АВГУСТ-ВИЛЬГЕЛЬМ ФОН МЕРКЛИН

ВОСПОМИНАНИЯ

Поход гр. М. С. Воронцова в резиденцию Шамиля Дарго и «сухарная экспедиция» (1845 год)

После отставки генерала А. П. Ермолова в 1825 г. начался затяжной период «серьезных и чувствительных неудач... вследствие неправильного, нецелесообразного ведения политики и войны на Кавказе...» (Б. М. Колюбакин. Кавказская экспедиция в 1845 г. СПб. 1907. С. 1.) Особенно напряженный характер приняла эта война в 40-е годы XIX в. Обильная и при этом самая противоречивая информация порождала в Петербурге колебания и немалое раздражение военными неудачами на Кавказе: часто приказы, распоряжения и инструкции, отдаваемые сегодня, назавтра оказывались бесполезными, и наоборот. После многих поражений 1840 — 1844 гг., стоивших русским огромных потерь, Николай I предпринял попытку одним решающим ударом уничтожить Шамиля, значительно укрепившего в это время свои позиции в Дагестане и Чечне. Шамиль — опытный и талантливый политик, умело используя экономические и социальные рычаги для управления «бедными» и «богатыми» горцами, успешно управлял своей «империей» из селения Дарго, бывшего его резиденцией. В Петербурге в конце 1844 г. был разработан план похода в Андию и Дарго, призванный: «1) Разбить, буде можно, скопища Шамиля. 2) Проникнуть в центр его владычества. 3) В нем утвердиться» (Записка имп. Николая I о военных действиях на Кавказе. Русская старина (далее PC), 1885, № 10, с. 209.)

Для осуществления этого плана был назначен новый главнокомандующий Отдельным кавказским корпусом гр. М. С. Воронцов, [347] сменивший на этом посту генерала А. И. Нейдгарта. Однако Воронцов, опытный военачальник, администратор и политик, совершенно не был знаком с условиями ведения войны на Кавказе. Приняв поручение Николая I, несмотря на протесты многих опытных кавказских генералов, Воронцов впоследствии, хотя и получил титул князя и награды за поход 1845 г., осознавал трагическую несоизмеримость «победы» и цены, за нее заплаченной. В походе на Дарго около 4000 человек были убиты и ранены, не считая потерь в лошадях и боевой технике. В то же время этот год стал переломным, если не в военных успехах, то в осознании Николаем I и Генеральным штабом необходимости изменить стратегию ведения войны в незнакомых и малодоступных горных условиях. Николай I предоставил гр. Воронцову полную самостоятельность в принятии решений о военных действиях. Воронцов же, в свою очередь, вернулся к практике А. П. Ермолова, производя рубку леса, прокладывая дороги и строя вдоль них свои укрепления. Это позволило планомерно и целенаправленно продвигаться внутрь высокогорного Дагестана и Чечни, но понадобилась кровавая даргинская драма, чтобы прийти к этому решению (М. М. Блиев, В.В.Дегоев. Кавказская война. М., 1994. С. 482)

Экспедиция началась 31 мая 1845 г. Рано утром колонна под начальством главнокомандующего гр. Воронцова начала движение из крепости Внезапной. «Отряд состоял из 12 батальонов пехоты, 2 рот сапер, одной роты стрелков, двух дружин пешей милиции, 13 сотен конницы и 28 орудий с усиленной упряжью... При отряде было 1000... лошадей и 200 вьюков запасного парка 14-й артиллерийской бригады» (А.-Д. Г. (Д. Г. Анучин). Поход 1845 г. в Дарго. Военный сборник (далее ВС), 1859, № 5, с. 18.)

Перед походом гр. Воронцов встретился с опытным кавказским генералом Р. К. Фрейтагом, решительные действия которого впоследствии спасли остатки его отряда. Фрейтаг был против предложенного плана, и после разговора с ним Воронцов лишился уверенности, с которой прежде смотрел на поход в Андию. Отдав приказ выступать 31 мая, накануне он писал из крепости Внезапной военному министру кн. Чернышеву: «Повергните меня к стопам Его Величества, я не смею надеяться на большой успех нашего предприятия, но сделаю, разумеется, все, что будет от меня зависеть, чтобы выполнить Его желание и оправдать Его доверенность» (Там же, с. 19.) [348]

С самого начала поход сопровождали неудачи. В горах резко снизилась температура, начался снегопад. В этих условиях солдаты днем под пулями расчищали завалы, устроенные горцами, а ночью несли караул, лишенные возможности развести костры, чтобы не привлекать внимания неприятеля. В результате у 200 человек в отряде были отморожены ноги (И. И. Дельвиг. Воспоминания об экспедиции в Дарго. ВС, 1864, №7, с. 294.). Несмотря на сильную стужу и жестокие обстрелы, 4 июля отряд вступил в Андию и расположился между селениями Гогатли и Анди, однако ненастная погода, холод, недостаток корма для лошадей и продовольствия для людей, скудный запас перевязочных средств делали положение отряда отчаянным. Достать что-либо и где-либо было невозможно. Шамиль, отступая, сжигал все селения, а людей уводил с собой. Продовольствие было доставлено 14 июня, следующий его завоз планировался на 10 июля. Доставленных продуктов хватало на неделю, поэтому главнокомандующий приказал 6 июля утром начать наступление в Ичкерию (Ичкерия — южная часть Чечни.) к селению Дарго. В момент выхода из Андии в Дарго общая численность отряда составляла 7940 человек пехоты, 1218 человек конницы и 342 артиллериста.

Шамиль, оставаясь верным своей тактике, не препятствовал продвижению русских войск в горы и при этом плотно закрывал им возможность отхода (М.Вачагаев. Чечня в годы кавказской войны (1816—1859). Диссертация на соискание ученой степени к.и.н. М., 1995. На правах рукописи. С. 138.).

Отряд прошел около 20 верст по труднодоступной, обрывистой местности в условиях непрерывного 8-часового боя и, преодолев многочисленные препятствия, утром 6 июля захватил аул Дарго. Аул был охвачен огнем, жителей в нем не было. Шамиль поджег его строения и перебрался на другой берег реки Аксай в богатые хутора аула Белгатой. Передовые части русских войск расположились лагерем перед Дарго, частично заняли и сам аул, и высоты справа от него. Вечером к авангарду присоединился главнокомандующий, потерявший 35 человек убитыми и 137 ранеными. На пути к аулу Дарго погиб генерал-майор Б. Б. Фок (Б. М. Колюбакин. Кавказская экспедиция в 1845 году. Рассказ очевидца В. Н. Н-ва. ВС, 1907, № 2, с. 121.)

Между тем Шамиль собрал горцев на Белгатойских высотах, откуда они обстреливали лагерь. Было совершенно очевидно, что позиция неприятеля значительно удобнее и выигрышнее, [349] поэтому главнокомандующий собрал военный совет, «на котором после долгих и шумных прений положено было: отрядить часть войск сего же числа на Белгатойские высоты, прогнать оттуда горцев, преследовать их, сообразуясь, как укажут обстоятельства, и потом возвратиться обратно в лагерь; операцию эту произвести поручено генерал-майору Лабынцеву» (Там же, с. 11. Генерал Лабынцев «имел на Кавказе одну из самых громких боевых репутаций. Это был типичный старый пехотный офицер, — вспоминал о нем полковник гр. К. К. Бенкендорф. — ...Вечно не в духе, вечно занятый критикой, фрондер, какие водятся только у нас, с готовым всегда на устах ругательством, Лабынцев являлся блистательным офицером в день боя... Это был поистине Ней Кавказской армии». PC, 1910, № 10, с. 42.)

Операция у аула Белгатой принесла временную победу; оттеснив горцев и предав огню хутора Белгатоя, отряд вернулся в лагерь. У многих было мрачное настроение — снова погибшие и раненые, а взамен несколько сожженных домов и небольшая передышка в перестрелке с противником. Уныние на солдат навели не сами потери, к которым уже так привыкли кавказские войска, а убеждение в их бесполезности. Когда отряд возвратился в лагерь, горцы снова заняли левый берег реки Аксай. Их сравнивали с роем мух: их согнали, они разлетелись, а минуту спустя снова на том же месте. Многие участники событий высказывали мнение, что прогнать неприятеля следовало, но было ошибкой, заняв высоты, не закрепить их за собой.

8 июля были преданы земле все погибшие, по ним отслужили молебен и панихиду. В это время начала меняться погода, лил дождь со снегом: «...холод увеличивался... и, дабы окончательно не замерзнуть, солдаты рыли ямы, в которых теснились по 3 человека: одна шинель служила матрацем, две другие — одеялом» (Воспоминания гр. К. К. Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845-года. PC, 1910, № 10, с. 282.). Эти погодные условия самым неблагоприятным образом сказались на событиях 10 и 11 июля.

Отряд выполнил поставленную перед ним задачу, заняв Дарго, в Андии и Дарго развевалось русское знамя, но о покорности племен Дагестана и Чечни говорить было рано.

Положение отряда гр. Воронцова становилось критическим. Многие обозы с провиантом были отбиты неприятелем или потеряны в горных ущельях. Оставаться в Дарго было незачем и опасно: аул стал ловушкой. К тому же кончался провиант, перевязочные материалы, корм для лошадей и боеприпасы. Возвращаться по старой дороге было невозможно — такое [350] продвижение горцы сочли бы отступлением и предприняли бы все усилия для того, чтобы уничтожить отряд русских. Оставался один путь — продвигаться вперед по направлению к Герзель-аулу.

Транспорт с продовольствием должен был прийти в Дарго 9 или 10 июля. Было ясно, что через лес колонна не пройдет, поэтому главнокомандующий принял решение разделить отряд на два. Один из них под командованием генерал-лейтенанта Ф. К. Клюге-фон-Клугенау отправить навстречу транспорту с продовольствием: нагрузить ранцы продуктами и боеприпасами и таким образом доставить их в лагерь.

Утром 10 июля в горах показалась колонна провиантского отряда. Отряд генерала Клюге-фон-Клугенау двинулся ему навстречу, но из-за ненастной погоды и завалов, устроенных горцами, он сильно растянулся. Когда авангард под начальством генерала Д. В. Пассека прошел уже большую часть пути, неприятелю удалось захватить обоз, находившийся в середине колонны, и таким образом отрезать арьергард и окружить его. Генерал Е. А. Викторов, командовавший арьергардом, все же отбил атаки горцев и медленно продвигался вперед, но впереди его ожидали новые отряды неприятеля, открывшие непрерывный огонь.

Когда же наконец появилась надежда пробить брешь в рядах неприятеля, генерал Викторов был тяжело ранен. Его солдаты, потеряв два орудия, лошадей и прислугу, сами обратились в бегство. Очевидцы этой трагедии рассказывали, что сильно раненный генерал Викторов, «поверженный на землю и не имея сил подняться, несмотря на просьбы и обещания наградить того, кто бы его взял, оставлен был в добычу неприятелю и тут же им изрублен» (Колюбакин ВС, 1907, № 2, с. 25.).

Потеря большого количества людей и орудий, смерть генерала Викторова и некоторых других командиров, недостаток патронов и снарядов, растерянность генерала Клюге-фон-Клугенау — все это самым плачевным образом сказалось на боевом духе солдат, которые после встречи с транспортной колонной должны были на следующий день возвращаться той же дорогой в Дарго.

С момента, когда авангард отряда, руководимый генералом Пассеком, вышел на поляну, где его ожидал подполковник Юлинг (Гюлинг) с провиантом и боеприпасами, до прибытия туда же остатков арьергарда прошло несколько часов (по разным сведениям, арьергард прибыл к месту в 10 или 11 часов вечера 10 июля). Погода прояснилась, но времени для отдыха почти не [351] было — пока солдаты получали провиант, горцы рубили деревья и строили новые завалы, готовясь к очередной встрече с даргинским отрядом. За ночь к ним присоединились несколько новых групп, и численность их значительно увеличилась.

Утром 11 июля отряд собирался в обратный путь. Авангард снова возглавлял генерал Пассек. Арьергардом командовал раненый полковник Ранжевский. В середине колонны разместились обозы: стрелковые роты защищали ее по ходу справа и слева. Положение отряда осложнялось тем, что он был отягощен провиантом, скотом и боеприпасами. Раненых в последний момент было решено отправить с отрядом Юлинга в Темир-хан-Шуру.

Генерал Пассек с авангардом, как и накануне, вырвался вперед, колонна же снова растянулась на большом расстоянии и стала легкой добычей для неприятеля. Удивительно, что ни генерал Клюге-фон-Клугенау, ни генерал Пассек не извлекли уроков из трагических событий 10 июля, а упрямо продолжали применять раз и навсегда усвоенную тактику.

Эти действия, как известно, привели к гибели генерала Пассека, а генерал Клугенау едва остался жив, потеряв всю свою свиту. Горцы же хотя и теряли в живой силе, но все преимущества были на их стороне: они применили уже испытанную тактику — строили завалы из деревьев, камней, не гнушались использовать для этого трупы людей и животных. Сами же, прячась за деревьями и воздвигнутыми преградами, успешно обстреливали отряд русских. В страшной неразберихе боя отряд потерял почти все продукты, казну, скот и боеприпасы. Тело убитого генерала Пассека было оставлено на поругание, как и тела многих других участников этого трагического похода, прозванного среди солдат «сухарной экспедицией». За два дня — 10 и 11 июля — выбыло из строя: 2 генерала, 44 штаб- и обер-офицеров, 1275 нижних чинов, потеряны 3 горных орудия, большинство лошадей с вьюками и разным продовольствием (Обзор военных действий на Кавказе в 1845 г. Тифлис. 1846, с. 54 (далее Обзор).) В таком виде отряд Клюге-фон-Клугенау прибыл в Дарго; на подступах к аулу ему помогали отбиваться от противника вышедшие на помощь генерал Лидере и Гурко с тремя ротами пехоты и частью грузинской милиции (1845 год. Воспоминания В. А. Геймана. Кавказский сборник (далее КС). Т. 3. Тифлис. 1879.) [352]

Не получив ожидаемого продовольствия, гр. Воронцов начал приготовления к походу на Герзель-аул. К вечеру 12 июля он был готов к выступлению в составе почти пяти тысяч человек, из которых более 700 были ранены. Так закончилась «сухарная экспедиция» — самое бессмысленное и самое кровавое из всех событий даргинского похода. Сам же даргинский поход закончился только 21 июля: пробиваясь с боями к Герзель-аулу, главнокомандующий потерял убитыми 12 штаб- и обер-офицеров и 282 человека рядовых; ранеными 45 штаб- и обер-офицеров и 733 человека рядовых. Пришедший на выручку гр. Воронцову отряд генерала Фрейтага, без которого спасти остатки даргинского отряда было бы невозможно, потерял убитыми 14 человек и ранеными — 70 (А.-Д. Г. ВС, 1859, № 5, с. 61.)

Экспедиция 1845 года в резиденцию Шамиля Дарго ошеломила и ее участников, и современников, и потомков. По официальной оценке военных действий на Кавказе в 1845 г., задача, поставленная перед главнокомандующим гр. Воронцовым, была выполнена: «... как потому, что горцам доказана ныне возможность проникнуть в места, считавшиеся доселе недоступными, так и по той причине, что теперь известно уже, в какой степени заслуживает внимания виденная нами страна и какие пути ведут к ней...» (Обзор, г. 77.)

За даргинскую экспедицию главнокомандующий гр. Воронцов получил титул князя, многие офицеры — по две-три награды, рядовые, наиболее отличившиеся, награждены Георгиевскими крестами, всем батальонам и подразделениям разных частей были пожалованы Георгиевские знамена. Это была поистине пиррова победа, и ее официальная оценка очень сильно отличалась от той, которую ей давали сами участники экспедиции,

В походе 1845 года участвовали многие будущие известные военачальники и политики: наместник на Кавказе в 1856 — 1862 гг. и фельдмаршал кн. А. И. Барятинский; главнокомандующий Кавказским военным округом и главный начальник гражданской части на Кавказе в 1882 — 1890 гг. кн. А. М. Дондуков-Корсаков; исполняющий должность главнокомандующего в 1854 г. перед приездом на Кавказ гр. Н. Н. Муравьева кн. В. О. Бебутов; известный кавказский боевой генерал, начальник Главного штаба в 1866— 1875 гг. гр. Ф. Л. Гейден; военный губернатор, убитый в Кутаиси в 1861 г., кн. А. И. Гагарин; командир ширванского полка кн. С. И. Васильчиков; генерал-адъютант, дипломат в [354] 1849, 1853 — 1855 гг., гр. К. К. Бенкендорф (тяжело ранен в походе 1845 г.); генерал-майор Э. фон Шварценберг; генерал-лейтенант бар. Н. И. Дельвиг; Н. П. Беклемишев, прекрасный рисовальщик, оставивший после похода в Дарго много зарисовок, известный также своими остротами и каламбурами; кн. Э. Витгенштейн; генерал-майор принц Александр Гессенский и другие.

Генерал А. П. Ермолов, живший к этому времени уже 19 лет вдали от Кавказа, писал гр. М. С. Воронцову из Москвы 31 августа 1845 г.: «... Из письма твоего вижу, с какими войска твои боролись затруднениями, с какою превозмогали их твердостью, не ослабевая при поставляемых самою природой препятствиях. Кто мог предусмотреть, что в июне месяце будет мороз до 5 градусов, долженствующий нанести вред войскам и, истребя множество лошадей, уменьшить средства подвоза провианта?.. Ты говоришь, что несколько уже лет войска собирались идти в Андию, где Русские никогда не были. Не знаю кому первому пришла мысль туда проникнуть, но, конечно, не самому дальновиднейшему из наших начальников...» И в феврале 1846 г.: «... Итак, не говоря за себя, чье имя почти уже не вспоминается среди живущих, но за позднейшие времена, скажу, что несправедливо утверждаешь ты, что войска Русские не появлялись там, где были они в прошедшем 1845 году. Частию по самой той дороге, по которой ты шел из Дарго, покойный генерал Розен и генерал Вельяминов переправились через Аксай и далее в селение Беной ... Теперь в Москве Бутырский пехотный полк, который, помнится, был даже в Дарго. Оно не имело нынешней знаменитости, ибо не было подозреваемо о Шамиле, и верно его никто не знал. Владычествовал тогда Кази-Мулла...»

Многие из участников похода оставили мемуары и записки, повествующие о пережитых днях экспедиции. Целая серия мемуаров опубликована в течение второй половины XIX и в начале XX столетия.

Кроме личной инициативы, побудительным мотивом к написанию воспоминаний ветеранами Кавказской войны стало обращение к ним присылать свои мемуары наместника Кавказа вел. кн. Михаила Николаевича для публикации в журнале «Кавказский сборник».

Основным источником, значительно дополняющим собственные воспоминания, для многих авторов стал «Обзор военных действий на Кавказе в 1845 году», изданный в Тифлисе в 1846 г. при Генеральном штабе Отдельного Кавказского корпуса. «Обзор» был составлен с высочайшего разрешения и выражал официальную версию похода в Дарго, которая разъясняла [355] позицию правительства и с помощью которой необходимо было успокоить общественное мнение, взбудораженное огромными потерями и ничтожными результатами этой военной экспедиции.

В 1859 г. в журнале «Военный сборник» была опубликована большая статья «Поход 1845 года в Дарго». Она принадлежит Дмитрию Гавриловичу Анучину (1833 — 1900), военному писателю. Выводы, сделанные им, далеко не всегда совпадают с выводами «Обзора» — это и понятно: прошло 14 лет после даргинской экспедиции, в 1859 г. уже пленен Шамиль, многие действующие лица ушли с арены событий, Кавказская война еще не закончилась, но уже явным стал ее исход.

Даргинский поход занимает одно из первых мест по количеству посвященных ему мемуаров о военных событиях на Кавказе.

В 1864 г. «Военный сборник» опубликовал на своих страницах мемуары бар. Николая Ивановича Дельвига (1814 — 1870). Дельвиг служил на Кавказе с 1841 по 1848 гг., участвовал в даргинской экспедиции, был ранен; будучи уже генерал-лейтенантом, написал «Воспоминания об экспедиции в Дарго» (Н.И.Дельвиг, ВС, 1864, № 7, с. 189 — 230.)

В 70-е годы были выпущены воспоминания Арнольда Львовича Зиссермана (1824 — 1897), историка Кавказа, современника даргинской экспедиции, опубликованные в журнале «Русский вестник» (А. Л. Зиссерман. Отрывки из моих воспоминаний. РВ, 1876, № 4, с. 417—427.), Василия Александровича Геймана (1823— 1878), генерал-лейтенанта, во время похода в Дарго офицера Кабардинского пехотного полка, впоследствии прославившегося в русско-турецкой войне 1877 — 1878 гг., и Николая Горчакова, бывшего офицера Куринского егерского полка, в «Кавказском сборнике» (В. А. Гейман. 1845 год. КС, 1879, № 3; Горчаков Н. Экспедиция в Дарго (1845 г.). КС, 1877, № 2.).

В 1890 г. «Русский архив» поместил на своих страницах воспоминания бар. Александра Павловича Николаи (1821 — 1899), бывшего министра народного просвещения, ветерана даргинского похода (А. П. Николаи. Даргинский поход. 1845. РА, 1890, № 2, с. 249—278.). Николаи находился в главном отряде Воронцова. События он описывает и как очевидец, и со слов товарищей; Николаи не пришлось ходить за сухарями, но кровавая развязка двухдневного похода потрясла и его.

Спустя два года в «Южном сборнике» в Одессе вышли небольшие по объему воспоминания генерал-лейтенанта Эйзен фон [356] Шварценберга (Шварценберг, с. 101 — 110.); во время даргинского похода он проходил службу в саперном батальоне в чине младшего прапорщика.

Начало XX века ознаменовалось новым всплеском публикаций ветеранов Кавказской войны. В 1903 г. в историческом сборнике «Старина и новизна» помещены воспоминания кн. А. М. Дондукова-Корсакова (1820 — 1893), генерала от кавалерии, киевского, подольского и волынского генерал-губернатора, главноначальствующего над гражданской частью на Кавказе и командующего Кавказским военным округом (А. М Дондуков-Корсаков. Мои воспоминания. 1845—1846 гг. Часть 2. Старина и новизна. 1903, № 6, с. 41 —215.) Во время даргинской экспедиции князь был молодым офицером, получил ранение при взятии аула Дарго. Его мемуары — это не только волнующая картина тяжелых и драматических военных событий 1845 г., но и целая галерея человеческих судеб.

Известный военный историк Б. М. Колюбакин перевел с французского языка и опубликовал в «Русской старине» за 1910 — 1911 гг. с обширными комментариями мемуары о походе в Дарго в 1845 г., принадлежавшие бывшему командиру 1-го батальона Куринского егерского полка гр. Константину Константиновичу Бенкендорфу (1817 — 1857), который лечился от тяжелого ранения во Франции и там написал свои воспоминания (Воспоминания гр. К. К. Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 года. PC, 1910, № 4 — 5, 10—12; 1911, № 1 — 3.) Небольшим тиражом они были изданы в Париже на французском языке. Бенкендорф прошел всю даргинскую экспедицию от начала и до конца (его ранили в бою при Герзель-ауле).

В 1906 — 1907 гг. Б. М. Колюбакин дважды опубликовал воспоминания «Кавказская экспедиция в 1845 г.». Он предположил, что авторство этих воспоминаний принадлежит Василию Николаевичу Нечаеву (рукопись, купленная им у антиквара, была помечена инициалами В. Н. Н...в). Снабдив текст подробными комментариями, портретами военачальников и командиров-участников похода, маршрутной картой и рисунками, Колюбакин издал воспоминания сначала в «Военном сборнике» (Б. М. Колюбакин. Кавказская экспедиция в 1845 г. Рассказ очевидца В. Н. Н...ва. ВС, 1906, № 11 — 12; 1907, № 1—4.), а затем отдельной книгой (Б. М. Колюбакин. Кавказская экспедиция в 1845 г. Рассказ очевидца В. Н. Н...ва. СПб., 1907.) Это издание представляет собой фундаментальный труд по истории даргинского похода. В нем обстоятельно, с [358] разбивкой буквально по дням подробно расписана вся экспедиция, причем автор активно пользовался архивными документами и опубликованными источниками. В заключении он пишет: «Мы не стали властителями тех горских обществ, через земли которых пронеслось русское оружие... удивляться сему не должно, ибо война на Кавказе не может сравниться ни с какой войной в образованном мире...» (Колюбакин. ВС, 1907, № 4, с, 35. )

В процессе работы над подготовкой к публикации воспоминаний Бенкендорфа и Нечаева Колюбакин провел серьезное исследование военных событий на Кавказе, он изучил и проанализировал огромный массив официальных и частных документов. В целом он считал, что главная причина неудач русской армии на Кавказе «в 1839 г. и особенно 1842 и 1845 гг. — это вмешательство Петербурга, составление планов кампании и управление армией из столицы, тогда как успех дела войны, говоря языком Суворова, требует «единства власти и полной мочи избранному полководцу», что по отношению Кавказа вполне осуществилось только при князе Барятинском» (Бенкендорф, PC, 1911, № 3, с. 468.)

К сожалению, в советское время мемуары о Кавказской войне не публиковались.

Много лет в Российском государственном историческом архиве, в фонде князя А. М. Дондукова-Корсакова лежала рукопись, авторство которой удалось установить уже после ее первой публикации в журнале «Звезда» (1996, № 6).

Автором рукописи был генерал-майор, начальник Эстляндского губернского жандармского управления в г. Ревеле Август-Вильгельм фон Мерклин. Он, как и многие другие ветераны Кавказской войны, решил записать в 1882 году воспоминания о своей боевой молодости на Кавказе. Когда ему, прапорщику Куринского егерского полка было 22 года, он в июле 1845 г., стал участником одного из самых драматических событий Кавказской войны — «сухарной экспедиции». Сражаясь в авангарде отряда, у селения Дарго 11 июля, Мерклин был ранен и контужен. Как тяжело раненого, его отправили с транспортной колонной полковника Юлинга в темир-хан-шуринский госпиталь. За боевые заслуги прапорщик Август Мерклин был награжден орденом Анны 3 степени с бантом.

Во время «сухарной экспедиции» автор находился в левой цепи отряда, был ранен и контужен. Как тяжелораненого, его [359] отправили с транспортной колонной полковника Юлинга в те-мир-хан-щуринский госпиталь.

Фактическая канва воспоминаний не во всем совпадает с официальной хроникой — это сугубо личные впечатления, дополненные в конце рассказом, со слов друзей-очевидцев, о событиях, происшедших с даргинским отрядом при возвращении в лагерь.

Воспоминания генерал-майора Августа-Вильгельма фон Мерклина о Даргинской экспедиции 1845 года

Настали кровавые дни 10 и И июля 1845 года; солдаты в своих о них рассказах прозвали их «сухарною экспедицией», вследствие того, что в эти два гибельные дня колонна из аула Дарго шла через Даргинский лес навстречу оказии, следовавшей от Андийского вагенбурга (Вагенбург — оборонное сооружение из повозок или обозного транспорта, в форме каре, полукруга или круга. Использовалось как опорный пункт. — Прим. публикатора.) с провиантом, скотом и снарядами для передачи их в главный Даргинский отряд, сильно в них нуждавшийся.

В Дарго мы вошли окончательно 6 июля после кровопролитного, но удачного для нас накануне боя; ¹ неприятеля тогда не было в большом сборе, говорили, всего 600 мюридов. Действовал он преимущественно из сооруженных им по дороге в лесу завалов, устроенных из срубленных поперек дороги вековых чинар, которые, преграждая ее и замедляя наше наступление, служили ему верною и почти безопасною защитой против пуль наступающих, давая в то же время неприятелю возможность стрелять из-за них в нас на выбор, почти в упор, и по занятию [завалов. — Сост.] нами, ретироваться в следующий завал для повторения такого же действия.

Завалы эти взяли один за другим штурмом, при чем, однако, потеряли немало людей, ² тем более, что, не зная местности и сооруженных на ней преград, сначала наступали весьма ошибочно, кавалериею, которую после нескольких неудач заменила пехота, вытеснившая, несмотря на сыпавшиеся на нее пули, на «ура» неприятеля быстро из завалов, после чего передовые войска, двигаясь уже удобно вперед, заняли оставленный Шамилем за несколько дней Дарго без боя. ³ [360]

Дорога через лес в Дарго тянулась без малого на семь верст и, помимо этих завалов, была поистине адская, она то спускалась с горы вниз и, приподымаясь потом, часто скривляясь и сгибаясь, имела топкие места, то шла уступами в аршин и более вышины по камням. На большом протяжении дорога эта была окаймлена с одного бока нешироким, но весьма глубоким оврагом, до дна которого брошенный туда камень долетал спустя лишь некоторое время, а с другой — отвесною почти стеною гор, покрытых густыми, вековыми чинарами, которые покрывали всю также местность за оврагом, имевшим по большей части только несколько саженей ширины. Сама дорога местами была не шире двух аршин и по всему вероятию служила горцам только для езды верхом и на вьюках и не разрабатывалась ими как представляющая сама по себе уже природную защиту аула Дарго с этой стороны от всякого внезапного нападения.

По этой дороге с вечера 5 июля после взятия штурмом завалов и вступления затем тогда же передового летучего отряда в Дарго до обеда 6 июля тянулся эшелонами весь отряд со всеми тяжестями, с продолжительными остановками, шаг за шагом, что при лунной тогда ночи внимательному наблюдателю дало возможность вполне ознакомиться со всеми неудобствами этого пути для наступления регулярными войсками, и это невольно клонило к соображению, почему неприятель, опытный в применении всякой местности в свою пользу, так слабо воспользовался преимуществами в данном случае.

Верст шесть по этой дороге вниз была изрядная, густым также лесом обрамленная поляна, где 6 июля, во время прохода через нее, на заре наш отряд похоронил в наскоро вырытых могилах наших, накануне убитых.

За этою поляною, спустившись еще около версты по густому лесу, в плодородной долине, прорезанной горным ручьем, был раскинут на значительной поляне аул Дарго, расположенный со своими маисовыми посевами в продолговатой котловине, окруженной со всех сторон высокими горными лесистыми хребтами, которые то тут, то там приближаясь и отдаляясь от засеянных полей аула, также растянутого в длину, представляли отлогие места для спуска, скаты, зеленевшие роскошною травою. Все это в совокупности дало всей этой местности весьма живописный вид и могло очаровать туриста, но мы поневоле занялись другими размышлениями: мы зашли в эту западню, вековать в ней не приходилось, а предстояло когда-нибудь выбраться, и чем скорее, тем лучше. Но каким образом? По только что пройденному пути, если неприятель как следует займет его более [361] значительными силами, почти нет возможности: по другому направлению, густо населенному, к тому же также лесистому и, вдобавок, нам всем незнакомому, пришлось бы делать 6 — 7 больших переходов, а между тем провиант и снаряды на исходе, и куда девать раненых и больных, неизвестно, а их было уже много и предвиделось еще больше.

С 6 по 10 июля неприятель постоянно прибывал; его конница тянулась длинными вереницами, со значками во главе (значки — опознавательные и сигнальные знаки отдельных частей. — прим. публикатора.), вне наших орудийных выстрелов, по окрестным горам, то останавливаясь и слезая с лошадей, собиралась около одного места, где на разостланной бурке, под большим белым зонтиком сидел какой-то человек, — все это видно было в трубу, — то опять, сев на коней, продолжала путь, скрываясь под конец в лесу; а в стороне пройденного нами 5-го числа пути слышны были без умолку день и ночь удары топоров и падающие с треском и грохотом чинары — стало быть, и тут неприятель усердно занялся нам отрезать дорогу устройством завалов.

Каждое наше за аул движение за фуражем или для пастьбы, в самом близком от лагеря расстоянии, под сильным прикрытием, сопровождалось с прибытием в Дарго значительною потерею убитыми и ранеными, причем неприятель не раз обнаруживал намерение броситься на прикрытие на чистом месте, в шашки, и лишь постоянно на него направленные залпы удерживали его от этого; вообще он стал небывало дерзок и самоуверен, даже ночью пальба с обеих сторон не умолкала. ⁴

К всему этому горная вода и жадность, с которой солдаты набросились на незрелую еще кукурузу, действовали пагубно на здоровье, вследствие чего лазарет уже был донельзя набит, кроме раненых, еще и больными.

В отряде, занявшем Дарго, хотя и числилось 12 батальонов ⁵, но они уже были слабы численностью, а кавалерия: казаки и конная милиция, хотя и находилась в лучшем составе, но здесь по местности почти была лишнею и обременяла отчасти своим присутствием отряд, не принося никакой существенной пользы. Подобная невыгодная обстановка заметным образом и весьма естественно легла тяжелым гнетом на душу всех и должна была, пошатнув нравственную силу отряда, возвысить таковую неприятеля, который понял превосходство своего над нашим положения. [362]

Лазутчики тоже с этой поры прекратили нам доставлять сведения о намерениях неприятеля, что немало увеличивало наше критическое положение.

Еще на 9-е число последовало по отряду приказание, что коль скоро последуют со стороны пройденного нами 5-го числа пути 3 пушечных выстрела и 3 ракеты, то войска, находящиеся в прикрытии пастьбы или на фуражировке, немедленно возвращаются в лагерь, а затем такие-то и такие-то части строятся за лагерем к дороге в лес, откуда 5-го числа пришли с горными орудиями и казаками, принимают всех раненых и больных, размещенных по одному и два на вьюченных лошадях, и следуют под командою генерал-лейтенанта Клюге-фон-Клугенау до чистого, по ту сторону леса места, где принимают от Андийского вагенбурга небольшого отряда сухари, снаряды и скот и, сдав ему раненых и больных, следуют на другое утро обратно: один на Дарго, другой в Андию. ⁶

В числе назначенных на 9-е число частей был и наш батальон, лагерь которого был расположен именно в сторону того леса.

Однако 9-е число прошло без сигнальных 3-х выстрелов и ракет. Приказание одинаковое отдавалось и накануне 10-го числа.

С раннего вечера 9-го до самого раннего рассвета 10-го неприятельские выстрелы не умолкали по левому фасу нашего лагеря и, сливаясь в залпы, произведенные в недальнем расстоянии, имели вид, что неприятель, пользуясь темнотою, намерен перейти в более еще серьезное наступление, почему все войска в эту ночь, конечно, проведенную без всякого сна, неоднократно становились под ружье.

На рассвете, наконец, все умолкло, и наш батальон, в числе других, выступил за фуражем на ближайшие кукурузные посевы; скоро неприятель и тут оказался, и, прибывая с гор все более и более, с необыкновенной смелостью дерзко наступал; стреляя, скрываясь, сколь возможно, за плетнями полей и каждою другою защитою на данной местности заставил нас, во избежание слишком больших потерь в людях, отступить с недостаточным запасом фуража, преследуя нас с замечательной запальчивостью до самого лагеря по пятам.

Позавтракав наскоро черствым, намоченным в соленой воде сухарем и небольшим кусочком свиного сала, наш батальон, приняв скот и лошадей, прикрывал их пастьбу возле самого лагеря, но несмотря на это, неприятель и тут до обеда наскучал своими выстрелами, с обеда же отстал, оставив нас почему-то вдруг в совершенном покое. [363]

Было три часа, вдруг слышатся отчетливо повторяющиеся в горах эхом три пушечных выстрела, а за ними три лопнувшие в горах, за лесом ракеты — условленная весть о приходе на указанное место отряда с запасами из Андии. ⁷

Душа каждого мыслившего вздрогнула, она перед межою от жизни к вечности, завеса еще опущена, но не долго уже ждать, и она подымется — решится судьба каждого, долго размышлять некогда — суженого конем не объедешь — с Богом вперед!

Немедленно пастьба с прикрытием отступает в лагерь, куда войдя, каждый спешит к назначенному ему месту.

Нашему батальону пришлось пройти через весь аул так как сборный пункт назначен по ту сторону его, где находилось лагерное расположение нашего батальона; пользуясь этим, каждый мимоходом забегает к себе, чтобы еще то или другое прихватить с собою или закусить на дорогу.

Медный чайник кипит на огне, сахар совсем на исходе, давно уже пьем вприкуску, кто-то предлагает на скорую руку перехватить по стаканчику и на этот раз внакладку, ибо Бог весть кто живым возвратится, а потому скряжничать незачем, жаль будет на том свете, что отказал себе и в этом в последнюю минуту; но юнкер Карл Карлович Юнгерсон ⁸, избранный распорядителем [364] нашего скромного хозяйства, отказывает нам в этом со словами: «А с чем те станут пить, которые, пережив, возвратятся, застанут один чай без сахара и на меня тогда будут претендовать — нет, господа», — и раздает каждому свой обычный к чаю кусок. Стаканы наливаются и с жадностью опорожняются, толковать и спорить тут не время, да и напрасно, добрый, честный К. К. Ю[нгерсон] в этом отношении кремень, и золотника лишнего не вымолишь.

Пора было отправиться к своим частям: они уже заняли указанные им в колонне места; четыре роты нашего полка при двух горных орудиях стали в самом авангарде. Прочие войска следовали эшелонами, имев в интервалах между собой вьюки с ранеными и больными; тут же на привязанных к двум вьюкам шестах везли гроб с убитым накануне генералом Фоком. ⁹ Арьергард составлял батальон при двух горных орудиях под командованием генерала Викторова, ¹⁰ за арьергардом следовали 2 сотни линейных казаков; цепей не высылалось за невозможностью на предстоящей, нам уже знакомой местности это сделать, и, таким образом, вся эта колонна, хотя и тесно сбитая на узкой местной дороге, но вследствие массы вьюков все-таки растянувшаяся на значительное пространство, не имела с боков надлежащего [365] прикрытия и представляла поэтому неприятелю удобные к нападению места, где единственным отпором он встречал, смотря по большим или меньшим удобствам пройденного нами по этой дороге пути, то густую ленту вьючных лошадей, то опять таковых же, растянувшихся одна за другою, чем весьма понятно прямая связь между эшелонами отчасти должна была прерываться, замедляя в то же время их и общее всей колонны движение и подставляя ее поэтому и более продолжительному, без того уже убийственному огню из-за неприятельских завалов с обеих сторон дороги.

Только что перечисленные неудобства в стратегической постройке этой колонны, имевшей в виду, быстро наступая вперед, одновременно отбивать весьма вероятные нападения неприятеля с боков и сзади, увеличивались, видимо, еще тем, что казаки, следовавшие по дороге с арьергардом, в случае неприятельского оттуда натиска отнимали от орудий и их прикрытия возможность стрелять, чем последние, теряя всякое значение для общей нашей с этой стороны защиты, ставились в прямую зависимость от большей или меньшей стойкости казаков сзади.

Генерал ¹¹ подъехал и поздоровался с войсками, затем горнисты сыграли сигнал «движение», после чего вся колонна тронулась по знакомой дороге и скоро вошла в лес. В это время впереди нас, в лесу, послышалось несколько неприятельских, будто сигнальных выстрелов, а потом все опять смолкло.

Мы подаемся сколь возможно быстро вперед, темный лес немного спустя просвечивается, и, пройдя еще небольшое расстояние, авангард выходит на первую полянку, где на противоположной стороне, под опушкою леса, ненадолго останавливается, дабы остальная колонна, уже растянувшаяся, могла подойти поближе.

На полянке, правее дороги, возле разрытых могил валяются совершенно нагие и изуродованные трупы наших, 6-го числа там похороненных, солдат, они сине-багрового цвета, с них вся верхняя кожа уже слущилась, но, придерживаемая еще в нескольких местах, мотается по ветру, как паутина, волосы тоже осыпались с головы и лежат на траве возле нея, глаза выклеваны птицею, и смрад кругом невыносимый; высылаются люди с шанцевым инструментом для зарытия их вновь, и когда неглубокие ямы готовы и трупы трогали с места, чтобы опускать, то оказывается, что спина уже съедена и торчит один оголенный спинной хребет, а все место, где трупы лежали, кишит разнородными червями и букашками — вид поистине отвратительный, раздирающий душу и глубоко врезавшийся в память, и кто знает, не постигнет ли нас та же участь сегодня же. [366]

Тут же подошел ко мне саперный капитан со словами: «Ну, слава Богу, мы дошли до поляны, теперь уже ничего не может случиться, местность мне хорошо знакома, я ее 5-го и 6-го числа во время нашего тогда похода снимал». Я, покачав головою, ответил: «Дай-то Бог, но мне сдается совсем иное».

В это время арьергард стал выходить на поляну, горнисты вновь заиграли движение, раскланявшись с капитаном и пожав друг другу руки, мы расстались навсегда, ибо его, как я впоследствии узнал, на следующий же день убили.

Мы прошли еще с полверсты по темному дремучему лесу, везде царствовала безмолвная тишина, неприятель будто сквозь землю провалился.

Далее дорога, еще суживаясь, делает крутой поворот, за которым глазам представляется топкое, сажени в три место, а за ним, шагах во сто, срубленные поперек дороги громадной толщины чинары, и еще момент — и все это место засветилось от губительного, в нас посылаемого залпа ружей из 300 — такие залпы одновременно открываются из боковых завалов по всей колонне; залпы эти сопровождает неистовый, дикий крик неприятеля, и вся местность ненадолго окутывается густым пороховым дымом, а по горам многократное от выстрелов эхо все дальше и дальше переливается, как будто дикая сама по себе природа приняла участие в диких страстях здесь человека.

Одно спасение — взять лежавший перед авангардом завал, не дав неприятелю вновь зарядить ружья.

Загремело из тысячи голосов знакомое кавказское, не знающее удержа «ура» и слилося с «ура» всей остальной колонны, так как нападение общее вдоль всей дороги с обоих боков.

Авангард несется через топь к завалу, разбрасывает мгновенно лежавшие перед ним, загромождающие дорогу ветви срубленных чинаров и занимает самый завал, из которого неприятель частью уже перебежал в устроенный дальше в некотором расстоянии такой же другой завал.

Засев во взятом завале, положение наше, хотя пули попадали и с боков, стало под защитою его сноснее, чем и восстановилась потрясенная в первый момент нападения бодрость солдат и уверенность в дружное на штыки «ура» возвратилась, несмотря на беспрерывные выстрелы засевшего впереди в завале неприятеля, которого недолго думая новым дружным «ура», хотя и с потерею, выгнали и оттуда в следующий такой же завал. Таких завалов было на протяжении 2 — 3-х верст по дороге 15 — на большем или меньшем пространстве один от другого, и всегда наступление затруднялось, кроме [того], прямым еще фланговым [367] огнем из боковых за оврагом и на отвесной горной стене завалов и ставило нас под выстрелы с 3-х сторон. Но, невзирая на это, завалы эти были пройдены авангардом в течение с небольшим часа, не обращая никакого внимания на потери ранеными и убитыми, так как их оставляли за собою на попечение следовавшей за нами колонны, орудия и снарядные ящики с их лошадьми перетаскивали с большими усилиями через завалы, которых разбросать или сдвинуть с дороги в овраг не было ни времени, ни физической возможности.

По взятии последнего завала выгнанный из него неприятель скрылся за крутым поворотом, который тут образует дорога. Между тем позади нас по дороге слышна была неумолкаемая перестрелка, а еще далее позади, где арьергард, выстрелы доказывали, что и там закипел жаркий бой; однако верных вестей о том, что за нами происходило, до нас не доходило, хотя вьюки с ранеными к нам понемногу прибывали и, столпившись в густую массу, загромоздив таким образом собою всю дорогу, отняли возможность получать сведения о положении прочего сзади отряда. Просидев в занятом нами завале еще недолго, в такой же безызвестности о прочем, следовавшем за нами отряде, мы по сигналу «движение» вновь двинулись вперед и скоро зашли за поворот. Тут вся местность, покрытая густым лесом, образует довольно крутой спуск, по которому дорога, еще более суживаясь у подошвы, до того тесна, что дозволяет только проход поодиночке, затем дорога, вновь подымаясь в гору, имела с правой стороны над оврагом незначительную открытую площадку, а далее шагах в 150 была преграждена поперек высоким из чинаров завалом. Казалось, что неприятель здесь применил все свое фортификационное искусство, чтобы нас, не выпустив из леса, тем вернее уничтожить, и можно было предвидеть, что он употребит здесь все свое усилие к решительному отпору нас, пользуясь очевидными для него местными к тому преимуществами.

Но авангард на этот раз уже был в ударе — не ожидая сигнала и команды «вперед», под сильным беглым и убийственным огнем спереди и с боков, из завалов, с криком «ура», бегом спустился он по дороге, перебегая поодиночке самое тесное ее место и собираясь моментально на упомянутой выше площадке. Отсюда авангард понесся неудержимым потоком к самому завалу, перелезая его в мгновение, и прогнал густо засевшего за ним неприятеля — без выстрела — штыками.

Таким образом, отважным, дружным «ура» на штыки последняя на этот день преграда авангардом была устранена. Нельзя не упомянуть здесь, что в момент нашего наступления в тылу [368] завала, на горе, в колонне, пришедшей там из Андии, горнисты почему-то заиграли сигнал «движение вперед», и случайно это обстоятельство нам оказало большую услугу тем, что горцы в завале, вероятно, полагали, что им наступают также в тыл, да еще свежими войсками, что потрясло их стойкость.

Но немало легло тут наших; по всему протяжению дороги и в самых завалах валяются солдаты: одни убиты, другие ранены, а еще другие при перебеге через самое узкое место, застигнутые пулею, свалились в овраг — батальон наш теперь уже оказывается налицо не более как в половинном своем составе. В числе пострадавших и я находился. Еще на бегу с горы к узкому месту я почувствовал что-то твердое, пролетевшее через голень левой ноги, а за ним горячую струю, сочившуюся по ноге; я понял, что ранен, но, видимо, без повреждения кости, рассмотреть тогда рану было некогда; добежав до площадки и остановясь на ней на несколько секунд, я запустил руку с обоих боков в длинное голенище и, вынув ее в крови, убедился, что ранен навылет, но тут последовал новый удар мне в воротник сбоку, и будто что-то острое кольнуло насквозь; опять засунув руку за воротник с одной и другой стороны и вынув ее не в крови, я сообразил, что это лишь контузия, от которой, впрочем, через несколько дней вся шея опухла и я чуть не погиб.

За взятым завалом дорога, уже расширяясь, но все еще подымаясь в гору, видимо, приближалась к опушке все более редевшего здесь леса, а за ним, на чистом уже месте, когда застилавший всю местность пороховой дым рассеялся, уже можно было различить фигуры наших солдат в передней цепи, выставленной Андийским отрядом, с которым авангард наш, подобрав насколько возможно своих раненых, соединился наконец пред закатом уже солнца.

Тогда, сев на камень и стащив сапог, я дал перевязать мне ногу, но, просидев немного, я уже не мог встать; нога одеревенела и лишилась движения, каковою и осталась до полного после 6 недель излечения.

Между тем из пройденного нами леса все еще доносились выстрелы, крики «ура» и более еще отдаленно изредка залпы, и в то же время из леса, по дороге, стали появляться то вьюки, то войска, таща с собою то тут, то там тяжелораненых — все это, однако, выходило без строя, смешанно, в разброде.

Солнце стало совсем садиться, и тогда показался наконец и самый арьергард; он шел, однако, не правильным строем, а какою-то немногочисленною толпою вперемежку со вьюками и все еще отстреливаясь от провожавшего его сзади своими [369] выстрелами неприятеля. Орудий и казаков при нем не было; первые, за невозможностью их перетащить при сильных натисках неприятеля через завалы, и еще более потому, что все лошади были перебиты, достались в добычу горцам, последние же, находясь при начале общего на колонну нападения неприятеля еще на поляне, когда и по ним из опушки леса стали открывать убийственный огонь, причем они никуда не могли двигаться и собою заполняли арьергардные орудия, по приказанию ли генерала Викторова или по собственному почину, потеряв сперва немало людей и лошадей, проскакали обратно в Дарго, и это было самое благоразумное, что они в данном случае могли делать. Сам же генерал Викторов за сим был убит и тело его брошено; та же участь постигла и гроб генерала Фока. ¹²

Положение наше после всего этого и ввиду того, что те же войска завтра же на рассвете должны будут возвращаться по той же дороге обратно, да еще отягощенные разными продовольственными и артиллерийскими запасами, становилось крайне критическим и не предвещающим ничего хорошего.

Во избежание могущего случиться с нами еще худшего следовало бы тогда же, немедленно, каким бы то ни было способом, послать весть о нашем положении в Дарго с тем, чтобы оставшиеся там главные силы безотлагательно выступили для соединения с нами и следования потом через Андию к линии наших крепостей, однако ничего подобного не было сделано, с одной стороны, может быть потому, что не было лица для доставления этой вести в Дарго, а с другой — вследствие того, что раз отданное приказание старшего исполняется свято, хотя бы оно грозило гибелью всем — такова уж военная дисциплина.

Звездная ночь, наступившая после кратких сумерек, разостлалась над разбросанными, без привычного порядка, бивуаками обоих отрядов, для охранения которых выставлялась, также против обыкновенного, сегодня, и то лишь к опушке, слабая цепь с секретом впереди ея, и к последним еще неоднократно во время ночи из глубокой глуши леса тащились с напряжением последних сил своих тяжелораненые и изрубленные из наших солдат, причем изредка обменивались выстрелами с неприятелем, подкравшимся по темному лесу в иных местах к секрету.

Ночь я провел, сидя на том же камне, где мне была сделана перевязка, сна не было, все мысли сосредоточены на только что пережитом и на предстоявшем завтрашнем дне. Как раненый, я должен был следовать с отрядом, пришедшим из Андии по линии наших вагенбургов в темир-хан-шуринский госпиталь. Андийский отряд в составе 4-х рот при 2-х орудиях имел не более 400 [370] штыков, и как ему предстояло прикрывать во время следования большое количество вьючных лошадей, доставивших провиант и снаряды, то отряд этот поневоле должен был на пути растянуться, каковое обстоятельство ввиду массы этими днями стекавшихся в Дарго горцев невольно возбуждало разные опасения. Настроение это немало еще поддерживалось тем, что кругом меня, вблизи умирали тяжелораненые, им тут же выкапывали неглубокие ямы, куда опускали. Вообще стон и оханье и обещание раненых вслух, что буде Бог вынесет, то водки более во рту никогда не будет — все это, конечно, производило свою долю впечатления на потрясенную уже и без того душу.

После полуночи было отдано приказание, что с рассветом по сигналу 3-х пушечных выстрелов и 3-х ракет Андийский отряд, разместив раненых и больных на вьюках и носилках, трогается в обратный путь; когда же он перейдет через балку, откуда местность до Андийского вагенбурга, хотя гористая, но открытая уже, не представляет серьезных опасностей, тогда пришедшая из Дарго колонна, разобрав предварительно провиант и снаряды на вьюки и на себя, начнет обратное движение в Дарго. Таким образом, Даргинская колонна имела прикрывать первоначальное движение Андийской, и лишь за безопасным проходом последней через упомянутую балку начать свое возвращение в Дарго.

Наконец темь этой незабвенной ночи стала отделяться и рассвело, что дало возможность разглядеть окружающую к Андии местность. ¹³ Эта местность за нашими бивуаками была перерезана не широкою, но довольно глубокою, с крутым по дороге спуском балкою, которая, делая вдруг крутой поворот и скрывая этим на некоторое расстояние дорогу, представляла затем глазам таковую же опять балку с крутым на противоположной стороне горы подъемом; по балке этой, куда предстоял путь Андийскому отряду, правее дороги находилась в версте или более конусообразная высокая гора, вершина которой вся была покрыта горцами с их значками. Гора эта, прилегая в то же время к пройденному вчера лесу, командовала, так сказать, всею местностью и давала горцам возможность, смотря по надобности, поспевать то в лес, по направлению к Дарго, то на путь Андийского отряда. С этой горы, когда рассвело, доносились к нам многотысячные молитвенные слова «ля аллах».

Утро было ясное, и первые лучи восходящего солнца уже стали опять согревать остывшую за ночь атмосферу. Андийская колонна стояла уже под ружьем, и все было готово к движению, ждали лишь условленный сигнал, но его пока почему-то не давали. Между тем передовая часть Даргинского отряда уже [371] втягивалась в лес к Дарго, а за ними и прочие части этой же колонны направились к лесу, и один лишь ее арьергард стоял еще на месте бивуаков, тогда лишь дан был жданный всеми сигнал, по которому наша колонна начала свое движение. В это самое время горцы спустились замечательно быстро вниз по горе густою лентою через балку к лесу наперерез только что вошедшей туда Даргинской колонне, и за сим, немного спустя, в лесу началась перестрелка, которая, чем далее, все учащалась и под конец слилась в непрерывные залпы, прерываемые криками «ура».

Мы же, против всякого ожидания, прошли балку без выстрела, поднялись затем по дороге и продолжали свой путь к Андийскому вагенбургу, сколь возможно быстрее, беспрепятственно до заката солнца. Причем, однако, к нам доносились еще долго из леса перекаты залпов вперемежку с пушечными выстрелами, что доказывало, что бой не хуже вчерашнего возобновился и сегодня по дороге к Дарго.

В виду уже видневшегося перед нашими глазами вагенбурга, верстах в 2-х от него, нас догнали человек 200 конных горцев, затеяли перестрелку, сопровождая выстрелы диким криком и бранью, однако картечь, пущенная в них, удержала их на приличное от нас расстояние, а перед вагенбургом они совсем отстали, свернув в сторону, мы же расположились бивуаком под защитою вагенбурга, занимаемого полком под командованием полковника Бельгарда. ¹⁴

Весь этот день я не слезал с вьючной лошади, рана стала болеть, и нога лишилась всякого движения; меня сняли с лошади, и я должен был опять неподвижно оставаться на одном и том же месте. Хотя мы были крайне утомлены, однако нам не было суждено провести эту ночь спокойно. Вагенбург лежал в котловине, окруженный со всех сторон на хороший ружейный выстрел горами. В полночь всех поднял на ноги залп из нескольких сот ружей кругом с гор, а затем в брани по-русски отчетливо различались слова: «Гаур, гаур, есть генерал, давай его сюда, шкура на барабан», и за повторением этих слов несколько раз следовали опять выстрелы, продолжавшиеся до ранней зари.

Наутро 12 июля мы продолжали путь через Андию, хороня ежедневно умиравших дорогою от ран. И дней через пять мы прибыли наконец в переполненный уже в Темир-хан-Шуре госпиталь.

Последний переход меня везли на воловьей подводе, нога сильно разболелась, шея стала опухать от контузии, кровь ударялась, будто столбом, в голову, я не мог глотать и был в сильном бреду. С подводы меня снесли на госпитальную койку, и я слышал, как кто-то говорил, указывая на меня: «Ведь он не [372] проживет до утра»; за сим я помню только, что доктор с фельдшером приставили мне к шее большое количество пиявок и я под этим ожерельем заснул крепким сном.

Докончив этим свой рассказ о событиях 10 и 11 июля как очевидец, я посвящу еще несколько строк незабвенной памяти моего, в эти дни погибшего, доброго и храброго командира Пасьета, перешедшего за год перед тем из гвардии в наш полк.

Капитан Пасьет, смело, отважно несясь 10 июля впереди своей 1 -й карабинерной роты на штурм всех по дороге завалов, ободрял своим примером солдат и тем много способствовал тому, что вообще завалы были взяты и очистился путь вперед. На самом узком месте дороги, перед последним завалом, быв ранен пулей в коленную чашку, капитан Пасьет свалился, но, подхваченный тут же 2-мя карабинерами, был доволочен до упомянутой выше площадки, откуда за взятием завала был вынесен, истекавший кровью, на руках к Андийскому отряду, где и была ему сделана первая перевязка. При этом, однако, оказалось, что вся коленная чашка раздроблена и без ампутации нет надежд на излечение, но сделать ее тут не было времени и необходимых удобств, а потому отложили операцию до госпиталя, куда капитан Пасьет должен был быть доставлен назавтра с прочими ранеными на носилках, для чего потребовалось 8 человек из его роты и одного за старшего. Трогательно было видеть, как каждый из солдат при этом желал оказать какую-нибудь услугу своему любимому начальнику, одни предлагали свои шинели для устройства мягкой на носилках постели и балдахина от солнечного зноя, другие с опасностью жизни доставали в лесу несколько капель воды для утоления жажды своего командира, и, наконец, со слезами на глазах прощались на рассвете 11 июля с ним навеки, сами идя навстречу весьма сомнительной будущности. Поистине в такие минуты проявляется красота души нашего солдата в полном своем величии. Капитан Пасьет, донесенный потом, но уже весьма слабый и с гангреною, в ночь в госпиталь, скончался там через несколько дней, будучи накануне смерти поздравлен посетившим госпиталь главнокомандующим ¹⁵ с чином майора.

На темир-хан-шуринском кладбище под простым деревянным крестом покоятся бренные останки этого в те дни во славу нашего оружия погибшего воина. Не могу здесь обойти молчанием и того обстоятельства, что когда раненый капитан Пасьет изъявил желание, чтобы его за старшего сопровождал до госпиталя юнкер К. К. Юнгерсон, близко ему знакомый, то тот, подумав немного, отклонил это желание тем, что станут говорить, [373] будто он, желая избегнуть предстоящих опасностей, напросился в проводники к своему начальнику, и за сим предоставил обязанность другому юнкеру, который с заметною радостью ее принял. К чести К. К. Юнгерсона, ныне генерал-лейтенанта, будь сказано, что он долг прямой службы ставил выше всех других отношений — я его видел во многих серьезных делах и всегда впереди. Это был храбрый из храбрых, не потому, что не знал страха, а потому, что хотя и знал страх, но нравственная сила всегда преобладала над этим страхом.

За сим я возвращаюсь для полноты настоящего моего рассказа к постигшим 11 июля Даргинскую колонну событиям, насколько они мне стали впоследствии уже известны из бесед с пережившими это побоище товарищами.

Колонна, разобрав до рассвета второпях, насколько успела, снаряды и сухари, тронулась, как сказано выше, ранее условленного сигнала в лес, а неприятель, заметив это движение с горы и полагая, что обе колонны пойдут по одному пути, бросился со своей горы всею массою в лес, заняв там немедленно поправленные им за ночь знакомые нам завалы, и вслед за тем завязался самый ожесточенный бой, так как вновь приходилось брать штурмом завал за завалом. Неприятель, стащив за ночь тела наших, накануне убитых и брошенных, устлал ими местами дорогу так, что в некоторый местах приходилось идти по трупам; при этом из боковых завалов горцы громили беспощадно в следовавшую по дороге колонну, а когда она по местным препятствиям слишком растянулась, то неприятель, бросаясь в шашки, раза два даже прорывал ее, но напором в штыки на «ура» сзади следовавших войск каждый раз, хотя и большою потерею, связь была опять восстановляема. К сожалению, однако, надо сказать, что по дороге в Дарго колонна наша лишилась большей части следовавших с нею вьюков и 300 черкасских волов, предназначенных на порцию войскам, а в топи по дороге был брошей загрузший в ней мул с казною — с бочонком червонцев, а еще далее, в подобной же топи — орудие за перебитием всех лошадей и прислуги, и, наконец, у одного из завалов было брошено тело убитого генерала Пассека. ¹⁶

В этот день легло наших еще более накануне, рассвирепевшие страсти не знали пощады и удовольствовались лишь смертью.

В такой обстановке колонна под вечер дотянулась до поляны, где были 10-го числа усмотрены вырытыми тела наших похороненных там солдат. Здесь ее встретили войска, высланные из Дарго на помощь, которые затем уже прикрывали окончательное до лагеря отступление. ¹⁷ [374]

Так окончились эти в летописях Кавказской войны два достопамятные дня, результатом которых оказалось, что в Дарго почти что вовсе не было доставлено сухарей и снарядов, причем наличное число последних многим уменьшилось, из строя выбыло около 3-х т[ысяч] человек. ¹⁸

8 Юнгерсон Карл Карлович (19 или 20 мая 1820 — 14 декабря 1882) — в июле 1845 г. унтер-офицер Куринского егерского полка. В сентябре 1882 г. [375] произведен в генерал-лейтенанты (РГВИА, ф. 400, оп. 12, д. 11997, лл. 35-— 44. Послужной список 1882 г,).