МУРАВЬЕВ А. Н.

ГРУЗИЯ И АРМЕНИЯ

ЧАСТЬ I

ЛАВРА СВ. ДАВИДА.

Мы стали спускаться, по каменистой тропе, в расселину утесов, которая расширяясь мало по малу, образует ущелье Гареджийское. Между голых скал начала показываться тощая зелень миндалей и гранат, сперва одиноких, потом более частых, составляющих убогий сад монастыря. Пещера в полугоре, источает родник из-под мрачных сводов, который поддерживает скудную растительность между утесов: этот источник испрошен был молитвою Давида и носит поэтическое название его слез, ибо слезы сии пробили жесткость камней.

Верхняя сторожевая башня, [105] господствующая над всею обителию, давно уже видна была на своем отдельном утес, и вот на краю сада, спускавшегося уступами, предстала нам полуобвалившаяся ограда, с двумя другими башнями. Утомленный трудным схождением я вздохнул свободно, когда взошел на двор монастырский и сел на камень между иноками, чтобы собраться с новыми силами. Тут окинул я взорами внутренность монастыря, странно расположенного на трех террасах, по скату горы. Верхний двор, где я находился, обнесен был с одной стороны скалами, а с другой оградою, и посреди его возвышалась башня Царя Александра; над ним грозилась с утеса сторожевая бойница, и все окрестные скалы пробиты были келлиями, как бы гнездами птиц; но главное святилище утаено было от взоров. Когда я отдохнул несколько минут, наместник повел меня по темным переходам, отчасти иссеченным в утесе, на нижний двор монастыря, обнесенный также оградою, откуда входят в церковь Св. Давида. [106]

С глубоким благоговением взошел я в подземное святилище, созданное усердием обращенного Князя Бубакара, и простерся на высокой ступени гробницы блаженного Аввы; и эта ступень служит также могильною плитою: тут погребен рядом с ним ученик его Лукиан, сотрудник в подвижнической жизни и преемник в настоятельстве лавры. Как умилительна такая замогильная близость святых, тесно связанных во временной жизни! — Это напомнило мне наших святых, Сергия и Никона Радонежских; но так как по словам евангельским: «несть ученик болий учителя,» то и здесь смиренный Лукиан почивает ступенью ниже великого отца своего. Большая икона Св. Давида прислонена к иконостасу, и еще лежит на гробнице один из трех камней, взятых им в святой земле, для благословения новому своему отечеству. Много говорит сердцу этот простой камень, залог необычайного смирения, на этой простой по-видимому гробнице, где сокрыты однако два столь великие подвижника. Она [107] находится с одной стороны церкви, где у нас обыкновенно поставляют раки святых. Самая церковь довольно высока и пространна, но совершенно обнажена, и стенная живопись ее забелена рукою обновителей; иконостас также новый и только одни серебренные лампады свидетельствуют, как и в Натлисмцемели, о благочестии последнего Царя Георгия, который питал особенную любовь к сей пустынной обители.

Некогда церковь сия была великолепно украшена, знаменитым ее настоятелем Св. Илларионом, который просиял иноческими добродетелями, в исходе IX века, не только в пределах отечества, но и в Палестине, и в горах Олимпа, куда бежал от кафедры Епископской, и наконец в Солуне, где опочил на обратном пути из Рима. Быть может и самый храм посвящен им преображению, на память горы Фаворской, ознаменованной для него чудом: туда указывал ему путь Бедуин, которого обратил к свету Христову; варвар хотел сперва посягнуть на жизнь святого, но [108] пораженный внезапною болезнию, прибегнул к его молитвам и был исцелен, не только телесно но и душевно. По выходе из церкви мне указали, в темном переходе, ведущем на верхнюю площадку, углубление, в котором хранится целебный череп одного из древних отшельников, источающий миро, но никто не умел мне назвать потаенного угодника Божия. Верхняя галерея под церковью ведет к единственной келлии, выстроенной а не иссеченной в сей чудной обители, и оттоле погружаются взоры в дикое очарование пустыни Гареджийской, которая имеет свою особенную прелесть: ибо тут как будто треснула и расступилась внутренность гор, чтобы дать образоваться суровому ущелию, с своенравными очерками его скал; оне дрогнули и нависли, оцепеневшие посреди столь страшной бури стихии, которою воспользовались одни только остывшие ко всякой житейской буре отшельники.

Малая церковь Святителя Николая, которую основал поверх скалы соборного [109] храма Царь Кахетинский инок Александр, замечательна только гробницею своего основателя. Не мог я однако обрести лице сие в летописях, но в одной из грамот, недавно найденных в соборе Мцхетском, упоминается о Царе иноке Александре, жившем в половине XV века, и сыне его Царе Георгии. С трудом можно разобрать могильную надпись сего царственного искателя безмолвия, который два года здесь спасался по преданиям монастырским, в тиши пустынной, от треволнений мятежной державы. «Во имя Божие, я Царь Александр, припал ко гробу преподобного Давида и украсил оный любовию как некий рай. Да будет же мне почиющий в нем ходатаем и хранителем пред Господом.» Так умилительно взывает, из своего гроба, благочестивый Царь к прославленному уже в ликах святых отшельнику.

Круглая башня, служившая ему жилищем, а теперь обращенная в ризницу, стоит посреди верхнего двора монастырского. Она довольно изящной [110] архитектуры и сохранила внутри, вместе с резьбою своих сводов, остатки стенной живописи; промежду пещерных келлий Гареджийских, это было по истине царское жилище.— Еще довольно богата ризница, жемчужными облачениями и золотою утварью крестов, икон и сосудов, не смотря на частые разорение. Ревностные иноки умели вовремя скрывать свои сокровища и вооружались сами противу бродящих Лезгин, внутри крепкой некогда ограды; целый арсенал старинных ружей и пищалей свидетельствует еще о воинской эпохе знаменитого монастыря сего, рассадника всех прочих, который устоял посреди смятений и удержал вместе с собою остаток иночества в пределах Грузии.

Любопытно в той же башне богатое собрание рукописных книг Грузинских, большею частию служебников и патериков, а может быть и летописей, но оне мне не были доступны, по незнанию языка. В скале, нависшей над верхним двором монастыря, иссечена еще одна пространная церковь Иоанна Богослова, с [111] двумя большими трапезами по сторонам, которые служат в нее боковыми входами. Устроение церкви приписывают настоятелю обители Онуфрию, жившему за шесть сот лет; но как больно сердцу, жаждущему помолиться в храме, видеть его разрушение и еще недавнее. Не более двадцати лет как обрушился свод, от того только что не отвели дождевой струи, которая прососала камень; та же опасность угрожает трапезе, где уже перестали собираться, хотя еще крепки ее высокие своды. Ничтожная издержка, вовремя не сделанная, виною столь великого разрушения, которое уже нельзя исправить, ибо можно докласть своды кирпичом, но уже это не будет иметь первобытного достоинства. Еще стоят престол и жертвенник и самый иконостас, времен Царя Георгия, который похоронил здесь первую свою супругу Кетевань; все как будто готово к священнодействию, еще недавно совершавшемуся под обрушенными ныне сводами. Поверх иконостаса стоит высокий крест, и мне рассказывали чудный [112] случай спасения от сего креста: когда в минувшем столетии Лезгины ворвались в обитель и умертвили в ней все что не успело укрыться в ущельи, один послушник застигнутый в сей церкви, не зная куда бежать, влез на иконостас и стал позади креста, растянув руки свои по направлению Господних; и что же? по милости Божией, никому из хищников не пришло на мысль взглянуть на крест, ибо не было окладов на иконостасе, а если может быть и смотрели, то в сумрак церкви приняли человека за изваяние, и таким образом распятый Господь спас даже чувственно сораспятого с ним.

Есть еще две малые церкви, Успения и мученицы Марины, иссеченные в скалах весьма недавно уже вне ограды; над одною из них трудился иеродиакон Иустин, в исходе минувшего столетия; подле другой живет ее ископатель иеромонах Геронтий; но не смотря на сии частные подвиги и на благочестие настоятеля, Архимандрита Иоанна, нельзя назвать цветущим состояние обители. Число братий [113] скудно, средств мало, нет даже общей трапезы, ибо хотя довольно имений и виноградников приписаны к обители, но оклады ее весьма ограничены. Надобно присоединить к тому всеобщий упадок иночества в Грузии, где уже мало именитых старцев, доживают век свой в тиши келейной, и не встречаешь более княжеских родов между молодыми иноками. Восстанет ли еще Давид Гареджийский, или кто-либо из Сирских его сподвижников, чтобы обновить их Фиваиду!

С стесненным сердцем оставил я пустыню Гареджийскую, как будто бы тогда только рассеялось для меня вечернее очарование Натлисмцемели: но сия чудная обитель, поставленная на передовой страже ущелия, которое напоминало Палестину, обещала мне целый мир иноческий, а не скудные его остатки! Архимандрит Софроний проводил нас, по трудному спуску, в иссохшее русло потока Гареджийского, и там, где [114] разделялись пути наши, поехал в свою пустынную обитель. Наместник от Св. Давида вызвался провожать нас до большой дороги Сигнахской, и мы рады были такому спутнику, потому что только с большею опытностию можно было угадывать едва начертанные следы арб, по горам и полянам. С правой стороны осталась довольно близко обитель Додо; но сколько ни влекло меня туда сердце, на обвалившийся гроб ее основателя, позднее время не позволяло медлить. Ночь, хотя и лунная но пасмурная, застигла нас в пустых местах, где паслись около малого озера стада Татарские. Приятно было услышать опять стук колес, на большой дороге, и встретить жизненное движение вьюков и обозов.

Мы переехали в брод быструю реку Иору, разделенную на несколько рукавов, которые все обращаются весною в один шумный поток, задерживающий по нескольку дней путешественников. Одна переправа тогда только возможна: это арба, запряженная парою сильных [115] буйволов, которые плывут наискось поперек потока, иногда уносимые его стремлением, не смотря на свою силу и искусство плавать. Иногда опрокидывается самая арба, и тогда уже нет спасения отважным путешественникам, посреди водоворотов бурной реки. Такого рода затруднения представляют весною, все даже ничтожные ручьи Грузии, бурно стремящиеся от подножия снежного Кавказа.

Ночное время воспрепятствовало нам отклониться в сторону, за десять верст от станции Муганлы, чтобы видеть остатки знаменитого храма упраздненной эпархии Нинацминдской; он был перестроен в V веке, из языческого капища, и сохранил древнюю странную свою форму; купол его обрушился весьма недавно. Только па рассвете достигли мы Сигнаха, сей выспренной крепости Царя Ираклия, где в обширной ограде укрывалось от набегов Лезгинских все окрестное население, вместе с своими стадами. Очаровательный и пространный вид открылся нам в глубокую долину [116] Алазанскую, усеянную виноградниками, цветущий сад Кахетии, и на длинную цепь Кавказа, которая подымалась разноцветными уступами все выше и выше, доколе снежные вершины не сроднились с облаками. Утренний туман, отлетая постепенно разоблачил пред нами сию восхитительную картину, и самый нежный румянец денницы окрашивал верхи рдеющих гор, в ожидании светлого исполина, исходящего, по выражении псалма, от края небеси и радующагося тещи путь. [117]

СИГНАХ, ОБИТЕЛЬ СВ. НИНЫ.

Не местность Сигнаха привлекала меня своею красотою, но величайшая святыня Иверии, обретающаяся по его соседству, только в двух верстах от города, под сению древней митрополии Бодбийской: гробница равноапостольной просветительницы Грузии Св. Нины! — Кто не слыхал о Апостольских подвигах сей блаженной девы? кому из сынов обращенной ею страны, неизвестен каждый священный шаг ее? и отголосок Ангельской ее жизни не перешел ли за [118] снежный хребет Кавказа, не распространился ли по всей необъятной державе, с которою слилась единоверная ей земля, просвещенная Ниною? Но слово о ней утешительно для самого повествующего, как мы любим произносить и повторять имена близкие нашему сердцу. — Сколько святыни сопряжено с начатками Нины, со всем что только окружало ее младенческие годы! Она, по отцу своему Завулону, ближайшая родственница великомученику Георгию, и сама роднит его с Грузиею и делает его ближайшим покровителем новой своей родины; Св. Георгий, вместе с именем, сообщает даже воинскую свою доблесть и мученические свойства целому народу, который призван ко Христу блаженною Ниной. Она, по матери Сусанне, племянница Патриарху Иерусалимскому и, воспитанная при святом гробе Искупителя, проникается духом веры, приносит в дальнюю страну благословение Св. земли, вместе с незыблемым православием, которое не могли потрясти бури воинские и нашествии варваров. [119] Наконец, по горнему избранию, смиренной деве Иерусалимской предназначено быть просветительницею самого мужественного из народов, прислоненных к подножию Кавказа, и кто же посылает ее на сию высокую проповедь? Пречистая Дева, также Иерусалимская, которой, как гласит предание местное, выпада жребием дальняя Иверия! Матерь Божия вручает Нин, в сонном видении, крест из виноградных лоз, который связывает Нина собственными власами, и с таким крестом идет она рассеять мрак язычества в стране ей неведомой. На пути является ей сам Господь, также в ночном видении, и укрепляет унывающий дух ее, как никогда Павлов неоднократным ему явлением, ибо и она идет на тот же подвиг апостольства; Нина обретает в руках своих чудный свиток, исписанный изречениями евангельскими, во главе коих начертано: «Аминь глаголю вам, иде же аще проповедано будет евангелие сие во всем мире, речется и еже сотвори сия, в [120] память ея. Шедше убо научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Св. Духа, и се аз с вами есмь во вся дни, до скончания века: аминь.» (Матф. XXVI, 13. XXVIII 19, 20).

Есть избранники Божии , свыше предназначенные для известной эпохи или страны, и увлекаемые тайным безотчетным чувством, к исполнению своей высокой цели: такова была блаженная Нина! — Еще с детского возраста, любила она внимать в Иерусалиме о дальней Иверии, от некоторых просвещенных верою Евреев, родственники коих обитали в Мцхете. Ее озаботила участь хитона Господня, который достался в удел одному из сих поселенцев и был унесен им в свою страну. Явление Богоматери, указавшей Нине высокое поприще, напутствие Патриарха, благословившего ее на трудный подвиг, разогрели только в ее сердце давно горевшую в нем искру. С одною именитою женою, которая приходила искать Христианства в Иерусалиме, достигла она Ефеса; оттоле, вместе с [121] царевною Рипсимою и ее пятидесятью подругами, бежавшими от гонений Диоклитиановых, удалилась она в пределы Армении, но там едва не сделалась жертвою ярости Царя Тиридата, который умертвил всех ее спутниц. Провидение Божие соблюдало Нину для спасения Иверии, и вот она является в стране ей чуждой, на истоках неведомой реки, около Хертвиса, и следует по течению Куры в землю ей обетованную. Встретившиеся пастухи говорят пришелице Палестинской, что есть Евреи , живущие в главном городе страны сей, и туда направляется Нина, потому что ей близко по душе все Иерусалимское и там она может узнать что либо о хитоне Господнем.

Отдохнув несколько дней в селении Урбнисе, она последовала толпе народной, стремившейся в Мцхет, на торжество бога своего Армаза. На Римском мосту встречается ей торжественный поезд Царя и Царицы, шедших в гору для поклонения идолу; проникнутая горьким соболезнованием о их [122] языческой слепоте, Нина увлечена волною народною к требищу идольскому. — Гордо стоял исполинский кумир Армаза, весь горящий золотом, и по сторонам его два другие, убийственные для дерзавших подступать к ним без воли жрецов. Прогласились трубы, воскурился фимиам, потекла кровь жертв: Царь Мириан, со всем народом простерся ниц пред истуканом; одна только чуждая дева не преклонила колена: она помолилась Богу истинному, о истреблении богов ложных, и внезапно, среди ясного дня, зашумела страшная буря с молниями и громами; одна из небесных стрел сокрушила кумиры и рассыпала около них требище: в ужасе бежали царь и жрецы и народ; осталась на развалинах одна сокрушившая их Нина и спокойно смотрела па возникшую и утихшую около нее бурю стихий. Это был день преображения Господня, когда истинный свет, воссиявший на Фаворе, впервые преобразил, на горах Иверских, тьму язычества, в свет Христов. На другой день один из [123] вельмож царских, увидя одинокую странницу на страшном пепелище, пригласил ее в дом свой, но не последовала за ним Нина; она пошла своим путем в столицу и остановилась сперва при стечении Куры и Арагвы, на том мысу, где теперь развалины церкви Фаворской, а потом, по приглашению одной благочестивой жены Анастасии, переселилась в виноградники царские, где ныне указывается ее келлия при обители Самтаврской.

Отсел начинается светлый ряд ея молитвенных подвигов и чудес. Прежде всего испрашивает она у Бога чадородие бесплодной дотоле чете, ее призревшей; потом исцеляет умирающего младенца убогой жены, возложив его на лиственный одр свой и осенив чудотворным крестом из виноградных лоз. Сама она живет под кущею, в саду царском, и ходит по ночам молиться на оставленный ею мыс: там возвышается кедр Ливанский, источающий знамения, ибо под ним сокрыто желанное ею сокровище, нетленный хитон [124] Господень. Нине открыл это один из Евреев Мцхетских, сделавшийся сам учеником ее, потомок того, кто некогда принес святыню сию из Иерусалима. Под сению кедра видит Нина небесное видение, знаменующее будущую славу места, слышит голоса Ангельские, и берет оттоле землю для исцелений. Занемогает сама Царица, супруга Мириана, и услышав о чудной страннице, просит ее в царские палаты к болезненному одру своему; но смиренная Нина испытует веру и смирение Царицы; она зовет ее под свою убогую кущу, на лиственное ложе, многим уже источившее исцеление, и повинуется Царица: болящую приносят, здравою она отходит, исцеленная не только телом но и душою, ибо она уже верует во Христа и исповедует его пред супругом.

Колеблется Царь, но не легко свергнуть с себя узы обольстителя душ. Еще один случай прославляет Нину: ближайший родственник Царя Персов, из дома Сассанидов, которому принадлежал и [125] сам Мириан, будучи в гостях у него заболел смертною болезнию; испуганный ответственностию пред владыкою Персов, Царь посылает умолять Нину, о исцелении вельможи, и получает в ответ тот же зов болящего в убогую кущу. Царедворец возвращается исцеленным и обращенным к вере Христовой, по примеру Царицы. Тогда возгорелся гнев Мириана против ревностной проповедницы, ибо не знал он какой дать ответ Царю огнепоклоннику, за обращение его ближайшего родственника. Не внимая мольбам Царицы, смертию грозил он Нине, и волнуемый внутреннею борьбою хотел рассеять себя охотою в соседних горах. Там опять настигла его иная чудная буря, подобная первой, обрушившей кумир Армаза: не хотевший воззреть к истинному свету, ослеп он чувственно, подобно Павлу, но кратко было ослепление Царя; он почувствовал над собою руку Божию, он воззвал к Богу Нины и, давши обет Христианства, мгновенно прозрел. Царь, бывший язычник, [126] возвращается в свою столицу Христианином и даже проповедником веры, некогда им гонимой.

Какова была радость блаженной Нины! пламенное желание ее детского возраста сбылось, дальняя цель трудного странствия достигнута, апостольский ее подвиг и воля Пославшего исполнены! — Остается только довершить начатое, руководить неопытных, но уже верующих. Она сама указывает Царю таинственный кедр, прославленный многими знамениями, для сооружения тут соборного храма, и новые чудеса освящают место где хранится Господний хитон. Благодарный Мириан хочет соорудить церковь и подле той убогой кущи, отколе притекло к нему спасение посредством исцелений Нины. Время его обращения есть вместе и светлая эпоха просвещения соседнего ему Тиридата Царя Армении и великого Императора Константина. В новой столице Римской Царьграде ярко горит светильник веры. Туда посылает властитель Иверии, просить себе духовных пастырей, и [127] обрадованный Константин посылает ему Патриарха Антиохийского Евстафия, для крещения страны, которая оттоле должна принадлежать церковной области Аптиохийской. Патриарх приносит в благословение Царю, часть честного древа, недавно обретенного Св. Еленою и образ Пречистой Девы, в залог вечного ея предстательства, о стране просвещенной ее заботами. Он поставляет первым Епископом Иверии Иоанна и устрояет весь порядок церковный, дабы на прочных основах православия утвердилась сия новая отрасль Церкви Вселенской.

Но виновница спасения нового своего отечества, боится почестей, которыми осыпают ее Царь и народ; она удаляется в гору, на противоположный берег Арагвы, и там молитвенными слезами источает себе воду из камня. Небесный свет, в виде огненных лучей, исходивших от места, где таился хитон Господень, озарил, пред глазами Епископа Иоанна, убежище Св. Нины. Святитель вырезал четыре креста, из [128] срубленного над хитоном кедра, и поставил один на вершине сей, а другой на тех высотах, где обратился к Богу истинному Мириан. Еще два предназначены им были для просвещения Кахетии, в Уджарму, на берега Иоры, удел сына царского Рева и дочери Тиридата Армянского Саломии, и в Бодби, владение Кахетинской Царицы Софии, которую пошла обращать сама ревностная Нина; там был назначен предел ее труженической жизни.

Чувствуя приближение давно желанной кончины, блаженная пригласила к себе письменно Царя Мириана и Епископа Иоанна; весь царский дом и священный клир устремились на зов умирающей. Обрадовалась святая Нина пришествию близких ей по сердцу и сказала плачущим еще несколько глаголов вечной жизни; потом приобщилась в последний раз спасительного таинства и простершись на убогом одре своем, как воин на поприще своей славы, отошла с миром к Господу, после тридцатипятилетнего апостольского подвига. День ее кончины был [129] днем отдания праздника Богоявления и так доселе празднуется ее память, в непрестанное напоминовение благодатного крещения Господа нашего, которого плоды распростерла она на всю Иверию. Напрасно Царь и Епископ, сокрушаясь, о потере такого сокровища, хотели по крайней мере перенести ее остатки в соборную церковь Мцхета, к тому месту, где так часто любила она молиться над хитоном. Никакая человеческая сила не могла сдвинуть иссохшего тела подвижницы, с избранного места упокоения. Довольно было сделано ею для пределов Карталинии, где оставались священным залогом ее мирная куща и обретенное место хитона. Она хотела, нетлением мощей своих, утвердить в вере вновь обращенную ею страну Кахетинскую и действительно около ее гроба, сосредоточился свет Христианства на все будущие века. Царь Мириан соорудил тут первую церковь, во имя родственного Нине Великомученика Георгия, и положил в приделе оной святую проповедницу. В последствии при сей погребальной [130] церкви, учредилась митрополия Бодбийская, старшая во всей Кахетии, отколе распространилась проповедь евангельская и даже проникла в сердце Кавказа. Житие св. Нины, извлеченное мною из синаксаров Грузинских, описано было вкратце почти современным ей историком западным Руфином, который слышал о ней в Иерусалиме, от Грузинского Царевича Бакура сына Мирианова, и такое свидетельство летописи примечательно; но Руфин, неизвестно почему, называл ее пленницей Нонною. (кн. 1. глав. 10).

Тотчас по приезде в Сигнах, я поспешил в уединенную обитель Св. Нины, где уже пятнадцать столетий почивает она после мирных своих подвигов. Нельзя было избрать очаровательнее сего места для усыпальницы блаженной девы: это высокая площадка между гор, всегда роскошная своею зеленью и осененная развесистыми чинарами, каким я не видал нигде подобных. Чудные виды открываются отселе во всю долину Алазани и на сумрачное чело Кавказа, снежными [131] уступами восходящего к небу. Здесь все дышит какою-то райскою отрадой, в мирном уголке, который обрела себе Нина, чтобы с вершины сего горного оазиса благословлять и по смерти просвещенную ею страну. Самая церковь, где она покоится, ей современная, вполне соответствует священному залогу, который в себе хранит, ибо доселе отзывается она смирением первых веков Христианства Грузии. Зодчество ее весьма просто и не велики размеры; скромный купол надстроен недавно; западный притвор украшен разноцветными кирпичами, что придает ему особенный характер; со всех сторон изваяны снаружи кресты, обычное украшение храмов Грузинских, и на одном камне южного входа начертано: «я Георгий возобновил» — но кто этот Георгий, обновитель здания Мирианова? вероятно светлый Царь Грузии Георгий VI, восставший после разорений Монгольских.

Внутри храма та же скромность и простота: шесть четвероугольных столбов поддерживают своды; стены расписаны [132] недавно ликами всех угодников Церкви Грузинской, которые прилично соединились около виновницы спасения их родины. На иконостасе, между храмовыми иконами, есть одна святой Нины на коленях, приемлющей от Богоматери виноградный крест для спасения Иверии, но к сожалению все иконы уже новые. На три части разделен алтарь: главный престол его празднует Великомученику, но та часть алтаря, что противолежит жертвеннику, обращена в малый придел, посвященный блаженной племяннице святого Георгия. По древнему устройству и тесноте сего придела, престол и жертвенник соединены на одном камне, прислоненном к восточной стене, а во всю длину придела и в полшироты его, лежит одна гробовая плита, осененная шитым покровом: это мирное ложе просветительницы, основный камень всей Иверии. Есть особенная сладость в посещении такой святыни; тут как будто бы ближе душа к священному предмету странствия, и черпается неизъяснимая радость с гробового [133] камня, как бы источающего живые струи. Святая изображена на мертвенном покрове, уже в старческом возрасте, но с обилием жизни, пролитой ею на всю Иверию: крест и евангелие в руках ее, выходят из-под покрывала, спущенного на девственное чело. О блаженная подвижница, достойная вполне Великомученика, который напечатлен в сердце Русского орла! осени своим мирным покровом, и ту необъятную державу, проникнутую его воинским духом, к дальнему рубежу коей приникла твоя новая родина, слитая с него во едино, верою проповеданного тобою Христа!

Мне хотелось помолиться над мощами почивающей под спудом угодницы Божией, и не разлучить ее в молитвах с другим великим угодником земли Русской, память коего совершалась в тот день: ибо преподобный Сергий, положил столь же твердую основу благочестия в своей родине, как и блаженная Нина в Иверии. Я просил настоятеля Бодбийского, Архимандрита Дионисия, отслужить [134] молебен вместе преподобному Сергию и равноапостольной Нине, внутри гробового придела, и хотя не разумел слов молитвенных, утешался однако слышанием, посреди чуждых звуков, родственных имен Сергия и Нины, олицетворявших для меня духовный союз России и Грузии. Как умилительны тропарь и кондак равноапостольной, излившиеся из благодарного сердца, одного из спасенных ею сынов; они переложены на родное наше наречие, дабы и мы воспевали ей достойные хвалы.

«Вестницу Христом избранную, проповедницу слова Божия, благовестницу жизни, наставницу народа Иверии на пути правом, Матери Божией собственную ученицу Нину, восхвалим ныне все пением божественным, яко теплую молитвенницу, и хранительницу неотступную.»

«Слова Божия служительнице и воинственнице, во Апостольской проповеди святого Андрея преуспевшая просветительнице Иверии и Духа Святого цевнице, святая [135] Нино, моли Христа Бога спастися душам нашим.»

Конечно многие из древних именитых усопших погребены были под сению святой Нины, но время стерло их надписи и даже сгладило могильные камни; есть однако и новые пришельцы ее обители: это дочь великого Ираклия царевна Елена, и бывший ему сподвижником, в битве против Лезгин, Митрополит Бодбийский Кирилл, который утонул в Алазани в 1792 году, и славный воитель наш Генерал Гуляков, героем падший в Закаталах в 1804 году, на самом поприще победы своей против горских хищников. Тут и первый Русский Экзарх Грузии Феофилакт, скоропостижно скончавшийся в Бодбийском монастыре, при посещении им новой своей паствы в 1821 году. Последний именитый усопший и пастырь, которым оканчивается долгий ряд святителей Бодбийских, не прерывавшийся от времен Св. Нины, Митрополит, Иоанн совершил весьма недавно, в 1837 году, почти столетнее житейское свое [136] поприще; память его доселе осыпается благословениями всей Кахетии. Будучи сам рода княжеского, он посвятил себя от юного возраста иночеству в пустынной обители Натлисмцемели. Пятьдесят лет продолжалось его святительство во времена весьма смутные, Царей Ираклия и Георгия. И правительству Русскому оказал свое усердие старец, когда возмущена была Кахетия царевичем Александром, ибо с крестом в руках явился он, в ущелии Сигнахском и принудил мятежников открыть свободный выход войскам. К нему в келлию предстал внезапно сам виновник смятения Александр: Митрополит принял его как царского сына, но увещевал пастырски положить оружие. Влияние благочестивого старца, простиралось не только на одну Кахетию, но и на все предгорие Кавказа. Жители его, бывшие прежде Христианами в пределах Елисуйских, тайно к нему приходили и принимали у себя на пасхе, посылаемых им священников, которые пользовались сим случаем, чтобы крестить язычников и [137] совершать Христианские требы между обращенными; со смертию Митрополита упразднилась это благодетельное влияние.

Пламенно желал он видеть державного Посетителя, обозревавшего свои дальние пределы в 1837 году, но не было суждено старцу сие последнее земное утешение: он скончался за несколько месяцев до Царского приезда. Сельский домик его еще стоит при церкви Св. Нины, как бы ожидая ему преемника. Теперь живет там Архимандрит Дионисий, бывший еще при его жизни распорядителем церковных имуществ в сей части Кахетии. Обитель женская существовала в начале, при храме Просветительницы, когда еще древняя митрополия Бодбийская находилась недалеко отсюда: в лесистом ущелии, доселе видны ее развалины, с стенною живописью и мраморными украшениями. Скоро почувствовали необходимость иметь Епископа при самом гробе равноапостольной, как в центральном месте, отколе проливалось просвещение духовное на всю Кахетию и за Алазань, по [138] большому стечению богомольцев; кафедра Митрополитов Бодбийских, много содействовала к развитию Христианства.

Есть еще довольно древние утвари и рукописи в ризнице: между ними особенно замечателен драгоценный крест, носимый пред Архиереями и часть мощей, святого Архидиакона Стефана, принесенная по местному преданию, одним из тринадцати отцов Сирских, Стефаном, который почивает недалеко от Св. Нины, в созданной им обители Хирской. Житие блаженного отца сего не сохранилось в минеях; одно то известно, что он пришел вместе с прочими учениками Св. Иоанна, и когда Авва разослал их для охранения Христианства между язычниками, в пределах Грузии, Стефан избрал себе сию крайнюю грань населения Кахетинского. Тут расширяется на восемьдесят верст долина Алазанская, от гор Сигнахских до подножия Кавказа, а далее к востоку лежит поле Ширакское, где сливается с рекою Иорою Алазань и стремится настигнуть Куру, на [139] пути ее к морю Каспийскому. Живописное ущелье Бодбийское, покрытое лесом, оживленное селениями и ручьями, ведет от горной обители Св. Нины к монастырю Хирскому, который лежит на скате последних холмов пред самою равниною. Архимандрит Дионисий, также рода княжеского, не уступил в приветливости настоятелю Натлисмцемели и проводил нас верхом до монастыря.

Из устья оврагов открылась нам высокая церковь Хирская, обнесенная оградою, которая теперь уже в упадке, потому что не предстоит опасности от врагов; но Царь Кахетинский Леон принужден был соорудить ее башни и степы, от беспрестанных нападений Лезгин Белоканских, и здесь было всегда сборное место последнего воителя Царя Ираклия, против хищников, так как отсюда открывается вся равнина до горного жилья их за Алазанью. Так постоянна была опасность, даже внутри ограды, что закладены были единственные врата церкви и братия входила в нее по лестнице, приставляемой к верхнему окну. [140] Непрестанные междоусобия Царей Карталинских и Кахетинских навлекали полчища Лезгинов на их царства, ибо, принимаемые сперва в качестве союзников, они изучили все внутренние стези Кахетии и, при малейшем ее ослаблении, тысячами нападали из своих гор, а малые их шайки постепенно бродили по ущелиям. Славная битва, стоившая жизни победителю Гулякову, остановила дерзость хищников, и крепость выстроенная в Закаталах, держит их в страхе; но печальная истина! когда на каждом шагу угрожала опасность, обитель Хирская была наполнена иноками, когда же миновалась гроза опустел монастырь, и теперь один только Архимандрит, управляющий имениями, с своими домашними служителями, составляет все население Хирское.

Еще не прошло однако и ста лет, как сиял здесь своими пастырскими добродетелями, один из светильников Церкви Грузинской, Иоанн Епископ Манглисский, рода княжеского, воспитанный в строгой пустыне Гареджийской, где [141] даже облекся в схиму. Убежденный Царем Бакаром принять эпархию, обуреваемую Турками, он был вынужден ее оставить и выбрал себе для безмолвия обитель Хирскую. — Недовольный одними подвигами иночества, он сделался проповедником слова Божия в Дагестане и устроил в Дербенте малую церковь в 1727 году, вместо которой соорудил потом каменную, иждивением Фельдмаршала князя Долгорукова. Когда же бедственные обстоятельства отечества побудили его отплыть в Астрахань, он и там основал не только церковь, но монастырь во имя Богоматери, и еще одну церковь с училищем Грузинским в Кизляре, при которой также устроился монастырь честного креста. Там скончался в 1750 году девяностолетний старец, завещав погребсти себя на месте начальных своих подвигов в Натлисмцемели; но тогда обитель сия временно находилась в запустении, до первых годов царствования обновителя ее Царя Ираклия II. Тело блаженного подвижника погребли в [143] основанном им монастыре Воздвиженском; однако год спустя явился он, как гласит местное предание, в сонном видении благочестивой Императрице Елизавете, и просил отпустить его на родину: тогда разрешено было брату усопшего, князю Саакадзе, исполнить последнюю его волю; но по случаю запустения обители, блаженного Иоанна погребли в соборе Сионском. Последний Царь Георгин неоднократно прибегал к его молитвам для исцеления детей своих, и дважды открывал могилу святого мужа, чтобы целовать его мощи.

Грустно смотреть на то запустение, в каком теперь находится великолепная некогда церковь Хирская; обширностию и высотою она уступает только Алавердскому собору, который почитается первым по всей Грузии; но смелые арки ее сводов, некогда украшенные живописью, теперь забелены; самые стены местами требуют поправки. Главный престол, празднующий Успению, обнажен, ибо но причине медленного обновления иконостас [143] его снят и все иконы сложены грудой в отделении жертвенника; изредка бывает служба в боковом приделе; временно устроенном с правой стороны алтаря. С левой, пред входом в бывший жертвенник, широкая плита с осеняющим ее покровом, знаменует место погребения святого основателя, Стефана Хирского, к которому доселе притекают даже Лезгины, памятуя что они прежде были Христианами. С умилением поклонился я гробу Сирского Отца, и с грустным впечатлением оставил его опустевшую обитель.

Дорога в Сигнах пролегала уже не по ущелию Бодбийскому, но по окраине роскошной долины Алазанской, на скате холмов, усеянных виноградниками, которые красовались обилием своих гроздий. Трудный восход предстоял нам на высокую гору Сигнахскую, сперва по руслу потока, а потом по лесистой крутизне, и я удивлялся терпению жителей; потому что они беспрестанно должны сходить за водою, или в свои виноградники, к [144] подножию горы, на вершине коей, как орлиное гнездо, приник их город. Но такова была опасность от Лезгин во времена Царя Ираклия, что только на сих высотах могло спасаться окрестное народонаселение; доселе рисуется на скалах крепость, белыми своими стенами и полуобвалившимися башнями, теперь уже бесполезными.

Самые очаровательные виды открывались нам все шире и шире, по мере подъема, когда мы останавливались чтобы дать перевести дух утомленным лошадям. Наконец вся роскошная долина Кахетии разостлалась пред нами, в полной красе, оживленная серебристыми струями Алазани. Густая зелень садов ее тянулась бархатною каймою у подножия гор, которые подымались разноцветными уступами, покрытые лесом, или повитые облаками и еще выше, осеребренные снегом. Отселе, во всем диком своем величии представлялся седой старец Кавказ, таинственный грозою своих горцев, которые внезапно из него прорываются, как из громовой [145] тучи, на противолежащий цветущий берег Алазани: но самый этот страх, предмет постоянной молвы, как бы нечто живое, движущееся по всей долине, придает много романтической прелести ее очарованным видам.

ТЕЛАВ.

Перед вечером мы спустились, другим ущелием из Сигнаха, в ту же виноградную долину Алазани, по направлению бывшей столицы Кахетинской, Телава. Вечер был ясный, вершины Кавказа угасали одна за другою, вся долина оглашалась песнями собирателей винограда, которые трудились в садах своих, или встречались нам на пути, с [146] нагруженными арбами и ослами, навьюченными их единственным богатством: здесь по истине, вино веселит сердце человека. Когда же, мало по малу, распространился вечерний сумрак по долине и рог луны засеребрился в облаках, блеснули и на земле бесчисленные огни в садах, раскинутых в долине и на скате гор. Если прекратилось движение на большой дороге, не умолкали дальние песни невидимых певцов, радующихся по выражению псалма, каждый под своим виноградником. Но и другие звуки начали слышаться промежду сих радостных кликов, по мере того, как водворялась ночь, все глубже и глубже в долине Алазанской, и дикие кустарники стали заменять возделанные сады. Это были крики шакалов, до такой степени напоминавшие детский пронзительный плачь, что неопытный мог бы остановиться, по чувству соболезнования, дабы спасти сих жалких сирот, брошенных родителями в столь позднюю пору.

Ночь, хотя и лунную, провели мы на [147] станции, потому что невозможно было ехать далее по дороге, изрытой дождевыми протоками, между селений и садов, которые умножались но мере приближения к Телаву. С рассветом мы опять пустились в путь и нас встретила та же живая картина, какою восхищались накануне. Там где выдавалась иногда лужайка, между виноградников, располагались семейные караваны богомольцев, шедших в Алаверди: ибо каждый Кахетинец почитает священною обязанностию, после виноградного сбора, сходить со всем своим домом, на поклонение честному кресту, хранящемуся в Алавердском соборе. Жены и дети сидели в арбах, мужчины в нарядных одеждах собирались в кружок для беседы; черные буйволы отдыхали на лугу под тяжелым ярмом; каждая группа, взятая отдельно, могла бы служить предметом для характеристической картины. Это был образ Кахетии, в полном разгаре ее жизни, опутанной виноградными лозами как цепями, потому что источник ее веселия служит и [148] виною разорения; а между тем набожное направление народа проявляется в самую блестящую ее эпоху, когда собирает и расточает она в несколько дней труды целого года.

За семь верст от Телава посетили мы богатейший из виноградников Кахетии, Цинандал, владение князя Чавчавадзе, которого мне не суждено было видеть, хотя мы оба взаимно желали встретить друг друга. Но когда я посещал его Цинандальскую усадьбу, добрый хозяин отсутствовал в Карталинии, а в тот самый день, когда я возвращался из Армении, его постигла бедственная кончина. Сколько любви он унес с собою в могилу! и как должны уважать его память Русские и Грузинские его соотечественники, потому что по своему Европейскому образованию, он всегда старался служить связью между обоих народов, и в его доме они действительно составляли одну семью. Мир праху твоему князь Александр! Я только видел, как везли твою погребальную колесницу мимо моих окон [149] и даже не мог, по болезни, воздать тебе и последнего долга, но память твоя сохранится в моем сердце.

Скоро открылся нам Телав, на высоте, осененный лицами (tilia), от которых заимствовал свое звучное имя. Белые его церкви и башни ярко мелькали между густою зеленью дерев, и поэтическое название вардис, или улицы роз, прилично дано было его живописному предместью, разбросанному посреди садов по скату холма, который увенчан разрушенною бойницею. Смеющееся положение Телава, светлое осеннее утро, произвели самое приятное впечатление на мое сердце, и оно еще умножилось радушным приемом, который я там встретил, в доме градоначальника и в обществе князей Кахетинских, у него собравшихся чтобы приветствовать гостя. Прежде однако нежели взойти в его жилище, я посетил близь лежащую древнюю церковь Спаса, обнесенную крепкою некогда оградой. Там поклонился я иконе нерукотворенного образа Спасова, которая доселе источает [150] исцеление верующим. Семь серебренных подсвечников свидетельствуют о благочестии последнего Царя Георгия, который везде оставил по себе благую память, а над престолом доселе существует сень, под коею сорок дней стояло в этом храме тело великого Царя Ираклия, потому что моровая язва не позволяла долгое время воздать ему царственного погребения во Мцхетском соборе. Другая соборная церковь Успения, посреди нынешней крепости, менее замечательна по своей новизне. Она была украшена Царем Ираклием, иконостас ее подарен Императрицею Екатериною, и что довольно странно! антиминс, лежащий на престоле, имеет такую надпись: «смиренный Платон, Епископ Сарский и Подонский, в 1730 году.» Вероятно кто-либо из царственных беглецов Грузии или ее святителей вывез из Москвы этот антиминс. Подле собора существует малая церковь верховных Апостолов, уже совершенно оставленная, хотя в ней есть еще иконостас; она служила соборною церковью до сооружения Успенской. [151]

Четыре отдельных замка составляли некогда укрепление города Телава, которому положил основание владетель Кахетинский Кирик, еще в IX веке. Феодальные княжеские замки, из коих три уже почти обрушены, свидетельствуют однако, что не скоро утвердилась здесь власть царская. Даже в XV веке, когда разделилась Грузия на три царства, еще не был избран Телав местопребыванием новых Царей Кахетинских. Более ста лет находилась столица в Греми, что ныне селение за Алазанью, и там протекло все славное царствование Леона, сильнейшего из сих Царей, который даже ходил воевать Иерусалим. С ослаблением могущества царского возрастала сила Горцев, и частые их набеги побудили Царя Арчила, в исходе XVII века, перенести столицу в более безопасный Телав. Им укреплен доселе существующий замок, слывущий царским, Батонис-Цихе, с зубчатыми стенами и круглыми башнями. Еще сохранились внутри сего замка развалины дворца [152] Арчилова, с обширною залою посредине, к которой прилегают малые покои и галереи в азиатском вкусе; восточная часть здания совершенно уцелела и занята теперь уездным правлением; она имеет однако важное историческое достоинство. Здесь, после бедственного разорения Тифлиса в 1795 году, Шахом Персидским, доживал последние годы долголетнего славного своего царствования великий Ираклий, сокрушенный раздором семейным и упадком своей державы; не оставалось ему даже и приюта, на пепелище сожженной столицы.

«Увы миг! писал он, еще в начале своего царствования, родственнику своему Католикосу Антонию старшему, который изгнан был отцом его Теймуразом, по подозрению в латинстве, сколько увидите вы приятностей в России, а я в этой стране сколько вижу бед и искушений, и сколько еще слышу! со дня вашего отъезда уже шесть или семь раз сразился я с Лезгинами, и много их побил, по, как вам известно, они все [153] не отстают от нас. Да будут ваши святые молитвы ходатайствовать пред Богом за падших на войне; мирные времена здесь продолжаются весьма не долго.» Так выражался бодрый тогда еще воитель, который разделил с Надир-Шахом славный его поход в Индию, и в награду получил от него оба царства Кахетии и Карталинии. Что же должна была чувствовать великая душа его, когда после полувекового владычества, он видел пред своею кончиною, как готово было опять распасться царство, посреди междоусобий его многочисленной семьи, под грозою Персов и Лезгин, и что славное дело целой его жизни обратится в ничто. Горько таковое разочарование для венчанной главы! Он пережил век своих современников, достигши глубокой, хотя и бодрой еще старости. Уже другому Католикосу Антонию младшему, заступившему кафедру великого дяди, поручал он молиться за свое обуреваемое царство, которое передавал старшему сыну Георгию, последнему Царю, и с [154] мучительным предчувствием грядущих смятений, отошел на вечный покой. Я видел убогую келлию, где скончался Ираклий и воцарился Георгий; особенное благоговение внушает то место, где великая душа разлучилась с телом великого мужа, как будто бы еще несколько светлых дум осталось после него в предсмертном его жилище.

Ко дворцу Ираклия и Арчила прилегает между бойниц малый Сад, осененный теми столетними липами, которые составляют лучшее украшение Телава. Цветущий сад посреди башен, вот истинное выражение Кахетии, во дни последних ее Царей. Тут собирается теперь все общество Телавское, чтобы подышать летним воздухом и насладиться, с высоты стен, очаровательными видами на долину Кахетии. Для меня вид из Телава показался еще лучше Сигнахского, хотя не имел той же обширности. Это две противоположные точки долины Алазанской: она вся открывается из Телава, расширяясь по мере удаления, но горы гораздо ближе [155] и живописнее течение реки. В Сигнахе панорама, а в Телаве картина в окраине гор; особенно приятна зелень дерев, освежающих всю окрестность, и самые горы теряют свою дикость; на их первых лесистых уступах белеют роскошные заалазанские селения, Греми, Шильда и Кварели, и несколько древних церквей висят над ними на утесах. Но лучшим украшением долины белый собор Алавердский, высокий, стройный, как некий памятник, одиноко поставленный ради великого события, и действительно здесь сосредоточилась вся слава Кахетии при гробе ее Царей. [156]

АЛАВЕРДСКИЙ СОБОР.

Не напрасно манил нас издали храм Алавердский; потому что и вблизи достойно удивления его величественное здание. На расстоянии 18 верст от Телава, его высокий купол не терялся от наших взоров, из-за купы дерев, его окружавших, и по мере приближения рос перед нами, все выше и выше, доколе наконец не предстал, в полной красе своей, венец всех храмов Иверии. Крепкая некогда ограда, с круглыми башнями, его охраняла; еще стоят ее толстые стены и высокие врата открывают с [157] запада вход на двор монастырский. Отсюда только можно восхищаться легкости зодчества, во вкусе совершенно Грузинском, но с размерами самыми стройными и приятными для глаз. Остроконечный купол, с длинными просветами окон, легко возносится, как бы некая башня, на 32 сажени, ни сколько не подавляя собою самого здания; оно простирается на 27 сажень в длину и на половину сего размера в ширину, что и дает ему много правильности. Острые гребни и карнизы крыши, расположенной уступами, легкие впадины в стенах, обозначенные изваянными дугами, и лепные украшения, с узорочными крестами, необходимая принадлежность архитектуры местной, положили своенравную печать свою на собор Алавердский. Открытая паперть на столбах служит входом, но к сожалению уничтожили, в начале нынешнего века, двенадцать малых приделов, пристроенных снаружи к стенам, от которых стройно расширялось основание пирамидальной церкви. [158]

Владетель Кахетинский Кирик, основатель Телава, соорудил в исходе IX века сей великолепный собор, в том виде, в каком он существует ныне, на место прежней церкви Великомученика Георгия; она же была здесь основана, вместе с кафедрою епископскою, еще в V столетии, Св. Иосифом, одним из тринадцати Сирских отцов. Сильное землетрясение опрокинуло купол в 1530 году, и славный Палестинским своим походом, Царь Леон, употребил много денег на восстановление храма. В половине минувшего столетия, уже при последних Царях Кахетинских, опять обрушился купол, в виду Царицы Тамари, супруги Теймураза II; она увидела из Телава страшное сие падение, и в ту же минуту, в сопровождении всего двора и народа, поспешила в Алаверди очистить собственными руками помост церковный от обломков. Немедленно устроен был купол, но уже не из камня, а из негниющего дерева: таково было благочестие сих державных. [159]

Взойдите во внутренность храма, и вы еще более удивитесь стройности всех его частей и легкости купола. Шесть массивных столбов, обставленных полуколоннами, поддерживают и образуют боковые углубления трапезы; два полукружия выдаются по обеим сторонам в средней части церкви. В левом из них гробовая плита самого основателя, Епископа Иосифа, которого житие утрачено для земли, но записано в книге жизни. Одно только известно, что вместе с Стефаном Хирским и Авивом Некресским, который утвердил кафедру свою за Алазанью, обратил он к Христианству всю долину Кахетии, и даже диких жителей Кавказа.

На три части разделен алтарь, и в одной из них, где теперь ризница, был некогда придел. Главный престол от самого начала праздновал Великомученику, но так как, после принесения из Иерусалима животворящего креста Царем Леоном, к празднику Воздвижения более начал стекаться народ, то бывший Экзарх Митрополит Иона устроил на хорах новый [160] придел Св. Георгия, а самый храм освятил во имя честного креста. Одно только неприятно для глаз: при последнем его обновлении совершенно забелена была вся его стенная живопись, и эта белизна не соответствует Византийскому величию храма. Иконостас высокий и нарядный пожертвован недавно, усердием поселившихся в Москве Царевича Ираклия, сына Георгиева, и Архиепископа Грузинского Досифея. Но в нем еще сохранились четыре весьма древние иконы: две местные Великомученика, во весь рост, и две малые над ними, Богоматери, перенесенные из других упраздненных монастырей. Особенно замечательна та икона Св. Георгия, что с левой стороны, одетая в позлащенную ризу, одним из настоятелей Алавердских, Князем Челокаевым в 1721 году. Она перенесена из Бочармского монастыря, который теперь в развалинах.

Великомученик изображен во всеоружии, с поднятыми к небу руками, пешим, как он писался в древности, а [161] не на коне, потому что неприятно видеть изображение лошади на иконе; под его выпуклым щитом, надломанным снизу, большая часть его мощей, по очертанию коих вылит самый щит; нигде не видал я столь древней и вместе столь приятной для глаз иконы Св. Георгия, высокого Византийского письма. Другая его икона, что напротив, уступает ей древностию и красотою, хотя также весьма замечательна. Но первая храмовая икона Великомученика, принесенная из Сирии Св. Иосифом, истреблена была Шах-Аббасом, который собственными руками ее обнажил и роздал драгоценные украшения своим приближенным.

Нечестивый Шах оставил по себе горькую память во всей Грузии и Кахетии, опустошением ее святилищ. Но он же, сам того не ведая, подарил величайшее сокровище храму Алавердскому, которое теперь покоится в алтаре под главным его престолом: это мощи Св. мученицы Кетевани, Царицы Кахетинской, в новейшее время не уступившей своими [162] страданиями первым исповедникам, и даже Великомученику, коего храм старалась украсить при жизни. Умилительная повесть о сей царственной страдалице, собрана очевидцами и засвидетельствована близкими ей по крови, сыном Теймуразом и Царем Арчилом и Католикосом Антонием, написавшим ей похвальное слово. Но ближайшими свидетелями ее страданий были иноверные миссионеры Латинские, которые даже похитили ее мученические останки из Персии, будучи поражены величием подвига.

Она происходила из знаменитого рода Багратионов-Мухранских и славилась необычайною красотою. Еще в юных летах родители выдали ее за Царевича Давида, сына Кахетинского Царя Александра, и внука великого Леона, не подозревая что венец царский, которого искали для своей дочери, должен был обратиться в более светлый, но мученический, ибо ее высокая доля сделалась виною всех ее страданий. Это была страшная эпоха, когда новый властитель Персии Шах [163] Аббас, как туча, висел над обреченными ему жертвами Грузии и Кахетии, и их трепещущие обладатели не знали куда обратиться за помощью. Царь Александр искал ее в России и частыми грамотами убеждал Царя Бориса Годунова, осенить мощным крылом своим бедствующую страну. Горькая участь ожидала Александра; он убил брата, и вот из собственного его дома послано ему наказание. Сперва старший сын его Давид восстал на отца; воспользовавшись тяжкою его болезнию, он объявил себя Царем и послал требовать от него знамения царской власти. Не долго однако похититель владел престолом, хотя и любил его народ за добродетель супруги. Болезненный старец, едва поднявшись с одра, вбежал в соборную церковь, босой и без одежды, и всенародно проклял непокорного сына. Скоро исполнилась над ним клятва родительская. Давид умер в страшных муках от нечаянной болезни, оставив по себе юную вдову и младенца Теймураза. Мстительный дед послал его в [164] заложники Шаху, как будущего Царя, а сам разделил бремя правительственное со вторым сыном своим Георгием, удержав при себе юную вдову Давидову. Но у него был третий сын Константин, с юных лет отправленный заложником в Персию и там изменивший вере отцов. Он сделался орудием казни для всего своего дома.

Между тем войска Русские, вызванные Александром, двинулись вдоль помория Каспийского, и Тарки, столица Шамхала, была первою твердынею Кавказа, падшею пред оружием нашим, в 1605 году. Посол Годунова Татищев отправлен был в Кахетию и Грузию, для дружественных и даже брачных переговоров с их властителями, но сделался там свидетелем их кончины. Еще Александр находился в Персии по зову Шаха; Георгий управлял вместо отца; чтобы отразить Турков, которые с другой стороны терзали несчастную страну, он испросил себе в пособие сорок стрельцов, у посла Русского, и с ними разбил полчища [165] Оттоманские: впервые раздался за Кавказом победоносный гром оружия Русского. Наконец Александр возвратился из Персии, с сыном Константином, которого Шах объявил властителем Ширахским, и велел ему собрать лучших воинов своей земли, чтобы овладеть Шемахою. Многочисленная дружина Шаха сопровождала отступника; наружно он, казалось, ласкал отца и брата. Напрасно предупреждал их умный посол наш, не доверять изменнику; они не смели изъявить подозрения, чтобы не разгневать могущественного Шаха.

Скажу здесь печальную повесть, словами знаменитого историографа: готовясь ехать на обед к Александру, Татищев вдруг слышит стрельбу во дворце, крики, шум битвы, посылает своего толмача, узнать что делается? и толмачь входя во дворец, видит Персидских воинов с обнаженными саблями, на земле кровь, трупы и две отсеченные головы лежали под Константином, головы его отца и брата. Будучи только орудием [166] Аббасовой мести и плакав всю ночь пред совершением отцеубийства, уже объявленный Царем Константин старался успокоить посла нашего: «родитель мой, говорил он, сделался жертвою междоусобия сыновнего, несчастие весьма обыкновенное в нашей земле. Сам Александр извел отца своего, убил и брата. Я то же сделал, не знаю к добру ли, к худу ли для света; по крайней мере буду верным моему слову и лучше заслужу милость Государя Русского.» — Сколько ужаса в этой речи отцеубийцы, над свежими трупами, и вместе с тем какое страшное наказание, если действительно Александр был втайне виновен противу своего отца, как он явно умертвил своего брата! Посол удалился нарушив всякое общение с извергом.

Юная Кетевань бежала под кров отеческий, оплакивать там вдовство свое и плен сыновний. Неистовства Константина скоро вызвали ее из мирного уединения опять на царственное поприще. Весь народ Кахетинский обратился к ней, как [167] к единственной своей заступнице, умоляя спасти христианское наследие ее сына, от Царя магометанина. Тронулась плачем народным Кетевань, слабая жена облеклась в доспехи ратные, двинулась с верною дружиною противу хищника. Молитвою приготовлялась она к битве и по ее примеру все ее воины приобщились святых тайн. Прежде нежели началась сеча, на берегах Алазани, первою жертвою пал сам отступник, и в ужасе разбежалось все его войско. Епископы и Князья провозгласили Царицею Кетевань; она же отправила послов к Шаху, умолять о выдаче сына. Устрашился Аббас нежданного успеха, и чтобы не возбудить войны, когда предстояла ему опасность со стороны Султана, отпустил на царстве шестнадцатилетнего отрока Теймураза, который сохранил в плену веру отцов своих; он был торжественно венчан в храме Бодбийском, над гробом Св. Нины. — Это была самая блестящая эпоха жизни Кетевани: все о чем лишь только мечтала, все чего не смела даже [168] надеяться, сбылось! — Спасительница царства она победила убийцу ее присных, она не только Царица, но и мать: неумолимый Шах возвратил ей предмет ея долголетних слез, и вот он вместе с нею на престоле. Оттоле единственная цель ее жизни — украшать храмы Божии и призирать нищих; по всей Кахетии благословляется ее имя, как и теперь память ее по всей земле Иверской. Так протекли десять лет, краткое время отдыха данное ей раздаятелем венцов мученических, чтобы подкрепить ее к новым подвигам.

Все изменилось: Шах Аббас, устроив дела свои с Турциею и опасаясь влияния России на подвластную ему Грузию, решился одним ударом сокрушить в ней Христианство, выселить жителей, истребить храмы и таким образом укрепить ее навсегда в рабстве Персидском. Уже некоторые из Царей Карталинских принуждены были наружно исповедовать Магомета, хотя внутри своего сердца таили веру своего отечества; лучшее их [169] сокровище и щит посреди обуревавших бедствий. Шах искал только предлога войне и вскоре нашел. Моурав Саакадзе, недовольный юным Царем Карталинским Луарсабом за то, что по данному обещанию не женился на его дочери, бежал в Персию и открыл ее владетелю бессилие своего отечества. Чтобы еще более возбудить сладострастного Шаха, оп описал ему удивительную красоту сестры Луарсаба, Хорошани, уже помолвленной за Царя Кахетинского Теймураза. Шах послал требовать руки Царевны, а между тем коварными письмами возбуждал обоих Царей, друг против друга, обещая каждому свое покровительство. Луарсаб не устрашился отказать могущественному властителю Персии, и вспыхнула жестокая войне, в течении четырнадцати лет опустошившая совершенно несчастную Грузию, ибо и Турки были призываемы на помощь и снова вторгались Персы. Разорения кончились только смертию Шах Аббаса, но во многих местах оне не изгладились и доселе. [170]

При первом слухе о нашествии Персов, Теймураз хотел защищаться, но малодушие овладело Князьями Кахетинскими; они собрались к Царю и умоляли не навлекать ужасов войны на их цветущие долины, умоляли и Царицу мать быть их заступницей пред жестоким Шахом, в той надежде, что слезы женские с богатыми дарами смягчат его сердце. Колебалась Царица, но ради неотступности народа, решилась пожертвовать собою для спасения многих тысяч, ибо тайно предчувствовала, что уже более не возвратится. Она взяла с собою младшего внука Александра и простилась на веки с сыном и родиною: это был первый подвиг ее мученичества. В Гандже, Елисаветполе, встретила завоевателя Кетевань. Он принял ее с чрезвычайною почестию, посадил близь себя и угостил трапезою, для прикрытия своих коварных замыслов. Шах спрашивал для чего не пришел сам Теймураз, заключить дружеского союза против Луарсаба, и потребовал в заложники старшего сына его [171] Леона. Когда же цель сия была достигнута и Царевич Леон находился и руках его, жестокий Шах сослал Царицу с ее обоими внуками во внутренность Персии, в Шираз, где отроков ожидала ранняя смерть, а бабку их мученический венец после долгого томления.

Тогда увидели Князья Кахетинские всю безрассудность своего поступка, и убедились в необходимости брачного союза Царя своего с сестрою Луарсаба, так как уже не оставалось ему наследников от первого супружества. Теймураз поспешил в Тифлис и под грозою воинскою торжествовал брак свой. Кровавою местию закипело сердце Шаха; он видел что нельзя одолеть обманом врагов и двинулся против них, со всеми своими полчищами из Ганджи. Луарсаб мужественно выступил ему на встречу и преградил завалами тесные проходы в ущелиях. Тогда, по совету вероломного Моурава, Аббас перешел Куру и устремился с огнем и мечем в пределы Кахетинские; первая пострадала пустыня [172] Гареджийская, и безоружные иноки сделались жертвою ярости Шаха. На мирную долину Кахетии излилось потом его мщение: Телав и Алаверди испытали все ужасы опустошения, ибо свирепое сердце Аббаса искало уязвить противника своего Теймураза, в том что было близко и дорого его сердцу. Пламя пожаров и потоки крови приближались к пределам Карталинским; оба Царя, не видя ни откуда спасения, бежали в Имеретию, искать помощи у ее властителя Георгия и от более сильных соседей, Турков. Шах остановил на время свое опустошение, как опытный ловчий, расставляющий сети для уловления добычи. Оп писал ласковое письмо к Луарсабу, убеждая его возвратиться, как будто бы личная вражда его была только против Теймураза. Хотя будущий мученик предчувствовал участь, какая его ожидала, но движимый тем же самоотвержением, которого благий пример подала ему Кетевань, он хотел спасти народ свой, добровольным пожертвованием, и предал себя в руки Шаха. [173]

Великолепный прием ожидал его в Тифлисе; Аббас торжественно утвердил его на престоле предков и дал ему, знамением власти и своей приязни, алмазное перо, как венок, коим венчали жертвы прежде их заклания. Но спустя несколько дней коварный Шах стал искать предлога к удалению Луарсаба из его царства. Он велел похитить у него богатый дар свой, и когда явился к нему юный Царь без сего украшения, притворно разгневанный Шах, удержал его под своим шатром, как бы для того чтобы разыскать похитителей; потом, пригласив за свою трапезу, предложил ему вкусить рыбу в великий пост. Отказался Луарсаб, нарушить постановления церковные и мужественно сказал Шаху: «если теперь я разрешу в угождение тебе на рыбу, завтра ты потребуешь от меня, чтобы я ел мясо, разве ты не знаешь что я Христианин?» Раздраженный Шах сослал его в заточение в Шираз, надеясь обратить его там, долгим томлением, к Магометанству, а на место его [174] назначил одного из отступников той же царственной династии Баграт Мирзу.

Тогда пострадали от руки завоевателя и знаменитые обители в окрестностях столицы; но Шах не смел коснуться Мцхетского собора. Желая прикрыть личиною приязни свои честолюбивые замыслы, чтобы не навлечь на себя оружие России, он послал в дар Царю Михаилу Феодоровичу и Патриарху отцу его, ризу Господню, обретенную им в драгоценном ковчеге, в соборной ризнице Мцхетской. Когда же возвратился в Персию и услышал что едет к нему посольство Русское, с ходатайством о несчастном Царе Луарсабе, он поспешил задушить его в Ширазе, а между тем извинялся пред нашими послами, будто нечаянно приключилась ему кончина, в то время как он удил рыбу над водоемом, и обещал строго взыскать с неосторожных его приставов. В полном цвете лет своих, после семилетнего заточения, Луарсаб мученически предал душу свою Богу, им исповеданному [175] пред лицом гонителя; Церковь празднует святую память его 21-го Июня, вместе с другим царственным мучеником Арчилом, Царем Иверским, который пострадал в VIII веке также за веру Христову, еще во времена владычества Халифов Арабских.

Второе нашествие Шах-Аббаса на Грузию было для нее еще губительнее, когда Теймураз, приведя с собою полчища Турецкие, временно изгнал правителей Персидских; но он скоро принужден был бежать из своих пределов, от мощного врага. На сей раз еще более разыгралось мщение Шаха; он уводил с собою в плен целые селения, чтобы совершенно опустошить страну, и потому доселе являются около Испагани родственные для Грузии имена Марткопи и других мест, где еще говорят Грузинским наречием, уже Магометанские жители. Но жестокий Аббас хотел лично отмстить Теймуразу и начал с беззащитных детей его, Леона и Александра, которых велел оскопить; они не вынесли [176] мучительной боли и вскоре скончались. Оставалась Царица Кетевань, которая уже десять лет томилась в плену.

Над нею повторились все искушения и самый образ страдания первых мучеников, при начале Христианства, как бы для того, чтобы возбудить теплоту веры в сердцах остывших к таким подвигам; царственным своим саном и женскою немощию, в которой проявилось столько духа, она сделала еще более светлым мученический венец свои. Началось с обольщений: Шах послал уверять Царицу, чрез избранных своих клевретов, в глубоком уважении к ее добродетелям, и предлагал разделить с нею брачное ложе, но почитать ее как мать и совещаться с нею в делах государственных: сына же ее Теймураза обещал признать своим собственным, и возвратить ему утраченное царство, все сие если только оставит она веру отцов своих и обратится к его вере. «Вся сия дам ти, аще падши поклонишися мне,» говорил некогда искуситель Тому, в чье имя [177] уверовала Царица, и тем же ответом был отражен новый искуситель: «иди за мною Сатано, писано есть: Господу своему послужиши и тому единому поклонишися.» Чего иного требовал, что другое предлагал и царственной Великомученице Екатерине тиран Максимин? Иное сильнейшее обольщение следовало за первым, и от кого же? от того лица, которое дотоле было посредником между Богом и ею, от единственного священнослужителя и духовника ее, разделявшего с нею горькую участь пленения, в течении стольких лет! Страхом смерти совращенный к лжеучению Магомета, недостойный дерзнул придти от имени Шаха, увещевать бывшую духовную дочь свою к измене Господу своему и Богу. Ужаснулась Кетевань, но не поколебалось ея мужественное сердце. Она подняла к небу руки и воскликнула словами Пророка Илии: «Господи избили твоих Пророков, разрушили алтари твои, осталась я одна и мою душу ищут погубить!» Она употребила все свое Христианское красноречие, чтобы возвратить погибшего на путь [178] спасения, но видя что пристрастие временной жизни погасило в нем сознание вечной, изгнала недостойного от лица своего, и призвав посланных Шаха, объявила им свою непременную волю, сохранить веру отцов.

Напрасно старались они поколебать ее твердость, обещаниями милостей Шаха и ужасами казни. Царица оградила себя знамением креста и с улыбкою им сказала: «или не знает пославший вас нечестивец, что и малые дети и невежды посмеются его предложению? Меня ли обольстит, облеченную в силу Христову ? — он разорил мое царство, изгнал моего сына, изувечил телесно и духовно моих внуков, расхитил и поругал всю святыню , близкую моему сердцу, и еще хочет меня умертвить! Что же приобретет моею смертию? Но пусть поразит. — Отрицаюсь Магомета и всех дел его, и всей гордыни его! Верую во Отца и Сына и Святого Духа, Троицу единосущную и нераздельную. Молю Распятого за нас и его пречистую [179] Матерь, укрепить меня в час истязаний, в твердом исповедании моей веры, дабы я удостоилась венца мученического. Вот я пред вами, делайте что хотите.»

Посланные, чтобы устрашить исповедницу, велели приготовлять пред нею орудия казни; она же, не теряя духа, просила только несколько минут для приготовления, и удалилась во внутренние свои покои, где в молитвенной храмине хранилась вся ее домашняя святыня, соблюденная во время долгого плена. Царица стала на колени пред иконою пречистой Девы, с предвечным ее Младенцем; она облила ее горячими слезами и произнесла тихую молитву: «Господи Иисусе Христе! Призри на рабу твою в день сей, в который ищут души моей за имя твое. Да не воспрепятствуют в подвиге грехи мои, но по слову твоему, пришедшую к Тебе не изжени вон! Дай мне уста и премудрость и Дух Отца небесного пусть говорит во мне; не лиши меня твоей помощи, сопричти избранникам твоим; будь утверждением немощи моей [180] женской, и да прославится мною имя твое; восстающие же на тебя да посрамятся!» Пламенно молилась Царица и о сыне своем и о царстве, дабы смертию ее освободились от тяжкой неволи, и услышана была ее молитва; даже иное царство перешло временно в род ее, освященный кровию мученицы. Тогда, по неимению при себе пресвитера, со страхом вынула она из ковчега запасные дары, всегда ею хранимые на случай насильственной смерти, и сама с благоговением приобщилась пречистых тайн, как это бывало в первые времена гонений. «Господи Иисусе Христе, молилась она, услыши молитву мою, и сподоби и меня соединиться с пострадавшими за тебя.»

Таким образом, соединившись с Господом своим, она вышла опять к мучителям и, с светлым лицом севши против них, сказала: «теперь я готова, исполняйте что повелено вам.» Ее вывели на площадь, чтобы весь народ был свидетелем мученической смерти; с воплем стекался народ, оплакивая участь [181] святой Царицы, уважаемой всеми за ее добродетель. Правитель Шираза, Имам Кули-Хан, удалился из города, чтобы не быть участником беззаконного дела. Исполнители казни совлекли одежды с царственной мученицы, распростерли ей руки и раскаленными щипцами стали терзать нежное ее тело и сосцы питавшие Царя. Она же, как неподвижная скала, стояла без содрогания и вопля, произнося только тихую молитву: «Господи Иисусе Христе, не медли взять душу мою!» На ее растравленные раны положили еще горячие уголья, наконец раскаленным котлом накрыли царственную голову и, под этим новым венцем, предала она Господу дух свой: Силы небесные возрадовались ее явлению у престола Вышнего. До вечера святое тело мученицы Кетевани лежало обагренное кровию посреди площади, и никто не смел приступить к ней, хотя рыдал вокруг народ; но Господь возвеличил подвиг пострадавшей за него Царицы: от вечера и до утра яркий свет осиял брошенные ее останки и просветил [182] сердца многих ко спасению. Некоторые из уверовавших, презрев страх мучителя с благоговением помазывали себя кровию ее, пролитою за Христа, и предали тело ее земле в малой церкви, где уже погребены были две ее рабыни, скончавшиеся во время плена. Подвиг страдалицы поразил самых иноверцев. Миссионеры Латинские, ордена бл. Августина, жившие в Ширазе для проповеди слова Божия, тайно похитили из церкви тело мученицы и с великою честию поставили у себя на алтаре домовой церкви, а между тем частые исцеления начали истекать верующим от мощей ее, и даже от того места, где она страдала.

Вскоре скончался болезненною смертию мучитель Шах-Аббас, и свергли с себя тяжкое иго Грузия и Кахетия. Жители обоих царств убили Магометанских наместников, хотя из рода своих Царей, и признали над собою владычество одного Теймураза: он явился с войском из Имеретии, завоевал все города [183] Грузии, кроме Тифлиса, и венчался в Мцхете Царем Карталинским и Кахетинским. Гори сделались временною его столицею, хотя не долго продолжалось его благосостояние, и новые испытания ему предстояли. В Гори принесли Теймуразу миссионеры Латинские часть мощей его матери, главу ее, правую руку и немного сгущенной крови, собранные ими в Ширазе; некоторые частицы посланы уже были в Европу и доныне хранятся в Белгийском соборе Намура. Утешенный Царь щедро одарил миссионеров и позволил им основаться в Гори: это было началом их проповеди в пределах Грузии. Сам он, с великим торжеством духовным, с Католикосом Захариею, всеми Епископами и синклитом, встретил грядущую к нему в образе мученицы мать, и столь же торжественно проводил до места упокоения своих предков, в собор Алавердский. 13-го Сентября, в день обновления храма Иерусалимского, святые мощи Кетевани поставлены были на престоле храма, ибо в этот день пострадала она [184] за Христа, и сие число доселе празднуется как память ее духовного рождения.

Муж ученый Иоанн Епископ Алавердский, послан был в Шираз, чтобы принести оттоле остальные части мощей мученицы; оне также положены были под главный престол собора, и доселе почивают там во утверждение Церкви Иверской. Сам Теймураз и временно заступивший место его Арчил Имеретинский, описали в прозе и стихах житие Царицы, и кому же ближе как не сыну было воспевать подвиги матери? Но еще не была вычерпана для него вся чаша зол, и краткий отдых дан был ему только, как бы для прославления мученицы. Сын Шах Аббаса Софи, вооружил магометанского наследника Царей Карталинских, Рустум Хана, против своих единоплеменников, и Теймураз потеряв, в битве за Алазанью, последнего сына Давида, вынужден был опять бежать из своего царства. Долго скитался он по землям единоверным и иноверным. Прием его, при дворе Царя [185] Алексея Михайловича, был ознаменован обидою, нанесенною Патриарху Никону в лице его боярина, и сделался в последствии виною его падения. Преемник Теймураза Арчил, сын Вахтанга Шах Наваза, Царя Карталинского, принужден был также искать покровительство в России от набега Турков, а сын его Царевич Александр, сражаясь в рядах наших, умер в плену у Шведов. Какая странная участь для властителёй Иверских!

Что касается до Теймураза, то после многих странствований, Вахтанг Шах Наваз выманил его из Имеретии, когда он еще однажды искал возвратиться на родину, ибо туда влекло его сердце к праху своих предков. Вахтанг послал его пленником в Персию; принятый там с честию он заболел от старости и скончался в Астрабаде, в 1663 году. Исполнилось благочестивое его желание и если не царство, то по крайней мере обрел он себе могилу в бывшем своем царстве, близь гроба матери и предков. Но внук его Ираклий, получил опять [186] утраченную дедом державу, а правнук Теймураз, по избранию Шах Надира, соединил на главе своей обе короны Карталинии и Кахетии и передал их славному сыну Ираклию II. Так исполнились над ними благословения мученицы. Какая страшная и вместе трогательная драма — весь этот ряд Царей Кахетинских, начиная от великого Леона, воителя Иерусалимского, который один только скончался в мире!

Если мученица Кетевань торжественно покоится под самым престолом, ради ее подвигов, то под сению того же собора нашли себе упокоение и единокровные ей жертвы семейных междоусобий: Царь Александр с сыном своим Георгием, умерщвленные извергом Константином, и с ними пострадавший Епископ Руставский Павел, который тщетно старался удержать руку отцеубийцы. Тут же, в числе прочих Святителей храма сего, и еще один закланный на самом алтаре Лезгинами, в 1480 году, Иоанн Алавердский, и другой Иоанн, принесший из Персии [187] мощи Кетевани, и Епископ Зинон, паломник, против своей воли недошедший до Иерусалима и вместо того посетивший Россию. Тут и многострадальный Царь Теймураз великий, с сыном своим Давидом, погибшим в битве против Рустума; ими кончается в Алаверди царственная династия Кахетинская, ибо сын Давида Ираклий, вынужденный принять магометанское имя Назар-Али-Хана, лишился чести погребения между предков, а преемник его Теймураз II, искавший себе покровительства при дворе Императрицы Елисаветы, умер на обратном пути в Астрахани и там похоронен. В соборе еще покоятся две Царицы Анны, супруги первого Ираклия и второго Теймураза, и две Царевны, Елена, дочь Ираклия, и дочь Теймураза, инокиня Макрина, знаменитая своими писаниями; ее канон в честь святого Иосифа Алавердского, доселе поется в день его памяти 15-го Сентября. Таким образом три праздника следуют в нем один за другим: воздвижение честного креста, а [188] прежде и после его память святых Кетевани и Иосифа. Но торжеством воздвижения обязана обитель Алавердская великому Царю Леону, потому что он принес из Иерусалима большую частицу животворящего креста, которую получил в дар от Патриарха Германа, за обновление храма Воскресения Христова. Надпись о его благодеянии существовала на Голгофе до последнего пожара Иерусалимского. Крест сей, оправленный в золото, воздвигается на праздничной всенощной и служит главным предметом стечения богомольцев, даже из числа Лезгин.

Я поклонился ему в ризнице соборной и нашел там много драгоценной утвари и древних икон, которые утаены от взоров по случаю опустения храма: ибо, с упразднением эпархии Алавердской, уничтожилась мало по малу и обитель иноков около собора, по нездоровому климату сего низменного места. Теперь один только инок посылается каждую неделю, из ближней обители Шуамтинской, только для богослужения и охранения сокровищ [189] Алавердских; его убогая келлия прилепилась к развалинам бывших архиерейских палат. Между сими сокровищами сохраняется ветхое напрестольное евангелие, писанное в IX веке на пергаменте и обложенное золотыми досками. Оно принадлежало Кацскому храму в Имеретии и неизвестно когда перенесено в Кахетию, вероятно по случаю какого-либо брачного союза, но по надписи видно, что выкуплено было после Шах-Аббаса, из плена Персидского, настоятелем Алавердским Зеведеем. На лицевой стороне его образ Спасителя осыпанный жемчугом, с частицами святых мощей, а на другой стороне образ Божией Матери столь же драгоценный. Есть еще богатые иконы Царя Леона и супруги его Тинатины, которых имена подписаны с молитвою, о спасении царства их от Агарян; молитва выражает эпоху, а богатство вклада благочестие дателей. Спаситель изображен в золотой ризе, и на другой стороне иконы вделан животворящий крест, с 58-ю частицами святых мощей. [190]

Не менее драгоценная икона Божией Матери была пожертвована несчастным сыном Леона, Александром, и он же украсил иной древний образ пречистой Девы, стоящей с предвечным Младенцем на руках, времен Царя Давида возобновителя; на складнях ее изваяны благовещение и лики Апостолов. Замечательна надпись сей иконы, что точно такая же послана была в дар Царю Алексею Михайловичу Теймуразом 1-м; но где она находится теперь в Москве, не известно. Память великого Леона ознаменовалась в соборе Алавердском, еще богатою иконою Николая Чудотворца, и наперстным крестом с мощами, который также принес с собою из Иерусалима и постоянно имел при себе, в течении пятидесятилетнего своего царствования, озарившего лучом славы Кахетию и Палестину. [191]

ИКАЛЬТО И ШУАМТА.

Мы спешили оставить собор Алавердский, потому что уже вечерело и провели ночь в Икальто, селении князей Макаевых, из дому коих был Митрополит Иоанн Бодбель. По давнему обычаю страны гостеприимный хозяин, в лучшей своей одежде и на лучшем коне, проводил нас на следующее утро в соседний монастырь Икальтский, место погребения его предков. Положение обители весьма живописно, на лесистых холмах; только недавно обновил ее старец Митрополит, [192] ради памяти Св. Зинона, одного из Сирских отцов, ее основавшего и в ней почиющего. Некогда славилась она своею ученостию и многолюдством братии, ибо тут устроил свое знаменитое училище духовник Царя Давида возобновителя, игумен Арсений, который сам был в Палестине, собрал все жития святых Грузинских и для многих составил службы. Около его обители основалось по окрестным горам, до шестидесяти малых скитов и церквей, коих остатки еще видны в лесах, и даже сохранилась народная пословица: «в Икальто шестьдесят церквей без одной.» Развалины обширного училища Арсениева, отколе вышли многие светильники Церкви Грузинской, просиявшие и на святой горе Афонской, доселе видны на дворе монастырском.

Соборный храм не велик, но приятного зодчества и современен Св. Зинону; празднует же нерукотворенному образу Спасову, ибо сию икону принес из Сирии один из тринадцати отцов, Св. Антоний Марткопский, хотя с тех пор не [193] сохранилась самая икона, но списки ее повторяются во всех почти церквах Грузии, по глубокому к ней уважению народа. С благоговением поклонился я гробу святого основателя Зинона, житие коего нам не сохранилось, равно как и жития его сподвижников Иосифа Алавердского и Стефана Хирского; но храмы их служат живою летописью их деяний, вместе с исцелениями, доселе истекающими от их раки, потому что одна только проповедь блаженных отцов утвердила Христианство в сих некогда диких пределах. Над гробом Зинона устроена недавно резная сень, усердием Митрополита Бодбийского, а у ног его избрал себе место успокоения другой великий труженик, Авва Арсений, много подвизавшийся ко благу своей родной Церкви. Как умилительно должно было видеть Царя возобновителя, в промежутке браней, смиренно слушающего назидания святого отшельника, в сей мирной обители, посреди многочисленной братии, когда в то же время бежали отовсюду Сарацины, пред [194] победоносным оружием царственного ученика Арсениева.

Не более трех верст от Икальто до Шуамта; дорога спускается в дикое ущелие, поросшее лесом, где видны на скалах следы пустынных келлий. Поток шумит на дне ущелия, проникающего до сердца гор Гамборских, и на скате лесистого холма возвышается обитель с башнями и оградой, которые защищали от хищников Лезгинских великолепное здание Царицы Тинатины, супруги Леоновой. Молния недавно разбила колокольню; паперть, бывшая около собора с боковыми приделами, уничтожена при последнем обновлении, как и в Алаверди, хотя она служила не только украшением, но и опорою для стен ; уцелел один только придел во имя Архангела. Но не смотря на то красуется еще своим зодчеством храм Богоматери, в малом виде напоминающий Алавердский. Внутренность церкви столь же приятна для глаз как и наружность: два столба посередине поддерживают высокие своды, на коих еще [195] сохранилась стенная живопись, и даже чем выше тем ярче. Иконостас новый недавно прислан из Москвы, Царевичем Ираклием. Храмовая икона Божией Матери с предвечным Младенцем, в золотом жемчужном окладе, есть список чудотворной иконы Хахульской, которая доселе чествуется в Гелатском монастыре Имеретии. Надпись на ней свидетельствует, что она пожертвована Царем Леоном и его супругою, в исходе XVI века, а серебренные подсвечники пред иконостасом принесены в дар благочестием двух последних Царей Грузии.

Алтарь разделен на три части, и с правой стороны существовал малый придел Святителя Николая. Все стены внутри святилища расписаны символически, соответственно его назначению, но лики Святых исколоты Лезгинцами. На горнем месте умовение ног, ради непрестанной памяти смирения пастырского, и болезненная молитва Господа на Элеоне, в три разные ее минуты, как я это видел в Венецианском собор Св. Марка: первое [196] моление Господа о чаше, да мимо идет, потом совершенно простерт он долу, с каплями кровавого пота, и наконец укрепляется Ангелом человеческая его природа. Внизу четыре Иерарха, образователи литургии, с хартиями в руках, на коих начертаны возгласы эктений, и между ними Господь, в образе жертвы на дискосе, и два Ангела, его осеняющие рипидами. Над дверьми в жертвенник и придел также Святители со свитками, где вписаны молитва проскомидии: «Боже, дающий снам хлеб небесный» и предшествующая Херувимской песни: «никто же достоин от связавшихся земными сластьми;» а на арке алтарной львиные головы в арабесках, один из символов Серафимов, или быть может напоминание имени созидателя Леона.

Вне алтаря, на стенах, события евангельские отчасти уже стерты: Закхей на дереве, желающий видеть Господа, вероятно в память утешительных слов Спасителя: что «отныне пришло спасение дому сему», ради его пожертвования. [197] Вознесение Господне, снятие со креста и сошествие Святого Духа, еще можно ясно различить. Давид и Соломон, родоначальники племени Багратионов, еще несколько пророков и мучеников изображены на столбах, а над арками со входа представлена Божия Матерь, сидящая между Херувимов, к которой подводят Ангелы с одной стороны отшельников, а с другой лики дев. Поверх западных врат Спаситель окружен ликами Ангельскими, по обычаю Византийскому; несколько выше Ангел возвещает блаженную кончину Божией Матери, на горе Элеонской, и самое ее успение на Сионе, — предания местные, которые вероятно почерпнул в Иерусалиме благочестивый Царь Леон, во время своего похода. Тут же и храмоздатели Св. града Константин и Елена; быть может и основатели сей обители были также написаны на противоположной стене, но уже время стерло их царственные лики.

Гроб основательницы Царицы Тинатины находится с левой стороны, внутри [198] церкви, и так велико уважение народное к сей достойной супруге Леона, что и доныне, каждую Пасху, ставят лампаду в погребальный склеп ее, как бы для того чтобы она, вместе со всеми, наслаждалась радостным светом воскресения. Дочь Владетеля Гурийского Мамии, Тинатина, не уступала супругу своему в щедрости к обителям, и оба покоятся в созданных ими храмах, разделенные телесно, но соединенные духом: Царица здесь, в соборе Рождественском, а великий Леон в великолепном некогда храме Архангелов, который соорудил он за Алазанью, в бывшей своей столице Греми. Прежде, по уважению к Царице, никто даже из царственного рода, не погребался в ее обители. Первая удостоилась сей чести Княгиня Чавчавадзе, над которою любящий ее сын написал трогательную эпитафию:

«На терниях сего мира скончавшейся, даруй на цветах царствия твоего, пробудиться мне, Господи!»

Когда я читал стихи сии, скоро [199] надеялся познакомиться с тем, кто их написал; но вместо того от меня потребовали слова и для его гробовой плиты; я указал на слова 29 псалма, соответствующие мысли собственных его стихов: «вечер водворится плачь и заутра радость.»

Обитель Шуамтинская, в смутные эпохи царства, была укреплена, и в стенах ее не редко спасались окрестные жители от Лезгин, для коих ущелие Гамборское было большею дорогою в Грузию. В стенах монастырских обитал некоторое время и посол Царя Бориса Годунова Татищев, доколе наконец, вызванный несчастным Царем Александром, на Царские колодцы, сделался там свидетелем бедственной его кончины. Шуамта и до сих пор, при общем упадке монашества в Грузии, почитается одним из лучших монастырей, и должно отдать справедливость ревности настоятеля Архимандрита Христофора, который, при скудных средствах и малом числе братии, старается поддержать древнюю обитель. Он хотел, чтобы мы видели прежнее место, отколе [200] перенесла ее Царица, и дал нам в сопровождение одного из своих иноков.

На расстоянии четверти часа от монастыря, в самой чаще леса, где развесистые ветви и опрокинутые деревья беспрестанно пересекают дорогу, увидели мы на скате холма три церкви, одну подле другой, обросшие не только вокруг, но и сверху; большие дерева утвердили столетние свои корни на священном подножии, на крыше обители, и представляются как перья исполинского шелома. Замечательно внутреннее устройство сих церквей, свидетельствующее их глубокую древность: алтарь совершенно отделен от жертвенника и не имеет других дверей кроме царских. Он поднят на две ступени от помоста; четыре витые столбика с лепными украшениями на арках, их соединяющих, поставлены на низкой каменной стенке вместо иконостаса, так что насквозь можно бы видеть всю службу. Местных икон не было, но на фронтоне арк сохранились лики Спасителя, Божией Матери и Ангелов, а на горнем [201] месте шесть Святителей уже полустертых. Жертвенник стоял совершенно особо в углублении и сообщение с алтарем было только через церковь, а с правой стороны, в каждой из трех церквей, видны малые приделы, хотя оне сами были очень не велики и даже одна служила колокольнею. Таким образом в Грузии существуют три совершенно различные устройства алтаря, и весьма древние: одно как у нас, где жертвенник, хотя и отдельный, сообщается с алтарем; другое, где пет внутреннего сообщения между ними, а третие, только в тесных приделах, где престол и жертвенник слеплены вместе на одном камне, как у Св. Нины и в Моцамети.

Когда мы возвратились в обитель и посетили келлии настоятеля, я был поражен очаровательным видом с балкона. В горной лесистой раме открылся мне просвет, в долину Кахетии и на величественные верхи Кавказа. Ближе ко мне, на противоположных скалах ущелия Шуамтинского, сияли пещерные келлии уже оставленной обители Св. Шио. Во [202] глубине долины, окрашенной синевою отдаления, белый как призрак собор Алавердский, основное звено Кахетинской славы, и гораздо дальше за Алазанью, уже на предгории Кавказа, мелькал чуть видный храм Св. Георгия, предмет богомолий самих Лезгин. Дико и сумрачно подымались горы, кончая собою горизонт сей чудной картины, и выше всех горел на солнце своими снегами, в голубой оправь небес, лучший алмаз этой цепи — Казбек. Изумленный долго стоял я и всматривался в необычайное зрелище, которое будто бы только мелькнуло пред очами, и казалось готово было уступить место другому, как эти подвижные виды фантасмагории, скользящие один за другим, на белом покрывале, по манию волшебного фонаря. Так простился я с очаровательною Кахетиею.

Лесистое ущелие, вверх по течению потока, путем разбоев Лезгинских, привело нас на высоты Гамборские, богатые пастбищами и своею растительностию; кое-где, на неприступных утесах, виднелись [203] башни, куда уже теперь не восходит нога человеческая. Однажды только, говорили мне, с незапамятных времен, в одной из таких башень показался дым, но никто не разгадал доселе, что могло быть его причиною. Пусть будет это лучше фимиам тайного кадила, который поднялся к небу, при вечерней молитве какого-либо неведомого отшельника: ибо еще и доселе множество великолепных развалин рассеяно по пустынным местам. Кто знает, не спасается ли, между сих обломков, забытый миру и забывший его отшельник? Приближаясь к Гамборам мы увидели, на одиноком утесе, обрушенные бойницы и башни, сросшиеся со скалою, до такой степени, что нельзя было различить где кончается природа и где начинается искусство. Это был замок Царя Вахтанга Гург-Аслана, и много таких замков рассеяно по горам, давно уже брошенных людьми, но куда еще заходят дикие олени слагать весеннее бремя своих рогов, как бы в дар великим гениям сих развалин. [204]

Самый радушный прием ожидал нас в Гамборах, у начальника артиллерийской бригады, которая там еще расположена со времен Ермолова, для прекращения набега горцев. Отрадно было отдохнуть, после пятидневного трудного странствования, в приятном обществе, и встретить, при выходе из гор, военную семью, связанную взаимною любовию и уважением к своему достойному начальнику. Густые леса окружают Гамборы, наполненные кабанами и оленями. Это любимое место охоты, где отважные гоняются за их дикими жителями, отдыхая таким образом от своих летних походов, против более диких обитателей Кавказа. Рано утром поднялись мы в путь, и при выезде из ущелия Гамборского, посетили еще одну опустевшую обитель Самебельскую или Святыя Троицы; она еще недавно была кафедрою одной из двадцати эпархий Грузинских; последний ее Епископ умер в Москве, куда выехал с Царем Вахтангом.

Величественно здание храма, складенного [205] из дикого камня: восемь столбов поддерживают его высокие своды: она носит отпечаток лучших времен Грузинской Церкви: стенная живопись местами сохранилась. Два ближайшие к алтарю столба служили опорою для иконостаса: в них есть еще места для икон, в роде кивотов с разными украшениями; напротив, в двух других столбах, иссечены места для Епископа и Князя, как в некоторых из наших древнейших храмов; в самом престоле выдолблено место для хранения ладана. С правой стороны алтаря существовал придел, с левой отдельный жертвенник, на котором нашел я оленьи рога, принесенные в дар окрестными жителями, из числа Пшавцев и Тушинцев. Они сохранили в горах христианство, хотя и смешенное с некоторыми повериями языческими, и почитают священным долгом, приносить вместо жертвы свою добычу на алтари Св. Георгия, искони ими уважаемого по преданию предков. Еще сохранилась ограда кругом храма, с башнею на воротах, [206] и дом архиерейский уже в развалинах посреди двора, с другою башнею, которая служила теремом. Стада паслись около пустынной обители; дикий пастух Тушинский, с ружьем вместо посоха, долго провожал нас глазами от ворот ее, где некогда ласковый прием духовного пастыря встречал усталого богомольца.

Несколько далее, на другом берегу речки Грязной, увидели мы опустевшую обитель женскую во имя Успения: начало ее восходит быть может до первых времен христианства Грузии, потому что она основана в виду селения Уджармы, где воздвигнут был один из четырех крестов Св. Нины. Еще и теперь видно много остатков древности в этом селении, на берегах реки Иоры. Когда я взошел в малую обитель Успенскую, один только образ стоял на обнаженном иконостасе, это был образ Владимирской Божией матери. Приятно было для меня такое явление в пустыне, как бы приветствие Московского собора в соименной ему обители Иверской, посреди безмолвия ее развалин. [207] Я спросил как могла зайти сюда икона Русская? Мне сказали, что ее принесла одна благочестивая поселянка, из соседнего селения Хашмы, которая обновила, сколько могла, церковь скудными своими средствами, и хотела при ней постричься, чтобы устроить опять обитель инокинь, но ей отказали; она же, верная своему обету, не отходила от храма, доколе не легла на вечный покой у его преддверия. Какое высокое самоотвержение, и как приятна такая жертва Богу! С умилением поклонился я гробу неведомой старицы, которой имя конечно вписано между именами первых отшельниц Христианских.

В селении Хашма, где еще сохранилась вокруг древней церкви ограда с бойницами, против нападений Лезгинских, мы переехали опять шумную реку Иору и, чрез пустынные поля Марткопские, достигли желанной цели нашего путешествия Тифлиса. Ни откуда не открывается он так величаво, как с дороги Кахетинской от горы Навтлуга. Грозно встают на скалах две его крепости, друг [208] против друга, Метех, на обрыве утеса над Курою, и на противоположной горе древний оставленный замок, Килиси, с своими обвалившимися башнями и длинною грядою стен по каменистому гребню. У подножия горы быстро течет шумная Кура, усеянная роскошными садами на своих островах, вдоль по дороге к Эривани. На право от Метехского замка живописно расположен весь город, по другую сторону реки, около собора Сионского, сосредоточившего вокруг себя большую часть его храмов, а вдали, на высокой горе Св. Давида, видна одинокая пустынная церковь, орлиное гнездо отшельника Гареджийского, осеняющего собою древнюю столицу Грузии.

Текст воспроизведен по изданию: Грузия и Армения. Часть I. СПб. 1848