НИКОЛАИ А. П.

ЭПИЗОД ИЗ КАВКАЗСКОЙ ВОЙНЫ

(За сообщение этой, исполненной высокого интереса, статьи редакция считает долгом благодарить генерал-адъютанта Н. А. Огарева. В продолжение трехмесячного пребывания своего на Кавказе, он посетил большую часть Терской области и старался собрать на месте, при посредстве самих деятелей, точные и подробные сведения о событиях, предшествовавших окончательному замирению Кавказского края. В числе этих событий, бой при ауле Истису занимает, бесспорно, одно из блистательных мест, столько же по своему значению, сколько и по истинно-геройскому мужеству наших войск, разбивших наголову вдесятеро сильнейшего неприятеля. Подробности этого боя оставались до сих пор почти неизвестными. Интерес описания чрезвычайно возвышается тем, что рассказ принадлежит главному руководителю дела и виновнику победы, который, при скромности относительно себя, выражает глубокое сочувствие и признательность к доблестным сподвижникам своим, как начальствовавшим частями лицам, так и всем рядовым, и повсюду обнаруживает строгую правдивость и беспристрастие в изложении фактов. Какую неисчислимую пользу приобрела бы наша военная история, если бы и другие деятели, подобно генерал-адъютанту барону Николаи, обнародовали, посредством печати, подробности событий, в которых принимали участие! Одними краткими официальными реляциями история довольствоваться не может. Жизненная сила истории — сказания современников. Ред.)

1854 год был критическим годом для Кавказа. Теперь, когда смутное время уже прошло и блистательный конец войны успокоил умы, трудно себе вообразить, в каком положении находились тогда наши дела на Кавказе и какая опасность угрожала нашему владычеству в этом крае. Очень понятно, что главное внимание публики было обращено на театр войны нашей с турками и с другими внешними врагами; успех или неудача там, казалось, должны были решить все. Отчасти это было и справедливо; но большинство не знало и, может быть, до сих пор не подозревает, какая опасность нам угрожала, в тылу наших действующих отрядов, от внутренних врагов наших. Старожилы кавказские знают, какова была сила Шамиля после 1840 года, каких усилий [160] стоило нашим войскам, после потери внутреннего Дагестана и Чечни, удержать имама в известных пределах, обозначенных цепью наших передовых укреплений, постов, сигнальных башен и т. п. Несмотря на всю бдительность, почти ежегодно более или менее сильные отряды неприятельские прорывались чрез ненавистную им черту и распространяли страх между покорными нам племенами, держали их в тревожном ожидании и таким образом поддерживали среди них нравственное влияние имама Шамиля. Одного имени Хаджи-Мурата достаточно, чтобы напомнить то беспокойное время, когда начальники Дагестана, левого фланга и лезгинской линии, находясь в постоянно-тягостных ожиданиях, принуждены были зорко следить за неприятелем извне и внутри.

Конечно князь Воронцов, благодаря благоразумной и настойчивой системе, которую он ввел в наших военных действиях против горцев, умел мало-помалу обложить враждебные горы как бы железным обручем, значительно обуздавшим напор неприятеля. Постоянные экспедиции, особенно зимние набеги, отражение враждебных партий с большою для них потерею во время вторжений в наши пределы ослабили несколько силы горцев, подобно постоянному кровопусканию лишили их многих лучших начальников и отборнейших людей. Блистательная экспедиция князя Барятинского в 1852 году и в начале 1853 сильно поколебала могущество Шамиля в Чечне, и можно было бы ожидать более важных результатов в этом крае, если бы энергический напор продолжался еще некоторое время.

Неожиданное известие о размолвке нашей с турецким правительством изменило столь выгодное для нас положение дел. Надобно знать что значило в мнении полудиких горцев имя хункара (султана), чтобы понять, какое действие произвела на них весть о нашем враждебном столкновении с Турцией и какую новую силу дала она Шамилю. Недаром же он постоянно обещал, в критические минуты горцам, что могущественный глава правоверных вооружится в их пользу и избавит их от владычества гяуров. Нечего скрывать горькой истины: значение исламизма было так велико, что вся часть Кавказа, где преобладает мусульманское вероисповедание, вдруг заполыхалась; покорные и непокорные племена одинаково почувствовали сильный толчок. [161] Тревожные слухи самые нелепые и преувеличенные, начали распространяться и возбудили религиозный фанатизм. Агенты Шамиля, пользуясь этим, стали появляться между народом, обещая что русские скоро оставят край и что тогда имам будет полным властелином и строго накажет тех, которые не примут теперь же его сторону. В особенности старались агенты действовать на высшие классы и на духовных, более связанных интересами с русским владычеством. Управляя тогда кумыкским владением, я мог хорошо следить за этим движением, хотя, конечно, не все тайные помыслы Шамиля могли быть мне известны. Можно положительно сказать, что осенью 1853 года вся восточная часть Кавказа, подобно огромному пороховому погребу, ожидала только чтобы произвести страшный взрыв. Первое сильное проявление общего настроения умов обнаружилось в сентябре когда Шамиль, с большим сбором, бросился на лезгинскую линию и угрожал Закаталам. К счастью, он поторопился, так что турки еще не могли ему содействовать. Но все-таки известно, какую тревогу распространил Шамиль во всем крае. Если бы энергия в исполнении соответствовала смелости плана, то нет сомнения, что имам мог бы сделать нам большой вред и воспламенить умы покорных джарцев и соседних жителей Нухинского уезда, а может быть распространить волнение и между борчалинцами, т. е. до самой турецкой границы. Вместо того, чтобы опуститься решительно на плоскость, он занялся осадою маленького укрепления Мессельдигер, находящегося на одном из контрфорсов хребта. Героическая защита этого пункта и неожиданное появление князя Аргутинского-Долгорукова в тылу Шамиля, на вершине Гудур-дага, спасли край. Здесь не место распространяться об этом аннибаловском подвиге престарелого полководца, полуразбитого параличом; но ни один кавказец не может вспомнить об нем без глубокого сочувствия.

Шамиль принужден был поспешно отступить в горы. Вскоре после того началась война с турками. Первые минуты были критические. К счастью, победы под Ахалцыхом и Башкадыкляром восстановили перевес нашего оружия на турецкой границе. Но слух о наших успехах мало доходил в горы. Я сам был свидетелем, как в продолжение всей этой войны, не только горцы, но и подвластные нам [162] племена систематически, можно сказать, не верили нашим успехам и, напротив, с жадностью принимали всякие преувеличенные известия о малейших неудачах и часто о вымышленных делах (Я помню, как взятию Карса не хотели верить многие кумыки и чеченцы в продолжение нескольких месяцев.). Даже туземцы, бывшие в делах на нашей границе и возвращавшиеся домой, и те встречали неприязненное недоверие, когда рассказывали о наших победах; их упрекали, что они подкуплены русскими и заставляли молчать.

Одним словом, в продолжение зимы с 1853 по 1854 год умы горцев более и более возбуждались; везде муллы проповедовали казават (Священная война.) и возвещали, что раннею весною страшная буря разразится над русскими, что Шамиль спустится с гор, выгонит русских и жестоко накажет тех мусульман, которые не восстанут против гяуров. Время прошедшее, но не забуду никогда тревожного ожидания всех с ранней весны. Не преувеличивая могу сказать, что если бы Шамиль вовремя воспользовался тогдашним настроением умов и со всеми силами бросился бы на какую-нибудь часть растянутой нашей линии, он успел бы воспламенить такой пожар, которого последствия могли быть неисчислимы, Дагестан был зрел к восстанию. Кумыкская плоскость, Чечня, Владикавказский округ, Кабарда, все было бы увлечено малейшим успехом имама на каком-нибудь пункте.

К счастью, в Шамиле не было энергии 1846 года.

Неизвестно, по каким причинам он медлил, откладывал, ожидая то подножного корма, то окончания ураза (поста), потом праздника байрама и т. д. Конечно судорожное настроение подвластных нам горцев не могло долго поддерживаться в одинаковой силе, а когда настала пора полевых работ, мы вздохнули свободнее. В особенности на кумыкской плоскости полевые работы так велики и тягостны, что трудящейся массе народа не до политики. Время сборов и бесконечных бесед возле мечети миновало для всех занятых полевыми работами, и потому они уже не были так восприимчивы к фанатическим рассказам и подстрекательствам.

Так прошли весна и часть лета. Надобно заметить, что [163] число войск на левом фланге было уменьшено с начала войны двумя батальонами Куринского полка, которые находились на турецкой границе; взамен их один батальон Кабардинского полка был взят с кумыкской плоскости в Грозную. Чтобы вознаградить уменьшение пехоты, прибыло к нам несколько кавалерии, именно донские казаки.

На кумыкской плоскости находилось пехоты пять батальонов, в том числе четыре батальона Кабардинского полка (Из которых ¹/₂ батальона в укреплении Куринском; ¹/₂ батальона того же (2-го) батальона составлял гарнизон Герзель-аула; три роты в крепости Внезапной, а остальные 9 рот в Хасав-юрте; но из них небольшие команды были в тет-де-поне у Шелковского моста на Тереке и в деревне Таш-Кичак.) и один линейный батальон в укреплении Куринском; кавалерии было три донских полка (Из которых один в укреплении Куринском (от него 1 сотня на карасинском посту), один полк в Хасав-юрте (две сотни его во Внезапной) и один полк содержал кордон на задней линии по дороге от Кизляра в Кази-юрт, по которой в тогдашнее время производилось срочное сообщение линии с Дагестаном. Штаб-квартира его была на Магометовом мосту.).

Назначение этих войск было охранять кумыкскую плоскость от неприятельских вторжений, и поэтому все они кроме одного донского полка, была расположены в укреплениях вдоль неприятельской границы от Умахан-юрта до Сулаки. Очевидно, что только, в двух пунктах были небольшие подвижные резервы пехоты: в укреплении Куринском, где находилось пять рот можно было, за исключением самого необходимого гарнизона, располагать тремя ротами, и в Хасав-юрте шестью или семью ротами. Кавалерия же была почти вся свободна. Эти два пункта: куринский и хасав-юртовский, составляли две главные опорные точки (pivots) всей нашей обороны. Они удалены один от другого на 25 верст. Почти на средине расстояния между ними находится небольшое укрепление Герзель-аул, при выходе Аксая из горной полосы на плоскость.

Все вообще кумыкское владение представляет вид обширной равнины между реками Тереком и Сулаком, почти безлесной и изрезанной несколькими речками, текущими в глубоких руслах. Равнина ближе к Каспийскому морю совершенно горизонтальна и потому во многих местах болотиста; часть же прилегающая к горам, имеет вид покатости, хотя отлогой, но очень заметной, так что с дороги, идущей от [164] Чир-юрта к Умахан-юрту; вид на плоскость простирается очень далеко. На этой покатости находятся вышеупомянутые укрепления. Между Герзель-аулом и Умахан-юртом почти вся покатость покрыта, колючкою, во многих местах до того густою, что она составляет как бы непроходимое препятствие для конных и пеших.

Выше тянется Качкалыковский хребет, невысокий, но поросший густым лесом. Только в двух местах: против укрепления Куринского и в трех верстах далее по направлению к Умахан-юрту довольно широкие просеки, проделанные в разное время нашими войсками, давали доступ в неприятельскую землю (первая просека несколько запущенная). Противоположный склон Качкалыковского хребта, в стороне Большой Чечни, несколько круче; вдоль его подножия течет речка Мичик в совершенно отвесных и глубоких берегах и составляет очень сильную природную преграду.

По имени Мичика, часть Большой Чечни, прилегающая к кумыкской плоскости, называлась Мичиковским наибством, которым управлял тогда наиб Эски, человек недальнего ума, но храбрый и отважный, а потому бывший в большой милости у Шамиля. Главный недостаток его, как и большей части его собратий-наибов, было непомерное корыстолюбие. Под разными предлогами, Эски обирал подвластных ему чеченцев; часть сборов он должен был посылать к Шамилю, но, конечно, большую долю оставлял себе или делился ею с своими мюридами и муртазаками, т. е. с отборными людьми, составлявшими опору его власти. Столь тягостная фискальная система давно уже возбуждала сильный ропот и неудовольствие между чеченцами, народом, привыкшим до 1840 года к жизни вольной, и отличительная черта которого есть впечатлительность и любовь к неограниченной свободе.

Вследствие этих неудовольствий, многие непокорные чеченцы бежали от ига наиба и искали убежища у нас. Число их значительно, увеличилось особенно после зимнего похода 1852 года. Так как они неохотно селились в кумыкском владении, где поземельная собственность находится почти исключительно в руках князей и узденей, то начальство наше нашло удобным отдать им земли, некогда принадлежавшие подвластным нам качкалыковским чеченцам, но оставшиеся [165] пустыми после восстания в 1840 году, когда качкалыковцы бросили свои жилища и ушли к Шамилю. Эта полоса земли, прилегающая к Качкалыковскому хребту, по отлогости, о которой было упомянуто выше, простирается между Тереком и Аксаем. Так образовались аулы Ойсун-Гур, под выстрелами укрепления Куринского, Кадыр-юрт, внизу на плоскости, недалеко от Энгель-юрта, и самый значительный из них Истису, в четырех верстах от укрепления Куринского, по направлению к Умахан-юрту, недалеко от второй просеки. Слово исти значит по-татарски «горячий». Такое название аул получил от горячих источников, вытекающих недалеко оттуда из Качкалыковского хребта и образующих довольно глубокие и извилистые балки. Вообще местность кругом аула чрезвычайно изрыта, и так как балки берут начало в лесу, покрывающем горный хребет, то прежде она весьма благоприятствовала неприятельским воровским партиям, которые спускались на плоскость. С поселением аула, эта дорога была закрыта; но с другой стороны, по характеру местности, положение аула было весьма небезопасно: неприятельские партии могли подойти к нему незаметно из лесистого хребта, а помощь из Куринского укрепления не всегда могла скоро поспеть. Поэтому начальство наше, при поселении аула (в 1852 году), нашло необходимым построить небольшой редут на самом возвышенном пункте, у оконечности его, обращенной к горам; немного выше и вне ограды аула выстроена была небольшая сигнальная башня из саманного кирпича, на которой находилось чугунное орудие. Впоследствии жители выпросили, чтобы и на нижней, противоположной, оконечности аула устроили другой редутик, в котором поместили, как и на верхнем, одно орудие. Весь гарнизон в двух редутах состоял из одной роты, т. е. около 130 человек рядовых, из которых большая половина около 75 человек была в верхнем редуте, при ротном командире, а остальные в нижнем, под начальством субалтерн-офицера. Рота эта сменялась в известные сроки из куринского гарнизона. Самый аул был обнесен очень низкою земляною оградою, кое-где укрепленною колючкою; но, по небрежности жителей, во многих местах вал почти осыпался, так что скот переходил через него беспрепятственно.

Население аула Истису образовалось из всякого сброда [166] людей, бежавших как уже сказано, в разное время из под ига наиба мичиковского. Народ был большею частью смелый, но мало дисциплинированный и, как вообще все чеченцы, весьма впечатлительный переходивший очень скоро от беззаботной отваги к мнительности. Много хлопот стоили жители Истису нашему начальству. Кроме необходимости постоянно караулить их, приходилось даже прокармливать их, ибо, по опасному положению аула; они не могли сколько-нибудь серьезно заняться земледелием. Даже скотину свою они не могли безопасно выгонять на пастьбу. Не раз наиб Эски пытался отбивать их скот; а потеря скота, единственного богатства горца, повлекли бы за собою непременно уничтожение аула: жители разошлись бы по другим аулам.

Может быть, спросят: отчего же вы так дорожили этим аулом? не лучше ли было бы не оставлять его на этом месте? Кроме пользы, которую аул Истису приносил нам тем, что заграждал неприятелю доступный проход на плоскость, он имел и политическую важность: он служил приманкою для всех недовольных чеченцев, которым легко было в одну ночь, с семействами и более ценным имуществом, перебраться туда из неприятельской земли. Обыкновенно в таких случаях, родственники новых выходцев и смельчаки выходили навстречу до Мичика и прикрывали их переселение. Иногда даже наши войска посылались к ним на помощь.

Вследствие этого постоянного движения, жители аула имели самые верные сведения о том, что происходило у неприятеля и служили нам полезными лазутчиками. Очень часто также они небольшими шайками делали смелые набеги и возвращались с добычею из неприятельской земли.

Можно себе вообразить, какую злобу питал мичиковский наиб к аулу Истису. Сколько раз он клялся, что уничтожит ненавистный аул; но все его усилия и хитрости были тщетны: ему ни разу не удалось нанести нам хоть какой-нибудь чувствительный ущерб. Кроме бдительности самих жителей, мы были обязаны таким положением ловкости и предусмотрительности нашего качкалыковского наиба Баты.

Нельзя не сказать несколько подробнее об этом человеке, игравшем важную роль во всех обстоятельствах того времени. Еще мальчиком он был взят на воспитание [167] бароном Розеном (братом бывшего главноуправляющего на Кавказе), который полюбил молодого чеченца, ловкого и умного; впоследствии он взял его с собой в Россию, и Бата служил в горском войске в Варшаве. Возвратившись на Кавказ, он поступил на службу переводчиком к начальнику левого фланга. По время постройки укрепления Куринского Бата имел какие-то неудовольствия с начальством и, опасаясь взыскания, бежал к Шамилю. Там он в короткое время отличился пред всеми своими соплеменниками способностями и смелостью. Шамиль назначил Бату наибом, а впоследствии главою над несколькими наибами Чечни. Отличное знание нашего края, характера наших начальников и вообще всех наших обстоятельств давали ему возможность вредить нам гораздо более остальных, невежественных неприятельских предводителей. В продолжении нескольких лет Бата очень тревожил наши пределы, особенно кумыкскую плоскость на которую он делал отважные набеги. Но его суровая строгость и, как говорят, непомерные денежные поборы вооружили против него большую часть подчиненных. Интрига врагов также способствовала тому, что Бата впал в немилость у Шамиля и лишился наибства. Вероятно, его участь была бы еще печальнее, если бы поспешное бегство не спасло его от недоброжелателей. Осенью 1851 года он вышел к нам со всем семейством.

Князь Барятинский, назначенный в конце декабря того же года начальником левого фланга, умел воспользоваться столь способным человеком: блистательная зимняя экспедиция была предпринята по указаниям Баты. Он не только был отличным вожаком, но и весьма полезным советчиком, в одинаковой степени хорошо зная образ действия неприятеля и наш. (Я это сам испытал впоследствии неоднократно.) По окончании экспедиции, милости посыпались на Бату, и в конце того же года князь Барятинский назначил его наибом нового Качкалыковского округа, включившего в себя образовавшиеся чеченские аулы на кумыкской плоскости. Военное и административное управление всей кумыкской плоскости соединено было тогда в руках так называемого командующего войсками в кумыкском владении, имевшего местопребывание в Хасав-юрте. Занимая эту должность, я, вместе с тем был командиром Кабардинского егерского полка. В [168] укреплении Куринском находилась штаб-квартира линейного № 12-го батальона, командир которой, полковник Нейман начальствовал и подвижным резервом, там расположенным. Ему подчинялось также Качкалыковское наибство, и он состоял под главным начальством командующего войсками в кумыкском владении.

Изложив некоторые подробности необходимые для уяснения тогдашнего положения края, приступаю к рассказу.

Туча, грозившая нам с гор восточного Кавказа, хотя не разразилась, однако держала нас в тягостном ожидании.

Наконец, среди лета 1854 года Шамиль решился действовать; но вместо того чтобы броситься на мусульманские области, он явился неожиданно на пункте, где никак не предполагали его появления. Не буду здесь описывать нападения его на Кахетию. Как ни горестно оно было по бедствиям который претерпел этот благодатный край от разорения многих деревень, прекрасного Цинондала, от увода в плен нескольких сот жителей, и в том числе семейства князя Чавчавадзе, но в сущности Шамиль, кроме большой добычи, ничего не приобрел. Я даже убежден, что это предприятие было с его стороны большою ошибкою он удовлетворил только алчности к добыче своих подвластных, и, вероятно своей собственной; политических же последствий, кроме минутного панического страха, нельзя было предвидеть. Сочувствия он не мог ожидать между кахетинцами, народом христианским и вековою враждою отделенным от лезгинов; но если бы с такими же силами он бросился на область, населенную мусульманами, то мог бы произвести страшный пожар. Шамиль очень хорошо знал, что в открытом бою нашим регулярным войскам нечего было опасаться его нестройных полчищ; среди же общего восстания они были бы парализованы и подавлены массою. Нельзя однако ж не сознаться, что поход в Кахетию дал Шамилю огромную нравственную силу в горах: впечатление, произведенное им на наших мирных, было глубокое и, конечно, невыгодное для нас. К счастью, Шамиль дал этому впечатлению остынуть. В продолжение нескольких месяцев неприятель оставался в бездействии. Шамиль и все горцы, казалось, были заняты только исчислением и разделом своей богатой добычи. Трудно определить причину этого бездействия; но можно [169] предполагать, что неоднократные поражения, понесенные турками на нашей границе, способствовали тому, что имам охладел к плану совокупного с ними действия. Кажется, он уже менее доверял обещаниям пашей. Впрочем, мне случалось слышать от нескольких туземцев, хорошо знавших характер Шамиля, что он даже не совсем искренне сочувствовал идее о соединении с турками, так как, по мусульманскому закону, имамство его прекратилось бы с того дня, как он вступил бы в прямую связь с настоящим и единственным имамом правоверных, т. е. султаном турецким (Самостоятельный имам допускается только там, где мусульманское племя, окруженное со всех сторон иноверцами, совершенно отделено от остальных мусульман.).

Как бы то ни было, но в продолжение двух месяцев в горах все оставалось спокойно, несмотря на то, что мы с своей стороны для восстановления нашего нравственного влияния, предпринимали в этот промежуток времени несколько удачных набегов в неприятельскую землю.

Наконец, во второй половине сентября, снова заговорили о больших сборах в горах. Приготовления были огромные; никто однако не знал, куда Шамиль, в этот раз, направит удар. Массы стекались в одно время на нескольких пунктах. Одно из любимых сборных мест неприятеля было Анди, откуда, как из центра, легко было двинуться, чрез Ведень или Дарго, в долину Сунжи и на Мичик, или, чрез Думбет и Салатавию, на кумыкскую плоскость, или, наконец, чрез Аварию, броситься на какую угодно часть Дагестана.

Одним из лучших наибов Шамиля был Каир-бек, наиб салатавский, которому в военное время подчинялись несколько других. Положение Салатавии, выдающейся бастионом между Дагестаном и кумыкскою плоскостью, чрезвычайно способствовало нечаянным нападениям. В кахетинском походе Каир-бек командовал теми отборными войсками, которые переходили на правый берег Алазани. Он и теперь хотел ознаменовать себя каким-нибудь блистательным подвигом до начатия похода. 27-го сентября, с большою партиею, подошел скрытно к аулу Андреевскому и бросился на весь скот жителей; пасшийся ниже аула на берегу Акташа. Уже добыча была в его руках; но, благодаря умным и энергичным распоряжениям главного пристава майора Шелеметева, [170] партия была атакована во фланг жителями и нашим смелым гарнизоном с такою стремительностью, что обратилась в бегство, а сам Каир-бек, смело несшийся во главе своей кавалерии, попал в засаду и был убит андреевскими охотниками. Тело его осталось в наших руках — трофей довольно редкий в войне с горцами. Когда я прискакал с кавалериею из Хасав-юрта, все было уже кончено.

Счастливый исход дела под Андреевым был очень важен для нас; нравственное влияние на жителей было весьма ощутительно; горсть наших разбила многочисленного врага, и Шамиль пред самым началом военных действий лишился лучшего своего военачальника.

Недолго однако мы отдыхали после этого дела. Слухи о сборах неприятеля становились более и более тревожными. Лазутчики давали самые противоречащие сведения. Известно было одно: Шамиль сзывал всех к оружию и приготовления были самые обширные. Наконец узнали, что массы из Дагестана потянулись чрез Анди к Веденям и что сам имам выехал из своего дома в поход. Роковая минута, по-видимому, приближалась. Участь всего края могла решиться; малейший успех неприятеля мог произвести общее восстание мирных чеченцев и даже миролюбивых кумыков: материалов для воспламенения было достаточно.

Шамиль переехал в Шали. Это центральный пункт на плоскости Большой Чечни: отсюда одинаково легко ему было в несколько часов явиться либо у Андреева аула, или на Мичик, или у крепости Грозной, или в Малой Чечне, а потом ему открывался пункт чрез назрановское общество к Владикавказу или в Большую Кабарду. Наши же войска, раскинутые на обширной окружности и в слабых отрядах, имели мало надежды поспеть вовремя к угрожаемому пункту. Нет сомнения, что в эту минуту все зависело от умения Шамиля воспользоваться выгодными обстоятельствами. Располагая огромными массами, он легко мог нас обмануть ложными тревогами на разных пунктах, утомить наши малые отряды форсированными переходами из одного места в другое и потом вдруг, с главными силами, броситься на один избранный пункт и овладеть им. А одного успеха было бы достаточно для увлечения местного населения, тем более, что тогда Шамиль легко мог устремить многочисленные отряды кавалерии [171] на плоскость, ускорив там восстание и вместе с тем действовать на наши сообщения с линиею (В этом отношении мосты Шелкозаводский и Николаевский на Тереке имели огромное значение, так как они служили единственною связью наших военных сил с своим базисом на левом берегу Терека.). Нельзя себе вообразить, какие могли бы быть последствия такого оборота дел. Стоит только вспомнить, что было в среднем Дагестане в 1843 году; результат мог быть и теперь тот же самый, так что в несколько дней все владычество наше на правом берегу Терека могло быть потеряно. А затем кто воспрепятствовал бы Шамилю броситься, как в 1846 году, на военно-грузинскую дорогу и отрезать таким образом единственное военное сообщение с Закавказским краем? Нечего исчислять последствия такого события: они ясны.

К счастью нашему, Шамиль и в этом случае выказал нерешительность своего характера. Вместо того, чтобы действовать энергически и поразить умы всех быстротою своих движений, он простоял в Шали несколько дней без всякой видимой необходимости. Предлогом бездействия служило то, что он поджидал войска, стекавшиеся к нему из разных отдаленных пунктов Дагестана, между тем как у него из было уже слишком достаточно для выполнения самого обширного плана действий. Как видно, к Шамилю приступали с разных сторон с предложениями, одинаково заманчивыми: назрановские и кабардиновские выходцы упрашивали его двинуться в Малую Чечню, другие советовали переправиться чрез Сунжу, ниже Грозной, и отрезать сообщение этой крепости с кумыкскою плоскостью; наконец наиб Эски убедительно упрашивал напасть на ненавистный аул Истису и, взяв его, разгромить все кумыкское владение.

Начальником левого фланга был в это время генерал-майор Врангель. Положение его было самое тягостное: огромная ответственность лежала на нем, а между тем, при малых средствах, которыми он располагал, возможно ли было надеяться опередить неприятеля на угрожаемом пункте и отразить его напор?

Оборону кумыкской плоскости барон Врангель поручил мне; в укреплении Воздвиженском, штаб-квартире Куринского полка, был сосредоточен небольшой отряд под командою полкового командира; сам же барон Врангель с [172] главными силами, т. е. с 3-мя батальонами пехоты и довольно значительною кавалериею, находился в крепости Грозной, как в центральном пункте, откуда он мог одинаково удобно двинуться в ту сторону, где будет угрожать опасность. Я находился в это время в Хасав-юрте, в выжидательном положении, не зная намерений неприятеля. Доходили слухи, будто силы его направятся к крепости Внезапной, чтоб отмстить за смерть Каир-бека, и эти слухи казались не лишенными вероятности тем более, что для движения из Шали чрез Аух времени требовалось немного.

Мучительная неизвестность продолжалась несколько дней; между тем, вероятность нападения на Внезапную уменьшилась. Сведения лазутчиков преимущественно, указывали на движение Шамиля к Назрану или к Истису. И в Грозной барон Врангель испытывал, по-видимому, ту же самую неуверенность. Я узнал, утром 3-го октября, что накануне отряд из одного батальона Кабардинского полка, с несколькими сотнями кавалерии, хотя и был двинут из Грозной в Умахан-Юрт для скорейшего подкрепления нашего в случае надобности, но в тот же вечер, по известии о непременном движении Шамиля в Малую Чечню, отозван обратно.

Очевидно было, что при малых наших силах не представлялось возможности прикрыть все пространство; надлежало решиться сосредоточить силы на каком-нибудь, одном пункте, подвергаясь опасности, что неприятель, воспользовавшись этим, бросится именно на то пространство, которое будет обнажено. Но риск был неизбежен; необходимо было положиться, на счастье. Сообразив все полученные мною сведения, я пришел к заключению, что неприятель двинется, вероятно, или в Истису, или в Малую Чечню. В обоих случаях мне было полезно перейти в укрепление Куринское, откуда я мог помочь нашему аулу, или же содействовать барону Врангелю прикрытием Умахан-юрта и, Грозной, если он двинется вверх по Сунже. Согласно с этим решением, я написал к командующему войсками в Дагестане, князю Орбелиани, и просил его прикрыть вверенными ему силами южную часть кумыкской плоскости. Я заблаговременно предписал подполковнику Трехсвоякову, бросив кордон между Кизляром и Казы-юртом, стянуть весь свой донской полк к Магометову мосту и форсированным маршем направиться к [173] Хасав-юрту. 2-го октября, для выиграния времени, я двинул три роты, при одном орудии, под командою капитана Романуса, к Герзель-аулу, чтобы быть ближе к выбранному пункту. Наконец, 3-го октября, рано утром, нарочный из Грозной привез мне известия, которые окончательно утвердили меня в моем намерении.

Для защиты Хасав-юрта я оставил четыре роты с двумя сотнями кавалерии; в крепости Внезапной находились три роты. Затем две роты, при одном орудии, получили приказание немедленно двинуться также к Куринскому укреплению; сам же я, с четырьмя сотнями и конным взводом артиллерии, выступил по тому же направлению. При выходе моем из ворот Хасав-юрта я узнал, к большому удовольствию, что подполковник Трехсвояков с полком показался в виду укрепления. Я оставил ему предписание идти, после самого короткого отдыха, вслед за мною.

Прибывши в Герзель-аул, я взял здесь еще роту с одним пешим орудием и присоединил их к колонне Романуса, которая шла к Куринскому укреплению. Было около часу пополудни, когда наши небольшие силы достигли Куринского укрепления. В продолжение всего следования, внутреннее мое волнение было невыразимо: я не сводил глаз с Истису, ожидая ежеминутно сигнального выстрела.

В Куринском я нашел умы более успокоенными. Не было никаких движении неприятеля, а между тем половина дня прошла. Можно было ждать чего-нибудь до трех часов, но после этого уже нельзя было предвидеть нападения, так как дни становились короткими. Вследствие этого кавалерия была спущена на три версты ниже на плоскость, для фуражирования, но в полной готовности к бою. Я присоединил к ней и свои четыре сотни, что составило вместе девять сотен (одна сотня осталась охранять важный Карасинский пост). С час спустя прибыл подполковник Трехсвояков с своими шестью сотнями, так что всей кавалерии набралось до 15 сотен, под общею командою подполковника Полякова, старшего в чине.

Недолго мы отдыхали в Куринском. В исходе второго часа послышались пушечные выстрелы, сначала редкие, но потом ускоренные, и вслед затем ясно можно было различить [174] перекаты ружейного огня. Не оставалось никакого сомнения: неприятель напал на аул Истису.

В один миг ударили тревогу. Наши молодцы-солдаты с невыразимым воодушевлением бежали к своим местам. Я собрал свою маленькую колонну при выходе из укрепления; а так как пехота из Хасав-юрта уже прибыла, то я мог, за исключением двух рот линейных, оставленных для защиты укрепления, собрать 8 рот, при 4 пеших орудиях. Тут же собрались два конные орудия и ракетная команда Донского полка, состоявшая из 60 человек, под начальством храброго есаула Бирюзовского.

Подполковник Поляков поскакал немедленно вниз к кавалерии, фуражировавшей в виду нас на плоскости, с приказанием тотчас двинуться прямым путем к Истису на соединение с нами.

Не успели мы выйти из ворот, как показалась, выше укрепления, на старой просеке, многочисленная неприятельская конница, при одном орудии, которая дерзко подскакивала к самому укреплению и потом открывала по нем пушечный огонь. Надлежало предполагать, что эта была диверсия с целью удержать наш резерв в укреплении; потому на нее не обратили внимания. Однако пришлось оставить две роты, при одном орудии, и одну сотню казаков у плотины, ниже укрепления, чтобы угрожать тылу неприятеля, если бы он вздумал спуститься на плоскость по направлению к Кадыр-юрту. По опыту мы знали, что и одной самой малой колонны наших регулярных войск было достаточно отбить у неприятеля охоту удаляться от гор, имея нас в тылу своем.

Между тем, слабая наша колонна из шести рот, выстроившись на бегу, бросилась чрез плотину по направлению к Истису. Нет слов выразить общего воодушевления. Никому и в голову не приходило подумать о несоразмерности наших сил с неприятельскими; я сам, откровенно сознаюсь, не подумал о том. Впоследствии многие меня спрашивали: как я мог решиться на такой отчаянный поступок, по-видимому, противный всем правилам военного искусства? Замечание тем более справедливое, что силы которыми я располагал, были единственный резерв для защиты края: если бы этот резерв был уничтожен, то вся кумыкская плоскость сделалась бы добычею неприятеля. Помню только, что гром [175] выстрелов в Истису ублажал всех: от начальника до последнего солдата, все помышляли только о том, чтобы выручить горсть товарищей, защищавших аул.

В Истису ведет дорога прямо; дальше она направляется к Умахан-юрту. Выше сказано, что дорога тянется по полугоре, довольно высоко над плоскостью, потому она и называется верхнею. По обе стороны весь скат гор зарос густою и высокою колючкою, проходимою только в немногих местах, так что дорога образует как бы дефиле. Ниже идут еще две параллельные дороги, которыми пользуются менее: средняя, довольно узкая, извивается также впереди по полю, а нижняя тянется вдоль по подошве покатости горы, образующей почти до самого Истису как бы уступ, хотя незначительный, но достаточный для того, чтобы, вместе с высоким колючим кустарником, скрыть пеших и конных, идущих по этой дороге, от глаз тех, которые находятся на покатости около верхней дороги. Это обстоятельство, по-видимому маловажное, имело для нас большое значение. Никому из нас оно не было известно; один Бата, хорошо знакомый с местностью, быстро сообразил пользу, которую можно было извлечь из нее. Он настоятельно просил меня спуститься на нижнюю дорогу. Не без колебания решился я бросить знакомую прямую дорогу. Гром выстрелов в Истису тянул невыразимо, а тут приходилось делать немалый обход. Сначала мы даже сбились и пошли по средней дороге, надобно было повернуть еще ниже. Не могу выразить всеобщего воодушевления: люди бежали все время. Конечно, от этого колонна растянулась донельзя; но, к счастью, наш фланг слева был прикрыт колючкою, а справа расстилалась обширная плоскость, удобная для действий нашей кавалерии.

Надобно объяснить то, что происходило в это время в Истису.

Местность около аула, как я выше упомянул, способствует скрытому движению. Пользуясь ею, Шамиль со всем своим скопищем, подошел так неожиданно, что первый выстрел с башни был вместе с тем сигналом боя. Многочисленные массы неприятеля развернулись по всей покатости горы тылом к самой опушке леса и охватили в короткое время аул почти со всех сторон.

Можно сказать, что, спустя несколько времени, когда все [176] войско Шамиля собралось, линия баталии его растянулась правым флангом выше Куринского укрепления, а левый фланг простирался еще на две или три версты за Истису по направлению к Умахан-юрту. Никогда не видали (как мне сказывали потом старожилы) такого огромного сбора неприятеля, и хотя трудно определить его число, но можно с некоторою уверенностью сказать, что собралось здесь не менее 15,000 человек.

Шамиль разделил свои силы следующим образом: главные, под непосредственным начальством наиба Эски, предназначались для атаки аула; при них было 4 орудия; тут же находился Казы-Магома, сын Шамиля. Оконечность правого фланга должна была, как мы видели, делать диверсию со стороны Куринского укрепления. Затем довольно большая масса при нескольких орудиях, поставлена была в промежутке и имела, как видно, назначением загородить нашим войскам прямую дорогу из Куринского, что было легко. Левый фланг охранял дорогу от Умахан-юрта, откуда могли ожидать появления войска барона Врангеля. Большая часть кавалерии спустилась, несколько ниже аула, к плоскости.

Итак, казалось, неприятель распорядился отлично и мог надеяться овладеть аулом и маленькими редутами прежде, чем поспеют к ним на помощь.

Аул Истису расположен на довольно узкой перемычке, между двумя неглубокими балками, в которые изливаются многие источники, выходящие из гор выше аула и протекающие по глубоким извилистым оврагам. Хотя сигнальная башня построенная на самом высоком пункте, и командует несколькими этими балами, но на небольшом протяжении, так что массы неприятельской пехоты подошли к ним почти скрытно, и внезапно, с величайшим ожесточением, бросились с двух сторон к ограде аула. Большая часть состояла из тавлинцев (Т. е. горцев, от татарского слова «тау», что значит гора. Так называют лезгинов вообще все жители плоскости.). Для воодушевления их, Шамиль объявил, что представляет все имущество и жителей аула в добычу победителям, отказываясь от законной своей доли. Скоро неприятель во многих местах ворвался в ограду; завязался отчаянный бой. Пока мужчины оспаривали аул, можно сказать шаг за шагом, женщины выносили свое имущество [177] из саклей и с детьми уходили в ту часть аула, которой прилегала к нашим редутам, особенно к верхнему, где командовал штабс-капитан Петровский, командир 11-й роты; в нижнем редуте распоряжался прапорщик Сенкевич. Под самым валом главного редута находился дом одного из более зажиточных и преданных нам жителей аула, по имени Борза. К нему стекалась большая часть семейств; однако ж несколько женщин остались в ауле, помогать мужчинам, и все вообще сражались отчаянно. Между тем, Шамиль начал громить наш редут и аул из четырех орудий; пользуясь местностью, он подвез одно орудие так близко к верхнему редуту, что стрелял картечью. Чрез несколько времени неприятель сделал попытку идти на штурм верхнего редута; но удачные картечные выстрелы из нашего орудия отбили у него охоту. То же самое случилось и у нижнего редута, которого вал, еще не совершенно оконченный, был довольно низок. Пользуясь балкою, тавлинцы подошли скрытно и потом вдруг устремились с криком по направлению к амбразуре; но храбрый прапорщик Сенкевич, приготовившийся вовремя, встретил их таким удачным картечным выстрелом, что они бросились обратно в балку. Несколько раз они еще пытались, но напрасно.

Тем не менее положение аула и нашей 11-й роты становилось отчаянным. Войска и жители не могли знать о моем приходе в Куринское укрепление; поэтому надежды на выручку почти не было, а между тем неприятель все более и более теснил и осыпал их выстрелами из орудий и ружейным огнем. Уже почти весь аул был в руках его; только часть, прилегающая к укреплению, держалась. Туда столпилось почти все население. Казы-Магома и Эски употребляли все усилия сломить эти последние остатки. Казалось все было потеряно.

Вдруг слышатся выстрелы со стороны плоскости. Несколько ракет, пущенных почти одновременно, возвещают о нашем приходе. В голове нашей колонны была ракетная команда; за нею неслись два конные орудия, под командою поручика Языкова, смелого и распорядительного офицера. Над уступом, для наблюдения за неприятелем, ехал Бата с несколькими милиционерами. Неприятель мог их принять за своих. Когда мы приблизились к первому ручью, текущему [178] в балке со стороны аула, я приказал круто повернуть влево. Храбрый есаул Бирюзовский, с своею командою, выскочил на уступ, а за ним вскоре и поручик Языков с конными орудиями. Мы воспользовались небольшою площадкою посреди колючки. Удивительное зрелище представилось глазам нашим: аул весь в дыму, из которого слышались дикие крики неприятеля и жителей, а повременам и ура наших солдат; необозримые толпы окружали аул и покрывали гору; сотни значков развевались со всех сторон; одна только колючка, на расстоянии не более 200 шагов, отделяла нас от густых масс, занимавших верхнюю дорогу в укрепление Куринское.

По-видимому, горцы нас не заметили, ибо значки их стояли неподвижно. Момент был критический… Весь успех зависел от первого нравственного впечатления: если бы неприятель его выдержал и успел сообразить свое громадное превосходство над силами нашими то дело наше было бы проиграно. Впрочем, я должен сознаться, что в эту минуту подобные мысли мне даже и не представились, я увлечен был, как и все, стремительностью фактов. Помню только, с каким тревожным ожиданием следил я за действием первых ракет, пущенных в густую массу, видную из-за кустов; оно было сокрушительное, потому что после нескольких минут как бы оцепенения, вдруг массы заколыхались, значки понеслись вправо и влево, и ясно обнаружилось, что панический страх обуял неприятеля. Я вздохнул свободно и внутренне возблагодарил Бога за чудную Его помощь. В одно мгновение орудия выехали на позицию и не дав опомниться неприятелю, осыпали его картечью.

Более десяти лет прошло с тех пор, но зрелище то мне представляется так живо, как будто оно случилось только вчера. Восторг наш был невыразимый, и, конечно, храбрые защитники редутов и аула разделяли его. Нам послышался оттуда как бы один громкий возглас, которого выражение отозвалось во всех сердцах наших. Его нельзя описать, но всякий поймет его. Никто уже не сомневался в победе, а между тем хладнокровный наблюдатель мог бы еще не поверить ей. Какая картина являлась ему? Около ракетных станков и орудий, в нескольких шагах от необозримой массы неприятеля, горсть конных (несколько [179] милиционеров с Батою, мой конвой и ракетная команда), а вдали колонна пехоты, растянувшаяся длинною змеею, ибо люди бежали безостановочно. К счастью, уступ скрывал это от глаз неприятеля. Впереди всех была 4-я егерская рота; она быстро пристроилась к орудиям. Вскоре прибыли еще два пешие орудия, так что образовалась батарея, которая поражала неприятеля батальным огнем, пока остальная пехота подходила. Беспорядок и смятение видимо увеличивались в рядах неприятельских. Стесненные между колючкою, в довольно узком пространстве вдоль по верхней дороге в Куринское укрепление, горцы совершенно потерялись. Между тем как одни, впереди нас, как будто усиливались пробиться вправо и влево, чтобы избежать действия убийственного огня, новые густые толпы высыпали справа из балки, со стороны аула, и теснили первых. Наконец масса была решительно увлечена влево и, можно сказать, прошла вся под выстрелами наших орудий. Панический страх передавался дальше с необыкновенною быстротою тем, которые покрывали скат горы выше дороги; они также зашевелились и подались назад. В то же время, защитники аула и редутов, воспламененные общим энтузиазмом, бросились на неприятельские толпы, занимавшие аул, с таким ожесточением, что в короткое время вытеснили их за ограду. Видно было даже, как отдельные группы разъяренных истисинцев, с шашками и кинжалами наголо, преследовали бежавших тавлинцев и за ограду.

Шамиль, видевший с высоты это необыкновенное зрелище, в гневе своем послал сказать наибу Эски, что если он не возьмет опять аула, то на месте же лишится головы. Угроза подействовала.

Эски, с чеченцами, бросился опять к аулу со стороны умахан-юртовской дороги; но как они были большею частью конные, то должны были оставить лошадей с коноводами в балке и затем пешие ворвались в ограду и снова заняли часть аула. Успех их был непродолжителен.

Весь мой маленький отряд стянулся между тем на площадке. Видя общее смятение в толпах неприятеля, я немедленно двинулся вперед, оставив на первой позиции два орудия, под прикрытием двух рот. Быстро переправились мы чрез балку, отделявшую нас от аула, не встречая [180] никакого препятствия; одно только орудие Эски, поставленное за следующею балкою по умахан-юртовской дороге, сделало по нас несколько выстрелов. Неприятельские толпы, занявшие вновь аул и засевшие в балках кругом его, сначала нас не заметили и потому допустили на самое близкое расстояние. Искусный и храбрый помощник мой, полковник Нейман, воспользовался этим, велел подвезти орудия и пустил несколько картечных выстрелов по балке. Ужас и смятение овладели неприятелем; потеря его была огромная. В то же время Эски и его чеченцы, изумленные и растерянные пустились бежать из аула; они боялись особенно, чтобы среди общего смятения коноводы не бросили лошадей. Беспорядок был невыразимый. Пока полковник Нейман, с двумя ротами, довершал поражение неприятеля, преследуя его по балке, я с остальными ротами поднялся на бугор ниже аула. За следующею балкою неприятельские массы все еще стояли неподвижно. Многочисленная кавалерия растянута была вниз до плоскости. Орудие Эски все еще оставалось на дороге и стреляло по нас. Неприятельские толпы, отделенные одною неглубокою балкою, казались так близкими, что я не хотел сначала верить глазам своим, думая что это наши. Вообще оцепенение, овладевшее неприятелем, многочисленным и еще нетронутым, осталось для меня необъясненным. Горцы как будто чего-то ожидали. Может быть они опасались появления нашей кавалерии.

Хотя, в пылу движения и дела, мне не было времени осведомиться о ней, однако и я ожидал ее прибытия с судорожным нетерпением, так как, при выступлении нашем из Куринского укрепления, приказание было отдано самым положительным образом, чтоб кавалерия, бросив фуражировку, немедленно двигалась за нами. Впрочем, не нужно было и приказания: вся драма, происходившая в Истису, была пред глазами. Нет сомнения, что если бы в ту минуту, когда мы поднялись на бугор в виду неподвижно стоявшего неприятеля, кавалерия наша явилась из-за нашего правого фланга и снизу вверх атаковала горцев, то поражение было бы страшное, и очень может быть, что орудие Эски досталось бы нам в руки. К несчастью, кавалерия опоздала. Пока я посылал нарочного за нарочным, ускорить ее движение, неприятель мало-помалу начал стягиваться вверх по скату горы. Однако ж [181] я отделил капитана Романуса, с тремя ротами, при одном орудии, за балку. Тогда орудие Эски съехало с дороги и скрылось в лесу.

Когда появилась наша кавалерия, самый выгодный момент уже миновался; впрочем, работы было еще вдоволь. Под командой храброго подполковника Полякова, все 14 сотен понеслись в атаку. Успех был великолепный. В один миг вся масса неприятеля, покрывавшая покатость гор на протяжении еще двух верст по направлению к Умахан-юрту, была опрокинута, смята и в неописанном беспорядке бросилась бежать в гору к опушке леса. Казаки гнались беспощадно за бежавшими, кололи их пиками и рубили. Все пространство усеяно было трупами. В это время капитан Романус, с своею колонною, переправившись чрез овраг, способствовал поражению горцев и, подаваясь понемногу правым плечом вперед в гору оттеснил весь этот фланг неприятеля от его центра вправо. Кавалерия продолжала свое преследование версты на три или на четыре от Истису и остановилась только у опушки леса, куда неприятель наконец скрылся.

Когда, таким образом, довершено было поражение левого фланга неприятеля, в центре, около самого аула, полковник Нейман, принявший там общую команду, окончательно смел и опрокинул горцев, которые в беспорядочных толпах спасались по горе и по балкам в лес. Панический страх охватил даже те части войск Шамиля, которые стояли между Истису и Куринским и совсем не были в деле: они увлеклись общим примером и бежали в лес. Когда я возвращался к аулу, то все пространство хребта, покрытое незадолго пред тем огромными полчищами горцев, было пусто; лишь кое-где, в опушке леса, мелькали отсталые группы, которые также скоро скрылись. Только трупы, покрывавшие поле сражения, свидетельствовали о страшном побоище.

Трудно мне выразить все ощущения, волновавшие нас после такой победы. Все поздравляли друг друга; жители Истису приняли нас как избавителей. Но более всего испытал я радости при виде храбрых молодцов наших 11-й роты и начальников их штабс-капитана Петровского и прапорщика Сенкевича, с таким геройством защищавших редуты. Потеря у них была чувствительная, однако ж менее, [182] чем я ожидал. С скромностью, свойственною кабардинцам, они как бы не сознавали, что своим подвигом оказали огромную услугу отечеству.

Было уже темно, когда мы возвратились в Куринское укрепление, усталые, но вполне счастливые.

На другой день барон Врангель прибыл с своим отрядом в Истису. Сначала обманутый ложными сведениями он узнал, о движении Шамиля на кумыкскую плоскость только после полудня 3-го октября. Едва он успел выступить, как гул дальних выстрелов возвестил ему о серьезном деле. Легко представить себе мучительное беспокойство барона Врангеля: он форсированным маршем пришел, поздно вечером, в Умахан-юрт, где должен был дать отдых войскам, и уже на другое утро получил известие о нашей победе.

Шамиль, с гневом и стыдом, отступил за Мичик, где простоял еще около недели в странной нерешимости. Он чувствовал, что нравственное влияние его сильно потрясено; еще раз сделал попытку перейти к наступлению и послал сына своего Казы-Магому, с 3,000 кавалерии в Малую Чечню; но они вскоре возвратились без всякого результата. Везде войска наши были в готовности встретить неприятеля.

11-го октября Шамиль возвратился в Ведень и распустил свой огромный сбор. Так кончился поход имама. После того он уже не предпринимал против нас нечего серьезного, и весь край вздохнул спокойно.

Генерал-адъютант барон Николаи.

18-го февраля 1865 г.
Тифлис.

Текст воспроизведен по изданию: Эпизод из кавказской войны // Военный сборник, № 7. 1865