ТЕОФИЛ ЛАПИНСКИЙ

(ТЕФФИК-БЕЙ)

ГОРЦЫ КАВКАЗА И ИХ ОСВОБОДИТЕЛЬНАЯ БОРЬБА ПРОТИВ РУССКИХ

ГЛАВА 19

Посещение Сванетии. — Вторжение русских в Абадзехию. — Вести от Шамиля. — Шамиль — пленник русских. — Абадзехи пытаются начать мирные переговоры. — Я ухожу к шапсугам. — Сражение на Бакане. — Мое положение. — Наиб вступает в мирные переговоры с русскими. — Народный совет в Шапсугии. — Я уезжаю в Константинополь. — Никаких надежд на поддержку. — Возвращение польского отряда с Кавказа. — Наиб едет в С.-Петербург. — События 1860-го и 1861 годов в Абазии. — Современное положение. — Несколько замечаний о польском отряде на Кавказе.

22 июля 1859 года вступил я в страну до тех пор неизвестного мне небольшого христианского народа сванетов. За время моего лишь двухдневного пребывания там у меня не было возможности ознакомиться с различиями в нравах и обычаях между адыгами и сванетами. Впрочем, при беглом рассмотрении эти различия показались мне незначительными. Сакли, одежда и оружие были здесь такими же, как и у адыгов; гостеприимство то же самое; диалект похож на убыхский, но многие говорят на адыгском языке. Религия состоит из христианских обрядов, священников нет; на дорогах и в домах встречается много крестов, которые носят также как амулеты. Люди показались мне гораздо более бедными, значительно более грязными и дикими, чем адыги; впрочем, как уже сказал, я не имел времени изучить их обычаи, потому что был целиком занят тем, чтобы доказать сванетским старшинам необходимость совместных действий с их соплеменниками-адыгами. Так как за два дня до моего приезда сюда прибыли посланные нами гонцы, то я застал здесь уже значительную часть тамад собравшимися. Прием со стороны этих людей был лучше, чем предсказывал мне наиб, который никогда здесь не был, но имел укоренившееся недоверие, ко всему христианскому. Он рекомендовал мне принять все предосторожности, и со мной были, кроме 10 конных солдат и такого же числа шапсугских муртазиков, еще 50 всадников из Абадзехии для прикрытия.

Я предполагал прежде всего использовать те две недели, которые собирался провести у сванетов, для того, чтобы настроить их против русских, с которыми они жили в своего рода молчаливом перемирии. Так как они с самого начала не имели ничего против того, чтобы соединиться с нами, то я предложил, чтобы они прекратили всякие мирные отношения и тоже, как адыги, выступили против русских; но лучшим свидетельством их доброй воли было бы, если бы они вместе с нами предприняли набег на Грузию. С этой целью я привез с собою на лошади легкую двенадцатифунтовую мортиру, чтобы обстрелом какой-нибудь русской крепости еще больше ободрить сванетов. Мое предложение, [410] казалось, произвело на присутствующих очень хорошее впечатление, и я был почти уверен, что оно пройдет на народном совете, который должен был собраться через два дня, как вдруг меня вызвало назад в Абадзехию письмо от Мохамед-Эмина.

Наиб писал мне, что тотчас же после моего отъезда русский корпус из 50 000 человек (в действительности их было только 10 000) перешел через Кубань и занял позицию у крепости Шавготча, другой корпус такой же силы сконцентрировался на Лабе и, кажется, собирается действовать в равнинах Абадзехии; страна охвачена паническим страхом, и партия, которая с давних пор настаивает на переговорах с русскими, угрожает выдать наиба, если он каким-либо образом не задержит русских. Он требовал, чтобы я как можно скорее вернулся. Мне также не оставалось делать ничего другого, особенно же потому, что мой абадзехский эскорт умолял меня не терять ни часу, так как их семьям угрожает набег неприятеля.

С другой стороны, сванеты, которые, несмотря на наше краткое знакомство, прониклись ко мне и моим польским спутникам большим доверием, особенно когда узнали, что мы иные христиане, чем московиты, просили меня оставить им хотя бы маленькую мортиру и двух или трех солдат. Они обещали дать им лучших лошадей, отборную еду и даже девушек-рабынь. У меня было много оснований не отказать в настойчивой просьбе сванетам. Поэтому я пригласил собравшихся старшин явиться 20 августа в возможно большем числе на огромное народное собрание всех абазов на реке Лабе и, после того, как они обещали мне это своим словом и ударом по рукам, выехал рано утром 20 июля в дорогу. Около сотни всадников сопровождали меня до следующего вечера.

Я встретился с наибом 1 августа на реке Пшат. Он был весьма опечален и, казалось, потерял всякую надежду на сопротивление абадзехов русским. Я посоветовал ему отступить в горы Пшиша вблизи Туапсе и предоставить тамадам равнин самим вести переговоры с русскими. Через несколько месяцев это во всяком случае приведет [411] к разрыву, потому что либо русские, либо абадзехи не сдержат своих обещаний. Он возразил, что народ принуждает его принять в этом участие, в противном случае его могут выдать неприятелю. Я был немало испуган, когда Мохамед-Эмин мне это сказал.

— Но, — возразил я, — в таком случае, они могут то же самое сделать и со мной.

— Нет, — сказал наиб, потому что ты шапсуг, а шапсуги будут за тебя мстить.

Я увидел теперь, как было хорошо, что я имел предусмотрительность со всеми обычными формальностями стать членом народа шапсугов, племени Иемис, фамилии Хантоху. Это дало мне защиту, которую я иначе не смог бы найти ни в своих нескольких орудиях, ни в кучке своих большей частью невооруженных солдат.

Между тем неприятель, разбив два лагеря на реках Шавготче и Лабе, удовлетворился тем, что принял угрожающий вид, не предпринимая, однако, набегов на абадзехские дворы. Это был очень умный расчет со стороны русских, показавший, что они хорошо знают характер абазов, так как если бы они начали опустошать страну, то побудили бы, на что я всегда надеялся, народ к кровавой мести и сопротивлению.

Брат наиба и Хаджи Мустафа возвратились из своих посольств; жители Южной Абазии с готовностью приняли наше предложение, осетины выказывали меньше готовности, однако и они обещали послать своих представителей. Я предполагал, что этот всеобщий народный совет наполнит абадзехов новыми надеждами и по крайней мере приведет к какому-нибудь серьезному решению, как неожиданное происшествие дало совершенно иной оборот всему делу.

Вечером 14 августа в моей квартире появился Мохамед-Эмин. Он попросил всех присутствовавших людей выйти и, когда мы остались одни, вытащил какое-то письмо и прочел его взволнованным голосом. Это было письмо от его главы и учителя — от Шамиля, но военнопленного!

Шейх Шамиль писал, что он, оставленный своим народом, был вынужден сдаться русским. Он предоставлял наибу [412] выбор последовать его примеру или нет, но хвалил обращение русских с ним и его близкими. Письмо было написано под влиянием и под контролем русских и было скорее пространной мольбой, чем ясным объяснением обстоятельств. Я просил наиба держать это письмо в тайне, но к несчастью, некоторые его доверенные люди были уже извещены о катастрофе, так что в последующие дни новость о взятии в плен Шамиля распространилась как пожар.

Само собой разумеется, что при господствовавшей в Абадзехии деморализации эта фатальная новость ускорила мирные переговоры с неприятелем. На народный совет 20 августа большая часть абадзехов не послала своих депутатов. Представители шапсугов и убыхов заявили, что они ни в коем случае не желают вступать в мирные переговоры с русскими; из абадзехов к ним присоединились только жители Псекупса, составлявшие приблизительно 6 000 дворов. Южные абазы прислали своих депутатов. Из княжества Абазии было 38 всадников, из Сванетии — 62, из Осетии — только 9 человек. Недостаточное присутствие абадзехов препятствовало всем дальнейшим попыткам организовать сопротивление; наиб не явился на совет, он был или представлялся очень серьезно больным. Совет, таким образом, разошелся, не обсудив положение дел. Южные абазы возвратились назад, но обещали всегда, если это понадобится, явиться по первому требованию адыгского народа. 24 августа я с моими двумя орудиями оставил Абадзехию и возвратился в Шапсугию. Я видел ясно, что стою поперек дороги людям и что значительнейшие тамады, принимавшие меня раньше очень дружески, теперь явно меня избегали.

Я объехал равнины Шапсугии до реки Абин и нашел, что этот воинственный народ абсолютно не деморализован. 8 сентября я подъехал к неприятельскому лагерю на реке Бакан, где русские уже почти достроили крепость. 10-го собрали мы около 800 всадников и 2 000 человек пехоты и обстреляли неприятельский лагерь. Русские выдвинули против нас 8 батальонов пехоты, 10 сотен казаков и 24 орудия, и в перелесках Бакана завязался жаркий бой, [413] который продолжался до поздней ночи, после чего неприятель отступил в свой укрепленный лагерь. Я пробыл в нашем лагере до 15-го, и ежедневно у нас были стычки с русскими. Незначительное число людей и лошадей и недостаток боевых припасов заставили меня довести число упряжных орудий до двух шестифунтовиков и двух гаубиц. Впрочем, я решил тотчас же после прибытия оружия и обмундирования перенести мой склад в горы Шапсугии между Джубгой и Туапсе и так держать 40 человек. Так как множество перебежчиков ожидало только оружия и одежды, то я мог тогда легко создать пехотную роту в 100 человек, взвод конницы в 30 человек и 2 упряжных орудия, и с этим небольшим отрядом мог бы передвигаться по своему желанию и постоянно тревожить русских.

Для наблюдения за неприятельским лагерем на Бакане я оставил лейтенанта Конарцевского с 4 орудиями, дав ему для прикрытия 300 всадников и 600 пехотинцев, и поехал 18 сентября в шапсугские горы с намерением заняться организацией этой части страны. Прибрежные горцы были воодушевлены лучшими чувствами и отнюдь не думали о том, чтобы открыть свою труднодоступную страну отрядам и интригам русских. В Джубге было основано мехкеме, охватившее 3 700 дворов. Горные шапсуги были возмущены малодушием абадзехов, отдавших без серьезного сопротивления свою страну под власть царя. Но старики говорили, что это следствие магометанской веры, которая расслабляет людей и превращает их в рабов. Можно вспомнить ²⁸, что горы Шапсугии в наименьшей степени затронуты магометанством, напротив того, абадзехи, среди которых уже давно было сильно влияние наиба, в большинстве приняли Коран и часто становились орудием насильственного распространения новой веры. Этого шапсуги не могли им простить.

Я думал, что найду в Туапсе новости от посланных в Константинополь офицеров, но напрасно прождал несколько дней и, оставив в Туапсе двух унтер-офицеров, отправился в Убыхию, где надеялся укрепиться в случае подхода [414] русских. Эта маленькая, но почти недоступная страна также не думала ни о каких сношениях с русскими. Тамады убыхов, а также уорки, которые там очень многочисленны, очень просили меня устроить здесь квартиру моего отряда. Но, так как это в данный момент было бесцельно и вдобавок убыхи были настолько бедны, что сами должны были покупать зерно у абадзехов и шапсугов, я отклонил это предложение. В Убыхии я особенно поработал над тем, чтобы наладить более тесную связь этой части страны с шапсугами.

5 октября я вернулся в Туапсе, где меня ожидало страшное известие. Я не получил писем из Константинополя, но лазские купцы, которых я очень хорошо знал и которым мог вполне доверять, рассказали мне, что предназначенные для меня ружья потеряны в Трапезунде и больше не прибудут. Дело обстояло таким образом. Несмотря на мои повторные предостережения, мои соотечественники в Константинополе передали 83 ружья некоему Хашиму, слуге Сефер-паши, по происхождению персу, возвращавшемуся из Константинополя в Абазию. Если было неправильно, несмотря на мои просьбы, доверять транспорт оружия чужому человеку, то почти непостижимо, как можно было предназначенное для поляков оружие передавать в руки слуги моего врага — Сефер-паши. Этот Хашим сложил ящики с ружьями в деревянном бараке Трапезундской гавани, а ночью начался пожар, от которого сгорели деревянные части ружей. О том, что случилось с дулами и замками, благородный Хашим ничего не знал. Но это еще не все: транспорт, заключавший в себе 80 пар сапог, 100 рубашек, 100 брюк и 50 шерстяных одеял, столь же легкомысленно был передан одному армянскому купцу и ренегату, который прежде состоял на службе у наиба. Ренегат по имени Мехмед привез эти вещи в Трапезунд, там выгрузил их, продал по грошовой цене и уехал с деньгами в Тифлис.

1859 году было определено положить конец моему предприятию. Редко в действительности случается так, чтобы сразу приходилось бороться со столькими препятствиями, как мне в этом году; казалось, что само провидение хотело помешать моей работе. [415]

Никогда столько материальных и моральных испытаний не посещали страну Адыге, как в этом году. Все лето летали тучи саранчи, опустошавшей посевы. В результате этого вскоре начался убийственный падеж скота, захвативший не только рогатый скот, но и овец, и коз, и, наконец, даже домашнюю птицу, так что в некоторых местностях почти не осталось животных. Вскоре после этого начала свирепствовать холера; смертность, особенно в долинах Кубани была очень высока. И мои солдаты, которые, несмотря на неописуемые лишения, до сих пор почти не были подвержены никаким болезням, теперь в большинстве своем были захвачены господствовавшей здесь лихорадкой, что было особенно плохо при отсутствии у нас врача и лекарств. Русские в этом году выдвинули против Абазии около 60 000 человек, третья часть страны находилась в серьезной опасности и была вовлечена в мирные переговоры. К этому нужно еще прибавить отступничество абадзехов и известие о взятии в плен Шамиля. Все это усугубляло тяжелое положение польского отряда, но все же не вынудило бы меня покинуть Абазию, если бы потеря так легкомысленно посланного снаряжения, и особенно оружия, не нанесла мне смертельный удар.

Мой отряд был низведен со 122 до 93 человек; 11 пали в сражениях с врагом, 18 умерли от ран и болезней, еще 23 были более или менее серьезно больны. Одежда и обувь были в ужаснейшем состоянии; о жалованье не могло быть и речи, и при незначительных услугах, которые мы могли оказать стране, так же как и при тяжелых испытаниях, постигавших ее, было очень трудно получать необходимые продукты питания. У нас было всего лишь 340 орудийных снарядов и 14 ящиков с ружейными патронами. Если бы я получил ружья, то смог бы свести артиллерию до двух или даже до одного орудия и пороха могло бы хватить еще на некоторое время, но теперь это было невозможно.

10 ноября я созвал на реке Антхыр собрание старшин шапсугов, убыхов и части абадзехов, не хотевших входить в сношения с русскими. Мы обсуждали положение страны. В сущности, оно было еще не безнадежным. Натухай была единственная действительная потеря, но эта часть страны [416] в продолжение всей длительной войны адыгов с русскими никогда не могла быть серьезно защищена и всегда жила в известного рода перемирии с неприятелем. Отпадение наиба с 15 000 абадзехских дворов можно было рассматривать только как временное явление. Шапсуги и убыхи еще совсем не были затронуты: чтобы взять равнины первых, врагу потребовалось бы несколько лет. А затем еще горы! За три года неприятель выстроил пять крепостей и принудил натухайцев к перемирию: это вовсе не было большим шагом вперед. Деморализация, вызванная взятием в плен Шамиля и той незначительной помощью, которую мы против ожиданий адыгов могли им оказать, была гораздо сильнее, чем действительные неудачи или действительная опасность.

Я описал народному совету мое положение, рассказал, что мне все изменило и что, по всей вероятности, я не могу рассчитывать на серьезную поддержку. Я сказал, наконец, что вынужден оставить их страну, но напрягу все мои слабые силы для того, чтобы навербовать им в Европе друзей и вызвать симпатию к их правому делу, и что милостивый бог, вероятно, позволит мне вернуться к ним с более сильной помощью, чем это было до сих пор. До этого я заклинал их не допустить никаких сношений с русскими, потому что обещания и красивые слова московитов опаснее для независимости, чем их полчища.

Мое решение покинуть страну вызвало всеобщий крик, я вынужден был услышать горячие упреки, за которые, конечно, не мог обидеться на бедный народ, возлагавший на нас так много надежд. Абазы ничего не хотели слышать о нашем отъезде, многие грозили прогнать ружейными выстрелами все турецкие сандалы, чтобы мы не могли отплыть. Четыре дня продолжался этот бурный совет. Чтобы немного успокоить абазов, я предложил им, что сначала уеду в Константинополь один; если найду хоть малейшую поддержку, то вернусь назад или тотчас же напишу письмо; если же не встречу помощи и в течение 40 дней не будет получено от меня письма, то польский отряд должен сесть на корабль и отправиться в Константинополь. Я вынужден был пустить в ход все способы убеждения и все обещания на [417] будущее, чтобы успокоить храбрых шапсугов. Прежде всего я напомнил им карар, который мы заключили в отношении беглых русских солдат, и они торжественно обещали мне остаться верными своим обязательствам ²⁹.

После того как сделал необходимые распоряжения по моему отряду, я отправился 20 ноября в Абадзехию, чтобы еще раз повидаться с наибом. Но казалось, что он намеренно меня избегает, потому что переговоры с русскими были уже в полном разгаре. Он выслал ко мне только своего брата, с которым я 28 ноября имел беседу в Ципсисе. Оттуда я поехал в Туапсе, где собралось большое число тамад из Шапсугии. Среди тысяч горячих пожеланий обоюдного благоденствия и среди тысяч обещаний я распрощался с прекрасным народом, в рядах которого я, первый европеец, в течение почти трех лет переносил неописуемые тяготы, но также провел и много приятнейших часов моей жизни.

Я выехал в сопровождении пяти моих солдат на баркасе, которым управляли три лазских матроса, 5 декабря в 3 часа пополудни. Ветер был благоприятный, и мы высадились между 7 и 8 часами утра в Трапезунде. Самое неприятное было то, что здесь мы должны были еще выдержать десятидневный карантин. 18-го выехали мы на французском пароходе и приехали, перенеся один из страшнейших штормов, 21-го в Константинопольскую гавань.

Я скоро убедился, что ни с чьей стороны не могу рассчитывать на серьезную поддержку, и дал одному как раз в это время уезжавшему абазу письмо, чтобы ускорить возвращение моего отряда. Турецкие сановники, перед моим отъездом на Кавказ обещавшие мне такие прекрасные вещи, теперь прятались от меня; но Измаил-паша, главный виновник, был наконец наказан божьим судом ³⁰. [418]

К концу января приехал весь мой отряд из Абазии. Турецкое правительство было так озабочено тем, чтобы не причинить Измаилу слишком большие расходы, что взяло на себя содержание солдат в течение месяца и разрешило выплатить из имущества Измаила каждому приблизительно восемь талеров.

Я встретил в Константинополе лейтенанта Штоха. Но лейтенант Арановский уехал в Абазию с несколькими письмами ко мне, в дороге, однако, заболел и прибыл в Туапсе уже тогда, когда последний польский солдат был готов покинуть страну. Так как у него было много друзей среди абазов, то он остался там еще на несколько месяцев и только в сентябре 1860 года возвратился в Константинополь.

Вскоре после моего отъезда Мохамед-Эмин с большим числом старшин из Абадзехии прибыл в русский лагерь у Шавготчи и был принят русскими с военными почестями. В сопровождении 24 старшин он сначала отправился в Тифлис, где объявил русскому генерал-губернатору о своем подчинении. По возвращении его в Абадзехию была создана [419] депутация во главе с наибом, которая отправилась в С.-Петербург и там принесла присягу на верность царю. Более счастливый, чем его шеф, наиб мог вступить в столицу России свободным и в сопровождении своего рода вооруженного штата придворных и был там принят как подчинившийся владетельный князь. Тех из моих читателей, которых интересует этот эпизод, я приглашаю взять в руки русские газеты того времени и их отголоски в Европе, где можно прочесть очень обстоятельные статьи о приеме, оказанном Мохамед-Эмину и его депутации, и о полном подчинении Черкесии. Хорошо зная страну и народ, я мог только улыбаться по поводу этих иллюзий, которые, быть может, разделял и сам царь.

В трактате, заключенном абадзехами и натухайцами с русским правительством, адыги выговорили себе условия, что, кроме ранее возведенных крепостей, русские не будут строить новых, что, кроме районов, занятых крепостями, русские ни в единственном, ни во множественном числе не будут показываться в стране и что от них не будут требовать ни рекрутов, ни податей.

Русские удовлетворились этим показным подчинением, но это было нужно русскому правительству отчасти для того, чтобы представить перед лицом Европы кавказский вопрос решенным, но еще больше для того, чтобы свободнее обратить войска, бывшие в Дагестане, Натухае и Абадзехии, против непокорных шапсугов, после покорения которых действительное овладение Абадзехией не представляло уже серьезных трудностей.

Весной 1860 года три неприятельских корпуса, каждый силою до 15 000 человек, двинулись на равнины Шапсугии. Первый из этих корпусов выступил из Адагума на реку Абин, второй перешел Кубань близ устья реки Иль и продвинулся вдоль по этой реке на двухчасовое расстояние, третий переправился за Кубань выше впадения реки Шепш и продвинулся приблизительно на один час вперед. На Абине, Иле и Шепше русские разбили укрепленные лагеря, и в то время как одна часть войск была занята возведением крепостей, другая часть пыталась проложить по равнине дороги, связывающие между собой три лагеря. [420]

Война, перенесенная на шапсугские равнины, вызвала яростное сопротивление жителей. Воины из Антхыра и на этот раз, как и в незапамятные времена, были впереди всех. Алиби Хантоху, поддержанный такими храбрейшими воинами Шапсугии, как Гактос, Хаджи Брам, Ибрагим Нетхо, Арслан-Бек, Гако, Шеретли и другие, все лето беспрерывно беспокоил неприятеля и сделал невозможным сообщение между тремя русскими лагерями. Хаджи-Измаил-паша, после смерти князя Сефера снова заботясь о положении страны, делал со своей стороны все возможное для того, чтобы ободрить абазов к борьбе ³¹, и даже Карабатыр, который из-за своих прежних проделок в отношении русских не рисковал к ним перейти и после смерти своего отца, хотел завоевать у народа лучшую славу для себя, пользовался каждым случаем, чтобы вредить русским и энергично помогал Хаджи-Измаил-паше. Один из влиятельнейших тамад шапсугов Ту-эффенди, который пользовался на побережье большим уважением ³², всегда держал наготове около 2 000 воинов с гор для поддержки охваченных войной равнин. Из Убыхии время от времени тоже отправлялись военные отряды на помощь шапсугам. При нашем отъезде мы, естественно, оставили наши орудия и остатки боевых припасов шапсугам, которые не знали, что с ними делать. Лейтенант Арановский отобрал нескольких русских перебежчиков для службы при орудиях и принимал участие с одним шестифунтовиком во всех походах абазов против русских в 1860 году, расстреляв, таким образом, остатки оставленных нами боевых припасов. [421]

Русские к концу октября покинули свои позиции на реках Иль и Шепш и возвратились назад за Кубань, не докончив постройку своих крепостей и не заняв их войсками. Они лишь снова восстановили крепость на реке Абин, которую уже занимали в 1854 году. Все это вторжение неприятеля сопровождалось очень значительными потерями для жителей шапсугских равнин, около 300 дворов было сожжено, а многие абазы потеряли все скошенное ими сено в кубанских степях, а также значительную часть урожая хлеба. Зимой 1860/61 года неприятель делал различные набеги из Адагума и Абина на Шипс, Шапсогур, Богондур и Верхний Абин, но всегда бывал отброшен назад с потерями. Операции неприятеля против этих гористых и богатых лесом областей, которые были ему почти совсем неизвестны, оказались уже несравненно более трудными, чем действия в Натухае или на равнинах Шапсугии и Абадзехии. Но что было наиболее чувствительным для адыгов, особенно для прибрежных — это строгая блокада портов. Кроме разрешенных по Парижскому трактату 10 военных пароходов, русские имели еще находившуюся в непрерывном рейсе легкую парусную флотилию, которая охотилась за идущими из Анатолии сандалами.

Весной 1861 года два русских корпуса в количестве около 12 000 человек оккупировали прошлогодние позиции на реках Иль и Шепш. Большой же корпус, до 30 000 человек, разбил лагерь между крепостями Адагумом и Абином и начал оттуда действия двумя колоннами по направлению к Геленджику, где высадилось несколько тысяч человек. Одна колонна двинулась через Шапсогур и Малый Абин на дорогу в Добу, вторая вторглась по лесной тропе, налево от дороги, в Адерби и оттуда — на Геленджик. «Инвалид» опубликовал в 1861 году блестящий рапорт об этой операции и восторгался особенно тем, что русские войска расположились лагерем в бывшей главной квартире «флибустьеров» (так остроумно называет нас московитская газета). Впрочем, этот совершенно бесполезный поход так много стоил русским, что они больше не пользовались этой дорогой, но отступили назад, в свой лагерь через Суджук и Натухай. При [422] защите Адерби Хаджи-Измаил-паша развил большую энергию. В продолжение всего лета 1861 года неприятель неоднократно пытался устроить коммуникационные дороги между лагерями в Шапсугии, но встретил такое решительное сопротивление, что должен был оставить свое намерение.

В продолжение этих двух лет ни натухайцы. ни абадзехи не принимали участия в войне, так что храбрым шапсугам приходилось сражаться одним. Но осенью народ в Абадзехии начал все более волноваться. Наиб совершил паломничество в Мекку и по возвращении оттуда больше не показывался среди русских. Единичные стычки случались на реках Шавготче и Лабе между русскими и некоторыми отрядами абадзехов. Зимой, однако, война вспыхнула с новой силой, теперь уже все племена Адыге, за исключением жителей Натухая, приняли участие в сражениях.

С 1856 года, т.е. в течение 6 лет, русская армия и государственные политики были в состоянии привести только пятнадцатую часть независимых абазов к видимому подчинению или, лучше сказать, к кратковременному перемирию. К тому же Натухай — область, которая была лучше всего известна русским и благодаря своей открытой поверхности и своему географическому положению могла быть защищена только с большим трудом. И в продолжение этих шести лет царское правительство не жалело ни денег, ни людей. Это заставляет думать о еще достаточно долгом сопротивлении адыгского народа, хотя не подлежит сомнению, что по истечении еще нескольких лет жители шапсугских равнин будут истреблены и загнаны в горы. Тогда уже начнется решительная борьба, и хотя система крепостей приносит очень запоздалые плоды, но рано или поздно страна Адыге попадет в руки русских.

Хотя, как я уже указывал в начале этой работы, абазы никогда не смешаются с московитами, как дагестанские потомки татар и лезгинские потомки иудеев, участь которых уже решена, но если одна часть их погибнет в бою и в ссылке, то другая часть будет стараться спастись от русского рабства эмиграцией в Турцию и попадет из огня в полымя.

Русские начнут тогда заселять столь важное для них [423] побережье колонистами из Великороссии и казаками, а окончательное разоружение Грузии, Имеретии и других народностей Кавказа потребует еще некоторой борьбы, но может быть проведено уже без особых трудностей.

Всегда столь губительная для абазов моральная интервенция турок может только облегчить горцам переселение в Турцию. Еще в Абазии я заметил усилия со стороны Турции в том направлении, чтобы абазы колонизировали Румелию и Анатолию; тотчас же после моего прибытия в Константинополь я, к моему ужасу, увидел, что организована форменная пропаганда для того, чтобы побудить абазов, так же как и крымских и казанских татар, к переселению в Турцию. Иммиграция татар имела еще некоторый смысл, хотя для этого потребовались бы иные средства и иная администрация, чем турецкие. Но чтобы уговаривать абазов к бегству из их гор и чтобы сдачей этого пункта, не стоящего Порте ни гроша, очистить важнейшую позицию между Россией и Малой Азией — для этого действительно нужно было, чтобы господа наши совершенно потеряли голову.

Я приложил в Константинополе все усилия к тому, чтобы разъяснить туркам этот безграничный faux pas их политики, но добряки полагали, что смешением болгарского населения вдоль по Дунаю и по обеим сторонам Балкан с татарскими и абазскими, или, как они называют, черкесскими, переселенцами, им удастся создать преграду между Константинополем и Европой и подавить местное христианское население этой магометанской иммиграцией. Они не догадываются, что благодаря этой глупой политике они материально и морально работают как на Кавказе, так и в Европе в пользу России и поэтому сами не достигают ни малейших успехов. Турецкая администрация так ничтожна, что благодаря татарской колонизации обогащаются лишь несколько сановников, имеющих на это полномочия, а тысячи несчастных татарских семейств подвергаются ужаснейшим бедствиям. Почти половина татарских переселенцев, состоящих из многих сотен тысяч людей, умерла от голода и нищеты, другие без всякого порядка были брошены в дома болгар [424] и сделались бичом для христианских крестьян, и без того очень тяжело угнетенных. Большая часть переселенцев ушла назад в Россию, хотя со стороны русского правительства было поставлено условие, что каждый возвращающийся принимает христианскую религию.

Около 6 000 семейств из Большой и Малой Кабарды постигла та же участь, что и татар.

Из независимой Абазии переселилось только несколько фанатичных мусульман, а другие имели время узнать о плачевной участи татар, которые искали защиты и гостеприимства падишаха. Это, к счастью, повернуло вспять поток переселения, ибо без примера татар, русские, благодаря остроумию Оттоманской Порты, уже сегодня были бы господами Абазии, в то время как большая часть населения переселилась бы в Турцию. Я думаю, что русские не отказались бы предоставить в распоряжение подобной эмиграции свои собственные корабли.

На этом я кончаю рассказ о нашей экспедиции на Кавказ.

В продолжение трех лет, считая начальную экипировку, вся поддержка, которую мы получили деньгами и частью припасами, достигла едва 5 000 талеров. И вдобавок все это было дано не единовременно, а совершенно нецелесообразно разделено на части. Измаил, который обещал мне все, выдал едва лишь 2 000 талеров, больше чем вдвое дороже стоили припасы, присланные нам князем Чарторыйским и генералом Замойским. К тому же, как указано выше, значительнейшая и важнейшая часть их была потеряна благодаря небрежности корреспондентов.

С этими средствами, с несколькими орудиями, которые мы сами должны были ставить на лафеты, с небольшим количеством железа и пороха мы держались почти в продолжение трех лет, испытали все, что в состоянии испытать несколько человек, открыли пути европейцам в эту до тех пор замкнутую страну; немного ознакомили абазов с известным административным порядком, намного улучшили и обеспечили участь многочисленных перебежчиков из русской армии, и, наконец, после всех потерь, возвратились на 16 человек сильнее, чем при выезде. [425]

Если в отряде время от времени происходили беспорядки, то при тяжелом положении, в котором мы находились, в этом не было ничего из ряда вон выходящего, и я твердо убежден, что всякий другой отряд на нашем месте должен был бы погибнуть. Если среди нас и нашлось несколько единичных слабых личностей, то большинство было воодушевлено той энергией и тем духом самопожертвования, какой требовало тяжелое задание, которое мы сами себе поставили. Почти все без исключения солдаты и офицеры были готовы немедленно возвратиться назад, если бы мы только хотя бы наполовину нашли средства для новой экспедиции. [429]

ГЛАВА 20

Рост московитского могущества на Востоке. — Успехи в Туркестане и Китае. — Расовое единство московитов, туркменов, монголов и китайцев. — Нынешний либерализм московитов. — Необходимость для Европы вовремя подготовиться против неизбежного вторжения с Востока.

Да будет мне разрешено сделать под конец несколько невольно напрашивающихся замечаний об опасности со стороны все более растущего могущества России. Так как я описал только положение на Кавказе, и особенно среди абазской нации, это отступление может показаться слишком разросшимся, но, в сущности, оно находится с предыдущим во внутренней связи. Кавказ является единственной границей между Европой и Азией. Горы, в которых теперь обитает абазский народ, задерживали величайших завоевателей мира. Никто до сих пор не занял Кавказа целиком и не превратил его в опорный пункт своих сил.

Стены и ворота сделались теперь развалинами и памятниками прошлого; роль диких, нецивилизованных, несогласных между собой и тем не менее столь страшных варваров взяли на себя, в сущности, настолько же дикие, хотя внешне слегка цивилизованные московиты. Двуглавый орел направил свой полет далеко за Дербент и Дарьял. Герой Дагестана взят в плен и присоединил свой голос к хвалебной песне в честь царя; его мюриды позволяют записывать себя в казачье сословие; Грузия с ужасом ожидает указа, который отнимет у нее оружие и последний остаток ее национальной независимости. Только еще горсточка адыгов сопротивляется гигантскому колоссу. Она будет еще пять, самое большее, десять лет сопротивляться, но затем должна будет сдаться; насколько быстро это произойдет, зависит теперь уже от искусства русских полководцев на Кавказе.

Через десять лет или раньше Россия будет действительным владыкой Кавказа, хозяином единственной границы между Европой и Азией, господином, созданного самой природой неприступного лагеря размером в 8 000 квадратных миль. Важность завоеваний этой горной долины сама Россия понимает лучше всех, и поэтому для того, чтобы овладеть этой позицией, она в течение столетия пожертвовала миллионы солдат и миллиарды рублей; по всей вероятности, эти долгие усилия скоро увенчаются полным успехом.

Очень часто, особенно во Франции, сравнивают покорение Кавказа с завоеванием Алжира. Это слишком смешная [430] параллель для того, чтобы против нее можно было серьезно возражать. Кавказ для России то же, что Пиринеи для Франции, Тироль и Швейцария для Германии, и даже больше, потому что занятие Кавказа делает Россию единственным властелином Каспийского моря и является главным ключом к покорению Малой Азии. Европейская Россия, чья обороноспособность заключается только в скудно населенных равнинах и в ее армии, найдет в горах Кавказа между двумя неприступными морскими побережьями свой естественный базис, свой конечный опорный пункт. Петр Великий, едва только затронувший Кавказ и имевший там в качестве противников такие в то время еще могущественные державы, как Турция и Персия, а также еще не обладавший близлежащим Крымом, одно время совершенно думал о том, чтобы основать столицу России на Куме. Кто знает, не придет ли один из его потомков к этой же мысли после завоевания Кавказа!

На востоке Каспийского моря и дальше на востоке Азии у России нет больше преград. Степи пройдены столетними тягостями и жертвами, этапы установлены, военные линии, насколько это необходимо, усилены людьми — жатва начинается ³³. Теперь больше нет исхоженных номадами степей, которые в течение нескольких лет не были бы заняты войсками царя. Но есть цветущее, густо населенное государство, в котором воинственные жители, приученные к азиатскому рабству, почти без сопротивления принимают русское господство. Китай в этот момент может быть уже оккупирован; Бухара, Коканд, Самарканд и другие небольшие ханства падают из-за простого продвижения русских вдоль широкой судоходной реки Аму ³⁴, по которой русских может сопровождать паровая флотилия Арабского моря и по [431] которой они могут быть снабжены всем необходимым. Не будет ничего удивительного, если названные лежащие на правом берегу Аму ханства с их населением от шести до восьми миллионов душ еще в ближайшие два-три года попадут под власть русских. Нельзя и думать о сопротивлении этих невоинственных народов в их больших городах и безлесных развалинах. Несколько десятков сотен казаков с несколькими орудиями могут с ними быстро расправиться.

От Аму до Инда расстояние не дальше, чем от Дуная до Босфора, и на этом пути Англия не найдет ни турецких крепостей, ни Балкан, ни многочисленной турецкой армии, ни Австрии на фланге и ни Франции в резерве, чтобы задержать проникновение русских.

Продвижение русских дальше на Восток еще опаснее. Китайская стена, прежняя защита Небесной империи от татарских орд, не сможет задержать казаков, она служит посмешищем для русского лейтенанта и давно перейдена русскими. Орды киргизов, калмыков, тунгусов и других кочевых народов на границах Китая в большинстве своем превращены в оседлых, крещены, русифицированы и зачислены в армию. Теперь они образуют собой авангард для завоевания Китая.

Со времени заключения последнего мира в Париже Россия завоевала на востоке вдвое больше земли, чем сложенные вместе площади Германии и Франции. Страшная опасность угрожает миру с этой стороны. На Амуре работает целая армия поденщиков, солдат и каторжан над устройством гавани и крепости, которая должна стать новым, но совершенно неприступным Севастополем Японского моря. Русский флот на Черном море уничтожен, развитие флота на Балтийском море задержано, и вся энергия русского морского министерства теперь обращена на создание мощного флота на Японском море, где Россия не может опасаться соперничества; по газетным сообщениям, сделаны заказы на постройку пароходов и броненосцев в Англии и Америке. Итак, в то время как Россия тихо и незаметно создает новые морские силы, которые не будут, как раньше, [432] замерзать во льду Северного моря и Невы или заперты в Черном море и не могут быть больше стеснены в свободном движении и в своем развитии, русская граница все время продвигается дальше; с острова Сахалина русские смотрят на Японию; по правому берегу Амура Маньчжурия и большой, хорошо населенный полуостров Корея оккупированы, и вот уже русские стоят на расстоянии только 80 миль от Пекина! И европейские газеты говорят об этом с такой невинностью и с таким огромным равнодушием, как будто речь идет о смене министерства в Гессен-Касселе.

В газете «Patrie» от 10 мая 1862 года я прочел длинную статью, проводящую параллель между азиатскими завоеваниями России и Англии и строящую также иллюзии о будущей роли Франции в Азии. Я не могу понять, как можно проводить подобные параллели. Все, что Англия завоевала в Азии — это колонии и только колонии. Несколько несчастливых морских сражений, и обладание этими колониями поставлено под сомнение. Алжир, хотя он и лежит перед воротами Франции, — в случае войны с Англией может быть удержан только с величайшими жертвами. Французы инстинктивно это чувствуют и поэтому считают колонизацию опасной до тех пор, пока Гибралтар, Мальта и Корфу находятся в руках бриттов.

Напротив, оккупированные русскими страны в Восточной Азии с момента их захвата как бы приросли к России. Никакая заслуживающая внимания держава не может затруднить ей обладание ими: оккупированная страна не является уже больше колонией — она называется и вскоре делается русской.

Наибольшее значение здесь имеет единство расы между туранскими племенами Восточной Азии и их новыми господами — московитами. Индокитаец никогда не станет англичанином, араб — французом, даже если он перенимает язык и религию победителя, что, впрочем, и не часто случается. Даже самое смешение рас здесь происходит реже, чем, к примеру, между белыми и неграми, напротив того, тунгус, киргиз, калмык, монгол, татарин, маньчжур, японец [433] и китаец в несколько десятков лет станет московитом и примет русский язык и восточную религию. Русское государство насчитывает сейчас 75 миллионов человек. Из них около 20 миллионов — говорящих только на своем собственном языке, т.е. поляки, малороссы, финны, небольшая часть татар и большинство кавказцев; 45 миллионов говорят на официальном великорусском языке без диалектов, около 10 миллионов говорят на двух языках, т.е., кроме великорусского, еще на своих туранско-финских языках, но все больше и больше их забывают и становятся целиком русскими. Среди них остается еще около трех миллионов магометан и язычников, остальные уже крещены.

В Европе это добродушно называют «нести цивилизацию на Восток», но там это означает ужасную деморализацию. Сколько умерло под бичами, сколько погибло на рудниках Урала, прежде чем они приняли крещение. Дети и родители были разлучены, первые воспитывались в казачьих станицах, вторые до конца своих дней использовались на принудительных работах. Кому пришло бы в голову во Франции или Англии делать таким образом из арабов или индусов соотечественников и христиан-католиков или протестантов?

Однако этот зверский способ денационализации и обращения в новую веру не всегда бывает нужен. Обычно русификация легко проходит при помощи коррупции и благодаря самому положению вещей на месте. Во Франции житель колонии на родине рассматривается почти как иностранец, даже если он сам там родился. В России, не имеющей колоний, житель оккупированной страны немедленно считается русским и становится по своему положению и религии полноправным русским. Хан киргизов, башкир или калмыков, уздень черкесов, мандарин маньчжуров получает соответственно своему рангу и пользе, которую из его положения может извлечь правительство, титул князя, графа или дворянина. Большинство нынешних русских аристократов подобного происхождения. Хан, ага, уздень, мандарин и т.д., ставший благодаря указу русским боярином, усердно работает над тем, чтобы сделать и простой народ русским. [434] Эта система, не давшая результатов в Польше, Малороссии и в некоторых областях Кавказа, особенно там, где под властью России находятся индоевропейские народы, приносит хорошие плоды на Востоке, и это еще больше подтверждает единство московитов с туранской расой. Легко сделать из монгола русского дворянина, но было бы невозможно шейха бедуинов или князя индусов превратить при помощи простого декрета в маркиза или лорда.

Пустынные степи уже пройдены, в настоящее время русские занимают хорошо населенные и богатые страны. Занятие полуострова Кореи и лежащих между ним и Амуром маньчжурских стран даст царю свыше 20 миллионов новых подданных и явится важнейшим этапом в завоевании Японии и Китая. Кто может с достаточными основаниями опровергнуть необходимость того, что прежде чем пройдет срок человеческой жизни, Россия должна стать властелином китайского царства? Какая держава имеет средства задержать там наступление русских? До тех пор пока Европа, может быть, примет еще серьезные предосторожности, Россия сделает из этих миллионов рабов, которые уже сейчас почти находятся в ее руках, страшную армию. Можно не рассчитывать на то, что китаец трус. Он изнежен, ленив и плохой солдат, пока организован по своему обычаю. Но завербованный в русские полки, включившие уже столько азиатских народов, он при своем рабском, пассивном послушании, в котором этот народ возрос в течение тысячелетий и приобрел свою вторую натуру, сделается идеалом русского солдата.

Не пройдет, может быть, и 50 лет, как русский генерал-губернатор начнет посылать царю свои рапорты из Пекина.

Для китайца, японца и маньчжура европейская цивилизация, католическая или протестантская вера никогда в широком масштабе не будут приемлемы, это противно всему их духу, всей их натуре, но московитский деспотизм, пустой, бездушный блеск восточной церкви, разделение на 14 классов, общность государственного устройства и множество других вещей, которые связываются с московитом, очень легко сделаются ему понятными. Поэтому введение русского [435] порядка для этих восточных людей является единственной формой прогресса, которую они могут понять и принять ³⁵.

Бытует воззрение, базирующееся, впрочем, на историческом опыте, что слишком распространившиеся государства не могут долго существовать и что, следовательно, Россия, которая уже сегодня занимает седьмую часть земного шара, сама, благодаря своей обширности, не будет долго прочна. Ничто не вечно на свете, но Рим, историю которого всегда цитируют, существовал много сотен лет и покорил мир, пока не пал сам. Тогда и даже 50 лет тому назад, широко раскинувшиеся государства были слабее, чем теперь, но два великих открытия этого столетия — пар и электричество представляют необычайное облегчение в управлении каждому правительству, особенно же централизованному и деспотичному. Армия из С.-Петербурга, если будут проложены железные дороги, прибудет в Пекин скорее, чем несколько [436] лет назад в Москву; полки царя легче и быстрее попадут из столицы к отдаленным границам государства, чем некогда легионы Цезаря из Рима в Анкону. Приказ царя в ту же минуту станет известен его полководцам во всех концах государства, где бы они ни находились. Трудность управлять страной из-за ее огромного протяжения уничтожили пароходы, железные дороги и телеграф. Либералы в Европе потирают себе руки и думают, что именно эти открытия опрокинут деспотизм во всем мире. Этого можно вполне ожидать, но до этого должны пройти столетия. Искусство книгопечатания, это божественное изобретение, до сих пор оказало мало влияния на моральное развитие московитского народа, но зато в искусстве применять порох Россия не отстала ни на шаг от остальной Европы. Утешаются еще плохим состоянием русских финансов, но правительство, имеющее в изобилии людей и землю, никогда не почувствует [437] недостаток в деньгах и всевозможных военных припасах. До сих пор России не хватало людей, теперь перенасыщенный Китай предоставит ей сотни миллионов.

Как бы ни казалось слишком смелой наша точка зрения, мы повторяем ее с глубоким убеждением, и это убеждение разделяют в русской армии все — от поручика до фельдмаршала: не пройдет и срока человеческого возраста, как Китай станет русским, потому что никакая сила не сумеет задержать там продвижения русских. Вслед за более или менее полным завершением этого завоевания, которое беспечная Европа рассматривает с роковым равнодушием и даже поощряет, царь сорвет бесполезную затем маску и заговорит как господин Европы.

Потребовалось вмешательство двух великих держав и кровопролитная и дорогостоящая война, чтобы остановить наступление русских на Константинополь. К этому времени у России было 74 миллиона жителей, среди которых [438] 20 миллионов были готовы к восстанию против царя. Какая же огромная сила потребуется и хватит ли всей Европы для сопротивления, если царь, как повелитель нескольких сотен миллионов раболепных подданных, с несколькими миллионами хорошо обученных, автоматичных и жадных к добыче солдат нападет на беззаботные и несогласные между собой индогерманские расы?

Предчувствие нового нашествия монголов живет, так сказать, в груди каждого мыслящего европейца. Полководцы, чиновники, ученые, писатели, публицисты и поэты говорили и писали об этой возможности, но никто не поставил точку над «i», т.е. не объяснил, при каких условиях эта возможность станет реальной.

Правда, Россия с ее нынешними силами еще не может быть столь опасной для самостоятельности Европы, хотя она уже достаточно причинила ей неприятностей, но как только Россия выполнит свою миссию в Азии, она с удесятеренной силой обрушится на Европу.

С какой хитростью и лицемерием московит при каждой возможности берет слово, чтобы поплакаться на то, что его хотят изгнать в Азию. Он делает это так, как будто для него это равнозначно ссылке на Камчатку. Потому что это нужно ему для того, чтобы не пробудить Европу из ее летаргии, чтобы любой ценой удержать то, что он добыл насилием и хитростью и не потерять свои позиции на Западе; а между тем он марширует неумолимо, как судьба, гигантскими шагами на Восток. Границы Азии пройдены, завоевание началось, и никакими силами его больше не остановишь.

Туранская раса вечно была бичом всего мира. Она принимала различные имена, различные языки, различные религии, но в сущности она оставалась всегда такой же. Под именем скифов она была ужасом древнего мира; в обличий языческих аваров и гуннов она впервые дала себя знать христианской Европе; потом она изменила имя и религию и снова напала на Европу как монголо-татары и магометане; одна из ветвей этой расы пришла с юга и под именем османов взяла Константинополь и проникла вплоть до Вены.

Новый, молодой побег вырос из старого дерева. [439] Финно-татарский московит принял русский язык и религию и самое имя «русс». Он развивает язык и религию не как индо-германцы, для морального развития, но для военной дрессировки масс, необходимой для будущих завоеваний. Само имя служит ему для того, чтобы обманывать 15 миллионов малороссов, которых он считает своими родичами. Он становится еще страшнее от того, что, будучи чуждым духу европейской цивилизации, жадно изучает всякий государственный и военный механизм, чтобы использовать его для военной организации своих грубых масс.

В России есть только одна цель, ради которой работает всякий высоко или низко стоящий. Это армия. Царь, чиновник, священник, боярин, мещанин и крестьянин, даже ученый и поэт ³⁶ работают только на армию.

За последнее время так много пишут об успехах России, об отмене крепостного права, о большом недовольстве внутри страны, о страшной готовящейся революции, что многие публицисты в Европе уже предвидят разрушение России как нечто неизбежное. Хитрые московиты должны втайне от души смеяться над тем, что им так легко удалось ввести в заблуждение общественное мнение Европы.

Кто знает Россию, тот даст надлежащую оценку всем этим красивым вещам. Вопрос о крепостном праве в России целиком находится в руках правительства и, без сомнения, будет решен скорее в пользу царя, чем народа. Вот успехи, сделанные Россией со времени заключения Парижского мира: она продвинула свои границы на 80 миль до Пекина; начала завоевание Туркестана; сильно ускорила подчинение Кавказа; заложила основы для крепости первого класса и флота на Японском море; особенно же усовершенствовала управление и вооружение своей армии. Это на самом деле огромные успехи, которыми может гордиться правительство нынешнего царя, потому что Россия за шесть лет приобрела больше, чем за тридцатилетнее царствование Николая I.

О других успехах, которых ждут в Европе и о которых [440] говорят и пишут, мы ничего не знаем. Отмена крепостного права должна сначала принести плоды и прежде всего должна сначала стать действительностью, чтобы можно было вынести о ней серьезный приговор. Свобода, возникшая как подарок царя, всегда обоюдоостра, и история дает нам право рассматривать такие подарки с недоверием. Царь Николай запретил указом продажу отдельных крестьянских семей. Все либеральные газеты восторгались успехами России, но русские крестьяне страдали еще больше, чем раньше, и почему? По указу царя продажа была, конечно, запрещена, так же как и пожизненная отдача внаем, но не отдача внаем на определенное количество лет. Теперь бояре стали отдавать внаем своих крестьян на 99 лет! Раньше семья не могла по крайней мере быть разрознена, но должна была быть продана вместе. Теперь их стали отдавать внаем поодиночке: одного брата в Архангельск, другого — в Одессу, мать — в Москву, отца — в Астрахань или Иркутск. Это было разрешено и это было единственным благодеянием царского подарка.

Не может ли хваленая отмена крестьянского права привести к подобному же результату. Строят очень большие иллюзии по поводу внутренних беспорядков, по поводу поджогов в С.-Петербурге, Москве и других городах и хотят уже в этом увидеть предвестие революции. В России еще много городов могут сгореть, еще много кровавых крестьянских бунтов может разразиться, но никогда там не возникнет революции в европейском смысле этого слова. Восстание Пугачева было гораздо страшнее, чем нынешние манифестации, и было подавлено правительством с такими незначительными усилиями, что на Запад едва дошли вести об этом.

В Европе, особенно во Франции, где очень охотно судят все народы по себе, думают, что новый дух времени сделал гигантские успехи и в России. Было бы очень желательно, чтобы публицисты Запада лучше ознакомились с внутренними условиями России и не полагались бы на известия, распространяемые очень усердно с некоторого времени русскими правительственными органами и либеральными туристами, которые во многих вопросах с удивительным единодушием идут рука об руку. [441]

Нет страны в Европе, за исключением Турции, на внутреннее устройство которой не оказали бы более или менее благоприятное влияние последствия Великой Французской революции. Но что же мы видим в России со времени столь либерального царя, как Александр I? Никто не может этого отрицать, и московиты сами это удостоверяют, что с этого времени, как никогда, деспотизм сделал здесь огромные успехи и создал крепкую организацию.

Нынешнее недовольство России вызвано не образом правления, но покачнувшимся политическим положением России в Европе, потерей флота на Черном море, сдачей армии. Если бы русское войско отбросило союзников в море у Севастополя, оторвало кусок от Турции или даже взяло Константинополь, то никому бы в России не пришло в голову говорить о реформах. Можно бы задать вопрос первому, лучшему из бесчисленных либералов, разъезжающих сейчас по Европе: «Что вы хотите? Свободную конституцию и спокойное внутреннее духовное и материальное развитие? Хорошо, но бросьте ваши завоевательские инстинкты, ведь у вас достаточно земли; позвольте народам Кавказа дышать их свободным воздухом; отдайте то, что вы приобрели силой и тайными интригами и только благодаря этому держите крепко, отдайте назад Польшу и Финляндию!» — и не найдется ни одного, который честно пойдет на это; большинство вскричит, а кто этого не скажет, тот подумает: «Лучше уж мы будем переносить жесточайшее рабство, если это нужно, чтобы выполнить нашу священную миссию». Священная миссия московитов — это, прежде всего, принести цивилизацию на Восток, т.е. захватить Китай и Туркестан и пробудить славян к национальной жизни, т.е. присоединить их к России, а затем владычество над миром.

Россия сейчас слишком слаба для того, чтобы выступать открыто. Царь Николай, бывший слишком нетерпеливым, тяжко скомпрометировал политику России; наследник поэтому будет достаточно осторожен, чтобы не принимать в Европе тон хозяина, и будет дожидаться своего времени. Нет ничего более опасного для России в настоящую минуту, [442] чем изолированно вступить в войну с какой-нибудь одной европейской державой. Поэтому она будет делать все возможные мнимые уступки общественному мнению, пока не наступит ее время. Она жадно смотрит на вооружение и соперничество Франции и Англии и всеми способами раздувает их тайные раздоры, она втихомолку работает над развитием Австрии, хорошо зная, что разногласия встречающихся на этой почве мадьяр, румын и славян могут быть легко использованы к ее выгоде, и они вернее попадут в ее руки; ее влияние в Пруссии безгранично, ее рука замешана во всех неприятностях, день ото дня возникающих в Оттоманской Порте; она торжествует по поводу гражданской войны в Соединенных Штатах, чье внимание становится теперь слабее на Японском море; она льстит европейским либералам и старается их привести к тому, чтобы они взяли себе в пример Вольтера; она признает Италию, и все это рассматривается теперь как знак ее либерализма ³⁷. Это верная картина современного положения России, потому что будет глубоким заблуждением описывать его так же неверно, как это делают сами московиты, которые здесь действуют, по-видимому, по определенной системе. Рисуя взаимоотношения в России столь нежными красками, они оказали тем самым себе очень значительную услугу, потому что усыпляли бдительность Европы. Я не хочу говорить здесь об агитации в Польше, которая сохраняет свое собственное значение и ничего не имеет общего с московитской.

Этот беглый взгляд на опасность распространения московитской мощи в Восточной Азии я считал необходимым сделать для того, чтобы представить в настоящем свете значение, которое имеет для Европы спасение Кавказа от окончательного завоевания Россией. После покорения [443] Кавказа и туркестанских ханств сердце России не будет больше находиться в Москве, но между Волгой и Уралом, на Каспийском море. Оттеснение русских с Кавказа, в настоящее время еще сравнительно легко достижимое, после уничтожения адыгов и разоружения Грузии станет невозможным. Адыги — индогерманский народ численностью около 15 миллионов человек, грузино-армяне — народ численностью в 4 миллиона — могут образовать на Кавказе два государства, которые, морально поддержанные Европой, скоро проникнутся идеями западной цивилизации, быстро разовьются и создадут крепкий форпост Европы против неизбежного нападения с востока. Независимость Кавказа является, кроме того, также условием, обеспечивающим Персию и Малую Азию от русского завоевания. Сдача этой позиции для Европы равносильна самоубийству; и одной из величайших ошибок последней Восточной войны была слишком поверхностная оценка этого вопроса. Если бы турки не строили иллюзий о возможных приобретениях на Кавказе, на которые западные державы нехорошо смотрели и не поддерживали и которые, в сущности, мало возможны, так как кавказские народы так же неохотно, а может быть, и с еще большей неприязнью покорились бы туркам, чем русским, чему мог бы уже научить Порту опыт истекшего столетия. Если бы союзники десятую часть суммы, стоившей истребления нескольких дюжин парусных судов, обратили бы на вытеснение русских с Кавказа, то в действительности был бы достигнут необычайный успех, и это было бы для России несравненно более чувствительным и даже непоправимым ударом, чем взятие части Севастополя.

Величайший гений этого столетия Наполеон I сказал на острове Св. Елены известные всему миру слова: «Через пятьдесят лет Европа станет республиканской или казацкой». Если изучать с глубоким вниманием ход событий за последние 40 лет, то можно прийти к выводу, что казакизм сделал больше успехов, чем республиканизм. Какое роковое совпадение, что в то самое время, когда Россия шествует на завоевание Туркестана и Китая, сила и прочность единственной великой республики мира поставлены под вопрос ужасной гражданской войной! [444]

Когда гениальный герой говорил свои пророческие слова, он, несомненно, думал о Восточной Азии, о Китае и Японии. Человек, который в то время, когда еще не было железных дорог, пароходов и телеграфов, набрасывал в Париже план похода на Индию и, думая об этом походе, должен был принимать в расчет нейтрализацию Австрии, Германии и России, враждебность Турции, связанной с Англией, переход через Кавказ и Персию должен был считать это расширение России и увеличение ее могущества на Востоке вполне естественным, а вовсе не из ряда вон выходящим.

Никто уже не может спасти Китай и Туркестан, их покорение есть только вопрос времени, но долгом самосохранения для Европы является использование времени, которое еще осталось для того, чтобы предотвратить, насколько это возможно, неизбежное вторжение, которое придется переживать еще нынешнему поколению. Англия и Франция должны добиться того, чтобы по крайней мере задержать русское наступление на Японские острова. Было бы лучше, если бы эти две морские державы заняли одновременно эти острова, ибо следует опасаться, что русские, прежде чем они попадут в Пекин (что совершенно неизбежно), сначала попытаются стать господами Японии, что им до некоторой степени облегчит занятие Китая. Революция, война в Европе (Америка и без того ослаблена), представят им лучшие возможности для этого внезапного нападения.

Долг всех индогерманских рас создать фронт против беспрерывно приближающегося урагана с востока. Недостаточно восстановить Польшу в широких границах, возвратить Финляндию ее законным собственникам, освободить и организовать Кавказ; необходимо еще полностью изолировать эту чудовищную державу, чтобы она не оказывала никакого влияния на судьбы Европы.

Комментарии

28. См. главу 3.

29. В первый год после своего отъезда я получил успокаивающие известия по этому пункту, но, к сожалению, за последнее время горцы, оставленные без присмотра и руководства, вернулись к своим прежним обычаям и, как прежде, обращаются с перебежчиками как с рабами и часто выдают их русским.

30. По возвращении в Константинополь я нашел эту миленькую птичку в клетке; он был обвинен во множестве мошеннических проделок, но главным образом в том, что убил христианского врача, и в том, что обманул и продал убыхам одного отставного турецкого солдата, завербованного им в Абазию для того, чтобы завладеть его деньгами, около 600 талеров. Но оттоманское правительство очень снисходительно к преступлениям пашей, особенно тех, у кого есть деньги. Измаил, которого каждый ожидал увидеть казненным, отделался лишь потерей своего звания паши и трехлетним тюремным заключением, которое он должен был отбывать на острове Эйперн. Он добился этого некоторым количеством денег и еще большим числом обещаний. Но так как потом от него стали требовать исполнения его обещаний и ему было весьма опасно отказываться от них, то он нашел более удобным для себя не платить, а удрать. Он убежал в Грецию, оттуда — во Францию, где имел бесстыдство выдавать себя за потомка суверенных черкесских князей, за патриота, преследуемого Портой, и за жертву русских интриг. Но так как у него есть деньги и, несмотря на недостаток образования, он обладает в огромной степени низкой хитростью, а Черкесия является почти terra inkognita, то он найдет еще достаточно легковерных людей, и я думаю, что сделает еще много подлостей, прежде чем попадет в руки европейской юстиции.

Возможно так же, что он снова попадет в милость у Порты; кто знает, может быть, станет еще министром иностранных дел, хотя он не умеет ни писать, ни читать. Все это возможно в Турции.

31. Двое храбрых начальников мехкеме — Фарис-Бей и Хаджи-Яхья эффенди, когда увидели, что мы не можем держаться и покидаем страну, также не захотели оставаться в Абазии и уехали в Константинополь.

32. Ту-эффенди, возвращаясь в 1859 году из Трапезунда в Абазию на турецком сандале, был взят русскими в плен на море и должен был освободиться посредством очень тяжелого выкупа. Во время его пребывания в плену русские обращались с ним очень плохо. В результате этого он из тайного врага, каким был до тех пор, превратился в неумолимого и деятельнейшего противника. Ту-эффенди умер в октябре 1862 года.

33 Петр Великий предоставил астраханскому губернатору миллион серебряных рублей для покорении киргиз-казаков. Собственные слова царя гласят: «Хотя это и слабый народ, но он служит ключом и воротами ко всем странам и государствам Азии, всем азиатским странам ключ и врата». (Письмо Петра Великого в «Современнике», с.-петербургском журнале, 1852, часть четвертая, № 10).

34. Не смешивать с Амуром, который образует границу с Китаем.

35. Я не могу удержаться, чтобы не процитировать из труда малоросского ученого господина Духинского несколько коротких отрывков для того, чтобы поддержать мою точку зрения об общности китайцев и московитов. Господин Духинский говорит: «Индогерманские (вендские или арийские) и уральские или туранские народы, обитающие в Европе, имеют своих представителей в Азии, а именно: первые — индусов, среди них преимущественно браминов с их древней литературой; последние — китайцев. Но все же есть разница между туранскими народами и китайцами: последние являются именно желтыми монголами, тогда как первые принадлежат к белым. Однако известно, что монголы с давних времен были и остаются сильно смешанными с туранцами. С XIII по XV столетие монголы и туранцы развивались под владычеством династии Чингис-Хана, что не следует никогда забывать, так как это является одним из основ нынешних взаимоотношений между московитами и китайцами. Но с XVI столетия московиты и большая часть монголов теснейшим образом связались между собой при династии Рюрика, отпрыск которого Иван IV стал ханом Казанским и Астраханским. В то время как индоевропейские нации положили в основу социального и морального существования земледельческую и оседлую жизнь, все это рассматривается китайцами, так же как и московитами и евреями, как временная, хоть и неизбежная необходимость, как своего рода спекуляция. Индоевропейские народы не в состоянии точно определить время, когда у них введено наследственное владение землей. Привязанность к земле у них развита в высокой степени и величайший тиран никогда не осмеливался произвольно распоряжаться земельной собственностью народов... Напротив, китайцы помнят восемь различных произвольных изменений способа владения землей — изменений, которые всегда были указаны и декретированы богдыханами (царями). Даты этих изменений мы находим точнейшим образом указанными в китайских законодательных сборниках... Древнейший раздел земли, за две тысячи и несколько сотен лет до рождества Христова, был совершенно такой же, как мы сегодня видим у московитов, — по душам... Не только в европейских законодательных книгах, но и в индийских, в Веде и в своде законов Ману нельзя найти и следа произвольного раздела земли, наполняющего законодательные сборники китайцев и московитов, характер московитов и китайцев необычайно схож в основных правовых понятиях. Ни те ни другие не в состоянии самостоятельно выработать свою личность, они ожидают всего — свободы или рабства, добра или зла — не от себя самих, а от монарха. Лучший пример нам дает известный господин Тургенев, умоляющий царя о том, чтобы он повелел землевладельцам отдать их небольшую земельную собственность крестьянам. (Помещики в Великороссии имеют лишь очень мало собственной земли, земля принадлежит общинам, но крестьяне, в свою очередь, являются собственниками помещика. — Примеч. автора.) Право распоряжаться землей своего государства по своему усмотрению, присущее московитским монархам, очень обстоятельно доказал господин Тургенев в «Yournal des debats»... В Европе с давних пор существует наследственная знать, имеющая определенные права, которую никогда не был в состоянии подавить властитель; касты Индии за много сотен лет исторически сформировались и не зависят от расположения духа или доброй воли монарха; даже сам монарх не принадлежит к высшей касте браминов, но к военной касте, которая соответственно ниже и называется кшатрия. У московитов и китайцев знать не имеет такого значения. У них нет собственного земледельческого дворянства, но есть только придворное дворянство, или дворянство номадов. Перед лицом повелителя нет знатных или незнатных людей — все равны перед царем или богдыханом... Представления московитов о женщинах стоят немногим выше, чем у китайцев. Святые и почитаемые женщины-герои известны в Европе до Новгорода и Днепра. Дальше на восток история 45 миллионов московитов, так же как и сотен миллионов китайцев и других туранцев и монголов, больше не оставляет нам мифов... Женщина была эмансипирована указом Петра Великого... Царь приказал, чтобы жены высших сановников и бояр показывались в мужском обществе и протягивали тем, кто танцует с ними, свою руку для поцелуя. Те, которые опаздывали на царский бал, подвергались порке розгами. Вот мифы и права женщин у московитов!»

Из бесчисленных доказательств общности китайцев и московитов, выдвигаемых малоросскими учеными, я привожу только эти, потому что я думаю, что они во многом отношении значительней, чем язык, который пастушеские народы легко изменяют. Но китайский придворный язык, гуан-хоа, на котором говорят придворные, ученые, чиновники и высшее общество, неизвестен массе китайского народа и встречается только в провинциях Кианг-су и Ниан-гори.

36. Достаточно прочесть Пушкина, Лермонтова и других.

37. Следует вспомнить, что Екатерина II так заботилась о свободе Польской республики, что отправила в поход свои войска, дабы защитить права дворянства, которым угрожал король, обладавший едва ли той властью, которой теперь располагает президент Соединенных Штатов! Это был важнейший шаг к разделу Польши. Признание Италии является результатом политики, а не либерализма царя.

Текст воспроизведен по изданию: Теофил Лапинский. Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских. Описание очевидца Теофила Лапинского (Теффик-бея) полковника и командира польского отряда в стране независимых горцев. Нальчик. Эль-Фа. 1995