ТЕОФИЛ ЛАПИНСКИЙ

(ТЕФФИК-БЕЙ)

ГОРЦЫ КАВКАЗА И ИХ ОСВОБОДИТЕЛЬНАЯ БОРЬБА ПРОТИВ РУССКИХ

ГЛАВА 10

Дальнейшая деятельность наиба. — Введение мюридов. — Недовольство абазов. — Политика русских. — Начало Восточной войны в 1853 году. — Интриги турок против наиба. — Назначение татарского князя Зан-оглы-Сефер-бея пашой и правителем Абазии. — Отступление русских из Абазии. — Прибытие турецких войск и офицеров. — Пассивное сопротивление наиба. — Политика турок. — Тяжелое положение русских на Кавказе. — Состав выставленной против Абазии, Дагестана, Мингрелии и Анатолии русской армии.

Труды наиба в первое время увенчались почти чудесным успехом. Энергичный молодой человек не оставлял ни на один миг свою работу; день и ночь на лошади неутомимо разъезжал он во всех направлениях по стране, сопровождаемый преданным отрядом, возбуждал к сопротивлению против русских, наказывая со строгостью, а часто и с жестокостью, изменников и перебежчиков, и особенно стремился сделать обряды новой религии, апостолом которой он стал, общенародными и для всех обязательными. Для поддержания этой пропаганды он ввел по примеру Шамиля монашеский орден мюридов и образовал из них отряд, в котором стремился вызвать фанатизм к новой вере.

Это было большой ошибкой. Не говоря уже о том, что Мохамед-Эмин не мог образовать из импровизированных абазских мюридов фанатиков, потому что дух этой расы противился вообще всякому религиозному фанатизму, настойчивое проведение магометанства возмутило большую часть адыгского народа. Новая вера была и без того противна народу, и понадобились ранее описанные обстоятельства, чтобы она укоренилась в стране. Мусульманский фанатизм, который, естественно, влечет за собой тиранию, должен был, однако, натолкнуться на упорное сопротивление народа, который привык рассматривать личную свободу как высшее благо. Наиб очень хорошо знал характер народа, во главе которого встал, и остерегался поступать с населением слишком деспотически, но его помощники, импровизированные мюриды, позволяли себе часто от его имени самовольные поступки, которые имели очень дурные последствия. Часто случалось, что стоило только наибу покинуть мехкеме, как жители уже восставали и прогоняли начальника мехкеме, кадиев и муртазиков; нередко сжигались общественные строения и мечети. Это особенно часто случалось в Убыхии и в горах Шапсугии. В Абадзехии, где поселился Мохамед-Эмин и, так сказать, имел свой двор, где народ, освобожденный от гнета черкесов, из благодарности и своих собственных интересов был больше привязан к его личности, введенная им административная система действовала довольно правильно. [222]

Русские с 1850 года отказались, по-видимому, от всякой серьезной войны. Они довольствовались тем, что держали свои крепости на осадном положении и все более и более затрудняли всякую связь с турками и начали придерживаться своего рода примирительной системы. Командовавший берегом Черного моря адмирал Серебряков был ревностным представителем этой системы. Он знал адыгский язык и поддерживал многочисленные связи с некоторыми влиятельными фамилиями в Натухае. Однако впоследствии оказалось, что адмирал, хотя и был лучше всех русских офицеров знаком с обстоятельствами дела в Абазии, но значительно заблуждался в характере адыгов, которые были столь же недоверчивы к русской политике, сколь вооружены против русской армии.

Опасность быть покоренными русскими и энергия наиба Мохамед-Эмина привели адыгский народ к неизвестному еще дотоле единению и, по крайней мере, к видимому принятию магометанства. Необходимо было еще только немного времени, чтобы укрепить это вновь возведенное здание. Наиб начал серьезно думать о том, чтобы распространить свое господство на южные племена, которые находились в перемирии с русскими.

В таком положении застала Абазию, которую, заметим между прочим, Порта никогда не выпускала из вида, в 1853 году война, вспыхнувшая между Турцией и Россией. Успехи магометанской веры в Константинополе очень одобрялись и поощрялись. Ведь это было единственное средство сделать влияние Турции значительным. То, что не удавалось ей в продолжение многих столетий, когда она владела частью Кавказа, сделалось теперь само собой: русские стали, опять без их ведома и желания, орудием пропаганды Корана и авторитета повелителя правоверных.

Пока в начале войны на Черном море господствовал русский флот, турки не могли и думать о том, чтобы серьезно заботиться об абазах: но как только, благодаря вступлению в Черное море англо-французского флота, русские силы были ослаблены и сношение с абазским берегом сделалось свободным, Порта решила взять руководство делами на Кавказе и абазским народом в свои руки. [223]

По турецким понятиям, каждая страна, населенная магометанами, принадлежит по праву султану. Абазы были мусульманами, турецкие государственные люди не находили поэтому нужным спрашивать их, кому они желают подчиняться — мусульманин не имеет национальности. Но одно обстоятельство наполнило Порту беспокойством и недоверием. Наиб, сделавшийся таким могущественным, был в Абазии заместителем имама Дагестана; он всегда выступал от имени Шамиля и никогда не упоминал имя султана; поэтому в Константинополе опасались, что наиб не очень будет склонен, обойдя Шамиля, перейти под непосредственное начальство султана, но даже и в этом случае сам он казался Порте слишком сильным и самостоятельным, так что они предпочли бы поставить во главе абазов менее независимого и более надежного человека.

Выступить открыто против Мохамед-Эмина и объявить его лишенным своего положения было бы неполитично, во-первых, потому что наиб мог бы и не послушаться приказа султана, а он стоял слишком крепко, чтобы его можно было принудить к этому силой; во-вторых, потому что пришлось бы вступить в открытую ссору с шейхом Шамилем. Наконец, потому что старо-турецкая фанатично магометанская партия, которая очень сильна в Константинополе и которая шейха Шамиля и его наиба Мохамед-Эмина считала святыми и высокочтимыми людьми, настороженно отнеслась бы к открытому выступлению правительства против них. Поэтому Порта придумала средства, которые могли бы подорвать могущество наиба без большего шума и искала людей, которых можно было бы использовать для этой цели.

В Константинополе не имели верного представления о стране и людях Абазии и турецкие сановники слишком легко верили обманам, которые им преподносили различные хитрые и корыстолюбивые лица. Читатель, наверное, помнит о выданном по требованию русского посольства в Адрианополе князе Зан-оглы Сефер-бее. Находясь в приятном заточении, этот добрый человек решительно отклонял всякие предложения к бегству в Абазию, которые ему часто делались высокими лицами. Он хорошо знал, что в Абазии, [224] где он был чужой, ничего не сможет достигнуть без поддержки Порты; с татарской хитростью он рассчитал, что ему будет гораздо выгоднее сделаться значительным человеком у турок, получать хорошую пенсию и издали представлять из себя для абазов важную личность, страдающую за них и настолько опасную для русских, что эти последние потребовали его интернирования, чем возвращаться в Абазию, куда ему во время его более двадцатилетнего пребывания в Адрианополе была открыта дорога сотни раз. Он стал очень стар, толст и тяжел на подъем, его духовные способности, от природы более чем посредственные, при двадцатипятилетнем бездействии не могли развиваться; в молодости он был смелым наездником, одним из лучших стрелков и прославленным в степях Кубани конокрадом. Взятый в плен русскими, он был определен в мусульманский добровольческий полк, участвовал в авангарде Платова в походах 1813 — 1815 годов и при этом увидел Париж. Освобожденный русскими, он поступил на частную службу пашой в Анапу и, после заключения мира в Адрианополе, приехал, как уже сообщалось выше, с депутацией адыгов в Константинополь. Этот старый человек видел, следовательно, много, но никогда не нес ни одной серьезной службы и не занимал какого-либо важного места. Порта решила послать его каймаком ⁶⁸ в Абазию. Его татарское происхождение, ложный взгляд, что он пользуется значительным влиянием в народе, особенно же протекция шурина султана, Мохамед-Али-паши, военного министра в то время, хорошо рекомендовали его турецкому правительству. После его прибытия в Константинополь в диване ⁶⁹ обсуждался вопрос об экспедиции в Черкесию ⁷⁰. Сефер-бей, хотя ежеминутно и уверял, что страна с нетерпением ожидает его прибытия, требовал, однако, не менее целого армейского корпуса, чтобы изгнать наиба и завладеть [225] страной, В самом диване мнения разделились: Мохамед-Али-паша поддерживал со всей энергией кандидатуру Сефер-бея; Рашид-паша, хотя и не был знаком с положением в Абазии, заметил, что старый Сефер-бей, кажется, более обещает, чем может сделать, и предложил дать ему помощника в лице Безед-паши. Этот Безед-паша был молодой абазский раб, которого Рашид-паша воспитал в Париже и потом сделал своим секретарем и пашой: так как он в умственном отношении намного превосходил старого Сефера и еще имел то преимущество, что хоть он был и раб, но все-таки урожденный абаз, то предложение Рашид-паши было принято во внимание. Только один министр дивана, Фети-Ахмед-паша — шурин султана и мушир Тофанэ ⁷¹, был дальновиднее, чем все остальные, и был поэтому совершенно противоположного мнения. Он предложил назначить наиба министром и каймаком, доставить ему фирман султана, послать ему отряд регулярного войска, артиллерии и денег и положиться на его лояльность. Но об этом большинство членов дивана не хотело и слышать.

Из этих противоположных мнений самых влиятельных министров, естественно, должно было выйти что-нибудь непрактичное, и так как хотели угодить каждому из трех министров, то была взята средняя линия, чем все было испорчено и было парализовано участие абазов в войне.

Было решено назначить князя Зан-оглы Сефер-бея мирмираном ⁷² и генерал-губернатором Черкесии. Каждая из четырех народностей Абазии должна была, кроме того, получить еще заместителя генерал-губернатора, также с чином мирмирана. Губернатором Шапсугии был назначен живущий там богатый турецкий купец Хаджи-Измаил, который много лет жил в стране, был очень уважаем и находился в кровном родстве со многими абазскими фамилиями. [226] Абадзехия была предоставлена наибу Мохамед-Эмину, от которого нельзя было избавиться, как губернатору. В Убыхию был назначен губернатором любимец Рашид-паши Безед-паша; в Южной Абазии был утвержден в своей должности князь Александр. Всем губернаторам были заготовлены фирманы на титул паши и о назначении в мирмираны.

Эта политика не удовлетворяла никого, кроме Сефер-бея. Назначение Сефера, который был в Абазии представителем старочеркесской дворянской партии, влияние которой народ только что уничтожил, было, так сказать, недружелюбным шагом Порты против адыгской массы; назначение турка Хаджи-Измаила было принято равнодушно; зато назначение Безед-паши, ими проданного раба, сильно возмутило дворян и свободных в Убыхии. Они не могли понять, какие заслуги мог иметь этот молодой раб (ему было 24 года), чтобы его послали в качестве их начальника, и когда они узнали об этих заслугах, то Безед-паше нечего было делать более в Убыхии. Князь Александр не нуждался в назначении пашой и был бы очень рад освободиться от протекции России, но не с тем, чтобы попасть под господство Турции. Мохамед-Эмин был чрезвычайно оскорблен тем, что у него отняли две третьих подчиненной ему территории, даже не спросив его об этом.

Прокламация султана была передана новому генералу-губернатору эйлат (провинции) Черкесии — Сефер-паше, который должен был объявить ее верноподданным падишаха. Эта прокламация должна была уверить население в великом счастье и милости неба, которое давало им возможность возвратиться под владычество султана.

Можно было бы только бы смеяться над всей этой печальной комедией, если бы ее последствия не были так грустны для находившегося и без того в тяжелом положении адыгского народа, не так вредны для самой Турции и одновременно так полезны для России. Порта позволила насмеяться над собой дюжине черкесских лгунов и абазских рабов и потеряла единственный случай, когда Абазия могла бы быть освобождена от российского владычества. Если бы Порта признала наиба начальником страны и, вместо того чтобы подкапываться под него, укрепила бы его положение, [227] послав ему пять-шесть тысяч человек регулярного войска с одной хорошей полевой батареей для подкрепления, то не подлежит никакому сомнению, что наиб и шейх Шамиль признали бы господство султана и с 70-80 тысячами человек двинулись бы против русских. Одна такая диверсия причинила бы с защитой Грузии и Тифлиса так много беспокойства русской Кавказской армии, что она <не> смогла бы выделить, как это случилось позднее, один армейский корпус против Карса, другой — в Крым.

Мохамед-Эмин был единственным человеком в Абазии, который мог бы привести народ к признанию Порты и к окончательному принятию магометанской веры, и даже в том случае, если бы Абазия не сделалась турецкой провинцией, а просто осталась независимым союзником Турции, даже и тогда это было бы чрезвычайно выгодно для безопасности малоазиатских владений. Оттоманское правительство и не могло иметь законных притязаний на эту страну, так как она никогда не была в ее фактическом владении, а абазы в неисчислимых протестах оспаривали право Порты уступать их независимую страну русским; точно так же казалось бы естественным, что Турция без согласия ее союзников не должна была думать ни о каких приобретениях новых стран. Было бы поэтому лучше довольствоваться тем, чтобы упрочить естественный барьер между Россией и Азией и предоставить времени и обстоятельствам, которые в дальнейшем, может быть, были бы благоприятны, присоединение Абазии как провинции к Оттоманскому государству, чем внезапно посредством нескольких фирманов пытаться завладеть страной, которой турецкие войска не могли овладеть в продолжение многих столетий.

Но несколько жадных черкесов, специально прибывших в Константинополь, чтобы искать помощи против наиба и добиться возвращения своих потерянных привилегий, эксплуатируя при этом доверие и неосведомленность Порты, дабы лучше обмануть турецкое правительство, заключили союз с кучкой стуречившихся абазских рабов, которые старались казаться имеющими значение в глазах своих господ и были горды тем, что черкесские дворяне признают [228] их своими родственниками; обман этот удался им настолько, что даже самый умный и сведущий из турецких сановников Рашид-паша дал ввести себя в заблуждение. Я не могу за это ручаться, но я слыхал позднее очень часто как в Константинополе, так и в Абазии, что русские агенты весьма старались восстановить турецких сановников против наиба и помешать использовать его услуги.

Когда наконец была решена и установлена линия поведения в черкесском вопросе и у нового генерал-губернатора Сефер-паши спросили, что он думает делать, где он хочет основаться и какую материальную помощь может выставить на Кавказе в войне против русских, то Сефер-паша, который наконец убедился, что Порта не в состоянии дать ему целый армейский корпус, а едва сможет отрядить 2 000 человек, все-таки пообещал большие дела. Он говорил, что на Кавказе все, от мала до велика, знают его и по его призыву не только Абазия, но также Дагестан, Грузия и все другие страны восстанут против русских. Когда старик был в хорошем расположении духа, то он обещал туркам в течение одного месяца собрать вокруг себя 100 000 человек и взять Тифлис. Когда же дошло до дела, то оказалось, что Сефер-паша даже не рискует высадиться на берег независимой Абазии. Он предпочел укрепиться в оставленной русскими крепости Сухум-Кале под защитой турецких войск; турки рассчитывали на него, а он, в сущности, рассчитывал единственно только на турок и думал, что его титул паши и магическое имя падишаха, заместителем которого он является, будут импонировать горцам. Он сам очень плохо знал внутреннее положение страны и жестоко ошибался в своих расчетах. Сефер-паша просил в Константинополе вооружения для регулярного корпуса в 4 000 черкесов. Он обещал сейчас же после того, как высадится на берег, сформировать такой корпус.

Для высшего руководства военными операциями был назначен мушир турецкого корпуса, стоявшего у Батума, Мустафа-паша. Следуя приказу Порты, он послал в Сухум-Кале все, что было необходимо для формирования корпуса из 4 000 человек. Когда Сефер-паша получил оружие, [229] снаряжение и все необходимое, он не знал, что ему с этим предпринять. Он не мог найти не только 4 000, но и четырех абазов, которые захотели бы быть его солдатами. Он выпутывался как только мог. Я помню, что он часто жаловался мне несколько лет спустя на свое положение в Сухум-Кале. «Дали мне, — говорил он часто в дружеской беседе, — 12 пушек, 4 000 ружей, много пороху и множество вещей, но никаких денег, и хотели, чтобы я набрал солдат; два миллиона пиастров получил мушир Мустафа-паша, но он не дал мне ни одного пара ⁷³, а прикарманил их себе».

Я думаю, что если бы Сефер-паша получил два миллиона, то из этого получилось бы то же самое, с той только разницей, что вместо мушира он сам прикарманил бы себе эти два миллиона.

Между тем русские, угрожаемые флотом союзников, спешно покинули все крепости вдоль абазского берега, чтобы не оказаться запертыми между неприятельскими судами и абазами и не попасть в плен. Материальный убыток, который понесло от этого отступления русское правительство, был неизмерим. Двадцать две крепости, из которых многие были окружены стенами и внутри хорошо отстроены, должны были быть оставлены с большой поспешностью и без малейшего сопротивления. На северном берегу продержались еще недолгое время лишь две крепости — Суджук и Анапа, откуда гарнизон всегда мог отступить на материк. Гарнизоны крепостей были усилены и ожидали наступления союзников. Кроме того, один корпус из 20 000 человек был размещен между Суджуком и Анапой. Две крепости — форт Раевский и форт Николаевский, лежащие между этими крепостями на военной дороге, также держались до оставления первых. Остались в руках русских все крепости, лежащие вдоль Кубани и Лабы, и форт на реке Абин; гарнизоны в них были даже усилены. Русские приготовились к тому, что со стороны союзников будет произведено энергичное наступление на их владения на Кавказе. Но как только высадка в Крыму переубедила их в этом, они [230] переменили, как мы увидим, расположение своих войск на Кавказе.

Можно представить себе удивление и ликование абазов, когда они увидели страшного и неуловимого врага бегущим без сопротивления. Они нападали на оставленные крепости. Поспешность, с которой русские должны были садиться на суда, вынудили их оставить много необходимых предметов, которые они не имели даже времени уничтожить. Большая часть тяжелых железных крепостных орудий не могла быть погружена на суда, поэтому орудия были всевозможным образом приведены в негодность, а лафеты сожжены. Нужно полагать, что абазы начисто разграбили крепости. Они не пренебрегли ни одним куском обработанного дерева, ни одним гвоздем в стене. В скором времени оставленные крепости превратились в кучу развалин: но заполнять рвы и сносить валы было для адыгов слишком тяжелой работой: поэтому враг нашел после войны опять повсюду готовые позиции.

Между тем новый генерал-губернатор Черкесии в сопровождении Безед-паши, со штабом, составленным из турок, черкесов и венгерских ренегатов, высадился в Сухум-Кале. Отряд турецких войск содействовал высадке и занял оставленные русскими город и крепость. Что хотел делать Сефер-паша в Сухум-Кале, он сам хорошо не знал. Впрочем, он был очень доволен свей персоной. Он сделался пашой, получал большое жалованье, имел солдат для своей охраны и слуг для набивания трубок; пока он имел, следовательно, все, о чем мог только мечтать, о дальнейшем же предоставлял заботиться господу богу.

По идее турецкого военного министра, Сухум-Кале должен был служить базой для диверсии против Тифлиса. Мохамед-Али-паша был одним из тех, которые упорно верили в общее восстание Кавказа в пользу султана. Он смотрел поэтому на выступление могущественного Зан-оглы Сефер-паши с 100 000 человек против Тифлиса, как на решенное дело. Предоставим, однако, старому Сеферу в Сухум-Кале думать об использовании обещаний, данных им Порте, и посмотрим, что произошло между тем в Адыгской стране с начала войны. [231]

Как только форты по абазскому побережью были оставлены русскими и открылось сообщение с Турцией, появились различные турецкие и арабские прокламации, доставлявшиеся большей частью черкесскими уорками из Константинополя, в которых объявлялось о вступлении султана во владение Абазией, а народ призывался к повиновению и верности. Уорки привезли, кроме того, множество писем с призывами к адыгам воздержаться от повиновения и вообще от каких-нибудь проявлений дружеских или зависимых отношений к Мохамед-Эмину, потому что он враг падишаха, в противном случае могущественный султан, который повелел изгнать русских, опять даст им позволение идти войной против страны абазов. В Шапсугии и Убыхии, жителей которых всегда раздражало рвение наиба в деле обращения их в магометанство, этого было достаточно для того, чтобы совершенно подорвать его еще слабый авторитет.

В несколько дней была опрокинута с таким трудом введенная административная система, мехкеме были сожжены, начальники изгнаны, кадии и муртазики должны были разойтись по домам. Но на этом горцы не остановились. Так как русские теперь отступили, то оказался не нужен более и пророк Магомет. Во многих местностях, особенно в горах, жители сожгли поэтому мечети и восстановили опять старые кресты.

В Абадзехии остатки черкесских дворян, лишенных наибом их привилегий, старались возмутить народ против него, прилагая все усилия к тому, чтобы народ считал его врагом властителя правоверных. Но узы, которые в Абадзехии связывали народ с наибом, были слишком сильны и многообразны, чтобы это могло удасться. Почти весь народ объявил, что не согласится в угоду султану или кому-нибудь другому покинуть наиба.

Безед-паша отправился на свой пост в Убыхию. Бедный молодой человек, который в блестящем турецком рабстве забыл язык своего отечества, не знал даже, с чего ему начать. Он не имел ни денег, ни войска, а только несколько офицеров и слуг для сопровождения. В первое время, пока он имел еще некоторые средства, он был принят довольно хорошо; но [232] когда ему нечего было больше давать и он начал разговаривать тоном паши, то абазы начали смеяться ему в лицо и объявили ему, что хотя его султан так могуществен, что может из рабов делать пашей, однако он не достаточно силен для того, чтобы отдать их под начальство их бывшего раба: ему привели также в насмешку двух мальчиков-рабов, в которых он узнал своих братьев, и предложили их выкупить. Безед-паша скоро утратил свои иллюзии; он заметил, что и Сефер-паша, который очень неохотно терпел вблизи себя любимца великого визиря, также интриговал против него. Когда он убедился, что ничего не в состоянии сделать в стране, то сел однажды на корабль и возвратился в Константинополь, куда привез известия Порте, что абазы — никуда не годный народ, из которого ничего нельзя сделать и который не заслуживает того, чтобы правительство заботилось о нем.

Хаджи-Измаил-паша — турецкий купец, который был назначен губернатором Шапсугии, знал страну очень хорошо и обладал слишком большим тактом, чтобы бесполезно компрометировать себя и серьезно отнестись к своему положению. Он держался поэтому в стороне, выжидая дальнейших шагов оттоманского правительства.

Интервенция Порты в Абазии имела, следовательно, только те последствия, что порядок в Абадзехии был поколеблен, а в Убыхии и Шапсугии — совершенно уничтожен.

Сефер-паша после своего прибытия в Сухум-Кале послал приглашение наибу, князю Александру и тамадам всех абазских племен на общий народный совет. Против всех ожиданий наиб Мохамед-Эмин был одним из первых, кто прибыл и приветствовал заместителя султана. Но одаренный молодой человек скоро обнаружил всю комедию, которую играл старый Сефер, понял также совершенное бессилие Порты против России и злые намерения против него. После короткого пребывания в Сухуме он возвратился, не дав ни малейших обязательств, обратно в Абадзехию. Князь Александр из Южной Абазии, который Портой был назначен пашой, находился также в Сухум-Кале, но не хотел брать на себя какие-либо обязательства, отговариваясь тем, что [233] подвластная ему часть страны христианская и очень не расположена к туркам. Из всех других частей страны также прибыли депутаты: но отчасти тон, который Сефер-паша принял по отношению к ним от имени султана, был им неприятен, отчасти же они не могли понять, чего же, собственно, он от них хочет; и это было действительно нелегко, так как старый князь не знал этого обычно и сам. Таким образом, все эти депутаты возвратились обратно недовольные и ничего не сделав.

В Сухум-Кале сделалось опять пустынно и глухо; Сефер-паша со своим гарнизоном был как бы блокирован с суши, потому что живущие кругом абазы не выпускали никого из крепости; отдельные же турецкие солдаты, удалявшиеся далеко от крепости, захватывались в плен подкарауливавшими их абазами и продавались в горы. Были даже случаи, что беззаботные турецкие часовые похищались ночью с их постов.

В своих рапортах в Порту Сефер-паша оправдывался тем, что эта часть Абазии населена гяурами, с которыми ничего нельзя предпринять, и потому он может только по прибытии в страну адыгов выполнить данные им в Константинополе обещания.

Между тем отряд флота союзников напал на русских в Суджуке и Анапе и после непродолжительного сопротивления эти две крепости были очищены. Маленькие крепости — форт Раевский и форт Николаевск, как и крепость на реке Абин, также были оставлены.

Русские заняли теперь позицию на правом берегу Кубани, где они держали укрепленные пограничные посты; главный город черноморских казаков — Екатеринодар, как и все станицы в Черноморье, по высшему приказанию был очищен от жителей, а население со своими стадами и имуществом отступило на Волгу.

Вдоль Кубанской линии была выставлена армия из 100 000 человек, и русские считали свою позицию на Кавказе настолько опасной и были так уверены в том, что они здесь подвергнутся нападению союзников, что вся Кавказская армия была поставлена на военное положение, резервы и нерегулярная милиция призваны, а правый фланг [234] подкреплен еще одной дивизией пехоты и артиллерийской бригадой из 5-го армейского корпуса.

В апреле 1854 года состояние русской армии на Кавказе было следующее.

1. Правый фланг Кавказской армии был расположен от полуострова Тамани до Дарьяльского ущелья, фронтом против Северной Абазии.

Штаб, инженерные войска, резерв артиллерии, администрация и т.д. — приблизительно 2 600 человек. Правый фланг, таким образом, всего : 208 орудий и 112 000 человек.

2. Армейский корпус в Мингрелии, фронтом против Абазии и против восточного берега Черного моря. [235]

3. Армейский корпус в Дагестане фронтом против независимых племен чеченцев, аварцев, кумыков и лезгин под предводительством шейха Шамиля.

4. Армейский корпус из Тифлиса, расположенный вдоль турецкой границы в Малой Азии и прикрывающий столицу Кавказа.

[237]

Кроме того, были призваны все резервы и включены в состав армии, так что вся Кавказская армия в короткое время могла быть доведена до внушительного количества в 300 000 солдат с 600 полевыми орудиями. Если мы внимательно просмотрим расположение русской армии в апреле, которое привели выше, то найдем, что русские видели самую большую опасность в нападении со стороны Абазии и здесь развернули самые большие силы. Стоящего у Тифлиса и вдоль анатолийской границы четвертого корпуса Кавказской армии едва хватало, чтобы держать гарнизоны в городах и защищать длинную границу. О серьезном наступлении на Анатолию, которое эта армия предприняла позднее с таким блестящим успехом, в это время никто и не думал. Мы потом увидим, каким обстоятельствам можно приписать, что одна значительная часть этой армии могла быть отделена для Крыма, в то время как другая часть двинулась на Анатолию, заняла Карс, угрожала Эрзеруму и уничтожила одну турецкую армию. [241]

ГЛАВА 11

Турецкий корпус под командой мушира Мустафы-паши высаживается в Суджуке и Анапе. — Поведение турок в Адыгее. — Сефер-паша и Мустафа. — Отступление турок из Северной Абазии. — Движение русских. — Адыги держатся во время Восточной войны совершенно спокойно. — Причины этого. — Интриги против усилий англичан. — Сердар Омер-паша в Сухум-Кале. — Ошибочное ведение войны. — Конец войны. — Отступление турецких войск из Абазии. — Депутация в Константинополь. — Положение в Абазии. — Зан-оглы Сефер-паша и наиб Мохамед-Эмин.

После оставления Суджука и Анапы русскими турецкий корпус в несколько тысяч человек высадился в Северной Абазии и занял обе эти крепости. Командующий турецким корпусом мушир Мустафа-паша был назначен Портой главным начальником над всеми военными силами, которые он может собрать. Сефер-паша, которому в Сухум-Кале нечего было делать, был командирован в Суджук, чтобы в этой части страны, на которую он больше всего, казалось, рассчитывал, наконец смог выполнить данные им турецкому правительству обещания. Он собрался в дорогу, но не взял с собой данное ему Портой оружие и снаряжение для сформирования регулярного черкесского корпуса, а отправил его из Сухум-Кале в Батум. Когда мушир потребовал у него по поводу этого объяснения, он стал оправдываться тем, что у него не было транспортных средств, как будто то же самое судно не могло бы так же хорошо идти в Суджук, как и в Батум. Однако действительная причина заключалась в том, что хитрый татарин не хотел обнаружить свое бессилие и свои слабые стороны; если бы он привез снаряжение в Суджук, то Мустафа-паша потребовал бы, чтобы он выставил давно обещанный корпус, и оказалось бы, Сефер такой же влиятельный в Натухае, как и в Сухуме; а так он находил для себя трудности, которые прикрывали бы его слабость.

В Натухае оба паши созвали общее народное собрание и приказали явиться всем представителям страны и половине всех военноспособных мужчин. Что они, собственно, хотели с ними предпринять в этом углу Абазии — трудно сказать. Впрочем, их приказания оказали незначительное впечатление. Кроме натухайцев прибыли только несколько уполномоченных из Шапсугии и Убыхии; никого не было из Абадзехии, где наиб совершенно изолировался и прекратил всякие сношения с турецкими политиками. Он ясно понял, что они занимаются более тем, чтобы интриговать против его личности, чем подготавливать войну против русских таким образом, он был полон недоверия по отношению к каждому предложению, которое ему было сделано. Следуя примеру наиба, князь Александр из Южной Абазии, так же как [242] и готовые к восстанию племена сванетов и осетин, держались далеко от всякой связи с агентами Порты; то же делали и многочисленные приверженцы наиба в Шапсугии и Убыхии.

Несмотря на это, на призыв пашей, в надежде выступить наконец против русских, собрались между Анапой и Суджуком около 20 000 конных и пеших воинов. Большинство пришло из Натухая, который выставил почти всех боеспособных мужчин. Если бы оба паши были хоть сколько-нибудь дельные и предприимчивые люди, то они использовали бы этот случай, чтобы исправить прежние ошибки, и двинулись бы быстро со всеми своими войсками и собравшимися адыгами через Абадзехию к Лабе и Малой Кубани. Такое энергичное продвижение, весьма вероятно, способствовало бы тому, что все воинственное население Адыгеи взялось бы за оружие и держало бы русскую армию в напряженном состоянии. Во всяком случае, русские имели бы достаточно хлопот, чтобы препятствовать вступлению в Кабарду и соединению с горцами Дагестана абазов, подкрепленных некоторым количеством регулярных войск и небольшой артиллерией.

Оба паши были очень далеки от того, чтобы думать о таких вещах; Мустафа-паша был в вечном страхе перед нападением русских на Анапу и отступал при малейшей тревоге от воображаемого врага в горы; старый Сефер посматривал на все и прислушивался ко всему с открытом ртом, беспрерывно жаловался, угрожал и бранил наиба, а сам, беспомощный и бездеятельный, не мог найти выход из этого положения. Целых 14 дней задерживали народ пустыми речами, пока у большинства не кончился провиант и терпение и они опять удалились. Из 20 000 человек, которые собрались на первый зов, на стороне обоих пашей осталась едва десятая часть.

Из опасения, что их оставят совсем одних, паши собрались наконец в дорогу, однако большую часть своего регулярного войска оставили как гарнизон в Анапе и Суджуке с приказом защищать до последней крайности эти крепости, если они подвергнутся нападению. Этот приказ, как и оставление ненужного гарнизона, был менее всего необходим, так как [243] русские и во сне не думали о том, чтобы действовать на левом берегу Кубани, ибо они сами с беспокойством ожидали высадки большого корпуса войск и наступательного движения на Малой Кубани.

Медленно двинулись паши из Натухая вдоль берега Кубани, через равнины Шапсугии до границы Абадзехии, сопровождаемые одним батальоном, одним эскадроном, четырьмя орудиями и примерно 2 000 всадников. Здесь они сделали остановку и смотрели друг на друга, не зная, что делать дальше.

По пути к ним никто не присоединился, а прием, который они встретили у народа, был не очень ободряющий. Им было жутко находиться так далеко от их любимой и надежной Анапы и быть так близко к страшному наибу. Хотя и родившиеся в Адыгее, эти двое людей были воспитаны по-турецки и не понимали ни духа, ни характера адыгского народа. Привыкшим в Турции в каждом низшем видеть только рабскую покорность, им было противно свободное и независимое обращение абазов, которое им казалось вызывающим. Нужно еще принять во внимание, что внешний вид турецких солдат не мог внушить адыгам благоприятного представления о их пригодности к войне; последние говорили пашам в глаза, что с такими неуклюжими людьми нельзя вести никакой войны и что эти неповоротливые, частью оборванные солдаты будут для русских служить более причиной смеха, чем страха. Насмешка и презрение к туркам слишком явно выражались на лице каждого адыга, чтобы не тревожить обоих пашей. Их беспокойство день ото дня делалось все больше и больше, особенно же — когда по ту сторону границы Абадзехии настроение народа стало прямо враждебным.

Если бы, как было сказано, оба паши со всем их войском и собранными вначале абазами не медленно и неповоротливо, но быстрым шагом двинулись в Абадзехию — нет сомнения, что весь народ присоединился бы к ним; но так как они почти все свои войска оставили в Анапе и Суджуке, а большое ополчение сократилось до одной десятой части, то абадзехи не хотели видеть несколько тысяч гостей, двигающихся в их страну, которые, по всей видимости, намеревались не биться [244] с русскими, а хотели только низвергнуть наиба и сделать Абадзехию турецкой провинцией. Вид турецких солдат совсем не возбуждал у абазов желания сделаться подданными султана.

Паши попробовали теперь привлечь наиба к себе и послали к нему послов с приглашением прийти в их лагерь и совместно двинуться в Абадзехию. Однако он отговорился болезнью и не явился; но в турецком лагере узнали, что он находится на расстоянии трех часов пути и собирает войска. В страхе, что Мохамед-Эмин, хотя и назначенный султаном пашой, может так забыться, что возьмет их в плен вместе с их войском, они снялись поспешно с места и скорым маршем направились в безопасную Анапу. Однако, чтобы иметь возможность что-нибудь сообщить в Константинополь и пустить адыгам пыль в глаза, на пути были произведены демонстрации против русских: паши угрожали переходом через Кубань, часто производилась стрельба с левого берега на правый, где никого не было видно, над чем русские, а затем и абазы смеялись от всего сердца. Против наиба паши обратили всю свою бессильную ярость, объявили его изменником, гяуром и так далее и требовали, чтобы все абазы относились к нему как к врагу. На реке Шепш близ границы Абадзехии, где наиб часто поступал с жителями строго, он имел много врагов; там интриги пашей нашли хорошую почву, они не жалели обещаний, ни даже подарков, чтобы преградить путь проникновению наиба в Шапсугию. Так окончилась экспедиция турецких пашей, вместо пользы для народа и вреда для русских оставив после себя только раздоры, ссоры и гражданскую войну между абазами.

После возвращения турок из этого «славного» похода Мустафа-паша сообщил своему правительству, что он прогнал русских из всей Абазии и продвинулся бы дальше, если бы абазы не были непослушным и необузданным народом, который ни к чему нельзя склонить и который наиб возмущает еще к тому же против султана, так что войскам падишаха нечего больше делать в этой стране, что им грозит большая опасность быть выданными местными жителями врагу. В результате этого рапорта Мустафа-паша получил [245] приказ погрузить войска на корабли и отправиться в Батум, а Сефер-пашу с небольшим гарнизоном оставить в Анапе.

Так окончил Мустафа-паша свой поход в Черкесию: Сефер-паша с сотней пехотинцев и сотней артиллеристов, которые были оставлены ему для прикрытия, удобно устроился в Анапе и продолжал начатую им систему лжи. Он оправдывался перед Портой тем, что только бунт наиба мешает привести в исполнение его обещания; адыгов же он обманывал тем, что заверял их, что они могут вполне положиться только на падишаха, должны вести себя спокойно, не предпринимать бесполезных нападений на русских, заниматься земледелием и торговлей, но в особенности — сохранять верность султану и соблюдать магометанскую веру, ибо только этим они могут обезопасить свою страну от нового нападения врага. Вместо того чтобы быть предводителем народа, Сефер-паша и его штаб сделались торговыми маклерами между абазами и английскими и французскими купцами, которые скупали вдоль берега, особенно в Анапе и Суджуке, продукты для войск, осаждавших Севастополь.

Последствия этой горестной неловкости Порты, с одной стороны, принесли большую пользу русским, с другой — оказались вредными для союзников и губительны для оттоманской армии в Малой Азии. Мы уже указали выше расположение русской армии на Кавказе. Как только русские увидели, что союзники не думают серьезно действовать против них на Кавказе, а, наоборот, обезопасили их от наступательных действий горцев, они изменили свою позицию и перешли на юге от обороны к наступлению. Корпус вдоль Кубани был уменьшен, а его контингентом усилена армия в Крыму и тифлисский корпус. В Крым были отправлены: 15-я пехотная дивизия, две бригады черноморской пехоты, пять батальонов черноморских казаков, два батальона стрелков, четыре полка донских казаков, одна бригада пешей и одна бригада конной артиллерии — всего приблизительно 40 000 человек с 64 орудиями; 20-я пехотная дивизия, два батальона стрелков, один полк драгун и одна бригада пешей артиллерии — таким образом, немногим [246] более 20 000 человек и 48 орудий были отправлены для подкрепления армии под Тифлисом. Большая часть милиции была распущена, так что немногим более 30 000 человек остались стоять фронтом против абазов, что было меньше даже, чем в обыкновенное время. Неспособность турок, так сказать, обезоружила горцев и облегчила положение русских.

Уменьшение опасности со стороны Абазии позволило также русским употребить для усиления тифлисского корпуса один армейский корпус в Мингрелии, один пехотный полк и одну батарею из армейского корпуса в Дагестане, один полк драгун, шесть полков линейных казаков и одну бригаду конной артиллерии, всего 12 000 человек с 28 орудиями, и распустить большую часть милиции.

После того как русские усилили свою армию под Тифлисом 30 000 человек с 76 орудиями, главнокомандующий мог предпринять наступательные действия против Карса. Армия Муравьева, когда она перешла границу, была несколько более 50 000 человек, так как для прикрытия флангов и тыла было необходимо большое войско.

Старый Сефер-паша, мало интересовавшийся тем, что происходило вокруг него и не понимавший значения Восточной войны, жил между тем спокойно и беззаботно в Анапе, деля свое время между молением, курением табака и бранью наиба. Только один раз ему пришлось предпринять поход против русской крепости Коркуй, стоящей на правом берегу Кубани, по следующим причинам. Русские настолько оправились после своего первого испуга, что не только не опасались нападения на их линию, но даже от скуки производили нападения на границу. Маленький гарнизон Коркуя, едва достигавший 1 000 человек, предпринял несколько экспедиций через Кубань и неожиданно напал на несколько дворов адыгов, которые, убаюкиваемые болтовней старого Сефера, беспечно не приняли даже обыкновенных мер предосторожности. Жители, живущие на границе между Анапой и Коркуем, разбуженные от своей дремоты, потребовали защиты от заместителя всемогущего султана, и Сефер должен был наконец выступить со своей сотней пехотинцев и двумя орудиями из Анапы, что он сделал после [247] больших колебаний и с большой неохотой. Русские на левом берегу Кубани против крепости Коркуй насыпали небольшой земляной окоп, откуда они предпринимали свои набеги против ближайших дворов адыгов. Связь между крепостью и окопом поддерживалась несколькими большими барками. Толпа из нескольких тысяч адыгов сопровождала небольшое войско Сефер-паши. После того как они обменялись 10-12 пушечными выстрелами, рота, находившаяся в окопе, очистила его и переправилась на другой берег Кубани. Сефер-паша возвратился победоносно обратно в Анапу, крепость потратила больше пороху, празднуя бескровную победу, чем его было потрачено обеими сторонами при сражении. Сефер-паша написал великолепный рапорт в Константинополь, представил к отличию многих своих друзей и впал опять в свою обычную апатию.

Еще один раз он был потревожен от своего блаженного покоя. Английское правительство, которое всегда с беспокойством и интересом наблюдало за успехами русского господства на Кавказе, не могло понять, почему народ, который в продолжение многих лет без всякой поддержки оказывал успешное сопротивление гигантской мощи России, во время всеобщей войны против последней не принимает никакого участия, а остается пассивным зрителем. На запросы английского посла в Константинополе Порта дала по поводу состояния Абазии объяснения, которые звучали так безутешно, что приходилось отложить всякую надежду предпринять что-либо серьезное против русских в этой стране. Чтобы, однако, извлечь пользу из военных качеств абазов и дать им через участие в войне против русских, при будущем заключении мира, право на какое-либо политическое значение, английское правительство решило набрать один корпус в 6 000 абазских всадников, содержать его и использовать в Крыму. Порта, казалось, очень охотно на это согласилась, и англичанин, господин Лонгворт ⁷⁴ — один из немногих европейцев, который был немного знаком с абазами, был снабжен необходимыми полномочиями и средствами и послан в Абазию для выполнения этого дела. Порта, которая всегда выставляла себя неограниченным [248] господином в Абазии, приготовила Сеферу-паше открытый фирман о том, чтобы вербовке английского посланного оказывалась всевозможная поддержка. В этом фирмане категорически также запрещалась торговля рабами. Тайным же образом было послано Сефер-паше секретное предписание — англичан не поддерживать и постараться от них вежливо отделаться.

Даже при отсутствии других затруднений так несвоевременно потребованный англичанами и с фальшивой готовностью изданный Портой приказ об уничтожении торговли рабами был бы совершенно достаточен для того, чтобы сделать непопулярным всякое выступление господина Лонгворта в Абазии и затруднить проведение его задачи. Было по меньшей мере странно требовать сейчас же от некультурного народа, который впервые пришел в соприкосновение с европейской цивилизацией, уничтожения укоренившегося обычая, в то время как главный рынок этой торговли в столице султана, в гаремах пашей и в серале самого повелителя оставался неприкосновенным и остается таковым до сих пор. Кроме того, после падения авторитета наиба Мохамед-Эмина никто не был в состоянии собрать в Абазии такое количество воинов и вывести их из страны. Сефер-паша был сердечно рад, что тайные желания Порты были против английской вербовки. Он был бы в безвыходном положении, если бы Порта потребовала от него всерьез выполнения этого приказания, так как он не был в состоянии найти и сотни человек, которые захотели бы под его поручительством служить вне страны, даже и за большое английское жалованье. Впрочем, он исполнял свою роль [249] очень ловко, так что английский уполномоченный получил уверенность, что только злая воля Сефера-паши препятствует вербовке, а этот последний был достаточно хитер для того, чтобы считаться лучше упрямым и фанатичным, чем ничтожным, тем более что при этом он выполнял без усилий приказ турецкого правительства. Шаги, предпринятые в этом направлении у наиба, оказались также безуспешными, во-первых, потому что Мохамед-Эмин, при его полном незнании европейской политики, принимал за одно и то же турок и англичан и последних считал также подданными султана, а потому не доверял им; во-вторых, потому что он охранял открытую абадзехскую границу от возможного нападения русских и еще, кроме того, должен был быть настороже против турецкой агитации внутри его страны. Господин Лонгворт возвратился, таким образом, обратно, не выполнив своей задачи и наихудшим образом настроенный против адыгов, из которых, как я впоследствии узнал, никто не понял, чего от них, собственно, хотели. В общем, идея вербовки и использования их в Крыму была непрактична и противна образу мыслей и характеру адыгов.

Отчаянное положение турецкой армии в Карсе и успехи русских в Малой Азии поневоле привлекли снова внимание союзников к Кавказу. Было решено произвести наступление, и при этом не одной или двумя тысячами человек, а целым корпусом под командой лучшего турецкого генерала Сердар-Экрема ⁷⁵ Омер-паши. Пунктом высадки и операционной базой был выбран Сухум-Кале.

Сухум-Кале — единственная безопасная якорная стоянка на всем кавказском побережье; хорошо сохранившаяся крепость могла служить опорным пунктом для действующей армии: но что, однако, не было принято во внимание или не было известно — это количественный состав русских войск на Кавказе. Из Кавказской армии приблизительно 80 000 человек были в Карсе, а в Крыму, осталось, таким образом, для защиты русских владений еще около 150 000 человек, из которых около 60 <000> человек было регулярного войска, [250] остальное же — казаки и милиция. Правда, русские для охраны больших городов и бесчисленных крепостей и для наблюдения за абазской и дагестанской линиями должны были употребить большую часть этих войск, однако и против наступления из Сухум-Кале они могли еще сконцентрировать от 25 до 30 тысяч человек регулярного войска.

Непонятно, как это в главном штабе союзников могли надеяться на то, что Омер-паша со своими 22 — 25 тысячами турецких солдат, неумелых и малопригодных для наступательных действий в такой трудной местности, как Южная Абазия, мог провести без содействия враждебных России народов Абазии и Дагестана успешное наступление против привыкших к войне и хорошо знающих страну русских войск. Задача сердара была очень тяжела и неблагодарна. Абазия в течение 18 месяцев была плохо подготовлена турецкими пашами и агентами к его приему, племена Южной Абазии, и без того не очень благосклонно расположенные к туркам, сделались совсем равнодушными к войне против России, благодаря беспомощности, бездеятельности и интригам турецких пашей. Вместо того чтобы организовать всю Абазию на военный лад и четвертую или пятую часть вооруженного мужского населения подготовить к возможному наступлению, уполномоченные Порты теряли свое время на то, чтобы интриговать против наиба, и делали неразумные попытки к введению турецкого господства.

Несмотря на это, было еще возможно все исправить и использовать абазский народ на войне; но для этого, нам кажется, необходимо было следующее. Корпус Омер-паши ни в каком случае не должен был быть сконцентрирован, потому что благодаря этому русские получили то преимущество, что все находящиеся в их распоряжении силы могли употребить против этого единственного корпуса; необходимо было также для массы абазских воинов выставить в двух пунктах ядро регулярного войска. Было достаточно оставить в Сухум-Кале третью часть турецкого войска и призвать к оружию жителей Убыхии, Южной Абазии и Сванетии. Если бы явилась только пятая часть вооруженных воинов, то собралось бы 6 000 всадников и 12 000 человек пехоты. [251] Начальство над этим христианским войском следовало бы передать князю Александру — единственному, который мог их собрать и удержать вместе. Таким образом, у Сухум-Кале можно было бы держать наготове 8 000 человек регулярного и 18 000 — нерегулярного войска для наступательных действий; 16 000 турецких войск высадились бы в Туапсе и через Абадзехию двинулись бы к Малой Кубани и там заняли бы свои позиции. Омер-паше следовало бы провозгласить наиба заместителем султана, а Сефер-пашу и весь татарско-черкесcкий сброд, который, к несчастью страны, бесчинствовал и интриговал от имени Порты, отправить в Турцию. Один только наиб был в состоянии собрать адыгов для военного похода и пятую часть вооруженных сил перевести через границу; 12 000 всадников и 24 000 человек пехоты без больших затруднений были бы собраны в Шапсугии и Абадзехии, что в соединении с регулярными турецкими войсками составило бы армию в 50 000 человек. Эта армия должна была бы, опираясь на Абадзехию, сконцентрироваться на Малой Кубани, и ее фланги и тыл были бы в совершенной безопасности. Стоящему у Сухум-Кале корпусу окружающая его бедная горная страна не могла бы доставлять достаточно жизненных продуктов, и вследствие этого было бы необходимо обеспечить этот корпус провиантом с моря. Напротив, сконцентрированный на Малой Кубани корпус с легкостью мог бы обеспечить себя продуктами из богатых равнин Абадзехии и Шапсугии.

В Дагестане шейх Шамиль заключил с русскими род перемирия, но этот договор при нападении на русскую линию и при появлении войска в Кабарде не удержал бы имама от выступления ⁷⁶ из Дагестана, и даже в случае, едва ли возможном, если бы он сам захотел сдержать данное русским обещание, то жадные до добычи и войны аварцы, чеченцы и лезгины, конечно, не смогли бы удержаться от выступления. На диверсию по меньшей мере в 20 000 человек со [252] стороны дагестанских народов можно было бы рассчитывать с полной уверенностью.

50 000 человек с 60 полевыми орудиями выступили бы с Малой Кубани, продвигаясь по равнинам Кабарды к Тереку; после ослабления русской линии против Абазии они не натолкнулись бы на серьезное сопротивление, а встретили бы только казачьи войска и милицию, с которыми абазы равны по военной мощи, если даже не превосходят их. На Тереке произошло бы соединение с войсками из Дагестана и можно было б еще рассчитывать на содействие магометанской Кабарды и враждебных русским осетин. Такие военные действия нанесли бы может быть, непоправимый удар русскому господству на Кавказе.

Русские никогда не смогли бы оказать успешного сопротивления такому войску до прибытия подкрепления из Центральной России и до возвращения армии из Анатолии. Они должны были бы охранять свои бесчисленные крепости и станицы. В то время как они защищали бы одни крепости, другие, находящиеся на пути регулярных войск, не смогли бы обороняться и попали бы в руки врагов. Если бы они оставили свои форты и станицы, чтобы сконцентрироваться, то все население, жены и дети казаков и переселенцы оказались бы во власти диких горцев. Такая операция сделала бы положение русских на Кавказе чрезвычайно запутанным. Войско в 25 000 человек с 30 орудиями, опирающееся на Сухум-Кале, между тем отвлекло бы также значительную часть русской армии.

Трудно понять, как уже было сказано, как можно было собираться серьезно повредить русским на Кавказе без содействия независимых горцев. Омер-паша не думал совсем о сильных адыгах, а высадился со всем своим войском в Сухум-Кале. Прибытие сердара, о котором абазы знали, что он не турок, произвело на них благоприятное впечатление; многие старшины из Абазии пришли к нему и предложили свою службу в надежде, что наконец-то будет начата серьезная война против русских. Но они жестоко ошиблись. В одной рукописи умершего генерала Штейна (Фергат-паши), который занимал должность начальника [253] генерального штаба в турецком корпусе, я нашел следующую заметку: «После нашей высадки пришли со всех сторон черкесские начальники, а также и могущественный наиб. Они предложили себя и свои племена для военной службы, но так как это не входило сейчас в общие наши расчеты, то им дали понять, чтобы они держались спокойно, чтобы бесполезными провокациями не посадить себе русских на шею». Удивительная политика! Народу, который находится всегда на войне, тогда как все другие пользуются дарами мира, советуют покой, когда он хочет использовать благоприятный момент; и почему?.. Чтобы не посадить себе на шею русских». Как будто турки до сих пор удерживают русских.

Омер-паша встретил наиба хорошо и скоро увидел, что это единственный человек, на которого можно положиться; он обещал ему даже выхлопотать от Порты утверждение его начальником всей адыгской страны, но в настоящий момент он не воспользовался его услугами. Напротив, сердар хотел, вероятно, следуя высшим предписаниям, использовать содействие Сефер-паши и уорков из Убыхии и требовал, чтобы они выставили свои силы. Сефер-паша торопился выполнить свои обязанности, обещал целую армию и наконец прислал своего сына с... семью всадниками; такие могущественные в Константинополе уорки Убыхии, как Хаджи-Керандук и Бракок-Измаил, выставили 11 всадников. Это было следствием жалких и неуклюжих интриг, которые Порта терпела и даже поддерживала.

Очень короткий поход Омер-паши не представляет никаких интересных эпизодов; русские увидели, что им не хотят сделать на Кавказе ничего плохого, и благословляли судьбу, которая в таком уязвленном пункте поставила против них турок; турецкая интервенция не могла быть опасной русским по многим основаниям. Неспособность и бессовестность турецких предводителей, которые не могли руководить своими собственными войсками, не говоря уже о недисциплинированных горцах, фактическая неспособность турецких офицеров, неловкие интриги в Константинополе, ненависть и презрение, которые питали к туркам даже магометанские племена горцев, а еще более христиане [254] (абазы, грузины, имеретинцы и другие) — все это отняло у турецкой армии шансы, которые имела бы европейская армия. Еще сейчас абазы говорят, вздыхая: «Если бы мы не пустили турок на свою землю, а покорились бы французам или англичанам, если бы только 10 000 этих последних пришли к нам, то русских не было бы сейчас в Тифлисе». Грузины, имеретинцы и даже черноморские казаки ожидали с нетерпением появления англо-французских войск, чтобы соединиться с ними, но решили защищаться против турок до последнего.

Перемирие и скорое заключение мира прервало слабые попытки наступления от Сухума, которые делал Омер-паша. Турецкая армия погрузилась на корабли и освободила место русскому гарнизону. В Анапу также пришел приказ отправить в Константинополь 200 турецких солдат, составлявших гвардию Сефер-паши. Это как громом поразило Сефер-пашу. В своей слепой вере в непобедимость султана он был твердо убежден, что Черкесия действительно принадлежит султану, и совершенно серьезно думал, что он будет пожизненным вали страны. Его можно было только с большим трудом убедить в противном. Тогда он захотел тоже сесть на корабль и отправиться в Стамбул; но один из высших турецких офицеров, который имел относительно него секретные инструкции, дал ему понять, что правительство султана уже достаточно для него сделало и что наступает время, когда он должен будет сам о себе заботиться, разделяя судьбу своей страны, и стремиться за долголетние благодеяния султана вознаградить его какой-нибудь серьезной службой. Турецкий гарнизон погрузился на корабль, после того как он сжег Анапу и взорвал укрепления. Старый же Сефер остался в Абазии: ему были оставлены две плохих шестифунтовых пушки и немного пороха в виде последнего подарка. После отъезда турок он отправился на маленькую реку Шапсогур, где и поселился со своей семьей, никем не замечаемый, деля все свое время, как обычно, между молитвой, куреньем табака и бранью наиба.

Между тем абазы со страхом замечали, что ложное спокойствие, в котором они жили с начала войны благодаря интервенции турок, кончается и они скоро опять будут [255] предоставлены своим собственным силам в борьбе с исполинским противником. Состоялось собрание старшин всех народностей и племен, на котором было решено послать депутацию в Константинополь, предложить султану подданство Абазии и просить его защиты. Этот совет был дан народу друзьями турок и был принят с отчаяния; 260 депутатов отправились в Константинополь. Наиб Мохамед-Эмин также сопровождал депутацию, а Сефер-паша послал своего сына.

Можно себе легко представить, что депутация ничего не достигла: она была предоставлена султану, который их очень милостиво принял, предоставил им помещение и питание за счет правительства, в общем оказывал им всяческое гостеприимство; каждый депутат получил напоследок подарок в 1 000 пиастров с обещанием, что скоро начнется новая война и русские будут навсегда изгнаны, с этим одураченные сыны гор были отпущены. Конечно, их турецкие друзья не забывали поощрять абазов к сопротивлению против русских до последней крайности, особенно же убеждали оставаться верными мусульманской религии и падишаху.

Результатом турецкой интервенции было то, что страна адыгов раскололась на несколько партий, в то время как до войны она была едина. Абадзехия повиновалась, как раньше, Мохамед-Эмину и сохранила введенное им административное устройство. Убыхия никому не подчинялась под предлогом сохранения верности падишаху. Шапсугия разделилась на три партии. Самая благоразумная желала возвращения наиба, но она была очень слаба. Враги всякого порядка и все разбойники и воры, которые боялись строгости наиба, поддерживали притязания Сефер-паши, хотя они ему ни в чем не помогали и ему не повиновались. Заместитель султана служил порочным людям как бы бруствером против наиба. Жители прибрежной полосы не желали ничего знать ни о наибе, ни о Сефере; придерживаясь христианских и языческих обычаев, они одинаково ненавидели магометанство как из Дагестана, так и из Константинополя; если им угрожал наиб, то они держались за Сефер-пашу, когда же последний требовал от них поддержки и признания его власти, то они делали вид, что его не слышат. На Парижском [256] мирном конгрессе был поставлен вопрос о непокоренных абазах. Он был предложен английскими представителями, которые, однако, остались в полном одиночестве. Характерно, что турецкий посол ни одним словом не поддержал английское предложение.

Я уже раньше заметил, какой бесконечный вред причинило воюющим абазам позднейшее изменение пункта, по которому каждой европейской державе разрешено было держать в Черном море только два военных судна, в то время как для России количество разрешенных военных судов было доведено позднее до десяти.

Южные абазы, находившиеся с русскими до войны в перемирии, вернулись к прежним отношениям; северные же абазы, или адыги, готовились к новой войне.

В конце 1856 года, когда в Европе поздравляли друг друга со всеобщим миром, занятие Анапы открыло вновь военные действия в Абазии и берег был блокирован.

Конец первого тома

Комментарии

68. Каймак — губернатор, заместитель султана.

69. Диван — совет министров, в котором собираются гражданские, военные и духовные чиновники, ранг соответствует муширу (маршалу).

70. Турки называют абазов всегда черкесами (черкес-мемлекет).

71. Тофанэ — артиллерийский арсенал в Константинополе; в Турции существует еще артиллерийское министерство, министр которого называется мушир Тофанэ.

72. Мирмиран — гражданский паша двухбунчужный, по рангу стоит всегда ниже ферик — дивизионного генерала, двухбунчужного паши.

73. Пара — мелкая турецкая медная монета.

74. Господин Лонгворт провел раньше вместе с господином Беллем один год в Натухае и делал заслуживающие уважения попытки привести адыгов к какому-нибудь политическому единству и порядку. Его пребывание в Абазии казалось русскому правительству таким опасным, что за его голову была назначена большая цена, а царь Николай отдал приказ повесить английских крамольников, как только они будут пойманы. Господин Лонгворт описал свои впечатления от пребывания между абазами в одном интересном труде на английском языке. В настоящее время он британский генеральный консул в Белграде.

75. Верховный главнокомандующий, генералиссимус.

76. Наиб Мохамед-Эмин читал мне письмо Шамиля, в котором он писал, что с начала и до конца Восточной войны всегда держал наготове 20 000 всадников; кроме того, в каждом доме был приготовлен месячный запас продуктов для пяти воинов.

Текст воспроизведен по изданию: Теофил Лапинский. Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских. Описание очевидца Теофила Лапинского (Теффик-бея) полковника и командира польского отряда в стране независимых горцев. Нальчик. Эль-Фа. 1995