наместнику, а потом пошлю просьбу в сенат, а если уже и сенат откажет, тогда утоплюсь или лучше надену на шею сабели (крученая веревка, изображающая виселицу) и опять пойду к наместнику.» – Вы пожалуй мне скажете, что я сочиняю, выдумываю – нисколько! спросите у казначея, на какую сумму выходит здесь гербовой бумаги: одной недоимки в нынешнем году считается около 6 тыс. руб. сер.

Подобные явления в народе, находящемся в переходном состоянии, весьма понятны. Тоже самое было у нас в Малороссии; даже и теперь не вывелось окончательно. Когда Имеретия существовала отдельною, самостоятельною жизнию, Имеретины умели разделываться оружием с своими врагами, посягавшими на их честь или жизнь; теперь же русские законы строго [497] преследуют всякую месть с оружием в руках; да и сами Имеретины убедились в нелепости прежних своих кровомщений. Но оскорбления не прекратились, и что ж остается делать оскорбленному, который еще вовсе чужд тех обычаев и понятий о чести, научающих нас, как предотвращать обиду и как поступать, если случится подвергнуться ей? что ему остается делать, как не написать ябеду? Искусно придуманною, хитро сплетенною ябедой, он отмщает все прошедшия и настоящия оскорбления и считает себя вполне правым. В бытность нашу в крае, мы не раз были свидетелями, как личные оскорбления служили поводом к важным и запутанным процессам. Нет никакого сомнения, что подобные явления, с большим развитием образования, сами собою прекратятся.

Что же касается до уголовных преступлений, то их весьма немного в крае, и для примера мы приведем некоторые цифры из статьи г. Гнилоросова. – В Кутаисе, в течении пяти лет, были следующия происшествия: в 1847 году – пять покраж, в 1848 году – три покражи, в 1849 году – четыре покражи и одно безчинство в церкви, в 1850 году – поранение в ссоре, в 1851 году – четыре покражи. Согласимся, что это весьма незначительно для города, куда на еженедельные базары стекается довольно народа из деревень.

Здесь кстати заметить, что в нашем очерке мы старались быть очень осторожными с цифрами и приводили только те из них, которые, по нашему мнению, заслуживали наибольшего вероятия.

VI. Сванетия и Самурзакань.

Скажем несколько слов еще об отдельных частях Кутаисской губернии, о Сванетии и Самурзакани, которые, не имея с ней другой связи кроме географического положения, вследствие разных причин, до сих пор остаются почти в полудиком состоянии.

Под общим именем Сванетии разумеют две довольно обширные котловины, образованные горными отрогами, отделяющимися от главного хребта. Одна из них, лежащая в верховьях Ингура, носит название Вольной Сванетии; другая, в верховьях Цхени-цхале, известна под именем Сванетии [498] Дадьяновской. Последняя, по местности своей будучи более доступною, издавна принадлежит мингрельскому владетельному дому. Сванеты дадьяновские – народ очень смирный, нравом походят на Мингрельцев, говорят мингрельским языком (несколько отличным от грузинского), и управляются старшинами и приставом по назначению владетеля Мингрелии. Они состоят из трех обществ, в которых считается не более 300 дворов. Напротив, вольные Сванеты до сих пор сохранили полную независимость, несмотря на неоднократные попытки владетелей Мингрелии подчинить их своей власти, и хотя еще и теперь существует обычай, по которому Сванет, проходя мимо одной старой башни, лежащей на границе Сванетии и мингрельских владений, обязан высыпать патрон пороху, но на это странное обыкновение, получившее начало не известно по каким причинам, нельзя смотреть как на подать. Скорее всего можно допустить, что оно появилось вследствие договора между Дадьянами и Сванетами, и в свою очередь служит доказательством их независимости.

Мы нисколько не удивимся последнему, если хоть поверхностно ознакомимся с положением котловины Вольной Сванетии. Примыкая с севера к стене главного Кавказа, она с юга совершенно запирается кольцеобразным отрогом гор, отделяющимся от подошвы Пасмты и столь же громадным как и главный хребет. В промежутке этих двух стен течет Ингур, который, в начале своего течения удерживаясь постоянно в направлении почти параллельном главному хребту, по миновании селения Ерхуанг круто поворачивает на юг и сквозь скалистые горы пробивает себе путь к морю. Ущелье Ингура, от селения Джвар до Ерхуанга, одно из самых страшных, самых неприступных: с обеих сторон высятся отвесные скалы, и нет даже узенького карнизика, где бы можно было проложить тропинку. Дорога от Джвар в Ерхуанг (то есть из Мингрелии в Вольную Сванетию) проходит по косогору хребта, отделяющего басейн Ингура от басейна Цхени-цхале, через вершины Урулап, Штенеш и Оди, да и то не дорога, а скорее тропинка, трудная и для пешеходов. Другие пути, ведущие из верховьев Цхени-цхале в верховья Ингура (из Сванетии Дадьяновской в [499] Вольную), почти также трудно проходимы, как и первый. Их всего два. Оба начинаются у селения Лентехи и идут – один (западный) через перевал Лешнюль, другой (восточный) через перевал Цхеру. Обе эти тропинки только и доступны, что всадникам, и то на добрых горских лошадях, привычных к подобного рода путешествиям. Большую же часть года, то есть с октября и почти до июня, по причине снегов, покрывающих гребни гор, всякое сообщение с Вольною Сванетией прекращается.

Сванеты резко отличаются от грузинских народов своим языком и обычаями. До сих пор не совершенно известно, принадлежит ли этот народ к коренным туземцам, или случайно заброшен одною из тех бурь, которые в начале нашей эры взволновали всю среднюю Азию; впрочем, Страбон упоминает о каком-то народе Суанов или Сванов, обитавших, по его указанию, на местах нынешней Сванетии. По всей вероятности, Сванетия в XIII столетии уже была провинцией Грузии, что доказывают находящиеся там храмы грузино-византийской постройки, иконы с грузинскими надписями, относящияся к этому времени, и главное – уважение, питаемое всеми вообще Сванетами к памяти царицы Тамары. В Сванетии показывается даже место, где, по преданиям, находится могила знаменитой царицы; но это несправедливо: Тамара погребена в Мцхетском соборе, сооруженном при слиянии Арагвы с Курою, в двадцати пяти верстах от Тифлиса. Как бы то ни было, но достоверно, что в правление этой царицы Сванетия принадлежала Грузии; в последствии же, при раздорах постигших последнюю, Сванеты северные, пользуясь неприступностию своих жилищ, отделились окончательно; Сванеты же цхени-цхальские, как более доступные, остались в зависимости Дадьянов.

Таким образом, Вольная Сванетия, замкнутая в своих горах, незаметно отчуждала себя от своей первоначальной владычицы и тем самым успела избегнуть смут, которые в продолжение нескольких веков свирепствовали у ее подножия. Существование ее вполне бы можно назвать счастливым (разумеется, принимая это в условном значении), если бы она, в свою очередь, по временам не служила позорищем для внутренних междуусобий. К самым кровавым из них должно [500] отнести соперничество фамилии Раччиани (владевшей целою страной) с Дадешкилианами. Последствиями этого соперничества были: 1) истребление князей Раччиани, 2) переход Сванетии во власть Дадешкилианов, и 3) приобретение независимости обществами, обитающими в верховьях речек Каллapo и Мульхары (в восточной части Сванетии). Трудно с точностию указать эпоху, в которую совершились эти события; однако, в народе есть предание о том, как Отар (Дадешкилиан) убил Отара (Раччиани), из которого видно, что расказываемые действия происходили уже по введении огнестрельного оружия, что было не так-то давно между горскими племенами Кавказа. Дадешкилианы же уверяют, что они владеют страной около пятисот лет; но это очевидная ложь, распространяемая ими с целью придать себе большую важность в глазах русского правительства. В 1833 году Сванетия вступает в подданство России. Причиной к тому послужило личное оскорбление, нанесенное князем Дадьяном Циоху Дадешкилиану, заставившее последнего искать покровительства у Русских. Примеру Циоха последовали и другие князья. Впрочем, зависимость Сванетов скорее номинальная, и правительство наше не вмешивается в их дела.

Вольная Сванетия, за исключением восточной ее части, не признающей ни чьей власти, составляет ныне собственность князей Константина (Мурзакана), Джамсуга и Отара Дадешкилианов. Первый из них находится в нашей службе и числится в драгунском наследного принца Евгения Виртембергского полку штабс-капитаном; остальные же нигде не служат и живут постоянно в своих владениях. Мне только раз случилось видеть князя Джамсуга, которого, по его колосальному росту, статности и красивости, я готов был принять за героя времен первобытных.

Все население Сванетии сосредоточивается на восьмидесяти верстах, именно на том пространстве, где Ингур имеет направление, параллельное главному хребту. Селения их лепятся по косогорам и нисходят амфитеатрами до самого логовища реки; здесь же и вся их пашня, а ребра гор, одетые роскошными лугами, питают их стада. Сванеты живут довольно тесно, частию от недостатка в помещении, частию для собственной защиты, ибо Дадешкилиан не осмелится обидеть тот дом, где [501] рискует найдти много вооруженных. По этой же причине все сванетские дома окружены высокою каменною стеной с бойницами и отличаются тщательною, крепкою кладкою; внутри двора, на случай осады, имеется достаточное помещение для домашнего скота и хлеба, а самый двор плотно убивается, и по окончании полевых работ служит для хозяина гумном. Как горцы, Сванеты не прихотливы и, в случае нужды, умеют довольствоваться чем Бог послал. Обыкновенную их пищу составляют: пшеничные лепешки, заменяющия хлеб, мясо вареное и жареное, рыба, мед и проч.; особенно любят водку (арака), в употреблении которой не уступят северным народам. Одежду они носят общую всем горским народам Кавказа, то есть, черкеску, с нашитыми на груди местами для патронов, шаравары, чевяки (мягкая обувь в роде туфель) и ноговицы, в роде чулок из плотной шерстяной материи, прикрывающия ноги от щиколодки до колен. На голову надевают круглую серую шляпу, похожую на наши пуховые, но только с узенькими и завороченными на боках полями; некоторые же носят на голове суконный кружок, в роде имеретинского папанахи. Все бреют бороду; впрочем, этому обычаю не следуют принявшие магометанство, а к ним принадлежит князь Отар с некоторыми из своих приближенных. Одежда женщин зажиточных похожа на грузинскую; остальные же носят нечто в роде длинных, шерстяных рубах, перехватываемых на талии поясом; замужния женщины подпоясываются ниже живота, что очень некрасиво, особенно при беременности.

Религия Сванетов есть смесь грубого идолопоклонства с християнством. Последнее водворилось там со времен царицы Тамары и первоначально было в цветущем состоянии, чему служат доказательством до сих пор уцелевшие храмы, образа, церковные утвари и книги, писанные на грузинском языке. Ныне же большая часть оставшихся церквей обращены в капища, и внутренность их, сохранившая следы прежнего благолепия, украшается, по туземному обычаю, рогами убитых на охоте зверей. Причину упадка християнства надо искать в том, что все религиозные обряды совершались на чуждом для Сванетов грузинском языке, и самые книги были писаны на нем; таким образом, народ начал мало-по-малу отставать от [502] богослужения, которого он вовсе не понимал; многие обряды сами собою забылись или получили превратный смысл, и в настоящее время мы встречаем в Сванетии самые ничтожные остатки християнства. По словам некоторых лиц, посещавших этот край, Сванеты все-таки считают себя християнами, и ужасно обижаются, если их назовут идолопоклонниками; когда же начинают оспаривать их в этом, то они, в подтверждение слов своих, делают знамение креста и читают наизусть некоторые християнские молитвы, но только в искаженном виде. Так например, чтение молитвы начнут с конца, потом перейдут к началу и затем к середине. Как новое доказательство, что в Сванетии еще и теперь уцелели следы християнской религии, можно привесть и то, что туземцы чтят некоторых из святых православной церкви, как например Св. Георгия, Св. Михаила Архангела и Пресвятую Деву, и соблюдают некоторые из праздников, как-то: Рождество Христово, Светлое Воскресенье и Успение Богородицы. Вообще же можно сказать, что распространение християнства не встретит в Сванетии сопротивления и лучше всякого оружия обуздает этот дикий край. Доказательством могут служить действия священника Гульбани, природного Сванета. Гульбани получил воспитание в Тифлисской семинарии, был рукоположен в священники и в этом качестве отправился на родину. Одаренный редким умом, одушевленный пламенным рвением, он горячо принялся за дело обращения своих соотечественников, и имел успех неожиданный. В короткое время и без всякого затруднения он распространил свет християнства в обществе Мулах, и с первого же разу успел отклонить новообращенных от исполнения одного зверского обычая, повсеместно соблюдаемого в Сванетии. Обычай этот состоит в том, что туземцы, по недостатку земли опасаясь размножения народа, убивают младенцев женского пола, если в семействе родится их более одного или двух; для этого они набивают ребенку в рот золы, и тот задыхается. Подобное варварское обыкновение, напоминающее отчасти республику Платона, Сванеты оправдывают еще и тем, что, по их понятиям, тот народ, где разводится много женщин – дурной народ, не стоящий никакого внимания. Затем всякая новорожденная девочка, которой [503] признано нужным сохранить жизнь, от колыбели назначается в невесты какому-нибудь восьмнадцатилетнему парню, который и женится на ней по достижении ее совершеннолетия. Впрочем, надо сказать, что туземцы не слишком любят брачную жизнь, и в Сванетии много встречается холостых стариков.

Сванеты, обитая в стране суровой по климату, по большей части люди атлетического телосложения, воинственны и чрезвычайно дорожат своею свободой. Главное занятие их, земледелие и скотоводство, дает все средства к их неприхотливому существованию; но они не прочь и от грабежей, которые, вследствие принятых правительством мер, ныне значительно уменьшились; а в прежнее время, бывало, хищники нередко угоняли у Мингрельцев скот целыми стадами. Домашние произведения Сванеты сбывают соседним народам, живущим по ту и по сю сторону Кавказского хребта, и для этого торгуют с Карачаевцами, Баксанцами, и ходят на ярмарки в Лечгум (горная область Мингрелии).

Сванетия у нас мало известна, и Дадешкилианы, опасаясь прихода Русских, тщательно скрывают все сведения о ней. С этою же целью и преувеличенная молва об ее неприступности поддерживается ими весьма рассчетливо; но очень достаточно двух баталионов и нескольких горных орудий, гула которых Сванеты никогда не слыхивали, чтоб покорить весь край.

На одинаковую степень с Сванетиею, по умственному развитию, можно поставить и Самурзакань; там мы встречаем ту же неесность и сбивчивость религиозных понятий и те же первобытные потребности частной и общественной жизни.

Самурзакань отделяется от Мингрелии рекою Ингуром, а от Абхазии рекою Галидзгой. На узком пространстве между этими реками и морем, по плоскости и отчасти по предгориям Кавказского хребта разбросаны самурзаканские селения.

Грузинское племя, встречая на востоке естественные преграды к своему распространению, взамен того свободно подвигалось на запад, населяя прибрежье Черного моря; таким образом, на крайнем пределе западных границ Грузии являются два соплеменные с нею владения – Абхазия и Самурзакань.

Впоследствии Абхазия составила отдельное царство, которое, подчинив себе все прибрежье Черного моря, с одной стороны до Ингура, а с другой – до границ черкесских [504] племен, приобретает чрез это самостоятельную историю, отличную от истории грузинского народа, поселившегося как раз на пути завоевателей.

Но эта многовековая отдельность была причиною совершенного перерождения Абхазцев и Самурзаканцев; религия и язык их до такой степени изменились, что в них теперь трудно узнать прежних Грузин.

В настоящее время Абхазия составляет особое владение; Самурзакань же принадлежит Мингрелии.

Самурзаканцы ни магометане, ни християне. Магометанство проповедывалось там в конце прошлого столетия, когда Турки господствовали на восточном берегу Черного моря, но встретив сопротивление со стороны Русских, оно погибло в смеси самых нелепых поверий. Некоторые остатки християнства уцелели с тех времен, когда Абхазия управлялась православными государями, и, в свою очередь, исчезли бы из народной памяти, если бы правительство наше не обратило на этот предмет полного внимания. В последнее время християнство с успехом водворяется в Самурзакани, и теперь там считается до двенадцати церквей, между коими одна каменная в местечке Набакеви, главном пункте области.

Большая же часть народа в своих религиозных обрядах до сих пор придерживается самых странных поверий. Мы не беремся подробно описывать их, как не имеющих никакого интереса, и притом же все они прекрасно изложены в статье г. Званбая (родом Абхазца), которая, под названием «Абхазские поверья», была помещена в газете «Кавказ» за 1855 год. Скажем только о некоторых. Самурзаканцы, например, почитают кузницу местом священным, равняющимся по святости с церковью; там, перед наковальней, они совершают все свои клятвы и дают разные обеты. Все кузнецы, по их понятию, колдуны, и к их решению обращается народ в разных затруднительных случаях, превышающих разумение обыкновенного смертного. Самурзаканцы, подобно Индусам, верят в переселение душ; по их убеждению, душа умершего человека может легко перейдти в кого-нибудь другого. Случается, что иная Самурзаканка почувствует в себе присутствие чужой души, например своего брата, родственника или знакомого, вдруг начинает воображать себя им же: [505] крутить, подобно ему, усы, хвастается его подвигами, лихими воровствами, джигитует и проч. Такая женщина почитается в народе больною, и излечивают ее посредством разных заклинаний. Есть и другое поверье, по идее сходное с первым: например, если кто-нибудь утонет, то родственники и ближние покойника, вытащив труп, стараются добыть из воды и душу утопленника, потому что душа, оставаясь в реке, может причинить ему большия беспокойства. Для этого совершаются, обыкновенно кузнецом, заклинания, и когда душа, по некоторым приметам, покажется на поверхности воды, заклинающие осторожно принимают ее в пустой бурдюк и потом относят на могилу утопленика.

Образ жизни Самурзаканцев, их домашния занятия, обычаи, одежда, проистекают из смеси горского влияния с влиянием Мингрельцев и Абхазцев; жители плоскости занимаются садоводством и хлебопашеством, в горах преобладает скотоводство. Вообще этот край один из самых мирных, и Самурзаканцы очень послушны всем распоряжениям правительства.

VII. Города.

В топографическом описании страны мы не без причины умолчали о городах Кутаисской губернии. Принимая слово «город» в определенном значении, мы не можем назвать так ни один из пунктов описываемого нами края, кроме самого Кутаиса ³. Шаропань, Они, Озургеты (последний при том еще и разорен Турками в 1854 году), центры управления уездов Шаропанского, Рачинского и Озургетского, суть не болеe как местечки, обитаемые служащими в уездах чиновниками, ремесленниками, базарными торговцами (по большей части мелочными) и военными, занимающими в них гарнизоны. Bсе названные пункты, не представляя никакой особенности, не заслуживают ни малейшего описания. Затем остается Редут-Кале, бывший до начала войны главным портом края, но и он, сожженный весною 1854 года, ныне почти не существует, [506] и самое место занято турецким укреплением. Относительно этого пункта, мы должны сказать, что последняя война, ко всеобщему сожалению, совершенно остановила только что начинавшееся его развитие. Окруженный рядом болот, присутствие которых обнаруживало пагубное влияние на здоровье живущих, Редут-Кале в короткое время стал значительно поправляться в этом отношении: ближайшие к городу леса вырубались постепенно и доставляли воздуху свободное течение, стоячая болотная вода, заражавшая атмосферу тысячами вредных испарений, спускалась, посредством канав, в хопи; самый город начинал мало-по-малу обстраиваться, а приходящия в его порт суда обещали ему со временем хорошую будущность... как вдруг война все это разом останавливает! В своем месте мы уже имели случай говорить о водяных путях края, которые связывают Кутаис с морем; Редут-Кале в этом отношении играет довольно важную роль как порт, хотя и не совсем удобный.

Теперь остается сказать несколько слов о Кутаисе.

Кутаис дежит под 42° 31' северной широты и 60° 27' восточной долготы, на обоих берегах Риона, по выходе его из гор на плоскость. По местоположению своему Кутаис принадлежит к лучшим городам всего Закавказского края; в этом отношении и злейшие его враги не скрывают должного к нему уважения, но, как губернский город, Кутаис оставляет желать еще многого. По изобилию в лесе, город состоит большею частию из деревянных, оштукатуренных снаружи построек, что и придает ему свежий, опрятный вид. На главных улицах нередко встречаются и каменные здания, из коих некоторые могут быть отнесены к разряду весьма хороших. Между последними замечательны: старинный грузинский собор в византийском стиле, к сожалению невыгодно расположенный, так что окружающие дома совершенно скрывают его; здания губернских присутственных мест и губернской гимназии – обширные и великолепные постройки (последняя еще не совсем окончена), дом благородного собрания (частный), дом военного губернатора, и несколько других частных домов. Разумеется, что исчисленных нами зданий еще очень недостаточно для губернского города в полном значении этого слова; но ежели принять в соображение, что [507] губерния существует только десять лет, и что с этого времени можно считать и начало существования теперешнего города, то конечно мы не будем слишком взыскательными. Есть еще некоторые здания, только что отстраиваемые, которые в свою очередь значительно украсят город, как например новая русская церковь и здание городской полиции, где будут сложены пожарные инструменты, в которых Кутаис очень нуждается. Но недостаток в хороших зданиях выкупается живописным местоположением города. В то время как правая сторона Кутаиса (следуя по течению Риона), поднимаясь по предгориям, в вершине своей увенчивается величественными развалинами Багратова собора, левая (плоская) сторона, разделенная на правильные квадраты, утопает в яркой зелени садов, и приезжий, любуясь восхитительною панорамой Кутаиса, охотно прощает ему многое.

Обе части города, правая и левая, связываются между собою двумя мостами, из коих один, каменный, выстроенный при имеретинских царях, ныне пришел в совершенную негодность и служит только для перехода пеших; другой деревянный, в 38 саженей длиною и на каменных устоях, соединяет с городом так называемую за-рионскую слободку, или Балохвань.

Весь город состоит из пяти отделов: 1) собственно, город, 2) нагорная слободка, 3) католический квартал, населенный Армянами, преимущественно занимающимися торговлею и называемыми здесь католиками, 4) за-рионская слободка и 5) еврейская слободка, жители которой занимаются мелким торгашничеством и некоторыми ремеслами. Вообще еврейская нация, уклончивая, покорная, полезная для городских жителей, особенно для приезжих, есть сущая язва для края, потому что она всегда найдет тысячу средств ловко воспользоваться барышами и переманить в свои засаленные карманы деньги, которые без того доставались бы на долю крестьянам.

В Кутаисе между многими полезными для края учреждениями обращают на себя внимание: губернская гимназия, предназначенная для образования туземного дворянского сословия, духовное училище и в особенности пансион для девиц, или так называемое заведение Св. Нины, где туземки и Русские за самую умеренную плату (50 руб. сер. в год) получают [508] весьма приличное образование. Полный курс в заведении Св. Нины продолжается шесть лет; всякая вступающая туда девушка обязана принести с собою в первый год два платья, шесть перемен белья, столовый прибор, постель, и затем уже до выпуска остается вполне на казенном содержании. Само собою разумеется, что пансион не мог бы существовать при столь умеренной плате, если бы княгиня Воронцова, которая до сих пор считается главною его попечительницею, и некоторые другия дамы, избранные членами, не делали для него болеe или менее значительных пожертвований. Мы уже имели случай сказать, повторяем и теперь, что заведение Св. Нины – одно из благодетельнейших в крае.

Также полезно для края основание в Кутаиси образцовой фермы, которая, распространяя способы ухаживания за растениями, может впоследствии послужить рассадником искусных садоводов.

Что касается до торговли Кутаиса, то, за неимением достаточных сведений, мы умалчиваем об этом предмете. В прежнее время здешняя торговля была в довольно хорошем состоянии; но потом, вследствие разных обстоятельств и преимущественно по прекращении беспошлинного ввоза в Редут товаров, она стала постепенно упадать. Последняя война, прекратив сообщение морем, также причинила ей значительный ущерб.

По пятницам в Кутаиси бывают базары, на которые стекаются огромные толпы из окрестных деревень. На базаре, кроме чисто сельских произведений, почти ничего не бывает, но зато говору и шуму так много, что пройдти через базарную площадь, для непривычного человека, есть уже истинное наказание. Впрочем здесь иногда попадаются довольно интересные вещи туземного произведения, как например четки, весьма искусно выделываемые из каменного угля. Кутаисские лавки нельзя сказать чтоб были слишком роскошны, но оне удовлетворяют всем потребностям тамошнего общества, и больше этого требовать от них нельзя.

Жителей в Кутаисе, кроме солдат, считается до 3500 человек; вообще же в Кутаисской губернии, включая и Ахалцыхский уезд, полагается 300 тысяч душ, в Мингрелии – 168 тысяч, в Самурзакани – 16 тысяч, в Сванетии – 12 тысяч. Общее пространство губернии приблизительно можно определить в 25 тысяч квадратных верст.

Н. Окольничий.

Комментарии

1. См. «Русский Вестник» 1857 г. № 3.

2. Это замечание не относится к тем из туземок, которые живя в самом Кутаисе или вблизи от него, не считают предосудительным являться во всех общественных собраниях.

3. Конечно не подразумевая здесь Ахалциха, главного пункта уезда этого имени. Город этот, расположенный по живописной местности, пользуясь здоровым климатом, принадлежит к одним из богатейших и промышленнейших городов целого Востока.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания о Кутаисе // Русский вестник, № 4. 1857