По поводу статьи: О сближении горцев с русскими на Кавказе.

В 6-й книжке «Военного Сборника» помещена статья «О сближении горцев с Русскими на Кавказе». Г. Иванов полагает, что средствами к этому сближению будет: «устройство мечетей, училищ и установление базарных дней. Остальное придет само собою» (стр. 549).

Прежде, чем рассмотрим, в какой мере может быть полезно каждое из этих средств, обратим внимание на то, что замедляет наше сближение с горцами. Одна из важнейших причин этому — религия, извращенная проповедниками казавата — священной войны. Алкоран, в руках Кази-Муллы, и Шамиля в особенности, стал главным двигателем дикой, суеверной толпы; полувековая борьба еще более ожесточила тех, оцивилизование которых становится задачей кавказской войны; в этой ненависти к нам прожило несколько поколений, и, к сожалению, она до сих пор еще настолько велика, что все благодетельные меры правительства, для достижения предположенной цели, приносят пользу, хотя и верно, но медленно. Ненависть эта, которую питает всякий правоверный к христианину вообще, а кавказский горец к Русскому в особенности, простирается до того, что всякий полуграмотный мулла, с тряпкой на голове, вместо чалмы, едва разбирающий первую часть Алкорана (Джюз), с отвращением подает руку Русскому, потому что Книга-Книг, без всяких обиняков, к числу нечистых предметов причисляет: собаку, неверного, свинью и проч. [202]

Если горец, приготовившись к молитве, то есть, совершив омовение, хотя нечаянно прикоснется к неверному, то омывается еще раз и уж осторожно обходит всех гяуров (Гяур — неверный, гаур — собака; Чеченцы, пользуясь созвучием слов, никогда не упускают случая сплесть каламбур. Авт.). Каждый предмет, к которому прикасаются Русские, почитается нечистым; жители Воздвиженского аула сожгли мечеть, выстроенную для них князем М. С. Воронцовым: кисти, которыми белили ее, оказались из свиной щетины. Аллах, Аллах!

Каждый горец, как бы он не был к нам приближен, питает вражду, всосанную с молоком матери, искусно скрытую, затаенную глубоко; нам нужно иметь это в виду и начало этой ненависти, вражды, искать в религиозном учении, которое, при толковании Шамиля и невежд мулл, выразилось у непокорных — фанатизмом, а у мирных — скрытой неприязнью. Повредить Русским, хотя бы самым вероломным образом, считают они добрым делом; зарезать, хотя бы сонного, религиозным подвигом. К несчастью, мы имеем тысячу подобных примеров (В настоящее время, сколько известно, по крайней мере в обитателях Чечни, эта ненависть и неприязнь к Русским значительно ослабели, чему мы видим также множество примеров из последних событий на левом крыле. Ред.).

Сброд разноязычных, разноплеменных народов, известных в России под общим названием Черкес, не имеет понятия об основных, международных и общечеловеческих правах; враждуя с Русскими, горцы режутся между собою; кровомщение, «канлы», эта язва горского населения Кавказа, существует во всей своей силе и между мирными, несмотря на все принимаемые против него меры; если прибавить к этому баснословную алчность к деньгам, то можно иметь понятие о всей неурядице в покоряемой стране (Горец продает все: отца, сестру, товарищей; ни одна армия не имеет столько лазутчиков, как кавказская; нередко покупается вся партия, в которой окажется и сам предатель, — за три целковых! Авт.). Только деспотизм Шамиля мог составить, хотя и нестройное, целое из этого класса племен, наречий, верований и проч. Мюридизм, подавив анархию, надолго отсрочил предсказание поэта:

«В ущельях, где гнездились вы,
Проедет путник без боязни,
И возвестят о вашей казни
Преданья темные молвы» [203]

Ряд осторожных, обдуманных правительственных мер, подготовляет переход разбойнического быта к общечеловеческому; преждевременные меры, не принеся никакой пользы, могут быть даже вредны; к несчастью, и этому мы имеем примеры. Наше бдительное правительство понимает это.

После продолжительной, отчаянной борьбы, изнеможенные, обнищавшие горцы, уступая бесстрашию, терпению и неимоверным трудам победителей, проклиная имама, довершившего их разорение, робко всматриваются в наши нравы и обычаи; воображению народному, полному нелепых слухов о вере и жизни гяуров, напуганному предсказанием Шамиля, что мусульман будут насильно обращать в христианство, брать в солдаты, бесчестить жен и пр., кажется все сбыточным.

Сколько осторожности, великодушия и знания туземцев, нужно, чтобы не испортить или не замедлить великое дело; ошибка частного начальника, грубость пьяного солдата, могут иногда иметь пагубные последствия.

Принимая по человечески вновь покоряющихся, нам в тоже время нужно думать и о тех несчастных, которые до сих пор еще увлечены учением своего имама; лишенные имущества и пристанища, они видят в нас врагов религии и поработителей.

Одним лишь улучшением быта покорившихся, справедливостью в управлении, покровительством земледелию, садоводству, торговле и проч., можно положить конец злобе и фанатизму. Улучшив быт мирных, мы заставим завидовать им непокорных, и тем облегчим окончательное покорение края.

Ныне управление мирными, от управления непокорными отличается тем, что святейший имам любит подарки не менее, чем и Сквозник-Дмухановский, он не гнушается ни головой сахара, ни даже плиткой калмыцкого чая; его наибы во взяточничестве и злоупотреблениях превзошли героев г. Щедрина. Наибы же мирных поверяются русскою властью (Сколько мне известно, мирные вообще более желали бы иметь наибами русских офицеров: причина та, что наибы из туземцев покровительствуют своим родственникам, которые, по обычаю горцев считать всю свою фамилию роднею, весьма многочисленны; кроме того, редкий горец не имеет кровомщения, «канлы», с какой-нибудь фамилией, наиб имеет случай мстить безнаказанно. Русский офицер, хорошо знакомый с туземными нравами, обычаями и непременно обладающий адским терпением для разбора сотни ежедневных жалоб, всегда начинающихся от Адама, мог бы вернее приспособлять понятия горцев к правам их, как подданных России и, следовательно, был бы полезнее, чем горец-наиб, часто не более как лихой наездник; но Русский должен соединить все означенные качества, что очень нелегко, иначе поступки его поведут к обвинению горцами всех Русских; теперь же, если туземцы не всегда довольны наибом, то винят только его с фамилией. Впрочем, учреждение наибов-горцев мера переходная; у племен, давно покорившихся, непосредственные начальники Русские. Авт.). [204]

Горцы, вновь покоряющиеся, не чувствуют резкого перехода от власти правоверных к власти гяуров; напротив, неверные с ними ласковы и новый наиб такой же мусульманин как и они; вынесенная ими из гор вражда не подстрекается ежедневным вмешательством нашим в тяжбы, споры, семейные несогласия и другие дела, составляющие занятие наибов, мулл и кадиев; оба суда, по адату и шариату, обычаю и книжному толкованию, вполне сохранились; фанатизм начинает усыпать, религиозное предубеждение, за неимением столкновений, понемногу успокаивается, большего и требовать нельзя, пока не смолкнет проповедник.

Правительству предстоит трудная задача — в диких разбойничьих племенах развить понятие о честном трудовом хлебе, вселить в них отвращение к грабежу и насилию, а для этого прежде всего нужно доверие народа.

Справедливо замечает г. Иванов на стр. 544: «украсть, хотя бы то было и с опасностью жизни, считается у горцев молодецким делом». Грабеж и воровство — ремесло горцев, они пренебрегают торговлей; слово купец позорно, поэтому вся торговля их в руках Евреев; торгуют и горцы, но мало, как будто исподтишка, и не пользуются уважением собраний.

Нелегко сладить с таким народным убеждением (Мне случилось однажды, на чеченской свадьбе, видеть подгулявшего старика-Чеченца; он стыдил молодежь, показывая им свои раны: «бабы вы: в ваши годы я был лихой наездник, никогда не ночевал дома; в продолжение моей жизни я украл более двадцати быков, столько же коров, много лошадей и проч. (он пересчитывал не без гордости все трофеи), я убил четырех Русских и трех своих; четыре раза мирился и три раза убегал в горы!» Молодежь, как школьники, смиренно потупили глаза перед столькими доблестями и ничего не отвечали.), неохотно горцы бросают кинжал, чтобы приняться за плуг.

Благосостояние провинций, прежде признавших подданство России, служит доказательством верности административных взглядов правительства и дает право быть [205] уверенным, что и вновь покоряемые племена станут также предметом человеколюбивой его заботливости.

Перейдем теперь к статье, в которой предлагаются средства к сближению нашему с горцами.

Первые, с кем встречаются вновь покоряющиеся, это войска; вот что говорит г. Иванов на стр. 543:

«Гарнизон крепости, нуждаясь в жизненных припасах, начал сближаться с горцами по торговым отношениям: скот, куры, медь, масло, молоко, яйца, лук, ягоды, овчины для шапок и тулупов (курпей), бурки, сафьян и разные из него поделки (чевяки, патронташи), туземное сукно, нередко оружие и даже кукуруза, и деревянные корневые трубочки, приносимые ежедневно в крепость горцами, находили немедленно сбыт. Неприхотливые жизненные требования горцев вполне окупались выручаемыми деньгами за продажу туземных произведений. Каждая женщина, в продолжение четырех летних месяцев, продавала одних ягод, орехов и проч., что ей стоило только труда собирать, на 15–20 руб. сер. Приблизительно можно определить, что семейство, пускаясь в торговый промысел, выручало до 125 руб. сер. в год, имея при этом несколько голов скота, годовой посев ячменя и кукурузы, вольные дрова и сено, естественно, что приобретенные торговлею деньги горцы могли употреблять прямо на улучшение своего быта. Последствия сближения с Русскими, а через это развитие горской промышленности, были очевидны: на мужчинах реже встречались лохмотья, у многих женщин завелись канаусовые бешметы, на детях стали появляться рубашки и чевяки, вместо прежнего их природного костюма и старой папахи с отцовской головы; грязь, столь свойственная полудикому народу, реже бросалась в глаза; многие из горцев узнали употребление чая и водки (?), без этих двух потребностей вскоре не происходило никакого угощения при торжественных случаях; у многих, обычай пить чай утром, вошел в обыкновение» (Зажиточные Чеченцы в в горах имеют обыкновение пить чай; мирные употребляют его более потому, что он у них дешевле, в горы он привозится как контрабанда; при этом надо заметить, что наш чай, шакыр (чай, по-чеченски), употребляется лишь как лакомство очень редко; вероятно, г. Иванов имел в виду калмыцкий чай, заменяющий у Чеченцев суп, бульон, и вообще жидкие кушанья.). [206]

Заметное улучшение быта мирных, сравнительно с бытом непокорных, происходит не столько от торговли в укреплениях, как от увеличения хлебопашества при мирном положении под защитой Русских и ярмарочной торговле в станице Николаевской, городах Моздоке, Георгиевске и даже Ставрополе. Пусть г. Иванов справится о числе билетов, выдаваемых мирным из разных управлений на проезд на эти ярмарки, и он убедится, что не розничной продаже в укреплениях яиц, масла, молока и проч. и не базарным дням, существовавшим в некоторых горских аулах, должны быть благодарны мирные. Розничной продажей занимаются лишь несколько семейств, и если взять в соображение, что в большей части укреплений гарнизон не превышает 1,000 человек, а в некоторых он не более роты, потребности коей очень малы, то едва ли барыши могут быть так велики, как полагает г. Иванов, и едва ли они имеют какое-нибудь влияние на «развитие горской промышленности». (Стр. 543).

Молодые горцы, при врожденной их общительности и веселости, от скуки и бездействия в аулах, бегут в укрепления, где праздность их имеет хоть какое-нибудь занятие; целый день они бродят по улицам, засматривая в окна, не позовет ли их кунак-апцер (приятель офицер); они вежливы настолько, что удивляют новичков знанием приличий; скоро выучиваются по-русски; делаются смелее в обращении; быстро перенимают наши манеры и даже привычки; но к сожалению мало усваивают хорошего. Кроме употребления водки и портера, до которых горцы большие охотники, они выучиваются прекрасно метать штосс, банк; нередко посвящаются и в другие таинства праздной жизни.

После таких последствий сближения с нами молодого пылкого поколения, нам остается пожалеть, что оно перенимает и дурное; смешно было бы обвинять наши войска в развращении горцев; но видеть в сношениях их с нами только хорошую сторону, так же несправедливо.

Об учреждении базарных дней во вновь поселяемых близ русских крепостей горских аулах, г. Иванов говорит: «Назначение базарных дней вполне согласовалось бы с духом народа, жизнь восточного человека проходит на базаре; допустим пожалуй, что эти базарные дни не принесли бы в первое время ощутительной пользы в торговом развитии края; но уже [207] одно то говорит в пользу этого учреждения, что горец, собираясь, придя на базар и отправляясь с оного, проводит несколько дней не в той праздности, которой он подвергается в своем ауле и которая нередко вызывает его деятельность на другом поприще, часто сопряженном с опасностью» (стр. 546). Прежде всего надо заметить, что этот новый способ развлечения не может продолжаться несколько дней. Обыкновенно горцы выезжают на базар ночью или на рассвете, чтобы утром прибыть на место; к вечеру базарная площадь пуста; жители обыкновенно ездят на ближайший базар, самое дальнее верст за 20–30, и то если предвидится хороший барыш; а если нужно собираться, идти и возвращаться несколько дней — ленивого и беспечного горца не заманите.

Допустим даже учреждение такого базара, допустим даже надобность ехать от безделья в дальний, когда есть ближайшие; разве горец не будет праздным в дороге, так же, как и в ауле? Он любит посещать базары, конечно если это не составляет труда; для узнания новостей, встреч со знакомыми и свиданий с непокорными, которые часто под покровительством своих родственников расхаживают в тесной базарной толпе, иногда между ничего не подозревающими офицерами и солдатами.

Торговые дни, по мере надобности, порождаются торговлей, а не учреждаются произвольно для препровождения времени праздных; они служат признаком избытка каких-либо естественных произведений страны и известной степени ее благосостояния.

Жители вновь покоренных аулов обнищали от войны; то, что уцелело от русских набегов, взято Шамилем в залог верности: теперь все их богатство — лес и земля, требующие рабочего скота; нарубит горец арбу дров, да и везет их на своих тощих малорослых бычках верст 40 и более, туда, где они дороже, чтоб заработать рубля два. А у многих ли есть быки? Теперь вся надежда вновь покоряющихся на правительство. Пример Истисинцев, Кади-Юртовцев, Айсунгурцев, Амираджиюртовцев и других — перед ними; те так же вышли к нам нищими, разоренными дотла. Правительство приняло всех их на провиант; они не привыкли к черному хлебу, просили заменить его деньгами — и все без различия полов и возрастов получали провиантские деньги и кроме того [208] деньги на первое обзаведение. Когда Шамиль, в 1854году, разорил аул Истису, правительство уплатило жителям все убытки до последней пропавшей курицы, веря на слово разоренным.

Мирные занимались пахотными работами под прикрытием Русских, в аулах выстроены были редуты, где помещался наш гарнизон для защиты жителей от нападений Шамиля; по тревоге из укреплений летели защитники новых подданных России; ни днем, ни ночью войска не знали покою, и часто, сражаясь в рядах с новыми друзьями, отстаивали их табуны, семьи и жилища.

Вот какие меры были приняты правительством к сближению нашему с горцами. Что можно было еще сделать?

Теперь названные аулы богатством равняются со всеми давно поселенными; дай Бог, чтобы они поняли, кому обязаны настоящим своим благополучием (3-го октября 1854 года, мне случилось быть очевидцем геройской защиты Истисинцев против всех скопищ Шамиля, под личным его предводительством. Пользуясь малочисленностью наших войск, отвлеченных на турецкую границу, Шамиль, с партией в 12,000 человек, при двух орудиях (по словам лазутчиков 18,000) атаковал аул. Тавлинцы ворвались и вступили с жителями в рукопашный бой на улицах; Истисинцы, передав жен и детей к Русским в редуты, защищались отчаянно: резня продолжалась около часу. Верный аул был спасен мужеством гарнизона в редутах (храбрый штабс-капитан Кабардинского полка Петровский решился защищаться до последнего человека) и шестью ротами пехоты, подоспевшими на помощь с генерал-майором бароном Николаи. Горцы, несмотря на свою многочисленность, не устояли против картечи, бежали, оставив несколько значков, тел и пленных. Истисинцы обнимались с «нечистыми» своими избавителями, женщины стлали свои головные платки под ноги победителям в знак триумфа. К сожалению, об молодецком истисинском деле знают немногие: гром Восточной войны заглушил залп и дружное «ура!» горсти храбрых.).

Вероятно и вновь поселяемые попросят прежде всего хлеба и защиты, а потом уже зрелищ — базарных дней, предлагаемых г. Ивановым.

Об устройстве мечетей автор статьи говорит:

«В Чечне, как в центре военных действий, как в стране, наполненной народом непокойным, народом, на который преимущественно следует обратить внимание (почему?), построение деревянных, а по местности и каменных мечетей показало бы горцам, что Русские не притесняют их вероисповедания, [209] а напротив покровительствуют ему и заботятся о его благоустройстве» (стр. 545).

Тот, кто знаком с бытом горцев на Кавказе, знает, что выстроить в ауле мечеть — не стоит ничего; при общей работе жителей, она поспевает в несколько недель, а в Чечне и в несколько дней: четыре сохи, немного хворосту, плетень и глина — вот все материалы, которых никто не покупает; ни стекла, ни гвоздя. При такой несложности постройки ни один аул не может нуждаться в мечети, тем более, что народ считает религиозным подвигом участвовать в этих работах; аул Ума-Хан-Юрт, в 1851 году, имевший вместе с Аласхан-Юртом не более 25 дворов, выстроил себе мечеть в неделю; в больших аулах их до десятка.

Зачем же Русские будут строить мечети? Чтобы доказать, что они покровительствуют вере? Но это доказательство не будет стоить ни копейки, если придерживаться прежней архитектуры, следовательно и в глазах горцев не будет иметь никакой цены; а выстройте красивое, прочное здание, с окнами, полом и проч., то едва ли суеверие поймет это; старые мечети, выстроенные отцами и дедами, будут предпочитаться новым казенным, хотя бы они белились и не щетинными щетками.

Допустим даже, что горцы будут благодарны строителям; но это заставит ли их перестать считать нас нечистыми, оскверняющими всякую вещь, к которой прикасаемся, идолопоклонниками, имеющими трех богов? (Так объясняют они значение икон и Святой Троицы). А в этом понятии о нас, основанном на извращенном толковании Алкорана, и заключается препятствие к сближению нашему с горцами. Не помогут ни базарные дни, ни мечети, беленные с предосторожностями (о школах и говорить нечего); теперь всякое мудрое учреждение правительственное, всякое частное доброе дело Русских перетолковывается хитрым проповедником «казавата» и посредством невежд мулл сообщается в наши пределы, где старики до сих пор еще видят в Шамиле поборника чистоты учения; и устройство мечетей будет так же перетолковано муллами, которым суеверный и невежественный народ верит слепо. Судьба мечети в Воздвиженских аулах, один из тысячи подобных примеров.

Кроме постройки церквей, казарм, мостов, укреплений, башен, выделки черепицы, кирпича жженого и саманного, [210] проложения дорог в скалах, прорытия каналов и канав, вырубки просек двухверстной ширины, восемнадцати месячных походов по дебрям и лесам, с тяжелым ранцем, и пятидесятиверстных переходов без отдыха, зимований на снегу без крыши, штурмов завалов и ежедневных трудов, опасностей и лишений — недостает только того, чтобы наш кавказский солдат, которому нет на свете подобного, принялся еще за постройку мечетей деревянных, а по местности каменных!!! И для кого же? для Чеченцев, на которых почему то преимущественно следует обратить внимание, имеющих всегда достаточно времени на бездействие, которое выражается у них точением кинжала или строганием палочки близ порога своей сакли. (Стр. 548 статьи г. Иванова) (Тот, кто был на Кавказе, знает, что все работы производятся там солдатами; г. Иванов, вероятно, имеет в виду тех же тружеников, когда на устройство мечетей, школ и премий полагает всего 10,000 руб. сер. Вольные рабочие не сыщутся на передовой линии за эти деньги, а хоть бы и нашлись, так им нужно еще прикрытие. Всего проще заставить работать солдат!).

Что же касается устройства школ при мечетях во вновь поселяемых аулах, то, заводя их, нам предстояло бы одно из двух: или не касаться смысла преподаваемого учения — значит способствовать распространению лже-учения Шамиля; или доказывать его нелепость — что было бы бесполезно, преждевременно и повело бы даже к учреждению сект.

Надо знать, в чем состоит грамотность мулл, кадиев и пр.; они знают «не более как чтение одного только Корана», говорит г. Иванов на стр. 546.

Это бы еще не беда, но нужно прибавить: и толкование его по преданиям, искаженным учением Шамиля.

Не всякий мулла в состоянии прочесть завтра то, что написал сегодня, с трудов выводя букву за буквой; но всякий очень ловко истолкует те места в АлКоране, где говорится о вражде с неверными.

Умеющий читать священные книги и переводить их с арабского считается достаточно ученым, чтоб быть выбранным в муллы; если у этого ученого седая борода — то нет препятствия быть ему кадием (вторая степень духовной иерархии); если же он дряхлый старик, много видевший, часто вздыхающий с нескончаемым повторением: ля-илляхи-иль-Аллах! он [211] эфенди (буквально значит ученый, слово турецкое; третья статья иерархии у горцев).

Всякий полуграмотный, желающий поступить в духовенство обвертывает папах какой-нибудь тканью, постится, побольше молчит (Признак ума и солидности у горцев; слово — «серебро»; молчание — «золото», гласит Алкоран.), весь день омывается, для молитв всходит на саклю и скоро попадает в муллы; невежественное в знании религиозных догматов, духовенство горцев большею частью состоит из людей лукавых, пронырливых, толкующих произвольно каждый по своему учение пророка; оно почерпает оттуда лишь ненависть к Русским и поддерживает ее в других.

Почти у всякого муллы есть несколько учеников — они будущие кадии, эфендии, в несколько лет делаются копиями своих учителей, толкователями учения, давным-давно искаженного. Не такие ли школы должно завести наше правительство, чтобы сблизиться с горцами.

Кажется от них можно ожидать обратного действия.

Положим, что число грамотных увеличится; какая же польза от людей, выучившихся читать только Алкоран и толкующих его враждебно нам?

Разве только увеличится число потребителей холста на чалмы. Пока ученость мулл будет ограничиваться процессом чтения арабских книг и фанатическими произвольными их толкованиями, до тех пор учреждение школ при мечетях вновь покоряемого народа, а тем более в соседстве с непокорными — не принесет желаемых успехов.

«Учреждение при мечетях магометанских училищ, под надзором людей, избранных правительством, могло бы внушить молодому поколению идеи, необходимые при будущем его развитии». (Стр. 546.)

Где взять мулл-горцев для каждого училища, которые бы сами хоть немного смыслили в развитии народном, да еще сумели бы молодому поколению внушить о будущем его развитии? Теперешние муллы, кадии и улемы знают не более как чтение одного Корана, говорит автор тремя строками ниже; а назначьте муллу не горца или хоть неодноплеменника; школы происками устраненных останутся без учеников, несмотря на премии, предлагаемые г. Ивановым. [212]

«Со стороны родителей, учреждения эти не встретили бы равнодушия, потому что каждый горец, по врожденной ему сметливости, очень хорошо понимает, как высоко стоят в общественном мнении их кадии, муллы и улемы, знающие не более, как чтение одного Корана» (стр. 546).

Если духовенство действительно высоко стоит в общественном мнении суеверного народа, то это потому, что число грамотных горцев очень невелико, а всякое знание грамоты между невеждами считается чем-то необыкновенным; главное же потому, что кадий, мулла и пр. в то же время и судья, правовед народа, гражданские понятия которого находятся в младенческом состоянии. Как примирить при устройстве школ неспособность теперешних мулл, слепую привязанность к ним народа — с назначением для надзора за школами людей новых, которых потребовалось бы немало?

«По окончании учения, курс которого со временем мог расшириться, принятие молодых горцев на службу с предоставлением тех же самых прав и выгод как и русским уроженцам, — совершенно обратило бы горцев в пользу учрежденных училищ» (стр. 546).

Какая польза службе от горца, окончившего учение в училище при мечети, то есть выучившегося читать Алкоран?

Как можно со временем расширить курс этого учения, без пособия русских книг, а следовательно и русских учителей, когда оно имеет только религиозный смысл и приготовляет только в муллы?

Какие права и выгоды можно предоставить кончившим курс? Наравне с какими русскими уроженцами, права которых так разнообразны? — От прав податных сословий горец откажется потому, что и теперь, не умея грамоте, он имеет лучшие; а за неполное знание арабской грамоты, без всяких других заслуг, предоставление горцам прав высших было бы весьма странно.

Если бы ученый мулла крымский, оренбургский или казанский, увидел рукописный Алкоран горцев, услыхал толкования мулл — он ужаснулся бы; если бы правительство, заводя школы у вновь покоряемых предложило бесплатно безошибочные печатные священные книги, то муллы восстали бы против этого; им нельзя было бы доказать их список ошибок, наделанных ими и отцами их, а главное, что введение печатных [213] книг лишило бы мулл доходов, которые они имеют, продавая рукописи (Экземпляр рукописного Алкорана стоит от 20 до 30 руб. сер.).

Сколько ошибок должны были сделать безграмотные переписчики, копируя с арабского, сколько нововведений могли сделать Кази-Мулла и Шамиль, пользуясь недоступностью книжного языка для народа.

По убеждению Чеченцев, в Алкоране, или как они произносят Уран, заключаются решения на все общественные и военные вопросы, предсказания (Во время бывшего в 1851 году затмения солнца, мне случилось быть в ауле Ума-Хан-Юрт; хотя жители были предупреждены нами об этом явлении, но только что оно началось, ими овладел панический страх, женщины и дети кричали, многие молились; только что беда миновалась, жители бросились к мулле с вопросами: что значит? что значит? Мулла вышел к народу с Алкораном, долго переворачивал страницы, вздыхал с нескончаемыми «Аллах, ля илля!» наконец, кажется, нашел что-то: «Бисмилля!» (Господи, благослови!). Народ отвечал: «Бисмилля!» Мулла прочел что-то по-арабски, никто ничего не понял. «Что значит? что значит?» кричали из толпы. Мулла объявил: в Алкоране сказано, что сейчас бывшее затмение — не значит ничего; но то, которое будет через несколько лет, будет что-то значить. Народ разошелся совершенно успокоенный, недоумевая, как это Русские ухитрилась узнать о том, что будет с солнцем? Долго еще Умахан-юртовцы цокали и плевали от удивления.) и проч.

Один мулла в Чечне читал мне в Алкоране, то место, где говорится о Чечне, Дагестане и Сибири; другой, показывая на одну из вершин Кавказского хребта, уверял, ссылаясь на Уран, что на ней остановился Ноев ковчег; Шамиль на основании Алкорана, «вновь исправленного и дополненного», запретил употребление табаку и музыкальных инструментов, под опасением зашития половины рта или пальцев.

Вмешательство Русских в религиозные вопросы, дало бы повод изуверам взвести на нас обвинение в искажении веры и это было бы тем опаснее, что горцы до сих пор еще не совсем верят нашей веротерпимости. Заводя школы, не разбирая смысла преподаваемого в них учения, увеличив число полуграмотных представителей извращенной религии, в свое время нам тем труднее было бы уничтожить вредное для нас истолкование закона. Теперь неграмотные горцы смутно понимают свое учение — тем лучше для них; впоследствии, когда можно будет дать им печатные книги, они без сопротивления допустят примирение Алкорана с неверными. [214]

На мулл смотреть будет нечего, если не будет имама с братиею, который теперь своим одобрением освящает всякое толкование и нововведение, как бы оно нелепо ни было, лишь бы клонилось ко вреду Русских.

«Итак, говорит г. Иванов, заключая свою статью, все что теперь можно пожелать вновь поселяемым близ русских крепостей горским аулам, так это постепенного устройства мечетей, училищ и установления базарных дней. Остальное придет само собою. Если на эти учреждения из сумм, ежегодно предназначаемых для Кавказского края, отделять 10,000 р. с. и распределение этой суммы подчинить не установленным один раз навсегда правилам, но той необходимости, которую может усмотреть всегда верный взгляд администратора, то в результате оказалось бы в скором времени много и очень много (?) хорошего» (стр. 549).

Как мне кажется, первое и последнее средство не принесет никому ни пользы ни вреда, а среднее и нам и горцам более вреда, чем пользы.

Вопрос о сближении горцев с Русскими, после вопроса о средствах к окончательному покорению края, есть важнейший из всех кавказских вопросов; не десятью тысячами рублей он может решиться; ни что, даже и остальное, само собой не приходит, в особенности в таком сложном административном вопросе, как введение фанатических дикарей в цивилизованную семью. Нам мало желать сделать добро, надо уметь сделать его так, чтобы враги наши не могли придать ему обычного своего толкования и не уничтожили бы зародыши того доверия, которое начинают оказывать нам горцы.

Кавказская армия показала, что ни природные препятствия, ни отчаянное сопротивление не могут противостоять ее терпению и бесстрашию; а наше правительство, с истинно-христианскою заботливостью принимая покоряющихся, много и много уже сделало жертв для постепенного сближения с ними.

Останемся в убеждении, что от бдительности ничто не скрылось и что меры, предлагаемые г. Ивановым, были бы давно применены, если б от них можно было ожидать успеха.

Н. Августинович.

С. Петербург.
5-го июля 1859 года.

Текст воспроизведен по изданию: По поводу статьи: О сближении горцев с русскими на Кавказе // Военный сборник, № 7. 1859