ЧЕТВЕРТЫЙ БАТАЛИОН ТЕНГИНСКОГО ПЕХОТНОГО ПОЛКА.

(Было время, что мы по целым годам ничего не знали о Кавказских действиях. Ныне начинают оглашаться многие старые подвиги, и мы считаем обязанностию распространить их как можно более, и потому перепечатываем это известие из Кавказа. — Ред.)

18-го апреля и 1846 года.

(Посвящается Тенгинскому полку).

Если вам случится, питатель, проезжать Урухскую станицу, то, не доезжая ее саженей 100, вы увидите влево от себя (если ехать от Ставрополя) небольшой курган, огороженный простою деревянного решеткой, посредине которой возвышается каменный крест. Снимите шапку и помолитесь за упокой в мире, почиющих под этим курганом: он насыпан над телами храбрых воинов, павших в славном деле 18 апреля 1846 года.

Этот курган и крест остались памятниками геройского отступления небольшого отряда храбрых от осьми-тысячной силы неприятеля. В Урухской станице каждый казак расскажет вам про геройский подвиг, и если, проезжая это место весною или летом, вы будете в состоянии удалить из вашего путешествия час времени, посетите уединенную могилу. Густая зеленая трава и [424] цветы покрывают ее; при вашем приходе жаворонок весело выпорхнет из травы, и тишина, нарушенная взмахом маленьких крылушек, водворится снова. Вы поневоле простоите здесь несколько времени, пред глазами вашими будут расстилаться те живописные места, та дорога, на которых происходила битва. И когда, мысленно произнесши молитву, вы выйдете из ограды, на сердце вашем станет хорошо от сознания, что почтили память храбрых воинов.

Вторжение Шамиля, в 1846 году, в Кабарду составляет одну из кровавых драм в истории Кавказа. План и цель этого похода, за долго до выполнения его, родились в душе имама, и он постоянно лелеял в себе эту идею.— «Я поставлю пушки на большой дороге», говорит Шамиль в одном письме к своим наибам. «Большая дорога», на которой имам собирался поставить пушки, была военно-грузинская, и безумец рассчитывал, подняв Кабарду и другие покорные нам племена, преградить сообщение наше с Грузиею. Эта дерзкая экспедиция имама, хотя и была для него не безуспешна, в томь лишь отношении, что ему удалось с своим сконищем побывать в Кабарде, но бегство его оттуда было едва ли не значительнее, чем если б имам был даже разбит наголову. Это бегство, вынужденное одними только маневрами наших войск, дало ясное понятие приверженцам Шамиля (если такие были у него в самой Кабарде), о совершенном бессилии имама вне трущоб его дикого прибежища. Шамиль очень хорошо понимал это, и потому, в воззваниях своих к закубанским народам, стараясь оправдаться в неудаче своего похода, придает своему поспешному отступлению вид какой-то религиозной таинственности.

«Я отступаю, пишет он, не потому, чтобы в борьбе с Русскими я потерял больше, чем они,— нет не потому, но для тысячи других причин, которые клонятся все в нашу пользу, для общего нашего блага я возвращаюсь назад,— и берегитесь думать об этом иначе. Верьте мне, если вы истинные мусульмане, что я не сам от себя действую; клянусь Верховным Существом, если вы будете сомневаться в сказанном мною,— а это сомнение противно святой вере нашей,— вы погубите себя. Не думайте, что я отступил, боясь Русских— нет: дела весьма важные, для нашей общей пользы, отозвали меня обратно...»

Но, на самом деле, со стыдом и отчаянием в сердце возвращался Шамиль из своего похода для которого была поднята [425] вся большая к малая Чечня, и на который были устремлены взоры всех горских племен.

Так как статьи наша касается только дела, которое Шамиль имел с отрядом полковника Левковича, то мы и не будем входить в подробности собственно о походе Шамиля. Только быстрота этого похода дала имаму возможность пробраться во внутрь Кабарды. 14 апреля, Шамиль, с своим скопищем, ночевал в Гойтинском лесу, а 18 занял уже крепкую позицию на левом берегу Терека, на горах минаретских.

Генерал-лейтенант Фрейтаг, шедший за ним по пятам и едва нагнавший его при переправе чрез Терек, сильно затруднил ее для горцев, а главное — успел отбить жителей малой Кабарды, которых Шамиль забрал с собою, со всем их имуществом.

17-го апреля, утром, полковник Левкович, командир 4-го баталиона Тенгинского полка, услышал канонаду со стороны Моздока. Вследствие этого, немедленно взяв с собою баталион свой и присоединив к нему еще три роты Кубанского егерьского полка, с двумя орудиями казачьей N 14 батареи и с сотнею казаков Горского полка, двинулся по дороге к Моздоку. Отойдя верст 15 от Екатеринограда, полковник Левкович сделал привал и тут же с нарочным получил записку от полковника Ильинского, извещавшего, что неприятель переправляется чрез Терек, с намерением пробраться в большую Кабарду, и что станицы, расположенные на военно-грузинской дороге, находятся в опасности.

Полковник Левкович форсированным маршем двинулся обратно и, в 10 часов вечера того же дня, прибыл в станицу Александровскую, сделавши переход в 60 верст. Усилив здесь свой отряд сотнею казаков Владикавказского полка, он 18 апреля утром, по направлению слышанной канонады со стороны Терека, выступил с отрядом из станицы Александровской по дороге к Минаретскому ущелью; в то же время он получил приказание от генерал-лейтенанта Фрейтага следить за движением неприятеля. Отойдя верст семь от станицы Урухской, полковник Левкович останавливаете свой отряд и тотчас же занимает выгодную позицию, имея влево от себя аул Хату-Анзорова; здесь он выстраивает свою небольшую колонну, приближается к неприятелю на пушечный выстрел и немедленно атаковывает его. В это время неприятель, в числе от 7 до 8 тысяч, отделается [426] от главной своей массы, занимавшей, как мы уже сказали, позицию на горах минаретских, и является против обоих наших флангов; неприятельская кавалерия обскакивает кругом, а три орудия, находившиеся при главной массе неприятеля, открываюсь убийственный огонь. На левую нашу цепь, обстреливавшую небольшой яр, идущий параллельно с дорогой, горцы несколько разе с ожесточением бросаются в шашки, но ружейный огонь и штыки так быстро отбрасывают их назад, что неприятель не успевает даже подбирать тела убитых.

Окруженный со всех сторон неприятелем и видя чрезвычайное превосходство сил его, полковник Левкович решается отступить, построив общее каре. Ободренный этим отступлением, Шамиль тотчас же располагает артиллерию свою против переднего и боковых фасов каре, с целью прикрыть ее действием отчаянные атаки спешившихся горцев. Тогда, разомкнувшись, 12-я мушкетерская рота открывает орудия, следовавшие на отвозах внутри каре; картечные выстрелы и ружейный огонь, открытый тою же ротою, отбрасывают неприятеля, на некоторое время, назад. Отступая шаг за шагом, передний фас каре, состоящий из 4-й гренадерской и 12-й мушкетерской рот, не смотря на ближайшие картечные выстрелы и ручные схватки с неприятелем, не расстраивается ни на одну секунду и тем не дает никакой возможности неприятелю прорваться во внутрь каре.

Между тем, позиция, занятая полковником Левковичем еще до начатия дела и находившаяся в настоящее время у него в тылу, уже занята неприятелем. Обойти эту позицию вне ее выстрела нет никакой возможности, и потому полковник Левкович приказывает поручику Якоби со взводом сбить неприятеля с упомянутой позиции и держаться там до тех пор, пока каре пройдет ее.

Беглым шагом, под пушечным и ружейным огнем, следуете взвод к месту своего назначения; на дороге толпа горцев атаковывает его; но после горячей рукопашной схватки, в которой ранен поручик Якоби, толпа отброшена назад. Оставшейся при взводе подпоручик Пальчинский контужен ядром в голову, наконец принявший начальство над взводом прапорщике Перозио, не смотря на отчаянную защиту неприятеля, занимает высоту и держится на ней, покуда отступление каре не обеспечено совершенно. В тоже время сбитая с позиции неприятельская конница переносится противу заднего фаса каре, прикрывая натиски своей [427] артиллерии с тылу. Дабы отдалить се, полковник Левкович высылает из каре резерв, под командою поручика Горчакова, который и успевает оттеснить неприятельскую кавалерию; но вторичный натиск ее, в превосходных силах, заставляет полковника Левковича послать поручику Горчакову в подкрепление 2-го карабинерную роту, под начальством подполковника Кубанского егерьского полка Жданкевича. В страшной схватке, которая последовала за этим, убит Кубанского полка капитан Трелицкий, контужен того же полка капитан Старцев и Тенгинского поручик Горчаков. Неприятельская кавалерия отброшена; видя неудачи своих натисков, горцы решаются произвести общую атаку.

Усиливши огонь своей артиллерии, с криком бросаются они со всех сторон на неустрашимое каре, но пушечным и батальным огнем из трех фасов, при содействии кавалерии, состоящей под начальством подполковника Ильинского, неприятель окончательно опрокинут. В это время храбрый полковнике Левкович контужен ядром в ногу, а лошадь под ним ранена 4-мя пулями.

Горцы отваживаются сделать еще одну атаку противу левого фаса каре, но и тут опрокинуты с уроном. Тогда, видя тщетность своих усилий и, вероятно, узнав о подкреплении, шедшем от генерал-лейтенанта Фрейтага, неприятель начинает быстро отступать, после пятичасового боя.

Полковник Левкович также отступает в станину Урухскую, не оставляя в руках неприятеля ни одного тела, ни одного штыка.— В этом деле с нашей стороны убито: обер-офицер 1, нижних чинов 16; ранено: обер-офицер 1, нижних чинов 83; контужено: штаб-офищер 1, обер-офицеров 4, нижних чинов 53.

Так кончился для 4-го баталиона день 18-го апреля 1846 года,— день, которым он по справедливости может гордиться, и если результате этого дела не имел слишком важных последствий, то, во всяком случае, замедлил быстрое движение имама на целый день и тем дал возможность усилить меры для поспешного изгнания неприятеля из наших владений; наконец это дело не могло не дать понять Шамилю о невозможности борьбы с Русскими в открытых местах, каковые и представляет из себя почти вся Кабарда,— и горькое предчувствие бесславия своего похода, с первого же шага в Кабарду, заронилось в душу имама.

Генерал-лейтенант Фрейтаг, в журнале своем с 11 по 22 апреля, доносит, что «Тенгинцы дрались молодцами, но [428] принуждены были отступить от несоразмерной силы неприятеля». Начальник центра Кавказском линии, генерал-майор князь Голицын, в таком же журнале пишете «после сего (после общей атаки) неприятель уже не смел с такою отвагою бросаться па твердую стену, составленную из храбрых людей».

И ты вполне заслужил это название, храбрый баталион, и дело 18 апреля 1846 года составит блестящий эпизоде в летописях кавказской войны, как один из тех славных подвигов, которыми так богаты полки кавказские...

Н. Монаенко.

Текст воспроизведен по изданию: Внутренние известия // Москвитянин, № 4. 1856