ОКОЛЬНИЧИЙ Н.

ПЕРЕЧЕНЬ ПОСЛЕДНИХ ВОЕННЫХ СОБЫТИЙ В ДАГЕСТАНЕ

(1843 год)

(Статья третья).

СЕНТЯБРЬ 1843 ГОДА.

Опасность преимущественно угрожает Аварии. — Доступы туда со стороны неприятеля; наши средства к защите края; распределение войск Северного Дагестана и недостаточность их. — Неопределительность отношения покорного нам населения есть одна из причин неудач. — Ахмет-хан, Нох-Бике, Абу-Муселим-хан, Магомед-кадий, Аслан-кадий, Абдурахман-бек, Агалар и Юсуф-бек. — Генерал-майор Клюки-фон-Клугенау; князь Орбелиан, подполковники Евдокимов и Пассек. — Сбор неприятеля в августе месяце. — Хаджи-Мурат и Кибит-Магома. — Обложение Унцукуля; Кибит-Хаджио; занятие Шамилем нижней части селения. — Гибель отряда подполковника Веселицкого. — Гассан-Хаджио. — Падение Унцукуля. — Прибытие генерала Клугенау к Цатаниху и невозможность спасти унцукульский гарнизон. — Своевольное отступление майора Косовича от Харачей; движение туда майора Зайцева и бои в селении. — Сосредоточение наших сил в Аварской долине. — Падение Балаканов, Моксоха и Цатаниха. — Измена аварских селений; сосредоточение неприятельских скопищ в Аварской долине; взятие Ахальчинского укрепления и падение Гоцатля. — Отчаянное положение генерала Клугенау в Хунзахе; Шамилю передается вся Авария и большая часть Койсубу. — Общие замечания на двухнедельные действия в Аварии.

В предыдущих главах мы видели, до какой степени положение наше в Дагестане сделалось непрочным. Ничтожные силы, которыми полагалось удерживать край от восстания, были [2] разбросаны на огромном пространстве, посреди местности, недоступной в полном значении слова, без дорог и, можно сказать, почти без всяких средств к существованию.

В таких обстоятельствах, весьма немногого требовалось, чтобы опрокинуть нашу систему, в которой все было подвержено случайности: и позиции войск, и способы их продовольствования, и самая преданность покорного нам населения. Неудача на одном пункте разрывала всю обширную сеть паутины: измена жителей отнимала у наших войск базу, а с ней и те скудные средства, которые они имели в своем распоряжении. Более всего надо было опасаться частных неудач; общей не могло быть, потому что и в крае ничего не было общего.

Мы видели также, что неприятель, при всяком удобном случае, отлично пользовался нашими ошибками. Легкость покорения Койсубу и части Аварии в 1841 году, готовность жителей изменить нам при первом появлении мюридов, зародили у Шамиля мысль окончательно отторгнуть эти земли. Все ему ручалось за успех. Беспрерывные дела с Русскими образовали из горцев отличных воинов и научили их пользоваться выгодами своей неприступной местности, весьма расчетливо избегая встречи в поле и стараясь атаковать нас в местах закрытых и пересеченных, где русский солдат, по характеру своего вооружения, не мог действовать с успехом. Неудачи, испытанные нами в 1841 и 1842 годах, показали все преимущество подобной тактики.

Конфигурация покорных нам обществ, прилегающих на всем протяжении к неприятельским землям, отдаленность некоторых из них и трудность сообщения с главным местопребыванием резервов, — все это облегчало действия неприятеля. Более всего мы должны были опасаться за Аварию, которая вдалась во владения неприятеля как бы отдельным бастионом. Если бы мы изыскали средства держать там постоянно значительные силы, все выгоды неминуемо перешли бы на нашу сторону. Действия неприятеля были бы сжаты, владения его разрознены и куда бы он не направился, из Аварии легко была бы выйти ему в тыл. В противном случае, расположение там гарнизонов вело бы только к собственному их ослаблению, оставляя их на жертву климата и неприятеля, без всяких удобств к жизни. Авария так бедна, что горцы решительно не могли понять причин, побуждающих нас, богатых, [3] сильных, имеющих превосходные земли, домогаться обладания их голыми скалами. В простоте души, они приписывали это сумашествию, насланному на нас Богом за грехи наши.

Из первой главы мы знаем, что в Аварию можно было проникнуть только двумя путями через Бурундук-кале и Гергебиль, а в Койсубу одним — через Каранай. Мы старались по возможности изобразить их трудность, но сознаемся, что описание наше — только тень действительности. Неприятель имел гораздо больше доступов туда, правда, доступов тоже трудных, но вместе с тем далеко не представляющих ему тех неудобств, которые мы испытывали по характеру нашего вооружения и по огромному, сравнительно с ним, количеству потребностей войск.

Главнейшие доступы неприятеля в Аварию и Койсубу пролегали с севера и северо-запада.

На правом берегу Андийской Койсу, посреди недоступной местности, в числе отложившихся в 1840 году койсубулинских селений, были два главнейшие: Игали и Тлох, отделенные от покорных нам мест крутым скалистым обрывом, где природа позволила проложить только небольшое число дорог. Эти дороги, или, скорее, тропинки, разделяются на две главные системы: одна из них ведет в Койсубулинское общество, другая — в Хунзахскую долину, главную и многолюдную часть Аварского ханства.

Дорога от Игали в Койсубу пролегает вниз по Андийской Койсу до Чирката; отсюда она подымается ущельем небольшой речки Бетлинки, огибает Бетлинскую гору и разветвляется; западная ветвь ее, через скалистый хребет, переходит к Цатаниху; восточная, по крутьм обрывам и утесам достигает Унцукульских садов. От Унцукуля в гору, нередко по лестницам, иссеченным в скалах, идет на селение Харачи, всходят на возвышенную террасу и через Моксох спускается в Балаканы.

Другой доступ (дальнейший) в Койсубулинское общество идет от Чирката через Ашильтинский мост, разрушенный нами, правым берегом Аварской Койсу на Гимры. В Гимрах дорога разветвляется: одна ветвь,через Койсубулинский хребет, выходит на плоскость, другая следует вверх по течению Койсу, переходит напротив Унцукуля Гимринский мост и [4] левым берегом реки достигает Ирганая и Зырян. Она удобнее первой.

Кратчайшая дорога от Игали через Иштибури к Цатаниху, — та самая, по которой следовал отряд генерал-адъютанта Граббе в 1848 году, — пролегает сначала ущельем и потом взбирается на высокий скалистый хребет, с вершины которого открывается селение, раскинутое в глубокой каменистой пропасти. Дорога эта крайне неудобна; но для неприятеля представляет ту выгоду, что он, скрытно сосредоточив скопище в Игали, может нечаянно броситься на селения Коло, Иштибури и Цатаних и овладеть ими прежде, нежели мы будем в состоянии подать туда какую-нибудь помощь. От Цатаниха открываются пути к Унцукулю и через Моксох в Балаканское ущелье.

Вышеописанные доступы в Койсубу прикрывались с одной стороны Цатанихским укреплением, с другой многолюдными селениями Гимрами и Унцукулем. В случае измены или падения последнего, для неприятеля открывался свободный доступ в Балаканское ущелье.

В Аварскую долину можно было проникнуть тремя путями: 1) от Тлоха на Сиух, 2) от Тлоха через Цельмес и Ахальчи и 3) из Караты через Тала-корийский хребет на Гозолоколо.

На первом пути, неприятелю предстояло подняться в гору по узкой и удобной для защиты тропинке и овладеть многолюдным и крепким по местности Сиухом. Второй путь через Цельмес и Ахальчи, самый удобнейший для вторжения в Аварию, и поэтому на нем было предположено устроить укрепление при Ахальчи. Третий путь, из Караты, исправленный генералом Фезе в 1837 году, все таки оставался крайне затруднительным, а в зимнее время покрывался глубокими снегами и мог служить тогда для прохода только мелких хищнических партий.

Между Игали и Тлохом, от Андийской Койсу, ведут несколько тропинок в Аварскую долину, одинаково неприступных с нашей и неприятельской стороны. Они минуют селения Верхний, Средний и Нижний Харадерики, Ороту, Коло, Мочох, Хараки, Чартули и другие и в зимнее время решительно непроходимы.

Следовательно, главнейшими пунктами, обеспечивающими Аварскую долину с северо-запада, были Цолкита, Сиух и [5] Ахальчи. В случае измены этих селений, самое пребывание наше в Хунзахе было не совсем надежно, так как сообщение с Балаканами подвергалось действию неприятеля с фланга.

С южной и юго-восточной стороны, в Аварскую долину можно проникнуть двумя путями: 1) от Голотля к Хунзаху; здесь встречается весьма неудобный и продолжительнын подъем, и потом перевал в долину Тоботы, непосредственно запираемый Хунзахским укреплением; и 2) от Карадахского моста через Гоцатлинские высоты и Кахское ущелье, удобный и наиболее важный путь с этой стороны. Для защиты его, существовала башня на Гоцатлинских высотах.

Итак Авария могла ожидать нападений с трех сторон: с севера — главных сил Шамиля; с северо-запада от Цельмеса — Хаджи-Мурата, назначенного наибом отложившихся аварских селений; с юга — Кибит-Магомы. В одни сутки они могли сосредоточить там на любом пункте до 8,000; тогда как наши резервы от Темир-Хан-Шуры могли прибыть туда не ранее двух дней. Поэтому, чтоб придать Аварской долине более самостоятельную оборону, на случай неожиданного появления неприятеля, с конца 1841 г. стали постоянно располагать там подвижной резерв. В конце августа 1843 года, он состоял из 7, 8 и 9-ой мушкетерских рот Апшеронского полка, при 2-х горных единорогах. Эти роты не были в совокупности, но размещались в селениях Хунзахе, Ободе и Гозолоколо, по ротно в каждом.

В случае занятия Аварии и Койсубу, неприятелю открывались отовсюду доступы в шамхальство, Мехтулинское ханство и нынешний Даргинский округ, которые на всем протяжении прилегали к их границам. Как удержание Аварии в наших руках совершенно прикрывало эти земли, сделавшиеся таким образом внутренними, так потеря ее делала из последних легкую добычу неприятеля. Вот еще почему мы так дорожили Авариею и все средства свои напрягали к защите ее. Но малочисленность войск северного Дагестана и слабый комплект их не дозволяли исполнить это так, как требовали обстоятельства. В 1843 году командующий войсками в северном и нагорном Дагестане имел в своем распоряжении только 11 батальонов, а именно: пять Апшеронского полка, 1 кабардинского, 3 Тифлисского, 3 Мингрельского полков и Грузинские линейные № № 12, 13 и 14, при 16 легких орудиях, 10 горных [6] единорогах и трех сотнях казаков. Сверх того, для усиления конницы, ему отпускалась постоянно сумма на содержание двух сотен всадников из туземцев и, кроме того, он имел право собирать, по мере надобности, пешую и конную милицию.

Из приложенной в конце главы подробной дислокации войск видно, каким образом были распределены эти силы по укреплениям северного Дагестана; затем общий резерв края состоял из 20 рот, 100 человек сапер, 4 легких орудий и 8 горных единорогов, включая сюда три роты, составляющие подвижной резерв Аварской долины. С этими силами командующий войсками обязан был подавать помощь угрожаемым пунктам от Казиюрта до Гергебиля, от Каспийского моря до Хунзаха. Но и этот резерв не находился в совокупности, а был распределен в различных пунктах по работам, как видно из следующего расписания:

Четыре роты Апшеронского полка, при двух легких и четырех горных единорогах, в Темир-Хан-Шуре, на работах по устройству штаб-квартиры.

Одна рота Апшеронского полка в Агач-кале для заготовления лесных материалов.

Три роты Апшеронского полка и команда сапер (80 человек) на разработке новой дороги между Темир-Хан-Шурою и Бурундук-кале (Военно-Дагестанской).

Один батальон Кабардинского полка у упраздненной крепости Бурной, для ломки находящихся там зданий. Добытые там материалы предназначались для возведения оборонительного магазина на месте лагеря Петра Великого, где ныне кр. Петровская.

Третья карабинерная рота Мингрельского полка, при двух горных единорогах, в Цатанихе, для ускорения работ по перестройке Цатанихского укрепления и для конвоирования транспортов и оказий.

Две роты Апшеронского полка в Харачинском лесу, для заготовления дров войскам, расположенным в аварских укреплениях.

Рота Мингрельского полка в селении Ирганае, для исправления моста на Койсу.

Три роты Ашперонского полка, при двух горных единорогах, в Аварии. [7]

Всего в резерве 2,515 штыков. Так был слаб состав частей войск в Дагестане.

Почти лишнее говорить, до какой степени подобная раздробленность войск противоречила условиям успешной войны. Каким образом мы могли прикрыть и защитить край, когда должны были употребить, по крайней мере, двое суток на сбор разбросанных повсюду рот; неприятель же сосредоточивался внезапно, передвигался с неимоверною быстротою. Эта раздробленность была причиною разного рода недоразумений и даже, как увидим впоследствии, своеволия частных начальников. Занимая так много пунктов, мы не имели возможность сообразоваться с качеством их климата, а это повлекло к сильной болезненности, так сказать, децимировавшей войска; например, в пяти батальонах Апшеронского полка считалось в августе 1843 года всего 2,547 штыков, то есть на половину против комплекта. Раздробленность же была причиною значительных издержек, на которые не хватало сумм, обыкновенно ассигнуемых на северный Дагестан. Последнее заставляло нас налагать на народ тяжкие повинности по перевозке провианта, по доставке дров, по выставке милиции, по устройству путей сообщения, — мера, в высшей степени неполитическая, особенно в крае, где владычество наше было еще не прочно. И до сих пор многие из военных людей полагают, что условия горной войны неминуемо влекут за собою раздробление сил; но это крайне ошибочно, в подтверждение чего мы ссылаемся на действия князя Аргутинского, который был враг всякому раздроблению, и поэтому всегда достигал отличных результатов.

Неустройство управления и проистекающая оттуда неясность отношений покоренных к завоевателям, были также причиною неудач, как в этом, так и в большей части предшествовавших годов.

Лучшим примером, в этом случае, будут Акуша и Цудахар. Имея до 4000 жителей и занимая центральное положение между северным и южным Дагестанами, они оставались чуждыми и тому и другому. Все обеспечение, которое мы имели в верности их, заключалось в том, что общества эти выгоняли зимою свои стада на равнины шамхальства. Но мы не следили за поведением жителей, мы не знали, кто из них сносился с мюридами: мы только могли наказать их за [8] измену но не предупредить ее. Не управляя ими, мы не заставляли их стремиться, совместно с нами, к общей цели — искоренению варварства. Быт их и порядок управления оставался в прежнем виде, как будто бы Русских вовсе не существовало в Дагестане. На бумаге, общества эти входили в состав Дербентского округа, но в сущности оставались по прежнему в управлении своих главных кадиев (в каждом обществе по одному) и не имели никаких сношений с дербентским начальством (Ныне общества эти управляются русским штаб-офицером, который, придерживаясь их обычаев, действует совершенно в духе правительства; от этого общества эти теперь смирны, покорны и как нельзя лучше нам служат.).

Вокруг самого Дербента, где мы старались вводить наши гражданские постановления, было все еще дико, не приготовлено к этим реформам.

Например, жителю Табасарани или Кайтага приходилось иметь дело с чиновником окружного правления, который не понимал его языка и должен был говорить с ним иногда через посредство двух переводчиков: одного, знающего татарский и кайтагский, другого, русский и татарский языки. Первый переводчик, выслушав Кайтагца, переводил его речь на татарский, прикрашивая ее по восточному обыкновению; второй переводил ее с татарского на русский язык; таким же точно порядком Кайтагец принимал решение или заключение нашего судьи. Легко представить, как это было затруднительно для обеих сторон, особенно при соблюдении всех формальностей наших гражданских постановлений. Нередко самый смысл просьбы или решения искажался через невразумительный перевод посредников, и тогда оба, и истец и судья, смотрели друг на друга удивленными глазами. В провинциях, приобретенных от Персии и Турции, введение гражданского порядка было истинным благодеянием и не удивило никого, так как эти области привыкли уже до некоторой степени к административному порядку; но в Дагестане, за исключением Кубинского и небольшой части Дербентского (город Дербент, Улусский магал) уездов, попытка эта была слишком рановременная и несогласная с обстоятельствами. Здесь народ не имел [9] никакого понятия об административных формах: это были просто дикари. Здесь прежде всего надо было ввести повсюду военное управление, как это было введено с 1839 года в Самурском округе и как ныне в Даргинском, которое, будучи более согласно с духом народа, постепенно бы его приучило к переходу в другой порядок, а то, благодаря гражданскому делопроизводству, выходили разные недоразумения. Например, в случае какого-нибудь уголовного дела по нашим законам, но вовсе неуголовного по понятию туземцев, как например убийство человека в кровомщении (канлы), — судьи наши заводили следственное дело по всем утомительным формальностям, требовали свидетелей, сажали в тюрьму обвиненных. Иногда дело, по недостатку законных свидетельств, тянулось по два и по три года, и все это время виновные страдали в душном остроге, сами еще хорошенько не зная, за что их наказывают. Например, какой-нибудь Кайтагец крадет у своего соседа лошадь, дело весьма обыкновенное, его тянут в суд и волочат дело по нескольку месяцев. При этом порядке, разумеется, ни виновные, ни свидетели не обращались к нашему правосудию, а искали удовлетворения в собственных средствах, отчего положение наше в крае было крайне непрочно, за недостатком администрации, а кто не согласится, что правильно приспособленная администрация есть могущественнейшее средство для обладания, — вспомним только, как об ней заботился Шамиль!

Ко всему этому, дагестанское начальство вовсе не вникало в дух народа и делало весьма важные ошибки. Например, в 1842 году, управлять Андалялом был назначен Алипкач-бек, житель шамхальства. Назначение это крайне оскорбило всех влиятельных Андалялцев, которые никак не считали себя ниже Алипкачева, ни по уму, ни по знатности, ни по влиянию, и поэтому приняли назначение это за оскорбительную над ними насмешку. Старшиною чиркеевским был назначен некто Биакай, а Джамал чиркеевский, редкий умница и политик, его дети и родственники, оставались в стороне и, не желая повиноваться Биакаю, вступили из мести в сношения с Шамилем (Вообще, туземцы охотнее повинуются русским офицерам, назначение которых примиряет все партии, нежели своим ханам, которые грабят их по восточному обычаю.). Многие из начальствующих лиц не хотели [10] понимать характера горцев, которые, несмотря на свою бедность, крайне самолюбивы и горды, и держали себя в отношении их надменно. К одному из наших генералов пришли по делам Дидойцы, бедные, оборванные, замасленные. Когда один из них приблизился к нему, нечистота его так поразила утонченный вкус нашего генерала, что он позволил себе грубо оттолкнуть его. Тогда Дидоец, покачав головою с видом глубокого сожаления и нисколько не сконфузившись, сказал: «не много надо иметь ума, чтоб пренебречь бедным человеком».

Недостаток в способных людях между дагестанскими ханами, которые из собственных выгод могли еще поддержать наше влияние в крае, был также ощутителен. В январе 1843 года скончался Ахмет-хан Мехтулинский, человек энергический, способный и влиятельный в крае. После него, правительницею ханства, за малолетством его детей, осталась жена его Нох-бике, женщина умная и деятельная, но все-таки женщина. Ханство осиротело, народ не слушался ее, беки интриговали и всякая связь с Авариею и отчасти с нами прекратилась.

Шамхал тарковский Абу-муселим хан, сын Мехти-шамхала и наследовавший шамхальство по смерти брата своего Сулейман-паши, был человек, глубоко нам преданный, честный и добрый; но, воспитаннный в духе азиатской роскоши, он заботился только о чувственных наслаждениях и не имел никаких военных способностей.

Магомет-кадий Акушинский и Аслан-кадий Цудахарский были способные и влиятельные люди, умели снискать уважение народа, но требовали для присмотра за собою и, в крайних обстоятельствах, для поддержки — твердой руки, а ее не было. Правитель Казикумухского ханства, Абдурахман-бек пользовался довольно посредственною репутациею, не отличался никакими способностями, был большой фанфарон и притом не трезвого поведения; но он был по крайней мере нам предан и усерден к общей пользе. Родной брат его, Агалар-бек (ныне свиты Его Величества генерал-майор), — человек редких способностей и отличный воин, — был тогда еще очень молод. Правитель Кюринского ханства, Юсуф-бек (двоюродный брат Абдурахмана, ныне свиты Его Величества генерал-майор), один только резко выдавался из среды прочих [11] туземных правителей, по своим дарованиям и твердому характеру. Вообще же надо сказать, что в южном Дагестане все-таки было больше порядка и спокойствия, благодаря твердости и опытности тамошнего командующего войсками, генерал-майора князя Аргутинского-Долгорукого.

Командующий войсками в северном и нагорном Дагестане, генерал-майор Клюки-фон-Клугенау обладал только отвагою солдата: в июле 1840 года под Ишкартами он был окружен десятитысячным скопищем Шамиля, имея всего шесть рот, и во все продолжение дела не выпускал сигары изо рта. Клугенау — родом Швейцарец, высокого роста, плотный, с резкими манерами, вспыльчивый до безрассудства, но добрый, честный и великодушный. Он хорошо понимал образ ведения войны, имел большую опытность, мог сделать хорошую экспедицию, но вовсе не был способен руководить делом в столь затруднительных обстоятельствах, каковы были в 1843 году. События конца 1841 года достаточно это показали.

Из ближайших помощников командующего войсками преимущественно обращали на себя внимание правитель Аварии майор князь Орбелиани, бывший пристав Койсубулинского общества подполковник Евдокимов и генерального штаба подполковник Пассек. Лица эти, занимая второстепенные места управления, тем не менее, по своим талантам, имели могущественное влияние на ход дел в крае и поэтому считаем долгом сказать о них, насколько то позволит скромность.

По смерти Ахмет-хана, правителем Аварии был назначен князь Григорий Дмитриевич Орбелиани, ныне генерал-лейтенант, генерал-адъютант и управляющий гражданскою частью на Кавказе (Князь Григорий Дмитриевич с 1854 года командовал войсками в Прикаспийском крае; в январе 1868 года он получил теперешнее свое назначение.). Аварцы сначала приняли его не совсем благосклонно, потому что князь был Грузин. Громив Грузию в течение нескольких веков и считая ее почти в зависимости от себя, Аварцам казалось унизительным повиноваться Грузину; но ласковое обращение князя, умение говорить с народом и знание туземных обычаев, вскоре привлекли к нему всех. Мы не решаемся высказать здесь своих мнений о [12] привлекательном характере, об утонченном образовании и воинских дарованиях князя Григория Дмитриевича, предоставляя об этом судить всем знающим князя лично, или свидетелям его заслуг на поприще войны и умиротворения Высочайше вверенного ему края.

Николай Иванович Евдокимов (ныне генерал-лейтенант и командующий войсками левого крыла Кавказской линии) и до сих пор известен в Дагестане под почетным названием уч-гёза (трехглазого), данного ему горцами по случаю опасной раны, полученной в лицо, немного ниже левого глаза, раны, оставившей навсегда глубокую, круглую впадину. Во время описываемых действий, Николай Иванович сначала состоял по особым поручениям при генерале Клугенау, а потом командовал войсками на Сулакской линии. Распорядительность его и военные способности лучше всего обнаружатся при самом рассказе событий.

Имя Пассека известно всей России. Соединяя с высшим военным образованием могучую энергию и необыкновенную смелость, он в короткое время своего пребывания в Дагестане заставил неприятеля уважать себя. Одно имя его заменяло целые батальоны, а отвага вошла в пословицу. Но к сожалению, характер его, строптивый, упрямый, не допускающий ни малейших возражений, вредил общему успеху и доставлял ему множество врагов. За кампанию 1843 года Государь Император щедро наградил его: он получил чины полковника и генерал-майора и орден св. Георгия 4-й степени; в 1841 году он был назначен командиром Апшеронского полка и получил орден св. Владимира 3-й степени, за поражение акушинских скопищ под Кака-Шурою. Он умер со славою в 1845 г. во время Даргинской экспедиции. Приговоры о Пассеке совершенно противоположны. Одни благословляют судьбу, похитившую его так рано с военного поприща, ссылаясь, и весьма справедливо, на его отчаянную заносчивость в деле, могшую когда-нибудь погубить, вместе с ним, и вверенные ему войска. Другие, напротив, утверждают, что такие люди, как Пассек, необходимы в кавказской войне, требующей иногда таких действий, которые, по-видимому, прямо противоречат здравому рассчету и основываются единственно на инстинкте. И те и другие справедливы. Характер Пассека являл собою любопытный феномен в нравственном мире; он [13] принадлежал к числу тех немногих людей, которых надо было любить, уважать, сожалеть и постоянно избегать.

В таких то обстоятельствах наступил 1843 год, или лучше сказать его критическая минута, сентябрь месяц. До этого времени в Дагестане все было спокойно и только мелкие неприятельские партии (Партия, слово техническое на Кавказе, означает небольшой отряд преимущественно конных горцев, имеющих какую-нибудь второстепенную цель: набег, грабежи, увод скота и проч.), по временам, тревожили наши пределы. То было затишье перед бурею, грозное, удушливое, обещающее великие потрясения.

Избранный нами порядок повествования, основанный на самом ходе событий, заставляет до времени умалчивать об южном Дагестане; иначе трудно будет представить с надлежащею ясностью кампанию 184З года, и без того дробившуюся на множество мелких эпизодов.

_____________

В августе обыкновенно оканчиваются полевые работы и горцы, снабдив свои семейства всем необходимым на зиму, делаются свободными. Это время и было избрано Шамилем для открытия военных действий, как самое удобное в отношении продовольствия и необременительное для жителей.

В конце августа, после обычных молитв за успех предприятия, Шамиль выехал из Дарго в Дылым, селение Салатавского общества, лежащее верстах в 16 от кр. Внезапной, в лесистых предгориях Черного хребта. Сюда же, по его приказанию, стягивались пешие и конные Чеченцы, Ичкеринцы, Ауховцы и Салатавцы. В то же время, внутри Дагестана, сосредоточивался неприятель на трех пунктах: в Гумбете у Чирката, в Карате и в Тилитлях. Общая числительность всех скопищ простиралась свыше 10 тысяч пеших и конных.

Желая сохранить в глубокой тайне настоящую цель сборов, Шамиль распускал слухи, что дылымовские скопища предназначались для действий против Кумыкской плоскости, а главное, против Кизляра, уже не раз испытавшего подобные набеги. Сборы же Дагестана предназначались отчасти против шамхальства (гумбетовские) и Казикумуха (тилитлинские), а [14] отчасти против Аварии (Хаджи-Мурат в Карате). Всем было известно, с какою быстротою неприятель переносился с одного пункта на другой, поэтому ждали его везде, но никому, кроме некоторых приближенных Шамиля, не были известны настоящие его намерения. Прибытие же Шамил в Дылым заставило предполагать, что он действительно намерен двинуться на Кумыкскую плоскость.

Настоящий же план Шамиля заключался в нечаянном нападении на Унцукуль, который он собирался наказать за выдачу в прошлом году 80 его мюридов и вообще за преданность нам. В случае удачи, он предполагал действовать против аварских укреплений и тем принудить нас к очищению Аварии — цель постоянных домогательств его предшественников Кази-муллы и Гамзат-бека.

Два наиба были избраны Шамилем в главные сподвижники.

Из них Хаджи-Мурат, некогда нам преданный, но озлобленный мстительностью Ахмет-хана Мехтулинского, передался Шамилю и приобрел под его знаменами громкую известность. С ранних лет, Хаджи-Мурат был выдвинут на политическое поприще, по поводу волнений в Дагестане. В 1830 году, он, вместе с другими Аварцами, участвовал в славном отражении Кази-Муллы от Хунзаха. Затем обстоятельства переменились: место Кази-муллы занял Гамзат-бек и ряд успехов увенчал предприятия последнего. Хаджи-Мурат, волею неволею, сделался свидетелем истребления законных своих владетелей и подчинился на время силе обстоятельств. Но с этой минуты, в энергической душе его возникло чувство независимости и вскоре, вместе с братом своим Османом, он сделался деятельным участником заговора, последствием которого было умерщвление дерзкого самозванца. За это Хаджи-Мурат получил чин прапорщика милиции и был назначен временно управлять Авариею до приезда Магомет-мирзы-хана, которого, как нам известно, сменил Ахмет-хан Мехтулинский.

Неизвестно, что было причиною его неудовольствия с Ахмет-ханом, вероятно Хаджи-Мурат интриговал против него, когда последний добивался звания правителя Аварии; известно только, что Ахмет-хан его возненавидел и всевозможные притеснения посыпались на Хаджи-Мурата. Последний неоднократно [15] искал заступничества у генерала Клугенау, но, будучи и перед ним оклеветан, не получил никакого удовлетворения и из мести вступил в сношения с Шамилем. Сношения эти были своевременно открыты и Хаджи-Мурата, как виновного в уголовном преступлении, предписано было препроводить в Темир-Хан-Шуру для окончательного суда. Зная, что его ожидало, Хаджи-Мурат решился бежать во что бы то ни стало. 10 ноября 1840 года конвой, состоявший из роты Апшеронского полка, вместе с арестантом, выступил из Хунзахской цитадели по дороге в Темир-Хан-Шуру. Были большие снега, совершенно завалившие главную дорогу на Арактау, и конвойный офицер избрал для следования окольный путь на деревню Буцру, оказавшийся удобнее первого. За Буцрою, где начинался подъем на Арактау, нельзя было следовать иначе, как по одному человеку, и конвой вытянулся в линию, имея посреди себя арестанта, прикрученного веревками к двум солдатам, шедшим спереди и сзади его. Достигнув места, где тропинка пролегала над почти отвесною кручею, Хаджи-Мурат вдруг со всего размаха бросился вниз и увлек с собою обоих державших его солдат. При сильном и неожиданном движении вниз, солдаты, чтобы спасти себя, выпускают из рук веревки, а Хаджи-Мурат один скатывается на дно бездны. Глубокие снега и метель не позволяют разыскивать бежавшего арестанта.

Полуживой, с переломленною ногою, он едва мог дотащиться до первого попавшегося ему хутора, где был на время укрыт и получил необходимую помощь. Отсюда он бежал в Цельмес, где у него было много приверженцев и взбунтовал против нас жителей этого селения. Бунт этот проник и в другие деревни, так что в начале 1841 года на северо-западе Аварии обнаружились значительные беспокойства, заставившие нас снарядить особую экспедицию против Хаджи-Мурата под начальством генерала Бакунина. Но экспедиция эта кончилась весьма неудачно: Бакунин был смертельно ранен, а отряд его едва успел спастись. Ободренный успехом, Хаджи-Мурат снова собрал скопище и в продолжение пяти дней опустошал нижние аварские селения, чем принудил многие из них отложиться. Эти услуги сблизили его с Шамилем, который, видя способности Хаджи-Мурата и его влияние на Аварцев, назначил его наибом Аварии, в качестве [16] которого Хаджи-Мурат и является при начале кампании 1843 года.

Хаджи-Мурат не обладал, подобно Шамилю, способностью руководить предприятиями, имеющими важную военную цель; но зато никто не превосходил его отважностью и предприимчивостью в набегах. То был искусный партизан, налёт в роде некогда знаменитых панов Лисовского и Сапеги. Для него ничего не значило с 400, 500 конных появиться в тылу войск, далеко в глубине занятого нами края; перейти сегодня 70, завтра 100 верст, отвлечь фальшивой тревогой войска совершенно в другую сторону и, пользуясь всеобщей суматохой, ускользнуть безнаказанно, — эти партизанские качества доставили впоследствии Хаджи-Мурату громкую известность в горах, какой не достигал ни один из наибов и которая, по временам, даже пугала Шамиля, при всем необыкновенном искусстве его держать народ в руках.

Не столь романическая, но тем не менее замечательна личность другого сподвижника Шамиля, — Кибит-Магомы Тилитлинского. Во время всеобщих волнений в Дагестане, он был одним из деятельных проповедников шарриата и, чтоб не иметь соперников, самым коварным образом истребил до 40 человек своих родственников, имевших большой голос и влияние на народ. Таким образом, в 1840 году, когда вспыхнуло всеобщее восстание в Дагестане, Кибит-Магома был единственный человек в обществах на юг от Аварской Койсу, около которого оно могло группироваться. Мрачный изувер, плохой и нерешительный воин, он не имел никаких прав на роль самостоятельного начальника, если бы Шамиль не боялся его коварства и не дорожил им, как человеком, глубоко уважаемым в народе за его мнимую святость.

____________

27 августа дылымовские скопища, под личным предводительством Шамиля, потянулись через Мичик-кал в Гумбет и оттуда внезапно появились перед Унцукулем, сделав переход в 70 верст менее, чем в сутки. В тот же день, туда прибыл Хаджи-Мурат из Аварии и Кибит-Магома от Тилитлей, так что неприятельское скопище, сосредоточенное под [17] Унцукулем, простиралось, как мы сказали, до 10,000 пеших и конных.

При появлении неприятеля, Унцукульцы, ободряемые своим кадием Кибит-Хаджио, вышли навстречу Шамилю, но подавленные превосходными силами, были отброшены с уроном. Шамиль занял Бетлинскую гору и обложил селение.

Как ни быстро было движение неприятеля, как ни глубоко хранил он в тайне свои намерения, все-таки попытка его наказать Унцукуль осталась бы без особых последствий, если бы не одно совершенно неожиданное обстоятельство. Унцукульский кадий Кибит-Хаджио постоянно доставлял нам самые верные сведения о всех предположениях Шамиля, получаемые им от своего друга игалинского кадия, пользовавшегося большим доверием Шамиля. И на этот раз игалинский кадий, еще за два дня до прибытия скопищ к Унцукулю, послал к Кибит-Хаджио одного жителя селения Бетли с положительным уведомлением о намерении Шамиля двинуться к Унцукулю. Но посланный, проходя ночью Бетлинскую гору, попался в руки к нескольким мюридам и навлекши на себя подозрение неловкими ответами, был задержан и обыскан. Найденное при нем письмо было доставлено к Шамилю, который тотчас же приказал казнить игалинского кадия и его несчастного лазутчика. Если бы Кибит-Хаджио узнал заблаговременно о намерениях Шамиля, то не только усилили бы гарнизон Унцукуля, но и отряд мог собраться двумя днями раньше.

Генерал-майор Клюки-Фон-Клугенау получил известие об обложении Унцукуля в ночь на 28 августа и тотчас же сделал распоряжение о сосредоточении к Цатаниху всех резервов, находящихся на работах в шамхальстве, Койсубу и Аварии. Цель движения к Цатаниху была следующая: в случае поражения неприятеля с этой стороны (через Бетлинскую гору), не только освобождался Унцукуль, но отрезывался и самый путь отступления шамилевых скопищ. Однако, при всей поспешности, с какою были направлены войска к Цатаниху, отряд не мог там окончательно сосредоточиться ранее 30 августа.

Итак, весь успех действий зависел от того, устоит ли Унцукуль в течение этого времени.

Селение это, включавшее свыше 800 дворов, состояло из двух частей — верхнего и нижнего. Из нижней части, [18] окруженной садами, узенькая тропинка, извилинами, поднималась в верхнее селение, расположенное, как и все дагестанские аулы, амфитеатром. Нижнюю часть можно еще было занять без особых потерь, но доступ к верхней был труден и при энергической обороне почти невозможен без пособия артиллерии.

Унцукульский форт, расположенный на отдельной высоте, в связи с верхним селением, был вооружен тремя орудиями: ¹/₄ пудовым единорогом, 6-ти фунтовою пушкою и 6-ти фунтовою мортиркою. Гарнизон его, под начальством поручика Аносова, состоял из 7-й егерской роты Апшеронского полка в числе 140 штыков; небольшая часть роты была поставлена в отдельную башню, прикрывавшую родник, снабжавший гарнизон водою.

С своей стороны, как и понятно, Шамиль торопился овладеть селением до прихода русских войск. Еще в вечеру 27 августа он открыл переговоры с жителями, увещевая их тотчас же сдаться и грозя в случае сопротивления беспощадным истреблением. Унцукульцы разделились на две партии: одна из них, более малодушная и напуганная посланными от Шамиля мюридами, явно клонилась на его сторону; другая же, поддерживаемая Кибит-Хаджио, отвергла его предложения и решилась не сдаваться. Зная это раздвоение умов и желая им воспользоваться, Шамиль приказал готовиться к общему приступу. 28 августа мюриды, в больших массах, атаковали Унцукуль со стороны садов, легко успели опрокинуть нерешительно дравшихся жителей и на плечах их ворвались в нижнюю часть селения. Как не важен был этот первоначальный успех, все еще Шамилю предстояли огромные трудности: оставшаяся нам верною часть жителей, вместе с семействами и имуществом, перебралась в верхний Унцукуль, под прикрытие форта, и решилась драться на смерть. Нет сомнения, что Шамиль, после тщательных попыток овладеть крепким селением, был бы принужден бежать со стыдом, если бы не помогло ему неблагоразумие одного из наших штаб-офицеров.

Командир 3-го батальона Мингрельского полка, подполковник Веселицкий, которому поручено было начальство над Цатанихским гарнизоном, узнав в Гимрах (где он был по служебной надобности) о появлении неприятеля под Унцукулем, тотчас же поспешил к своему посту, послав наперед [19] отношение к майору Косовичу, стоявшему с двумя ротами на работах у Ирганаевского моста. В отношении своем он предлагал Косовичу немедленно направить в Моксох 8-ю Мингрельскую роту, а Апшеронскую перевести в Зыряны, для усиления гарнизона и обеспечения переправы.

Прибыв в Моксох, Веселицкий застал там Тифлисского полка майора Грабовского, с 3-й карабинерной ротою Мингрельского полка и 4-й ротой линейного № 13 батальона, при двух горных единорогах. Майор Грабовский, за неделю назад, был послан командующим войсками в северном и нагорном Дагестане для осмотра работ, производящихся по укреплениям Койсубулинского общества и Аварии. В Цатанихе Грабовский узнал о нападении неприятеля на Унцукуль и не облеченный никакою властию, самовольно взял оттуда две роты и следовал с ними на выручку через Моксох, где и встретился с Веселицким.

Из Моксоха подполковник Веселицкий послал донесение генералу Клугенау об обложении Унцукуля и о своих распоряжениях. При чем в конце бумаги Веселицкий прибавил, что если он к рассвету 29 числа не получит от генерала Клугенау наставления, то сделает то, что Бог и совесть ему повелевают.

Однако, желание играть роль самостоятельного начальника увлекло несчастного Веселицкого и он, не дожидаясь ответа из Темир-Хан-Шуры и вопреки своего донесения, 28-го августа, выступил к селению Харачи, с ротами, приведенными Грабовским. В Харачах он надеялся подкрепить себя 3-й и 4-й гренадерскими ротами Апшеронского полка, находившиеся там на рубке леса под командою капитана Шульца.

Между тем, командир 3 гренадерской роты Апшеронского полка капитан Шульц, услышав 27-го августа, часу в пятом пополудни, сильную ружейную пальбу под Унцукулем, и заключив из этого о появлении там неприятеля, собрал поспешно свои роты и двинулся туда. Но едва он вышел из леса, как перед ним открылись многочисленные скопища Шамиля, густыми массами спускавшиеся со всех сторон к селению. Делать было нечего, и капитан Щульц вернулся в Харачи, послав обо всем виденном донесение к генералу Клугенау. Весь день 28 августа Шульц оставался в Харачах, не получая ни откуда уведомления; как вдруг, часу в [20] четвертом вечера, прибывает к нему подполковник Веселицкий с двумя ротами и двумя орудиями. Немедля ни минyты, Веселицкий именем генерала Клугенау приказывает ротам капитана Шульца присоединиться к себе и, образовав таким образом сводный батальон из 4 рот, двинулся далее. Уже смерклось, а дорога становилась хуже и хуже; в одном месте огромные камни совершенно преградили путь и надо было на руках тащить орудия. Веселицкий решился переночевать на выдававшейся посреди скал довольно просторной площадке. Расположив на ней свой батальон, он приказал сделать несколько орудийных выстрелов, чтобы известить унцукульский гарнизон о близкой помощи. Внизу, под ногами отряда, царствовала глубокая тишина и только скаты Бетлинской горы и унцукульские сады, горевшие тысячами огней, доказывали о присутствии многочисленного неприятеля, а у Веселицкого всего было с небольшим 350 штыков.

Между тем, неприятель, убедившись по выстрелам Веселицкого, что к Унцукулю идет какое-то подкрепление, озаботился в эту же ночь преградить ему дальнейшую дорогу и с этой целью силой занял унцукульские сады и глубокую балку, которую, при движении от Харачей нельзя было миновать. Утром 29-го августа, Веселицкий открыл расположение неприятеля и все трудности, которые ему предстояло преодолеть; но он был так малодушен, что и тут не хотел отступить. Устроив отряд к бою и имея в голове одно орудие, он двинулся вперед, чтобы овладеть садами. В некотором расстоянии от них, его встретили большие массы неприятеля, которые, окружив отряд со всех сторон, открыли по нему убийственный огонь. Веселицкий приказал выдвинуть оба единорога на позицию и сделал несколько выстрелов картечью; неприятель как будто скрылся; но пули, во множестве летавшие из-за деревьев, доказывали его присутствие. Мы уже имели до 40 человек убитыми и ранеными.

Тогда у Веселицкого родилась мысль отступить, но к сожалению это было поздно, потому что в тылу его находилось до тысячи пеших горцев, которые, засев в несколько ярусов на подъеме в Харачи, делали возвращение отряда невозможным. Оставалось во что бы то ни стало достигнуть Унцукуля, и Веселицкий, взяв единороги на передки, ринулся вперед ускоренным шагом, чтобы по возможности скорее [21] миновать сферу выстрелов. Спустившись в балку (в версте от селения), он был вдруг атакован засевшими там мюридами, бросавшимися со всех сторон в шашки. Две апшеронские роты, державшие боковые цепи, были в одно мгновение сбиты; сам Веселицкий и несколько других офицеров пали; сделалась всеобщая суматоха. Напрасно капитан Шульц пытался восстановить порядок в расстроенных частях и проложить себе путь к отступлению; он был убит, офицеры его роты также; солдаты, потеряв всех начальников, были легко сброшены в Койсу и истреблены поодиночке. Командир взвода единорогов, артиллерии прапорщик Потемкин, когда вся прислуга его была перебита, сам сделал последний картечный выстрел, лег на орудие и был тут же изрублен мюридами. В этой отчаяннюй свалке пали: два штаб-офицера — Веселицкий и Грабовский — главные виновники несчастия, 10 обер-офицеров и 350 нижних чинов; из батальона спаслось только несколько человек вплавь через Аварскую Койсу. Оба орудия, вместе с зарядными ящиками, достались неприятелю.

Так трагически кончилась неблагоразумная и опрометчивая попытка подполковника Веселицкого. Что он мог сделать с четырьмя ротами, численность которых, как мы видели, едва превышала 350 человек, против неприятеля многочисленного и занимавшего выгодную местность? А между тем она отняла 4 роты из резерва, в составе которого они что-нибудь да значили. Гибель его была главнейшею причиною всех последующих неудач. Она поколебала мужество Унцукульцев, на глазах которых совершилось истребление батальона Веселицкого, восстановила нравственные силы неприятеля, доставив ему два орудия, дала полную возможность восторжествовать над Унцукулем.

Почти единовременно с движением подполковника Веселицкого, к атакованному селению подходила помощь с другой стороны. Араканский кадий, подпоручик Гассан-Хаджио, родной брат Кибит-Хаджио, по первому известию о появлении неприятеля под Унцукулем, двинулся туда, 28-го августа, с 160 Араканцами. Но не доходя моста Шейтан-кёрпи (Чортов мост), Гассан-Хаджио наткнулся на превосходного неприятеля и засел в наскоро устроенных завалах. Здесь он держался более трех часов и имел уже на половину убитыми и раненьми, как мюриды, потеряв надежду одолеть горсть [22] храбрых, обратились к Унцукулю, а Гассан-Хаджио отступил, не оставя в руках неприятеля ни одного пленного.

Гассан-Хаджио был предан нам не столько вследствие рассчетов, сколько из убеждения в нашем превосходстве. Он часто говорил: «Русские — умный народ и у них многому можно поучиться». К сожалению, такие люди, как братья Хаджио, были весьма редки.

В тот же день, то есть 28-го августа, гимринский воинский начальник двинулся к Унцукулю с 50 солдатами и гимринскою милициею; но найдя там превосходного в силах неприятеля, отступил обратно в селение, уничтожив за собою деревянный мост на Койсу.

Как только в Унцукуле получилось известие об истреблении батальона Веселицкого, жители окончательно упали духом и толпами переходили к Шамилю. 29-го числа в полдень, к скопищу его прибыло легкое орудие, которое он вытребовал из Дарго для действий против форта. Тогда устроив батарею из трех орудий (два отбитые у Веселицкого), Шамиль сосредоточил огонь ее против башни, прикрывающей родник. К вечеру, башня, сложенная на сухо из камней, была разрушена и гарнизон ее, состоящий из 25 человек, сдался военнопленным. Унцукульский форт остался без воды.

Овладев башнею, Шамиль направил огонь батареи против западного фаса форта и успел, в ночь на 30-е число, разрушить часть стены и подбить одно орудие, действовавшее с барбета. Но храбрый гарнизон, одушевляемый воинским начальником, поручиком Аносовым, тотчас же завалил брешь навозом, каменьями и мешками с землею.

По утру 30-го числа, Шамиль отдал приказание готовиться к приступу. Скопище его построилось в две густые колонны; одна из них предназначалась для действия против форта, другая против верхнего Унцукуля. Передние ряды каждой колонны были составлены из муртизагатов, как наиболее привычных к дисциплине, и Шамиль отдал строжайший приказ, что в случае трусости муртизагата, каждый имеет право убить труса как собаку.

В 6 часов мюриды, пропев торжественный и монотонный гимн «Ла-илла-иль-Алла», с ужасными криками, заглушавшими барабанный бой (Шамиль в свои скопища ввел барабаны, доставшиеся ему от нас.), бросились на приступ. [23]

Первая колонна, устремившаяся против форта, успела добраться до полуразрушенной накануне батареи и поставила там свои значки; но резерв укрепления, состоящий не более как из 30 человек, бросился в штыки, опрокинул неприятеля и захватил его значки. Тогда мюриды еще поспешнее обратились назад, преследуемые картечью и ружейным огнем гарнизона.

В свою очередь, Кибит-Хаджио, заседая в саклях, обнесенных завалами, с 500 наиболее ему преданных и обрекших себя на смерть, готовился к отчаянной защите. Но нападение на него не состоялось: посланная против Унцукуля колонна несколько замедлила движением и увидя бегущих от форта своих товарищей, не пошла на приступ, а рассеялась и завязала перестрелку с жителями.

Артиллерийский и ружейный огонь закипел с прежнею силою на всем протяжении осажденной линии.

Шамиль, огорченный утреннею неудачею и получая постоянно известия о движении наших войск, выехал к своим толпам, ободрял их и снова приказал готовиться к штурму.

На этот раз, все свои усилия он сосредоточил против форта, имея в виду действовать против селения особым образом.

В полдень, мюриды вторично бросились на приступ и снова были отброшены назад. Казалось, унцукульский гарнизон удесятерился, так было велико его мужество, несмотря на то, что он в продолжение трех суток не смыкал глаз, уже 24 часа не имел воды и потерял более половины людей убитыми и ранеными.

С этой минуты и до самых сумерек, приступ следовал за приступом, и по отбитии их снова загоралась сильная и частая перестрелка и открывался огонь с батарей. Более 1,000 человек самых храбрейших муртизагатов легло под стенами Унцукуля. с нашей стороны — укрепление было почти разрушено, из гарнизона оставалось едва 60 человек и те в крайнем изнурении; заряды и патроны были израсходованы.

В этот день генерал Клугенау был у Цатаниха и поджидал 1 батальона Кабардинского полка.

К вечеру 30-го августа Шамиль отдал приказ освободить от блокады ту сторону селения, которая была обращена к Аварской Койсу, в том предположении, что наиболее [24] малодушная часть из его защитников воспользуется этим случаем для побега. Соображение это вполне удалось и Кибит-Хаджио лишился до 150 человек, которые перебежали в шамхальские владения. Поставленный таким образом в критическое положение, зная о несчастном состоянии Унцукульского форта, не видя ни откуда помощи, Кибит-Хаджио решился сдаться Шамилю, тем более, что последний дал клятву не посягать на его жизнь, на его родственников и вообще преданных ему людей. В полночь мюриды заняли весь Унцукуль.

Тогда Шамиль обратился к своим воинам и сказал им, указывая на форт: «Посмотрите, там Русских не было 50 человек, а вас здесь несколько тысяч, и вы не можете одолеть их; да будет вам вечный позор!» Пристыженные мюриды снова бросились на приступ. Два раза поручик Аносов выбрасывал их штыками из укрепления; наконец крайнее ослабление гарнизона от потерь и усталости, растрата всех зарядов и патронов, заставили его, с честью отражавшего Шамиля в течение 4-х дней, положить оружие на рассвете 31 августа. Неприятель взял в плен 2 обер-офицеров, 58 нижних чинов; ему досталось в добычу: ¹/₄ пудовый единорог, 6 фунтовая пушка и 6 фунтовая мортирка (К сожалению, все подробности осады Унцукульского форта, как и вообще всех укреплений в Аварии, утрачены навсегда. В Бозе почивший Государь Император Николай Павлович пожелал иметь более подробные сведения о подвиге прапорщика Потемкина и Его Величеству ничего не могли ответить по недостатку данных. Вышеприведенные сведения мы заимствовали из опросов выбежавших из плена солдат; но опросы эти, как деланные людьми не знающими, заключаются только в пределах формы и не имеют никакого внутреннего интереса. Например, там подробно описывается какого опрашиваемый вероисповедания, сколько лет ему от роду, бывал ли у Святого Причастия и прочее, и ничего почти не говорится о ходе осады и обороны, которых опрашиваемый был свидетелем и о которых мог бы сообщить интересные подробности, если бы только вопросы предлагались ему с толком и знанием дела.).

Шамиль приказал разрушить Унцукуль до основания, а многих из жителей казнить.

Итак, в течение 4-х дней, Шамиль передвинулся от границ Кумыкской плоскости в Койсубу, истребил пять рот, захватил пять орудий, разрушил укрепление и овладел сильным по местности и многолюдным селением. Такие успехи и в столь короткое время не могли остаться без последствий и [25] напитанные фанатизмом мусульмане, прекрасно понимавшие всю трудность предприятия, приписывали успех его особенной к ним благости Всевышнего и с полным сознанием в святости своего дела, с гордостью в сердце, с высокою нравственною силою, готовились к новым подвигам.

Теперь обратимся к распоряжениям генерал-майора Клюки-фон-Клугенау.

Мы уже сказали, что, по первому известию о появлении Шамиля под Унцукулем, он направил все резервы из шамхальства и других мест в Аварию.

28-го августа, поутру, тронулись в горы все войска, занимавшиеся в различных местах работами; а с рассветом 29-го, генерал-майор Клюки-фон-Клугенау сам последовал за ними с конными Шамхальцами, в числе 300 человек. Направленные им части к Цатаниху могли составить отряд, если присоединить к нему и аварский резерв, из 18 рот, 100 человек сапер, 2-х легких орудий и 8 горных единорогов, а именно:

Апшеронского полка. Сводный гренадерский батальон, составленный из 1, 2 и 5-й гренадерских и 3-й мушкетерской рот.

6-я мушкетерская рота, находившаяся у Ирганаевского моста.

3 и 4-я гренадерские, занимавшиеся рубкою дров в харачинском лесу и истребленные 29-го августа под Унцукулем.

7, 8 и 9-я мушкетерские роты, составлявшия резерв Аварской долины.

11 и 12-я мушкатерские роты, находившиеся на разработке военно-аварской дороги; а 15-я мушкетерская была оставлена там для прикрытия рабочих инструментов и сбережения материалов.

Две роты Мингрельского полка; из них 8-я егерская была у Ирганаевского моста, а 3-я карабинерная — в Цатанихе, откуда была выведена Грабовским и истреблена в деле под Унцукулем 29-го августа.

1-й батальон Кабардинского полка, занимавшийся ломкою зданий в крепости Бурной.

Артиллерия. Два легких орудия из дивизиона батарейной № 2 батареи, расположенного в Темир-Хан-Шуре, и 8 горных единорогов резервной № 2 батареи, из коих четыре находились в Темир-Хан-Шуре, два в Цатанихе и два в Аварии. [26]

28-го августа был отправлен из Темир-Хан-Шуры Апшеронского полка подполковник Евдокимов, с приказанием сосредоточить в Цатанихе войска, находившиеся на работах в Койсубулинском владении, и сменить в Харачах 3 и 4-ю гренадерские роты Апшеронского полка, ротами, бывшими у Ирганаевского моста. Подполковник Евдокимов прибыл в Харачи утром 29-го августа и не застал уже там подполковника Веселицкого, а был свидетелем окончательного истребления его батальона. Поставив в Харачах приведенные им туда 6-ю роту Апшеронского и 8-ю Мингрельского полков, а также милиционеров, для занятия этого важного пункта, через который пролегал кратчайший доступ в Балаканское ущелье, — подполковник Евдокимов сдал начальство над ними командиру 4-го батальона Апшеронского полка майору Косовичу, а сам отправился с донесением к генералу Клугенау.

Между тем генерал Клугенау прибыл в Балаканы и с ужасом выслушал рассказ харачинского жителя об истреблении отряда подполковника Веселицкого. Харачинец смотрел на бой под Унцукулем с горы и поэтому не мог передать всех подробностей дела. Вслед за сим приехал подполковник Евдокимов и подтвердил событие, печального окончания которого он был свидетелем. К вечеру, в Балаканы прибыл солдат из отряда Веселицкого, которому удалось спастись, бросившись вплавь через Койсу; он сообщил, что спаслись от гибели два или три человека, что орудия взяты Шамилем и что в бою пали все до единого офицеры и рядовые.

Тогда генерал Клугенау распорядился о направлении с урочища Гаркаса 4-й линейной роты № 14 батальона в Зыряны, где из всего гарнизона оставалось только 29 человек здоровыми.

Командиру 1-го батальона Кабардинского полка подполковнику Гротенфельду приказано было оставить одну роту из батальона в Ирганае, как для побуждения жителей к защите против неприятеля, так и для обеспечения устроенной там паромной переправы. Без этой предосторожности, скопища Шамиля могли овладеть Ирганаевским ущельем и прервать наши сообщения с плоскостью. Остальным трем ротам этого батальона, выступившим из Бурной и поэтому бывшим позади прочих войск, приказано было ускорить марш к Цатаниху. Под [27] прикрытием их следовал из Темир-Хан-Шуры транспорт с боевыми зарядами и патронами (Подполковник Гротенфельд вез с собою 1,000 зарядов и 100,000 патронов.).

Майору Косовичу приказано было укрепиться в Харачах и не оставлять этот пункт ни в каком случае. Селение это можно было долго удерживать; со стороны Унцукуля оно защищалось обрывом и проникнуть в него не иначе можно было, как по лестнице, иссеченной в камнях.

К командующему войсками в южном Дагестане генерал-майору князю Аргутинскому-Долгорукому был отправлен нарочный, с просьбою прислать в Аварию, через Гергебиль и Гоцатль, два батальона. Генерал Клугенау просил их в том предположении, что как тилитлинские скопища Кибит-Магомы находились под Унцукулем, то южному Дагестану ничто не угрожало в отсутствии их, а для сохранения в нем спокойствия достаточно было оставшихся там, за отделом в Аварию, трех батальонов. Впоследствии мы изложим причины, почему требование это нельзя было исполнить.

Чтоб обеспечить защиту Темир-Хан-Шуры, собраны были все находящиеся там команды Апшеронского полка и других частей, женатые солдаты, мастеровые, и в случае нужды предписано было воинскому начальнику укрепления вооружить даже выздоравливающих нижних чинов и всех без изъятия жителей, способных носить оружие. Рота же, находившаяся в Агач-кале, до времени была оставлена на прежнем месте и ее предполагалось, смотря по обстоятельствам, притянуть к Шуре или в Аварию.

Шамхалу Тарковскому и правительнице Мехтулинского ханства предписывалось собрать сколь возможно более милиции.

30-го августа в Цатанихе, под начальством генерал-майора Клюки-фон-Клугенау, сосредоточились следующие части:

Сводный Апшеронский батальон под начальством майора Зайцева . . . 564 штыка.

Прибывшие из Аварии три роты, под начальством майора Познанского . . . 305 — [28]

11 и 12-я мушкетерские роты Апшеронского полка, взятые с работ . . . 169 штык.

Команда сапер . . . 78 —

__________________________________________________________________________

Итого . . . 1,116 штык.

Артиллерия:

Легких орудий . . . 2.

Горных единорогов . . . 2.

Крепостных ружей . . . 16.

Очевидно что с этими средствами атаковать Бетлинскую гору, занятую шеститысячным скопищем, было бы делом слишком отважным. Посреди грустного настройства духа, порожденного неблагоприятным стечением обстоятельств, генерал Клугенау писал к князю Аргутинскому от 30-го августа: «Унцукульцы и гарнизон наш еще держатся, но Шамиль овладел башней, прикрывающей родник, а гарнизон выпустил все патроны. Я думаю, что он сдастся. С 1,100 штыков я не в состоянии атаковать Бетлинскую гору, занятую шестью тысячами. Это будет новая жертва!»

Таким образом, весть о падении Унцукуля, пришедшая в Цатаних 31-го августа, уже не произвела особенного впечатления. Мы видели, что к ней были приготовлены, что ее ожидали. Между тем Шамиль, по овладении Унцукулем, отправил скопище Хаджи-Мурата в Аварию. Цель его была волновать там народ, привлекая его на свою сторону одержанными успехами, развлекать наши силы и тем успешнее пополнить свои предположения. Соображения эти были основаны на совершенном знании обстоятельств и характера тогдашних наших действий, и принесли неприятелю превосходные результаты. Если б Шамиль держал все силы свои в совокупности, мы бы тоже сосредоточились и могли его разбить; но раздробляя свои войска, он делался неуловим и в тоже время заставлял нас повсюду испытывать потери.

С другой стороны, кажется, суждено было, чтоб все предположения генерала Клугенау расстраивались самым неожиданным образом. Надо припомнить, что еще в Балаканах генерал Клугенау особенно наказывал майору Косовичу ни в каком случае не покидать Харачей; но вдруг 31-го августа получается от него донесение следующего содержания: «Сегодня в [29] 4 часа утра, на окрестных высотах занимаемого мною селения Харачей, показались сильные неприятельские партии; Унцукульское укрепление взято; с 210 человеками нижних чинов и находящимися при мне милиционерами (При нем были конные Шамхальцы.) я не в состоянии буду удержать натиск неприятеля, и поэтому, не угодно ли будет вашему превосходительству приказать мне отступить от занимаемого мною пункта». При этом, майор Косович присовокупил, что будет ожидать разрешения генерал-майора Клугенау.

Убедившись в неспособности майора Косовича исполнить возложенное на него поручение, генерал Клугенау, в тот же день, предписал командиру 5-й гренадерской роты Апшеронского полка капитану Белоусову, вместе с вверенною ему ротою, следовать в Харачи на смену майора Косовича, а последнему, оставив в распоряжении Белоусова 8-ю мингрельскую роту, с 6-ю мушкетерскою ротою Апшеронского полка прибыть в Цатаних. В конце предписания капитану Белоусову, генерал Клугенау говорит: «Должны иметь в виду оборонять этот пункт с самоотвержением против всех покушений неприятеля и не думать об отступлении; от вашей храбрости и распорядительности будет зависеть к вам доверие начальства».

Капитан Белоусов выступил из Цатаниха в 2 часа пополудни. Прибыв в Моксох, он узнал, к величайшему удивлению, что Косович уже отступил в Балаканы, а Харачи заняты мюридами, в числе 500 человек. Не зная, что делать, он остановил свою роту в Моксохе и обо всем донес генералу Клугенау.

Текст воспроизведен по изданию: Перечень последних военных событий в Дагестане. (1843 год) // Военный сборник, № 3. 1859