ТЕОФИЛ ЛАПИНСКИЙ

(ТЕФФИК-БЕЙ)

ГОРЦЫ КАВКАЗА И ИХ ОСВОБОДИТЕЛЬНАЯ БОРЬБА ПРОТИВ РУССКИХ

ГЛАВА 7

Адыги, поступающие на службу к врагу. — Их ненадежность. — Пример этого. — Способ ведения войны. — Народные собрания и совещания. — Лагерь. — Сигналы. — Оборона и наступление. — Штурм и занятие русского форта, описанные абазским начальником. — Нельзя считать часть страны покоренной, пока другие части находятся еще в состоянии войны. — Солидарность племен.

Если бежавший раб находит так же мало безопасности у русских, как и перебежчик у абазов, то, напротив, каждый изменник, каждый бандит, который должен был бежать от мести своих соотечественников, является желанным гостем в русском лагере. К стыду немногих еще оставшихся в стране черкесских пши и уорков, следует сказать, что они поставляют наибольший, если не единственный, контингент изменников, служащих у русских. Времена, когда они могли хорошо жить за счет труда абазов, навсегда прошли; самим работать им не по вкусу, поэтому они готовы всегда за хорошую плату взяться за какую угодно службу. Они служат шпионами, проводниками для оперирующих в стране неприятельских войск, посредниками и т.д., некоторые служат также в нерегулярных полках.

Русские платят этим людям самое меньшее по серебряному рублю ежедневно; кроме того, они имеют еще часть добычи, которая по их указанию была награблена. Полностью доверять им русские однако не могут, т.к. они пользуются каждым случаем для удовлетворения своей жадности и еще охотнее предадут и продадут русского, чем адыга. Эти потомки черкесов — настоящий бич адыгской страны. Беглецы, которые указывают дорогу русским, — сплошь уорки; ложные депутации, которые от имени народа с фальшивыми документами отправляются в Константинополь, чтобы там обманывать турок и европейцев и вымогать себе подарки, всегда состоят из уорков; те, которые приносят лживые и фальшивые сведения из Константинополя, чтобы придать себе значение, и которым раньше часто удавалось злоупотреблять легковерием народа во вред ему, но всегда к их собственной выгоде, — это тоже уорки; короче говоря, большую часть плохого нужно приписать этой татарской расе. Не пользуясь в стране влиянием и уважением, за небольшим исключением, недопускаемые на народные совещания, в которых даже рабы могут принимать участие, эти потомки старинных грабителей с большой дороги устремились за пределы страны для эксплуатации своих соотечественников, чтобы только не быть вынужденными [160] работать честным образом. Упомянутые причины и расовая ненависть, которая господствует между черкесами и абазами, заставляют опасаться наступления катастрофы, могущей окончиться уничтожением и совершенным истреблением первых.

Как сказано, русские также не могут похвалиться преданностью и службой этих перебежчиков. Примером может служить следующая вполне правдивая история.

Я уже раньше упоминал, и должен буду еще часто к этому возвращаться, о черкесской княжеской фамилии Зан-заде, которая в половине прошлого столетия поселилась у Анапы. Князь Занок Сефер после передачи Анапы русским был послан Натухаем по его просьбе как уполномоченный в Константинополь. Он был уже не молод, много пережил и состоял то на турецкой, то на русской службе. В Константинополе его приезд возбудил известное внимание, русское посольство считало его опасным и потребовало от Порты его удаления. Отношения были таковы, что оттоманское правительство должно было исполнить требование посольства. Занок был интернирован в Адрианополь с ежемесячным содержанием в 2 500 пиастров ⁵³. Он чувствовал себя там так хорошо, что и думать забыл о своей стране, и был очень недоволен, когда Восточная война призвала его к деятельности. Он имел двоих сыновей; одного он воспитал в Турции для службы султану, другого — у адыгов для службы царю. Этот последний, по имени Ибрагим Карабатыр, вырос в горах, как дикое дерево без ухода. Воспитанный в юнэ одного ему родственного уорка, прославленного вора лошадей и рогатого скота и русского агента, окруженный толпой молодых уорков, которые смотрели на него как на предводителя, смелый, ловкий и сильный, он был грозой страны; был он неудобен и для русских, которые часто предлагали ему поступить к ним на службу. Наконец угрожаемый и преследуемый абазами, которые условились его убить, он бежал со своей бандой в Суджук и отдался в распоряжение русского коменданта. [161]

С этого времени начались бесчисленные разбойничьи нападения под управлением Карабатыра, собравшего вокруг себя около 40 молодых разбойников, на дворы и стада адыгов. Часто, однако, и русские становились жертвою жадности своего друга. Вот самый оригинальный случай.

Однажды Карабатыр уезжает со своей бандой из города и крепости Суджук, известив коменданта контр-адмирала Серебрякова ⁵⁴, что хочет предпринять карательную экспедицию против адыгов. К вечеру он прибывает к занятой русскими крепости на реке Абин, где и располагается в засаде вблизи рощи. Когда утром русские, не ожидавшие ничего плохого, гнали скот на пастбище, он со своей бандой с диким криком напал на испуганных пастухов, подумавших, что это враждебные абазы, и в паническом страхе бежавших к крепости, и угнал целый табун более чем в 400 голов. В крепости было мало конницы, которая и не рисковала его преследовать; пехота же не имела надежды его догнать.

Что же делает он дальше? Через два дня появляется со всем стадом в Суджуке, выдает его за отобранную добычу у адыгов и продает великодушно за 1 000 серебряных рублей гарнизону. Генерал поздравляет его и делает донесение с отъезжающим курьером о новом деле молодого, храброго, неутомимого на царской службе князя Занок. Этот рапорт имел следствием посылку бриллиантового кольца и высшую похвалу Его величества императора Николая. Императорский бриллиант был сейчас же продан за бесценок одному армянину, а золото с кольца употреблено на украшение сабельной рукоятки. Все указания коменданта на то, что это есть неуважение к царскому подарку, не оказали никакого впечатления на молодого татарина. Но что за шум поднялся, когда русским раскрылась та невинная шутка, благодаря которой Карабатыр получил все эти отличия. Хотя он, поддерживаемый своей бандой, клялся всем, что есть [162] святого, что они отбили стадо у адыгов, которое те, по всей вероятности, украли, но русские уже имели верные сведения. Но что было делать? Комендант Суджука слишком поторопился со своим донесением, восстановление истины очень бы скомпрометировало его, поэтому он должен был удовольствоваться только строгим выговором черкесскому князю и прекратить это дело. Но было ясно, что этот уорк не будет последним.

Когда началась Восточная война, еще до франко-английского вмешательства Карабатыр получил тайно письмо от своего отца, в котором ему было сказано, что теперь, кажется, лучше держаться на стороне султана, чем на стороне царя, и чтобы вследствие этого он стремился уйти из рук русских. Как послушный сын, Карабатыр решил повиноваться указанию своего отца, однако хотел оставить русским память о себе, и в особенности захватить с собой хороший подарок на память.

Чтобы устранить всякое подозрение, он удвоил свое служебное рвение, разграбил и сжег много дворов адыгов и обручился для виду с одной татарской девушкой, живущей в Анапе. Он награбил много добычи за последнее время и хотел отпраздновать свою помолвку торжественно и возможно более на европейский лад; он пригласил всех офицеров гарнизона и всех почетных лиц города Суджука на праздник. Так как он, естественно, не имел собственной столовой посуды, то она была собрана во всем городе ⁵⁵ у штатских и военных лиц; единственная существовавшая тогда в Суджуке гостиница доставила кушанья и напитки. Когда русское общество вечером после многих возлияний развеселилось и пришло в хорошее настроение и пило за здоровье черкесского принца, спутники Карабатыра оседлали в полной тишине лошадей, упаковали серебряную посуду и все ценные вещи, которые они могли захватить, и по данному знаку 40 молодцов вскочили на лошадей и с [163] заряженными ружьями, окружив своего начальника, через городские ворота ускакали в горы. По дороге они не пренебрегли захватить форпост из восьми солдат, которые стояли на расстоянии пушечного выстрела от Суджука, и утащили их в горы для продажи. Подобные случаи вероломства очень многочисленны между черкесами, поступающими на службу к русским ⁵⁶.

Очень трудно собрать в Абазии большое число воинов в одном пункте; причины этого читатель узнает из нижеследующих сведений о способе ведения войны адыгами.

Если в какой-либо местности, как, например, во всех пограничных областях страны, опасаются набега со стороны русских, то старшины восьми племен народности лежащих в этой местности юнэ-из собираются вместе и держат совет. Если опасения реальны, то все имущество, слабые старики, женщины и дети отсылаются в глубь страны к друзьям и родственникам; во дворах остаются только мужчины, способные сражаться. Организуются посты и патрули пешие и конные, дороги и тропинки уничтожаются и баррикадируются срубленными деревьями, окрестные местности уведомляются о грозящей опасности, и все, наблюдая за каждым движением врага, ожидают его продвижение вперед. Вдоль Кубанской линии и берега Черного моря, где всегда можно ожидать нападения русских со стороны суши и моря, сделалось обычаем, что по 10 человек из каждого юнэ-из по очереди образуют ежедневно и еженочно пограничную стражу.

Если враг нападает, когда его не ожидают, то стража дает протяжным и пронзительным криком и выстрелами из ружей знак о военной тревоге. Почти невероятно и возможно только при содействии предавших изменников, чтобы враг мог обмануть бдительность форпостов и незаметно напасть на ближайшие дворы. Военная тревога подхватывается всеми, кто ее слышит, и, так как адыги, вечно угрожаемые внешними и внутренними врагами, имеют чуткий сон, в одно мгновение [164] вся местность оказывается на ногах. Никакая населенная солдатами казарма, внезапно встревоженная, не может скорее быть готова к защите или отступлению, чем абазский двор. Мужчины со всех ног бросаются пешком или на лошадях к дороге, по которой враг может проникнуть в их дворы, стремясь достигнуть ее как можно скорее. В такой момент, когда нужно защитить жену и ребенка, адыг, обыкновенно очень осторожный, не считается с числом врагов и даст себя убить, чем покинет свое семейство.

Между тем стража собралась и защищает каждое дерево, каждый куст, каждый ров и покинутые дворы с чрезвычайным упорством, боевой клич раздается беспрерывно и служит сигналом собираться и выбирать правильную дорогу. Русские солдаты, поседевшие на войне с горцами, рассказывали мне, что этот ужасный крик, повторяемый тысячным эхо в лесу и горах, вблизи и вдали, раздающийся со всех сторон, спереди и сзади, справа и слева, пронизывает до мозга костей и производит на войска впечатление более неприятное, чем свист пуль.

В то время как мужчины бросаются навстречу врагу, женщины укладывают свои небольшие пожитки на телегу, лошадей или себе на спину; дети гонят стада в лес, и все это происходит так скоро, что в четверть часа двор покидается и делается необитаемым и пустым. Только неспособный к войне старик или маленький мальчик поддерживает большой огонь в одной из хижин; он прислушивается жадно к сражению и боевому кличу, и если неприятель уже близко, то бросает приготовленные головни на соломенные крыши хлебных амбаров и хижин и исчезает в лесу.

Если же, что случается редко, нападение на двор и окружение его производится ночью и так внезапно, что бегство невозможно, то происходит обыкновенно кровавая драма. Мужчины, женщины и дети бросаются с неистовыми криками из домов и стараются воспрепятствовать врагу проникнуть во двор. О сдаче и покорности не может быть и речи. Смысл этого слова адыг даже не понимает, и каждый, без различия пола, защищается до тех пор, пока он может еще двигать хотя бы одним членом. Русская пехота стреляет [165] среди этого смятения и старается пробить забор и выломать ворота. Если враг ворвался во двор, то в домах и вокруг них начинается неистовый бой. Жители защищаются отчаянно и почти всегда взятие приступом нескольких мазанок стоит русским значительных жертв. Очень редко бывают взяты пленные, потому что озлобленный солдат не дает пощады даже женщинам и детям, и легче схватить голыми руками дикую лесную кошку, чем десятилетнего абазского ребенка. Иногда, однако, появляется помощь и спасение, ибо на неистовый шум к месту боя сбегаются все соседи и нападают на врага со всех сторон.

Удивительно, что, когда раздаются первые выстрелы и боевой клич, лошадей, рогатый скот, овец и коз не нужно даже выгонять. Все животные бросаются, как будто они понимают, в чем дело, со всех ног в ближайший лес; нужно только им отворить ворота; даже домашняя птица, как куры, гуси и утки, спасается в ближайшую рощу; почти всегда враг находит только дымящиеся развалины.

Сейчас же после наступления врага собираются вооруженные жители угрожаемой местности на определенный сборный пункт. Старики держат совет. Если это лишь набег и враг отступил, то он преследуется только собравшимися воинами, которые стремятся отобрать у него добычу, если он ее захватил, и причинить ему также наибольший вред. Если же неприятельский отряд силен и намеревается укрепиться или продвинуться вперед, что легко можно узнать, потому что в таких случаях поспешно разбивается укрепленный лагерь, то отправляют верхом гонцов в отдаленные местности с просьбой о помощи. Между тем воюющее население ближайших 10 или 20 юнэ-из собирается в лежащем близко к врагу месте. Двое старшин (тамады) являются вождями каждого юнэ-из, из которых предполагается послать половину всех боеспособных мужчин на сборный пункт; каждые 10 дворов имеют, кроме того, еще предводителя, своего тамаду. Все эти тамады образуют малый и расширенный военные советы ⁵⁷; к первому допускаются только [166] представители каждых 100 дворов, к последнему — также и тамады от каждых 10 дворов. Расширенный военный совет выбирает главного предводителя, причем принимается во внимание не возраст, но военный опыт и храбрость. Этот главный вождь назначает еще двух низших начальников: одного — для пехоты, другого — для кавалерии. Их приказания исполняются довольно пунктуально, кто отказывается их исполнять, наказывается конфискацией своего оружия, также наказывается и тот, который после призыва не явится на сборный пункт.

Собрать значительные военные силы, как уже сказано, очень трудно, потому что не существует никакого правительства в стране и все зависит от доброго желания каждого; по этой причине обыкновенно только угрожаемая и захватываемая часть страны готова к сражению; остальные мало заботятся об исходе борьбы и тогда только выступают на поле сражения, когда им самим угрожает опасность; и когда они наконец решаются прийти на помощь своим братьям, то это из-за многих формальностей приводится в исполнение только с большой медлительностью.

Когда посланные уведомят о вторжении русских в их местность и передадут просьбу о помощи, то собираются старшины племен и совещаются, своевременно ли и необходимо ли дать требуемую помощь, сколько воинов должно быть послано. Смотря по величине опасности, назначают от 10 до 50 воинов из каждого юнэ-из. Если старейшины придут к решению оказать помощь их братьям и определят число воинов, то последние обязаны немедленно выступить в поход. Воины собираются под начальством своего старшины и направляются группами, которые образуются из многих юнэ-из, лежащих по одной реке, на сборный пункт в угрожаемой местности. Зажиточные помогают бедным военным снаряжением: как каждый всадник, так и каждый пехотинец должен взять продовольствие для себя на 20 дней. Если собирается большой отряд, то везут на лошадях котел и гонят немного скота для убоя. Так как адыг крайне умерен в еде и с редкой выносливостью переносит голод, то можно сказать с достоверностью, что продовольствия, которое он [167] берет с собой на 20 дней, хватит русскому солдату едва на 5-6 дней.

На определенном сборном пункте располагается лагерь, где воинам разных местностей указываются их места. Когда большая часть ожидаемых воинов сошлась, то на большом месте собирается весь корпус и держится большой военный совет. Эти военные советы имеют много сходства со старыми польскими сеймами.

В середине сидят широким кругом тамады, кадии и имамы, большей частью красивые старцы с серебряными белыми бородами; в центре их — выбранный вождь, обыкновенно мужчина средних лет. Ум, храбрость, много смелых и удачных воинских подвигов, всеобщее доверие, а также большое красноречие и громкий голос, дающий возможность перекричать всех и разбранить нерадивых, необходимы для достижения этого звания, которым, впрочем, он облечен, пока ополчение не разошлось, и которое доставляет ему много трудов, опасностей и ответственности, но, кроме большого уважения, не приносит никакой выгоды.

Вокруг совета старших стоят сплоченным кругом пешие воины, а сзади них — всадники. Старшины в кругу совещаются, а все слушают внимательно речи, которые произносятся. Обсуждают силы и намерения врага; из рядов позади выступают отдельные люди, которые наблюдали близко врага и возможно точно считали его отряды и орудия, хорошо узнали его расположение. Тамады берут один за другим слово; никогда не перебивают говорящего, каждый высказывает свое мнение о намерениях врага, о роде нападения или сопротивления. Собственные военные силы также подсчитываются, и с довольно большой точностью, так как каждый тамада знает, сколько пришло с ним человек; те юнэ-из, которые не поставили своего контингента, отмечаются, и к ним еще раз отправляются послы с настойчивым требованием; иногда им угрожают местью народа.

Военный совет решает, следует ли предпринять наступление на врага или занять оборонительную позицию, чтобы задержать его дальнейшее продвижение. Наступление может быть двоякого рода: или думают заставить врага развитием [168] большой военной силы, нападением на его посты и продовольственные транспорты и беспрерывным беспокойством его оставить свои позиции и отступить; в этом случае военным отрядам предоставляется право действовать на свой риск, подвергать себя опасности или быть осторожными; или же решают во что бы то ни стало отбросить врага и непосредственно наступать на него. Это последнее решение бывает чрезвычайно редко, никогда не принимается легкомысленно, но после больших размышлений и таких основательных вычислений, что почти с достоверностью можно рассчитывать на удачу предприятия. Самый опытный европейский офицер с большим интересом присутствовал бы на таком абазском военном совете.

Когда старшины приняли решение, то в середину круга приводят оседланного коня. Один из тамад вскакивает на него, чтобы его могли лучше видеть и слышать, и передает воинам в длинной речи заключение совета, которое он мотивирует на все лады и старается сделать его приемлемым. Эти речи, которые толпа принимает с одобрением или протестом, часто произносятся с большим красноречием и благородным жаром. Если решение старшин встречает протест со стороны воинов, то выступают обыкновенно некоторые из них и говорят против принятого решения; показателем того, что народ не согласен, является также безмолвная холодность, с которой принимается речь. В таком случае решение откладывается, и на другой раз или в этот же день обсуждается в кругу старшин другое предложение. Если на речь тамады отвечает общий восторженный крик, который заглушает единичные протесты, то решение считается принятым и приступают к его выполнению.

Если предполагается серьезное нападение на неприятеля и принято решение во что бы то ни стало ворваться в крепость или лагерь и с обнаженным оружием идти на врага, то военный совет не полагается исключительно на общую храбрость, но еще приносится самая священная и значительная присяга Цава-карар (военная или боевая клятва). Церемония присяги такова: старший тамада, в последнее время магометанский имам, вскакивает [169] в середине круга на лошадь и произносит краткую молитву, в которой просит благословения бога на успех предприятия. Все собрание заканчивает молитву продолжительным «аминь» ⁵⁸. После этого тамады становятся по двое от каждого племени в ряд и вызывают воинов исполнить Цава-карар; эти приближаются по порядку к старшинам, и каждый ударяет по рукам, что означает, что священное обещание ни в каком случае нельзя взять назад. По окончании этой важной церемонии, которая происходит чрезвычайно редко, так как военный совет только в отчаянных случаях прибегает к этому средству, совет старшин распускается и вступает в силу командование избранного вождя.

Этот последний выбирает себе столько помощников, сколько он признает необходимым, причем он все время стремится, чтобы между ними были представлены все племена, при этом он обращает меньше внимания на возраст, чем на военные способности, хитрость и храбрость своих помощников. Последние не должны удаляться от него и обязаны приводить в исполнение его приказания.

Приготовления к приступу крепости или к нападению на русский лагерь производятся ночью. Пехота разделяется на много отрядов, и каждому дается предводитель. Всадники оставляют своих лошадей под надзором мальчиков, большое количество которых всегда прибывает на поле сражения со своими отцами и старшими братьями. Многие мальчики даже принимают участие в сражении и приучаются таким образом с ранних лет к военному делу. Лошадей помещают в тылу корпуса на безопасном пастбище или в нескольких дворах; только небольшая часть всадников образует патрули и следует за корпусом как для того, чтобы при возможном отступлении прикрыть его, так и для того, чтобы увозить мертвых и раненых. В равнинах, где есть удобные для езды дороги, для перевозки раненых собираются из ближайших дворов повозки, запряженные волами.

После полуночи весь корпус приходит в движение. [170] Авангард образуют небольшие отряды пехоты, которые ведут хитрейшие и наиболее знающие страну люди. Между авангардом и главными силами находятся небольшие посты, которые поддерживают связь. Фланги охраняются многочисленными патрулями. Ничто не может сравниться с осторожностью и тишиной, с которой движется такой корпус, состоящий часто из многих тысяч человек. Их легкая походка и легкая обувь, темная одежда, оружие в чехлах — все благоприятствует ночному походу. Когда они приблизились к врагу, от авангарда отделяются несколько лиц и ползком, на четвереньках стараются подкрасться к крепости или окруженному окопами лагерю, выведать расположение ночного поста и подслушать, не заметно ли у врага какого-нибудь необычного движения. Различные сигналы бывают заранее условлены между ними и предводителем войска. Крику совы, диких уток или гуся, завыванию волка, лисы или шакала они подражают мастерски, и это служит предводителю, смотря по условию, хорошим или плохим знаком.

Если русские узнали уже об экспедиции и приняли меры или стража заметила что-нибудь подозрительное и дала тревогу, то русские орудия стреляют часто часами во все стороны, бросают ракеты и светящиеся ядра, крепость или лагерь защищается часто целую ночь против мнимого врага. Когда адыги видят, что враг бодрствует и имеется мало надежды на удачное нападение, то к крепости или лагерю приближаются только отдельные смельчаки, которые стреляют из ружей в часовых или куда-либо наугад и быстро убегают назад. Стоящие же вне сферы действия огня войска поднимают громкий боевой клич, стоят еще некоторое время и потом возвращаются в свой лагерь. Русские поддерживают между тем с валов непрерывный пушечный и ружейный огонь и прекращают его только тогда, когда наступает день и обнаруживается отсутствие врага.

На другой день адыги держат опять военный совет, и теперь все зависит от обстоятельств и от таланта вождя. Хотя враг и окружен абазской стражей, но случается чрезвычайно редко, чтобы русские не были осведомлены о собрании и решении горцев, потому что всегда находятся [171] изменники даже среди самой стражи, а шпионы служат обыкновенно обеим сторонам. Собственно говоря, настоящей военной организации нет, все военные планы, как мы видели, обсуждаются открыто, и каждый знает, что должно произойти. Предводитель должен почти всех поставить в известность о своих намерениях и дать исчерпывающие ответы на все вопросы, если он хочет, чтобы ему повиновались. Такое положение вещей необычайно облегчает русским ведение войны.

При нападении на форт Чепсин на берегу Черного моря в 1842 году горцы употребили очень хорошо удавшуюся хитрость. Крепость была только недавно построена и занята двумя батальонами пехоты, одним небольшим отрядом казаков и тридцатью орудиями. Валы и рвы были готовы; в последние была проведена небольшая река Чепсин. Часть строений была уже возвращена, а половина войска жила под кровлей, другие же — в палатках. Крепость была расположена в узкой горной долине; на расстоянии половины пушечного выстрела от нее поднимались уже высокие горы, поросшие лесом. Войска прилежно работали над окончанием укрепления и возведением необходимых строений и совершали экспедиции в ближайшие леса для рубки дров, а также чтобы держать в почтении абазов. Каждая такая экспедиция стоит обыкновенно много убитых и раненых без того, чтобы можно было даже увидеть врага. Местность казалась вымершей. Но горцы караулили и совещались. На расстоянии двух часов от русской крепости, прикрытой горами и густым лесом, собралось до 10 000 воинов. Они требовали принесения ужасной клятвы Цава-карар, что и было исполнено. Приведение в порядок войска продолжалось две недели.

Между тем русский гарнизон получил сведения о сборе и о намерениях враждебных воюющих народов. Но комендант, видевший, что при каждой экспедиции, предпринимавшейся в окрестностях, абазы отступают, и уже несколько раз получавший подобные известия, которые позднее оказывались ложными, принял это сообщение довольно равнодушно. Однако он был настороже.

Я заставил адыга, который был одним из вождей во время [172] штурма, рассказать мне о нем и повторяю его рассказ почти дословно, за пропуском малоинтересного. Его зовут Юсуф Таузо-ок из племени Вайя, и в настоящее время он живет на реке Негепсух в Шапсугии.

«Мы выступили, — сказал он, — от Кубата ⁵⁹ после захода солнца. Оба брата, Цаци Али и Магомет, были выбраны военным советом предводителями. Они честные, ловкие и храбрые люди, и, хотя принадлежали к уоркам, народ имел к ним доверие. Все лошади остались под надзором нескольких очень старых тамад и мальчиков. Переходя с горы на гору через кустарники, мы употребили из-за большого количества людей пять часов, чтобы пройти путь, который обыкновенно проходят в два часа. Несколько сот самых храбрых молодцов под предводительством Цако из племени Шапте были в авангарде и выслали небольшое число воинов, чтобы осмотреть вблизи крепость. Ночь благоприятствовала нам, потому что, хотя луна и ярко светила, после полуночи спустился такой густой туман, что едва можно было видеть на несколько шагов перед собой. Мы собрались все в полной тишине за маленькой рощей, приблизительно в четверти часа от врага; лазутчики нашего передового отряда давали знаки, что в крепости, кроме стражи, все, кажется, спят.

Мы приготовились теперь к наступлению во имя божие, каждый прочитал еще по-своему короткую молитву, затем каждый военачальник взял назначенную ему группу, которая во что бы то ни стало должна была следовать за ним, потому что мы принесли присягу Цава-карар и каждый знал, что это значит победить или умереть. Нам стало уже трудно добывать себе пропитание из-за постройки многих крепостей вдоль берега Черного моря; купцы из Турции почти не приезжали к нам больше; мы не имели соли, серы и полотна, наши женщины и девушки ходили полунагими.

Мы разделились на восемь групп, из которых две должны были приближаться к крепости с юга, одна — с востока и две — с севера. Три группы должны были следовать за [173] ними сзади и помогать тем, которые окажутся в самом тяжелом положении. Со мной было более тысячи прекрасных молодцов; я уже раньше учил их не рассчитывать на ружье, но, выстрелив только один раз, быстро всунуть его в чехол и положиться всецело на пистолет и саблю и последней рубить вокруг себя.

Мы только что двинулись, все шли тихо, как вдруг сзади нас на горе раздался выстрел и на этот сигнал блеснули все пушки крепости сразу. Один или несколько изменников известили русских о нашем намерении, и этот выстрел был условным знаком, уведомлявшим о нашем прибытии. Неприятель поддерживал такой ужасный орудийный и ружейный огонь во все стороны, что было ясно, что он принял все меры к нашему приему, о приступе в настоящий момент нечего было и думать. Было еще хорошо, что наши отряды не подошли на расстояние выстрела, иначе мы имели бы много несчастья. Из авангарда многие были ранены, было невозможно удержать гнев некоторых наших людей.

Многие бросались на крепость, но возвращались с окровавленными головами или нагруженные трупами своих братьев. Другие укоряли нас, старшин, и особенно двух наших предводителей, в измене и хотели нас изрубить в куски; оба Цаци-ока особенно были в опасности, так как они, как уорки, возбуждали более недоверия; другие бросались осматривать горы и леса, чтобы отыскать изменника, который дал сигнал. Семь человек, о которых знали, что они часто ходили к русским, были убиты в этом смятении; их не было жаль, но были ли они в этом случае виновны, никто не знает.

Начинало рассветать, неприятель стал стрелять тише; мы имели 32 убитых и много раненых, не навредив врагу даже незначительно, и печально возвращались на Кубат. Там совещались целый день, шумели и ссорились. В предводителей два раза выстрелили из круга, свыше 1 000 воинов ни о чем не хотели больше слушать и ушли домой.

Однако, благодаря красноречию вождей и тамад и стараниям родственников павших, на обязанности которых лежало отомстить за кровь, удалось склонить народ не расходиться. [174] Большинство было только шесть или восемь дней вместе, каждый имел, когда он выступал, продовольствия на 20 дней, близлежащие юнэ-из подарили для лагеря еще штук 60 рогатого скота; мы могли, таким образом, выдержать еще некоторое время. Предводители сказали на военном совете, что необходимо еще три ночи беспокоить врага, чтобы затем попробовать штурм. Если же нападение не удастся, то не останется ничего другого, как с большим числом собравшихся воинов, вместо крепости Чепсин, которая была настороже, обратиться против крепости, лежащей в 10 часах южнее на реке Ту, где нас не ожидали. После многих возражений воины согласились на это предложение; мы отправились снова против крепости.

Три ночи, одна за другой, старались мы приблизиться незаметно к неприятелю, но он был постоянно наготове и под ружьем, стрелял все ночи напролет; и хотя мы были осторожны и не теряли бесполезно людей, увидели, что не можем выполнить свое намерение. Наши люди были очень недовольны, бранили нас, роптали и угрожали; мы сами не знали, что будет с нами, и начали подозревать, что оба уорка издеваются над нами и играют на руку врагу. Так мы, отказавшись от наступления, в плохом настроении вернулись на Кубат. Опять собрались тамады, и военный совет решил на другой день идти против Ту; кто желал идти туда, тот должен был находиться на другой день в обеденное время в военном кругу; кто этого не желает, может не кричать и не браниться, но должен еще сегодня отправиться домой. Более 2 000 человек еще до вечера оставили лагерь.

На другой день, в обед, мы собрались и после молитвы тамады заняли свои места, воины образовали круг и начали совещание о походе. Цаци-ок Магомет сидел молча в кругу; когда же захотели выслушать и его мнение, он потребовал, чтобы привели его лошадь, вскочил на нее и начал говорить. Мы едва могли поверить своим ушам, когда он заговорил. Он сказал, что даже и не думает идти против Ту, прежде чем не будет взят Чепсин, что священный карар обязывает нас взять приступом эту крепость, что наши жены не пустят нас в юнэ, если мы возвратимся с пустыми руками и [175] клятвопреступниками; что если до сих пор нам не удавалось нападение, то причина этого кроется в том, что русские хорошо осведомлены о каждом нашем движении и были к нему подготовлены; что теперь, когда малодушные люди и, как он думает, шпионы ушли домой, мы остались слабее в количестве, но много сильнее духом и все еще в четыре раза сильнее русских. Без всякого сомнения, шпионы осведомили врагов, что мы идем по направлению к Ту. Русские, которые в течение восьми дней беспрерывно были на ногах, должны быть очень утомлены, и так как они нас больше не ожидают, без сомнения, будут теперь отдыхать; мы можем, таким образом, быть уверены, что наше внезапное нападение ночью удастся; если мы сегодня не возьмем крепость, когда она не вполне готова, то тем более это не удастся нам через три месяца; тогда конец нашему спокойствию. Раньше редко приезжали купцы, чтобы привезти нам товары, с тех пор же, как враг построился на этом месте, больше уже не приезжает никто, и скоро соль будет в стране так же редка, как деньги. Он, Цаци-ок Магомет, и его фамилия твердо решили рискнуть на нападение, хотя бы даже никто не остался в живых из его фамилии; и если адыги так глубоко пали, что не почитают более священный Цава-карар, то он один со своими его выполнит.

Он говорил долго, с большой мудростью и красноречием; но вначале, однако, поднялся сильный шум и большинство было против его предложения.

Я горжусь, что я был одним из первых, которые перешли на его сторону; затем его поддержали те, которые должны были отомстить за смерть своих родственников; потом число его сторонников становилось все больше и больше, напоследок его предложение было принято со всеобщим восторгом, Цава-карар возобновлен и дана была клятва взять неприятельскую крепость или умереть.

Мы выбрали сейчас же лучших и надежнейших людей и окружили лагерь стражей; кто желал войти в лагерь, был впущен, назад же никто не выпускался, чтобы не могли дать неприятелю никаких сведений. Один уорк, Магомет Али из Темиргоя, который со своими рабами хотел незаметно прокрасться из лагеря, был застрелен стражей. [176]

Вечером мы двинулись в том же порядке, как и первый раз, только не послали вперед лазутчиков и отряды отчасти потому, что думали, что враг нас не ожидает, отчасти потому, что на этот раз твердо решили взять крепость штурмом. На расстоянии получаса ходьбы до крепости наши люди, которые шли впереди, увидели человека, шедшего навстречу. Он хотел бежать, но был настигнут, пойман и приведен к вождю. Раб одного уорка из Пшада, он сказал, что ищет своего господина, который был у нас, но два дня назад удалился. Это было очень неправдоподобно. Мы обыскали его и нашли 10 серебряных рублей; тогда начали его сильно бить, пока он не сказал, что был действительно у русских и известил их о нашем выступлении на Ту, но русские это уже знали; его не впустили в крепость, но говорили с ним перед воротами; он не знает поэтому, что происходит внутри. Сколько его ни били, он не мог ничего больше показать. Его связали и передали страже до дальнейшего суда.

Этот случай задержал нас более чем на полчаса. Приблизительно за два часа до рассвета мы построились; это было на расстоянии четверти часа от крепости; мы были скрыты кустарником и холмом; ярко светила луна, можно было далеко видеть. Предводитель спросил, подражая крику шакала, все ли в порядке и готовы ли мы; каждый из нас, который вел один из восьми отрядов, отозвался на крик. Через четверть часа, когда все стояли уже готовые к тому, чтобы ринуться вперед, прозвучал со стороны предводителя крик совы — условный знак к движению вперед. 8 000 человек моментально двинулись.

В полнейшей тишине, быстрыми шагами, но не бегом, с оружием наготове двигаясь к крепости, я со своей группой сделал, может быть, половину дороги, когда раздался оружейный выстрел караула на валу, а потом прозвучало несколько выстрелов, забил барабан и сейчас же после этого загремели один за другим пушечные выстрелы. Теперь бросились бегом, как только было возможно быстрее с громким криком к валу. Пушечные ядра и ружейные пули стреляли маленькими ядрами и так часто, как будто на стену [177] бросают горох ⁶⁰. Но мы были уже слишком близко, чтобы бежать обратно; в одно мгновение были мы во рву и на валу. Большинство бросило свои ружья и кидалось только с шашкой в руках на русских. Внутри начался страшной бой. Русские защищались хорошо, тех, которые были в палатках, однако скоро изрубили, но и многие из наших воинов были убиты. Я потерял свой левый глаз и был ранен в колено, но мог, однако, сражаться до конца.

Труднее всего нам было у казарм, куда спаслось большинство русских; они имели там пушки и стреляли в нас из всех отверстий. С поджогом шло плохо, огонь не загорался, и много наших людей падало. Но никто не думал о том, чтобы бежать, мы взломали ворота кирками и мотыгами, которые нашли в палатках; к окнам и крыше подставили лестницы; кто падал — погибал сейчас же, другие немедленно занимали его место; стар и млад — как бешеные. Если раньше сражались яростно, то это было ничто в сравнении с тем, что происходило в коридорах и комнатах казармы. Там не было выстрелов, слышались только крики и удары; русские отчаянно защищались ружьями, мотыгами, ножами, кулаками и зубами; мы хотели только крови за кровь многих наших людей, которые пали в этот день. Был уже светлый день, когда крепость оказалась в наших руках. Едва 40 русских осталось в живых и большинство из них были ранены. Но также и мы потеряли много людей — около 1500 человек; всех лошадей, которых мы оставили на Кубате, едва хватило, чтобы перевезти убитых и раненых домой».

На этом закончился рассказ старого абаза. Валы и рвы Чепсина все еще существуют. Адыг гордо указал на разрушенную крепость. Я нашел там еще семь тяжелых железных пушечных стволов, которые жители не могли увезти.

Такие нападения редки, потому что они стоят слишком много крови и редко приносят хорошие результаты. Однако адыг не отступает и перед этим, когда он доведен до крайности, и хотя он избегает открытой битвы и неохотно [178] встречается с русскими в открытом поле, где выгода обыкновенно не на его стороне, но в случае, когда народ принял решение сражаться не на жизнь, а на смерть, он идет на врага с решительностью и храбростью старого солдата.

Если русские пробуют продвинуться дальше в глубь страны, как было уже упомянуто, разрушаются все дороги и тропинки, и когда одна часть воинов препятствует продвижению неприятеля вперед, другая угрожает его флангам и тылу.

Русские, которые знают способ ведения войны своих врагов, остаются обыкновенно спокойными в своем лагере, пока не получат известие через шпионов о том, что горцы разошлись. Собрание воинов продолжается не дольше, чем хватит принесенного с собой продовольствия. В это время составляются сотни проектов, пробуются маленькие нападения и совет старшин проводит много времени в разбирательстве дел. Если нападение на неприятельскую позицию признается невозможным, то решают предоставить судьбе угрожаемую местность. В таком случае жители, находящиеся близко от лагеря или крепости, уходят в глубь страны; однако редко дальше, чем на один, самое большее — два часа пути. Дворы, лежащие близко к неприятелю, оставляются стариками, женщинами и детьми; способные же к войне мужчины защищают двор до тех пор, пока не проникнут в него русские. Земля всегда, насколько возможно, обрабатывается, и русские видят, как адыги на расстоянии двух пушечных выстрелов от крепости косят сено; на расстоянии полчаса — сеют и жнут. Конечно, против сеятелей и жнецов беспрерывно предпринимаются экспедиции; но так как гарнизоны в крепости обыкновенно бывают слабы и, кроме того, они также не знают наверное, не находится ли сзади работающих в поле большое число абазов в засаде, то такие нападения с небольшими отрядами очень опасны и должны предприниматься с большой осторожностью. Даже в благоприятных случаях потери часто бывают больше, чем достигнутые результаты, ибо за четверик зернового хлеба или два воза сена, которые они уничтожат у абазов, русские теряют всегда нескольких людей. [179]

Часто случается, что часть населения местности, в которой русские построили крепости, для виду подчинятся им и дадут клятву ничего не предпринимать против русских. Но и сами жители ставят условие, чтобы их не беспокоили при полевых работах и на пастбищах, а особенно же они противятся тому, чтобы русские войска вступили на их территорию. Вообще же на такое перемирие не надеются, обе стороны держатся настороже, и каждая пользуется первой возможностью, чтобы повредить другой. «Я мирный ⁶¹, но мое оружие не мирное», — говорит со смехом абаз. Настоящее покорение невозможно и потому, что нет ни какой-либо власти, ни начальника. Тех, которые живут в безопасных горах, куда еще враг никогда не вступал, мало беспокоят жалобы жителей равнин, которые одни подвергаются нападениям врага, и они не хотят слушать ни о каком подчинении.

На большом народном совете один из старейших тамад сказал жителям Натухая, которые жаловались, что они больше не могут оказывать сопротивление русской мощи и что они должны поэтому покориться и подчиниться врагу: «Делайте что хотите, но если хотя бы десять человек из вашей местности пойдут к русским против нас, если вы свое оружие сложите или если в благоприятный момент вы не будете тотчас готовы действовать с нами заодно, то мы вас убьем, ваших жен и детей сделаем рабами, имущество ваше разграбим и ваши дворы сожжем. Обманывайте русских как можете; никакой карар вас не может связать; но если вы желаете им служить, то оставьте нашу землю и идите в их страну; если вы не хотите этого и не можете выдержать, то идите в наши горы; места здесь есть для всех нас, лесу достаточно, чтобы построить дома, и полей довольно для обработки; нам будет немного тесно и не так удобно, как в ваших богатых равнинах, но зато мы будем свободны от чужеземного рабства, потому что никогда пшитли русского царя не покорят нас здесь». [180]

Так как весь народ разделен на племена и фамилии, то каждый беглец находит у своих родственников кров и помощь.

Когда одна из трех адыгских народностей желает получить от другой военную помощь, то посылаются от большого совета военные послы к тамадам соседней народности, и там же на народном собрании решают, нужно ли отвечать на просьбу и как именно. Если помощь предоставляется, то войска собираются в установленном количестве на границе и идут под начальством старшин и избранного предводителя на общий сборный пункт. Там выбранные военные вожди и тамады трех народностей держат сообща военный совет

Большие собрания всех народностей Адыгеи происходят также тогда, когда вся страна хочет сговориться относительно какого-нибудь важного случая или когда между народностями возникает ссора. При большой национальной ссоре, которая грозит окончиться междоусобной войной, или в исключительно важных случаях собираются только две группы представителей, а именно; из северных адыге — из племен шапсугов и абадзехов и из южных, т.е. из племени убыхов, жителей княжества Абазии, сванет и осетин.

Такие собрания чрезвычайно редки, и их постановление в отношении какого-либо случая является законом для всех абазов, как для тех, которые находятся в войне с русскими — северных, так и для тех, которые живут в некотором роде перемирия, как южные абазы. [183]

ГЛАВА 8

Малая война. — Экспедиция абреков на русскую территорию. — Охрана границ. — Пример экспедиции потерпевшей несчастье. — Вторжение в Мингрелию. — Ведение войны русскими. — Положение русских солдат на Кавказе.

Кроме больших сражений, в которых принимает участие или вся страна адыгов, или часть ее, значительную роль играют еще небольшие стычки, которые продолжаются беспрерывно. Можно с полной уверенностью утверждать, что в течение года не проходит часа, в которой враждующие стороны не обменялись бы десятью ружейными выстрелами, и ни одного дня, в котором не раздалось бы с русской стороны десяти пушечных выстрелов. Такой день и такой час можно назвать всеобщим миром.

Русские крепости, которые уже построены на территории адыгов, беспрерывно окружаются группами абреков; страсть к добыче и желание взять пленных, которых потом можно выгодно продать, кровная месть (потому что абаз считает себя обесчещенным, если он не отомстит русскому за смерть родственника, и не имеет до этого ни отдыха, ни покоя), а также любовь к приключениям и рыцарским подвигам соединяют вместе всегда большее или меньшее количество добровольцев. Имеется также много бродяг которые не любят работать и получают главную наживу от таких экспедиций. Эти последние — очень докучливые враги русских, хотя патриотизм у них играет, так сказать, второстепенную роль. Они образуют свое общество в стране, имеют свои сборные места и своих предводителей, знают каждый шаг врага и собираются по требованию своего вождя или своих товарищей. Они лежат часто днями в засаде, перенося с удивительным терпением и выносливостью голод, холод и скуку. В лесу, сидя на деревьях, скрытые густой листвой, в камышах, стоя часто часами по горло в воде, они бросаются как коршуны, как только показывается вблизи слабый транспорт, и прежде чем подоспеет из крепости помощь, они исчезают.

Вся линия правого берега Кубани защищена многочисленными крепостями, между которыми стоят еще небольшие казачьи посты и беспрерывные патрули для охраны пограничной реки и поддержания связи. Каждый пост помещается в крепком деревянном блокгаузе, состоит из одного небольшого отряда пехоты от 25 до 100 человек [184] и одного казачьего пикета от 10 до 25 всадников. Многие из этих блокгаузов имеют еще и орудие. На каждом доме устроен высокий деревянный помост, с которого часовой может смотреть далеко в степь. Кроме того, там находятся несколько сигнальных шестов, покрытых смолою. Русская сторона заселена только на расстоянии 5-6 часов пути за этой линией.

Абреки стараются захватить патрули, напасть на стражу или обмануть бдительность последней и прокрасться через линию, чтобы сделать нападение на населенную местность. Такой набег имеет много трудностей, потому что сначала нужно перейти реку, потом — военную линию, пройти довольно длинное расстояние, которое тянется до населенного места, неожиданно напасть на русских поселенцев и потом с добычей или пленными совершить тот же самый путь обратно. Таким образом, выполнение таких нападений очень различно в зависимости от того, когда они происходят — летом или зимой, когда Кубань обыкновенно замерзает и бдительность и число пограничных постов удваивается. Летом такие нападения могут производиться и производятся, особенно же абреками из Шапсугии, только с большим риском, вследствие ширины и глубины реки Кубани. Обыкновенно собираются лишь 10-15, никогда не больше 20 дерзких и решительных молодцов. Они запасаются на некоторое время продовольствием, размер которого зависит от того, как долго они полагают быть в экспедиции, и на бурдюках, сделанных из козьих шкур, плывут на другой берег. Такие бурдюки легко поддерживают человека на поверхности воды и облегчают плавание даже лошади.

На другом берегу они осторожно двигаются в высоком камыше, который часто в плоской местности тянется часами. Если же им попадается в руки патруль, то они довольствуются тем, что уводят лошадей и всадников на другой берег; если они узнают от пленных, что вблизи находится слабо защищенный пост и чувствуют себя достаточно сильными, то пробуют произвести нападение, но быстро спасаются на другой берег, как только поднимается тревога, так как в таком случае враг скоро получает подкрепление. [185]

Если экспедиция предпринимается в глубь страны, то абреки стараются ночью перейти Кубань и, крадучись в камышах, в высокой траве и кукурузных полях, приблизиться к какому-нибудь хутору ⁶², чтобы еще до полуночи совершить нападение и потом иметь еще часть ночи для обратного пути. Такие далекие экспедиции очень опасны, потому что патрули осматривают каждое утро очень внимательно все следы, а когда они подозревают, что прокрались абазы, то быстро идут по следам; если они убеждаются в присутствии банды на правом берегу, то моментально дается тревожный сигнал, и через четверть часа гремят вдоль границы пушечные выстрелы и зажженные сигнальные шесты пылают в небе. Из станиц скачут казачьи отряды и обыскивают местности во всех направлениях; пограничный кордон усиливается, число патрулей увеличивается, чтобы отрезать отступление абазам. Когда последние видят, что они обнаружены, ищут защиты в камышах или кукурузных полях, что им, впрочем, редко удается, потому что казаки внимательно осматривают все следы и безостановочно преследуют их. Когда они наконец открыты, то стараются добраться до какого-нибудь дома, если такой случайно имеется вблизи, и сражаются там на жизнь или смерть. Чрезвычайно редко случается, чтобы такая группа абреков сдалась без сопротивления; они защищаются обыкновенно до последнего и в этот последний момент думают только о том, чтобы продать дороже свою жизнь и насколько возможно больше убить русских. Часто поджигают дом, в котором они скрылись, чтобы вынудить их к выходу.

В 1857 году погибла таким образом, за исключением одного, целая группа, принадлежавшая к одной фамилии. Старик Пшикуи-Бор-ок из племени Вайа с реки Убин в Шапсугии в своей жизни более сотни раз переходил кордон, нанося свои страшные визиты стране черноморских казаков, и всегда отделывался более или менее счастливо. Он жил уже [186] много лет спокойно в своем юнэ, когда ему году на 70-м вздумалось опять жениться. Но случилось так, что он, переплативший так много денег за жен своих сыновей и внуков, не был в состоянии за свою собственную невесту внести плату, которая, имея в виду его возраст, была довольно высока. Опечаленный, он собрал однажды своих сыновей и взрослых внуков на семейный совет и предложил им предпринять под его предводительством набег в Черноморье. Он знал один хутор, приблизительно на расстоянии пяти часов от Кубани, который лет 20 назад был им разграблен и сожжен. Он узнал, что на этом месте построен теперь другой прекрасный хутор, в котором живет сотник ⁶³ со своим семейством.

Опытность старого отца была порукой молодым людям в почти верной удаче. Весело было приведено в порядок оружие, приготовлено продовольствие, и в тот же день после обеда вся группа отправилась в путь на Кубань. Она состояла из старика, который бодро, как молодой, шел впереди, шести его сыновей, четырех внуков и двух дальних родственников — в целом из 13 человек. Подойдя к пограничной реке, они после наступления вечера перебрались на другой берег и пошли дальше вперед. Все шло благополучно, банда не встретила никаких патрулей; старик, который знал каждую тропинку, шел в течение часа непрерывно вперед, часто по колено в воде, через камыши; все следовали за ним и не оставляли никаких следов. Еще час шли они в камышах, потом вступили на кукурузные поля и двигались так быстро, что еще задолго до наступления дня подошли близко к назначенному хутору. Здесь они остановились для отдыха и решили спокойно переждать день, а потом через два часа после наступления темноты, как только не видно будет никакого движения на хуторе, напасть на него.

Медленно тянулся жаркий летний день, особенно потому, что все должны были лежать в полной тишине. Старик выполз один раз немного вперед, чтобы осмотреть поближе хутор и поискать воды, но, услышав человеческие голоса [187] и лай собак, поспешно вернулся обратно. Когда стало совершенно темно, по знаку старика поднялась вся банда и, быстро осмотрев свое оружие, скорым шагом двинулась в путь. Подойдя к внешнему забору хутора, разбойники, к их ужасу, увидели, что все окна освещены, много народу входит и выходит, слышатся звуки веселой музыки. Как ни охотно обычно абазы слушают музыку, но теперь она произвела на них отвратительное впечатление. Под высоким забором, согнувшись, они совещались, как поступить; некоторые хотели напасть наудачу, но старик решил, что нужно тихо возвращаться обратно под прежнее прикрытие и ожидать следующей ночи.

Плохой обычай много разговаривать оказался для них роковым. Одна из дворовых собак почуяла чужих и начала громко лаять, к ней подоспели другие, и, наконец, целая стая собак напала на грабителей. Несчастье никогда не приходит одно: нужно было еще, чтобы из ворот хутора выехал верховой казак, который, думая, что собаки напали на дикую свинью или другого хищного зверя, подскакал на бешеный лай и вдруг, пораженный, оказался среди группы абазов. Один из молодых разбойников необдуманно выстрелил в него; казак с ужасным криком упал с лошади, и абазы, преследуемые собаками, наконец обратились в бегство.

Причина большого движения на хуторе была сходна с той, которая послужила поводом для старого Пшикуи к его последней экспедиции. Сын сотника привез свою невесту в отцовский дом, и праздновалась их свадьба. Более сотни казачьих офицеров, их семейства и прислуга собрались на хуторе. Когда раздался неистовый собачий лай, выстрел и громкий болезненный крик, со двора выскочило много людей и около забора нашли казака, плавающего в своей крови. Он был тяжело ранен; но рассказал, что вблизи хутора находится большая банда черкесов.

После этого страшного известия русские забаррикадировали, насколько было возможно наспех, двор и послали четырех казаков с требованием помощи в ближайшую станицу. Через час уже гремели пушечные выстрелы из станицы, горели тревожные сигналы, и скоро по всей местности и вдоль [188] кордонной линии были видны и слышны сигналы об опасности. Через два часа на хутор прискакали во весь опор несколько сот казаков.

Между тем абазы, которые искали защиты в кукурузных полях, опять долго совещались, что делать дальше. Бежать через границу, находящуюся на расстоянии пяти часов, было немыслимо: вероятно, тревога об их прибытии за реку дана на границу и стража усилена. Оставаться вблизи хутора не представлялось также возможным; тогда старик предложил в продолжение нескольких часов идти в глубь страны; бесконечные кукурузные поля предоставляли им некоторую защиту, продовольствие они еще имели, кроме того, кукуруза наполовину созрела, в случае надобности они могли ею утолить свой голод. В надежде, что враг их там не ожидает, но будет искать по направлению к Кубани, они двинулись в дорогу. Но казаки знают уже такие военные хитрости; в то время как одна часть действительно обыскивала поля по дороге к реке, другая с помощью собак обыскивала местность в противоположной стороне — в глубину страны. Абазы были открыты. «Обратно, к хутору», — закричал старик. Разбойники подняли свой дикий пронзительный боевой крик, по которому невозможно понять, происходит ли он из горла 13 или 100 человек. Казаки, от которых численность врага была скрыта высокой кукурузой и темнотой, пораженные, отскочили назад, и вся банда бешеным бегом двинулась по направлению к хутору, который находился теперь на расстоянии более часа ходьбы. Под непрерывным ружейным огнем с обеих сторон продолжалась бешеная погоня через поля. Казаки не решались броситься на бегущих, только один из последних был легко ранен в руку. Приблизившись к хутору, абреки нашли ворота запертыми и были встречены сильным оружейным огнем из-за забора, пули преследователей делали их положение еще более критическими: один из них пал, второй был тяжело ранен.

Когда старик скомандовал: «Назад, к хутору!» — и избрал это направление, то такое отчаянное отступление было единственным, что оставалось абазам. Старый грабитель молниеносно составил план; он был убежден, что все [189] мужчины, способные носить оружие, обыскивают поля, а в хуторе остались только женщины и дети. Если бы иметь преимущество только в 100 шагов и успеть овладеть некоторыми из них и запереться в доме, думал он, то, имея их заложниками и угрожая их жизни, можно бы выговорить себе безопасное отступление.

Расчет был смелый, и все-таки он чуть-чуть не удался. Действительно, в первом пылу преследования почти все мужчины покинули хутор. И это было совершенной случайностью, что как раз в это время отряд в 50 казаков из отдаленной станицы проезжал мимо хутора. Слышны были уже ружейные выстрелы абазов и казаков, которые все более приближались к хутору. Казачий офицер остался с большей частью своего отряда для защиты испуганных женщин и детей и послал меньшую часть к месту сражения. Когда грабители стали приближаться и уже не было сомнений, что они хотят проникнуть в хутор, казаки завалили наскоро ворота и разместились за высоким забором, откуда встретили грабителей сильным огнем.

Положение абазов было отчаянным; последняя надежда рухнула; не оставалось поэтому ничего иного, как только возможно дороже продать свою жизнь. Снаружи ограды хутора, около 100 шагов от ворот, стоял одинокий сарай, который употреблялся для разных хозяйственных целей. Не теряя ни одного мгновения, преследуемые скрылись в сарае, втащив за собой трупы своих товарищей, и заперлись в нем. Начался беспрерывный ружейный огонь между казаками и грабителями, которые быстро просверлили своими кама в тонкой глиняной стене отверстия для стрельбы.

Начало рассветать. Абазы имели одного убитого и троих раненых. Потери казаков неизвестны. Они разместились за заборами и крышами строений. Их выстрелы делались все реже. Абазы также берегли заряды, из которых они уже половину истратили, и стреляли только наверняка.

Вдруг им закричали на адыгском языке, чтобы они не стреляли, так как с ними хотят говорить. Они обещали не стрелять. Из ворот вышел казачий офицер с одним уорком, состоявшим на службе у русских, и начал говорить. Черкес [190] переводил: «Если вы отдадите свое оружие и сдадитесь, то с вами ничего плохого не случится и, хотя вы пришли в нашу страну как разбойники, вам будет оставлена жизнь. Вы видите, что вы не можете больше защищаться, и если вы, несмотря на это, будете сопротивляться, то мы подожжем крышу над вашими головами и всех вас перебьем».

Старый Пшикуи ответил твердым голосом: «Если мы пришли в вашу страну как грабители, то также правда, что вы грабителями приходите в нашу. Только вы приходите с большим войском и пушками, десять против одного, в то время как мы выходим один против ваших десяти. Чтобы мы отдали наше оружие и сделались вашими пленниками, как маленькие дети, этого, как вы знаете, быть не может; мы не можем опозорить на вечные времена нашу фамилию и наше племя; наше оружие берут только с наших трупов, но не тогда, когда мы живы. Мы знаем хорошо, что великий Тха нас отдал в ваши руки и что вы нас всех можете убить; вас более тысячи против нашей кучки, и я вижу, как все еще приходят новые воины. Но какая польза вам, если вы убьете нас? И из вас ведь, конечно, также умрут люди, и племя Вайа будет мстить за нашу смерть. Отпустите поэтому нас лучше с миром и поставьте ваши условия для выкупа. Я, правда, не богат, но мое племя мне поможет, и как заложника я оставлю вам моего младшего мальчика».

Эти двое ушли, но спустя немного пришли опять и переводчик сказал: «Напрасно, Бор-ок, ты защищаешься, русские не могут согласиться на твое желание. Ты слишком зло хозяйничал в Черноморье, старый волк, чтобы тебя теперь опять отпустить, когда тебя держат крепко. Будь благоразумен и сдайся, иначе ты будешь поджарен, как дикая свинья». Эта язвительная угроза едва вырвалась из уст переводчика, как пуля старика раздробила ему правое бедро. «Проклятие тебе, скверная собачонка, изменник, — закричал он, — язык которого оскорбил седую бороду твоего соотечественника. Я мог бы тебя убить, но ты не достоин смерти; живи, но теперь ты не сможешь зарабатывать эти гнусные деньги». Офицер поспешно убежал, черкес уполз на четвереньках так скоро, как он мог, стеная и обливаясь кровью. [191]

Вновь был открыт сильный огонь против сарая; адыги отвечали редкими, но хорошо направленными выстрелами, но так как град пуль сыпался на сарай и тонкая стена уже не вполне защищала запертых, то через час трое из банды были убиты и семеро ранены; между последними также и старый отец, который от отчаяния рвал волосы из своей бороды, не столько огорченный своим близким концом, как гибелью своей фамилии, которую он сам привел. «Отец, — сказал неожиданно старший сын по имени Цекери, один из трех, которые еще не были ранены, — я вижу спасение». «Говори», — сказал старик. «Отец, ты должен быть свободен, тогда мы все спасены. В таком состоянии, как мы находимся, мы не можем сдаться, иначе мы будем покрыты позором, что мы, десять человек, имеющих в запасе около сотни выстрелов, позволили связать себе на спине руки; никто не захочет нас выкупить, потому что все будут думать, что мы покинули тебя и что мы, но не ты, захотели сдать оружие; старого Бор-ока знают, позор падет не на него, а на нас; но мы все можем остаться заложниками, только ты возвращайся; ты найдешь деньги для выкупа у племени и народа, адыгский народ знает старого Бор-ока; это не твоя вина — это несчастье; так хотел Тха.» Старик задумчиво покачал головой. «Я не думаю, — сказал он, — чтобы русские меня выпустили, мне они особенно мстят, а теперь, когда я выстрелил в изменника, они не захотят больше с нами разговаривать.» — «Я пойду к ним и буду говорить, я понимаю немного по-русски.» — «Ты? Прежде чем ты произнесешь одно слово, они убьют тебя.» — «Это может быть, но если я не пойду, то они все равно меня застрелят.» — «Тогда иди, мой мальчик, и да поможет тебе великий Тха!»

Старик прекратил совсем стрельбу. С русской стороны продолжали беспрерывно стрелять, потом слабее, наконец, когда увидели, что абазы совсем не отвечают на огонь, стали падать только изредка тут и там пули. Тогда Цекери закричал по-русски через замочную скважину, чтобы кто-нибудь подошел, так как он хочет говорить. Ему ответили, чтобы он вышел сам, потому что им не верят. Цекери вышел из сарая с ружьем через плечо и подошел к забору хутора. Он просил, [192] чтобы позволили уйти отцу с младшим сыном, чтобы он мог собрать деньги для выкупа; как только отец будет в безопасности на другом берегу Кубани, а сын возвратится и принесет им это известие, они все сдадут оружие; если же нет, то они все решили умереть.

Старый русский офицер, которому, как казалось, все другие повинуются, согласился с этим предложением. Цекери возвратился к сараю и вызвал отца. Этот и еще один из не раненых, вложили свои ружья в чехлы и подошли к воротам. Они были на расстоянии меньше, чем 20 шагов от ворот, как сверкнули около 30 выстрелов из-за забора двора. Оба упали, молодой вскочил и старался оттащить отца в сарай. Старик был мертв. Быстро и яростно, как дикие кошки, выскочили восемь остальных из сарая, забыв о своих ранах. Толпа казаков бросилась из ворот хутора. Началась неистовая борьба из-за трупа. Пять адыгов утащили старика в сарай, четыре остались мертвыми на месте. Несмотря на большое количество, русские, чтобы не жертвовать бесполезно людьми, ушли опять за здания и ограду хутора. Пули начали снова сыпаться градом на стены сарая. Адыги прикрывались внутри трупами своих братьев. Последние пять воинов были все ранены, один каждую минуту терял сознание, однако зарядил еще несколько раз свое ружье и выстрелил.

Наступило уже почти обеденное время. Около 40 часов не было ни капли воды на губах грабителей; сильная жажда была еще мучительнее от усталости и потери крови, но горячее желание отомстить за свою кровь смертью хотя бы нескольких врагов поддерживало их слабеющую энергию. Оставшиеся в живых подняли над трупом своего отца обычный в их стране траурный вопль, который русские слушали с удивлением и ужасом.

Огонь наконец со стороны русских совсем прекратился. Абазы не понимали, что это должно означать, как вдруг были оглушены двойным ужасным взрывом, от которого содрогнулась земля и почти опрокинулся сарай. Когда они пришли в себя, то половина стены сарая была взорвана и только Цекери и его младший сын, мальчик лет 17, были еще живы. [193] Русские, чтобы окончить борьбу скорее и без дальнейших потерь с их стороны, доставили из ближайшей станицы два орудия и открыли пальбу по сараю. Цекери и его сын перебросились последним долгим взглядом; с пистолетом в левой и шашкой в правой руке бросились они с воплем в открытые ворота хутора, где стояли пушки. Град пуль встретил их. Цекери упал, едва сделав несколько шагов. Его сын умер у русских пушек. В теле Цекери еще теплилась жизнь. Стараниями русских врачей удалось почти вполне его вылечить. Его привезли в Екатеринодар, и при содействии абаза, находящегося на службе у русских, ему удалось бежать. Он принес известие о борьбе и смерти Бор-ока и его фамилии в горы, где народные барды воспевают героический конец старого льва; само собой понятно, что они благодаря этому случаю убили тысячи русских.

Я слышал всю эту историю сам, только более обстоятельно, из уст последнего оставшегося в живых, и она показалась мне довольно интересной, чтобы ее здесь привести; она дает также верное представление о разбойничьих вылазках, которые, впрочем, редко кончаются так трагически.

Зимой такие экспедиции легче, потому что переход замерзшей Кубани и отступление представляют меньше трудностей; но зато когда абреки выходят из камышей, не находят никакого прикрытия в голой плоской местности, потому что нигде в Черноморье не видно ни дерева, ни куста, кроме немногих фруктовых садов казаков. Кроме того, зимой бывает усилена стража вдоль границы и в станицах расквартирована линейная пехота. Набеги больших конных отрядов сделали бы скоро Черноморье необитаемым, но племена, которые живут на Малой Кубани и на Лабе, где переход через реку во всякое время года легок, от постоянных пограничных войн или весьма ослаблены, или совершенно уничтожены. Главная же причина, почему такие экспедиции из страны, где собрать 25 000 всадников очень легко, не совершаются в русские провинции, — это полное отсутствие военной организации и объединенных действий против врага. Как только соберется большая группа воинов, то всегда находятся изменники, которые за хорошие деньги [194] извещают врага, и только чрезвычайно редко удается большой набег. Поэтому почти всегда адыги устраивают маленькие набеги.

В 1858 году отряд из 480 всадников из Абадзехии попал в засаду и был оттеснен русскими к Кубани к такому месту, где берег был вышиной почти в 30 футов. Около 100 человек и почти все лошади разбились о лед. Таким образом, между абреками установилось обыкновение, что только очень близкие друзья, которые, безусловно, доверяют друг другу, небольшими группами в 5, 10 и редко больше 20 человек отправляются на правый берег Кубани, чтобы попытать там свое счастье.

Жители Убыхии делают также часто набеги против своих соседей и соплеменников — южных абазов под предлогом наказать их за дружбу с русскими, но в основном, чтобы захватить добычу. Впрочем, они не причиняют им большого вреда. Зато часто делают совместно с абазами или сванетами более серьезные нападения на Грузию и Мингрелию. Абазы и сванеты сваливают обыкновенно всю вину на воинов Убыхии, которые будто бы грабят и их, и, чтобы не подвергнуться мести русских, они совершают даже мнимые экспедиции против Убыхии. Русские очень хорошо знают истинные обстоятельства дела, но предпочитают смотреть на это сквозь пальцы, чем вызвать опасное восстание этого племени.

Против независимого народа Адыге уже лет 30 со стороны русского правительства употреблялись все средства для их покорения. Достигнутые результаты сравнительно очень незначительны. Едва пятая часть равнин находится в настоящее время во власти русских, но обладание ими ежеминутно оспаривается. Кажущаяся покорность их в некоторых особенно угрожаемых местностях продолжается только очень короткое время, и жители пользуются каждым случаем, чтобы снова начать борьбу.

До Восточной войны русские думали, что они могут покорить страну при помощи системы отдельных крепостей. Около 50 малых и больших крепостей окружали страну с суши и моря и делали всякую связь с чужими краями [195] чрезвычайно трудной, а иногда и невозможной. Войска, действовавшие против Адыгеи, состояли обыкновенно из трех бригад линейной пехоты Черного моря, корпуса черноморских казаков и одной дивизии линейной пехоты Кавказского корпуса. Таким образом, против абазов всегда было выдвинуто 60-70 тысяч человек. Эти военные силы часто, когда того требовали обстоятельства, еще усиливались. Эта часть Кавказской армии образует ее правое крыло и имела свою главную квартиру, так же как и теперь, в Ставрополе.

Система крепостей, недостаточная для покорения страны, была, однако, чрезвычайно тягостна для адыгов. Обыкновенно жители должны были покидать свои жилища в окружности вновь сооруженной крепости и уходить дальше в страну. Если местность гориста или сильно поросла лесом, то адыги могут еще держаться в своих юнэ на расстоянии полчаса ходьбы от крепости; напротив, в плоских и безлесных частях местность на расстоянии многих часов ходьбы необитаема и пустынна, как, например, на Малой Кубани. Хлеба и сенокосы убираются только с большим трудом, пастбища находятся всегда под угрозой, и коневодство и скотоводство адыгов от потери богатых лугов по Малой Кубани и по Лабе очень понизилось.

Чем энергичнее комендант крепости, тем тяжелее положение окружающих жителей. Совсем другое дело — иметь определенное количество хороших солдат в безопасной, хорошо защищенной крепости, каждое мгновение готовых к походу, чем в глиняной сакле вечно ожидать нападения врага. Адыг не только солдат, он прежде всего земледелец. Беспрерывные караулы, сражения, военные походы отлучают его часто от полевых работ и имеют вредное влияние на материальное существование его семейства. У русского солдата нет другого дела, как нести военную службу; адыг же одновременно и солдат, и крестьянин.

Как гарнизон крепости никогда не уверен в том, что не будет совершено нападение, так и близлежащие к крепости дворы всегда могут ждать наступления со стороны русских. Находятся, как уже часто упоминалось, негодяи и [196] изменники, которые не совестятся за хорошее вознаграждение давать коменданту сведения о расположении ближайшего юнэ и сами, переодетые в русскую форму, служат наступающими проводниками. Такие экспедиции предпринимаются русскими всегда ночью; они нападают на один или на несколько юнэ и потом быстро отступают к крепости. Если адыги подготовлены к такому нападению, то горе русским. Если колонна слаба, то можно сказать наверняка, что она больше не возвратится в крепость. Поэтому коменданты обыкновенно очень осторожны и не решаются легкомысленно на такие экспедиции.

Русские занимают обычно в апреле место, на котором должна быть сооружена крепость. Восемь — десять тысяч человек располагаются лагерем, который укрепляется рвами и валом, и работают в продолжение всего лета над постройкой крепости и разрежением близлежащих лесов и рощ, которые вырубаются и сжигаются, и над устройством широких дорог между этой и окружающими крепостями; при этом прежде всего обращают внимание на то, чтобы вблизи большого военного тракта, по меньшей мере на расстоянии ружейного выстрела, все деревья и кусты, которые могут служить врагу засадой, были срублены и сожжены. Со стороны адыгов постройка, из-за недостатка средств нападения, встречает очень мало препятствий. Они должны довольствоваться тем, что, насколько это возможно, затрудняют русским порубку своих лесов и доставку продовольствия и боевых припасов.

Осенью, когда крепость готова и внутренние постройки воздвигнуты, когда гарнизон привел в порядок боевые запасы и продовольственные магазины, когда поля и леса поредели, листья с деревьев опали, неприятельский корпус предпринимает набеги на страну, чтобы очистить район крепости от живущих в нем адыгов. Ближайшие дворы и жатвы, которыми можно было завладеть, сжигаются. Адыги уже очень хорошо знают способ ведения войны русскими и всегда вовремя увозят все свое имущество в безопасное место. Если горцы собираются в большом количестве, то русские возвращаются в свой укрепленный лагерь. Когда они узнают [197] от шпионов, что собрание разошлось, которое, как известно, не может продолжаться дольше 20 дней, потому что никто не может взять с собой продовольствия на более продолжительное время, то они снова выступают, чтобы выполнить свою задачу. Очень редко случается, чтобы неприятельский корпус всю зиму оставался в своем лагере. Это бывает только в том случае, когда крепость недостаточно готова, чтобы могла оказать самостоятельное сопротивление. Обыкновенно около половины ноября лагерь сносится и войска уходят через границу на зимние квартиры. Пехота батальонами или ротами размещается в станицах казаков.

Русское начальство часто пробовало, особенно в первое время Кавказской войны, устраивать большие экспедиции в глубь страны, но они не приносили ни малейшей пользы и стоили многих жертв. Летом такие экспедиции очень тяжелы; местность, особенно на равнинах, почти повсюду заросла густым лесом без тропинок и дорог, и чем дальше проникаешь в страну, тем затруднительнее становятся способы сообщения, тем гуще лес, тем выше горы, а что хуже всего — тем многочисленнее неприятель. Каждый юнэ-из, которому угрожает враг, как пчелиный улей, высылает всех своих воинов. Враг становится тем ожесточеннее, чем дальше проникает в страну; русские видят себя окруженными спереди, сзади, со всех сторон неприятелем, которого трудно видеть и никогда нельзя захватить, который постоянно отступает и беспрерывно снова наступает.

Зимой, когда леса реже, особенно при сильном сухом морозе, наступательные действия легче и русские поставлены против адыгов в более благоприятные условия. Последним зимой еще труднее собраться в большом количестве, к тому же они недостаточно защищены от холода, в то время как русские войска могут быть сконцентрированы в любом количестве, хорошо обуты и тепло одеты.

Нужно принять во внимание еще одно важное обстоятельство, которое заставляет русских генералов быть весьма осторожными при направлении экспедиции внутрь страны. Русские должны также мало доверять в Абазии погоде, как обещаниям и словам ее жителей. Если внезапно прекратится [198] мороз, что случается очень часто, и наступает оттепель и дожди, то можно потерять всякую связь со своей базой и со своими частями. В равнинах дороги становятся совершенно непроходимыми, грязь делается так глубока, что артиллерия (страх абазов) не может двинуться ни вперед ни назад; самые маленькие ручьи вздуваются в быстрые реки; нигде нет ни города, ни деревни, ни дома, ни приюта, и адыг, который знает каждый брод, каждую тропу, использует при таких обстоятельствах беспомощность врага на все лады и хватает его неумолимо и неутомимо за горло. Такая экспедиция, особенно если она сильно отдалится от своей базы и продовольствие, которое солдат несет с собой, все выйдет (так как брать с собой продовольственный транспорт — значит затруднить еще более движение корпуса или сделать его даже иногда совсем невозможным), может поставить на карту само существование всего армейского корпуса, и русские уже достаточно умудрены опытом, чтобы согласиться на такое ведение войны, которое, кроме того, не приносит им никакой пользы.

В Дагестане, где в одном ауле живет часто несколько сотен семей, такие экспедиции еще достигают своей цели; уничтожение аула — всегда тяжелый удар для горцев, так как они в таких аулах складывают свое продовольствие и их дома часто построены из камня. Напротив, в Абазии, где один юнэ-из разбросан часто на двух-четырех квадратных милях, нужно долго искать, пока найдешь раскиданные по лесу дворы, и когда наконец придешь к одному из них, то он уже необитаем и пуст, хлеб зарыт где-нибудь вблизи, жители в безопасности в горах и лесах, и приходится всегда терять несколько солдат для того, чтобы сжечь с дюжину мазанок, которые адыг вновь построит в несколько дней.

Положение русского солдата на Кавказе лучше, чем в России, но только там, где они стоят в больших гарнизонах, на глазах у высших генералов. В пограничных крепостях, однако, его положение чрезвычайно печальное и тяжелое. Он не может осмелиться отойти на десять шагов от ворот крепости, не боясь, что его застрелят; часовые на валах никогда не могут быть уверены в своей жизни; часто солдат [199] месяцами ни днем ни ночью не снимает патронташа. При этом его плохо кормят, а офицеры, которые почти не подвергаются никакому контролю, пользуются этим обстоятельством, чтобы хорошо жить за счет содержания солдат, и часто приобретают целые состояния. Война на Кавказе стоила русскому правительству так дорого, что на это можно было бы, конечно, купить всю Турцию и Персию.

Коменданты отрядов и крепостей умеют извлекать из своего положения всевозможные выгоды. Из самой незначительной перестрелки они раздувают большое дело и составляют баснословные рапорты, в которых часто, кроме названия места и числа, нет ни одного правдивого слова. Если абазы убьют у них значительное число людей, то они представляют их умершими от лихорадки или какой-нибудь другой болезни; они теряют редко более одного убитого, но зато не скупятся на количество адыгов, которых они, в своих донесениях, уничтожают. Если подсчитать лет за 30 всех официально убитых врагов, то придешь к результату, что на всем Кавказе, кроме русской царской армии, не осталось в живых ни одного человека.

Офицеры, которые долгое время служили на Кавказе, уверяли меня, что каждые семь лет эта армия вновь реформируется. Это значит, что в течение семи лет состоящая из 120 000 людей регулярная армия от болезней, лишений и войны полностью уничтожается и всегда должна пополняться свежими войсками. Потери нерегулярного войска, казаков и милиции здесь не принимаются совсем во внимание. Это сильное кровопускание для России, которая по этому расчету, со времен царицы Екатерины II похоронила в горах Кавказа более полутора миллионов солдат! [203]

ГЛАВА 9

Краткий обзор новейшей истории абазов. — Турки, татары и черкесы. — Сопротивление абазов магометанскому господству. — Христианство. — Уход осман с Кавказа. — Притязания русских. — Начало войны и дальнейший ход ее. — Моральное влияние имама Дагестана шейха Шамиля. — Он посылает своих наибов к абазам. — Смерть первого наиба. — Прибытие Мохамеда-Эмина. — Его первоначальные действия. — Уничтожение дворянства. — Изменение рабства. — Успехи магометанства. — Утверждение господства наиба в Абадзехии. — Военный поход против шапсугов. — Стычки с шапсугами. — Их подчинение. — Повышение авторитета наиба. — Гражданская и военная организация страны.

Абазы имеют двойное несчастье быть отрезанными в одинаковой мере как Россией, так и Турцией от всякой связи с цивилизованным миром. Они находятся, так сказать, между чумой и холерой, потому что с незапамятных времен турки были так же вредны и враждебны свободному развитию этой страны, как теперь русские. Я хочу только бросить беглый взгляд на историю Абазии с начала этого столетия. Политическое и военное положение турок в отношении абазов было тогда почти таким же, как в настоящее время положение русских. Вдоль берега Черного моря — в Анапе, Суджуке и Сухум-Кале в фортах находились турецкие гарнизоны, которые, однако, не могли выйти на расстояние получаса ходьбы за пределы крепости без того, чтобы не быть задержанными абазами. На правом берегу реки Лабы и у истоков Кубани жило несколько татарских разбойничьих орд — черкесов магометанского вероисповедания, которые только номинально признавали верховную власть султана и с христианскими абазами находились в беспрерывной борьбе. Турецкие паши часто пытались вторгнуться в страну и принудить абазов к покорности и уплате податей, но они постоянно должны были отступать, разбитые наголову. Никогда ни один турецкий солдат не ступал на землю шапсугов, абадзехов или убыхов, а тем более — в южную часть Кавказа. Хотя туркам удалось в окрестностях Сухум-Кале привлечь к себе несколько фамилий и даже склонить их к принятию магометанской веры, а одна из этих фамилий получила наследственный княжеский титул и была признана Портой сувереном той части страны, которая в настоящее время называется княжеством Абазией; но влияние этих перебежчиков не было достаточно значительным для того, чтобы упрочить их и султана господство в стране. Турка, так же как теперь русского, всегда рассматривали как врага, и когда он выходил из своих береговых укреплений, его встречали ружейными выстрелами.

Жители держались своих старых христианских религиозных обрядов и питали отвращение к магометанству, так же как теперь — к русскому христианству. Однако и это не [204] помешало тому, что Абазия под именем Черкесии представлялась на всех картах принадлежащей Турции, так же как теперь она обозначается принадлежащей России. Не помешало это и тому, что по заключенному в Адрианополе миру Оттоманская Порта уступила никогда ей не принадлежавшие суверенные права России. Уже ранее значительная полоса земли по Кубани и по Лабе таким же образом была передана Портой России. На протест абазского народа не обращали внимания; царь объявил Абазию русской провинцией, флот получил приказ блокировать берег, а войска — занять страну. С этого времени и начинается действительная война между Россией и абазами. Последние скоро почувствовали разницу между турками и русскими.

В Южной Абазии вышеупомянутая княжеская фамилия была первой, которая присягнула на верность новому господину; в награду она была утверждена в своем суверенитете и предоставленных Портой правах, однако при условии принятия христианской веры. Добрые князья рассматривали это как незначительное препятствие, и Гамид-Бей, глава многочисленной фамилии, назвался князем Александром и сделался православным христианином, не отказавшись, однако, от многоженства.

Большая часть южных абазов, так же как и сванеты, приняли православное крещение тем охотнее, что это сопровождалось подарком на крестины от царя. Он состоял для беднейшего класса и для рабов только из одной рубашки и серебряного крестика, и крещение так понравилось горцам, что многие из них не довольствовались совершением этого акта один раз. Это им, однако, не мешало объявить, что они не будут предпринимать ничего враждебного против русских и охотно будут торговать с ними в Сухум-Кале, но не допустят никакого проникновения попов, чиновников и путешественников в свои горы, а при вступлении войск будут оказывать им сопротивление. Русские скоро увидели, что не так-то легко будет справиться с хитрыми и недоверчивыми абазами; и так как северная часть ни в какие переговоры вступать не хотела и начала открытую войну, то они довольствовались пока кажущейся покорностью юга. Они [205] построили только вдоль берега Черного моря и реки Ингур на границе с Имеретией крепости Сугдид, Анаклию, Гори, Архангела, Дранди, Сухум, Псирста, Анакопия и Бамбори и пытались при помощи торговли постепенно приручить абазов.

Сванеты, несмотря на перемирие, продолжали свои разбойничьи набеги в Мингрелию. Их покорение, которое стоило бы многих усилий и жертв и к тому же могло бы еще подстрекнуть к войне южных абазов и осетин, пришлось отложить. Осетины с давних времен жили с русскими в состоянии, близком к перемирию, благодаря чему русским был обеспечен безопасный проход через Дарьяльское ущелье.

Жители Большой и Малой Кабарды оказывали вначале сильное сопротивление вторжению русских, но должны были впоследствии покориться. Причина, почему они не могли продолжать свое сопротивление с тем же успехом, как адыги, живущие на северо-западе, коренилась прежде всего в характере их большей частью равнинной, мало приспособленной к защите страны, потом также в природе их смешанной с черкесами и лезгинами расы, в которой абазы составляли, правда, большинство, а адыгский язык являлся господствующим; черкесы же составляли довольно многочисленное племя узденей (дворян); кроме того, здесь, в Кабарде, имелось еще много татарских ханов и князей. Эти так называемые князья и дворяне были всегда первыми, которые покорялись врагу, чтобы укрепить и расширить свои личные привилегии. Впрочем, русские хорошо обращались с народной массой, оружие не отбиралось, не ставилось никакой русской администрации, только была введена незначительная, скорее номинальная, подать. Состоящий на русской службе корпус, известный под названием кабардинский полк, собран из добровольцев со всего Кавказа. Абазский элемент представлен там очень слабо. Большое количество абазских фамилий ушло из Кабарды от русских в независимую страну адыгов.

Чтобы держать в повиновении Кабарду, русские воздвигли крепости: Терек, Урван, Нальчик, Баксан, Чегем, Моздок [206] и другие. Еще один раз кабардинцы имели случай восстать против русских. Во время нападения чеченцев под предводительством Шамиля в 1846 году 12 000 всадников ворвались в Кабарду, уничтожили много русских станиц и двинулись по направлению к Кубани. Многие жители Кабарды вначале присоединились к отрядам Шамиля в надежде освободиться от русского владычества, но так как эти последние не могли выдержать открытой борьбы с русскими и к тому же адыги, которые не хотели пускать чеченские орды в свою страну, не двигались и на все требования Шамиля оставались глухими, то последний вынужден был вскоре двинуться обратно, а несколько сотен сильно скомпрометированных кабардинцев должны были спасаться от мести русских в Дагестане. Маленькие черкесские племена, которые жили на Малой Кубани, Лабе и Урупе, были слишком слабы для того, чтобы с успехом защищаться; одна часть их после непродолжительной борьбы покорилась, другие же или совсем были истреблены русскими, или ничтожные остатки их направились на левый берег Лабы, где они присоединились к сильному племени абадзехов и почти совсем слились с ним. Однако есть еще несколько сот дворов на границе Абадзехии, в которых преобладает кровь черкесов.

Татары Эльбруса, живущие на Кубани, татарское племя Науруз и другие без сопротивления покорились русским.

Мы подошли теперь к северной части Абазской страны, к адыгам, и сделаем краткий обзор истории их войны за последние 30 лет.

Южная часть страны, граничащая с так называемым княжеством Абхазией, никогда не подвергалась нападению со стороны суши, потому что высокие горы делали чрезвычайно затруднительной всякую военную операцию, но особенно еще потому, что русские должны были сначала привести к некоторой покорности большую часть непокоренных племен, которых они имели в тылу. Это им еще до сих пор не удалось; южные абазы, сванеты и осетины находятся в настоящее время в тех же самых отношениях к русскому правительству, как 30 лет назад, и не позволяют русским войскам проходить через их горы. [207]

На восточную и северную часто Адыгской страны с суши и на западную часть с береговой стороны русскими предпринимались регулярные нападения.

Операционной базой против Восточной Абазии служили город и крепость Ставрополь, где также находилось главное командование действующего в этом районе корпуса, известного под названием правый фланг Кавказской армии. Русские начали со своей любимой системы — возведение маленьких фортов (крепостей), и, не углубляясь в страну, что всегда было опасно и бесполезно, они заняли только всю линию реки Лабы до впадения Чаминка и возвели на небольшом расстоянии друг от друга 12 крепостей на Лабе и 2 — на Чаминке. Эти 14 крепостей ⁶⁴ были предназначены для того, чтобы сдерживать нападения абадзехов и защищать на обоих берегах Малой Кубани покоренных черкесов и татарские племена, так же как и вновь сооруженные станицы. Они служили в то же время опорными пунктами для операций русских войск против абадзехов.

Корпус, который оперировал на этой линии и составлял гарнизоны этих крепостей, обычно состоял из одной дивизии линейной пехоты, нескольких грузинских линейных батальонов, некоторого количества казачьих полков с Дона и из необходимой крепостной и полевой артиллерии, в общем приблизительно из 20 000 человек, которые, смотря по обстоятельствам, усиливались регулярными войсками и милицией из Грузии. Хотя равнины абадзехов и были очень подвержены нападениям русских и много от них терпели, эта часть страны сохраняла, однако, беспрерывно свою независимость и в течение 30 лет задерживала продвижение русских по Лабе.

Северный операционный фронт русских тянулся от Усть-Лабинска вдоль Кубани до ее впадения в Черное море. Операционной базой его можно считать Екатеринодар — [208] главную квартиру черноморских казаков. На правом берегу Кубани была сооружена цепь малых и больших крепостей, чтобы препятствовать нападению шапсугов. В равнинах Шапсуга были заложены только две крепости на реке Абин, из них одна в 1854 году была оставлена, другая уже в 1842 году была разрушена адыгами, а гарнизон ее изрублен. В общем, русские в равнинах шапсугов не сделали почти никаких успехов. Против этой равнины оперировал корпус черноморских казаков, часто подкрепляемый другими линейными войсками.

Третий операционный фронт русских тянулся вдоль берега Черного моря, от устья реки Бзыбь до устья Кубани. Неприятель построил вдоль берега 15 крепостей ⁶⁵ и расположил свою главную квартиру в Суджуке, который, так же как и Анапа, скоро вырос в маленький городок. Между Анапой и Суджуком была построена дорога, которая охранялась двумя новыми крепостями — Раевской и Николаевской. Между Суджуком и Абином, так же как и между Добай и Абином, русские войска проложили удобопроходимые дороги, которыми, однако, очень редко пользовались, т.к. каждый проход по этим дорогам стоил им много людей. Узкая полоса земли — Натухай, находящаяся между устьем Кубани и Черным морем, жители которой не могли защищаться с надеждой на успех, заключила перемирие с русскими, но на участке от Доба до Пицунды сражение никогда не прекращалось. Крепости по берегу были построены гораздо основательнее, чем на границе; расходы, которые русское правительство употребило для их сооружения, были огромны. Строительный материал был привезен морем из Крыма, и можно считать, что каждый камень стоил правительству 50 копеек серебром. Между этими многочисленными крепостями не было сообщения сушей. Русские должны были отказаться от попыток, которые они делали к устройству дороги через горы, из-за больших потерь [209] и энергичного сопротивления горцев; они должны были довольствоваться связью, которую поддерживали при помощи кораблей и баркасов. Корпус, который составлял гарнизоны упомянутых 17 крепостей, состоял из линейных бригад черноморской пехоты, небольшого числа донских казаков и необходимой артиллерии (около 400 орудий различных калибров). Этот корпус можно считать приблизительно в 15 000 человек пехоты, 1 000 всадников и 4 000 человек артиллерии, инженерного и административного войска — итого, следовательно, 20 000 человек, сила которых еще могла быть подкреплена войсками Черноморского флота и самим флотом.

После ухода турок абазы некоторое время предавались надежде, что теперь их свобода не будет стеснена. Русские, которые заняли прежние турецкие места в Анапе и Суджуке, не хотели с самого начала вступать в открытую войну с абазами и не скупились на разного рода обещания, что они не посягнут на свободу абазов. Между тем русские воспользовались этим временем, чтобы основать крепости и наладить связь.

Когда же абазы стали сопротивляться продвижению русских в страну и отправили депутацию с жалобой на нарушение их границ, то со стороны русских им наконец было объявлено, что их страна по мирному договору в Адрианополе передана султаном России и что теперь они подданные царя. Адыги не могли понять, как султан мог передать их страну, которой он никогда не владел, кому-либо. На народном совете они решили: с одной стороны, сопротивляться до последних сил дальнейшему проникновению русских, с другой — отправить депутацию в Константинополь, чтобы требовать от Порты отмены незаконной передачи их страны.

Во главе этой депутации был поставлен черкесский князь Зан-оглы Сефер-бей, хорошо знающий турецкий язык: адыги избрали его потому, что он родился в турецком городе Анапе, был известен как друг и слуга турок, а также потому, что считали его влиятельным в Константинополе. Конечно, депутация была принята Портой неофициально. Но так как [210] Порта была убеждена, что русские нелегко сделаются господами в стране, то в Константинополе не было недостатка в поощрении к сопротивлению и во всевозможных обещаниях. Депутатов, не знакомых с искусством дипломатии, убедили, что уступка их страны явилась наказанием за их непослушание и их упорство в неверии: если же теперь они будут стойко сражаться, сделаются хорошими мусульманами и признают падишаха господином, то он примет их милостиво, ибо повелителю верующих безразлично, если неверный мятежный народ, как адыги, попадет в руки неверных московитов, между тем как он не допустит того, чтобы хорошие мусульмане, которые просили его о помощи, подпали бы под власть гяуров ⁶⁶.

Чтобы придать еще больше бодрости депутатам, им были сделаны подарки и один паша взял на себя отправку орудий, боевых припасов и артиллеристов в Абазию. Депутаты возвратились в страну и дали отчет народному собранию о своей миссии. Адыгам все это очень понравилось, за исключением верховенства султана и принятия Корана; но так как они мало боялись господства турок, а мощь русских внушала им больше страха, то они не отклонили это предложение прямо и открыли пропаганде магометанства так долго закрытые двери. Таким образом, русские против своего желания сделались орудием распространения мусульманской веры среди абазского народа. Зан-оглы Сефер-бей, который играет роль и в дальнейшей истории Абазской страны, после отъезда депутатов остался в Константинополе. Так как, однако, его присутствие показалось русскому правительству опасным, то оно потребовало его выдачи, но потом удовольствовалось его водворением на жительство в Адрианополь.

В конце 1830 года прибыли в Абазию обещанные артиллерия и транспорт с боевыми припасами. Он состоял из 15 орудий и приблизительно 300 бочек пороху. Четверо турецких артиллерийских унтер-офицеров были отправлены [211] с ними, чтобы научить горские народы обращению с пушками. Подарок был чисто турецкий: орудия старые, тяжелые, совершенно непригодные к Абазии, у которых не хватало принадлежностей, а пороховые бочки оказались наполовину пустыми (порох был расхищен, частью еще в Константинополе, частью в пути). Унтер-офицеры, которым в Константинополе все было представлено в неверном свете и которые были присланы без малейших средств, чувствовали себя беспомощными и через несколько недель возвратились в Турцию. Порох жители разделили между собой, орудия были переданы некоторым уважаемым фамилиям. Вскоре у пушек было сорвано железо с лафетов и колес и остались только металлические стволы. Эти 15 пушек не сделали ни одного выстрела по русским.

В то время как Порта давала невыполнимые обещания адыгам и при этом в первую очередь ставила религиозный вопрос, один имам в горных местностях Дагестана на Каспийском море достиг никогда еще не бывалого в тех местах влияния. Шейх Шамиль, мечтавший о господстве на Кавказе, пытался распространить свое влияние также и на страну абазов. Для этой цели он послал в 1842 году в Абазию одного из самых решительных наибов Хаджи-Магомета. Наиб появился в Абазии от имени тогда уже знаменитого на Кавказе шейха, которого он представил абазам как могущественного воина и пророка божьего, и заверял их в его помощи, если они примут магометанскую веру и будут повиноваться его приказаниям. Абазы видели, что все предъявляют им одни и те же условия, и так как они считали принятие магометанства единственным средством спасения против покорения их русскими, то нашлись многие, которые приняли новую веру. Наиб энергично принялся за дело, ставил имамов, основывал мечети и проповедовал священную войну против неверных русских, которых абазы начали называть гяурами.

Хаджи-Магомет умер в 1844 году; многие уверяют, что от яда, который ему дали приверженцы турок и черкесские уорки.

В 1844 году шейх Шамиль послал второго наиба по имени [212] Хаджи-Сулейман, который был смелее, энергичнее и решительнее, чем его предшественник. Он поселился в Абадзехии, где магометанство сделало наибольшие успехи, организовал род монахов по образцу мюридов Шамиля и сделал из них своих телохранителей: он судил по законам Корана, устраивал мехкеме и набирал муртазиков, проповедовал священную войну и преследовал как тех, которые вступали в общение с русскими, так и тех, которые не принимали веру Магомета или же недостаточно усердно исполняли его предписания. После того как он стал твердой ногой в Абадзехии, принялся распространять свое господство также и на другие части страны. Но в Шапсугии его нововведения встретили сильнейшее сопротивление и после нескольких кровавых сражений, которые произошли между его приверженцами и шапсугами, он должен был отсрочить свои намерения.

В 1846 году прибыл в Абадзехию молодой человек из Дагестана — Мохамед-Эмин. Он был долгое время первым писарем, или секретарем, у шейха Шамиля, считался его самым близким доверенным и слыл также после Шамиля самым ученым и набожным имамом. Вскоре после прибытия Мохамеда-Эмина исчез внезапно Хаджи-Сулейман; некоторые уверяют, что он был предательски убит (и это самое правдоподобное), другие — что он возвратился в Дагестан, но русские говорили, что он перешел к ним, и действительно показывали воззвания, написанные Сулейманом, в которых он возбуждал горские народы против учения шейха из Дагестана. Вероятно, однако, это был обман со стороны русских, потому что никто не видел Хаджи-Сулеймана со дня его исчезновения.

Вскоре после смерти наиба молодой Мохамед-Эмин предъявил свои полномочия и свое назначение в качестве наиба в Абазию от шейха Шамиля. Однако, казалось, он вовсе не хотел вмешиваться в дела страны, жил очень уединенно и был беспрерывно углублен в молитвы и чтение Корана. Таким образом и прошел целый год, но во время этой кажущейся бездеятельности Мохамед-Эмин изучил самым точным образом характер абазов. Он заметил, что черкесы, [213] т.е. князья и дворяне, по примеру кабардинцев присвоили себе очень много привилегий у абазов и что народ их ненавидел: он видел много абазских рабов, которыми незаконно владели черкесы и которые свое рабство переносили с недовольством. Он взвесил силы одной и другой части и нашел, что черкесы составляют едва сотую часть населения. Самым большим препятствием казалось ему то обстоятельство, что все черкесы издавна были магометанами, в то время как большая часть абазского народа отвергала еще новую веру. Взять сторону неверующих против мусульман было для благочестивого имама и доверенного Шамиля трудно, но он сумел найти выход.

На одном большом народном собрании на реке Пшаха в Абадзехии в октябре 1848 года Мохамед-Эмин выступил в первый раз как наиб и заместитель Шамиля. Это выступление произошло с таким сознанием своего достоинства и такой энергией, что князья и дворяне, которые утратили свое первоначальное недоверие, были застигнуты врасплох и как громом поражены. Молодой наиб, окруженный несколькими тысячами приверженцев, которых он завербовал себе в тиши, объявил на этом достопамятном народном собрании приблизительно следующее: позору адыгского народа должен быть положен конец, т.к. народ, принимая веру пророка, также вступает и в права мусульман; мусульманский закон не позволяет, чтобы один мусульманин был подвластен другому; привилегии, захваченные князьями и дворянами, должны быть с этого времени отменены; между мусульманами не должно господствовать различие сословий, не должно быть поэтому больше и речи о князьях и дворянах; Коран ставит рабству известные границы, вследствие этого рабство должно быть упорядочено и те, которые имеют по закону право на освобождение, должны быть освобождены.

Татарское дворянство схватилось за оружие, но было уже поздно: Мохамед-Эмин был к этому подготовлен и не находил уже более нужным щадить эту буйную касту. Многие были убиты, многие бежали из страны и искали защиты у русских; их дворы были сожжены, рабы их освобождены, имущество их было разделено между бедными; остатки [214] должны были покориться воле наиба, который довел дело до того, что черкесы с этих пор рассматривались в Абазии до некоторой степени как враги и были исключены из совета старшин. Эти нововведения наиба были встречены в Абазии всем народом с чрезвычайной радостью; хитрый и энергичный имам достиг этим того, чего не удавалось его предшественникам, — окончательного введения магометанства, которое в Абадзехии было принято почти повсеместно. Покровительство бедного народа позволило ему применять строгие меры против тех, которые не переходили в мусульманство.

Мохамед-Эмин сделался в Абадзехии почти всемогущим. Он привлек к себе народ многими путями: сначала религией, потом уничтожением черкесов и освобождением жителей от различных повинностей; наконец, освобождением большого количества семейств рабов, которые вступили в обладание конфискованными черкесскими имениями и судьба которых с этих пор была тесно связана с наибом. Он думал теперь о распространении своей власти на непринадлежащие еще ему части Адыгеи — Убыхию и Шапсугию. В Убыхии встретил он, с одной стороны, такое систематическое и энергичное сопротивление испугавшегося дворянства, которое там было, впрочем, более абазское и христианское, чем магометанское и черкесское; с другой стороны, наполовину христианское население было настолько против введения новой веры, что он принужден был отсрочить устройство этой части страны и распространение в ней магометанства. Однако ему удалось привлечь к себе некоторое количество молодых людей из Убыхии и использовать их для своих будущих целей.

Он обратил теперь свое внимание и свои старания на шапсугов, самую многочисленную и могущественную национальность абазского народа. Слава о его энергии и справедливости, о его ненависти к русским и его искренней дружбе с Шамилем предшествовала ему, но предшествовала ему и молва о его религиозном фанатизме и насилиях, которые он не боялся совершать, чтобы способствовать своей пропаганде, распространению и утверждению своего господства. В Шапсугии наибу недоставало, кроме того, одного из [215] важнейших рычагов, которыми он пользовался с таким большим успехом в Абадзехии: сословия дворян почти совсем не существовало в Шапсугии, только кое-где поселилось несколько фамилий уорков, которые не пользовались ни властью, ни уважением; рабы были также не многочисленны. Мнения в Шапсугии разделились; магометане, особенно духовенство, сделали все, чтобы подготовить народ к хорошей встрече наиба; местности по Абину и Натухаю, которые больше всего были под угрозой русских, ожидая помощи от наиба, пригласили его также к себе; но жители гор и равнин, особенно население пограничных рек Шапсуг и Афипс, протестовали против его прибытия и приготовились к вооруженному сопротивлению. Но наиб сумел ловко использовать разноречивые мнения среди шапсугов.

В апреле 1849 года Мохамед-Эмин расположился лагерем на реке Псекупс вблизи границ Шапсугии и стал созывать всех добрых магометан, чтобы предпринять поход против шапсугов. Абадзехи последовали его призыву: 15 апреля было собрано около 20 000 пеших и конных воинов только из абадзехов, из Шапсугии также вышли навстречу наибу приблизительно 1 000 всадников, чтобы образовать его авангард. Он послал гонцов к племенам шапсугов и велел им сказать, что он пришел от имени могущественного имама из Дагестана — шейха Шамиля, заместителем и послом которого он являлся, что он не требует от шапсугов ничего другого, как хорошего приема для себя и своего войска, так как его поход направлен не против их страны, а против русских, которых он желает прогнать из крепостей. Этим он ловко вызвал новое замешательство среди шапсугов, и число последних, собравшихся вокруг него, достигло к 24 апреля 3 000 человек. Между тем в Шапсугии поднялись поголовно только жители пограничных рек Шепш и Афипс, которые собрались в количестве приблизительно 6 000 человек. На реке Догай произошел первый бой. Несмотря на свое превосходство, наиб должен был 25 апреля отступить. Утром 26 числа он, во главе вышедших ему навстречу шапсугов, сделал новое нападение и одержал полную победу. Около [216] 500 человек было убито с обеих сторон, но жители покорились и сделались магометанами ⁶⁷.

На реках Убин, Афипс, Иль, Хапль, Антхыр и Богондур произошли кровавые бои, в которых наиб остался также победителем. На каждой реке он делал восьмидневную остановку; жители принуждены были один за другим повторять в его присутствии формулу Корана, после чего их записывали; они должны были присягнуть наибу в покорности, и когда он отправлялся далее, то население страны должно было следовать за его войском. Когда наиб прибыл на реку Абин, то стал господином равнин Шапсугии и стоял во главе войска более чем в 25 000 человек.

Его энергия, воздержание и ряд справедливых приговоров, которые он всегда делал в пользу бедных и угнетенных, наполняли не привыкших к покорности шапсугов и страхом, и восхищением.

От Абина наиб отправился в провинцию Натухай, которую русские теснили больше всего и которая вступила с ними в перемирие. Жители приняли его с распростертыми объятиями. Все соглашения с русскими были объявлены недействительными. Многие жители, известные как приверженцы последних, были жестоко наказаны, и народ решил, что только весь адыгский народ в целом, с согласия наиба, может вести переговоры с врагом; всякие переговоры с русскими отдельных лиц, фамилий или частей страны рассматривались теперь как измена и наказывались.

Русские, после нападения наиба на Натухай, заперлись в своих крепостях и приняли оборонительное положение. Несмотря на свои большие силы, наиб напрасно штурмовал крепости Анапу и Суджук, — скоро он понял, что без регулярного войска и без орудий не может ничем повредить русским. Он должен был удовольствоваться тем, что старался как можно лучше организовать защиту страны и затруднить русским сношения между собой. В Натухае он основал мехкеме, установил и взыскивал подати, организовал пешую [217] и конную жандармерию (муртазиков) и назначил своего доверенного и лучшего военачальника по имени Ханок-зик начальником мехкеме в Натухае.

В равнинах Шапсугии, которые победоносно прошел, он учредил три мехкеме на реках Абин, Антхыр, и Убин. В Абадзехии было пять мехкеме: в Псекупсе, Пшише, Пшахе, Шавготче и Бжедуге. Начальника каждого мехкеме назначал наиб, два кадия избирались тамадами. Совет мехкеме состоял из двух старшин, избираемых от каждого из восьми племен, в общем — из 16 тамад, которые заседали в суде, взыскивали подати и наблюдали за защитой страны. Начальник мехкеме имел исполнительную власть и командовал войском. Он имел в своем распоряжении отряд муртазиков, которые набирались следующим образом: каждый юнэ-из ставил одного вполне вооруженного всадника и одного пехотинца. Эти люди должны были жить в мечети, охранять арестантов, исполнять приказы наиба, начальника мехкеме и совета, собирать народ на совещания и на войну. За это конный муртазик получал в месяц 15 сапеток, пеший — 10 сапеток зернового хлеба; кроме того, он получал еще часть денежного штрафа (тацир), который должны были платить осужденные. Вооружаться, кормиться, одеваться он должен был сам. Если он терял свою лошадь на службе, то получал 100 сапеток зерна из магазина мехкеме.

После того как Мохамед-Эмин заставил признать и затем укрепил свою власть и свое влияние в Абадзехии, в равнинах Шапсугии и Натухае, ему осталось покорить еще важную часть Адыгской страны — горную Шапсугию и страну Убыхию. На горной цепи по берегу Черного моря от Суджука до Убыхии жила та часть шапсугов, которая более всех противилась введению магометанства. Наиб поступил очень мудро: он только в конце решился идти на эту часть шапсугов. Несмотря на то, что большое количество вновь обращенных в равнинах Шапсугии приверженцев наиба все лето подготавливало население, стараясь склонить обещаниями и угрозами своих соплеменников к принятию Мохамед-Эмина, он, однако, во время своего похода через горы, который был им начат в сентябре и окончен в ноябре, был [218] повсюду встречен хотя и без сопротивления, но с недружелюбной холодностью. Большинство горцев отказывалось повторять формулы Корана и присягать наибу в покорности, однако они не препятствовали постройке нескольких мечетей и организации трех мехкеме в Пшат-Мезибе, Шапсуге и Туапсе. Наиб шел к своей цели, как всегда, с большим терпением и сдержанностью, зная хорошо, что население гор не так скоро, как население равнин, меняет свои законы и обычаи.

Зиму 1849/50 года Мохамед-Эмин употребил на постройку одного мехкеме в Убыхии; там он нашел такую же холодную встречу, как и в горах Шапсугии, но так как в Убыхии видели, что вся Адыгская страна признала господство наиба, то они не думали ни о каком сопротивлении. Однако и здесь также Коран не получил широкого распространения.

Благодаря исключительной энергии и ловкости, Мохамед-Эмину удалось добиться того, что не удавалось ни его предшественникам, ни туркам, ни тем более русским, — разделить (впервые с тех пор, как ведется предание абазов), Адыгскую страну на настоящие административные округа. Эту трудную задачу разрешил молодой, едва достигший тридцатилетнего возраста, человек, один, без поддержки, в чужой стране, язык которой не был ему знаком, едва три года тому назад пришедший из Дагестана. Страна была разделена на 13 мехкеме, важнейшие административные посты были заняты послушными и преданными ему людьми, и более 1 000 конных и пеших муртазиков повиновались первому знаку наиба и приводили в исполнение его приказы.

Комментарии

53. Приблизительно 130 — 135 талеров.

54. Адмирал Серебряков — по рождению кавказский армянин, который раньше служил у турок в Анапе переводчиком. После передачи Анапы русским он поступил на службу к последним, где знакомство с абазами и знание страны сделали ему блестящую карьеру. Он стал адмиралом, не служив никогда на море.

55. Суджук уже перед последней Восточной войной вырос в город, в котором было несколько красивых улиц и много хороших строений. Штатское население было уже значительно и с каждым днем увеличивалось.

56. Я различаю всегда черкесов, на которых в Абазии смотрят как на непрошеных гостей, и абазов и адыгов, которые являются владельцами страны и образуют основную массу населения.

57. Цава-цауч, в отличие от мирных совещаний народа, называемых чилле-цауч.

58. По-арабски — «да будет так». У магометан значит то же, что у христиан «аминь».

59. Маленький ручей недалеко от Чепсина.

60. Рассказчик имел в виду картечь.

61. Мирными называют покоренных, подданных или только не действующих активно горцев.

62. Хутором называется в Черноморье изолированный загородный дом или ферма.

63. Сотник — капитан, который командует сотней казаков.

64. Крепости по Лабе назывались Аметлинская, Шалоховская, Подольская, Зассовская, Новодонская, Вознесенская, Житомирская, Махошевская, Лабинская, Родниковская, Курганская и Темиргоевская. На Чаминке находились крепости Егенскаевская и Каратюбинская.

65. Пицунда, Гагры, Адлер, Мамай, Головинская, Лазаревская, Туапсе (Вельяминовская), Ту (Тенгинская), Шапсуг (Михайловская), Чепсин (Новотроицкая), Пшад, Геленджик, Доба, Суджук и Анапа.

66. Я много беседовал с находящимися еще в живых членами депутации; все жаловались на недостаток искренности у турок.

67. Чтобы сделаться магометанами, достаточно повторить арабскую молитву: «Да илла, ла хак Магомет рессул илла» («Нет бога, кроме бога, и Магомет пророк его»).

Текст воспроизведен по изданию: Теофил Лапинский. Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских. Описание очевидца Теофила Лапинского (Теффик-бея) полковника и командира польского отряда в стране независимых горцев. Нальчик. Эль-Фа. 1995