ОКОЛЬНИЧИЙ Н.

ПЕРЕЧЕНЬ ПОСЛЕДНИХ ВОЕННЫХ СОБЫТИЙ В ДАГЕСТАНЕ

(1843 год)

(Статья третья).

Получив эти известия, командующий войсками, столь много дороживший удержанием Харачей, дал предписаиие майору Зайцеву немедленно выступить с 1-й и 2-й гренадерскими и 3-й мушкетерскою ротами Апшеронского полка из Цатаниха в Моксох и, присоединив в последнем пункте роту Белоусова и три единорога резервной № 2 батареи, выгнать штыками неприятеля из Харачей.

Чтоб по возможности сосредоточить более сил для предстоящей атаки Харачей, майору Косовичу тоже было предписано направиться туда из Балакан по кратчайшей дороге. Но, как увидим впоследствии, малодушный Косович не исполнил и этого предписания, и роты его не поспели в дело. [30]

Майор Зайцев, прибыв в Моксох поздно вечером 31-го августа, дал людям небольшой отдых. Затем, в два часа пополуночи 1-го сентября, он выступил к с. Харачам в следующем порядке: впереди следовали 1, 2 и 5-я гренадерские роты; за ними, во втором эшелоне, три горных единорога резервной № 2 батареи, под прикрытием 3-й мушкетерской роты и шамхальской конной милиции (По оставлении Харачей Косовичем, Шамхальцы отступили не в Балаканы, а к Моксоху, где и были присоединены к отряду Зайцева.), прибывшей вместе с генералом Клугенау. Первый эшелон благополучно занял гору, не быв замечен неприятелем; но движение второго эшелона с орудиями, по весьма узкой тропинке, замедлило несколько наступление гренадерских рот. В 4 часа утра заняв вторым эшелоном высоты, майор Зайцев стал спускаться к аулу. Впереди шли охотники, за ними 2-я, 5-я, а в арьергарде 1-я гренадерские роты. Несмотря на затруднительный спуск войска шли быстро, сохраняя глубокую тишину; но тем не менее только на рассвете могли достигнуть селения; здесь неприятель заметил наступление Зайцева и встретил пехоту дружным залпом.

Тогда майор Зайцев, оставив 1-ю гренадерскую роту в резерве и верный приказанию начальника действовать холодным оружием, с остальными двумя ротами, без выстрела, бросился в селение.

Первый момент натиска совершенно ошеломил мюридов и, очистив передние сакли, они отступили внутрь аула; завязалась общая перестрелка. С вершины Харачинского спуска видно было, как линия наших огней, постепенно подаваясь вперед, охватывала неприятеля блестящим полукругом.

Между тем рассвело совершенно. Мюриды, заметив нашу малочисленность, опомнились и заняв сакли и дворики, окруженные каменными стенами с бойницами, приготовились к упорной защите; на выстрелы, раздавшиеся около часа в селении, подбежали к неприятелю значительные подкрепления от Унцукуля, и огонь из саклей и завалов сделался так смертоносен, что храбрый Зайцев и многие офицеры, бывшие впереди, пали, пораженные смертельно. Строй, потерявший своих начальников, заколебался. [31]

Капитан Белоусов, принявший после майора Зайцева начальство, видя, что число неприятеля с каждою минутою увеличивается, а роты наши, принужденные штурмовать каждую саклю отдельно, понесли уже значительный урон, — приказал отступать.

Но отступление было уже невозможно. При первом движении назад, мюриды бросились со всех сторон в шашки. Белоусов был изрублен на месте в куски; два офицера и несколько нижних чинов, отрезанные при общем натиске, были ранены и захвачены в плен.

Находившаяся в резерве 1-я гренадерская рота двинулась вперед для прикрытия отступающих, но в свою очередь была опрокинута стремительно преследовавшими толпами мюридов. Все смешалось в одну общую кучу, посреди неистовых криков торжествующего неприятеля.

По одиночке, едва защищаясь от изнурения, солдаты наши выбирались из селения по крутой извилистой тропинке, единственно руководимые инстинктом самосохранения. Горцы легко их настигали, рубили кинжалами и забирали в плен, обезоруживая и тотчас же раздевая донага. На половине подъема отступающие кое-как успели собраться в кучу и прилечь за каменьями. Мюриды, видя решимость их защищаться, тотчас же прекратили преследование.

Вся потеря наша, при атаке селения и во время отступления, состояла из убитых: 1 штаб-офицера, 10 обер-офицеров и 117 нижних чинов, и раненых 2 обер-офицеров и 68 нижних чинов. Между убитыми было пять прикомандированных на время от гвардейских полков офицеров, не бывавших никогда в деле и убедительно просивших генерала Клугенау доставить им случай побывать в огне.

Число неприятеля в бою, вместе с прибывшими подкреплениями, по сведениям, превышало 1000 человек.

Между тем, как все это происходило, на вершине спуска к Харачам, где Зайцев оставил свой второй эшелон с артиллериею и шамхальскою конницею, сосредоточились прибывшие из Балаканов роты: 6-я мушкетерская Апшеронского и 8-я егерская Мингрельского полков, под начальством майора Косовича; три роты 1-го батальона Кабардинского полка, прибывшие [32] в Балаканы накануне поздно вечером (Майор Косович выступил из Балаканов в 4 часа утра, 1-го сентября, будучи к тому настоятельно побуждаем капитаном генерального штаба Капгером: последний направил туда же и три роты Кабардинского батальона.), и З-я мушкетерская рота Апшеронского полка при трех горных орудиях, что все вместе, с остатками от трех гренадерских рот Зайцева, составило 710 штыков. Опасность, которой подвергались наши сообщения через Балаканское ущелье, если б неприятель успел туда проникнуть, заставила генерала Клугенау до времени удерживать эти войска на Харачинском хребте. Отряд этот был поручен генеральского штаба подполковнику Пассеку.

Подполковник Пассек, прибыв по назначению, узнал,что до 500 человек неприятельской кавалерии уже прошли в Балаканское ущелье, а скопище Шамиля до 10,000 спешило вслед за ними от Харачей. Несмотря на это, он решился овладеть дефиле, по которому проходил неприятель, и для достижения цели двинулся по Харачинскому хребту. Но это не только не остановило движения неприятеля к Балаканам, а было как бы сигналом общего наступления всего скопища. Угрожаемый атакою с фронта и на пути своего отступления, и опасаясь быть подавленным превосходными силами неприятеля, подполковник Пассек немедленно начал отступать к Моксоху, обеспечив заблаговременно сообщение с этим селением двумя ротами при двух горных единорогах, и совершил обратное движение с потерею 4-х нижних чинов ранеными.

В Моксохе подполковник Пассек занял сильную позицию, укрепив ее завалами. Занятие позиции при Моксохе по его мнению было необходимо по двум причинам: 1) отступление в виду дерзкого и многочисленного неприятеля на вершине Арактау могло сделаться весьма гибельным, тем более, что при отряде находилось 80 раненых после Харачинского дела и транспорт с артиллерийскими запасами, и 2) отступление это могло навести Шамиля на мысль захватить вершину Арактау и тем уничтожить возможность соединения слабых сил, находившихся в Цатанихе, с вверенным ему отрядом.

Положение дел было крайне затруднительно.

Быстрые успехи Шамиля не замедлили разнестись по Аварии и произвели в народе волнение. Аварцы открыто говорили: [33] «Когда аул в 800 дворов (Унцукуль) не устоял против Шамиля, то как же мы можем защищаться, когда у нас самый сильный аул имеет не более 300 дворов?» Более прочих шумел Сиух. Измена его могла нам сильно повредить, потому что его примеру неминуемо последовали бы и другие мелкие деревни, соседние с ним, как-то: Шошота, Гоцолок, Эбота и Гозолоколо. Тогда бы Ахальчи и Обода, окруженные ими, некоторым образом очутились бы в блокадном положении и в свою очередь не замедлили бы перейти на сторону неприятеля; в таком случае, из всей Аварии у нас остался бы один Хунзах, из которого жители не смели бы и носу показать.

1-го сентября скопища Хаджи-Мурата в числе 2,000 показались у Цельмеса, а эммиссары его разбрелись по селениям, волнуя жителей. Опасность, угрожаемая Аварской долине, побудила генерала Клугенау направить туда роты майора Познанского, в пребывании которых у Цатаниха более не встречалось надобности. 2-го сентября неприятель появился даже в окрестностях Хунзаха, но был отброшен хунзахскою милициею, поддержанною ротою Тифлисского полка. Жители Сиуха, Ахальчей, Ободы и Тануса, сохраняя еще наружный вид покорности, были в беспрерывных сношениях с мюридами.

Движение главных сил Шамиля в Балаканское ущелье и Кибит-Магомы к Карадахскому мосту грозили прервать сообщения войск с плоскостью. Почти все население этих мест было в явном восстании: Койсубулинские селения Шогода, Уркечи, Могох и Буцра передались неприятелю; жители Гоцатля умоляли наш гарнизон очистить их селение, давая клятву не тревожить нас при отступлении; когда же воинский начальник Гоцатлинского укрепления наотрез отказал им в этом, жители вышли из всякого повиновения. Действително, положение Гоцатлинцев было незавидное: с одной стороны им угрожали Русские, занимавшие их селение, с другой Шамиль, призывавший всех во имя Бога на брань и грозивший, в случае неповиновения, конечным истреблением.

При таких обстоятельствах, генерал Клугенау решился на время пожертвовать своими сообщениями с Темир-Хан-Шурою и взамен того удержать за собою Хунзах. Он рассчитывал, что с сохранением этого пункта, власть наша в [34] горах, сильно поколебленная последними успехами Шамиля, легко может восстановиться, по удалении неприятельских скопищ. Наконец, прибытие батальонов из южного Дагестана, или самого князя Аргутинского с отрядом, могло дать делу иной оборот. Итак, решившись удерживать Аварию, он сделал все распоряжения к сосредоточению войск к Хунзаху. Пункт этот имел некоторые запасы в провианте и снарядах, а крепкое положение его давало возможность держаться до прибытия помощи.

На основании этих соображений, генерал Клугенау, в ночь на 3-е сентября, выступил из Цатаниха с 12 мушкетерскою ротою, саперами и шамхальскою милициею, и занял вершину Арактау. Отсюда он послал приказание Пассеку присоединиться к нему; а чтобы последний, в случае преследования неприятеля, не встретил затруднения при движении на Арактау, генерал Клугенау выдвинул в Мокрую балку всю свою пехоту под начальством подполковника Евдокимова. Подполковник Пассек, немедленно по получении приказания, снялся с позиции в два часа пополуночи и, пользуясь густым туманом, благополучно прибыл на Арактау; отсюда соединенные отряды двинулись к Хунзаху.

В Цатанихе были оставлены, под начальством Апшеронского полка капитана Дементьева, 11 мушкетерская рота этого полка и 2 линейная грузинского № 13-го батальона. В предписании Дементьеву было сказано: «Защищайте всеми силами вверенный вам пункт, теперь важный для нас; сохраняйте сообщение с Моксохом посредством разъездов; ставьте в ближайшие к селению балки караулы от гарнизона и жителей; в случае появления неприятеля, убеждайте жителей защищаться. При недостатке приварка, можете взять у жителей скот под расписку.» Пребывание двух рот в Цатанихе, по мнению генерала Клугенау, было необходимо по двум причинам: во-первых, Цатанихское укрепление прикрывало доступ в Аварскую долину, и во-вторых, там находился парк, остававшийся от экспедиции 1842 года. Но неприятель, кроме Цатаниха, имел много доступов в центр Аварии, а для сбережения нескольких тысяч патронов не стоило жертвовать двумя ротами. [35]

С прибытием отряда в Хунзах, Аварцы ободрились и изъявили полную готовность защищаться против неприятеля (Все это было ложно и они по-прежнему продолжали сноситься с Хаджи-Муратом, впрочем за исключением жителей Хунзаха.), только просили содействия войск, без чего считали себя не в силах противиться скопищам Шамиля. Генерал-майор Клугенау пишет, что самая крайняя необходимость заставила его удовлетворить требованиям Аварцев, и он приказал сводному егерскому батальону (Три роты 1-го Кабардинского батальона и 3-я егерская рота Мингрельского полка, — всего 430 штыков.) и саперам, дри четырех единорогах, занять селение Ободу, откуда удобно было поспевать на помощь ко всем аварским селениям, лежащим на северо-запад от Хунзаха. В Ахальчах он оставил майора Познанского, с тремя ротами Апшеронского и девятью Тифлисского полков. Затем в Хунзахе приступлено было к сформированию батальона в 700 штыков, из расстроенных рот Апшеронского полка.

В Хунзахе генерал Клугенау получил наконец известие о помощи из южного Дагестана. Князь Аргутинский писал ему от 31 августа: «Два батальона, просимые вами, я не мог решиться послать в Аварию, потому что им пришлось бы следовать посреди восставшего населения. Но взамен того я сам с отрядом двинусь через Чох и Руджу на Тилитль. Этим движением я надеюсь привлечь на себя скопище Шамиля и тем облегчить вас. На сообщениях своих с Самуром я оставляю три роты в Кумухе и две роты в Чирахе.»

Получив это уведомление, генерал Клугенау написал к воинскому начальнику Гоцатлинского укрепления, от 4-го сентября: «К нам едут подкрепления из Казикумуха. Ободряйте жителей: говорите им, что в случае измены им предстоит конечное разорение. Посылаю вам 1,500 патронов, провианта на месяц и комплект снарядов для орудия. Удерживайте пункт непременно.»

В этих обстоятельствах, генерал Клугенау крайне заботился о сохранении Гоцатля, как единственного теперь сообщения с Темир-Хан-Шурою и дававшего ему возможность войти в связь с южным Дагестаном. [36]

Для охранения плоскости от вторжений неприятеля, по не имению там войск, как уже было сказано, было сделано распоряжение о сборе милиции в шамхальстве и Мехтулинском ханстве. От 3-го сентября получены были известия от шамхала, что им собрано 1,500 милиции, которая была расположена следующим образом: в Арганае 1,000 человек, на Каранае 400 и в Бурундук-кале 100 человек; мехтулинская милиция, бывшая тоже под его начальством, сосредоточилась частью у Гергебиля и в окрестностях, частью у Ирганая и Зырянов.

Для защиты собственно Темир-Хан-Шуры, кроме трех рот Апшеронского полка, были собраны и вооружены все находившиеся там команды и даже часть выздоравливающих нижних чинов; опасались, чтобы Шамиль из Балаканского ущелья не бросился на этот пункт. Между тем, далеко от главного театра действий, в Гимрах, оставалась еще одна рота Апшеронского полка совершенно без пользы; когда же пронесся слух, будто Шамиль намерен туда обратиться, генерал Клугенау писал командиру Апшеронского полка, полковнику Майбороде, от 5 сентября: «говорят, будто Шамиль приказал исправить мост у Гимр. Выведите оттуда гарнизон, если представится возможность, и озаботьтесь защитой плоскости со стороны Эрпели и Караная.»

Сделав эти распоряжения, командующий войсками оставался спокойным зрителем событий, которые с невероятною быстротою совершались вокруг него. Положение, в которое поставили его обстоятельства, было вполне безвыходное.

2 сентября Шамиль сосредоточил свои скопища в Балаканском ущелье, и в тот же день обложил Балаканское укрепление.

Укрепление это, выстроенное на роту, было одно из самых худших. Верхи его сделаны непрочно и не были дефилированы от окружающих высот. Помещения для гарнизона грозили скорым разрушением; потолочные балки растрескались и удерживались от падения подпорками (Из отчета, представленного капитаном генерального штаба Неверовским, командированным в начале 1843 года для осмотра укреплений северного и нагорного Дагестана.). Гарнизон Балаканского укрепления состоял из 5 мушкетерской роты [37] Апшеронского полка и команде мастеровых, только что прибывшей из Темир-Хан-Шуры для работ, в аварских укреплениях, и задержанной там по военным обстоятельствам; всего около 150 штыков под начальством Апшеронского полка поручика Доманского.

Еще 1-го сентября вечером жители села Балаканы разбежались и остался один только старшина селения, который убеждал воинского начальника выступить из укрепления в Зыряны, предвещая гарнизону дурные последствия; но поручик Доманский не хотел самовольно очистить вверенный ему пост и решился защищаться там до последней крайности.

2 сентября, Шамиль выдвинул бывшее с ним единственное орудие против укрепления и, обстреляв его, направил многочисленные толпы горцев на приступ. Но храбрый гарнизон, встретив залпом штурмующие колонны, отбросил их штыками, причем несколько человек, наиболее отчаянных мюридов, успевших ворваться в самое укрепление, были тут же переколоты до одного. Это значительно ободрило осажденных и они, залегая за наружною оградою, с успехом отвечали на огонь неприятеля, а артиллеристы действовали так удачно, что к вечеру подбили неприятельское орудие и заставили его сняться с позиции.

В ночь на 3 сентября неприятель скрытно заложил батарею из двух прибывших к нему орудий и на рассвете открыл огонь. Вскоре в одном фасе укрепления была сделана брешь и сбито орудие с барбета. Открыв себе вход в укрепление, неприятель сосредоточил сильный ружейный и артиллерийский огонь против его внутренности. Поручик Доманский был тяжело ранен; большая часть офицеров и нижних чинов тоже. Обессилив гарнизон двенадцатичасовою неумолкаемою канонадою, неприятель, около третьего часа пополудни, снова бросился на штурм и овладел укреплением. Большая часть гарнизона, преимущественно же больные и раненые нижние чины, была перерезана, остальные захвачены в плен.

Шамиль, осмотрев приведенных к нему пленных, защитников Балаканского укрепления, разделил их на две части: офицеров, унтер-офицеров, барабанщиков, [38] сигналистов и мастеровых взял себе, а прочих раздал наибам. Пленные офицеры были отправлены в Дарго (Никто из взятых в плен офицеров не вернулся назад; все они погибли в Дарго в 1845 году смертью мучеников.).

В Балаканском укреплении достались неприятелю: часть провианта, патронов, зарядов и два орудия: 6-ти фунтовая пушка и 6-ти фунтовая мортирка.

По овладении Балаканским укреплением, Шамиль тотчас же отделил часть партии к Зырянам, приказав ей не впускать Русских в Балаканское ущелье, тревожить гарнизон Зырянского укрепления и вместе с тем испортить, сколько возможно, дорогу между Балаканами и Зырянами, перерезав ее в удобных местах завалами.

4-е сентября Шамиль пробыл у Балаканов, давая отдых своим толпам, а в ночь на 5-е окружил Моксохскую башню и устроив за завалами батарею на полуружейный выстрел, открыл из нее сильный огонь. Вскоре орудие на башне (1/4 пудовый единорог) было подбито, а к вечеру того же дня разрушен верхний этаж и повреждена часть нижнего. Гарнизон, состоявший всего из 25 человек нижних чинов, не имея возможности долее сопротивляться, сдался Шамилю.

6-го сентября скопище потянулось к Цатаниху.

Старое укрепление при Цатанихе разломали, а стены нового успели возвести только до половины, поэтому гарнизон его, состоявший из двух рот, в численности 180 штыков, был помещен в одной из частей аула. Эту часть аула капитан Дементьев, по приказанию генерала Клугенау, обнес завалами и приступил уже к устройству редута, как появление неприятельских скопищ прекратило работы. Цатаних лежит в глубокой трущобе и командуется со всех окрестных высот.

Воинский начальник, Апшеронского полка капитан Дементьев, человек довольно преклонных лет, принадлежал к исчезнувшим уже ныне типам старых воинов с ограниченными понятиями, грязный, любивший придерживаться чарочки, он, под грубой оболочкой, таил энергию мужественную, сердце горячее и решительное. До сих пор военное поприще его протекало мирно и, выслужив пенсион, он подал в [39] отставку, но события 1843 года неожиданно увлекли его в общий коловорот.

По отбытии генерала Клугенау из Цатаниха, Дементьев вдруг покидает прежние привычки и украшает свои последние дни подвигами истинного геройства. До того времени ходивший замарашкою и почти никогда не бреясь, теперь, как будто предчувствуя катастрофу, он тщательно исправляет свой туалет, надевает новый сюртук и сотворив теплую молитву перед маленьким образком, благословением родительским, с которым никогда не расставался, является перед гарнизоном.

«Ребята, сказал он: — оставляя вас здесь, генерал надеялся, что вы будете вести себя молодцами, отстоите крепость, или умрете до единого и тем исполните свой воинский долг, как подобает истинным и верным слугам нашего Великого Государя.

Как начальник ваш, я умру последним; но не из трусости, а чтоб посмотреть на того, кто осмелится меня пережить. Быть может скоро и к нам пожалует Шамиль; но знайте, что помощи ждать нам неоткуда: вы видите, в каком мы захолустьи, а на жителей надежда плоха. Итак, встретим дорогого гостя как мы его всегда встречали, меткой пулей и молодецким штыком. Братцы! будем драться на смерть, устоим или ляжем до единого!»

Единодушное ура, раздавшееся в рядах, было ответом на эти геройские слова.

6-го сентября, часу в 10-м утра, на окрестных высотах Цатаниха появились передовые партии неприятеля под начальством Шуаиб-муллы. Жители тотчас же изменили нам и не только не задержали неприятеля, но даже помогли ему овладеть укрепленной частью селения, вблизи которой был помещен парк. Измена их, поставив гарнизон в отчаянное положение, между двух огней, принудила его очистить аул и расположиться лагерем в недостроенной части нового укрепления.

Едва роты успели разместиться на новой позиции, как неприятель, приобретя передачею аула на его сторону возможность маскировать свои движения, бросился на приступ, но был отбит. Эта первая неудачная попытка, стоившая значительной потери, заставила его до прибытия орудий ограничиваться [40] перестрелкой, мало наносившей нам вреда. В пятом часу пополудни неприятель вовсе прекратил огонь и расположился на ночлег; тем временем Дементьев успел кое-как окопаться и устроить барбетную батарею. Находившаяся во ста шагах от лагеря башня, с 12 человеками гарнизона, содействовала, хотя и весьма слабо, общей обороне позиции.

Между тем, к неприятелю беспрерывно подходили подкрепления и скопище его наполнило весь аул и усеяло окрестные высоты; вместе с тем прибыли везомые на руках три орудия. Вся ночь на 7-е число была употреблена на устройство батареи и завалов, откуда бы можно было, безвредно для себя, действовать по нашей позиции.

С рассветом, 7-го сентября, неприятель со всех сторон открыл жестокий ружейный и артиллерийский огонь, и ободряемый личным присутствием Шамиля, несколько раз бросался на приступ. Но гарнизон, руководимый храбрыми капитаном Дементьевым и поручиком Вадарским, несмотря на свои потери, не колебался, а картечь наших двух орудий значительно редила неприятельские толпы. К полудню, от неумолкаемого ни на минуту огня и частых атак, потери с обеих сторон были весьма значительны. У неприятеля, по уверению его самого, выбыло из строя до 500 человек, у нас на позиции едва оставалось до 80 человек, которые, став по сторонам батареи, готовились умереть до единого. Тогда Шамиль предложил Дементьеву сдаться, но встретил отказ. Еще более раздраженный этим упорством, чем своими потерями, он поклялся, что готов еще пожертвовать пятью стами своих лучших мюридов, чтобы овладеть нашим укреплением и жестоко наказать Русских.

Часу во втором пополудни, Шамиль приказал перевести два орудия в аул, откуда им было гораздо удобнее действовать по нашей батарее. Вскоре огонь их истребил всю артиллерийскую прислугу и Дементьев сам бросился с банником в руках к орудию, как новый выстрел опрокинул единорог и контузил храброго капитана. На батарее произошло минутное замешательство; заметив его, мюриды со всех сторон бросились в шашки и после краткой рукопашной схватки истребили всех до единого.

Затем неприятель легко разрушил верхний этаж башни и овладел оставшимися там в живых семью нижними чинами. [41]

Шамиль торжествовал эту новую победу, купленную им дорогою ценою. Трофеями его были два орудия — четверть-пудовый единорог и шестифунтовая пушка и весь парк, сохранением которого так дорожил генерал Клугенау. Все защитники Цатаниха, за исключением десяти человек нижних чинов, пали, и тела их Шамиль приказал сжечь, что, по понятиям мусульман, считается высшей степенью позора. Но этот позор был куплен геройскою защитою, память о которой и до сих пор живет в рассказах горцев о молодце капитане и о храбром гарнизоне Цатаниха.

Овладев Цатанихом, Шамиль со всем скопищем двинулся к Танусу, жители которого вышли к нему навстречу с изъявлением безусловной покорности. Но еще за два или за три дня вся Авария почти открыто приняла его сторону, что доказывает поступок жителей селения Обода, которые, будучи поджигаемы Хаджи-Муратом, ночью 5-го сентября изменнически атаковали войска, находившиеся в их селении под начальством подполковника Гротенфельда. Гротенфельд успел, однако же, выступить из аула с потерею 20 человек и, заняв крепкую позицию в виду селения, держался в ней до рассвета против Ободинцев, подкрепленных партией мюридов из Тануса, прибывшей туда тотчас по взятии Моксоха, и о появлении которой Танусцы скрыли.

Измена двух аварских селений, показавшая как мало следовало им доверять, ставила войска наши в опасное положение, надобно было спешить их сосредоточением к Хунзаху. На рассвете 6-го сентября генерал Клугенау двинул подполковника Пассека с хунзахскою милициею, приказав ему соединить батальоны Познанского и Гротенфельда и следовать с ними в Хунзах.

Подполковник Пассек, прибыв к сводному егерскому батальону, занял крепкую позицию, против партии Хаджи-Мурата, находившейся в Ободе, а кавалерию направил к Ахальчи для связи с майором Познанским.

Майор Познанский, согласно приказанию командующего войсками, оставил взвод 9 егерской роты Тифлисского полка под начальством прапорщика Залетова, юного негодяя, в Ахальчинском укреплении, и взяв находившийся там 10-ти фунтовый единорог, присоединился к отряду подполковника. После чего войска снялись с позиции и благополучно [42] прибыли в Хунзах, потеряв всего 7 человек ранеными. Хаджи-Мурат занял Танус.

Занятие Ахальчинского укрепления было новою важною ошибкою, ничем не оправдываемою. Если опасались за батальон Познанского, то каким образом мог держаться один взвод там, где мало было целого батальона! Да и к чему могло вести занятие одного пункта, потерявшего при тогдашних обстоятельствах свое значение?

Потеря Тануса грозила прервать единственную связь Хунзаха с плоскостью через Гоцатль и Гергебиль. Чтоб обеспечить этот путь, генерал Клугенау направил 7-го сентября правителя Аварии, майора князя Орбелиани, с милициею, к селениям Батлаичу и Геничутлю, чтоб вытребовать от жителей аманатов и тем удержать их от измены; для поддержания милиции князя Орбелиани, был двинут батальон майора Познанского. Жители Батлаича, после некоторого колебания, открыли по милиции огонь; на выстрелы к ним подоспел Хаджи-Мурат с несколькими конными; между тем значительные неприятельские партии потянулись от Тануса к Геничутлю. Опасаясь за посланные войска, генерал Клугенау приказал подполковнику Пассеку поспешить вслед за ними с сводным егерским батальоном. Пассек, выйдя налегке, скоро настиг Познанского и милицию, и присоединив их к себе, отступил к Хунзаху с незначительною перестрелкою.

6-го числа утром были слышны выстрелы со стороны Куяды и это ободрило всех; но 7-го числа разнесся слух, что Самурский отряд отступил к Чоху.

Между тем Хаджи-Мурат, осведомившись о беззащитном положении гарнизона в Ахальчинском укреплении, по приказанию Шамиля, 7-го сентября, быстро передвинулся туда из под Тануса и Геничутля и, окружив укрепление, потребовал сдачи. Испуганный Залетов, имея всего под ружьем 70 человек, поспешил отворить ворота и положить оружие. Хаджи-Мурат обласкал Залетова, обещая ему за это большие милости Шамиля.

8-го сентября, все силы Шамиля сосредоточились на Геничутльских высотах; сюда же прибыли Кибит-Магома от Карадахского моста и Хаджи-Мурат от Ахальчей. Общая численность неприятельского скопища опять доходила до 10,000 [43] пеших и конных; мы же у Хунзаха едва имели 2,000 штыков.

Кроме Хунзаха и Зырянов, оставалось еще Гоцатлинское укрепление, занятое 8-ю егерскою ротою Тифлисского полка, под начальством капитана Кузменко.

Гоцатлинское укрепление, расположенное на важном стратегическом пункте, вовсе не удовлетворяло своему назначению. В нем помещалось свободно только 40 человек; остальная часть роты занимала большой дом в селении Гоцатле, отстоявший от укрепления на версту. В случае измены жителей, последняя часть гарнизона становилась в крайне затруднительное положение и ей предстояло или быть блокированной жителями, или, очистив селение, держаться в открытом поле.

Еще в первых числах сентября, когда быстрые успехи Шамиля произвели всеобщее волнение умов, честные Гоцатлинцы упрашивали капитана Кузменко оставить их селение. Они говорили ему: «Капитан! что ты здесь делаешь; уйди отсюда, пока есть время; мы не хотим твоей крови, а придет Кибит-Магома или Шамиль, мы ему сдадимся. Посмотри, все перешло на его сторону, а разве одно бедное селение может держаться против могущественного имама?» Об этом Кузменко донес генералу Клугенау, испрашивая его наставления, и получил положительный приказ не оставлять пункта ни в каком случае. Тогда храбрый капитан, при помощи старшины селения Аша-хана, снова пытался увещевать жителей защищаться; но они уклончиво отвечали ему, что не намерены держаться ничьей стороны, а останутся в бездействии. Ответ этот убедил окончательно капитана Кузменко, что на жителей ни в каком случае нельзя полагаться, а по этому 5-го сентября он вывел из селения находившуюся там часть роты и поместил ее около укрепления, прикрыв наскоро сложенными завалами.

10-го сентября Шамиль направил Кибит-Маготу для овладения этим последним пунктом, дававшим нам возможность сообщаться с плоскостью. Прибыв к Гоцатлю с 4,000-м скопищем и усилив себя присоединившимися к нему жителями, Кибит-Магома обложил укрепление, поставив на высоте против него два орудия. Несмотря на сильный ружейный и артиллерийский огонь, гарнизон не покидал оружия. Вечером 10-го числа Кибит-Магома предложил воинскому начальнику [44] укрепления сдаться. Один из жителей селения, Кибит-Нур Магома рассказывал, будто бы Залетов был облечен этим предложением и, подъехав к укреплению на ружейный выстрел, увещевал Кузменко положить оружие, присовокупив при этом, что уже все наши укрепления в Аварии и Койсубу уничтожены и не многим защитникам удалось спастись. Но храбрый капитан ответил ему: «что он будет держаться до тех пор, пока жив генерал Клугенау и существует Хунзах; что даже в случае падения последнего, он не сдастся, исполняя тем долг службы и присяги». Вслед за сим раздавшиеся выстрелы из укрепления заставили удалиться молодого изменника.

Тогда в ночь на 11-е число Кибит-Магома приказал заложить батарею на ружейный выстрел от укрепления. Утром 11-го числа действием ее было подбито наше единственное орудие (1/4 пудовый единорог) и сделана брешь, которую гарнизон тотчас же заложил мешками с провиантом. К 4-м часам пополудни неприятель успел сделать еще две бреши и бросился на приступ. После отчаянной рукопашной схватки, часть гарнизона, вместе с своим капитаном, пала, и Кибит-Магома овладел Гоцатлем.

С падением Гоцатля прервалось единственное наше сообщение с плоскостью. Положение отряда в Хунзахе, окруженного со всех сторон торжествующим неприятелем, было самое безнадежное. Провианту там оставалось на один месяц, соли на неделю, снарядов и патронов весьма мало; в случае блокады, войска, занимавшие цитадель, легко могли быть отрезаны от воды. Вся Авария отложилась и самые жители Хунзаха удерживались от измены единственно нашими войсками (письмо генерала Клугенау к полковнику Майбороде от 10-го сентября).

В ожидании какой-нибудь помощи со стороны плоскости, предположено было держаться в Хунзахе до последней крайности, и для этого приступили к укреплению его. В пространстве между башнями, окружавшими с одной стороны селение, была возведена каменная стенка в 6 1/2 футов высотою; за нею разместились стрелки, поддерживаемые линией маленьких резервов. В ближайших к наружной ограде саклях проделали бойницы, а свободное пространство между ними обнесли [45] завалами. Всю имевшуюся у жителей в излишке соль скупили; дача провианта была уменьшена полуфунтом сухарей; взамен того мяса отпускалось ежедневно по фунту на человека, потому что скота в селении оказалось в достаточном количестве, который и был забран у жителей под расписку; за десять дней было нафуражировано сено. Готовились к упорной защите.

С своей стороны, Шамиль, посылая наибов для овладения Ахальчинским и Гоцатлинским укреплениями, не оставался в бездействии.

После падения Цатаниха, все койсубулинские селения на левом берегу Аварской Койсу признали его власть. Отправленная им партия мюридов в Танус из-под Моксоха успела привлечь на его сторону некоторые аварские селения; остальные еще колебались. Но с прибытием в Танус, все, кроме Хунзаха, ему покорилось. Приняв депутатов от Аварии, Шамиль объявил им, что не имеет намерения наказывать и разорять правоверных, а пришел только освободить их землю от Русских. Он знает, что многие из Аварцев повиновались Русским только из боязни, не имея возможности против них защищаться, теперь же, принимая их под свое покровительство, он смотрит на них, как на настоящих мусульман, и не желает им причинять никакого вреда. Пусть они свободно выгоняют свои стада к Тлоху и на Арактау и не один из мюридов не осмелится до них дотронуться.

Весть о приветствии Шамиля быстро разнеслась по Аварии, а все Аварские селения, за исключением Хунзаха, отправили к нему депутатов. Шамиль принял и вторую депутацию благосклонно, присовокупив, однако же, что для большей уверенности он придержится обычая и возьмет аманатов. Аварцы, выдав аманатов из лучших фамилий и отогнав свои стада к Тлоху и за Арактау, совершенно предались Шамилю и вверились его словам, не предвидя участи, их ожидавшей.

Увеличив силы свои изменившим нам Аварцами, Шамиль все-таки не решался овладеть Хунзахом, а расположился частью в Танусе, а частью между Гоноком и Чондатлем. Ни настоятельные требования Хаджа-Мурата, ни просьбы Аварцев не могла убедить его отважиться на это предприятие. Аварцы прямо ему говорили, что необходимо уничтожить Хунзах, иначе Русские постоянно в нем будут держаться. Они даже вызывались [46] идти на приступ впереди мюридов, чтоб показать готовность служить Шамилю. Но он решителыю отвергнул их предложения. Какие же были причины, побудившие Шамиля к этому бездействию?

Во-первых, Хунзах был достаточно сильно укреплен, чтоб противиться открытой силе, имел более 3,000 гарнизона (считая с жителями) и 10 орудий. Для продолжительной осады, Шамиль не имел ни времени, — он знал, что не нынче, завтра подойдет туда Самурский отряд, — ни средств, потому что у него не было в готовности более 3-х орудий. В случае неудачи, он рисковал потерять не только все плоды своей прекрасной кампании, но, быть может, и значительную часть власти. Умы горцев в высшей степени переменчивы и достаточно одной удачи, чтоб приобрести над ними влияние, точно также, как одно поражение неминуемо влечет к потере этого влияния. Вспомним только, как народ легко покинул Кази-муллу после хунзахского поражения; разбитие Гамзат-бека под Цудахаром навлекло за собою отпадение большей части обществ и самую смерть его. Точно также будь теперь разбит Шамиль, против него тотчас же восстали бы Аварцы, Койсубулинцы, быть может Гумбетовцы и Андийцы, и тогда все жертвы и усилия, принесенные им в течение описанного времени кампании, пропали бы даром. Эти обстоятельства и знание народного характера заставили его быть крайне осторожным и отваживаться только на такие дела, где он предвидел верный успех. При том же, он надеялся заставить нас очистить Хунзах и не штурмуя его; точно также, как он не обращал внимания на гарнизоны наши, бывшие на правом берегу Аварской Койсу, в Зырянах, Ирганае и Гимрах (Многие уверяют, что Шамиль не предпринимал ничего против Гимр единственно из уважения, которое он питал к месту своего рождения.), имея в виду более обширный план, обещавший ему также не менее положительные результаты.

Обложение Хунзаха шамилевскими скопищами было последним испытанием для войск северного Дагестана в этот период кампании. Помощь была близка: 13-го сентября Самурский отряд, под начальством князя Аргутинского-Долгорукого войдя на Гоцатлинские высоты, спешил в Аварскую долину. [47]

Но пока остановимся на этом, и бросим беглый взгляд на ряд совершившихся событий.

Рассматривая их беспристрастно, нельзя не отдать полной справедливости искусству, энергии и быстроте, обнаруженных Шамилем в этот период кампании. Действуя вначале с величайшею осторожностью и имея в виду единственно наказание Унцукуля, он, благодаря стечению благоприятных для него обстоятельств, покидает второстепенную цель для более обширного плана, выполнение которого было возможно именно в эту минуту. Это умение воспользоваться вовремя своим положением и составляет одну из высших способностей предводителя, в каких-бы обстоятельствах он ни был, какими бы войсками ни командовал.

Понимая важность влияния первого успешного начала на весь ход остального, Шамиль обнаруживает замечательную настойчивость при взятии Унцукуля. Он не колеблется пожертвовать тысячью лучших своих воинов, чтоб восторжествовать в начале и тем приготовить себе дальнейшие успехи. Решимость тем более редкая, что ничто так не охлаждает горцев ко всякому предприятию, ничто не производит столь дурного впечатления на народ, как громадность потери, и Шамиль отлично знал это. Он наносил нам удары с замечательною последовательностью: по взятии Унцукуля, он быстро перенесся на наши сообщения и овладел, одно за другим, беззащитными укреплениями. Следствием этих искусных действий оказались результаты, о которых сам неприятель не смел мечтать. В течение двух недель истреблено слишком одиннадцать рот, главный отряд — единственная опора края, поставлен в безвыходное положение и вся нагорная часть Дагестана потеряна. Трудно представить себе, чтобы подобные действия могли быть исполнены удачнее и обдуманнее.

Чтоб еще более оценить таланты Шамиля, надо знать средства, которые были в его руках. И действительно, начальствуя над толпами горцев, незнакомых с дисциплиною, своевольных, робких и малодушных при первой неудаче и более готовых уклониться и встретить врага из-за угла, чем лицом к лицу, Шамиль сумел их организовать и совершенно подчинить своей воле. Действуя то страхом, то обещаниями, возбуждая то фанатизм, то чувство корысти, он достиг того, что скопища его выдерживали по нескольку [48] отчаянных штурмов и восторжествовали над преградами, хотя в сущности и слабыми, но до тех пор считавшимися неодолимыми для горцев.

С другой стороны, действия наши в Аварии, достойные уважения в своих подробностях, были лишены единства, предприимчивости и умения изворачиваться в затруднительных обстоятельствах.

Движение Веселицкого к Унцукулю ничем не оправдывается, кроме как неопытностью и опрометчивостью. Он должен был знать, что Шамиль не может взять крепкий Унцукуль в один день и что нельзя пробиться через огромное скопище с 350 штыками. Движение это было внушено эгоизмом, противным характеру воинской службы, а следовательно и самому успеху. О малодушии Косовича не стоит и говорить.

Торопливость, с которою был послан майор Зайцев, помешала стянуть достаточное число войск для овладения Харачами. Если находили невозможным сосредоточить для этого достаточно сильный отряд, полагая тем раскрыть свои намерения, то лучше было бы вовсе оставить Харачи.

После падения Унцукуля и неудачного штурма Харачей, генералу Клугенау следовало тотчас же очистить Цатаних, Моксохскую башню и Балаканы, где решительно нельзя было держаться против многочисленного неприятеля, обладавшего артиллериею. Ведь все равно: отступая к Хунзаху, он покинул же свои сообщения с Темир-Хан-Шурою, откуда ему нельзя было ждать помощи; помощь могла прибыть только со стороны Гоцатля (от князя Аргутинского) и поэтому Клугенау должен был занять это селение гораздо сильнее, или лучше всего и его очистить. В случае же прибытия туда князя Аргутинского, генерал Клугенау мог выйти к нему навстречу со всем отрядом.

Затем, по очищении сказанных укреплений, он, мог бы собрать до 4-х батальонов, с которыми, став на Арактау лагерем, имел бы возможность всюду поспевать. При этом отнюдь не следовало полагаться на просьбы Аварцев и раздроблять свои войска; в таких обстоятельствах надо было удерживать гарнизон в одном только Хунзахе, а прочим селениям аварским помогать по мере возможности, движением отряда, который бы в этом случае играл роль [49] подвижной колонны, обыкновенно располагаемой позади передовых линий.

Быть может и не удалось бы защитить Аварию, но во всяком случае наши войска были бы сохранены до более благоприятного времени.

Когда было брошено сообщение с Балаканским ущельем зачем оставались гарнизоны в Ирганае, Зырянах и тем более в Гимрах? Хорошо, что Шамиль, занятый другими целями, а именно переселением Аварцев, не бросился на правый берег Аварской Койсу; тогда бы роты наши в Зырянах, Ирганае и Гимрах также сделались бы его жертвами и притом совершенно напрасно.

Командующему войсками было хорошо известно, что укрепления наши по ничтожности своей не прикрывали страны и вовсе не обеспечивали обладание ею. Они служили нам этапами при сообщениях; но когда сообщение прекратилось, какую роль они могли играть? Если снимая из укрепления гарнизоны, опасались тем утерять нравственное влияние на жителей; разве оно менее было потеряно, когда эти гарнизоны сделались жертвою неприятеля. Если для Шамиля это время было самое удобное для действий, то для генерала Клугенау оно было не менее удобно, чтоб изменить прежнюю систему обороны, пагубную по своей раздробленности и о невыгодах которой он так много писал.

В октябре месяце 1843 года, обстоятельства заставили нас ограничиться только занятием Хунзаха и некоторых пунктов на его прямом сообщении с Темир-Хан-Шурою. Правда, через это мы совершенно открывали Койсубулинское общество; но оно могло быть занято достаточно сильными гарнизонами и в следующем году, когда прибытие значительного числа войск в Дагестан из России и с Кавказской лииии позволяло это сделать. До тех пор надо было все силы употребить на удержание Хунзаха и этой важной цели пожертвовать всеми другими второстепенными, как например прикрытие некоторых пунктов.

Генерал Фезе, в начале 1842 года, открыл кампанию с пятью батальонами и при обстоятельствах нисколько не лучших. Но мы видели, как решительно и искусно он повел свои дела. При наступлении лета этого года, он намеревался перевести штаб и резервы из Темир-Хан-Шуры в лагерь [50] на Арактау; это, по его мнению, было лучшим средством держать неприятеля в страхе и вполне справедливо. Но к сожалению он был отозван из Дагестана, и Шамиль, отзыв которого есть самая лучшая рекомендация, узнав об отъезде Фезе, сделал несколько лишних намазов: так он был рад этому.

Повторим здесь еще раз, что при характере горной войны, не всегда количество войск сколько порядок, решительность и быстрота одерживают успехи. Излишне-сильные отряды скорее делаются обузою для генерала, потому что сами в себе заключают все зародыши беспорядков. Итак, прежде всего в горах, как и везде, надо заботиться о совокупности войск, а потом искать случая встретиться с неприятелем. Один хороший удар всегда ведет к решительным результатам, потому что свойства неприятеля таковы, что он после поражения не отступает, как это бывает с регулярными войсками, а расходится. Все дела наши с горцами прежде и после 1843 года подтверждают эту мысль.

Так в 1842 году, князь Аргутинский, разбив Шамиля под Кюлюли, освободил и успокоил все Казикумухское ханство. Поражение князем Бебутовым скопищ Шамиля в октябре 1846 года, при селении Кутишах, спасло весь Даргинский округ. Мискинджинская победа князя Аргутинского в 1848 году не только освободила и спасла Ахты, но и весь Самурский округ. В июле 1851 года, генерал Грамотин, разбив скопище Шамиля на Турчидаге, в то время, когда большая часть наших сил была отвлечена Хаджи-Муратом в Табасарани, спас целый край. Не было примера, чтобы неприятель выдерживал более одного удара.

В сентябре 1843 года генералу Клугенау надо было сосредоточить войска, а не держаться укреплений; падение Унцукуля показало ему, что они не могли стоять против Шамиля. Но генерал Клугенау, желая спасти весь край, потерял и край и войска и едва не погиб сам в Хунзахе.

Иногда, во время великих потрясений, человек повергается в мрачную апатию и становится в положение, близкое к бесчувствию. Точно то же было и с Клугенау, когда он, без войск, без возможности что-нибудь предпринять, оставался у Хунзаха равнодушным свидетелем гибели наших храбрых гарнизонов. [51]

О расположении войск в Северном и Нагорном Дагестане перед открытием действий Шамиля.

Постоянный резерв Аварской долины состоял из 3-х рот Апшеронского полка при 2-х горных орудиях, которые были расположены: 9 мушкетерская (113) в селении Хунзахе, 8 мушкетерская (138) в селении Ободе, 7 мушкетерская (118) в селении Гозолоколо.

На разработке новой дороги между Темир-Хан-Шурою и Бурундук-кале находились Апшеронского полка: 11 мушкетерская (89), 12 мушкетерская (104), и 15 мушкетерская (83) и 83 человека сапер.

Для конвоирования почт и проезжих были расположены на постах от Буйнака до Казиюрта 6-я сотня Донского № 49 полка, а 1 и 7 сотни Уральского казачьего № 7 полка находились на Сулакской линии, для охранения открывшихся бродов.

__________________

Текст воспроизведен по изданию: Перечень последних военных событий в Дагестане. (1843 год) // Военный сборник, № 3. 1859