Н. В.

1840, 1841 И 1842 ГОДЫ НА КАВКАЗЕ

(Продолжение)

(См. «Кавказский Сборник» т. XII.).

Х.

Распоряжение Шамиля среди чеченцев. Движение Шуаиб-муллы. Демонстрант неприятеля. Нападение Шуаиб-муллы на Кизляр. Поражение наших казаков и потеря орудия. Жаркий бой близ Амир-Аджи-юрта. Состязание у р. Ярыксу. Дислокация на зиму. Набег Ахверды-Магомы на терские станицы. Последние наши распоряжения и конец года на левом фланге линии.

Шамиль не довольствовался тем, что заставил нас отказаться от предприятия, угрожавшего погромом его резиденции; ему нужно было достигнуть двух других целей: не допустить чеченского отряда к содействию дагестанскому в тылу у себя и дать поживу и развлечение чеченцам, которые, по словам генерал-майора Ольшевского, «явно стали роптать на свое положение». Орудием для осуществления двух последних своих желаний он избрал Шуаиб-муллу, которому приказал, между прочим, «восстановить прежний энтузиазм чеченцев». Отчаянный наездник, не уступавший в отваге и решимости Хаджи-Мурату, избрал для этого предприятия вполне [336] достойное и соответствовавшее его удали, а также военным способностям, недостатком которых он далеко не страдал. В три дня он собрал несколько тысяч человек и 10-го ноября вечером выступил с двумя тысячами из них, самых доброконных, с р. Гудермеса вниз по Тереку на Хамамат-аул, расположенный на правом берегу этой реки, против станицы Старогладковской; худоконным же и пешим он приказал занять Качкалыковский хребет, а Уллубею-мулле, с ауховцами, выйти на речку Ярыксу. Эта первоначальная диспозиция стала тотчас же известна через лазутчиков генералу Ольшевскому; но что будет далее — никто не знал.

Ольшевский находился в это время в кумыкском владении, куда прибыл еще в двадцатых числах октября по приказанию корпусного командира, озабоченного защитою плоскости от мелких грабежей и нападений — в особенности между Кизляром и Казиюртом. Для охранения этой дороги и самого Кизляра он составил конный летучий отряд и расположил его в нескольких верстах от города, в лащуринском укреплении, которое в то время достраивалось под наблюдением и руководством кизлярского коменданта полковника князя Шаховского. В состав этого отряда, под начальством подполковника Грекова, вошли сто казаков вверенного ему донского казачьего № 37 полка и 50 казаков, с одним орудием, семейного Кизлярского полка; ему же временно были подчинены все посты 3-го участка терской линии. Прибыв к месту своего назначения, Греков застал там еще команду казаков № 22 полка, переведенных с прежнего лащуринского поста, и 25 человек кавказского линейного № 9 батальона. В кумыкском же владении, именно в лагере у Таш-Кичу, находились в это время пять рот Тифлисского и пять рот Куринского егерских полков, [337] два орудия легкой № 8 батареи 20-й артиллерийской бригады, четверть-пудовый и трехфунтовый единороги гарнизонной артиллерии, запряженные лошадьми той же батареи от вторых зарядных ящиков.

О выступлении Шуаиб-муллы с Гудермеса и движении вниз по Тереку генерал-майор Ольшевский узнал 11-го ноября на рассвете. Не медля ни минуты, он поднял из лагеря в Таш-Кичу девять рот и все четыре орудия и быстро направился к речке Карасу, чтобы встретить неприятеля на обратном пути, так как куда бы он ни пошел, не должен был, по соображениям начальника отряда, миновать этого пункта. Ольшевский не ошибся, потому что, прибыв на Карасу, он увидел там свежие следы большой конной партии, тянувшиеся вниз по Тереку. Около полудня раздались к стороне Энгель-юрта довольно частые пушечные выстрелы, по направленно которых тотчас были посланы туда до ста кумыков, чтобы узнать о причине пальбы. Когда же выстрелы стали все более учащаться, то г. м. Ольшевский и сам двинулся с отрядом вслед за кумыками. Отойдя не более трех верст, он получил известие, что небольшая партия окружила Энгель-юрт и перестреливается с жителями. Не видя никакой особенной опасности для энгелинцев, начальник отряда командировал к ним на помощь Куринского полка подполковника Витторта, с двумя ротами пехоты и одним орудием, а сам возвратился на позицию к Карасу. Прибыв к Энгель-юрту, Витторт присоединил к себе находившиеся там войска и ударил на неприятеля. В это время явился из Герзель-аула на тревогу и майор Ктитарев, с двумя ротами кавказского линейного № 11 батальона и одним орудием. Партия, схваченная с двух сторон, начала отступать, и тогда только обнаружилось, что она вовсе не была так [338] незначительна, как казалось, потому что в двух верстах от аула стоял ее резерв в числе до 500 человек. Рассеяв неприятеля на обоих пунктах, Витторт возвратился в Таш-Кичу, а Ктитарев остался ночевать в Энгель-юрте.

Прибыв в лагерь, г. м. Ольшевский в три часа пополудни получил известие, что Шуаиб-мулла, с огромною конною партиею, был обнаружен невдали от Кизляра. Таким образом, этот удалой сподвижник Шамиля в одну ночь в полном смысле слова отмахал восемьдесят верст и только вследствие такой необыкновенной быстроты и скрытности своего движения ни мало не стеснялся тем, что оставлял в тылу у себя целый отряд, зная, что нагнать он его не мог, а на обратном пути не трудно будет раздробить свое скопище по разным дорогам. Вслед за первым известием Ольшевский получил другое от Тифлисского полка подполковника Радкевича, конвоировавшего с двумя ротами и одним орудием, из Таш-Кичу во Внезапную дивизион легкой № 4 батареи 19-й артиллерийской бригады, что не доходя Баташ-юрта он усмотрел еще одну небольшую партию и вследствие этого остановился впредь до особого приказания. Сообразив все эти сведения, Ольшевский пришел к заключению, что эти отдельные партии были выставлены против наших войск для отвлечения их от главной операции наиба, и что ему необходимо перехватить самое скопище. Для того, чтобы достигнуть этого с возможно большею вероятностью, нужно было занять две дороги: или ту, по которой Шуаиб-мулла следовал к Кизляру, или другую, идущую через карагачский лес близ разоренной деревни Хасав-юрт. В виду этого, он сделал следующие распоряжения: четыре роты и два орудия отправил к разоренной деревне Умахан-юрт, [339] приказав им занять там мост на канаве, проведенной из Терека; две роты послал в Баташ-юрт и предписал Радкевичу — со всеми войсками, там находившимися, идти к Хасав-юрту, а сам с остальными тремя ротами и двумя орудиями остался у Таш-Кичу, чтобы иметь возможность поспешить или к Умахан-юрту (16 верст), или к Хасав-юрту (18 верст). Кроме этого он предписал воинскому начальнику крепости Внезапной подполковнику Моравскому подкрепить Радкевича из деревни Андреевой еще двумя ротами пехоты и одним орудием.

Между тем Шуаиб-мулла, оставив нас догадываться и соображать о настоящей цели своего орлиного полета, в восьмом часу утра 11-го ноября был уже невдали от Кизляра. Ни в городе, ни в соседнем к нему карантине по другую сторону Терека и ни в лащуринском укреплении никто не имел ни малейшего сведения о близкой и неожиданной опасности. Греков отправил несколько казаков по направлению к Кизляру за накошенным там сеном, а Шаховской, с совершенною беспечностью, при небольшом конвое, выехал в укрепление осмотреть производившиеся там работы. Не доезжая двух верст до него, он был остановлен выросшим как бы из земли казаком, который впопыхах обратил его внимание на большую партию горцев, тянувшуюся камышами по кизлярской дороге. Послав этого казака с передовым известием к подполковнику Грекову, князь Шаховской поскакал вслед за ним, и когда приехал на Лащурин — там уже летучий отряд стоял под ружьем и во всей готовности к выступлению. Отправив тотчас же Грекова и с ним около сотни казаков по направлению к Кизляру, Шаховской остался немного на месте для некоторых распоряжений, а потом выехал и сам, захватив с собою еще 85 казаков и орудие. [340]

Тем временем скопище, во главе с своим отважным предводителем, в виду Грекова и не далее четырех верст от него, рысью подвигалось камышами вниз по Тереку. Возле карантина оно разделилось надвое, и часть его, с распущенными значками, бросилась на карантин, чтобы уничтожить его и обеспечить себе в этом пункте переправу, а остальные в галоп шарахнулись ниже, к другой переправе у самого города, отстоявшей от первой на версту слишком, где был весьма доступный и удобный брод. На счастье, в это время в карантине ночевала команда Апшеронского полка, в числе двадцати человек, с прапорщиком Ковалевским, бывшего накануне в Кизляре за разными покупками для полка. Апшеронцы и караул линейного № 9 батальона встретили неприятеля беглым ружейным огнем, а с крепостного городского вала громили его во фланг орудийные снаряды. Главная цель атакующих состояла в том, чтобы поджечь карантинные постройки, но все попытки их остались напрасны, и они, несмотря на свою многочисленность, молодецки были повсюду отражаемы. Греков в это время был в виду карантина и отрядил вперед есаула Калмыкова, с 25 казаками, чтобы подать атакованным предварительную и скорейшую помощь. Увидев в карьер несущихся казаков, а за ними еще и других, чеченцы бросили карантин и поскакали вниз по Тереку к той партии, которая переправлялась вброд. Но и последняя в эти минуты уже потерпела неудачу: ее приветствовал такой сильный и непрерывный картечный огонь с батареи на оконечности города, устроенной Шаховским только в предыдущем году, что, будучи три раза отброшена с середины реки, и не решившись более пытать свое счастье, она проворно повернула назад в камыши, где к ней присоединилась и другая ее половина. [341]

Когда есаул Калмыков подскакал к карантину — выстрелы повсюду прекратились, и неприятель направлялся объездом мимо карантина к лащуринскому укреплению. Князь Шаховской, подъезжавший в это время к городу вскоре после Грекова, оставив у карантина орудие и свой конвой с и. д. кордонного адъютанта поручиком Голумбиевским, приказал последнему поспешить обратно к укреплению; Грекову он велел в то же время преследовать неприятеля, а сам отправился в город для того, чтобы успокоить жителей и принять меры на случай какой-нибудь новой неожиданности. Таким образом, Кизляр на этот раз отделался чрезвычайно счастливо, хотя и мог бы перенести катастрофу 1831-го года, потому что гарнизон его состоял всего из ста семидесяти человек.

Получив приказание кн. Шаховского, Греков, со своею сотнею, пустился за чеченцами. По его словам, он не имел в виду их настойчиво преследовать, потому что это было невозможно при его слабых силах; но желал только узнать силу неприятеля, его намерения и направление, а также отвести его подальше от города. Предположив, по всем признакам, что он направляется к карантину, Греков поспешил туда прямою дорогою и там присоединил к себе орудие Голумбиевского и конвой Шаховского. Но Шуаиб-мулла отступал в нескольких верстах в стороне, поспешно угоняя перед собою отбитый у ногайцев скот. По усиленной просьбе этих ногайцев и частью для того, чтобы, опередив неприятеля, пресечь ему переправу у Магометова моста, Греков изменил своей осторожности и пустился за ним в погоню. Уже он подъехал к чеченцам на орудийный выстрел и успел пустить в них десять гранат, как моментально был окружен из засады в камышах несколькими сотнями человек, которые, сделав довольно [342] дружный залп, бросились на казаков в шашки. Семь лошадей под орудием и ящиком были прострелены пулями, а с ними пали ездовые и часть прислуги; орудие осталось обнаженным, бессильным и беспомощным. Но донцы не потерялись, и хотя в данном случае всякая оборона была бесполезна, часть из них, прикрывавшая орудие, бросила лошадей, спешилась и думала грудью отстоять завидный для неприятеля трофей. Однако, все было напрасно, и не прошло трех-четырех минут, как двадцать пять героев трупами своими устлали окровавленную землю — и орудие очутилось в руках чеченцев. Поставленный в необходимость спасти хоть остальных людей, Греков скомандовал в пики — и уцелевшая горсть кое-как пробилась на простор сквозь охватывавшую ее со всех сторон массу и помчалась к Качалай-аулу. Неприятель не отставал от нее, гнал ее по пятам, и когда она влетела в аул и, спешившись, засела за закрытиями и стала обороняться, он и тут атаковал ее, усиливаясь истребить до последнего человека. Но судьба помогла казакам, которые наконец вполне оправились и рассчитанным, довольно спокойным ружейным огнем, со своей стороны, стали наносить урон чеченцам. Вскоре последние, сообразив невыгоду и своего собственного положения, а также не желая на большое расстояние отстать от главного скопища, бросили донцов и ускакали. Наша потеря была чувствительная: орудие пропало, убито 35 и ранено четверо нижних чинов; убито и ранено 44 лошади. Примерный же урон неприятеля простирался до сорока человек. Кроме того, потеря наша в карантине состояла из одного убитого и семи раненых нижних чинов и двух убитых частных лиц. Генерал-майор Ольшевский, оправдывая Грекова, говорит, что он имел возможность избежать столкновения с неприятелем, но вступил в [343] дело потому, что увидел истребление кочевых ногайцев. «Если бы он этого не сделал, то ногайцы имели бы полное право роптать на нас и обвинять, что мы не хотим их защищать».

Полковник князь Шаховской жаловался, что никто не дал ему знать о приближении неприятеля. Но кто же мог ему дать знать, когда Шуаиб-мулла обставил свои цели глубокою тайною, и сам Ольшевский осведомился о его движении к Кизляру только в день нападения, а о самом набеге, о деле Грекова и о потере орудия только в десять часов ночи — и то лишь без особенных подробностей? Единственная для него выгода была та, что ногайцы, доставившие ему это сведение, указали вместе с тем о направлении скопища из Кизляра — вверх по Тереку. Но по этому известию нельзя было еще с достоверностью определить, пойдет ли неприятель по дороге на Карасу, или своротит на Баташ-юрт и пойдет на карагачский лес. В первом случае Ольшевский мало беспокоился, потому что подполковник Радкевич был достаточно силен, а во втором случае нужно было тотчас же подкрепить войска, расположенные при Умахан-юрте. Взяв три роты пехоты, два орудия, сотню казаков и около сотни конных кумыков, Ольшевский форсированным маршем двинулся к Умахан-юрту и прибыл туда в два часа пополуночи 12-го ноября. Вскоре явились к нему несколько человек кочевых ногайцев и объявили, что неприятель, опасаясь вероятно встречи с нашими войсками на умахан-юртовском мосту, поворотил на чувальский пост и оттуда следует по левому берегу умахан-юртовской канавы. Справедливость этого вслед затем подтвердилась доносившимся издали ревом скота.

Находя неудобным атаковать неприятеля ночью в камышах, г. м. Ольшевский признал одно средство — [344] поспешить на Карасу и там предупредить его, несмотря на то, что на этой позиции он мог усилиться свежими силами с Качкалыковского хребта. Выступив из лагеря, он в семь часов утра 12-го ноября прибыл на Карасу и тотчас послал приказание майору Ктитареву поспешить к нему на присоединение со своими ротами. Едва все это было сделано, как из камышей стала появляться вереницею масса чеченцев, постепенно вытягиваясь на дорогу, по которой прошел Ольшевский. Не доходя версты две до нашей позиции, они стали группироваться и строиться в боевые порядки; скот же, который они гнали, направился лесом по берегу Терека. Это движение заставило начальника отряда отделить две роты и два орудия артиллерии, под командою подполковника Витторта, и отправить к курганам, находившимся в двух верстах от Амир-Аджи-юрта, близ которых путь, предпринятый стадом скота, выходил на чистое место. К этим двум ротам Витторту приказано было присоединить еще две роты куринцев, находившиеся на работах у амир-аджи-юртовского тет-де-пона. Увидев затем, что неприятель большую часть своих сил направил вслед за скотом, Ольшевский, не ожидая уже майора Ктитарева, двинулся вслед за Виттортом и, пройдя версты три, ожидал, пока последний достигнет курганов; после этого он пошел обратно к переправе на Карасу, оставаясь в полной надежде, что с пятью ротами пехоты, двумя орудиями и двумястами человек конницы он в состоянии будет защищать эту переправу даже и без майора Ктитарева.

Между тем Шуаиб-мулла, увидев его возвратное движение по дороге к Амир-Аджи-юрту, быстро перешел через Карасу и встретил его за версту от переправы. Подпустив его на близкий картечный выстрел, Ольшевский остановил отряд и открыл орудийный огонь. [345] Скопище поневоле очистило ему дорогу, и оставалось только поскорее воспользоваться этим моментом и захватить переправу. Едва генерал Ольшевский скомандовал: «вперед, беглым шагом», с полною уверенностью, что переправа будет в его руках, как вдруг командующий артиллериею штабс-капитан Неелов доложил ему, что сломалась боевая ось под гарнизонным четверть-пудовым единорогом, который только недавно был поставлен на новый лафет. К крайнему своему неудовольствию, г. м. Ольшевский должен был остановить отряд и принять сражение на позиции, которая была для нас вовсе невыгодна. Но, к счастью, вдали раздались пушечные выстрелы, указывавшие на приближение Ктитарева из сел. Энгель-юрта.

Когда неприятель увидел, что отряд остановился, он быстро окружил его со всех сторон; заметив же, что с нашей стороны идет редкая орудийная пальба, он смело приблизился на самый близкий ружейный выстрел. Дерзость скопища увеличивалась ежеминутно, так как к нему быстро подходили конные и пешие толпы с Качкалыковского хребта, усилившие его в конце концов до четырех тысяч человек. Г. м. Ольшевский все продолжал свою умеренную, рассчитанную пальбу, а неприятель принялся буквально расстреливать его отряд. В таком критическом положении нам оставалось драться до истощения сил и с единственной надеждой, что Витторт, находившийся в пяти верстах, поймет безвыходность отряда и поспешит к нему на помощь; на Ктитарева же расчета не было, так как с бывшими у него 250 человек и одним орудием он не в состоянии был пробиться сквозь такое сильное полчище. Чтобы избежать по возможности большой потери в людях, г. м. Ольшевский приказал всем стрелкам и резервам лечь на землю, а [346] казакам и кумыкам спешиться и занять указанные им места; только офицерам велено было стоя наблюдать за действиями неприятеля и в этом случае невольно изображать из себя живые мишени. Это распоряжение, однако, вполне оправдало ожидания начальника отряда, и, несмотря на жаркое дело, которое войска выдержали в течение трех часов, потери наши были весьма незначительны, и только весьма чувствительный урон мы понесли в лошадях, преимущественно артиллерийских, которых конечно нельзя было уложить на землю.

В разгаре сражения г. м. Ольшевский был ранен ружейною пулею в правый бок; но, сознавая свой долг и положение отряда, он скрыл от всех свою рану и вооружился силами, чтобы достойным образом завершить свой подвиг. Неелов также был ранен и оставил команду; вместо него в распоряжение одним действующим орудием вступил инженер-подпоручик Паль. Отлично понимая положение отряда, он руководил осиротевшим единорогом «с таким знанием и с таким искусством», что не дал никому заметить отсутствие другого орудия — о чем знали только одни артиллеристы. Передвигая свое единственное орудие то в ту, то в другую сторону, он с особенною ловкостью отстреливался на всех фасах нашего каре и этим, без сомнения, не мало парализовал охоту неприятеля броситься в рукопашную схватку. По прошествии двух часов, Шуаиб-мулла, усматривая на своей стороне перевес сражения, а с нашей полную неподвижность и как бы робость — потому что причина этой неподвижности, будучи ему неизвестна, иначе не могла быть им объяснена — стал спокойно, не торопясь, переправлять стадо через реку не далее двух верст от отряда, т.е. у него на глазах. Досадно и грустно было г. м. Ольшевскому, что какой-нибудь кусок железа, в образе [347] поломанной оси, был причиною неудачи всех его распоряжений и надежд. Положение отряда ухудшалось с минуты на минуту и, по мере увеличения опасности, возрастало сомнение относительно прибытия Витторта. Но последний догадался, что ему нужно было делать, и вскоре разрешил все сомнения и опасения. Поняв, что г. м. Ольшевский должен быть атакован сильно и упорно, он, присоединив к себе две роты куринцев, сотню казаков и одно конное орудие Гребенского казачьего полка, прибывшие на тревогу под командою подполковника Венеровского, бросился к Ольшевскому на помощь — но по дороге из Амир-Аджи-юрта в Энгель-юрт, чтобы взять неприятеля в два огня. Движение это не укрылось от Шуаиб-муллы, и он тотчас же оставил отряд и начал отступать к Качкалыковскому хребту, дав возможность Ктитареву без затруднения подвигаться к Ольшевскому.

Вслед за подполковником Виттортом выступил из Амир-Аджи-юрта адъютант начальника левого фланга линии штабс-капитан Суходольский, с двумя ротами князя Варшавского полка и шестью орудиями 14-й артиллерийской бригады, следовавшими в Темир-Хан-Шуру. Шуаиб-мулла не мог этого не видеть, но, несмотря на то, все-таки атаковал Витторта. Последний, однако, этим не обескуражился и встретил его таким жестоким картечным и беглым ружейным огнем, что он невольно отхлынул от него со своими толпами на весьма приличное расстояние. В это время подоспел, наконец, и Ктитарев. Ольшевский, видя благополучный исход дела, и не будучи более в состоянии владеть своими силами, приказал генерал-майору князю Мусе Хасаеву принять отряд Ктитарева, всю кавалерию и славное осиротелое орудие, сослужившее столь добрую службу, и идти на присоединение к Витторту, располагая дальнейшим ходом боя по [348] своему усмотрению; сам же, с двумя ротами пехоты, с подломанным орудием и со всеми ранеными, отправился в Таш-Кичу. Хасаев, подойдя к Витторту и видя, что неприятель оставил его и отступил уже на Качкалыковский хребет, счел бесполезным преследовать скопище и также повернул в Таш-Кичу, отправив с дороги в Амир-Аджи-юрт и в Герзель-аул взятые из этих укреплений войска.

Пока Шуаиб-мулла ведался с Ольшевским, мулла Уллубей развлекал колонну подполковника Радкевича. Он вырос перед нею на высотах, обрамляющих реку Ярыксу, в 9 часов утра, 12 ноября, и тотчас же вступил в сильную перестрелку. Радкевич меткими выстрелами из орудий все время удерживал своего противника в отдалении, а когда заметил, что из деревни Андреевой быстро следуют две роты с орудием — двинулся им на встречу. Уллубей, полагая, что Радкевич отступает, горячо стал его преследовать и развернул таким образом свои силы, численность которых простиралась до тысячи человек; но преследование это осталось бессильным, потому что Радкевич, дойдя до ближайших высот, остановился и дал неприятелю решительный и мужественный отпор. Отсюда он послал приказание двум ротам, приближавшимся из Андреевой, остановиться при спуске в Воровскую балку и наблюдать за нею. Уллубей перестреливался до четырех часов пополудни, не причинив отряду нашему большого вреда — если не считать четырех убитых и двух раненых нижних чинов. С приближением сумерек он его оставил и потянулся вверх по Ярыксу, а Радкевич, отправив назад андреевское подкрепление, 13-го ноября прибыл в укр. Таш-Кичу.

Осадное положение, которое выдержал г. м. Ольшевский 12-го числа, не могло не обойтись нам в должной [349] цене: кроме него и Неелова, ранены — хорунжий Шадолин, кумыки — капитан князь Мудар Эльдаров, поручик Бамат-Гирей Мезетиев, корнет Мустан Султанов, прапорщик Абу-Муселим Капланов и 24 нижних чин; в колонне Витторта ранен один рядовой, убито 18 и ранено 86 лошадей (Дела арх. окр. шт., 2 отд. ген. шт., 1841 г. №№ 14, 138 и 146.).

В предстоящую зиму мы, конечно, не имели, да и не могли иметь в виду никаких наступательных действий в Чечне, поэтому следовало позаботиться лишь о надежной охране левого фланга наличными средствами, имевшимися в распоряжении г. м. Ольшевского. Все эти средства, за выступлением в Дагестан двух батальонов Тифлисского полка, были разверстаны для защиты кумыкских владений и всей нижней части Терека следующим образом: из 3-го и 4-го батальонов Кабардинского пехотного полка одна рота была отправлена в Кизляр, а другая в ст. Старогладковскую, где находилась штаб-квартира легкой № 8 батареи; остальные шесть рот распределены по станицам вверх по Тереку, начиная от Парубачевской до Стодеревской включительно. Две роты Куринского пехотного полка, с одним конным орудием Гребенского казачьего полка, поставлены в Амир-Аджи-юрте, где было сложено большое количество продовольственных запасов. Для успокоения жителей деревни Андреевой поставлен в ней 2-й батальон князя Варшавского полка с двумя орудиями, и сверх того, из двух батальонов Куринского полка, назначенных для охранения кумыкских владений, одна рота, с одним орудием расположена в Баташ-юрте, другая рота, с одним орудием, в Хамамат-юрте, а остальные шесть, с четырьмя орудиями, при укреплении Таш-Кичу. Эти шесть рот должны были [350] конвоировать транспорты с провиантом от укр. Амир-Аджи-юрта до кр. Внезапной и служить резервом, с которым можно бы было встретить неприятеля при вторжении его в кумыкские владения. Наконец, в деревне Энгель-юрте расположены были две роты линейного 11 батальона, с двумя крепостными орудиями, взятыми из Таш-Кичу, и в заключение всего задержан на линии 1-й батальон Волынского полка, следовавший на зимние квартиры, а также предназначены два батальона Навагинского полка — после некоторого отдыха их от трудов и обмундирования. В Кизляре — город был обрыт глубоким рвом, сделаны ворота и заставы, и устроены две батареи для защиты бродов выше и ниже города (Донесение генерал-адъютанта Граббе корпусному командиру 25-го июля № 1447.). Начальство над всеми войсками в кумыкском владении г. м. Ольшевский поручил генерал-майору князю Мусе Хасаеву, а сам выехал в Грозную для лечения раны.

Но Шамиль не разделял его последнего побуждения: не прошло и двух недель после интересного положения нашего отряда 12-го ноября, как сподвижники имама получили категорическое приказание — собрать побольше войска и не оставлять в покое наших границ. Сборным пунктом был назначен в большой Чечне аул Шали. Опять зашевелился народ от Мичика до Фортанги, не исключая пеших и даже худоконных, и 29-го ноября к вечеру сборы уже были окончены. Ольшевский последовательно в течение трех дней получал самые верные о том сведения, и каждый раз сообщал о них по всей линии от Моздока до Кизляра, а также, конечно, и Мусе Хасаеву. Вечером 1-го декабря прискакал к нему один из неизвестных доселе лазутчиков и заявил, что [351] огромные толпы пеших и конных, сосредоточившиеся отовсюду у аула Шали, в полдень того же числа переправились через Аргун и потянулись к Казах-Кичу, а оттуда пойдут на Терек с намерением переправиться между Стодеревскою и Галюгаевскою станицами. Посылать теперь нарочных по адресу с известием об опасности было нельзя, потому что это значило подвергать их верной гибели — и г. м. Ольшевский не знал, как поступить ему, чтобы поскорее сообщить командиру Моздокского казачьего полка подполковнику Аминову о предприятии неприятеля. Но из этого затруднения вывел его переводчик начальника сунженской линии подпоручик Ильяс Иналов, который взял на себя риск проскакать от Грозной до Наура. В десять часов пополудни 1-го декабря он пустился в путь с одним из своих родственников и в восемь часов утра 2-го числа вручил Аминову предписание Ольшевского. Бывший в то время в Науре у командира полка начальник Галюгаевской станицы хорунжий Баскаков метнулся сейчас же к себе домой, успел вовремя доскакать, загнать в станичную ограду скот, выпущенный на пастьбу, и расставить на валу казаков, а также и квартировавшую в станице роту. Таким образом, меры предупреждения были приняты вполне своевременно, и этим, к удивлению, мы были обязаны двум немирным чеченцам, весьма близким к Джеват-хану, от которых и прибыл к Ольшевскому неизвестный лазутчик с известием о готовящемся набеге.

2-го декабря, около полудня, четырехтысячное конное полчище, под предводительством шамилевой звезды первой величины-наиба Ахверды-Магомы, и при ближайшем соучастии с ним Шуаиб-муллы, Джеват-хана и Уллубея-муллы ауховского, под покровом чрезвычайно густого тумана, начало быстро в двух местах переправляться [352] через Терек, обложило одновременно Галюгаевскую и Стодеревскую станицы, заняло дорогу вверх от последней верст на семь и раскинуло от себя отдельные небольшие партии для поисков в степи. Таким образом, оно захватило собою протяжение верст на пятнадцать по прибрежью Терека и, конечно, наделало бы много бед, если бы своевременно пушечные выстрелы из Галюгая не предупредили бы окрестные места о серьезной опасности. У галюгаевцев толпы неприятеля не нашли никакой поживы и волей-неволей должны были ограничиться пассивною атакою приготовленной к встрече с ними станицы. Аминов в это время скакал с двадцатью казаками из Ищоры, где останавливался по дороге для необходимых распоряжений. Верстах в пяти от Галюгая постовые казаки доложили ему, что в той стороне была слышна сильная пушечная и ружейная пальба, которая в то время несколько притихла. Отправив одного из своих конвойных в Ищоры за подкреплением, Аминов поспешил к Галюгаю, куда прибыл уже к последнему акту атаки, потому что Ахверды-Магома, убедившись в бесплодности своего предприятия, удалил большую часть своего отряда в степь, где он ожидал его приказаний под непроницаемою туманною завесою. Вызвав из станицы тридцать егерей Кабардинского полка и несколько пеших казаков, и оставив их у себя в резерве, Аминов приказал им не отходить далеко, чтобы не быть отрезанными, а сам с остальными казаками вступил в дело. Неприятель быстро начал отступать и увлек за собою казаков, которые только тогда заметили скрытых горцев, когда они с гиком понеслись на них в атаку. Видя несоразмерность сил, казаки повернули лошадей и благополучно отскочили к своему резерву, а горсть кабардинцев, сделав дружный залп, с криком «ура» отважно бросилась в [353] штыки и заставила чеченцев отхлынуть обратно в степь. Подполковник Аминов, очистив, таким образом, поле битвы, поспешил с казаками к переправе, приказав роте, находившейся в станице, следовать туда же с одним орудием. Неприятель, заметив это движение и опасаясь потерять путь отступления, предупредил Аминова и помчался также к переправе; но когда увидел малочисленность казаков, то повернул назад, осадил их и стал гнать перед собою до самого поста, под прикрытием которого они, наконец, остановились. Через четверть часа прибыла рота с орудием, а вдали показались ищорские и наурские казаки. Увидев это подкрепление, чеченцы опять пустились к переправе, куда тянулась от Стодеревской станицы, со многими значками, и другая сильная партия. Приказав пехоте держаться ближе к лесу над Тереком, Аминов присоединил к себе подоспевших в эту минуту 120 человек ищорцев и наурцев и поскакал за убегавшим к броду неприятелем. На переправе столкнулось все скопище, и произошла суматоха, давка; казаки получили полный простор поражать чеченцев безнаказанно, и те, не успевая подхватывать своих раненых, оставили на месте несколько тел, бросили пятьсот голов рогатого скота, отбитого ими из табуна Стодеревской станицы, и частью, не успев воспользоваться бродом, пустились вплавь вниз по течению реки, погибая разом по несколько человек. Казаки не переставали их преследовать и напутствовать пальбою по всему протяжению леса, который стлался по берегу на две версты, а когда присоединились к ним подоспевшие стодеревцы и 12-я рота Кабардинского полка, квартировавшая в их станице — бой обратился на полуоледенелой стихии в травлю всех тех, кто запоздал переправою. Перестрелка на Тереке не прекращалась до сумерек. Потеря с нашей стороны [354] на пространстве линии, подвергшемся нападению, заключалась в следующем: убиты 12 рядовых Кабардинского полка, перевозившие сено, 1 служащий и 1 отставной казаки, 3 малолетка и две женщины; ранены — хорунжие Баскаков 1-й и Баскаков 3-й и трое нижних чинов Кабардинского полка; без вести пропали также трое и кроме того 6 малолеток и 4 женщины; отбиты у нас 4 лошади и 270 штук скота. Слабым для нас вознаграждением за это были девять тел в полном вооружении и несколько лошадей. Общий же урон неприятеля, по словам лазутчиков, был весьма значительный, и на следующий день после набега он завершился еще тремя человеками, которые были убиты ядрами, когда часть скопища, переправившись через Сунжу у деревни Самашки, пробиралась под выстрелами орудий Закан-юртовской станицы. Два родственника Джеват-хана, которым мы были обязаны предупреждением о готовящемся нападении, были награждены, в лице посланного ими лазутчика, ста червонцами, а подпоручик Ильяс Иналов и его спутник чеченец Сусурка Саитов, доставившие своевременно Аминову, с опасностью жизни, предписание генерал-майора Ольшевского, получили — первый подарок в 720 рублей ассигнациями, а последний 50 рублей серебром (Донесение Аминова генералу Ольшевскому 3-го декабря 1841 г. №5133. Рапорты корпусному командиру генерала Граббе 15-го и 19-го декабря №№ 1508 и 1551.).

Дерзкое нападение Ахверды-Магомы на станицы Стодеревскую и Галюгаевскую дало нам понять, что зимнее время далеко не прекратило каких-либо обширных предприятий со стороны неприятеля, и осторожность, а вместе с тем предупредительные меры, в нашем тогдашнем положении являлись вполне настоятельными. В виду этого командующий войсками на кавказской линии и в [355] Черномории генерал-адъютант Граббе приказал двум батальонам Навагинского полка поспешить на левый фланг, и срок прибытия их назначил к 25-му декабря. Кроме того, он послал начальника штаба своего, флигель-адъютанта полковника Траскина, объехать линию и указать повсюду способы обороны. Наконец, сознавая, что для охранения линии было бы всего лучше делать нам самим во время зимы краткие и частые набеги к неприятельским поселениям, он предоставил это дело усмотрению частных начальников, которым велел сообразоваться с местными обстоятельствами и средствами, имевшимися в их распоряжении. Ольшевский же, со своей стороны, отправил в Таш-Кичу командира Куринского пехотного полка полковника Фрейтага и предписал ему сделать при первой возможности вторжение в большую Чечню или же к ауховцам. Но ни Шамиль, ни его отважные наибы не были настолько неосторожны, чтобы рисковать слишком скоро новыми предприятиями, так как знали хорошо по опыту, что некоторое время, пока не уляжется море после бури, будут везде жданными гостями.

Текст воспроизведен по изданию: 1840,1841 и 1842 годы на Кавказе // Кавказский сборник, Том 13. 1889