1852-1856 гг.

Помещаем, как материал да новейшей истории Кавказа, несколько писем двух вождей славной кавказской армии: кн. М. С. Воронцова и Н. Н. Муравьева к М. Т. Лорис-Меликову, впоследствии графу и, в свою очередь, славному вождю; пред ним и высшим начальником вверенной ему армии, в. к. Михаилом Николаевичем, после нескольких побед, пали в 1877 г. твердыни Карса, во сто крат более укрепленный против того времени, когда, в 1855 г., они отразили штурм русской армии.

Документы эти, имея значение да истории Кавказа, интересны, главным образом, для характеристики кн. М. С. Воронцова и Н. Н. Муравьева, отличивших молодого доблестного воина, его находчивость, храбрость и энергию при исполнении возлагаемых на него по службе поручений. — Ред.

Письма м. М. С. Воронцова.

I.

Тифлис. 14-го января 1852 г.

Спешу тебя благодарить, любезный Лорис-Меликов, за письма твои от 28-го декабря и 6-го января, и за все, что ты мне в них сообщаешь о Хаджи-Мурате, а равно и в письме твоем к Минчаки. От души благодарю тебя еще за усердную и полезную службу твою и могу тебя уверить, что услуга, которую ты теперь нам оказываешь, не останется без должного вознаграждения ¹.

Согласно твоему желанию я пишу сегодня к князю Барятинскому о вытребовании тебя в отряд, где тебе можно будет остаться несколько дней для участвования в боевых делах. Напиши мне непременно, что говорит Хаджи-Мурат о блистательном и вполне [590] удачном движении князя Барятинского, и что передали ему приверженцы его о влиянии, которое оно имело и будет иметь на чеченцев вообще и на тавлинцев. Кланяйся Хаджи-Мурату от меня и скажи ему, что так как я ему уже здесь предсказывал, Шамиль не соглашается на промен его семейства, но что князь Аргутинский и князь Орбелиани еще будут стараться и хлопотать об этом и что не должно терять всякую надежду.

Прощай, любезный Лорис; коли Хаджи-Мурату нужны деньги, то дай ему от 200 до 300 рублей сверх положения. Остаюсь навсегда весь твой М. Воронцов.

II.

Тифлис. 21-го января 1852 г.

Я получил вчера, любезный Лорис, письмо твое от 11-го января и очень тебя благодарю за оное и за все подробности, которые ты мне в оном сообщаешь. Хаджи-Мурат теперь имел довольно времени, чтобы собрать из Чечни все сведения на счет семейства его; сведения эти согласны с тем, что мы получаем с разных сторон и, кажется, что его пребывание теперь в Грозной уже без пользы, а для нас это пребывание там вредно, ежели, как ты говоришь, он для своих собственных видов об освобождении семейства отсоветует людям хорошим немедленно перейти в нам. Поэтому, мне кажется, лучше было бы, если бы он теперь оставил линию, но не мешало бы, мне кажется, что до приезда в Тифлис он побывал бы в Ставрополе. Я не делаю из этого непременное условие, но это было бы лучше, тем более, что его возвращение и Тифлис было бы тогда ближе к тому времени, когда и князь Аргутинский сюда приедет; теперь же он может видеть только князя Григория Орбелиани, и мы здесь будем продолжать старания для удовлетворения его надежды. Шамилю приходится плохо в Чечне и в Дагестане, хлопот много; ежели бы нашлись там люди смелые, которые бы решились украсть его семейство и перевезли его в наши границы, это было бы всего лучше и князь Аргутинский об этом старается.

Теперь другое обстоятельство, которое я желаю, чтобы ты сообщил Хаджи-Мурату; он знает, что, по дошедшим до меня сильным сомнениям на счет состоящего при нем Хайдер-беке, я должен был его арестовать и послать в Кутаис, где он содержится до времени. Теперь князь Аргутинский пишет, что получено известие, что Шамиль велел умертвить мать этого Хайдер-бека; поэтому, когда я увижу Хаджи-Мурата, я с ним посоветуюсь на счет известий, до [591] меня дошедших против этого Хайдер-бека, и можно ли будет считать его верным и освободить. Не знаю еще от тебя, что сделано у вас после письма моего к тебе и к Барятинскому на счет возможности тебе побывать в отряде: ежели это было, то кто остался вместо тебя, чтобы смотреть за Хаджи-Муратом. Во всяком случае ты сделал и мне и службе большое одолжение по этому делу и я тебе истинно благодарен.

Прощай, любезный Лорис, напиши мне обо всем подробно; остаюсь навсегда весь твой М. Воронцов.

III.

Тифлис. 18-го февраля 1852 г.

Я пишу тебе с отъезжающим от вас фельдъегерем, чтобы сказать тебе, любезный Лорис-Меликов, что я был очень обрадован известием о прекрасном твоем кавалерийском деле, в котором ты так храбро с молодцами казаками атаковал кавалерию горцев под командою сына Шамилева. Князь Барятинский и Семен Михайлович (Воронцов) писали мне о том и отдают полную справедливость тебе в этом прекрасном деле. Я всегда был уверен, что ты как всегда был, так и останешься и всегда покажешь себя молодцем.

Хаджи-Мурас опять к нам воротился, но я не нахожу нужным, чтобы ты оставлял пока место, где ты находишься. Хаджи-Мурас скоро опять поедет отсюда в окрестности Грозной и я в середу опять напишу тебе и кн. Барятинскому обо всем, что будет на его счет решено. Прощай, любезный Лорис. Здесь в Тифлисе все о тебе говорят и тебя хвалят. Верь истинной моей к тебе привязанности. М. Воронцов.

Р. S. Скоро после твоего отъезда я узнал с душевным сожалением о кончине твоего почтенного дяди, но ты, отъезжая, сам мне сказал, что он без надежды. М. Воронцов.

IV.

Тифлис. 20-го февраля 1852 г.

Любезный Лорис, князь Барятинский тебе скажет, что я вновь ожидаю от твоего усердия и всегдашней готовности. Ты имел уже случай подраться и отличиться; теперь я тебя прошу опять соединиться с Хаджи-Муратом в Червленной, поехать с ним в Таш-кичу, где он должен остаться до возвращения кн. Барятинского в Грозную; он был здесь во все время очень весел и любезен и ежели бы Бог нам дал избавить его семейство, он будет у нас предрагоценное орудие для будущего во всех отношениях. [592]

Прощай, любезный Лорис. Кн. Тарханов довезет Хаджи-Мурата до Червленной и обо всем тебе расскажет. Княгиня и графиня Шуазель тебе кланяются. Остаюсь навсегда искренно тебя любящий М. Воронцов.

V.

Тифлис. 17-го марта 1852 г.

Любезный Лорис, спешу отвечать на письма твои, от 4-го марта и на то, которое я получил сегодня от 9-го. На счет критического вашего положения в Таш-кичу и я здесь решить ничего не могу, и прошу оффициально кн. Барятинского с тобою переговорить и решить, как найдете лучше; разумеется я за все отвечаю. Может быт будет лучше, на время отсутствия кн. Барятинского из Грозной, чтобы Хаджи-Мурат переехал в Кизляр или Ставрополь, особливо ежели ему не можно будет остаться в укреплении Таш-кичу.

Теперь будем говорить о предмете, который меня интересует еще больше Хаджи-Мурата, а именно о твоем здоровье: мне все говорят, что ты довольно серьезно болен, хотя ты сам по скромности ничего об этом мне не говоришь; я пишу также об этом Барятинскому и прошу взять все возможные меры, чтобы ты мог поправиться совершенно; ежели тебе не возможно будет на время остаться с Хаджи-Муратом, то, покамест он в Таш-кичу, может за ним смотреть полковник Каяков, а для других мест Барятинский найдет кого нибудь другого на время твоего отсутствия; надо, чтобы ты берегся и мой долг есть не только ничего не делать, чтобы могло тебе вредить, но и тебе самому в этом мешать и не позволять тебе рисковать твоим здоровьем.

Прощай, любезный Лорис. Кн. Тарханов тебе тоже пишет; надеюсь, что буду иметь хорошие известия о твоем здоровье; княгиня и графиня тебе кланяются. Обнимаю тебя душевно и остаюсь навсегда весь твой М. Воронцов.

VI.

Тифлис. 30-го марта 1852 г.

Любезный Лорис, я, согласно твоему желанию, думал о том, кем тебя заменить при Хаджи-Мурате; но теперь, переговоривши с князем Барятинским, мы решили выслать его сюда и поэтому не нужно будет тебя сменить; ты привезешь Хаджи-Мурата в Тифлис, где к кончится твое поручение. Я надеюсь, что отдых тебя совершенно поправит.

Прощай, любезный Лорис, поздравляю тебя с праздником, обнимаю тебя душевно и остаюсь навсегда весь твой М. Воронцов. [593]

Письма Н. Н. Муравьева.

VII.

Тифлис. 17-го декабря 1855 г.

Любезный Михаил Тариелович, письмо ваше, от 14-го декабря, я подучил сегодня по утру. Исмаил-паша, иначе генерал Хмети, по объяснению англичан — не поляк, а чистый венгр. Это тот самый, который накануне или дня за два до сдачи Карса, прорвавшись около Ягны-дага сквозь наши казачьи посты — ушел. Англичане говорят, что у него не было такого флага, как вы пишете, а как одноглавый орел есть герб польский, то флаг сей должен принадлежать какому-либо другому лицу, о чем вы постарайтесь узнать между жителями.

Когда Карс сдался, то там было до 1,000 человек больных в госпитале, редифов собственно карсских оставалось в городе более 900 человек и кроме того много военного народа шлялось по улицам; всего было от 8,000 до 4,000 человек. Куда это все девалось? Вы отправили на родину 130 человек, 100 роздали по деревням Заришатского санджака, 150 ампутированных послали вы в Эрзерум, а 50 человек с неизлечимыми болезнями передали на попечение жителей города, итого 430 человек; положим, что их около 100 вымерло, всего будет 1,500 — куда же остальные могли деваться: не разбежались-ли они?

Напишите мне также: куда девался тот Арабистанский штаб- или обер-офицер, который при выходе моем из квартиры полковника Де-Саже просился остаться в Карсе, ради того, что он женился в городе. Ведь его следует отправить в число пленных.

С провиантом задал я вам большую задачу: засыпать зерном известную нам Тас-джаму и все порожние землянки верхнего Владикарсского стана и вы с этим управьтесь; я для достижения этого, всего прежде, скомплектуйте хорошими людьми ваши 3 сотни охотников. Летом пускай они будут головорезы, а зимою поставщики провианта. Когда они будут в порядке, то не будет их обижать Аслан-паша, а напротив того они его же поймают. Это пустая отговорка их, что фураж и хлеб дорог; продукты эти ныне везде дороги; дело в том, что они не хотят расходовать отпускаемых им денег на содержание свое, а пользоваться даровым подножным кормом и собираемыми от жителей лавашами. Постарайтесь внушить им иной порядок — порегулярнее; дайте какие нибудь по цвету сотни кокарды на шапки и убедите их, что настоящая зимняя [594] служба едва-ли не более уважится, чем летняя. Аслан-пашу изловить необходимо. Жители Гельского санджака будут скрывать и наводить его на людей ваших, пока они, как слышно было, будут обирать жителей в деревнях. Это надобно непременно остановить, иначе много будет недовольных на нас и правильно недовольных.

Достаньте провианта как можно более. Его надобно добывать из мест, смежных с теми, откуда турки свозят его в Эрзерум. Золото наше всегда возьмет верх над турецкою ассигнациею или роспискою, лишь бы начало сделать, тогда само собою польется.

Селим-паша не тронется из-под Эрзерума. Омер-паша завяз в Мингрельских грязях, из коих с трудом понемногу взбирается в Редут-кале, куда невидимому достигнет безнаказанно, потому что почти весь запас наш провианта сожжен нами же; это великое горе, которому теперь и пособить трудно. Полагаю, что Омер-паша развезет изнуренные войска свои по всему берегу мора, от Сухума до Трапезунта, откуда часть проберется к весне и Эрзерум, а прочие растают. Такой муррахас будет стоить теслима. Жаль только, что мы пушек не возьмем.

Из Армутли и Баш-кёва надобно отпугать и отучать баши-бузуков. Сомневаюсь, чтобы неприятельская конница опять заняла Ольту. Шкатулку эту я раз раскрыл, а вы в другой раз. Надобно непременно изловить Аслан-пашу, а для того держать в порядке ваших охотников. Карапапахов можно иметь хотя одну постоянную сотню в Гельском санджаке. Пускай также караулят, как караулили и прошлую зиму в Баш-Шурагели, хотя подалее тогдашнего от домов своих; их надобно сменять каждые две недели, поставя им эту службу в повинность и тогда будут крепче стоять, чем за плату, да и к службе приучатся. Хорошо, что вы взяли заложника из Геля, но этой меры мало.

Я удивляюсь, что вы не требуете чиновников против сделанного штата. С самого приезда сюда, я прежде всего послал к вам указанного Булатовым чиновника, кажется Садиков по фамилии, которого указал мне сам Булатов; с ним послал я 250 червонцев. Денег жалеть не буду, лишь бы дело пошло.

Торговлю с Эрзерумом и Арданучем прекратить. Возразите на это, еслиб вы были противного мнения. От этих близких сношений с неприятельскими городами может произойти большое зло.

Мне очень жаль, что вы болеете, как по личному участию моему к вам, так и по надобности, которую в вас имею. Уведомьте: чем вы хворали и есть-ли вам лучше. Душевно преданный вам Н. Муравьев. [595]

VIII.

В г. Ставрополе, 20-го марта 1856 г.

Любезный Михаил Тариелович, благодарю за письмо ваше от 7-го марта, заставшее меня в Ставрополе, а также за сообщенные сведения, которые, впрочем, я уже знал из оффициальных донесений. Всем изложенным вами я совершенно доволен, исключая известия о вашей болезни, которое меня истинно огорчило. По личной приязни к вам прошу беречь себя, а как начальник убеждаю сохранять ваши силы и здоровье для будущей службы.

Весна приближается и скоро наступят теплые дни, посему прошу вас сделать распоряжение, чтобы кости и трупы лошадей, зарытые в могилах и раскиданные по оврагам и лощинам, окружающим Карс, были непременно и тщательно убраны в ямы или засыпаны известью, потому что иначе от разложения их могут развиться тифозные болезни и даже чума. Душевно вам преданный Н. Муравьев.

IX.

Кисловодск, 3-го сентября 1856 г.

Вот уже более недели, любезный генерал Лорис, как я здесь, вдали от бумаг и суеты мирской, отдыхаю от трудов своих в кругу семейства. На днях собираюсь выехать. Часто называл и вспоминал вас при рассказах о прошедшем и наименовании лиц, к коим имел уважение и которых люблю. Пошли вам Бог всяких утешений, радостей и успехов. Меня не забывайте.

Вы сами признаете, что отсюда не могу вам передать ничего нового, здесь глухо на основательные известия; сегодня только получил приказ 16-го августа о перемещениях и новых назначениях в кавказском корпусе. Мои же теперь единственные заботы клонятся к поправлению здоровья. Я приехал сюда с тяжкою одышкою, много хожу, мало ем и пью воды прилежно, отчего начинаю чувствовать облегчение. Хорошо бы здесь долее попользоваться, но уже наступает (осень), становится холодно, а пути-то мне сколько еще остается! Были бы вы здесь со мною, то скорее бы поправился, не выпустил бы вас от себя!

Если вы будете ко мне писать, то и я надеюсь не отстать от корреспонденции с вами. Будущее мое, как и всякого человека, закрыто тьмою, но в том, что я не изменюсь к вам, кажется сомневаться мне не для чего.

Лучшие известия, которые я здесь получил, это из именья вашего, где урожай оказался хорошим, и это обстоятельство не последнее в быту моем. Будете-ли вы в России или нет, не знаю, но когда будете проезжать через Задонск, то грешно было бы вам [596] не проведать меня, если бы мне случилось в деревне быть, о чек вы всегда можете узнать в Задонске.

Проведайте о Ширин-беке и Ахмед-Хаджи. Князя Василия Осиповича (Бебутова) просил я о них позаботиться. Содержание мною назначено для них, кажется, достаточное.

Прошу вас знаться с бывшим адъютантом моим кн. Суворовым. Молодой человек — он отличных правил, был мне поручен отцем его, но вот обстоятельства привели к тому, что должен был его оставить.

Засвидетельствуйте мое почтение Степану Александровичу Хрулеву, когда увидите его. Полагаю, что вы теперь в Тифлисе также отдыхаете от тяжких, сложных и полезных трудов, вами понесенных. Поправляйтесь, любезный Лорис, в силах и здоровье своем, вам нужно на несколько времени спокойствие. Кланяйтесь Булатову. Душевно преданный вам Н. Муравьев.

Р. S. Как думаешь о вас, то мало-ли что бы хотел написать вам, а принялся писать, так ничего дельного не сказал, кроме изъявления искренних чувств уважения и дружбы к вам.

Если вы вели какие либо записки в походе, то прошу вас прислать их ко мне, как неполны они бы ни были; я собираю от кого могу частные сведения для составления описания нашей кампании в Турцию; еслиб эти записки были недостаточны, то напомнят мне важнейшие случаи, а записок если у вас нет, то прошу, хотя что нибудь составить, хотя бы то были частные случаи, все пригодится для общего описания; выкину лишнее, а годное возьму и сделайте это поскорее прошу вас...

X.

Воронежской губ. Задонского уезда с. Скорняково.

5-го ноября 1856 г.

Любезный Михаил Тариеловнч, письмо ваше от 7-го октябри получил я 3-го ноября здесь в деревне, где отдыхаю от постигшей меня в Новочеркаске болезни. Вам, я думаю, известно, что и там едва не лишился зрения от сильного воспаления глаз, внезапно меня постигшего; теперь мне гораздо лучше и только что дороги сделаются проходимыми, я отправлюсь в путь; самому однако же писать еще не позволяют. Что с вашим имением случилось в отсутствия вашем, то случилось и в имениях у всех отсутствующих и потопу утешьтесь; бедствия, от войны происходящие, касаются всех сословий.

Я здесь живу в совершенной глуши и не знаю ничего о тон, что происходит в столице и на Кавказе, а потому не знаю и о [597] перемещениях, происшедших у вас, исключая тех, о которых было объявлено, с месяц или более тому назад в высочайших приказах.

Записки о нашем походе составьте самые краткие, но полные, в таком роде как пишут в книгах содержание глав; не нужно рассказа, исключая тех случаев, которые особенно вам известны. Это будет мне служить сборником в облегчение памяти, при описании нашей карсской кампании, а если хотите заняться какою либо эпохою того времени особенно, то возьмите время, когда мы были под Влади-Карсом и сделайте подробное описание вашего управления; последнее вы можете хорошо сделать и лучше вас никто не сделает. Опишите и Измаил-пашу, и обратную сдачу Карса, да пришлите краткую выборку из сделанного мною постановления, для управления Карсской области.

Прошу вас, любезный Лорис, понаведаться у А. И. Папаригопулло, в каком положении находится дело о картине карсского Теслима, которую пишет Байков. Полагаю, что Папаригопулло затем мне о картине этой не пишет, что дело идет хорошо и что он мне ее доставит готовую в назначенный Байковым срок.

Затем прощайте, будьте счастливы и здоровы. Преданный вам душевно Н. Муравьев.

А пишут мне, когда живу в деревне, через г. Елец Орловской губернии.

XI.

С. Скорняково. 21-го февраля 1857 г.

Любезный Михаил Ираклиевич. Пишу к вам Ираклиевич и Тариелович, потому что гостящий у меня теперь Соломон Артемьевич Тергукасов сказал мне, что Тариел есть Ираклий, чего, говорит он, вы, может быть, сами не знаете. Как бы то ни было, вы для меня все тот же Лорис, которого постоянно люблю и уважаю заслуги. Часто вспоминаю вас, в кругу семейства, при рассказах о прошедшем, ибо не малую вы играли роль в событиях 1855 г. и много способствовали к успеху. Неутомимые труды ваши никогда не изгладятся из памяти моей, как и дружеские попечения ваши для облегчения предстоявших мне тогда многосложных занятий.

Принялся писать вам, потому только, что часто вспоминается о прошедшем и о вас, а как уже пишу, то прошу вас, мимоходом, когда нибудь проведать, в каком положении находится у живописца Байкова картина, которую он для меня пишет и обещался было кончить к 1-му числу января 1857 года. А. И. Папаригопулло, который принял на себя позаботиться об этом деле, слышно, хотел мне об успехе написать, но письма от него не получал. Уведомьте, прошу вас, что по этому делу делается. [598]

Живу мирно и покойно в деревне, среди семейства своего, и провожу время свое постоянно в занятиях. Надеюсь, что и вы, любезный Лорис, довольны положением своим, что вы сколько нибудь и пополней; страшно отделала вас служба в последнюю кампанию и я испугался худобе вашей при последнем свидании нашем в Коджарах. Вестей у нас кроме газетных никаких нет. Хожу в ригу и сам молочу для поддержания здоровья, гимнастика славная, на морозе спотеешь.

Жаль, что у вас дела никакого нет в России, а то так верно заехали бы ко мне, посмотрели бы на портреты Виллиамса, Керим-паши и Хафиз-паши, которые у меня висят в кабинете.

Засим прощайте, будьте здоровы и счастливы; от души желает вам того преданный искренно и уважающий вас Н. Муравьев.

ХII.

С. Скорняково. 24-го мая 1857 г.

Любезный Михаил Тариелович, с особенным удовольствием прочитал я письмо ваше от 14-го марта. Я беспокоился о состояния здоровья вашего, отчасти упрекая себя в том, что не поберег вас в деятельном кругу, на вашу долю доставшемся, но теперь, слава Богу, вы поправились и готовитесь на новые труды, всегда уважительные и полезные. Зачем настоящее бездействие стало бы тревожит вас? оно, нет сомнения, только временное и разве вы не съумеете употребить это время в занятиях, хотя в воспоминаниях о прошедшем, всегда приятных и еще полезных, если вы их изложите на бумаге. Думается мне, что вы не упустили сделать этого, а во лучше вас опишет любопытную эпоху управления вашего Карсскою областью? Какие занимательные наблюдения вы могли тогда делать между народом, вам порученным. Эта зима, проведенная в обедневшем Карсе, с разрушенными от долгого пребывания войск, на большое расстояние, окрестностями, — явление, заслуживающее внимания. Все кормилось, перенесло нужды и удержали место. Со страхом я там оставлял на зиму войска, но старатели были надежны, вы заботились и все остались довольны. Успех и заслуги не малые. Вот вам и дело, пока другого нет, займитесь.

Обратился я в косолапого медведя (?), а что вперед будет, не знаю. Годов уже много, но здоровье, как они скажут и сказывают — Муррахас!

Желаю вам здравия! с вашими летами оно еще совместно. Преданный вам душевно Н. Муравьев.

Р. S. Соломон Артемьевич Тергукасов сидит у меня и приказал вам кланяться.

Комментарии

1. См. статью А. Зиссермана о Хаджи-Мурате в «Русской Старине» изд. 1881 г., том XXX, март, стр. 655-679. — Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Кн. M. С. Воронцов и Н. Н. Муравьев в письмах к М. Т. Лорис-Меликову. 1852-1856 гг. // Русская старина, № 9. 1884