МУРАВЬЕВ А. Н.

ГРУЗИЯ И АРМЕНИЯ

ЧАСТЬ II

АРМЕНИЯ.

Живописно ущелие Дилижанское, где бурный поток Акстафы, на расстоянии сорока верст, шумно несется по камням в роскошной долине. Она стесняется все более и более, по мере подъема; иногда крутые обрывы скал едва оставляют место для узкой дороги, под навесом других утесов, а внизу кипит Акстафа как Терек в Дарьяле; иногда только слышится шум ее невидимых вод, под развесистой тению ив, разросшихся вдоль берегов. Посреди сей богатой растительности природы, мечтаешь быть в саду [2] где опытная рука начертала своенравные стези и, под оболочкою дикости, утаила свое искусство. Но еще живописнее был для меня, на конце ущелия, перевал чрез горный хребет. Обширное Гогчинское озеро внезапно открылось предо мною, кипящее лучами утреннего солнца, как бы огромный щит, вставленный в окраину гор; горы кругом него, уже покрытые снегами, сияли в утреннем свете, самым нежным румянцем. Близко от берега чернел, на утесистом острову, древний монастырь Севанский и Армянское селение Чубуклы раскинулось около озера.

Когда я стал спускаться с горы, ко мне на встречу понеслись сорок человек Армянской конницы, в их восточном наряде и вооружении; этот нечаянный привет, на берегах живописного озера, посреди утренней картины гор, произвел на меня впечатление сильное и приятное. Дикая, пустынная Армения, исполненная поэтических развалин своих городов и обителей, представилась мне полною действительной жизни, как будто все ее [3] славное минувшее внезапно обратилось в настоящее. Окруженный блестящими всадниками, я продолжал путь вдоль по берегу, до того места, откуда можно было переплыть в монастырь. Сильный ветер долго препятствовал слышать наши крики и выстрелы, на острову Севанском, который отстоит за две версты: наконец медленно двинулся оттоле паром, единственное средство сообщения с берегом. На целом озере нет ни одной лодки, хотя в его окружности, усеянной селами, считается до трех сот верст и более шестидесяти в поперечнике; но трудность водяного пути полезна была, во времена владычества Персидского. Не осудил и я убогого парома, потому что его толстые бревна, лучше дощатой лодки, противостояли напору волн, и менее чувствовалась томительная качка на волнах.

Основание Севанской обители восходит до времен великого Просветителя Армении, который там соорудил первую церковь Воскресения Христова, на месте древнего языческого капища. Остров, по [4] своей неприступности, издавна служил крепостью, для первой династии Гайканской, и под водами озера еще видны остатки стен. «Айс-эван!» вот монастырь, сказал Просветитель, и оттого произошло название Севана. Дважды был он разорен в VIII веке, полчищами Лезгин и полководцем Арабским Мурваном; два века спустя обитель сия послужила убежищем одному из Царей Армянских, властвовавших в Ани, Ашоту, прозванному железным, из династии Багратидов. На десяти плотах, с семидесятью отборными воинами, не устрашился он напасть на многочисленное войско наместника Халифов, который стерег его на берегу, и бежали неприятели.

При выходе на остров меня поразила малочисленность братии, хотя однако здесь их более, чем в прочих обителях Армении, вообще скудных монашествующими. Мне сказали, что Архиепископ, бывший Елисаветпольский, который управлял монастырем, вызван в Эчмиадзин, вместе с некоторыми монахами, [5] коих считается до двадцати. Они ведут жизнь самую пустынную, чему можно поверить, по уединенному положению острова. Это была первая обитель Армянская, которую я посетил; мне любопытно было внутреннее устройство малых келлий, можно сказать облепленных около нижней церкви; оне разделялись между собою узким переходом и примыкали к низкой трапезе. Самая церковь, где обыкновенно бывает богослужение, празднует успению Божией Матери, как большая часть церквей Армянских, и не представляет взорам никакого благолепия. Она построена была в исходе IX века, дочерью Царя Ашота, Мариамиею, супругою князя Суникского, которая сама искала спасения с детьми, на пустынном острову, от жестокости правителя Арабского; но все иконы новые и отзываются живописью западной.

Мы поднялись на вершину острова, где стоит древняя церковь Св. Апостол, сооруженная в 884 году, тою же благочестивою Царевною; говорят, что [6] верховные Апостолы сами указали место бывшему тогда настоятелем обители, а в последствии Патриархом, Мастоцу. Обновление сего храма, в половине минувшего века, стерло с него следы древности, но еще сохранились две замечательные двери чугунные, с резными фигурами и крестами: западная дверь, проще и древнее, сделана усердием Князя Князей Армянских Курда, в 1176 году, как свидетельствует надпись, а южная устроена в XVI веке; на ней изображены: Господь, сидящий посреди символов Евангелистов, воздвижение креста, сошествие Святого Духа и два Святителя, из коих один должен быть сам великий Григорий. Третья церковь, во имя Предтечи, того же времени и также из диких камней, пристроена, в виде придельной, с северной стороны храма Апостолов.

Несколько келлий прилегают к паперти, но оне пусты; только в одной из них спасается послушник, по имени Малк, из зажиточных граждан Тифлисских, который ведет жизнь самую [7] строгую и, отвергая всякое подаяние, трудами рук своих, старается поддержать, осыпающиеся камни ветхого здания. Мне сказали, что он боится людей и будто помешан; но взойдя в его убогую келлию, я увидел много древних рукописей; пред ним на полу лежало раскрытое житие Св. Ефрема Сирина. Так не безумствуют, подумал я, и пожелал благочестивому отшельнику доброго ответа на страшном судилище Христовом, которое столь пламенными чертами описывает Св. Ефрем.

Дорога в Эривань пролегала несколько верст, по берегу озера, из которого выходит река Занга; недалеко от ее истока, на выдавшемся мысу, расположилось новое селение Малаканское. Я решился провести ночь на станции Ахтинской, но воспользовался остатком дня, для посещения великолепных развалин древней обители Кечаруской. Она лежит за десять верст от станции, между лесистых гор, в живописном ущельи Дарачичах, которое славится своими цветами и служит летним становищем для жителей [8] Эриванских. Обилие леса и вод, и близость Занги, шумящей под навесом скал у входа в ущелье, делают это место очаровательным, особенно в знойные дни, и нельзя было выбрать лучшего приюта для безмолвия иноческого.

Григорий Магистр соорудил обитель, в эпоху горькую для народности Армянской, когда пала, вместе с столичным городом Ани, третья царственная династия Багратидов, и Греческий Император Константин Мономах держал у себя пленником последнего Царя Гагика. Весьма замечательно, в летописях Армянской Церкви, лице основателя, имя коего связано почти с каждым великолепным зданием своей родины, ибо везде он оставил по себе благочестивую память. Григорий происходил от знаменитого рода Паглавуни, которому принадлежал и сам великий просветитель Армении. Отец его Васак был славным воеводою и сокрушил полчища Турков, когда они вторглись в малую Азию, под предводительством Тогрула, родоначальника Султанов [9] Оттоманских. Григория оклеветали приближенные Царя Гагика, в преданности Императору Греческому, и принудили искать покровительства в Царьграде, где получил он в детстве высокое образование. Император сделал его правителем Месопотамии, с почетным титлом Магистра, ибо Григорий уступил ему свои родовые владения в области Араратской, которую однако не переставал украшать храмами. Прославившись одинаково, подвигами воинскими и учеными творениями, он скончался в глубокой старости, в 1058 году; гробница его доселе существует в Каринском монастыре Богоматери. Сын его Ваграм, под именем второго Григория, был в последствии Католикосом, и от него опять пошло поколение Иерархов Армянских, сродников великого Просветителя. Рассказывают о Магистре, что однажды, в Константинополе, имел он прение с ученым Агарянином Мануче, о превосходстве Евангелия над Кораном. Противнику его казалось, что стихотворное сочинение Магомета заключало в [10] себе более вдохновения, нежели простой рассказ учеников Бога Слова. Магистр, чтобы доказать ослепленному суетною мудростию, как легко было бы Евангелистам изложить, в ином виде, то же Божественное слово, с помощию Божиею, в несколько дней переложил все четыре Евангелия на стихи, необычайные по своей красоте, и пораженный, сим чудом Агарянин, немедленно принял святое крещение.

Григорий основал обитель Кечарускую в 1033 г., во имя великого своего предка, там где уже существовала церковь, построенная за несколько лет пред тем князем Армянским Апиротом. Обе еще существуют доныне, и третья малая церковь стоит между ними, но Григориева далеко превосходит величием Апиротову. Внешние стены ее покрыты изваяниями и резными крестами, в которых истощилось искусство каменосечцев того времени. Надпись над южными вратами свидетельствует, что Григорий Магистр соорудил ее в царствование Гагика, ибо он еще числился, даже и в плену, между [11] Царями Армении, и во дни святительства Саркиса или Сергия, дабы святыня сия предстательствовала у Бога, за него и за чад его и за его Владыку: «кто прочтет, да помянет меня во храме.» Прочие надписи, как внутри так и снаружи, которыми исписаны все стены, напоминают только имена великих земли, поступивших в число братства Кечаруского, или пожертвовавших ему свои имущества. Внутренность храма соответствует его наружности: четыре высокие арки, складенные из дикого камня, поддерживали легкий купол, который обрушился от землетрясения, в 1827 году, в завалил своими обломками помост. Обширная трапеза, также из дикого камня, прилегает с западной стороны к церкви; еще уцелел в ней купол, на четырех гранитных столбах; он весь украшен искусною резьбою, которою особенно отличаются церкви Армянские. Извне алтаря стоят высокие гробовые плиты, с надписями и узорочными крестами, ибо на кладбищах Армянских, по восточному обычаю, [12] не довольствуются класть на могилу камни, но и воздвигают их над могилою. На некотором расстоянии к западу от трех церквей, Магистра и Апирота, возвышается еще одна, в виде колокольни; по сохранившейся надписи видно, что она сооружена гораздо позже в XIII веке, во имя Воскресения Христова, на память всех усопших. Остатки келлий и стен, раскинутые но всему пространству холма, свидетельствуют о прежнем населении обители.

На другой день, около полудня, достиг я Эривани; она еще сохранила свой Персидский характер, с колоннадами тополей, которые подымаются из-за низменных оград, и с зеленью садов, раскинутых по берегу Занги. Первое ее впечатление приятно, с окрестных высот Канагира, но внутри города, посреди тесных и грязных улиц, исчезает очарование; самая крепость, хотя и громкая в военной истории сего края, не представляет по наружности ничего величественного. Я остановился в [13] опустевшем дворце Сардарей Эриванских, который уже почти не может быть обитаем, от беспрестанных землетрясений, поколебавших его слабые стены; он весь в трещинах, и знаменитая зеркальная зала Сардаря приходит день ото дня в больший упадок; беспрестанно осыпаются ее зеркальные украшения и цветные стекла, тускнеет позолота и кармин ее арабесков. Не шумит более легкий фонтан посреди мраморного помоста, отражавший в водах своих радужные окна залы, и пред нею высох широкий водоем, освежавший ее в знойные дни, под навесом шелковых тканей; оне разорваны теперь как снасти разбитого корабля. Фет-Али-Шах, Аббас Мирза, сам бывший Сардарь и брат его Гусейн, яркими красками написаны на стенах, в восточном вкусе, вместе с Ростомом и другими баснословными героями славной поэмы Фирдауси Шах-Наме; уныло смотрят они на запустение своей Альгамбры, которую сокрушают время и Арарат. [14]

Мне рассказывали романтическое событие, случившееся в виду сей залы, которое отзывается повестями тысячи одной ночи. Однажды Сардарь взял к себе в гарем прекрасную Армянку, уже обрученную жениху, за несколько дней до их свадьбы. Отчаянный любовник, пренебрегая опасностью, пришел в лунную ночь на противоположную скалу крутоберегой Занги, чтобы еще однажды взглянуть, хотя издали, на блестящую тюрьму своей невесты. Сидя на скале, запел он унылую песнь и в тишине ночи, сквозь ропот вод, услышался голос его в гареме; она выглянула в окно, она узнала друга своего сердца, и все позабыв, в радостном восторге, бросилась к нему из окна, не взирая на высоту стен и утесов, не думая о том, что их разделяет река и наблюдает за ними стража. По счастию она упала на дерево и широкими одеждами повисла на ветвях; любовников схватили и приведи к Сардарю, и что же? Тронулось его суровое сердце такою нежною любовью; он осыпал их дарами и отпустил. [15]

Я встал до рассвета и сел на уединенном балконе тех покоев, где провел одну ночь сам великий Обладатель исполинской державы, простирающейся от Ледовитого моря до Арарата. У ног моих шумела неумолкающая Занга, между утесистых берегов, на обрыве коих висели дворец и гарем и обветшавшая крепость. По другую сторону раскинулись виноградники Эриванские и роскошный сад Сардаря, весь обросший тополями. Каменистая дорога подымалась, по крутому берегу реки, в Эчмиадзин; уже по ней шли ранние путники, и тянулся караван верблюдов, и гнали стада свои Курды. Холм Ираклиев, так названный в память воевавшего здесь Грузинского Царя, преграждал дальнейшие виды; но высоко подымался исполин Армении, двуглавый Арарат, весь в радужных лучах восходящего солнца, и сам, как радуга, оставшийся нам памятником потопа. Седое чело его, убеленное вековыми снегами, достойно было служить подножием ковчегу, в котором сохранился человеческий [16] род. Рядом с великим, малый Арарат, подымает свою остроконечную вершину, осыпанную также снегом, как бы первый шатер, раскинутый родоначальником нашим, на пустоте вселенной; а кругом та же пустыня, какою представлялся мир после потопа, и дальний хребет гор, которые заимствуют свое название от Арарата, свидетельствуя правильность выражений Святого писания: «и ста ковчег на горах Араратских.» Здесь, с благоговением, должно прочесть страшную библейскую картину потопа.

Еще недавно, на скате горы, древняя обитель Св. Иакова Низивийского, обозначала то место, где выходец ковчега Ной насадил первую лозу виноградную. Но внезапно потрясся в основаниях своих вековой Арарат, как бы предвещая новую бурю вселенной, ибо только для всемирных знамений одиноко стоит он на поприще потопа, и погибли селение, обитель и самая их долина. Страшно и знаменательно! — Гора, восприявшая на себя ковчег, от бурных волн потопа, как бы [17] младенца возрожденного от купели, сама кипит внутри вулканическими огнями, и глухие порывы ее бурного сердца беспрестанно потрясают всю окрестность. Что же хочешь ты изглаголать нам, вещий старец Арарат, стихийным гласом своих потаенных бурь ? — Засвидетельствовать ли слово Апостольское: что как первый мир погиб пред лицом твоим, в волнах потопа, так и обновленный мир Ноев готовится к иному истреблению огненному, после которого явятся новые небеса и новая земля, вечные обители правды ? (II. Петр. III. 6, 7.) Говори старец, тебе должны внимать твои дети, исшедшие из твоей пустынной колыбели. [18]

СВ. ГРИГОРИЙ ПРОСВЕТИТЕЛЬ.

Дорога от Эривани в Эчмиадзин лежит по широкому полю, кое-где лишь оживленному селениями, там где есть протоки воды; но уже однообразие сей пустынной равнины не прерывается до самой подошвы гор, ее окружающих. Издали видны купола обители Эчмиадзинской и трех смежных с нею церквей, от которых она заимствовала свое Турецкое название: Учькелеси. Селение Вагаршапат, бывшее некогда столицею Царей Армянских, прилегает к вратам монастырским. Но прежде нежели вступить в [19] древнюю ограду Эчмиадзинскую, исполненную памяти великого Просветителя Армении и святых дев, с ним пострадавших за Христа, необходимо сказать, хотя вкратце, кто был Святитель Григорий? ибо здесь, на каждом шагу, встречается его имя, ключ Христианской истории Армении; без сего священного имени темны будут все рассказы о святыни Эчмиадэинской.

В преданиях Армянской Церкви, Апостолы Варфоломей и Фаддей были первыми ее проповедниками и принесли с собою два священные залога в просвещаемую ими страну: один чудотворную икону Богоматери, писанную Евангелистом Лукою, но теперь уже утраченную; другой священное копие, пронзившее на кресте ребро нашего Искупителя. Потому и пишутся они почти всегда, на дверях алтарных, с сими двумя знамениями в руках, если только не заменили их, по влиянию Пап, уже довольно позднему, верховные Апостолы Петр и Павел. Но в течении первых трех столетий, [20] Христианство едва-едва держалось в Армении, хотя по местным преданиям не прерывался ряд Епископов, начиная от Аддея, рукоположенного Апостолами, до Леонтия Архиепископа Кесарии Каппадокийския, который в свою чреду посвятил великого Просветителя.

Григорий происходил от Парфянского рода Царей Арсакидов, и зачат был в утробе материнской, близь той обители, где почивают мощи Апостола Фаддея, когда отец его Анак переселился из Персии в Армению; тяжкими страданиями надлежало ему искупить нечестие отца своего и духовное спасение отечества.

В то время Арташир или Артаксеркс, родоначальник династии Сассанидов, свергнул с престола Персидского древнюю династию Арсакидов, и домогался уничтожить ее и в Армении, где она водворилась за полтораста лет до Р. X. Хозрой, Царь Армянский, был сильнейший соперник Арташира и сей новый властитель послал родственника царского Анака, умертвить его, ибо не надеялся [21] иначе одолеть. Изменник Анак, как бы взбегая гонения новой династии Перской, укрылся к Хозрою и, дружески им принятый, два года искал случая совершить злодейский умысл. Воспользовавшись наконец одиночеством Царя на ловле, близь столичного города Арташата, умертвил его и хотел бежать чрез Аракс, но оруженосцы царские погнались за убийцей и он утонул в водах разлившейся реки. Хозрой, движимый мщением, успел еще, при последнем издыхании, приказать истребить весь род изменника Анака; только особенное усердие брата кормилицы Григориевой, при содействии благодати Божией, спасло двухлетнего младенца от руки кровоместников. Его унесли в Кесарию и на пути таинственно наречено было Ангелом, имя Григория, осиротевшему потомку Царей Парфянских. Новые родители воспитали его в правилах христианского благочестия и сочетали браком с дочерью одного из именитых князей Армянских. Вартан и Аристагес были плодом сего [22] брака. Но Григорий, еще в юных летах, почувствовал влечение к жизни отшельнической и убедил супругу, отпустить его в пустыню. Она сама, с младшим сыном, последовала его примеру, предоставив старшему продолжать собою царственное и вместе священное племя Григориево, которое еще полтораста лет после него, украшало Иерархами Церковь Армении.

Между тем Царь Персов, пользуясь смертию Хозроя, овладел его державою и старался истребить весь его род; но верные вельможи спасли двух его младенцев, и укрыв дочь в неприступной крепости Ани, увезли сына Тиридата ко двору Кесарей Римских, коренных врагов племени Сассанидов. Там прославился доблестями воинскими юный Тиридат, в царствование Диоклитиана, жестокого гонителя Христиан. Пред лицем его сразил он на поединке исполина Готфского, который вызывал на бой самого Императора, и Кесарь в знак благодарности, облекши его порфирой, [23] отпустил на царство. Доблестный юноша исторг опять свое родовое наследие из рук Персов. Но не один возвратился Тиридат в отечественную область: с некоторого времени неотлучно находился при нем ревностный служитель, близкий его сердцу, хотя и неведомый родом, на коего возлагал он всю свою доверенность. Это был сам великий Григорий; услышав о подвигах юного Царя, при дворе Кесарей, он оставил пустыню, чтобы загладить пред ним вину преступного отца. Тайная рука Провидения, спасшая его от меча Хозроева, привела путем страданий и к высшей цели, ему указанной.

Грек Агафангел, ближайший письмоводитель Тиридата, сохранил вам, в летописи своей, повесть многообразных страданий Св. Григория, в которых его поддерживала сверхъестественная сила Божия, и записал назидательные речи, коими он исповедовал Христа Иисуса, посреди самых жестоких мук. В первый год царствования, Тиридат хотел [24] принести торжественную жертву Артемиде иди Диане, главному божеству Армянскому, и с негодованием увидел, что из всех его приближенных, один только Григорий, отказывался участвовать в требище идольском. «Я верно служу Царю моему земному, сказал Григорий, хочу соблюсти верность и небесному.» Тиридат, надеясь одолеть твердость его мучениями, не лишая однако жизни, изобретал и умножал их, по мере изумительного терпения святого мужа, в продолжении многих дней. Услышав из уст Григория пространное исповедание Божества Христова, пред лицем всего двора своего, разгневанный Царь велел бить его по устам, давить тисками грудь и тяжестями рамена; в таком положении водили его сперва но всему городу, а потом подняли на крышу палат, и там привязали к столбу на семь дней. Тщетным оказалось первое испытание; та же проповедь, о суете идолов, огласила двор Царя. Еще более раздраженный, приказал он повесить Святого за ноги и предать [25] биению, в продолжении других семи дней, но промежду ударов слышались только Христианские речи, о сотворении человека и его падении, искуплении и будущем суде. Новые мучения ожидали исповедника Христова, после третьего отрицания служить идолам. Ему стиснули руки и ноги, так что кровь выступила из-под ногтей; его пригвоздили к полу а потом извлекли; терзали железными когтями, бросали обнаженного на терны, сжали голоду в столярном станке, надели на него мешок с известью и серой, чтобы привести в беспамятство, и хотя в таком положении принудить поклониться истуканам. В уста его лилии уксус, горькую воду, и растопленное олово, наконец облили им все тело, привесили тяжести к ногам, чтобы разъединить сотрясением все члены, встянули его веревками, за связанные на спине руки, на высокий столб; в таком положении опять держали несколько дней. — Но сколь ни сильны были мучения, изобретаемые людьми, еще сильнее было покровительство Божие, [26] соблюдавшее святого для спасения целого народа; ибо немощное Божие крепче человеков, говорит Апостол, и сила Божия совершается в немощи человеческой. Не утомился мученик, утомился мучитель; узнав от одного из вельмож своих, что Григорий есть сын изменника Анака, он велел бросить, измученного столькими пытками, в глубокую яму, наполненную ядовитыми животными, в крепости Арташатской, куда обыкновенно ввергали преступников; но и там промысл Божий не оставил Святого. Благочестивая вдовица, жившая подле сей темницы, ежедневно бросала ему в малое отверстие скудную пищу; таким образом провел 14 лет, в непрестанной молитве, будущий просветитель Армении, до времени своего явления миру. Оно должно было ознаменоваться новым пролитием крови Христианской, ибо на костях мученических основалась Церковь распятого Сына Божия.

Еще царствовал жестокий Диоклитиан, убийца стольких мучеников; [27] чувственному властителю пришло на мысль: избрать себе в супруги ту из дев своей необъятной державы, которая была бы всех пленительнее красотою. В Риме, под руководством благочестивой старицы Гаяны, спасались пятьдесят дев, посвятивших себя исключительно служению Христову; из них одна, происхождения царского, Рипсима, отличалась своею наружностию и на нее нал выбор сановников Кесаря. Испуганные девы, вместе с наставницею, тайно отплыли в Палестину и там, на святом гробе Искупителя, Рипсима обрекла себя небесному жениху.— Божественное видение внушило ей, удалиться в Армению, ибо им надлежало кровью засвидетельствовать о Христе, в стране языческой. Оне достигли, после долгого пути, Армянской столицы Вагаршапата и там, поселившись в убогом доме близь виноградника, проводили время в молитвах, питаясь трудом рук своих. Из числа их, Св. Нина, проникла далее, в пределы Иверии и сделалась просветительницею народа [28] Грузинского; другая же по имени Мана, с несколькими подругами, предчувствуя близкое гонение, водворилась в пустынных пещерах области Таронской, где в последствии основалась знаменитая обитель Предтечи.

До слуха Кесарева достигла наконец весть о месте убежища Римских дев; он писал Тиридату, предоставляя на его волю: или выслать к нему Рипсиму, или взять ее себе в супруги; Царь предпочел последнее, но богатые дары его были отвергнуты избравшею себе небесного жениха. Раздраженный искал силою одолеть упорство и остался побежденным ее твердостию. Но будучи пленен чудною красотою девы, хотел еще однажды, прежде мучений, испытать все средства убеждения, и приказал наставнице Гаяне, внушить своей питомице покорность земному владыке. Воспоившая Рипсиму млеком учения Христова, могла ли так жестоко противоречить себе самой? Латинская беседа духовной матери с дочерью подслушана была клевретами Царя. Рипсима еще однажды, осененная [29] Ангельским покровом, превозмогла страстные порывы Тиридата; тогда начались истязания. Ей отрезали язык, выкололи глаза; веревками растянули нежные члены ее к четырем столбам и развели под нею малый огонь, чтобы жечь понемногу; когда же довольно испеклась мученица, набросали на живот ее камни, так что от их тягости проторглась вся внутренность; потом уже рассекли на части сию чистую жертву, принесшую себя во всесожжение Богу. Тридцать две подруги царевны, пришедшие собрать ее мученические останки, избиты были мучителями на том же месте; одну из них, по имени Мариамму, остававшуюся на болезненном одре, умертвили в собственном их жилище. На другой день дошла очередь мучений до наставницы Гаяны и еще двух с нею живших в уединении дев. Оне подверглись почти одинаковой казни с Рипсимою, но вместо того, чтобы жечь их огнем, с них содрали кожу, и еще дышащим отсекли головы. Тела всех 37 мучениц бросили на съедение птиц и [30] зверей; но звери, более милостивые нежели люди, не смели коснуться их останков.

Скоро небесная казнь постигла мучителей. На шестой день, зверской сердцем Тиридат и его ближайшие сановники, подверглись участи Навуходоносоровой. Обезумел неистовый властитель, давно уже вышедший из пределов человеческой природы, и подобно вепрю стал скитаться с дикими зверями; с ним вместе бесновались исполнители его казней, терзая собственное тело и наполняя страшными воплями окрестности Вагаршапата. Ужас объял столицу; сестра Царева, Хосровидухт, имела тайное видение, что один только узник, Григорий, может исцелить беснующихся. Царевна открыла свое видение сановникам; но оно должно было повториться несколько раз, прежде нежели уверовали ее словам. Старший из вельмож, по имени Ода, послан был в Арташат, и не веря сам, чтобы еще мог быть в живых Григорий, после четырнадцатилетнего забвения [31] в ядовитой яме, возгласил над ее устьем. «Григорий, если ты еще жив, обвей вокруг себя веревку, и мы извлечем тебя из ямы.» «Богом моим я жив!» отвечал из глубины рва мученик и, к общему изумлению, невредимый вышел из смертной темницы; его облекли в светлые ризы и в радостном торжестве повезли в Вагаршапат, где как спасителя встретил его народ.

За несколько поприщ от города, Царевна и весь синклит, пали к его ногам; в то же время, привлеченные неодолимою силою, беснующиеся сановники и сам зверовидный Царь устремились к святому и, простершись пред ним, дикими воплями как бы умоляли его разрешить их. Григорий немедленно исцелил царедворцев, менее виновных, но возвратив самосознание Тиридату, не тотчас отъял зверской образ, внешнее выражение внутренних его страстей, дабы он более вникнул в самого себя и почувствовал всю мерзость своего состояния. «Не мне поклоняйтесь, говорил святой [32] муж всем припадавшим к ногам его ибо я только человек вам подобострастный; но поклоняйтесь Создателю неба и земли и нас человеков, который ныне исцелил вас.» Потом таинственно спросил: «где Божии серны?» разумея под сим именем невинные жертвы, пострадавшие за Христа, я когда указали ему место избиения дев, он собрал нетленные останки, сохранившиеся невредимо в течении стольких дней, обвил их в собственные одежды, отвергнув как недостойные богатые ризы, принесенные язычниками. В том самом вертограде, куда собрал на время святые мощи мучениц, остался он провести над ними ночь, в уединенной молитве.

Там посетило его свыше страшное видение, послужившее к основанию первопрестольного храма Армении. В полночь увидел он разверзшиеся небеса и луч света, сходящий на землю по направлению коего стремились тьмы Ангелов, а пред ними муж высокий, грозный видом, с златым молотом в деснице. Быстрее [33] орла летел он прямо к Вагаршапату и сильно ударил молотом в землю: застонала земля, потряслись горы, от гуда громов, и из недр земли послышались страшные вопли ада. Потом по средине города, близь царского дворца, внезапно воздвиглось круглое золотое подножие, на подобие алтаря, и на нем огненный столб, а сверху облачный купол с венчающим его крестом. Вокруг поднялись сами собою четыре других столба, из коих три, на месте избиения святых дев, увенчанные также крестами; свод из облаков осенил все это чудное здание, озаренное сиянием крестным. Изнутри его исшел внезапно обильный источник, на подобие Эдемского, в оросил собою все поле окрест, сколько лишь могли обнимать оное взоры. Ангел Господень предстал смятенному Григорию и объяснил ему видение: «Страшный муж, поразивший молотом землю, сам Господь; огненный столб, на златом основании, соединенный крестообразно с другими столбами под облачным сводом, есть святая [34] соборная Церковь, основанная на незыблемом камени Христе, и всех объемлющая под сень креста, ибо на нем принес себя в жертву сам Единородный Сын Божий, помазанный Отцем своим в Первосвященника вечного. Да будет и сие место домом молитвы и престолом священства! Свет, просиявший между четырьмя столбами, и произведший тот обильный источник, который напоил всю землю, есть образ Божественного крещения, истекающего из соборной Церкви для обновления человечества. Благоговей пред сим знамением, данным тебе от самого Господа, и здесь сооруди ему храм.» Когда умолк Ангел, еще раз поколебалась земля, и с наступающим утром исчезло чудное видение. По сему место сие названо было сначала Шогакат, т. е. излиянием света, а в последствии Эчмиадзином, т. е. сошествием Единородного и доселе так именуется первопрестольная церковь Армянская.

На другой день Царь, со всем синклитом и народом, посетил святого в его [35] вертограде, и простершись к ногам его опять молил о прощении, дабы Господь не осудил их за грехи. Великий Григорий начал проповедовать им слово Божие, не утаив и чудное свое видение; в течении шестьдесят дней продолжал он огласительную проповедь, а между тем указал и оградил место, где виделось ему Божественное явление, и, водрузив на нем знамение креста, положил основание трем другим престолам, на месте избиения Рипсимы, Мариамны и Гаяны, с их подругами. Потом приступил к созиданию самых храмов, на предположенных местах, в чем ревностно ему содействовали Царь и вельможи; самые жены носили для строения камни в драгоценных своих одеждах. Когда же приготовлены были гробницы для Св. дев, Тиридат еще однажды пал к ногам Святого, умоляя совершенно разрешить его от тяжкого наказания и, по молитве угодника Божия, возвращен ему был прежний образ. Раскаявшийся Царь более всех трудился для достойного погребения своих жертв, [36] и великий Григорий с честью положил тела их под сводами трех церквей. Тогда исключительно занялся сооружением первопрестольной, и в то же время разрушал окрестные капища, исцелял болящих и непрестанно поучал народ спасительным истинам Христианства.

Между тем Царь и весь его синклит единодушно положили избрать себе пастырем Григория и послать его для посвящения к Архиепископу Кесарии Леонтию, первенствовавшему в области Армянской. Долго отрекался смиренный муж от почести высокого звания, но ему явился Ангел и повелел принять предопределенное Богом. Торжественно было шествие великого просветителя Армении. Царь отпустил его на собственной колеснице, в сопровождении старших вельмож и почетной стражи, с богатыми дарами для церквей Греческих, лежавших на пути. Столь же торжественна была встреча и в Кесарии, куда уже достигла молва, о его мученических подвигах и чудном обращении целой страны к свету Христову. [37] Леонтий рукоположил Григория в Епископа всей Армении, и дал ему часть мощей Предтечи и мученика Афиногена, пострадавшего при Диоклитиане, в основание новой церкви. Святитель, на обратном пути, повсюду истреблял идолов в пределах вверенной ему области, и близь гор Таронских, на границе малой и великой Армении, сокрушил знаменитое капище Афродиты. Тут, по божественному внушению, остановившись на время, крестил он всех ему сопутствовавших, в числе двадцати тысяч, и положил в основанной им церкви мощи Предтечи. В последствии устроилась близь сего места знаменитая обитель Крестителя, называемая Муш, которая доныне привлекает в Эрзеруме множество богомольцев. Далее, на берегах Евфрата, встретил Святителя сам Тиридат, со всем своим домом; Григорий преподал им святое крещение в водах реки, освященной воспоминанием рая, и сделал причастником пищи Эдемской, от нового древа жизни, уже не охраняемого мечем [38] Херувима. Но прежде принятия их в число Христиан, наложил краткий приготовительный пост, который соблюдается доныне в Церкви Армянской, на память ее просвещения. Святитель водворился в царственном Вагаршапате и рукоположил двенадцать Епископов, в различные города своей церковной области. Тридцать дет продолжал светить родине своей великий Григорий, словом истины и благим примером, но от времени до времени удалялся в пустыню, для созерцательной молитвы.

Предание Церкви Армянской говорит что по зову великого Константина, ходил он однажды с Царем Тиридатом в Царьград, где принят был с чрезвычайною почестию. Но, избегая славы человеческой, Святитель послал вместо себя, на первый вселенский собор, в Никею младшего сына Аристагеса, которого не задолго пред тем рукоположил во Епископа. Аристагес, принес с собою правила соборные, вместе с символом Никейским, и они были приняты, с [39] великим уважением, просветителем Армении. После вселенского собора Григорий, видя что уже достаточно утверждена им вера Христова в отечестве, решился совершенно оставить мир; он поставил на кафедру сына своего Аристагеса, а сам удалился в дикую пещеру области Таронской, где спасалась некогда одна из спутниц Царевны Рипсимы. Там окончил на молитве труженическое поприще, и там однажды соседние пастухи, обретши неведомое им тело, погребли его в пустыне. Только чрез многие годы, открыто было, по небесному видению, некоему отшельнику, место погребения Святителя, и его нетленные остатки перенесли с честию в селение Тартань, где также устроилась обитель. Дальнейшая участь мощей его неизвестна, ибо в пятом веке, при Императоре Зиеноне, их перенесли в Царьград, а оттоле, частию в Италию, частию обратно в Армению. Глава святого теперь находится в Неаполе, девая рука в Сисе, где существовала долго патриаршая кафедра Армянская, во дни [40] крестовых походов и доселе держится один из титулярных Патриархов, а правая рука в Эчмиадзине служит для посвящения его преемников.

ЭЧМИАДЗИН.

Мимо древних церквей Рипсимы и Шогакат, лежавших в право от большой дороги, я проехал чрез селение Вагаршапат, к главным воротам обители Эчмиадзинской. Беспрестанные нападения Турков и Персов побудили окружить ее двойного оградою, с многими башнями, на основании из тесанных камней. Между внешней и внутренней ограды мне представился крытый базар, где хранили [41] свои сокровища жители Вагаршапата, в смутные времена, и где до сих пор производится их торговля, под сению обители.— Потом, сквозь двойные ворота взошел я на главный двор ее, посреди коего возвышается первопрестольная церковь Св. Григория, испытавшая столько бурь и бедствий от времен великого просветителя. Она была открыта и я тем воспользовался, чтобы помолиться у среднего алтаря, во имя сошествия Единородного, где явилось чудное видение Григорию. Из среднего двора меня провели, сквозь низкие двери, на другой двор, собственно Патриарший, с малым посреди его садом и фонтанами; разноцветные окна летнего и зимнего жилья Патриархов обращены были на этот двор.

Нерсес обитал еще в летних покоях, которые состояли из двух приемных зал, совершенно в восточном вкусе, разделенных между собою только арками из разноцветных стекол. Вся наружная стена образовала одно окно, как бы в теплице, и горела лучами солнца, [42] которые рисовали на полу яркие узоры. Портрет Государя Императора, во весь рост, занимал одну стену узкой залы, а вокруг него, по другим стенам висели портреты древних Царей Армянских, начиная от родоначальника Гайкана и современника Господня Авгара, до великого Тиридата и славных между Хозроями. В другой заде устланной Персидскими коврами, которая служила приемною, стоял на возвышении резной трон Патриарха, присланный ему из Индии, а на стенах, расписанных арабесками, изображены были в кругах все разнообразные страдания просветителя Армении. Покамест рассматривал я восточное убранство сих покоев, я не слыхал как, по мягким коврам, кто-то подошел сзади; положив руку ко мне на шею, он дружески пригнул мою голову себе на грудь: — это был сам Патриарх Нерсес. «Здравствуй любезный, сказал он мне с свойственною ему приветливостию, вспомни где мы виделись с тобою и где ты теперь» - «Под вашею отеческою сению, отвечал я, и [43] радуюсь, что сдержал данное слово, посетить вас, в первопрестольной обители вашей.» Ласковый прием Патриарха, в краю отдаленном и чуждом, был мне особенно приятен. Я имел счастие познакомиться с ним за два года пред тем, в Петербурге, когда он только что поднялся с болезненного одра необычайно исцеленный, и мало по малу, оживал. Мы вспомнили обстоятельства того времени и видно было, что он с удовольствием чувствовал себя в своем престольном Эчмиадзине, во главе отечественной Церкви, пламенно им любимой и, в свою очередь, глубоко уважающей своего верховного пастыря.

Впрочем управление Церковью Армянскою, не есть вещь новая для Патриарха Нерсеса. Он был к этому приготовлен с юного возраста, и даже ему как бы указано было его высокое назначение. Местом его рождения было селение Аштарак, (за 20 верст от обители Эчмиадзинской) откуда уже произошел один из Католикосов, носивших имя Нерсеса, особенно счастливое в летописях Армянской [44] Церкви. Прозвание Аштаракского усвоено было второму Нерсесу, чтобы отличить его от трех других: первого или Великого, Строителя и Благодатного. Нынешний Нерсес пятый но счислению иерархическому. Один опытный старец, руководивший его в молодости, как бы по тайному внушению, переименовал его Нерсесом, говоря что и он, будучи родом из Аштарака, будет великим строителем; с самых юных лет, по чрезвычайным своим способностям, он уже был употребляем в делах церковных Католикосом Лукою, и послан им в Смирну и Царьград. В последних годах минувшего столетия Нерсес, возвратившись в Армению, застал Католикоса при последнем издыхании. По смерти его и Иосифа, из дома Князей Аргутинских, который был назначен в северной столице нашей, возникли смуты от соперничества двух Католикосов. Даниил Цареградский избран был общим голосом народа, а Давида Тифлисского насильственно поставил Сардарь [45] Эриванский. Нерсес терпел некоторое время заключение темничное, вместе с Даниилом, но был вызван в Россию, Архиепископом Ефремом, будущим Католикосом, и возвратился в Эчмиадзин тогда только, когда, по влиянию нашего правительства, низложен был Давид и Даниил утвердился на кафедре Армянской. Год спустя скончался благочестивый пастырь и все бремя правительственное пало на рамена Нерсеса. Пользуясь особенным расположением Аббаса Мирзы, не смотря на происки Давида, шесть лет управлял он делами церковными, доколе не приехал в Эчмиадзин новый Католикос. Ефрем, избранный ради своего благочестия, был однако человек слабый по характеру. Нерсес видя, что люди неблагонамеренные начали иметь влияние и что ему самому угрожала опасность, от тайных покушений на его жизнь, просил удалиться из Эчмиадзина и был назначен Архиепископом в Тифлис. Там завел он училище, собственными средствами, по любви своей к образованию [46] духовному, и когда наступила година военная, участвовал в походах Князя Паскевича, под Эриванью, как уже однажды находился в стане Русских при Князе Цицианове. Посланный в 1829 году в Кишинев, в сане Архиепископа всех Армян проживающих в России, Нерсес избран был, после смерти Католикоса Иоаннеса, главою Церкви Армянской, общим голосом всех ее сынов, рассеянных по Востоку.

Патриарх приказал отвести мне, на все время моего пребывания в обители, свои зимние покои и, пригласив к трапезе, познакомил меня с членами Синода Эчмиадзинского и другими там живущими Епископами; прием их был столь же приветлив как и Патриарший; но взаимное незнание языка препятствовало нам беседовать между собою. Напротив того как отрадна была для меня беседа с самим Патриархом, хотя он и не свободно владел языком Русским. Он ловил слова и угадывал заранее смысл речи, не понимая быть может в [47] подробности каждого выражения, и сам умел верно выразить собственную мысль, хотя нельзя было составить полной речи из его усеченных слов. Огненными глазами договаривал он то, чего не могли выразить уста, и тут я понял, как много участвует в беседе выражение лица и взора, в которых отражается тайная мысль человека. Мы проводили в разговорах целые вечера и многое напечатлелось в моей памяти, ибо я старался узнать все, что относилось до внутреннего и внешнего быта Церкви Армянской. При первом моем посещении, оставался я только два дня в Эчмиадзине, потому что спешил осмотреть окрестные обители и Арарат, доколе еще благоприятствовала осенняя погода.

Прежде всего привлек мое внимание соборный храм Эчмиадзина. Столько раз был он разорен и так долго оставался в запустении, что нельзя искать в нем много древностей. Предание местное утверждает однако, что не смотря на все бедствия, испытанные обителью, самая церковь [48] сохранила основания свои, высоту и вес размеры, данные великим Григорием, хотя в последствии обновлены были стены. Первые два разорения постигли ее, от руки Персов, скоро после просветителя, в течении полутораста лет, и оба раза возобновляло ее усердие знаменитого рода Князей Мамигонских. Тогда, как полагают, вставлены были снаружи в северную ее стену, два изваяния Св. Апостола Павла и великомученицы Феклы, доселе видимые, и крест с Греческою надписью, ибо еще не были изобретены Месробом буквы Армянские. Можно еще разобрать полустертые слова около креста: «Господи, вонми всякому молящемуся в церкви сей», а внизу: «Господи, спаси раба твоего Даниила»; остальные речи непонятны. После второго обновления Князем Ваганом, в 483 году, уже более не были сокрушаемы стены, хотя самая кафедра перенесена Католикосом Мелетием за тридцать лет пред тем, в столичный город Двин, и не ранее 1441 года утвердилась опять в Эчмиадзине, во дни [49] Католикоса Кирилла. В сию долгую эпоху осиротения, двое только из числа Католикосов, Комитас в 615 году и Нерсес строитель, в 705 году, обратили внимание на бедствующую кафедру Св. Григория. Первый заменил деревянный купол более великолепным, из дикого камня, а Нерсес обновил всю церковь и этим заслужил быть может громкое имя Строителя. Но позднейшие украшения собора начинаются гораздо после обратного перенесения кафедры в Эчмиадзин, ибо в течении двух сот лет, от Кирилла до 1623 года, ничего не говорится в летописях Армянских, о каких-либо переменах внутри или вне храма. В начале XVII века обитель подверглась чрезвычайной опасности при нашествии Шах-Аббаса: едва не разрушил ее до основания завоеватель Персидский, когда, разорив богатый город Джульфу на Араксе где процветала торговля Армянская, решился перенести ее в Персию, вместе с жителями. Насильственно создал он новую Джульфу близь Испагани, и вздумал [50] основать там новый Эчмиадзин чтобы навсегда привязать сердца народа к новому отечеству. Ходатайство старшин Армянских спасло обитель от конечного разорения; Шах удовольствовался взять только несколько камней, из четырех углов собора и от главного алтаря, чтобы положить их в основание нового храма Испаганского. Однако, после нашествия Шах-Аббаса, обитель оставалась в таком бедственном положении, что Католикос Моисей принужден был, в 1629 году совершенно обновить помост и даже утвердить самые стены, из коих выпадали камни. Преемники его Филипп и Иаков, воздвигли общими силами величественную колокольню, а Елеазар в последних годах XVII века, довершил внешнюю красоту храма, тремя малыми остроконечными куполами. Много потрудился он и для внутреннего украшения церкви, и ему обязаны сооружением среднего престола во имя Единородного. Таким образом, внутреннее убранство храма, не восходит далее XVII века; [51] остроконечная крыша вновь устроена, из тесаного камня, последним Католикосом Ефремом.

Не смотря однако на разновременные перестройки, величественным представляется в целом все здание, напоминающее своими пятые главами нечто Византийское, хотя и с собственным отпечатком вкуса Армянского или Грузинского. Весьма нарядна трехъярусная колокольня, украшенная резными арабесками по своим легким аркам: верхний ярус ее прозрачный, на осьми малых столбиках, по подобию прочих куполов, а в среднем есть престол во имя Архангелов. — По сторонам колокольни погребены два новейшие Католикоса Даниил и Иоаннес, а на самой ее паперти два Александра, управлявшие Церковью Армянскою в XVIII веке. Над входными вратами, которые вычеканены из бронзы, с крестами и арабесками, изображены, стенною живописью, видение и мучения св. Григория, сооружение собора Эчмиадзинского и крещение Тиридата; по обеим сторонам западных [52] врат лики верховных Апостолов, Петра и Павла, свидетельствуют, как я уже заметил однажды, влияние Рима на Церковь Армянскую. Почти в каждом храме вы встретите обоих Апостолов, или у входных врат, или на главном алтаре, хотя они никогда не проповедовали в пределах Армении, и им часто уступают свое законное место действительные проповедники сей страны Апостолы Варфоломей и Фаддей. — Такое сближение с Римом изъясняется из самой истории края, ибо со времени крестовых походов, когда кафедра Католикосов и престол последней династии Рупенидов утвердились по соседству Сирии и Кипра, начались частые сношения между властителями Армян и Франков, и влияние Римское распространилось в Малой Армении. С тех пор проникло много обычаев и обрядов западных в самое богослужение, хотя преданность Риму возбуждала смуты народные и стоила жизни некоторым из Царей. Но и тогда как перенесена была кафедра опять в [53] Эчмиадзин, не совершенно угасло влияние Римское, ибо некоторые из Католикосов XVI, XVII, и даже последнего столетия, в смутных обстоятельствах обращались к Папам; иные же принимали от них дары, которые доселе сохранились в соборе Эчмиадзинском, как например, богая кафедра, присланная Папою Иннокентием XI, Католикосу Иакову.

Чувство благоговения проникает в душу, при входе в древнее святилище Св. Григория, высокое но мрачное, освещенное двенадцатью узкими окнами купола, и одинокою лампадою среднего престола; он стоит между четырех столбов, поддерживающих купол, и сердце невольно влечет вас к подножию сего престола, где просветителю Армении явилось чудное видение и отколе действительно, как из лучезарного источника Шогакат, пролилось духовное просвещение на целую страну. Такие места, орошенные молитвенным потом и слезами подвижников, особенно действуют на душу, и по свидетельству преподобного отца нашего [54] Нестора, служат более крепким основанием для созидаемых над ними храмов, нежели все богатства человеческие. Здесь молился Св. Григорий, и здесь же, чрез пятнадцать веков после него, еще приходят молиться и приносить бескровную жертву, не смотря на бурю времен и народов, разрушительно пронесшихся мимо его первопрестольной обители. Благоговение еще умножится, если вспомнить предание, что престол Единородного стоит на месте первого алтаря, где принес благодарственную жертву праотец Ной, за спасение в его семействе всего человеческого рода. Тогда объяснится самое видение великого Григория: почему предпочтительно это место указано ему было, Единородным Сыном Божиим, для приношения бескровной его жертвы там где принесена была жертва образовательная Ноева.

Нынешний престол Единородного, с четырьмя столбами из белого мрамора, которые поддерживают его резную сень, устроен на месте прежнего [55] Католикосом Аствацатуром или Богданом, в начале минувшего столетия; он же украсил мрамором и возвышение главного алтаря. Икона Божией Матери на престоле Единородного, осыпанная драгоценными камнями, есть первое приношение нынешнего Католикоса Нерсеса храму Эчмиадзинскому, во время его управления в сане Архиепископа. Бронзовая решетка окружает престол Единородного, поднятый на двух ступенях от помоста; другая решетка поперек всей церкви, прикрепленная к основным ее столбам, отделяет среднюю часть ее от входной или трапезы, что весьма стеснительно для народа, во время богослужения, тем более, что уже сам по себе не обширен собор. По левую сторону престола стоит у столба резной, весьма нарядный трон, из драгоценного дерева, присланный Папою Иннокентием. Тут обыкновенно становится Патриарх, ибо ежедневное богослужение, утреннее и вечернее, бывает пред средним престолом.

В северной и южной частях собора, [56] где у нас бывают обыкновенно врата, сооружены усердием Католикоса Елеазара, два престола, во имя Архидиакона Стефана в Предтечи: оба однако обращены к востоку, и сделались необходимыми для посвящения архиерейского. Алтарь Предтечи поднят от помоста, на трех крутых ступенях, и стоит под сению, в углублении стены, на которой написаны Святители Греческие и верховные Апостолы. Тут обыкновенно приготовляют новопоставляемого Архиерея к посвящению, и собираются около него свидетели духовного сана, долженствующие засвидетельствовать пред лицем Церкви, о чистоте его жизни и служения. Противоположный престол Архидиакона, совершенно одинакового устройства, возвышается на семи ступенях, и вокруг него написаны на стене Католикосы Армянские, собственно из рода великого Григория, которые были ближайшими его преемниками: два сына его, Аристагес и Вартан, и два великих правнука, Нерсес и Исаак. Подле сего престола ставится, в день посвящения [57] архиерейского, кафедра Католикоса и по сторонам его садятся двенадцать Епископов, чтобы выслушать исповедание веры рукополагаемого; он идет к ним, иди лучше сказать ползет на коленях, от самого престола Предтечи, и подымаясь также на коленах, по ступеням Стефанова, на каждой из них произносит особенную молитву; но самое рукоположение совершается во время литургии, на главном алтаре, после Херувимской песни. На престоле Архидиакона приготовляется также проскомидия, если служит сам Католикос, и там происходит посвящение иереев и диаконов, если не сам он их рукополагает, ибо таково преимущество Католикосов. Священников и диаконов, вопреки канонов соборных посвящают несколько вдруг, на одной литургии, по обычаю заимствованному у Римлян. Достойно внимания и то, что хотя есть еще три других, так называемых Патриарха, в Церкви Армянской, а именно в Константинополе, Иерусалиме и Цисе, которые мало по малу приобрели себе титло сие и права, [58] никто из них однако не может посвятить Епископа; а если бы и посвятил, рукоположение не будет признано законным, ибо оно должно совершаться только в Эчмиадзине, от руки Католикоса, равно как только им одним может освящаться миро: эта необходимость, сосредоточенная в обители Св. Григория, служит крепкою связью, не только вере, но и народности Армянской. В бытность мою Патриарх Нерсес едва согласился признать одного Епископа, посвященного в Цисе во время между патриаршества, и признал потому только, что Цисский прислал рукоположенного им в Эчмиадзин, испросить ему утверждение, извиняясь в своем поступке необходимостию.

Есть еще два престола, во имя Просветителя Григория и Апостолов, братьев Зеведеевых, которые устроил по обеим сторонам главного алтаря, Католикос Авраам; но они, по тесноте своей, неудобны для богослужения; на них большею частию совершается только проскомидия, когда бывает служба на главном. По особенному [59] чиноположению Церкви Армянской, редко находится жертвенник при главном престоле, если есть другой в том же храме, ибо в таком случае, он заступает место жертвенника. Главный престол Эчмиадзинского собора празднует успению Божией Матери, как и большая часть храмов Армении, предпочтительно посвященных Пречистой Деве, и это весьма замечательно. На Востоке вообще, более чествуется день успения, особенно в соборах и обителях, на память собора Апостольского, сошедшегося от концов вселенной, для торжественного погребения Богоматери; но в Армении даже редко можно найти церковь, празднующую иному дню. Нет слишком богатых украшений на престоле; вся лучшая утварь расхищена была в смутную эпоху войн Персидских и Турецких, когда Эчмиадзин переходил из рук в руки, и Шахи заставляли Католикосов платит тяжкую дань, за свое избрание или соперничество. Иконостас, вставленный в углублении поверх престола, [60] пожертвован недавно усердием Смирнских Армян; он искусно вырезан из дерева и на нем расположены в четыре яруса, малые иконы, в серебренном окладе, изображающие Праотцев и Апостолов, страсти Господни и видение Св. Григория. На вершине его стеклянный образ Божией Матери, принесен из Индии Католикосом Ефремом.

Позади есть тесное пространство, где совершается ход с евангелием, во время литургии, ибо этот престол не прислонен к стене как прочие; по сторонам его две двери открываются в перегородке, украшенной иконами, которая разделяет поперек все возвышение алтаря и представляется в виде иконостаса. На холсте его изображены, весьма грубою кистию, успение, венчание и взятие на небо Божией Матери; на северных и южных дверях Апостолы Варфоломей и Фаддей, а впереди, на арке алтарной, Святители Николай и Василий, Исаак Парфянин и Месроб, изобретатель букв Армянских. Возвышение алтаря, называемое [61] по Армянски бем, от Греческого слова вима, на которое можно взойти только с боков, украшено с лицевой стороны мрамором, с изображением двенадцати Апостолов и двух диаконов, первомученика Стефана и Филиппа. Пред алтарем, у левого столба, поставлена другая кафедра резная, оклеенная перламутром, с раззолоченною сению; ее устроил Католикос Аствацатур, и такою же резьбою с перламутром отличаются двери обеих ризниц, по сторонам главного алтаря. В одной из них хранятся святые мощи, а в другой облачаются священнослужители. Весь собор расписан внутри не весьма давно, при Католикосе Луке, и не отличается хорошею живописью. Тут совокуплены лики всех великих святых Церкви Армянской, начиная с Просветителя; тут же и два Григория, прославившиеся своими учеными трудами, Татевский и Нарекенский, и летописец Моисей Хорренский, и два Нерсеса, Благодатный и Ламбронский, вместе с пустынножителями и сонмом [62] благочестивых Царей, каковы Константин и Феодосий, Авгар и Тиридат. Над западными вратами написан Апостол Фома, влагающий руку свою в божественное ребро, пронзенное копием, в знамение того, что оно хранится в соборе Эчмиадзинском. Старых же икон, прославленных чудесами, не встретил я нигде, в виденных мною обителях Армянских, когда напротив того Греческие и Грузинские церкви, доселе славятся ими, как лучшим своим сокровищем.

Обширный двор около собора, средоточие всего монастыря, окружен с трех сторон покоями Патриаршими и келлиями Епископов и Архимандритов, составляющих братство Эчмиадзинское, ибо там нет почти иеромонахов. Двойная длинная трапеза, летняя и зимняя, более чем на двести человек, с каменными скамьями и столами, тянется вдоль южной стены двора, свидетельствуя о прежнем многолюдстве. Еще три двора, кроме патриаршего, прилегают с юга и востока к главному, и там помещаются, в [63] многочисленных келлиях, приходящие богомольцы, училище и службы монастырские. Источник свежей воды проведен под основание собора: образуя малый водоем на гостином дворе, выходит он, под именем Канкана, или текущей воды, в близь лежащий сад монастырский, весьма скудный зеленью. Не богата ею и самая обитель; несколько развесистых ив, и особенного рода яворов, на среднем дворе и на патриаршем, немного виноградных лоз, взбирающихся по стенам архиерейских келлий: вот все что утешает взор внутри ограды, в палящие дни, когда можно найти себе облегчение только в прохладе собора. Кругом стен монастырских, пустая равнина, не представляет никакого развлечения или прогулки, исключая одного довольно пространного виноградника, подле церкви Св. Рипсимы. [64]

ГАЯНА, РИПСИМА, ШОГАКАТ.

В первый день моего приезда я вышел подышать свежим воздухом за южную ограду, к которой прилегает братское кладбище, осененное деревьями. Вечер был тихий и очаровательный; солнце склонялось за Арарат; пурпурный пар наполнял всю необъятную равнину, простертую у его подошвы, и все окрестные горы облеклись необычайным светом: это придавало особенную торжественность картине, уже и без того величественной, по всемирным воспоминаниям потопа. Соседняя обитель Гаяны приняла [65] меня в свою мирную ограду. Основанная великим Григорием, она испытала столько же бурь воинских, сколько и его престольный храм, и была разрушена Персами, в первое столетие своего существования. Ее поднял из развалин Католикос Эздра, близкий нам по общению, которого искал с православными, во время походов Императора Ираклия против Персов. Католикос Филипп, оставивший по себе благую память, обновил обитель в половине XVII века, и тридцать лет спустя Елеазар построил в ней паперть, с двумя приделами во имя верховных Апостолов. Портрет его написан на столбе сей паперти, близь его гроба, и в память усопшего иссечен на стене узорный крест с арабесками. Католикосы Армянские и последних трех столетий, предпочтительно избирали себе усыпальницею паперть блаженной Гаяны, вероятно по ее близости к обители Эчмиадзинской и к общему кладбищу братии. Здесь погребен и Лазарь, испытанный многими бедствиями, при Шах-Надире, и [66] уважаемый за свою добродетель Иаков, Симеон и Лука, при которых процветала обитель, и возмутившие ее своими происками Иосиф Аргутинский и Давид. Предпоследний Католикос Ефрем, по смирению, просил, чтобы его погребли на общем кладбище, и доселе туда ходят многие поклониться его праху.— Внутри самой церкви не представляется ничего замечательного; четыре столба поддерживают купол, стены обнажены, алтарь украшен новыми иконами. Главный престол празднует также успению Божией матери, и с правой стороны есть в углублении малый придел, во имя мученицы Гаяны, из которого спускаются, чрез тесное отверстие, в подземелье; там положены были, великим Григорием, мученические остатки сей блаженной наставницы и двух с нею пострадавших дев; гробовая келлия их внушает благоговение, напоминая собою подземелья Палестинские, исполненные костями святых.

На другой день вышел я из северных ворот Эчмиадзина, по направлению [67] двух обителей, Рипсимы и Шогакат. Оне лежат за версту от царственного селения Вагаршапат, которое сохранило только следы восточной стены бывшего города. Ближе к нему обитель св. Мариамны или Шогакат, имеющая одно название с Эчмиадзином, потому что с сего места видел Св. Григорий, как падали лучи света на место престола Единородного. Церковь сия более других пострадала и Католикос Нагапет, избравший ее для своего погребения, выстроил совершенно новую на развалинах прежней, в 1697 году. Она менее прочих, и в ней нет подземелья, но с правой стороны алтаря показывают в приделе гробницу блаженной Мариамны. На главном алтаре есть замечательный по своей древности складной образ страстей Господних, письма Греческого, подобных которому я не видал в церквах Армянских. Не далеко от ограды остатки церкви, сооруженной, по преданиям, на самом месте жительства блаженных Дев.

Обитель Св. Рипсимы отстоит на [68] вержение камня от Шогакат, и по своему зодчеству мало уступает собору Эчмиадзинскому, будучи также украшена пятью главами и колокольнею. И она много пострадала от времени и врагов, после великого своего основателя. Правнук его, Исаак Парфянин, обновил ее в последних годах четвертого века; но двести дет спустя опять перестроил ее Католикос Комитас и, найдя в подземельи мощи святых дев с печатью просветителя на их раке, приложил к ним и собственную; а в половине XVII века благочестивый Филипп, видя совершенный упадок обители, еще однажды обновил ее. Оба они погребены посреди церкви. С левой стороны главного престола Богоматери есть спуск, из темного придела в подземелье, где погребена была царевна Рипсима, с тридцатью двумя подругами; на гробнице еще показывают те камни, которые брошены были на мученицу, когда снизу испекалась она малым огнем. Издавна глубокое благоговение привлекало многих [69] богомольцев в подземелье Св. Рипсимы; но во время нашествия Шах-Аббаса, два миссионера Латинские, пользуясь запустением обители, ночью взошли в церковь и, выломав камни главного алтаря, извлекли из-под него мощи Царевны. Два монаха Эчмиадзинские застали их в минуту святотатства, и силою привели с собою в монастырь; но Католикос Мелхиседек с равнодушием смотрел на похищение святыни и уже, без его воли, другие Епископы отняли у миссионеров голову Царевны, которая с тех пор хранится в ризнице соборной. Остатки мощей отобраны были у них в Испагани, по приказанию Шаха; однако он уступил им, ценою золота, некоторую часть их.

Церковь Армянская почитает блаженную Царевну Рипсиму начатком своего спасения и потому совершает память ее в первый понедельник, после отдания праздника сошествия Св. Духа, и вслед за нею воспоминает, во вторник, наставницу ее Гаяну. Так как каждая среда [70] исключительно посвящена Божией матери, равно как каждая пятница честному кресту, а воскресенье самому Господу, и в сии дни уже не бывает у Армян празднования святым, то память Мариамны и прочих дев, перенесена на четверг той же недели. Ближайшая суббота празднует великому просветителю Армении, а следующее за ней воскресенье называется собственно Шогакат, т. е. излияние света Христова на всю Церковь, и потому это есть общее торжество, как собора Эчмиадзинского, так равно и всех церквей Армянских, хотя, как я уже сказал, большая часть их празднует успению Богоматери.

За две версты от монастыря Рипсимы к востоку, сохранились еще развалины храма, на том месте, где синклит и народ и сам Царь Тиридат, встретили святого Григория, после его четырнадцатилетнего заточения. Нерсес III, строитель, основал тут церковь Архангелов, во дни Императора Константия, внука Ираклиева, и положил под основание каждого из четырех столбов ее по частице [71] мощей Просветителя, принесенных им из Царьграда. Но святыня сия не спасла храма от конечного разрушения; и теперь еще на пустынном холме, посреди обширной равнины Араратской, пред лицем первопрестольной обители, видны печальные развалины, которые слывут в народе под именем обрушенной церкви. Я просил Патриарха Нерсеса, оградить пространство между остатками четырех столбов, под коими местное предание предполагает мощи Святителя, и водрузить по средине каменный крест, на память великого Просветителя Армении.

Текст воспроизведен по изданию: Грузия и Армения. Часть II. СПб. 1848