ТЕОФИЛ ЛАПИНСКИЙ

(ТЕФФИК-БЕЙ)

ГОРЦЫ КАВКАЗА И ИХ ОСВОБОДИТЕЛЬНАЯ БОРЬБА ПРОТИВ РУССКИХ

Описание очевидца Теофила Лапинского (Теффик-бея) полковника и командира польского отряда в стране независимых горцев

Замечательная книга о Кавказе

Книга Теофила Лапинского «Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских», повествующея о наиболее трагических страницах черкесской истории, связанных с последним периодом Кавказской войны, дающая яркую картину жизни адыгов, их культуры, традиций и быта, без сомнения вызовет интерес широкого круга читателей, испытывающих потребность как можно больше узнать о прошлом своего народа.

Ценность данной работы и тем, что автор был не только свидетелем и очевидцем описываемых событий, но и одним из главных персонажей драмы, разыгрывавшейся на протяжении 1857, 1858, 1859-го годов в четырех западных исторических областях Черкесии: Натухаи, Шапсугии, Абадзехии и Убыхии.

Несмотря на то, что книга Т. Лапинского на русском языке издается впервые и до сих пор была известна лишь узкому кругу специалистов, интерес к ней в России проявился давно.

Вскоре после ее выхода (а издана она была на немецком в Гамбурге в 1863 году) в VI книге «Записок Кавказского отдела императорского русского географического общества» на нее появилась рецензия. Автор ее не мог, естественно, скрыть своего раздражения относительно политических пристрастий Т. Лапинского, который не скрывал своих откровенно антирусских настроений и считал борьбу адыгов за свою независимость не только справедливой, но и важным фактором защиты европейской свободы, в связи с чем страны Европы, по его мнению, просто обязаны были активно и всеми средствами помогать Черкесии. «Вдаваясь в ученые рассуждения, — писал автор рецензии, — Лапинский впадает в ряд самых грубых ошибок, которые свидетельствуют о совершенном невежестве его в этом отношении... Автор отмечает в себе мало ученой пытливости и даже добросовестности и с военною бесцеремонностью обходится с этнографиею, историею и статистикою, подчиняя научные убеждения своим политическим предубеждениям и страстям, с которыми он всегда находит возможность согласить свои ученые доводы» ¹.

Однако примечательно то, что даже этот автор официального российского издания не счел возможным, вопреки политической конъюнктуре, не отметить очевидных достоинств работы Т. Лапинского. «Живя долгое время среди адыгов, — отмечал он далее, — Лапинский мог подметить многие самобытные черты народного характера, ознакомиться с образом ведения войны, с внутренним гражданским бытом племен, с политическим значением мусульманской пропаганды и т.п. Эта часть сочинения очерчена резкими и выразительными чертами и представляет собой полную живую картину гражданского строя адыгов и политического положения племен относительно друг друга и в отношении Турции и России в тот момент, когда начался последний акт вековой борьбы их с Россиею, окончившейся полною эмиграциею туземцев из Закубанского края. С этой стороны сочинение Т. Лапинского проливает совершенно новый свет на этот уголок Кавказа и имеет высокий интерес» ².

Лапинский родился в 1826 году в Галиции. Детство и юность его в условиях подъема польского национально-освободительного движения, что не могло не наложить отпечатка на формирование его характера [8] и политических убеждений. В ноябре 1830 года поднялось известное Польское восстание против колониального гнета русского царизма. Жестоко подавив восстание, русский царь отменил также и конституцию, предоставленную Королевству Польскому в 1815 году.

Ужесточение колониального режима неизбежно должно было вызвать новый подъем польского освободительного движения. Т. Лапинский с юных лет активно включается в борьбу за обретение независимости Польшей. Подавление восстаний 1846-го и 1848-го годов вынуждает его эмигрировать. Он, как и многие другие деятели польской эмиграции, принимает участие в Венгерской революции 1848 — 1849 годов. В период Крымской войны в чине полковника артиллерии участвует в боевых действиях на стороне европейских держав в составе польской дивизии генерала Замойского.

В это время участники польского национально-освободительного движения все больше свои взоры обращают на Кавказ, где уже на протяжении почти столетия горцы являли миру яркий пример способности противостояния военной мощи России. Поляки, венгры, украинцы и другие народы, испытывавшие колониальный гнет со стороны крупных держав, находились, по словам Т. Лапинского, под сильным впечатлением от романтических описаний подвигов мужественных черкесов, которыми изобиловала европейская печать того времени. Вместе с тем они видели, что Европа, на словах поддерживая справедливую борьбу народов Северного Кавказа за свою свободу, на деле не предпринимают серьезных усилий для оказания реальной поддержки.

В этих условиях Т. Лапинский планирует оказание практической военной помощи кавказцам. Считая всех, кто противостоит Российской Империи, естественными союзниками Польши, Т. Лапинский и его друзья надеялись усилением сопротивления Кавказа приблизить час освобождения и своей родины.

Предполагалось сформировать на территории Турции, где он был известен под именем Теффик-бея, польский экспедиционный корпус численностью от 6 до 15 тысяч солдат и офицеров с мощной артиллерией, которой, как известно, особенно не хватало горцам. Однако об этих приготовлениях стало известно Российскому правительству, которое не замедлило выразить Порте решительный протест. Османское правительство, не желая до предела осложнять и без того натянутые отношения с Россией, вынуждено было расформировать польский корпус.

Такая неудача не заставила все же отказаться Т. Лапинского от своих намерений. Преодолев множество трудностей и препятствий, небольшой польский отряд полковника Т. Лапинского в ноябре 1857 года пристал к черкесскому берегу. Польские добровольцы вписали яркую страницу в истории Черкесии и Кавказской войны, проявив мужество и самоотверженность в борьбе за свободу и справедливость.

Вернувшись в Европу, Т. Лапинский вновь активно включается в работу польской эмиграции. В 60 — 70-е годы его имя становится широко известным в Европе. Одни представляют его бесстрашным героем, другие видят в нем лишь талантливого авантюриста. Т. Лапинский завязывает знакомства с виднейшими деятелями европейского революционного движения. В 1863 году он знакомится в Лондоне с К. Марксом, под влиянием, вероятно, которого, увлекается социалистической идеей ³. Среди знакомых Лапинского был и А. И. Герцен, который дал ему любопытную характеристику. «Лапинский, — писал А. И. Герцен, — был в полном смысле кондотьер. Твердых политических убеждений у него не было никаких. Он мог идти с белыми и красными, с чистыми и грязными; принадлежа по рождению к галицийской шляхте, по воспитанию — к австрийской [9] армии, он сильно тянул к Вене. Россию и все русское он ненавидел дико, безумно, неисправимо. Ремесло свое, вероятно, он знал, вел долго войну и написал замечательную книгу о Кавказе» ⁴.

Находясь в Европе, Т. Лапинский не оставляет новых попыток организовать новую экспедицию в Черкесию. В частности, в начале 60-х годов в период его пребывания в Лондоне он предложил английскому правительству новый план организации интервенции на Кавказ, который не был принят: все понимали, что к тому времени участь Черкесии уже была решена.

Во время польского восстания 1863 года Т. Лапинский предпринимает отчаянные усилия с целью оказания содействия повстанцам. В марте того же года лидерами польской эмиграции было решено снарядить морскую экспедицию к берегам Литвы для оказания помощи восставшим Польши и Литвы. Возглавил экспедицию Т. Лапинский. А. И. Герцен, также принимавший участие в организации экспедиции, писал: «После долгих исканий Домантович и парижские друзья остановились на полковнике Лапинском, как на способнейшем военном начальнике экспедиции. Он был долго на Кавказе со стороны черкесов и так хорошо знал войну в горах, что о море и говорить было нечего. Дурным выбора назвать нельзя» ⁵.

Экспедиция Т. Лапинского к берегам Литвы на пароходе «Ward Yackson» оказалась неудачной: добровольцы не смогли десантироваться на сушу около Клайпеды. В начале июля 1863 года Лапинский предпринимает новую попытку морской экспедиции, для чего датская шхуна «Эмилия» с отрядом добровольцев на борту вновь направилась к литовский берегам. Однако во время высадки в районе Паланги разыгрался шторм, во время которого часть людей погибла. Шхуна вынуждена была вернуться к шведскому острову Готланд.

После неудач экспедиций Т. Лапинский некоторое время жил в Англии, Франции, Италии и других европейских странах. В начале 70-х годов получив амнистию австрийского правительства, он поселился на родине — в Галиции.

Умер Теофил Лапинский в 1886 году во Львове.

______

Трехлетнее пребывание в Черкесии дало возможность Т. Лапинскому детально изучить страну, познакомиться с культурой, традициями и обычаями ее жителей. Впечатления от увиденного он изложил в двух томах своего труда.

Первый том в основном посвящен истории, культуре и быту адыгов и является одним из выдающихся произведений по адыгской этнографии.

Во втором томе дается хронологически последовательная история событий и фактов, происходивших в Черкесии в период пребывания там польского отряда.

Необходимой предпосылкой для составления достоверного историко-этнографического портрета любого народа является определение его территории и численности. Особенно важно это в отношении адыгов, подавляющее большинство которых в результате Кавказской войны было изгнано с Родины в пределы Османской империи.

Между тем нельзя констатировать, что данная проблема получила достаточно удовлетворительное решение в науке. Если географическая идентификация Черкесии середины XIX века не вызывает особых затруднений, то в определении численности ее населения в научной литературе до сих пор наблюдается весьма широкий диапазон мнений. Поэтому сведения, имеющиеся на сей счет в сочинении Т. Лапинского, представляют большую ценность. [10]

Общую численность адыгов он оценивает в 1,5 миллиона человек, хотя и допускает, что может ошибаться в своих данных «на 10%, но не более». Правда в это число он включает и ряд других народов (абазин, осетин, сванов), ошибочно причисляя их к адыгским этническим группам.

В XVIII — первой половине XIX века делались многочисленные попытки определить численность черкесов. Как правило этим занимались путешественники и частные лица. С начала Кавказской войны особую заинтересованность в выяснении этого вопроса, по понятным причинам, проявляло правительство России. Для этого были задействованы лучшие офицеры генерального штаба русской армии. «Однако — по справедливому замечанию известного исследователя адыгской истории и этнографии В. К. Гарданова, несмотря на то, что офицеры эти не жалели своих сил и проявляли максимум изобретательности при сборе необходимых данных, рискуя иногда даже своей жизнью, все подсчеты адыгского населения были, как правило, мало удовлетворительными» ⁶.

Ф. Ф. Торнау, один из тех офицеров, который по заданию генштаба в 30-х годах XIX века занимался сбором сведений о черкесах, отмечал, что «все цифры, которыми обозначали кавказское население, брались приблизительно, и можно сказать на глаз» ⁷.

В отличие от них, Лапинский, находясь, так сказать, по другую сторону баррикады, был в числе немногих кто имел возможность беспрепятственного сбора в течение трех лет статистических данных непосредственно на месте. Знание адыгского языка, традиций и обычаев, близость к высшему руководству национально-освободительного движения, активное участие в самом движении способствовали тому, что Лапинский становится к концу 50-х годов одним из влиятельнейших людей среди западных черкесов, располагавшем всесторонней информацией о Черкесии. Большинство авторов, касавшихся указанной проблемы, дают сведения относительно общего количества дворов у черкесов. Однако, мнения сильно расходятся при определении среднего числа людей, приходящегося на двор. Основная ошибка заключается в том, что они почти всегда отождествляют понятия «двор» и «семья».

Между тем специфика адыгских поселений заключалась в том, что нередко в одном дворе располагалось несколько семей. Лапинский обратил внимание на это важное обстоятельство. «В одном фамильном дворе (юнэ), — пишет он, — живут, кроме родителей, все их женатые сыновья, так же как и все неженатые сыновья и незамужние дочери; рабы, как бы они ни были многочисленны, также всегда причисляются ко дворам. Такие семьи очень многочисленны,— продолжает Лапинский, — часто в одном дворе до 100 душ обоего пола. Я никогда не встречал меньше 10, и почти всегда больше 20 жителей». Тем не менее Лапинский осторожно оценивает среднее число адыгского двора в 17 человек, что никак не может считаться преувеличением.

Что касается среднестатистического числа одной адыгской семьи, то, как свидетельствуют источники, в частности посемейные списки вынужденных переселенцев в Османскую империю, оно редко составляло менее 10 человек.

Таким образом, при правильной оценке числа жителей адыгского двора, логично полагать, что к середине XIX века численность адыгов превышала 1 млн человек. Подобная оценка подтверждается и тем фактом, что, по официальным данным российских властей, только в 1863 — 1864-м годах число черкесов, насильно депортированных с Кавказа, достигало около 500 тысяч человек. При [11] этом надо иметь в виду, что процесс черкесской эмиграции начался задолго до этого и продолжался десятилетия. Легко догадаться также, что не меньшее количество людей вынуждено было покинуть родину без визы официальных властей. Примечательно, что, по данным турецких источников, число переселенцев с Кавказа заметно превышает 3 млн. человек. Все это говорит в пользу того, что данные Лапинского относительно численности адыгов в середине прошлого столетия заслуживают доверия и близости к истине.

Читатель очевидно сразу обратит внимание на то, что, в отличие от большинства своих современников, Т. Лапинский не пользуется для обозначения адыгов этнонимом «черкес». С другой стороны, широко употребляет термины «абазы» и «Абазия» в качестве синонимов понятиям «адыги» и «страна адыгов». Он нередко так и пишет: «Абазия — страна адыгов».

Известно, что «черкесы» и «адыге» — два равнозначных этнонима одного и того же народа. Различаются они тем, что первый этноним — это иноназвание (экзоэтноним), а второй самоназвание (эндоэтноним). Подобное явление универсально: большинство народов мира также различают этнонимы-иноназвания и этнонимы-самоназвания (например, под именем «немцы» на русском языке известен народ, самоназвание которого «дойч», «албанцы» — «шкиптар», «ирландцы» — «эриннах», «финны» — «суоми», «якуты» — «саха», «грузины» — «картвели», «армяне» — «хай» и т.д.). Однако Лапинский в этих двух терминах — «черкесы» и «адыге» усматривает принципиальные различия, полагая, что под ними скрываются совершенно разные народы. «Адыгов» он относит к индоевропейским или арийским народам, тогда как «черкесов» безоговорочно считает «туранским или татарским племенем», растворяющимся в адыгской среде, но и дурно на нее влияющим.

Точно так же Лапинский подходит к этническому определению русских, требуя строго различать русских — славян (индоевропейцев) и «московитов» — туранцев. Здесь требуется более детальное пояснение.

Совершенно очевидно, о чем он и сам говорит, что Лапинский находится под влиянием, так называемой «новой теории славянской этнографии» Франциска Духинского. Суть ее заключается в следующем. Польский ученый Ф. Духинский, вынужденный после подавления восстания 1831 года эмигрировать во Францию, где он стал профессором польской школы в Париже, предпринял попытку создания новой теории славянских народов. Причем, «самая теория эта одно время принималась как нечто твердо установленное значительной частью западноевропейской литературы (например, Анри Мартеном)» ⁸. Согласно теории Духинского русские не принадлежат к славянским народам, а являются частью кочевых «туранско-монгольских племен». Поэтому самое имя «русские» вправе носить лишь украинцы (малороссы) и белорусы, которые в свою очередь близки по происхождению и культуре полякам. Великороссов же, считает Ф. Духинский, следует именовать «москалями» или «московитами». В доказательство «туранства» русских Духинский приводит автократическую систему правления, что несвойственно «арийским», в т.ч. славянским, племенам, склонность к «коммунизму» в отличие от арийцев, обладающих индивидуальной собственностью, ведение кочевого образа жизни, слабое развитие городов и городского образа жизни и т.д.

Понятно, что теория Духинского особо популярна была в среде польской эмиграции, уязвленное национальное самолюбие которой нередко находило свое выражение в откровенной русофобии.

Очевидную научную несостоятельность «новой теории славянской этнографии» [12] Ф. Духинского доказали еще его современники, в частности Н. И. Костомаров, профессор Дерптского университета Бодуэн де Куртене и др.

Если вернуться к противопоставлению черкесов адыгам, то можно прийти к выводу о попытке своеобразной экстраполяции на них теории Ф. Духинского. Что же касается термина «абазы», то из контекста совершенно ясно, что под ним Лапинский подразумевает только адыгов. Вероятно, употребление слова «абазы» в качестве синонима этнониму «адыги» объясняется тем, что равнинные черкесы (бжедуги, темиргоевцы и др.) нередко абазами называли горных черкесов — шапсугов, абадзехов, убыхов.

Вообще, вопросы классификации народов Кавказа — наиболее слабое место в работе Т. Лапинского. Здесь особенно много путаницы и ошибок. В первую очередь это объясняется, конечно, уровнем развития историко-этнологической и лингвистической науки того времени. Поэтому, не комментируя все ошибочные положения по этому поводу, встречающиеся в книге Т. Лапинского, стоит, видимо, дать этнолингвистическую классификацию народов Кавказа в соответствии с современной научной трактовкой.

Коренные народы Кавказа распределяются по четырем языковым семьям. Наиболее древними аборигенами Кавказа считаются народы, говорящие на языках северокавказской семьи, которая состоит из двух групп. К первой — абхазо-адыгской группе относятся черкесы (адыги), абхазы и абазины. Ко второй — нахско-дагестанской — чеченцы, ингуши, аварцы, лезгины, даргинцы, лакцы, табасаранцы, рутульцы, агулы, цахуры.

Картвельскую семью составляют грузины (в т.ч. мегрелы, лазы и сваны).

Индоевропейская семья представлена осетинами, входящими в иранскую группу, и составляющими самостоятельную группу этой семьи армянами.

Тюркоязычные народы Кавказа — азербайджанцы, кумыки, карачаевцы, балкарцы и ногайцы относятся к алтайской языковой семье.

Значительное место в работе уделяется хозяйству адыгов. Выяснение уровня экономического развития адыгов является одной из главных задач, способствующей объяснению сложных процессов, происходивших в Черкесии в прошлом столетии. Чтобы объяснить «цивилизирующее» значение колонизации Кавказа, в российской историографии доминировало направление, имевшее целью принизить действительный уровень хозяйственного развития «туземцев», в т.ч. адыгов. «По мере того как развертывалась колониальная политика царизма на Кавказе, — пишет профессор В. К. Гарданов, — представители дворянско-буржуазной историографии все более стремились изображать адыгов как весьма «дикий», «бедный», «ленивый» и «неблагоустроенный» народ, у которого не были развиты ни земледелие, ни скотоводство, ни ремесла, а все помыслы были сосредоточены на грабеже соседей. Следует отметить, что в таком же духе буржуазно-дворянские историки изображали не только адыгов, но и других горцев, что приводило авторов к неразрешимому противоречию каким образом горцы могли грабить друг друга, если у них, по существу, ничего не было.

И вот тут-то историки, ставившие своей целью обеление колониальной политики царизма, выдвигали тезис о том, что горцы якобы могли жить только за счет более культурных народов, на которых они совершали свои набеги.

Так возникла очень удобная для господствующих классов царской России концепция происхождения Кавказской войны, согласно которой «виновниками» этой войны были объявлены сами горцы» ⁹.

Т. Лапинский и в этом вопросе проявляет себя вдумчивым и внимательным [13] исследователем. Так, говоря об относительно высоком уровне социально-экономического развития адыгов, он отмечает много сходных черт в способах хозяйствования адыгов и сельских жителей Европы, в частности Силезии, Венгрии, Польши. Эти свидетельства Т. Лапинского относительно западных адыгов особенно ценны. Известно, что уровень развития феодальных отношений не был одинаков во всех областях Черкесии — в Кабарде феодализм достиг более высокого уровня, чем в Натухае, Шапсугии, Абадзехии. После общественного переворота конца XVIII века в этих последних областях Черкесии власть феодальной знати была сильно ущемлена. С тех пор в литературе натухайцев, шапсугов и абадзехов часто именуют «демократическими племенами», тем самым отличая их от других адыгских этнографических групп — «аристократических племен», где княжеско-дворянская власть была достаточно сильна. Но и после общественного переворота у шапсугов, натухайцев и абадзехов продолжали существовать крепостное право и феодальная эксплуатация. Различия, существовавшие между «аристократическими» и «демократическими» субэтносами, не затрагивали, однако, основ способа производства, но тем не менее мешали многим исследователям определить общественный строй натухайцев, шапсугов и абадзехов как феодальный.

Т. Лапинский в целом правильно охарактеризовал социальную структуру адыгского общества. Надо заметить, однако, что он не замечает наличия различных категорий внутри крестьянства. «Массу народа составляют абазы и адыги — пишет Т. Лапинский. — Каждый адыг является тфокотлем. Между тфокотлями нет различия сословий». Между тем крестьянство у адыгов, так же как и феодалы, делились на целый ряд категорий, которые весьма существенно отличалась друг от друга как имущественным и правовым положением, так и степенью зависимости от феодалов, размерами и характером повинностей, выполняемых в их пользу. Следует также отметить, что автор ошибочно понимает под термином «рабы» и крепостных.

Особый интерес вызывает у Т. Лапинского общественно-политическое устройство у адыгов. Он не может скрыть удивления и восхищения от той крепкой и строгой социальной организации общества, которую встретил в Черкесии, несмотря на отсутствие в ней единой и централизованной государственной власти.

«Когда вступаешь на землю свободной Абазии (т.е. Черкесии. — X. К.), — пишет Т. Лапинский, — то сначала не можешь понять, каким образом народ, у которого почти каждый ребенок носит оружие, который не имеет писаных законов, исполнительной власти, даже начальников и предводителя, может не только существовать, но еще долгие годы противостоять такому колоссу, как Россия, и сохранить свою независимость. Причина этому — крепкая социальная организация этого народа, опирающаяся на национальные традиции и обычаи, которая не только охраняет личность и имущество каждого, но также делает трудным и почти невозможным все физические и моральные попытки к покорению страны».

Любопытно сравнивать вышеприведенное мнение с высказыванием англичанина Дж. Белла, который имел возможность ознакомиться со спецификой общественного устройства у адыгов двумя десятилетиями ранее Т. Лапинского. «Общественное мнение и установленные обычаи, — писал Дж. Белл, — вот что, кажется, является высшим законом в этой стране, в общем я могу только поражаться тем порядком, который может проистекать из такого положения дел. Случаются насильственные, жестокие поступки и явные преступления, но все это является главным образом, результатом ссор или их последствий и происходит сравнительно редко. Немногие страны, с их установленными законами и всем сложным механизмом правосудия, могут похвалиться той нравственностью, [14] согласием, воспитанностью — всем тем, что отмечает этот народ в его повседневных взаимных отношениях» ¹⁰.

Количество подобных свидетельств весьма значительно. Одна из причин поддержания относительной стабильности и согласия внутри адыгского общества в прошлом, очевидно, кроется в индивидуалистической культуре этноса, способствовавшей формированию, выражаясь сегодняшним языком, крепкого среднего класса, не склонного к радикализму. Опыт развития человеческой цивилизации последних столетий убедительно доказывает, что строительство стабильного общества возможно лишь в условиях недопущения чрезмерной поляризации, в первую очередь — имущественной.

Т. Лапинский пишет о Черкесии, что «в стране также мало бедных, как и богатых, нищие неизвестны». Тот же Дж. Белл отмечал: «Если общий уровень бытовых условий здесь и невысок, то, по крайней мере, его стараются достичь и большинство достигает. Крайности нищеты и роскоши, изысканности и презренного существования в одинаковой степени здесь неизвестны» ¹¹.

Большой интерес представляют сведения Т. Лапинского относительно семейного и общественного быта черкесов. Он отмечает, что в адыгской семье отец является полновластным господином, которому «повинуются по первому знаку». Как тонкий наблюдатель, автор подмечает все наиболее характерные черты патриархального быта черкесской семьи. «До тех пор пока он (глава семья — отец. — Х. К.) жив, — констатирует Лапинский, — все сыновья обязаны оставаться с ним. Только после его смерти могут они по своему желанию разделиться, однако первенец является наследником двора и большей части движимого имущества».

Довольно часто в кавказоведческой литературе встречается мнение о якобы закабаленном положении горянок. При этом нечасто делаются различия между положением женщины в черкесском обществе и ее статусом в других регионах Кавказа. Еще Хан-Гирей, выдающийся черкесский писатель и этнограф, писал: «Все те, которые судят о домашнем быте черкесов по образу жизни прочих азиатских народов, исповедующих магометанскую веру, о том имеют ложное понятие. Рыцарское честолюбие много прекрасного ввело в их обычаи. К числу прекрасных черт можно отнести и величайшее уважение к женщинам, которого прекрасный, но слабый сей пол достоин вполне» ¹².

Лапинский прекрасно понял ту особую роль, которая была уготована черкешенке в обществе. «Мать, — отмечает он, — имеет в доме такой же авторитет, как и отец, и почитается благоговейно всем семейством». Высокий статус черкесской женщины в обществе, ее широкие права, особо изящные формы и принципы ее почитания, признававшиеся важнейшими элементами адыгского этикета, приводили в недоумение большинство путешественников и бытописателей, ожидавших увидеть скорее обратную картину. «Ничем не стесняемая свобода женщин и девушек, — рассуждает Лапинский как истинный европеец, — казалось, должна бы благоприятствовать распущенности нравов, несмотря на это, почти поголовно все девушки добродетельны».

Говоря о народной этнопедагогике адыгов, Лапинский замечает, что «дети воспитываются очень разумно, ребенка никогда не бьют и даже не ругают». [15]

Касаясь традиционных общественных институтов адыгов, Лапинский неоднократно подчеркивает их выдающуюся роль в регулировании общественного быта, который, в свою очередь, представляется ему во многих отношениях эталоном для европейских жителей. «Соседи живут между собой в согласии, которое могло бы быть примером для сельских жителей Европы, — пишет он относительно широко распространенного института взаимопомощи, — полевые работы производятся всегда сообща несколькими соседями. Если один из дворов разорен пожаром, падежом скота или нападением врага, то приходят на помощь не только соседи, но и члены фамилии, живущие в отдаленных местах страны, и если и этого недостаточно, то помочь обязано все племя».

Огромную роль в жизни черкесского общества издавна играл такой социальный институт, как гостеприимство. Этот обычай, в той или иной степени свойственный всем народам, воспринимался черкесами в качестве одной из величайших человеческих добродетелей и соблюдался неукоснительно, с особой тщательностью. Чрезвычайно много примечательного замечает Т. Лапинский относительно бытования в Черкесии этого обычая. «Лучшее качество адыгов, — в частности пишет он, — это гостеприимство. Путник может проехать страну насквозь без копейки денег, и нигде его не задержат, и в каждом дворе, куда он войдет, найдет кров, постель, еду для себя, стойло и корм для лошади. Можно, не спрашивая разрешения, сойти с лошади перед саклей для гостей и войти в нее — таков обычай. Ни один состоятельный путешественник не может быть лучше обслужен в европейском отеле, чем гость в низенькой абазской сакле под соломенной крышей».

Очень много интересного и примечательного найдет читатель относительно других традиций и обычаев черкесов.

Большую ценность представляют сведения Лапинского по поводу религиозных верований адыгов. Отмечая религиозную неортодоксальность адыгов, Лапинский приходит к выводу, что несоизмеримо большую роль в повседневной жизни играли веками устоявшиеся традиции и обычаи. Религия же имела порой лишь прикладное значение. «Пока Турция делала попытки поработить страну, — подмечает он, — она оставалась, по крайней мере по некоторым обрядам, христианской, когда же Россия начала ее завоевывать, она сделалась магометанской».

Будучи христианином, Лапинский особо тщательно ищет следы этой веры в Черкесии. Считая одним из способов спасения Черкесии введение вместо ислама христианской религии, Лапинский сетует: «В чем же причина, что этот народ, той же самой расы, как и мы, который внешне почти не отказался от христианства, которого нельзя назвать «варварами», так как он цивилизованнее, чем крестьяне многих европейских стран, который, так сказать, живет у ворот Европы и насчитывает полтора миллиона душ, в чем же причина, — думал я, — что ни одна из многих политических и протестантских миссий не попыталась посеять семена Евангелия на этой так хорошо подготовленной почве... Никто не позаботился о духовном спасении одного из прекраснейших и от природы интеллигентнейшего из народов».

Завершая разговор о замечательной книге Теофила Лапинского, хочется привести еще одну цитату из нее, в которой дается живописный портрет адыга: «Адыг по натуре храбр, решителен, но не любит беспощадно проливать кровь и не жесток.

Ему нравится подвижная жизнь, однако он неохотно остается долго вдали от своей родины. Он больше всего на свете любит свои леса и горы. Свою личную свободу он рассматривает как высшее благо, кротостью и убеждением [16] он позволяет собой руководить, как ребенком, и переносит даже строгость, но восстает против всякой несправедливости. Он ревниво относится к своей военной славе, но чистосердечно восхищается храбростью другого, даже своего врага...

Целый день скачущий и распевающий, почти равнодушный, когда горит его сакля и гибнет его имущество и когда его тело разрублено и прострелено, он, однако, имеет глубокую любовь к своей семье.

Его послушание родителям, его согласие в браке могли бы служить примером любому цивилизованному народу».

Х. С. Кушхов

Комментарии

1. «ЗКОИРГО». Тифлис, 1864. Кн. VI. С. 63 — 64.

2. Там же.

3. «Wlelka Encyklopedia powszechna. Warczawa, 1965. T 6. S. 688.»

4. А. И. Герцен. Былое и думы. М. 1973. Т. 3. С. 346.

5. А. И. Герцен. Указ. соч. Т. 3. С. 346.

6. В. К. Гарданов. Общественный строй адыгских народов (XVIII — перв. пол. XIX века). М., 1967. С. 50 — 51.

7. Ф. Торнау. Воспоминания кавказского офицера. Русский вестник. 1864. Т. 53. С. 69.

8. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Спб., 1893, С. 251.

9. В. К. Гарданов. Указ. соч. С. 50 — 51.

10. АБКИЕА, С. 479.

11. Там же.

12. Хан-Гирей. Записки о Черкесии. Нальчик, 1978. С. 292.

Текст воспроизведен по изданию: Теофил Лапинский. Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских. Описание очевидца Теофила Лапинского (Теффик-бея) полковника и командира польского отряда в стране независимых горцев. Нальчик. Эль-Фа. 1995