МУРАВЬЕВ А. Н.

ГРУЗИЯ И АРМЕНИЯ

ЧАСТЬ III

ОБИТЕЛЬ СВ. АНТОНИЯ МАРТКОБСКОГО

Возвратясь в Тифлис, после пятинедельного странствования по Армении, я нашел город оживленный присутствием Князя Наместника и его многочисленной свиты, потому что уже окончились военные действия и все собрались на зиму в Тифлис. Через несколько дней Экзарх предложил мне, ехать с ним, за двадцать верст от города, в пустынную обитель Св. Антонич Марткобского, которую хотел он восстановить из развалин и благословить лично начало работ. Хотя и не сохранилось житие Св. [2] отшельника, одного из тринадцати Сирских Отцев, но память его в большом уважении у народа, по той нерукотворенной иконе Спасовой, которую он принес с собою из Сирии. Предание говорит, что она чудно отпечатлелась, от прикосновения к священному подлиннику Эдесскому, и для нее стекались в обитель многочисленные богомольцы, до времен завоевателя Тамерлана. Испуганный его нашествием, настоятель Марткобский, Епископ Георгий, заклал чудотворную икону в стене и унес с собою тайну о ней в могилу, ибо сам был убит в разоренной обители; все поиски остались тщетными. После Тамерлана восстановилась опять обитель, хотя и не в прежнем великолепии; но в половине минувшего столетия ворвались в нее Лезгины и умертвили всю братию; с тех пор она опустела; землетрясение в 1827 году довершило бедствие, падением купола над гробом отшельника. Однако не прекратилось усердие народное к святому месту, и постоянно, в день успения Богоматери, бывший [3] храмовым, и в следующий за ним праздник нерукотворенного Образа, граждане Тифлисские, равно Грузины и Армяне, толпами идут на пустынную гору святого Антония и многие получают исцеление. Весьма недавно один расслабленный, пролежав несколько дней при гробе Святого, возвратился с обновленными силами. Это побудило Экзарха, с помощию некоторых благотворителей, приступить к восстановлению обители. Священный долг сей как бы лежал на Архипастыре Грузии, с тех пор как самый список с древней иконы, принесенной Антонием, поставлен был в приделе кафедрального собора Сионского.

Не более пяти верст от селения Марткоби, куда перенесена была кафедра последних Епископов Руставских, до развалин пустынного монастыря на вершине горы, поросшей лесом; нельзя иначе туда подняться как верхом. Место сие должно быть очаровательно летом, от роскошной зелени; но уже листья опали при нашем посещении, и густой туман, [4] обложивший горы, лишил нас прекрасных видов, как бы для того, чтобы устремить все внимание к самому святилищу. Приближаясь к монастырю, еще от нас закрытому горою, мы внезапно обрадованы были звуком малого колокола, который только накануне повесили над остатками бывших ворот. Вся обитель, обширная некогда, предстала нам из тумана, на сей раз, оживленная толпою народа, который собрался из окрестных селений, при вести о пришествии Экзарха. Архимандрит Марткобский с соседними священниками, в полном облачении, встретили своего пастыря, у входа в развалины, и трогательно было видеть, посреди обломков, церковное шествие. Многие прослезились, вспомнив древнюю славу обители, когда опять услышали священные гимны, почти сто лет не оглашавшие своды храма, которые с тех пор успели обрушиться. Экзарх, взойдя в церковь, стал на колени подле гроба Св. Антония и, после умилительного молебна нерукотворенному Образу и Преподобному, надел [5] на себя эпитрахиль одного из священников и сам прочел молитвы на обновление храма.

В числе молившихся были Греческие каменщики из Трапезонда, которые немедленно должны были приступить к работе, и по усердию три первые дня трудились без платы. Крестьяне соседних селений, принадлежавших некогда обители, вызвались возить даром лес и кирпич на крутую гору для строения. Плодом такого общего усердия было то, что уже в нынешнем году, на праздник успения, освящена была придельная церковь во имя Св. Антония, в обширной трапезе, прилегающей к собору. Так действенна была первая молитва о обновлении святилища! Гробовая плита отшельника, покрытая на сей раз парчовою пеленою, возвышалась под открытым небом, хотя и внутри церкви, лишенной купола, по левую сторону иконостаса, низкого и каменного, с которого уже стерлись его фрески. Оне уцелели в алтаре, особенно на левой стене, менее [6] подвергавшейся сырости; можно было разобрать на горнем месте лики Богоматери, Апостолов и Святителей, между коими яснее видны Василий великий и Златоуст. На стенах собора сохранились только Пророки Исаия и Авдий, Св. Екатерина и два царские лика, Вахтанга Гург-Аслана и Давида возобновителя, из коих один основал, а другой обновил храм Марткобский; тут же, на западной стен, написан нерукотворенный образ Спаса, поддерживаемый Ангелами, и около него выломаны камни, ибо здесь искали иноки утаенную икону.

Замечательно, что над некоторыми иконами были надписи Русские, потому вероятно, что они были писаны Русскими художниками, присланными вместе с иереями, от Царя Феодора Иоанновича, Царю Кахетинскому Александру, при посольстве Князя Звенигородского, в 1586 году, ибо благочестивый Самодержец Русский, заботился о восстановлении благолепия церковного в земле единоверной, пострадавшей от Персов. [7]

Однако большая часть уцелевших фресков должна подвергнуться разрушению, при перестройке храма, от сильных трещин в старых стенах. С южной стороны церковь висит над пропастью, но туман наполнял ее, так что мы, казалось, стояли в облаках, а в ясную погоду оттоле можно видеть церковь Св. Давида, на горе Тифлисской. Обширная ограда, с остатками более нежели пятидесяти келлий, свидетельствует о прежнем населении обители. За версту от нее, у подошвы горы, уцелела в лесу церковь рождества Богоматери, сооруженная в начале XVI века, Епископом Руставским Иларионом, а за версту от монастыря, на вершине горы, существует уединенный столб, на коем спасался великий подвижник, по примеру Сирийского столпника Симеона.

Если один завоеватель Востока разорил обитель, то другой, покоритель Индии и Персии, воздал ей должную почесть. Шах-Надир, зная, что при всех нападениях на Грузию, Марткоби служило [8] местом собрания ратников, для защиты отечества, и что там хранилась даже их воинская хоругвь, пожелал видеть пустынную обитель; это было только за десять лет до ее конечного разорения Лезгинами, при настоятельстве старца Зинона, который пережил разрушение. Шах велел поставить шатер свой, у входа в обитель, и совершил там полуденную молитву; Цари Теймураз и Ираклий поздравили его с исполнением благочестивого намерения. Почтенный вид престарелого настоятеля произвел сильное впечатление на Шаха; он посадил его и сам погрузился в глубокое молчание; ему представили и ту славную хоругвь, которая столько раз веяла пред полками храбрых. Надир мог спокойно на нее смотреть, ибо сам способствовал Грузинам, изгнать Турков из их пределов. Над гробом преподобного Антония спросил он: какой Царь положен в храме? «не Царь, а отшельник», сказал ему Ираклий. — «Чье же знамя?» спросил Шах. «Во имя Святого ополчался народ, отвечал Ираклий, и [9] ныне знамя сие осенило победные полки Ирана, союзные Иверии». Шах Надир, обратясь к своим наместникам, тогда же повелел им уважать веру воинственного народа, никогда не колебавшуюся посреди потрясении царства, и пожертвовал обители 200 туманов или червонцев Персидских и двести восточных драгоценных камней, для украшения икон и гроба Преподобного. — Как назидательна такая победа отшельника над завоевателем и вольная ему дань, собиравшего в Индии дань с великого Могола! — Поздно вечером возвратились мы в селение Марткоби и на другой день в Тифлис. [10]

ТИФЛИС

Я уже ознакомился отчасти с городом, в первые дни моего приезда, и хотя он заключает в себе немного замечательных древностей, старался однако не оставить их без внимания. Тифлис, почти совершенно истребленный пожаром в последнее нашествие Персидское Аги-Магомет-Хана, много изменился со времени владычества Русского. Собственно старый город, заключавшийся внутри стен, которых теперь уже нет, обитаем только старожилами, издавна имевшими там свои дома, и оживлен большим [11] базаром, с караван-сараями в совершенно восточном вкусе. Европейцу, проходящему по тесным изгибам сего базара, или под темными сводами караван-сарая, и еще не сроднившемуся с Азиею, изумительно видеть всю жизнь народную наружи; всякий ремесленник, в открытой лавке, занимается спокойно своим ремеслом, не обращая внимание на мимотекущую толпу и на караваны верблюдов и лошаков, вьюками своими задевающих за его лавку. Теплые ванны минеральных вод, на краю старого города, составляют одно из достоинств Тифлиса, и дали ему даже свое имя, ибо Тифлис значит теплый. Вне старого города, там, где были прежде виноградники царские и Кашветское кладбище Св. Георгия, новый город ежедневно украшается зданиями в Европейском вкусе, с более правильными улицами. Дом Князя Наместника, стоявший долго одиноким на краю нового населения, теперь уже посреди Европейского Тифлиса; над ним живописно подымаются, между садов, строение по горе [12] Св. Давида и от него все более и более расширяется город к заставе и реке; площадь Эриванская служит центром.

Царь Георгий не узнал бы теперь дворца своего, на берегу Куры, где болезненно провел три года своего царствования, потому что прежний дворец его предков, внутри старого города, представлял тогда одно печальное пепелище. Дом последнего Царя обращен теперь в благоустроенное жилище начальника артиллерии, а на том месте, где стояли палаты древних Царей до Ираклия, выстроен над самой рекою дом гражданского губернатора. Это одно из лучших мест города, потому что оно освежается водою и постоянным течением воздуха, по руслу реки. По совершенной простоте и даже убожеству княжеских жилищ в Тифлисе и вообще в Грузии, нельзя судить о бывших палатах царских, которые украсились в течение многих столетий, хотя иногда и были разоряемы. Магометанский Царь Ростом, особенно великолепный в своих зданиях, который [13] обновил городские стены после нашествия Шаха-Аббаса, украсил с восточною роскошью и дворец своих предков. Нам сохранилось описание его приемной залы, в книге одного западного путешественника, Шардена, который торговал в Персии драгоценными камнями и приведен был монахами Капуцинскими ко двору Вахтанга Шах-Наваза, преемника Ростомова.

«Дворец царский, говорит он, конечно одно из лучших украшений Тифлиса; его обширные залы обращены к реке и пространный сад их окружает. Там есть особенное отделение для птиц всякого рода, и лучшее. собрание соколов; перед дворцом, на четыреугольной площади, может поместиться до тысячи лошадей; она окружена лавками и примыкает к длинному базару напротив дворцовых ворот. С вершины сего базара весьма великолепен вид на площадь и на лицевую сторону палат. Приемная зала простирается на 18 сажень в длину и на 7 в ширину, и совершенно открыта, как галерея, со стороны реки. Потолок ее, [14] убранный как бы мозаикою, опирается на множество тонких позлащенных столбов, от 6 до 7 сажень высоты, и весь помост устлан богатыми коврами. Три малые камина согревали залу, в которой Шах-Наваз принял путешественника, по ходатайству миссионеров.» Замечательно, что говорит он о своих единоверцах, вслед за описанием дворца.

«Не более тринадцати лет, как их послали из Рима, (а он пишет в 1640 году) под именем врачей, что было причиною хорошего их приема. Они поселились в Тифлисе и Гори. Шах-Наваз, Магометанский Царь, дал им дома в обоих городах, с полною свободою отправлять свое богослужение. Оне принесли ему письма от Папы и пропаганды, с богатыми дарами, ему, Царице, Католикосу и первостепенным вельможам, что повторяют каждые два года. Несколько раз уже хотели их выгнать, за обращение в свою веру; но они умели сделать себя необходимыми, так как в Грузии вовсе нет врачей и хирургов. Папа позволил [15] им приобретать деньги за лечение, для своего содержания, и им платят обыкновенно мукою, вином, скотом и молодыми невольниками; они же продают то, что им не нужно. Сверх того они получили и другие разрешения, духовные и светские, как например: служить обедню без причетника, во всяком месте и во всякой одежде; разрешать всякие грехи, одеваться как заблагорассудят, содержать лошадей и прислугу; иметь невольников, заниматься куплею и давать деньги в рост: одним словом, они пользуются столь обширными преимуществами, что действительно никто из самых привилегированных сановников Церкви не может с ними в этом сравниться. (Не должно забывать, что Шарден говорит здесь, о самом строгом ордене Капуцинов, которые в Риме ходят босыми). Не смотря однако на все сии хитрости в послабления, они мало имеют успеха между Грузинами, ибо кроме своего невежества, народ сей так упорен, что почитает пост главным делом в религии и не [16] признает Капуцинов за Христиан, по разности их поста, так что они сами принуждены соблюдать посты Грузин и сделались, по внешности, как бы их единоверцами. (Таким образом путешественник, думая укорить Грузин, воздает им невольную похвалу, а вместе с тем и обличает, какие средства позволял себе употреблять Рим, для своих совращений).

«Сперва собиралось много народа в церковь Капуцинскую в Тифлисе, ибо он был привлечен новостью богослужения и малым хором, составленным из пяти голосов и двух инструментов; теперь же туда приходят не более пяти или шести бедных, получающих от церкви содержание. Иноки учредили школу, но и в ней не более осьми мальчиков и то бедных, которые туда приходят менее для учения, нежели для хлеба, по сознанию самих добрых отцев. Они мне часто говорили, что содержат свои миссии, не ради какой-либо значительной пользы, но для чести Римской Церкви, которая, по [17] словам их, не была бы Католическою, если бы не имела своих служителей во всех частях населенного мира». — Что сказать о такого рода миссиях, столь беспристрастно описанных? Мы обратимся опять к палатам.

Дворец Вахтангов и Ираклиев заключал в себе до трехсот покоев, имел в своей ограде четыре церкви и по несчастию одну мечеть, устроенную Ростомом, по невольному исламизму Царей, до Теймураза отца Ираклиева. Еще видно на площади место, где стояла главная придворная церковь Св. Георгия, куда собирался весь двор в торжественные дни. Другая малая, также во имя Великомученика, доселе существует и служила придворною, при последнем Царе. В ней замечательна по своей древности и окладу икона Св. Георгия. Церковь была основана, в 1710 году, Царевичем Симоном, братом законодателя Вахтанга, и при ней обитал, в соседнем доме, старший сын последнего Царя Давид. Старый дворец простирался, со всеми своими службами, до [18] самого подворья Католикосов, у Анчисхатского собора, где они временно помещались, ибо настоящее их жилище было в первопрестольном Мцхете. Католикос Доментий первый тут поселился, в начале минувшего века, подле дворца Князей Багратионов-Мухранских, родственников царских, и по его примеру там обитали последние Католикосы Николай и два Антония.

Особенно замечательно между ними лице старшого Антония или великого, как он слывет в народе, сына Магометанского Царя Иессея. Он был ревнитель просвещения духовного и ему обязана Церковь Грузинская собранием житий ее святых и сочинением многих канонов, вместо утраченных в бедственную эпоху разорений Персидских. Но частые его сношение с миссионерами, от которых научился языку Латинскому и старался заимствовать просвещение, возбудило против него подозрение духовенства. Царь Теймураз воспользовался сею молвою, чтобы удалить неприязненного ему Католикоса, из [19] династии Карталинской, и поставил на его место благочестивого старца Иосифа, который однако не хотел принять на себя титла верховного пастыря Грузии. Антоний удалился в Россию, и оправдавшись пред Св. Синодом в нареканиях, против него возникших, получил в управление эпархию Владимирскую; там еще более приобрел познаний духовных, но уже безукоризненных для своего православия. Царь Ираклий, по смерти отца, вызвал опять Антония и возвратил ему кафедру, ибо он всегда оставался с ним в дружественных сношениях. Рассказывают, что смиренный пастырь, желая убедить в своем православии паству и духовника, его подозревавшего, при первом торжественном служении, в присутствии его и самого Царя, произнес громогласно символ веры, на великом выходе, с дискосом в руках. Потом, подошедши к непреклонному духовнику, во свидетельство своей правоты, стал пред ним на колени и всенародно умолял, оставить неправильное подозрение и дать ему [20] целование мира; но упорный старик ни слова не отвечал владыке и даже отвернулся от него. Тогда Антоний, действуя уже как Католикос, сам запретил ему священнослужение и удалил его из Тифлиса; род сего священника почитается неблагословенным и доселе.

Собор Анчисхатский, у которого находилось подворье, празднует рождеству Богоматери, и был сооружен в VII веке, при Царе Адарнасие, Католикосом Вавилою, после которого на долго прекратился ряд Первосвятителей Грузии. Он называется Анчисхатским, от древнего города Анчи, в области Ахалцихской, где во времена иконоборства сокрыт был образ Спасов, нерукотворенный по преданиям Грузинским, привезенный из Греции. После завоевания области Атабеков Турками, Католикосы озаботились перенести святыню сию в Тифлис. По мнению благочестивых, священная икона, чудным образом, отпечатлелась на дске, как и Марткобская, от прикосновения к подлиннику; но лик больше обыкновенного [21] образа человеческого и много пострадал от времени, так что не ясны черты. Серебряный оклад, с драгоценными привесками, весьма древний; Грузинская надпись на иконе служит для нее историческим объяснением:

«Благослови Боже Католикоса-Патриарха Доментия, обновившего сей нерукотворенный образ. Он сперва принесен из Эдессы в Константиноград; но когда Лев Исавр и другие иконоборцы появились, в то время перенесли его в Кларжети (западную Грузию, прилежащую к Черному морю, ныне в руках Турок), и поставили в епископской кафедральной Анчинской церкви, по повелению Царицы Тамари (значит, в конце XII века), которая приложила к нему серебро и другие вещи для украшения. Образ сей оковал приличною ризою Иоанн Анчийский (Епископ). Когда же Самцхе (вся западная Грузия) обратилась в Магометанство, тогда прибыл туда Тифлисский купец, купил его значительною ценою и благоговейно представил дяде нашему, [22] Католикосу-Патриарху Доментию (II), который приобрел оный себе дорогою ценою и поставил в Тифлисской кафолической церкви, в царствование деда нашего Царя Вахтанга. Но потом древо и риза весьма обветшали, и потому мы, «осенение Царей всея Грузии» Католикос-Патриарх Доментий, паки возобновили и оковали ризою, образ и кивот, с прибавлением драгоценных камней и жемчуга. Христе Боже! Прости все согрешение мои, избави от видимых и невидимых мук, и удостой стояния одесную тебя, и сохрани Царя Царей Грузинского Вахтанга Багратионова, и супругу его Царицу Русудань, и сыновей их Баграта и Георгия и дщерей, и избави их от искушения. 1688 года».

Странно и вместе замечательно: старый город, обнесенный стенами и следственно охранявший палаты царские и главную святыню, и сокровища народной торговли, заключает в себе однако наиболее церкви Армянские, а не Православные; их число еще уменьшилось, с уничтожением трех придворных, а казалось бы [23] столица царства Грузинского должна иметь более храмов своего исповедания, нежели чуждого. Теперь же, в объеме городских стен, кроме соборов Сионского и Анчисхатского, малой придворной церкви Св. Георгия и двух Греческих подворьев, из коих одно Синайское, а другое Иерусалимское Св. креста, есть еще одна Латинская, прочие же все Армянские. Подворье Иерусалимское основано было Вахтангом Гург-асланом и носило громкое имя Голгофы; уже около трехсот лет как оно пожертвовано, благочестием Царей Грузинских, святому гробу, вероятно Георгием IX, после его похода в Иерусалим.

В числе замечательных церквей Армянских: Крестная, близь площади дворцовой, сохраняющая в ризнице своей часть главы первозванного Апостола, и недалеко от нее Могни или Св. Георгия. Гораздо выше в полугоре, на которой крепость, стоят древний храм Божией матери, основанный в XI веке, вероятно при Давиде возобновителе, после освобождения им Тифлиса, и так называемый [24] Петхаимский, бывший Вифлеем, который соорудил благочестивый Царь Вахтанг, для воспоминания священной местности Палестинской. Несколько ниже Вифлеемского собора, устроен недавно девичий монастырь Армянский, а на одной высоте с собором сохранились остатки древнего языческого капища огнепоклонников. Оно четвероугольное с куполом, в виде храма, и сложено из кирпича; по красному цвету издали можно отличить его от массы белых зданий, живописно подымающихся с подошвы горы почти до ее вершины, где нависли над ними голые скалы, увенчанные вышгородом. Крутыми уступами восходит на сию вершину древняя городская стена, укрепленная башнями, и упирается в самый вышгород, испытанный столькими приступами.

Сооружение его предшествовало основанию самого Тифлиса, но он был укреплен Вахтангом Гург-асланом в V веке, и Бакар, сын его, построил в нем церковь Святителя Николая, обновленную вместе с крепостию, при [25] магометанском Царе Ростоме; доселе существуют ее развалины. Император Ираклий взял приступом крепость, в VII веке, и это было первое ее падение; завоеватели Арабские, овладев столицею, укрепились в вышгороде. Во время нашествия Сельджукидов Альп-арслан, разоривший город, не пощадил и его твердыни, и больших усилий стоило Давиду возобновителю, исторгнуть ее из рук Турков. На краткое время овладел ею Султан Хорасанский Джелал-эддин, ознаменовавший столькими ужасами свое владычество, и вскоре Царица Русудань должна была уступить Монголам развалины вышгорода и столицы; но хотя и под игом Монгольским, заветная твердыня перешла опять в руки природных Царей, ибо Орда, тяготевшая всею массою своею на их земле, не нуждалась в сторожевых бойницах. Иначе действовал свирепый Тамерлан. Баграт VI выдержал здесь кровопролитную его осаду и взят был в орлином гнезде своем; но сын его Георгий очистил опять вышгород от [26] полчищ Татарских. По усилении новой династии Персидской Софиев, крепость Тифлисская досталась в руки Шах-Измаилу и Шах-Тамазу, при завоевании ими столицы, и Царь Ростом, избранный Шах-Аббасом, озаботился ее обновлением: все доселе стоящие башни воздвигнуты вновь или поддержаны его мощною рукою. В свою очередь овладели крепостью Турки, но они пренебрегли древним вышгородом, на гребне утеса, и основали новый Метехский замок, у самого моста через Куру. С тех пор старая твердыня стала приходить в упадок: уже при последнем Вахтанге законодателе, в начале минувшего столетия, она была в жалком положении. Великий Царь Ираклий старался несколько поддержать ее, но после разорения Персидского, крепость была опять оставлена, как бесполезная, и служит теперь только для хранения пороха.

Несколько раз подымался я к подошве горного замка, по крутым стезям старого города от Вифлеема, или с противоположной стороны от ботанического [27] сада, и только однажды мог проникнуть в его внутренность, уже весною, перед отъездом из Тифлиса, потому что ворота его всегда были заключены. Но трудное восхождение вознаграждалось чудными видами, особенно из садовой калитки на верху горы; нечаянность зрелища умножает очарование и старожилы Тифлисские любят изумлять ею приезжих. По тесным улицам базара, они обведут вас около подошвы горы, увенчанной замком, по другую ее сторону, где разведен, под навесом башень и скал, поэтический сад и, по уступам виноградных террас, вы неприметно подыметесь к городской стене. Тогда отворят перед вами калитку и, в ее тесной раме, внезапно представится чудное зрелище, раскинутого у ног ваших, Тифлиса и излучистой реки, и снежного хребта Кавказского, на дальнем горизонте. Стена идет по самому гребню горы, как бы по лезвию меча, и потому никак нельзя ожидать за стеною такого быстрого спуска и столь чудной панорамы. [28]

Если же, с вершины утесов, спуститься трудною стезею в нижний город, на Метехский мост, соединяющий его с другою крепостию и предместием Авлабара: опять представятся взорам разнообразные виды, исполненные воспоминании исторических. Посмотрите к полдню, куда мчится из-под моста бешеная Кура, с шумом ударяя в утес Метеха и потом в противолежащий более отлогий берег, испещренный домами и деревьями: очаровательна весною эта роскошная колоннада природы, из множества стройных тополей и чинар, образуя нечто целое, как бы некие волшебные палаты, у подножия старого замка; сурово смотрит на них, с недоступной вершины, сей каменный венец Тифлиса, надвинутый рукою неведомых Царей на острый гребень горы. Напротив его висит на скале, над самой рекою, более доступный замок Метех, освященный древним храмом Богоматери, который стоит на краю пропасти, усмиряя собою бурное стремление вод. [29]

Посмотрите через арку другого моста, смело переброшенного с утеса на утес, ибо тут только можно было оковать бурную реку: как издали она мчится по широкому руслу, готовая сокрушить все преграды и самую скалу, на которой утверждены оба моста. С обеих сторон широко раскинулись Тифлис и Авлабар, город и предместье, один украшенный древнею святынею своих храмов, другой, как бы еще в младенчестве дикой природы, оживленный стадами верблюдов, которые с криком спускаются от горных саклей на песчаный берег. Но более величественное зрелище кончает опять горизонт: там дикий Кавказ подъемлет к небу свои вековые вершины и в их промежутке сияет, на синем эфире девственными снегами, отовсюду видимый двуглавый Казбек. Посреди шумной суеты моста, по которому течет вся городская жизнь Тифлиса, невыразимо торжественна эта горная даль, ясная, тихая, как бы проблеск вечности, сквозь разорванное покрывало времени. [30]

Но что за часовня приникла к скале Метехской, как бы таинственный вход в подземелье? — Это память священного подвига: тут пострадал Св. мученик Або за веру Христову, от наместника Халифов; здесь усекли его мечем и сожгли его останки, и бросили самый пепел в мимотекущую Куру.

СВ. АБО И ШУШАНИКА.

От Магометанских родителей происходил Св. Або, но призван был благодатию к свету истины и, научившись с детства составлять благовонные масти, удостоился помазания истинного мира Христа. Юношей последовал он из Багдада, за [31] владетелем Иверским Нерсесом, сыном Адарнасия, из царского племени Сассанидов, которого по трехлетнем заключении отпустил Халиф, правительствовать в бедствующей земле своей. В обществе Христиан, мало по малу, познал Або все заблуждение своего закона и достоинство Христианского. — Исповедуя его внутренне, он еще не решался исповедать явно в Тифлисе, где тогда было местопребывание наместника Халифа; но когда новое нашествие Арабское, принудило владыку его удалиться за хребет Кавказа, к Царю Хозарскому, Або, верный своему долгу, последовал в изгнание и внял в стране языческой, для него безопасной, небесному званию. Он крестился между Хозарами и, пришедши в Абхазию вместе е Нерсесом, к православному владетелю Греческому, свободно предался благочестивому влечению своего сердца: строгий пост и молитвы были постоянным его упражнением.

Господь, которого пламенно возлюбил юный подвижник, готовил ему светлый [32] венец предназначенный, по словам Апостола, всем возлюбившим его пришествие. Племянник Нерсеса, Стефан, избран был от Халифа правителем Грузии, и убедил дядю возвратиться с семейством в отечественные пределы. Напрасно Нерсес и сам владетель Абхазии, тронутые благочестием юноши, умоляли его не подвергать себя опасности в Тифлисе, и довершить подвиг молитвы в Абхазии: некое тайное чувство влекло мученика на поприще, ему предназначенное; он как бы стыдился прежнего своего малодушия и мужественно последовал в Тифлис за своим владыкою, где открыто стал исполнять все заповеди церковные. Возгорелись яростию Магометане; они обвинили Або в вероотступничеств пред Эмиром, но еще при самом начале деньги и ходатайство владетеля Стефана извлекли его из темницы; оба Эристава опять убеждали юношу удалиться в Абхазию: Або остался непреклонным и более прежнего являлся ревностным исполнителем истинного учения, восприятого им от всего сердца. [33]

Опять его представили на судилище Эмиру. «Размыслил ли ты о том, что предпринял?» спросил гневный судия; «размыслил и есмь Христианин, спокойно отвечал Або; если бы не ведал я, что творю, не был бы учеником Христовым». — «Но знаешь ли, что тебя ожидает смерть?» грозно возразил ему Эмир. — «Не умру, но жив буду, ответствовал юноша, ибо верую , что если со Христом распнусь, с ним и воскресну. Ты же твори, что умыслил надо мною; увещание твои напрасны; пребуду непоколебим как та стена, к которой ты прислонился.» — «Безумный, воскликнул Эмир, какую сладость находишь ты в таком вольном самопожертвовании?» — «Если хочешь познать сию сладость, веруй и крестись», отвечал юноша, и уже не было ему надежды на пощаду, после таких обличений.

Его отвели однако в темницу на несколько дней, чтобы дать время одуматься; ибо крайним бесчестием было для Магометан, обращение их единоверца к [34] свету Христову; но сии краткие дни послужили ему только для приготовление к мученической кончине; он провел их в непрестанной молитве, беседуя с приходившими Христианами, о предстоявшем ему подвиге. Накануне, предузнав день своей кончины, Або просил, чтобы все пресвитеры города Тифлиса, принесли о нем умилостивительную жертву Господу, и продал верхнюю свою одежду, для покупки ладана и свеч. В самый день Богоявления приобщился он тела и крови Христовой, которые принесли ему из ближайшей церкви, и помазав главу свою благовонным елеем, как бы на некое торжество, сказал: «теперь я готов». — В ту же минуту явились воины и повели его к Эмиру, для конечного исповедания имени Христова, и прямо из судилища на казнь. Радостно стал он на колени, сложил крестообразно руки и подклонил голову под меч, произнося молитву благоразумного разбойника: «помяни мя Господи во царствии твоем.» Трижды ударили его тупою стороною меча, надеясь [35] устрашить, в четвертый отделилась голова. Закоснелые враги испросили тело его у Эмира, чтобы не сделалось оно предметом уважения Христиан, и сожгли близь Метехского моста, пепел же бросили с ожесточением в Куру; но свет небесный облистал реку, и явил святость мученика, врагам имени Христова.

Новая крепость Метехская возвышается на скале, над местом страдания мученика Або, и мимо ее теперь пролегает дорога на Авлабар и в Кахетию. Путешественник Шарден пишет, что она была устроена в 1576 году, славным вождем Турецким Мустафой Пашею, при покорении Тифлиса, со многими другими замками в Грузии, и что в его время дорога пролегала в Персию, чрез самую крепость. Подчиненные Шахам Цари Иверские принуждены были встречать их посланников, за вратами города, и при малейшем подозрении могли быть удержаны в стенах крепости. Она и теперь служит местом заключения всех преступников; здание ее обновлены Царем [36] Ираклием и потом опять при Русском правительстве. Археологи Грузинские производят название Метех, от слова знаменующего обрыв, что сообразно с местностию; другие же от Греческого слова метохи или подворье, хотя здесь однако никогда не было пристанища пришельцев Греческих. Древняя церковь Вахтанга Гург-аслана, празднующая похвале Богоматери, и прозванная в его время Гефсиманиею, стоит на неровной скале, как на подножии, во всем величии простого, но смелого зодчества. Долго находилась она в запустении, ибо магометанский Царь Шах-Наваз обратил ее в пороховое хранилище, и так оставалась она до времен Ираклия, который обновил ее, когда свергнул иго Персидское. Пострадавшая при нашествии Аги-Магомет-Хана, она опять была возобновлена благочестивым Царем Георгием, и с тех пор постоянно совершается в ней богослужение.

Купол храма сооружен был Царем Димитрием самопожертвователем, после [37] нашествий Хорасанского и Монгольского, от коих пострадали все церкви Тифлисские; но все прочее носит строгий характер времен Вахтанга, и каменные внешние украшения соответствуют стройности и величию высоких сводов; замечательно внутреннее устройство обширного алтаря, с углублением горнего места и двумя отделениями в Греческом вкусе. Уже нет древней чудотворной иконы Богоматери Метехской, утраченной в эпоху нашествий Персидских; но в бывшем диакониконе, где устроен был малый придел, возвышается доселе гробница, священная для народа Грузинского: тут почивает под спудом святая Царевна Шушаника или Сусанна, пострадавшая в VI веке за веру Христову от мужа огнепоклонника. Предания Грузин и Армян не согласны между собою о ее происхождении, ибо Церковь Иверская, совершающая память ее 28 августа, называет Сусанну дочерью Грузинского Царя, не упоминая впрочем какого (судя по времени может быть Вахтанга); Армяне же говорят в [38] житиях святых, что она была дочь знаменитого их вождя Вардана, Князя Мамигонского, который освободил отечество свое от ига Персов. Но и те и другие единодушны в описании мучений, какие перенесла она от нечестивого Васкена, владетеля Ранского или Карабаха, который изменил Христианству, из угождения Царю Персов, и даже вступил при жизни жены, во второй незаконный брак с его дочерью.

Услышав горькую весть о двойной измене мужа своего, святая Шушаника удалилась с детьми из царских чертогов и припав к алтарям, умоляла Бога отцев своих, спасти ее и детей от ярости мучителя. Васкен, надеявшийся сперва обольстить ее ласковым словом, велел потом силою привлечь в палаты и, в присутствии брата своего, за то что не хотела разделить с ним трапезы, осыпал ее жестокими побоями, так что повредил ей глаз и разбил голову железом. Вступившийся брат спас ее от смерти; истерзанную заключил Васкен в [39] темницу; но там обрела она Христианское утешение в беседе Католикоса Самуила и духовника своего; самые стражи тронуты были ее твердостию и доставляли ей пищу; сама же она чуждалась пищи, как от избытка печали, так и потому, что гнушалась получать ее от неверных; едва согласилась узница вкусить немного хлеба и вина из рук духовника. Война Персов с Греками отвлекла на время Васкена от своей области, и страждущая могла выйти из заключения, чтобы поселиться опять подле церкви, в убогом доме. Единственным утешением ее была молитва, в течении великого поста; но к страстной неделе возвратился муж и новыми жестокостями отягчил ее участь.

Ругаясь над святынею и священнослужителями, которые хотели вступиться за Царевну, он опять повлек ее из храма во дворец и оттоле в тюрьму, уже не только силою, но даже по земле и колючим терниям, которые раздирали ее одежду и нежные члены. Напрасно брат его, однажды ее спасший от ярости [40] мужа, вступался за несчастную; он только мог умолить мучителя, снять с ее шеи тяжелые цепи, под бременем коих она изнемогала; сама Царевна не захотела спять оковы с ног своих, чтобы оне служили ей свидетельством и оправданием на страшном судилище Христовом. Шесть лет томилась она в заключении, почти не вкушая пищи, посещаемая Епископами и под конец свыше облагодатствованная даром исцелений, которые источала другим, сама же покрытая ранами, дабы исполнилось над нею Апостольское слово, что сила Божие в немощи совершается. Многих утверждал в вере чудный пример ее, но не тронулось сердце мучителя, совратившего детей своих к огнепоклонству, доколе не постигла его достойная казнь. В седьмой год предала она Богу праведную душу, напутствованная святыми дарами от руки Епископа Иоанна, и он с честию похоронил ее в той церкви, близь которой она столь долго томилась. Когда же произошло отделение Церкви Армянской от Православной, [41] Католикос Кирион перенес тело царственной мученицы в Тифлис, в Метехский собор, и там доселе она почивает во утверждение града, крепче той скалы, на коей основан храм.

Несколько выше Метехской крепости, стоит на обрыве башня бывшего дома Царицы Дарии, вдовы Ираклия; ее придворная церковь обращена, в 1819 году, в мужескую Преображенскую обитель, на место упраздненного монастыря Кавтахевского. Он был основан Греческою Царевною Ириною, супругою Давида возобновителя, в лесистом ущелии, за пятьдесят верст от Тифлиса, но опустел от беспрестанных нападений Лезгинских; теперь однако князья Тархановы усердствуют возобновить его на свое иждивение. Со времени упразднения, святыня Кавтахевская перенесена была в новую обитель и доселе хранится в ее церкви. Чудотворная икона Божией Матери, прославленная многими исцелениями, обличением лжесвидетелей и примирением враждующих, ежегодно бывает носима для молебнов [42] в окрестные селения упраздненного монастыря, ибо от ней чают они плодоносие полей своих. Она украшена богатым окладом и драгоценными камнями и, судя по ее древнему высокому письму, конечно была принесена Царевною из Константинополя, вместе с прочею святынею; надпись на ней свидетельствует только о позднейшем ее украшении:

«Облако света, кивоте закона, купино неопальная, юже виде Моисей! мы, под кров твой прибегая, великого и славного Царя Георгия сопрестольница, трех государств сардаря Микеладзева дочь, Царица Хварешана, соизволили украсить тебя всех красоту, надежду нашу, Кавтахевская Богородица, которую мы, видев от разбойников разграбленною, вторично и ныне украсили честно, да и ты помози нам пред Сыном твоим и Царем нашим. К окончанию же украшения сего приспела на нас определенная смерть, из ничтожного сего мира исшествие; я, по кончине моей, избираю пред тобою покоище и здесь будет моя могила: Мати [43] света, ты мне помози. От Адама 7203, от Р. X. 1696. Скончалась же Февраля 24, в первом часу, в день недельный».

Подле иконы хранятся, в деревянном кивоте, черепа Св. Апостола Фомы и Св. Михаила Малеина, и кость Великомученика Георгия, перенесенные также из обители; но лучшее ее сокровище поставлено в другом кивоте, на горнем месте алтаря. Это часть деревянного дискоса иди блюда, послужившего для Тайной вечери Христовой, которое, по благочестивому преданию, перенесено было из Иерусалима в Царьград, а оттоле супругою Давида в Грузию, и положено в основанном ею монастыре Кавтахевском. При нашествии Тамерлана, святыня сия закладена была, с драгоценною утварию, в пещере близь монастыря, и обретена нечаянно при последних нападениях Лезгинских, иноками, которые хотели найти в горе более потаенное место, для сокрытия остальных сокровищ. Ветхость бледного дерева, как бы источенного временем, свидетельствует о глубокой древности священного блюда: оно [44] обломано неправильно, имеет в длину один аршин, в ширину же четверть, а в толщину около полувершка, исключая выгнутого ободка, который несколько толще. Все блюдо покрыто было, уже в последствии, тонким серебряным листом с позолотою, на котором вычеканены были цветы и фигуры: еще видно между ними крыло ангельское, и на ободке в кругах были лики Апостолов, но теперь уцелел только один лик Апостола Петра; надпись Грузинская, следственно украшение сделано уже в Грузии.

Если, по давности времени и бедственным обстоятельствам края, утрачены письменные документы о сем сокровище, или может быть хранятся в каком-либо неведомом архиве монастырском, то нет причины сомневаться в благочестивом предании, сохранившемся до наших времен. Столько святыни Греческой перенесено было в Грузию, через супружество ее властителей с Царевнами, и сами Цари так ревностно приобретали подобные сокровища, паче злата и сребра, что [45] нет ничего невероятного и в нахождении сей драгоценной святыни в Тифлисе. При начальном обращении страны, не были ли присланы из Царьграда гвозди и подножие креста? При Баграте великом, Давиде и Тамари, весьма много священных предметов досталось в наследие Грузии, и должно отдать ей справедливость, что она умела сохранить их, не смотря на все ужасы нашествий Монгольских и Тамерлановых и Персидских; ради сих залогов сохранилась и она сама, посреди ее разгромов.

Говоря о сокровищах Кавтахевских, сохраняемых в Преображенском монастыре, упомяну и о той святыне, которая еще уцелела в Сионском соборе, после всех его разорений; должно однако сказать, что она перенесена была в собор после нашествие Персидского. Таким образом Провидение спасло лучшее сокровище Грузии: виноградный крест Св. Нины, возвращенный из России, и список с нерукотворенной иконы Спасовой, взятый в Сион из подворья Марткобского. Не [46] весьма давно поступила туда еще одна древняя икона Богоматери, с ликом Св. Нины, на задней позлащенной доске; она долго находилась в кафедральной церкви бывшей Ниноцминдской эпархии, ныне упраздненной в Кахетии, и взята была оттоле после падения сводов древнего храма, устроенного из языческого капища, при самом начале Христианства в Грузии. Внутри сей складной иконы хранится еще более драгоценное сокровище: довольно большая часть животворящего креста, с частицами мощей вокруг него расположенных: Великомученика Георгия, Св. Феодора, Евстафия, бессребренных и сорока мучеников, Христофора и Параскевы, Евфимии, Игнатия, Евгения и Ермолая. Трогательная надпись, внутри и снаружи иконы, свидетельствует о усердии Царя Арчила, богато ее украсившего в 1678 году. Такова его молитва, начертанная кругом креста:

«О животворящее древо, не лиши меня жизни, как первого отца нашего Адама, но буди мне помощник и покровитель в [47] сей и будущей жизни; равно и вы, все множество мучеников, будьте ходатаями пред Богом Царю Арчилу». Хроникона год 365. И к святой просветительнице Нине молитвенно он взывает: «Святая равноапостольная Нина, буди ходатайницею в обе жизни, Царю Арчилу, который пожертвовал сим, во спасение души своей, и, в преспеяние царства своего, украсил образ твой».

Замечательны, в ризнице Сионской, несколько древних панагий и митр, из коих одна, окованная золотом с венцем вокруг, перенесена была из Алавердского собора, не смотря на заветную клятву на ней начертанную. Ее пожертвовала Царевна Елена, супруга несчастного Давида, павшего в битве с Царем Ростомом Магометанином, в Кахетии, пред лицем великого Теймураза отца своего, который бежал потом в Россию. Туда удалилась и Елена с сыном своим Ираклием, впоследствии воцарившимся в Тифлисе, и, как видно из надписи, устроила митру сию на Русские деньги: [48]

«Царя Царей Государя Теймураза и Царицы Цариц Хорошани, дщери Грузинского Государя, невестка, сына и первенца их Царя Давида, супруга Едена Царица, дщерь Диасамидзева, пожертвовала Великомученику и победоносцу Георгию Алавердскому, в поминовение сих Государей и сына моего. Соделано в воспоминание светлейших Царевичей Луарсаба и Георгия, и Царицы Нестар-Дареджани, и во здравие сына моего Царя Ираклия и семейства его, и во здравие Царицы Кетевани и в воспоминание души моей, в то время, когда от великого Государя Российского я приехала к Шаху-Сулейману в Испагань, и там заказала сделать изо всего мною приобретенного. Хроникона 371.» [49]

ПРАЗДНИКИ. СВ. ГОРА ДАВИДОВА.

Около праздника Рождества Христова приехал в Тифлис Патриарх Армянский и все почетные граждане устремились к нему на встречу, к Эриванской заставе. Пеший, окруженный духовенством, которое несло над ним балдахин, взошел он в кафедральную обитель Пашаваик, где устроил себе жилище, когда еще был Архиепископом Тифлиса. Неизвестно когда и кем она основана, но, по Армянскому переводу слова, означает [50] монастырь Паши; путешественник Шарден говорит, что есть предание о некоем Паше, тронутом истиною веры Христовой, который дал будто бы средства к устроению обители. Положение ее на берегу реки живописно; она обнесена оградою и, кроме обветшавшей церкви Св. Иакова Низивийского, имеет еще довольно обширный и величественный собор Богоматери, в котором совершаются все духовные торжества Армянские. Но престарелый Патриарх не принимал в них действенного участия, как по слабости здоровья, так и потому что не имел при себе довольно Епископов, для соборного служения. Обыкновенно двенадцать Архиереев становятся по сторонам его у алтаря; в Тифлисе же их находилось с приезжими не более четырех. Архиепископ города, Карапет, который привел с собою из Эрзерума многие тысячи Армян в Ахалцих, после славной войны Турецкой, совершал богослужение.

Сиротлив для Армян всерадостный праздник Рождества Христова, потому что [51] держась старого обычая, не хотят они праздновать день сей вместе со всеми Христианами, отдельно от Богоявления. Это особенно было заметно в Тифлисе: все светские власти, прямо от Экзарха, после литургии соборной, почли обязанностию поздравить и Патриарха, с столь великим днем. Старец, окруженный своим домашним клиром, принимал их поздравления и потом сам ездил всех поздравлять; а между тем день сей был даже постным у Армян, по случаю приближавшегося праздника Богоявления. Торжество крещения совершалось у них, с возможным великолепием и с обрядами, которые отчасти напоминали наши, ибо и у них выходили также, с крестами и хоругвями, на Иордан. Одно только казалось странным, хотя это есть более обычай народный, сделавшийся обрядом, нежели постановление церковное: почетный гражданин избирается при торжестве, для восприятия из воды освящающего ее креста, как бы самого крещаемого Господа, и он даже называется в этот день [52] восприемником, богатыми дарами вознаграждая церковь за такую почесть.

По распоряжению Экзарха, заботящегося о благолепии церковном, весьма величественно было шествие духовенства православного из Кашветской церкви Св. Георгия, что на горе против дворца Наместника, к реке и через мост, на ее противоположный берег. Там устроена была Иордань и стояли войска, ожидавшие окропления своих знамен; весь берег унизан был народом и особенно живописными представлялись утесы, близь дома последнего Царя Георгия, покрытые женщинами в белых чадрах, как бы призраками. Когда духовная процессия проходила через мост, с обеих сторон реки, толпа всадников проскакала по водам под мостом, подобно тому как у нас припадают на пути под иконы, чтобы принять их осенение; но в воинственном народе Закавказском и самые обряды духовные носят отпечаток их ратного духа. При звуке колоколов и громе пушек погрузили животворящий [53] крест и множество народа устремилось в реку, для купания в освященных водах. День был ясный, хотя и холодный; вдали старец Казбек, в снежном венце своем, смотрел из-за горного хребта, на сию великолепную картину.

Вскоре после праздника приехал из Мингрелии Владетель ее Давид Дадиан, недавно утвержденный в наследии предков, грамотою Императорскою, после кончины отца своего Левана. В доме Князя Чавчавадзе, на прекрасной дочери коего он женат, имел я случай познакомиться с сим приятным и образованным Князем, который любит чтение духовное и знает нашу литературу. Иерусалим, постоянная цель его желаний, послужил для нашего сближения, ибо в частых о нем беседах мы коротко узнали друг друга. Владетель звал меня к себе в Мингрелию, и я пользовался его обширными знаниями отечественной древности, чтобы прояснить себе некоторые темные места летописи сего края, особенно последних времен; ибо там все основано на предании, [54] которое наиболее соблюдается во владетельных домах. Иногда мы посещали вместе святыню Тифлисскую, и однажды, в день его Ангела, святого Давида Возобновителя, 26 января, прямо из церкви Князя Наместника, пошли помолиться на гору Св. Давида Гареджийского.

Много было других причин, кроме собственного праздника, причин более близких сердцу, которые побуждали Дадиана идти на молитву в гору: исцеление любимой супруги, только что возвратившейся от врат смертных, и рождение сына, наследника Мингрелии; но как никогда не бывает совершенною радость человеческая, ибо по словам песней церковных: «кая житейская сладость бывает печали непричастна?» в тот же день пришла ему горькая весть, о кончине ближайшего родственника и друга. Медленно подымались мы, по крутой извилистой стезе, к уединенной церкви, ибо труден горный восход сей, как всякий путь ко спасению. Мы шли и беседовали, о подвигах отшельника [55] Гареджийского, который здесь основал сперва орлиное гнездо свое, доколе клевета народная не побудила его оставить неблагодарных, не умевших оценить его благодатного между ними жительства. Когда мы останавливались иногда, на поворотах крутой стези, для краткого отдыха, глазам нашим представлялась, очаровательная панорама Тифлиса, и та изящная церковь Кашветская Великомученика Георгия, которая была вновь сооружена, усердием Князей Амилахваровых, на самом месте обличения жены, оклеветавшей отшельника.

От подвигов первых пустынножителей, неприметным образом, перешла наша речь и к новым искателям спасения, трудною стезею иночества. Я говорил Владетелю, о устрояемой в Мцхете, после многих годов ожидания, обители женской, единственной во всей Грузии, при бывшей келлии равноапостольной Нины, и спросил его: справедливо ли то, что рассказывают о настоятельнице, так как она происходит из княжеского [56] рода Мингрелии, Пагава? Владетель подтвердил мне сию трогательную повесть, достойную первых времен Христианства, и она глубоко запечатлелась в моем сердце.

«Я сам, говорил он, был действующим лицом в этом происшествии, и первый открыл ее убежище, а потому лучше всех могу засвидетельствовать истину. Вы видели остатки необычайной красоты, на изнуренном лице ее, уже в зрелых теперь летах, и можете судить что она была прежде. Мать страстно ее любившая, на нее возлагала всю будущую надежду своего дома, и старалась заблаговременно найти ей именитого жениха: но Бог судил иначе, и вместо земного она обручилась небесному. По обычаю нашей земли, Княжна была помолвлена еще в детстве, за Князя Сванетского, но он умер скоропостижно. В другой раз обручили ее родители с одним из почетных Князей Мингрельских; но и этот жених, по несчастному случаю, убился на охоте. Княжна приняла это за указание [57] промысла Божия и не хотела более связывать себя узами брака, хотя мать сильно настаивала выдать ее замуж. Видя непреклонность дочери, проистекавшую от ее чрезвычайной набожности, она отправила ее к старшей замужней сестре и, в течение целого года, не велела пускать в церковь, чтобы развлечь ее благочестивую наклонность. Но как обыкновенно бывает, гонения за веру, только утвердили ее в вере.

Весть о том дошла до моей матери, которая и прежде слышала о набожности молодой Княжны. Как Владетельница Мингрелии, она употребила свое влияние, чтобы освободить ее из заточения; но хотя и повиновалась Княгиня, однако не переставала, домашними неприятностями, принуждать дочь свою к замужеству; уже найден был и третий жених, также из Князей Мингрельских: тогда решилась бежать из дома родительского Княжна Дария. В мужеской одежде успела она ускользнуть из-под строгого надзора и, присоединившись к аробщикам, которые [58] везли свои товары в Тифлис, достигла с ними Мцхета, тем же путем и также с людьми чуждыми, как некогда пришла туда и блаженная Нина. При малой келлии святой просветительницы нашей обитала тогда благочестивая старица, ей соименная, и с нею несколько непостриженных сестер, которые питались трудами рук своих и воспитывали при себе малолетних девиц, научая их грамоте и рукоделью. Тут укрылась Княжна, рассказав старице свои приключения и как решилась она наконец посвятить себя единственно на служение Богу. Не могла отказать ей в пристанище та, которая сама себя посвятила молитве, и так протекло пять дет, в течение коих жители убогого селения Мцхета, привыкли видеть прекрасного мальчика, который ходил иногда на базар, для закупки местных припасов их малой обители.

Между тем безутешно было семейство Княжны, ибо все поиски о ней в Мингрелии остались тщетными: ее уже оплакивали как мертвую; но еще носилась [59] однако темная молва, будто она жила в Карталинии. Я был тогда при особе Главнокомандующего и мне пришло на мысль, остановиться в Мцхете, чтобы спросить у настоятельницы, не слыхала ли она что-либо о Княжне Мингрельской? При первом моем вопросе она смутилась и с беспокойством начала смотреть на одну из сестер, как бы спрашивая ее: открыть ли тайну? Когда же я стал настоятельнее требовать от нее сознания, добрая старица рассказала мне истину и доставила случай видеть Княжну. Она обрадовалась мне, но вместе испугалась, полагая что я хочу ее принудить возвратиться домой; но я ее успокоил и обещал ходатайствовать у ее матери, чрез посредство моей; действительно Владетельница убедила Княгиню, не тревожить более своей дочери, потому что уже прошло довольно времени для ее испытания. С тех пор она оставалась при настоятельнице Нине, до ее кончины и заступила ее место.»

«Мне приятно дополнить вам эту [60] трогательную повесть, сказал я. До сих пор одна только община, не утвержденная на правах монастырских, находилась при келлии Св. Нины, скудно питаясь трудами рук своих. Теперь же, по благословению Св. Синода, Экзарх решился устроить здесь настоящую обитель женскую, единственную во всей Грузии: в день Апостола Андрея Первозванного, просветившего вашу Мингрелию и отечество наше светом Христианства, Княжна Дария и шесть при ней сестер были пострижены в соборе Мцхета, настоятелем пустыни Гареджийской, благочестивым старцем Архимандритом Иоанном. Экзарх уступил им собственный дом Католикосов для жительства, пока обновится их убогое жилище, и предполагает обновить самый собор Самтаврский, первую митрополию Иверии, при которой будет находиться обитель инокинь, возникшая подле келлии Св. Нины».

Беседуя таким образом мы неприметно достигли вершины горы, где вместо убогой часовни, поросшей [61] кустарником, основана была, в начале нынешнего века, церковь во имя Преображения. Не было священника и потому не могли мы взойти в ее внутренность, но одна из стариц, при ней живущих, отворила нам железную решетку пещерного склепа под церковью. Там юная и прекрасная вдова знаменитого автора нашего, столь бедственно погибшего в Персии, соорудила ему изящный памятник. Конечно она хотела изобразить себя, в образе молодой женщины, простертой, с выражением скорби и покорности, у подножия распятого Господа, и трогательна надпись на бронзовом мавзолее: «творение твои сделали тебя бессмертным для твоего отечества; но для чего могла пережить тебя твоя Нина!»

Всякий четверток исключительно посвящен памяти Св. Давида, потому что в четверг после Пятидесятницы совершается его праздник, и от раннего утра до позднего вечера, можно видеть здесь длинную вереницу богомольцев, особенно женщин, в их белых покрывалах; оне [62] как тени живописно подымаются и спускаются по витой стезе, ведущей к горней церкви отшельника. С благоговением приложились мы к древней иконе Св. Давида Гареджийского, которая по случаю обновления церкви, перенесена была в подземельный склеп; потом помолились и над прахом усопшего, о спасении души его.

Я познакомился с незабвенным Грибоедовым, в цветущие годы молодости, посреди роскошной природы Крыма, и знакомство его оставило во мне глубокое впечатление. Мы совершили с ним несколько приятных поездок, в очаровательных долинах Таврических, и вместе восходили на горный шатер Чатырдага. Он был тогда в полном блеске своей литературной славы: его Горе от ума переходило из уст в уста и обратилось в пословицу; но все его мечты стремились в Грузию, к тому предмету, который одушевлял его восторги; он пламенно звал меня туда, на Черное, пред нами расстилавшееся море, на снежные верхи [63] Кавказа и … и вот я исполнил теперь давнее его желание, но я стоял уже над его могилой! — Три года спустя, я увидел его, на несколько минут в Москве, когда летел он курьером, с радостною вестию о заключении мира с Персиею; потом еще несколько минут, на обратном пути его в Грузию, когда уже он был назначен поверенным в делах при дворе Персидском, и полный радостных надежд видел пред собою близкое их исполнение… оне исполнились! — Но не прошло года, и в Яссах достигла до меня горькая весть о его ужасной кончине. — Мир тебе, кратко блеснувший наш гений! да успокоит и тебя, в одной из многих своих обителей, всемилостивый Искупитель, к ногам коего припала твоя плачущая вдова.

Я пригласил Князя взойти в пещеру, где из расселины утеса струятся вода, испрошенная молитвою Св. Давида. Накопляясь в сердце камней, в природном водоеме, в котором можно видеть, сквозь пробитое отверстие, всю ее кристальную [64] свежесть; она истекает оттоле тонкою струею, как бы самые слезы святого отшельника, проливаемые о своих грехах и всего мира; это тихое журчание, вместе с отрадною свежестию, внушает сладкое чувство, под низменными сводами пещеры. Утешительно там для души, хотя на краткую минуту, заключиться в самой себе; если же и видеть пред собою мир, то не более, как сколько открывается он из сей уединенной келлии.

Что же представилось нам из устья пещеры, во глубине расступившегося под нами ущелия? Сперва несколько виноградников, уступами сбегавших к подошве горы; потом, по мере того, как расширялась горная расселина, открылась часть города, обогнутая крутою дугой серебристой реки, как бы напряженною тетивою лука, готового выстрелить. Влажная дуга сия, блиставшая лучами солнца, простиралась от высоких тополей инженерного сада, где погребен последний магометанский Царь Иессей, мимо монастыря Армянского, где обитает нынешний Патриарх [65] Нерсес, до собора Анчисхатского, бывшего подворьем Католикосов Грузинских. Сколько воспоминаний на столь малом пространстве! Тут и последнее бесчестие Грузии, в лице ее невольного отступника Царя, зарытого в саду, вдали от гробов своих предков, которых вере он изменил. Тут и восточная обитель, главы духовной народа, некогда сильного, усеявшего остатками своих столиц, южные пределы наши. Тут же наконец, и обители православных Католикосов, одна из величайших святынь Грузии, икона, по местному благочестивому преданию, напечатлевшаяся от прикосновения к подлиннику Эдесскому! Ближе к нам красовалась белая церковь Кашветская, стройным своим станом выходившая из прочей массы зданий. Живописная груда Азиатских и Европейских домов, между коими тянулись, на подобие древнего Римского водопровода, многочисленные арки караван-сарая, дополняли собою разнообразие своенравной картины; а вдали, позади раскинутого по высотам предместия [66] Авлабарского, пустынное кладбище, неминуемая цель человеческой жизни, могильными своими камнями напоминало, чтобы не слишком увлекались взоры красотами житейскими.

Наступила масленица и начались увеселения, которых не было в течение целой зимы. Блистательный бал дан был Князем Наместником, и конечно лучшие балы северной столицы должны уступить ему по оригинальности, ибо тут соединялись Азия и Европа, со всеми очарованиями поэтического Востока. Царевны и Княжны Грузинские, в их отечественной одежде, и Армянские почетные дамы, владетельные и упраздненные Ханы некоторых окрестных ханств, Султаны от рода Гиреев Крымских, живущие между Черкесами, и Уцмии, происходящие от Халифов, Беки Татарские, напоминающие времена Монголов, и дикие Горцы, Лезгины, Осетины, Чеченцы и Кабардинцы, в своих воинственных нарядах, составляли пеструю, но величественную массу; они знаменовали собою присутствие Наместника [67] Великого Царя, которого держава, начинаясь от льдов Океана, простиралась до внутренних пустынь Азии и небесной империи Китая. Нигде более, как в Тифлисе, в залах Князя Наместника, нельзя быть поражену, пышным разнообразием стольких племен, покорных манию одного Владыки.

Приветливое обращение знаменитого хозяина и его благородной супруги, одушевляя все сие странное общество, соединяло его в одно целое. Должно сказать правду: внутреннее сознание своего достоинства и высокого рода, которое никогда не может уронить себя, потому что оно врождено и есть неотъемлемая собственность, внушало и здесь, радушным хозяевам, снисходительность к низшим и внимание к древним родам, равно Христианским и Магометанским; это самое приобретало им любовь сих представителей минувшего величия своих предков, ибо ничто не уважается столько на Востоке, как древность рода, восходящая часто до баснословных времен. [68]

Посреди шумного вихря Европейских танцев, внезапно дикие звуки восточной музыки прерывали стройный оркестр; звуки сии, неприятные для нашего слуха, имели особенную прелесть для Азиатцев, и заметно было как начинали сверкать их огненные глаза, при первом сотрясение струн родного инструмента. Тогда составлялся тесный круг, на середине обширной залы, и лучшие плясуны, всякого возраста и звания, являлись один за другим на скользкое поприще, сперва робко озираясь во все стороны, а потом смелые и свободные в своих движениях, как бы в родном ущелии пред своим аулом. Лезгины и Чеченцы плясали свою народную пляску, в ее начальной простоте, и вот, вслед за ними выступали юноши и девы Грузинские, которые уже применили сию дикую пляску к более образованному духу своего общества; они смягчили, выражением более нежных чувств, смелую отвагу телодвижений, которая выражала одно только стремление к битвам. Здесь можно было разгадать начальное [69] происхождение пляски, у народов более близких к первобытному их состоянию, которая у нас образованных обратилась в бесцветное и безотчетное увеселение. Когда же, при выходе из ослепительного блеска зады и ее душной атмосферы, нас обвевала благовонная прохлада Грузинской ночи и над нами сверкало яркое звездное небо: эта чудная природа будто упрекала человека, как может он равнодушно жертвовать ее чистыми наслаждениями, для насильственно изобретенных увеселений, которые по мере образования все более и более удаляют от природы.

Последние дни масленицы были до такой степени благорастворены теплотою весеннею, хотя это было в первых числах февраля, что уже можно было ожидать полного развития весны; но холодный март, безумный, как его называют Грузины, своими порывистыми ветрами и дождями, напомнил нам, что всякая страна платит дань своему климату. Почти весь великий пост прошел в таком ненастьи, и это воспрепятствовало мне [70] совершить несколько поездок, в Манглис и на развалины древней крепости Орбельянов в Сомхетию. Однако, на шестой неделе, возвратилось опять красное время и страстная неделя особенно вознаградила за все непогоды. Чувствуя уже в себе болезнь, я пользовался, сколько мог остатками сил до Пасхи, чтобы исполнить Христианский долг говения и вместе с тем наблюдать, в свободные минуты, за богослужением Церкви Армянской, в присутствии ее Патриарха, как я это делал и в Риме пред лицем Папы, ибо мне не мог представиться другой более удобный случай.

Особенно трогателен показался мне обряд Армянский умовения ног, хотя он и не столь близок, как у нас, к точному исполнению слов евангельских. Действие сие происходит во время вечерни и довольно продолжительно, ибо составлено из чтения паремий, Апостола и Евангелия, относящихся к предмету. Возвышение устроено было в церкви, наравне с алтарем, и двенадцать стульев [71] поставлены по сторонам Патриаршего кресла. На сей раз сам престарелый Нерсес принял участие в священнодействии. По недостатку Епископов, пресвитеры заступали их место; Епископы были в мантиях, а священники в ризах; каждый из них садился но очереди на патриаршее место; Патриарх же, в полном облачении, ради смирения сидел на ковре, у подножия кресел, и омыв ноги восседавшего на его кафедре, целовал их; но мне показалось странным, что после сего он их еще помазывал маслом, и не древесным а коровьим, которого употребление несвойственно для церкви. Когда же окончил умовение, он сел на свою кафедру, и старший из духовенства, Архиепископ Тифлиса, облачившись в свою чреду, омыл ему ноги, в знак почести, подобающей от ученика верховному учителю. Великолепие одежды патриаршей, из Индейской парчи, и его митры, унизанной жемчугом, на которой вышиты подвиги святого просветителя Армении, соответствовало величавой наружности старца; он вполне был [72] проникнут совершаемым действием и внушал невольное благоговение.

Менее торжественна была церемония великого пятка, на которой только присутствовал, а не действовал Патриарх. По окончании паремий, четыре Епископа в облачениях с двенадцатью священниками, в светлых а не черных ризах, подняли с возвышения алтарного плащаницу, совершенно нашу, ибо на ней были вышиты и буквы Славянские. Патриарх, в багряной мантии, с посохом в руках, следовал за ними, сопровождаемый почетными гражданами; весь двор был наполнен народом, особенно женщинами в белых покрывалах. Всякое погребальное шествие умилительно, кольми паче Христово, по воспоминанию крайнего смирения Божественного страдальца, ради нас недостойных. Старец, духовная глава народа, долженствующий представлять для него, своим саном Того, за чьим гробом он шел, возбуждал много благочестивых дум. Но самые обряды не имели желанного благолепия и нестройность [73] толпы беспрестанно нарушала порядок, ибо служба вечерняя довершалась вне храма, на площадке пред вратами; тут читано было евангелие надгробное. Духовенство выстроилось в два ряда, от дверей церковных к плащанице, имея во главе Патриарха. Архиепископ ходил несколько раз окадить плащаницу, клир и народ, и когда приложился к ней Патриарх, шествие возвратилось тем же порядком в церковь; но уже не бывает как у нас ночного хода на утренни. Я даже слышал, что и самая плащаница не есть необходимость для богослужения Армянского; вместо нее носят обыкновенно крест, а на сей раз, ради большей торжественности, употребили плащаницу, и при том Русскую, по ветхости или по неимению в ризнице собственной.

Мне невозможно было присутствовать в великую субботу, на поздней литургии, которую совершал также Архиепископ, по слабости Патриарха; она окончилась по захождении солнца, ибо соединена как у нас с вечернею, и наполнена чтением [74] паремий. Но у Армян она уже составляет начало торжества пасхального, потому что, в самую ночь Пасхи, нет у них торжественной утренни нашей, столь возвышенной и глубокой, и самая литургия Пасхи не ознаменована никаким особенным торжеством: оттого все более усердствуют быть на литургии субботней, и так как на оной возглашается евангелие о воскресении, тоже что и у нас, с некоторыми воскресными гимнами: то Армянская Церковь допускает после литургии некоторое послабление поста, то есть сыр и яйца, хотя нет еще совершенного разрешения до следующего утра.

Светло было торжество пасхальное в соборе Сионском, которое совершал Экзарх, с своим Викарием и осмью Архимандритами, Греческими, Грузинскими и Русскими, в присутствии Князя наместника, всех властей и почетных дам Тифлисских, После крестного хода кругом собора, Экзарх, окруженный всем клиром, при свете бесчисленных свечь и лунном сиянии, стал на ступенях [75] крыльца и возгласил радостное «Христос воскресе!» и когда, при сих всеоживляющих словах, раскрылись врата храма, заблиставшего внутри огнями: торжественность сего мгновения не могла сравниться ни с какими впечатлениями земными: воистинну воскрес Христос!

КАРТАЛИНИЯ. ЦИЛКАН.

Приблизилось время моего отъезда, которому благоприятствовала ранняя Пасха, по нечаянная болезнь удержала меня еще на две недели, и можно сказать, мимо меня пролетели первые ароматы полуденной весны, столь быстрой и душистой. Уже отцвели миндальные деревья, начальные [76] вестники пробуждения природы; все сады Тифлисские одеты были розовою пеленою распустившихся абрикосов, яблонь и груш, так что самая их зелень мало была приметна, под роскошью древесных цветов. Окрестные сады, по течению Веры и Куры, начинали наполняться гуляющими; во мне также горело сильное желание оставить город и подышать опять горным воздухом, на пути к отечеству, в благословенных долинах Имеретии и Мингрелии. Владетель Мингрелии, давно уже звал меня к себе; брат его, воспитанный в горах, но проведший свою молодость в северной столице нашей, в блестящем кругу военной молодежи, вызвался быть моим спутником, до пределов своей родины.

Отрадно и вместе полезно было для меня его общество: горец по рождению, наездник и поэт, со всеми пылкими порывами своей природы, но смягченной образованностию светскою, он являл в себе редкое соединение сих двух совершенно противоположных начал. Благородная душа его открыта была [77] всему высокому и горела любовью к родине; воображение южное облекало яркими красками каждый предмет, и множество древних преданий, о битвах своих предков и созданных ими обителях, теснились в душе его; в жилах кипела кровь Дадианов, и еще отроком, в горах, куда был отдан на воспитание, по обычаю своей земли, наслышался он воинских песней родной земли, и сам сложил много звучных стихов, во славу присных. Воспитанный в духе глубокого благочестия, которое еще так чисто в неустаревшем обществе горных сынов, он начал свое образование с псалтыря и, зная хорошо Св. писание, умел разбирать старые церковные письмена, которые для многих остаются загадочными, в опустевших развалинах, потому что новый Грузинский язык разнствует буквами от древнего, как Русский от Славянского; не многие, даже из числа духовных, умеют читать старинные надписи. Если же еще прибавить, что этот спутник, который ухаживал за мною, после моей [78] болезни, со всею заботливостию Горца, и служил посредником во всякой беседе, по знанию двух языков Грузинского и Мингрельского, был сын и брат владетельного Князя, родственник всех первостепенных лиц, духовных и светских, которые встречались нам па пути: то можно себе представить, сколько утешения доставил он мне своим обществом.

Настала минута разлуки, горькая во всякое время, и еще более, когда чувствуешь, что со многими прощаешься уже навсегда. Отблагодарив Князя Наместника и его супругу, за все милости, которыми меня осыпали, с свойственным им радушием, я просил моих коротких знакомых собраться у меня, потому что еще не в силах был посетить всех. Грустно было мне оставить Экзарха, которого духовные беседы служили для меня лучшим утешением, во все время долгого моего пребывание в Тифлисе. С Патриархом простился я еще утром. «Зачем бежишь ты из своей родной земли? сказал мне почтенный старец; не все ли, [79] от подножия Арарата, разбредись по вселенной? И вот мы только одни твердо держимся нашей родины.» Много было глубокого в этих кратких словах! Некоторые из моих знакомых поехали провожать меня за город и там возобновились прощание: им предстоял скорый поход, а при таких условиях тяжело расставаться.

Было уже темно, когда подъехали мы к собору Мцхетскому; но мне хотелось еще раз поклониться его заветной святыне. В сумраке, особенным величием, облеклись широкие размеры храма; опять, как и в первый день моего посещения, горело несколько свечь пред тем столбом, под коим хранился хитон Господень, привлекая взоры и чувства к сему священному месту. Я помолился над гробами Царей Ираклия и Георгия, и родственного им Католикоса Антония, и помянул весь ряд державных и святителей, почивающих под сению тринадцативекового святилища. Протоиерей благословил меня иконою Св. Нины, молящейся у [80] чудного столба, над могилою Сидонии, тут погребенной с хитоном в руках. Настоятельница вновь учреждаемой обители, бывшая княжна Мингрельская, взошла в собор с своими убогими сестрами, пожелать мне счастливого пути. Это прощание со святынею Мцхета, внутри его соборного храма, и с убогими инокинями, которые прилепились к келлии святой просветительницы Грузии, умилительно было для сердца, уже потрясенного недавними словами разлуки. С их молитвенным напутствованием оставил я древнюю столицу, которой внешняя слава так давно уже померкла; но никогда не угаснет духовный свет, отселе пролитый на всю землю Иверскую, ревностию одной смиренной жены, пленницы Нины.

На станции Гартискарской остановились мы для ночлега; оттоле расходятся дороги: одна в Имеретию, на Гори и Сурам, по которой мы должны были ехать к западу, вдоль Кавказского хребта; другая к северу чрез самый хребет. Мы отклонились немного от большой дороги, за 10 [81] верст от Мцхета, чтобы посетить знаменитую некогда церковь Цилканскую, где была кафедра одного из тринадцати Сирских отцев, Св. Иессея. Он взят был неволею, с горы Зедазенской, от своего блаженного учителя Иоанна, Католикосом Евлавием, в Епископы Цилканской пастве, и прославился в ней даром чудес. По местному преданию, как некогда Григорий великий чудотворец Неокесарийский, Иессей привел к своему городу течение Ксани, манием пастырского жезла, которым указал новое русло покорной ему реке. Церковь Цилканская, весьма замечательная по своей древности и зодчеству, во вкусе Эчмиадзинском, основана была гораздо прежде Иессея, при самом начале Христианства Грузии, Бакаром, сыном Царя Мириана, для обращения окрестных народов; сюда принесена была из Царьграда чудотворная икона Божией Матери, написанная, по преданию, Евангелистом Лукою, на доске яслей Господних. Но теперь церковь в совершенном запустении: южная стена ее отошла, купол [82] покосился и даже вход в нее запрещен, из опасение падающих камней. Служба продолжалась в малом приделе Св. мученицы Марины, имя коей, не знаю почему, очень часто встречается в храмах Грузинских. Наконец и там по ветхости прекратилось богослужение, а чудотворная икона перенесена была в малую храмину, где могли только служить одни молебны; нынешний Экзарх, ревнуя о благе своей паствы, поспешил возобновить придельную церковь и желает восстановить самый собор, к которому питают особенное усердие все окрестные жители, памятуя, что из него проистекло к ним просвещение духовное.

Не смотря на запрещение, мы взошли в пошатнувшийся собор, чтобы поклониться в нем гробу великого Святителя Иессея; он в жертвеннике и мимо его восходят на ступени возвышение алтарного; но гробница не ознаменована никаким украшением и нельзя отличить простую плиту ее от ступени. Иконостас каменный, низкий, как в древнейших [83] храмах Грузии; на нем вместо икон фрески, на которых едва можно распознать Деисус и несколько ликов Апостольских; на столбах, по сторонам иконостаса, стертые лики тринадцати отцев Сирских, из коих еще видны три: Иосиф Алавердский, Исидор Самтавийский и сам Иессей Цилканский, как бы сохранившийся ради памяти своего святительства в этом храме. Там где стояла, под сению, чудотворная икона Божией Матери, против Архиерейской кафедры, чуть видны на стене три лица: едва ли это не избрание Св. Иессея Католикосом Евлавием, в присутствии Аввы Иоанна, который передает ученика своего Архипастырю? Впрочем так повреждены все фрески, что уже трудно разобрать. Птицы летают внутри опустевшего храма.

Я просил, чтобы отслужили молебен Матери Божией, в той убогой храмине, где находилась ее чудотворная икона, напоминавшая нашу Влахернскую, и когда, после молитвы, прикладывался к ее лику, внимательно рассмотрел я сию [84] святыню. Мне кажется, что самое лице было обновлено, потому что, в противном случае, удивительна свежесть красок, густыми слоями положенных, как бы лепная работа, в то время как живопись, под жемчужною ризой, совсем поблекла. Впрочем и некоторые другие иконы, почитаемые за самые древние в Грузии, писаны такою же грубою кистию и густыми слоями. В них нет того темного колорита и строгости в чертах, какими отличаются иконы Византийского письма. На иконе Цилканской приметно двоякое украшение: одно весьма древнее эмалевое и жемчужное; таковы венец на главе Пречистой Девы и четыре кружка, в коих написаны по эмали мученики Феодор и Димитрий, и бессребренные Косма и Дамиан; по сторонам Богоматери видны два Архангела. Второй оклад не столь древний, из чеканного серебра, с драгоценными привесками и с ликом Св. Георгия, устроен был в минувшем столетии, Князем Иваном Мухранским, из боковой линии Царей Карталинских, которым [85] доселе принадлежит владение Мухрань, недалеко от Цилкана.

Дорога наша лежала чрез это обширное селение, где виден дом владельцев, окруженный, на подобие замка, деревянною стеною, с башнями и теремами. Быстрый поток Ксани, давший свое имя Эриставам Ксанским, принял нас в свои бурные весенние воды, часто опасные для путешественников. Близь Самтависа, скучная равнина Карталинская пересечена лесистым оврагом, где иногда кроются хищники Осетинские, в голодное время. Селение Самтавис, украшено древнею церковию Царя Вахтанга Гург-аслана, почти современного отшельнику Сирскому Исидору, который тут основался; она была обновлена в 358 году Грузинского хроникона, или в 1673 году нашего летосчисления, Князем Димитрием Амилахваровым, как написано на древней иконе Спасителя, внутри храма, и там до ныне погребается княжеский род сей, имеющий возле свои поместья. Их старый замок и монастырь видны на горе; неподалеку [86] селение Чалы, где хранятся, в домовой их церкви, многие древние иконы, перенесенные в смутные времена, из пустыни Шиомгвинской и Мцхета. Род Амилахваровых, один из знаменитых в Грузии, возведен был в княжеское достоинство, потому что предок их пожертвовал своею жизнию, для спасения Царя Георгия VIII. Амилахвар есть искаженное слово Арабское Эмир-ахор, или великий конюший, звание, которым пользовались старшие из Князей сего дома, при дворе царском.

Весьма изящна резьба, на внешних стенах храма Самтавинского, особенно виноградные лозы и крест, изваянный со стороны алтаря, с надписью: «да утвердит Господь в век века.» Местное предание указывает самое углубление, отколе исторглось пламя, во дни Тамерлана, когда свирепый завоеватель хотел сокрушить на стене большой крест, доселе ее осеняющий. Как утешительны такие предания и как отрадно для народа молиться в храме, ознаменованном столь [87] чудным событием! С такою твердою верою прошла и устояла бедная Грузия, сквозь все завоевания, огнепоклонников Персов, Арабов, Сельджукидов, Монголов Батыя и Татар Тамерлана, Оттоманов и новых Персов Шах-Исмаила, Шах-Аббаса и Надира, до наших времен. Каменная ограда, уже обветшавшая, с башнями и бойницами, свидетельствует о бранной эпохе; еще недавно, без укрепления, не могла держаться никакая обитель, потому что шайки Лезгин беспрестанно скитались по большим дорогам, и тут лежал главный путь их в Ахалцых, где продавали они своих пленных. Церковь Самтавийская величественна внутри, хотя уже приходит в ветхость и почти обнажена; она празднует Вознесению Господню и имеет еще один придел, во имя Предтечи. Замечательна древняя икона Спасителя, при которой хранится несколько драгоценных складней и крестов, с частицами святых мощей. Живопись ее напоминает Цилканскую, светлыми красками, хотя не столь густыми, [88] но ее почитают современною Царю Вахтангу, жившему в V веке. Иконостас новый, деревянный, прислонен к старому каменному, весьма низкому. В алтаре, кругом горнего места, сохранились отчасти лики Апостолов и двадцати четырех Святителей, имена коих трудно разобрать. Помост весь устлан гробницами Амилахваровых, благодетелей обители. В жертвеннике каменная плита знаменует место погребения Св. Исидора, пришедшего из Сирии, вместе с аввою Иоанном, но житие коего совершенно неизвестно. Это был последний из отцев Сирийских, могиле коего я поклонился. В Кахетии посетил я гробы Давида Гареджийского в его пустыни, Стефана в обители Хирской, Епископа Иосифа в кафедральном соборе Алавердском, Зинона в уединенной церкви Икальто и Антония Марткобского, среди развалин его монастыря, ныне обновляемого. В Мцхете мне указали, под алтарем, место упокоения Св. Авива мученика, Епископа Некреского, и в пещере Мгвимской пустыни [89] могилу ее основателя Св. Шио, а на горе Зедазенской, в оставленной всеми церкви, самый гроб великого аввы Иоанна, главы 13 отцев Сирских. И вот, оставляя Грузию, успел я еще помолиться, над гробами Св. Епископа Иессея, в Цилкане, и отшельника Исидора в Самтавис. Остальные три гробницы Сирские были мне недоступны; только издали увидел я церковь, где почиет Пирр Бретский; Михаил же Улумбийский и Фаддей Степанцминдский были слишком далеки от моего пути; но для меня утешительно и то, что из числа тринадцати, я мог по крайней мере поклониться десяти. [90]

ГОРИ, УПЛИСЦИХЕ, АТЕНЕ, СИОН.

От Самтависа до Гори, на расстоянии сорока верст, ничего занимательного не представляла голая равнина Карталинская: по сторонам ее тянулись горные хребты, но вид Гори уже поражает издали своею необычайностию. Малый город приник к подножию утеса, который внезапно вырастает, как остров из морской пучины, посреди ровного поля, и увенчан старым замком; сама природа указала место сие для защиты человека, по несчастию от подобных себе. Еще недавно [91] одне только стены сии могли служить спасением от проходящих шайками Лезгин; они осмеливались проникать в предместие города, так что принуждены были укреплять от них самые мельницы. Русское гостеприимство ожидало нас в доме градоначальника С**. Он вызвался проводить нас, на следующий день, в пещерный город Уплисцихе и в очаровательную долину Атенскую, а между тем предложил воспользоваться остатком дня, чтобы посетить вышгород Гори. Невозможно было избрать лучшего места для крепости, которая совершенно пришлась по утесу, зубчатым венцем своим, как иному царственному челу свойственным украшением представляется корона. Основание крепости относят ко временам самым отдаленным, но она была несколько раз обновляема, и даже при Царе Ираклие еще могла отражать напор врагов. Шах-Надир чувствовал всю ее важность и посылал своих наместников в Гори, властвовать над Грузиею. Теперь, по водворении мира, ничего в ней не [92] осталось, кроме одной церкви, также опустевшей, которую относят, как все древнее, к Царице Тамари.

Весьма замечательна терраса, многими уступами спускающаяся к реке, с крытыми ходами, для тайного добытия воды. Колоссальное ее устройство свидетельствует о важности самой крепости, служившей ключом Карталинии, на слиянии Ляхвы и Куры. Один из очаровательных видов сей живописной страны, открывается с вышгорода Гори на всю равнину, далеко бегущую к снежному хребту Кавказа. Шумная Ляхва, разделяясь на многие рукава, серебристыми полосами, блестит по широкому руслу, а несколько далее бурная Кура, одним потоком, стремится поглотить в себя сию новую данницу Кавказского хребта. На коническом утесе противоположного берега белеет древняя обитель креста, куда часто притекают для молитвы благочестивые жители Гори; вдали раскрывается устье Атенского ущелья. Малый, но веселый городок, домами своими, облепил со всех [93] сторон осеняющий его утес, как дети робко держатся за одежду матери; панорама сия достойна лучшей кисти наших живописцев. Заходящее солнце заменило их кисть своими лучами, с чрезвычайным искусством обозначив ярко выдающиеся предметы сей чудной картины, и дозволяя местами оттенять ее вечернему сумраку. Долго мы любовались, доколе не угасло за горами светило.

Между осмью церквами различных исповеданий в Гори, одна в особенности привлекла мое внимание, драгоценною святынею, в ней хранящеюся с шестого века, когда Грузия была подвластна Императорам Греческим. Великий Иустиниан, столько заботившийся о распространении Христианства, прислал владетелю Иверии Стефану, возведенному им в придворный сан Куропалата, икону складную, писанную на холсте, Деисус, т. е. Спасителя, с Божиею Материю и Предтечею по сторонам. Она доселе сохранилась в Успенской церкви, с удивительною целостию, хотя отчасти осыпались краски. Живопись [94] отличается от так называемой Византийской, X века, светлым колоритом и более приятными очерками. Не знаю почему образ сей называется у Грузин окониос, не от Греческого ли слова икона? Но вот еще замечательное событие: Император прислал при сей иконе своего придворного иерея, Иоанникия Горгиани, и род его с тех пор поселился в Грузия; церковь же и чудотворная икона потомственно переходили, от отца к сыну, до наших времен. Старец священник, показывавший мне сокровище своей церкви, носит тоже имя Горгиани и надеется, что его потомки сохранят древнее достояние отцев своих. Как удивительно такое преемство в священнодействии, не прерывающееся тринадцать столетий. Мудрено ли, что на таких твердых началах, не поколебалась в православии единоверная нам Церковь Иверская?

Следующий день мы посвятили посещению замечательных окрестностей Горн, и начади с Уплисцихе, вниз по течению Куры, за 10 верст от города. Одно сие [95] имя, замок или крепость Уплоса, уже свидетельствует о глубокой древности, если вспомнить, что Уплос был сын полумифического Мцхетоса, давшего свое имя древней столице, и внук Картлоса, которого память сохранилась в названии целой области. Картлос же имел отцем Форгама, родоначальника Грузин и Армян, и считался правнуком Иафета, следственно в четвертом поколении от Ноя.

Что сказать о такой древности, которой истину подтверждает самая местность и памятники, не похожие на нынешние жилья человеческие. Уплис-цихе есть город пещер, выдолбленных на верху утеса, как селились люди в первые времена, последовавшие всемирному потопу, и как сохранился обычай доселе, в некоторых младенчествующих племенах. Впрочем Уплис-цихе, по выгодному его положению над рекою, долго удерживал жителей в прохладе своих пещер, ибо по летописи Грузинской известно, что Царь Арсак, живший в эпоху завоеваний Римских, [96] пред самым рождеством Христовым, много украсил сей подземный город, и следы украшений видны, в правильно изваянных арках с лепной работою. Благочестие Христианское воспользовалось столь необычайным убежищем на скалах, чтобы поместить алтари свои в опустевших уже пещерах; каменная Армянская церковь, весьма древняя, единственное здание Уплис-цихе, служит доказательством, что еще в средние века тут было население. Жители ближайших деревень доселе сходятся туда, на второй день Пасхи.

Текст воспроизведен по изданию: Грузия и Армения. Часть III. СПб. 1848