ГАКСТГАУЗЕН, АВГУСТ ФОН

ЗАКАВКАЗСКИЙ КРАЙ

TRANSKAUKASIA: ANDEUTUNGEN UEBER DAS FAMILIEN- UND GEMEINDELEBEN UND DIE SOCIALEN VERHAELTNISSE EINIGER VOELKER ZWISCHEN DEM SCHWARZEN UND KASPISCHEN MEERE; REISEERINNERUNGEN UND GESAMMELTE NOTIZEN

ЧАСТЬ I.

ГЛАВА VII.

Абовиан. — Поездка в Канакир; родительский дом Абовиана; история его фамилии и Канакира. — Развалины церкви. — Каналы; состояние земледелия; цены; расположение дворов, домов. — Состав Армянских общин, разделение народа; сельские старшины; Армянский медик и Татарский хан в Эривани; Персидское правительство; деспотическое угнетение народа; налоги; Сардарь. — Армянские земледельцы; нераздельность дворов. — Место Армянского народа во всемирной истории. — Патриархальный быт семейства; положение женщины. — Юношеские воспоминания Абовиана; его дед; образ жизни его семейства; поездка в Эчмиадзин, Патриарх и дети. — Подарок, сделанный монастырю. — История о дервише. — Абовиан в монастыре. — Его отъезд от Патриарха. — Мое вечернее и ночное местопребывание; ужин; омовение; лунная ночь.

25-го Августа, рано утром, я посетил вместе с Абовианом церковь, лежащую на самом возвышенном месте Эривани и находящийся при ней монастырь. С этого места открывается очаровательный вид, средоточие которого — Арарат. Я провел там в разговоре с Абовианом все время до самого вечера и приобрел от него в этот и в следующий день богатые сведения об образе жизни, нравах, особенных качествах и наклонностях Армянского народа и через это мог уразуметь внутреннюю его жизнь гораздо яснее, нежели когда бы прожил между ними целые месяцы. Абовиан был один из тех благородных, рассудительных и правдивых людей, которых мы редко встречаем в жизни. [171] Разгадав скоро, что я вообще с любовью стараюсь вникать в жизнь народов, он объяснял мне все с величайшею откровенностию и даже обращал на некоторые предметы особенное мое внимание. Так как он сам прожил 4 года между Немцами в Дерпте, то для него сами собою стали ясны, как сходственные, так и противоположные черты обоих народов. Мне стоило только сделать ему один вопрос, задеть его за живое и в нем мгновенно пробуждались мысли и воспоминания, которые он тотчас сообщал мне. При всем этом Абовиан был преисполнен пламенного патриотизма к своей родине; поэтому-то большею частию всем нижеизложенным я обязан ему, а потом уже моим собственным наблюдениям, которые частию делал тоже под его руководством.

После обеда мы отправились верхом в деревню Канакир, лежащую едва на полтора часа пути от Эривани. Тут место рождения Абовиана, где жили его мать, сестры и родственники.

На некотором расстоянии деревня эта скорее походит на густой лес, чем на обитаемое место, до такой степени дома и дворы ее окружены и закрыты высокими деревьями и кустарниками. Местечко это лежит подобно оазису в пустыне; кругом плоская возвышенность, горы глядят неимоверно дико и пустынно; на всем пространстве, которое только может обнять взор, нет ни одной травки; из гор выдаются лишь скалы, на возвышенности одне только рассевшиеся камни, подобные кускам лавы, и все это однообразного темно-серого цвета.

Улицы в этой деревне большею частию узки и, подобно Эриванским улицам, идут между двумя рядами каменных стен. Дома, большею частию, построены внутри [172] пространства обнесенного каменным забором, двери и окна их никогда не выходят на улицу.

Мы ехали верхом к родительскому дому Абовиана. Дом этот стоял свободнее прочих; при нем был обширный сад, с красивыми и превосходного качества плодовыми деревьями, садовыми растениями и виноградными лозами. У Армян везде пышно разведены цветы, в то время как Грузины вовсе не знают ухода за цветами. (Тоже признак большой наклонности к образованию.) Подъехав к дому, мы сошли с лошадей и Абовиан повел нас в сад; растительность здесь имела такую свежесть и пышность, какую только могут дать южное солнце, постоянное орошение, посредством системы перекрещающихся по всем направлениям каналов и самая плодоносная почва. В то время как мы пробирались между виноградниками, перед нами мелькнули две женщины, которые однакож тотчас же убежали, подобно испуганным сернам. При входе в дом нас встретили дядя и братья Абовиана и проводили на другой двор, к двоюродному их брату, где мы расположились совершенно по домашнему и несколько подкрепили себя. Потом пошли по всей деревне, чтоб сделать всему подробный обзор.

Канакир, в настоящее время, есть только остаток богатого, блестящего поселения. В прежнее время в нем считалось 1,390 дворов; теперь же их только 72. Я мог составить себе понятие о прежнем его блеске, богатстве и многочисленности его народонаселения по следующему факту. Существует доныне старинный Армянский обычай, чтоб в Страстную Пятницу все супруги, сочетавшиеся в течение года, являлись в церковь с своими дружками, и так, в те блестящие времена являлось иногда более 30 таких молодых супругов, все в прекраснейшем, блестящем [173] вооружении, все в сапогах с серебряными каблуками. Достаточный признак многочисленности и роскоши жителей. О происхождении Канакира существует местное сказание; что все исторические документы, привилегии, фамильные свидетельства истреблены в 1825 году, во время последней Персидской войны; что предок Абовиана, за шесть поколений тому назад, теснимый врагами (Лезгинами), пришел с севера, неизвестно только откуда именно, с своими людьми и соседями к хану (сардарю) Эриванскому и просил у него позволения поселиться на том месте, где в настоящее время находится Канакир. Этот предводитель назывался Абов и происходил из древней благородной фамилии, но документы о ее происхождении и привилегиях, как сказано выше, потеряны в 1825 г. Впрочем, в Тифлисе, Гарабеи и Лорге до сего времени существуют еще семейства этого имени и того же самого происхождения. Сын Абова назывался Виран, а сын сего последнего также Абов. Отсюда-то проистекает наследственная власть этой фамилии, в селении Канакире, не имеющей однакож никаких прав помещичьих или прав ленных владельцев, но только одну полицейскую власть.

Надо думать, что Канакир не был с самого начала большим селением, но что когда соседние селения были опустошены войнами или разбоями, то остаток их жителей переселился в Канакир и их участки земли увеличили пространство Канакира. Прелесть местоположения и недальнее расстояние от Эривани были причиною того, что богатые люди переселялись сюда на летнее время из города, нанимали здесь квартиры, покупали земли, разводили сады. — Для многих это место служило убежищем. Но вслед за тем, а именно в настоящем столетии, произошли опустошительные войны и в последнюю Персидскую кампанию это селение было почти совершенно разорено; с того времени, большею [174] частию остались от него одне развалины. В теперешнее время оно занимает может быть такое же пространство, как и при самом своем основании; участки земли чужих деревень остаются незастроенными или снова отделены от этого селения.

Я обошел кругом все развалины, внутри селения находится хорошо сохранившаяся каменная церковь, в которой совершается еще Богослужение. Обыкновенные Армянские церкви (о соборах смотри ниже, при описании Эчмиадзина) значительно отличаются от Русских церквей характером архитектуры. Основанием своим оне имеют не квадрат, на котором утвержден купол, но по устройству своему приближаются более к западным церквам, оне образуют продолговатый четыреугольник, с фронтоном, на котором устраивается остроконечная башенка. Внутреннее устройство также несколько разнится от устройства церквей Греческих; например, алтарь, хотя всегда обращенный к востоку, становится в одну линию с иконостасом на том месте, где в церквах Греческих делаются царские врата. Несколько далее находится в селении подобным же образом построенная церковь, но чрезвычайно разоренная; это одне разваляны, окруженные кладбищем с множеством надгробных камней и монументов.

При этой прогулке мы нашли также, в верхней части селения, исходную точку системы каналов, снабжающих водою Канакир. На склоне одного холма бьет здесь огромный ручей из 40 источников, которые, разделяясь на маленькие каналы, проводят воду по всем направлениям. Один из рукавов ручья проводит воду даже до Эриванской крепости, которая лежит так высоко, что не может пользоваться системою собственных каналов. Эти каналы составляют собственность общины и не облагаются никакими [175] пошлинами. Относительно пользования ими, наблюдения за ними и т. п. постановления здесь те же самые, о каких упоминал я при описании Эривани. Сады в Канакире преимущественно поливаются водою, и вообще здесь предпочтительно занимаются садоводством, которое доставляет огромные доходы, в то время как обрабатыванием полей занимаются только по необходимости; я уже говорил выше о разделении полей, для поливки, на небольшие грядки, шириной от 4 до 5 футов. Их засевают пшеницею, ячменем, льном и особенным родом ржи (ачар). Если почва трудна для обрабатывания, тогда в Мае месяце пашут большим плугом, потом в Сентябре, еще раз малым плугом и затем уже сеют и боронят. При этом употребляют только буйволов и быков, лошади же вообще не впрягаются и служат только для верховой езды, перевозки различных вещей на рынок и с рынка. Здешняя лошадь возит до 14 пудов (5 центнеров); хорошая лошадь стоит здесь 300 руб. сер. — впрочем, здесь можно найти Дагестанских, Турецких, Арабских лошадей, за которых Русские офицеры платят от 3 до 400 червонцев, в то время как здешняя дрянная лошадь стоит часто не более 10 руб. сер. Хорошая дойная корова дает здесь до 12 фунтов молока, между тем как буйволиха дает от 15 до 16 фунтов. Цена быку бывает здесь в разные годы различна: от 10-24 руб. сер.; буйволы от 10 до 50 руб.и корова стоит от 5 до 10 руб. сер., а самка буйвола от 10 до 20 руб. сер.; овца стоить от 1 1/2 руб. до 3 руб., она дает три фунта шерсти, a 12 фунтов шерстя стоят здесь от 40 до 50 коп. сер. Армяне вообще держат мало овец и вовсе не держат свиней, потому что оне были им запрещены во время Персидского владычества. 12 фунтов хлопчатой бумаги стоят не более 4 руб. сер. Цены на хлеб в том году (1843) были [176] следующие: 4 метр или 12 фунтов пшеницы, лучшего сорта, 5 коп. сер., худого сорта только 3 коп. сер., 4 метр или 12 фунт. ячменя 1 1/2, коп. сер., 1 метр или 24 фунта вина стоит в дорогое время 60-80 коп., в дешевое же бывает до 20 коп. Слуга получает жалованья в год от 10 до 20 руб.; поденная плата с хозяйским столом 45 коп. сер., без стола 20 коп. сер.

Я осмотрел различные дворы со всем их домашним и хозяйственным заведением. Во всем встречаешь чрезвычайное разнообразие. По обыкновению, Армянский двор заключает в себе множество маленьких строений, предназначенных каждое для определенной цели — в противоположность северо-Германским основным правилам хозяйства, следуя которым стараются по возможности все помещать под одною кровлею.

При входе в фамильный дом Абовиана находилась открытая зала, называемая у Армян, Персиян и Татар эваном (по всей вероятности это слово Татарское); в этой комнате, в летнее время, живет все семейство; рядом, с левой стороны, находилась зимняя комната, аттаг. Здесь разводится огонь в холодное время, на голой земле; очага вовсе не существует, а дым проходит в небольшое отверстие, проведенное в крышу. В одном углу и сверху находились два маленькие окошка. Стены, как наружные, так и внутренние каменные, в которых везде, и сверху и снизу, приделаны были и устроены ниши, туда, обыкновенно ставятся, всякого рода вещи. На стенах висели две Персидские картины, изображавшие геройские подвиги Рустана (Персидского Геркулеса); кроме того висело там небольшое зеркало, обличавшее, что Европейская роскошь мало-помалу начала к ним прокрадываться. В остальной части дома находится женская половина, которую однакож я не видал. С правой стороны [177] дома устроен был погреб, называемый по-персидски варран, а по-армянски шарабханск. — Рядом с погребом небольшой хлебный амбар (по-татарски амба), потом пекарня (хаттсатун), далее сенник (тармананоц) и, наконец, важнейшее в хозяйстве — скотный двор, на котором возвышается особое отделение, окруженное галереей и называемое сакю, здесь собираются часто, в особенности зимой, около огонька, все домашние; сюда сходятся соседи и часто живут чужие. Кто имеет овец, тот устраивает для них, большею частию в поле, овчарни (аггер). Абовиан повел меня в дом своего зятя ¹. Я снял очерк этого дома и [178] срисовал главнейшие строения. Я не мог отказать себе в том, чтоб не приложить здесь этих рисунков, в которых каждый заметит удивительное сходство с древнею Римскою архитектурою.

Двор был обнесен высокою каменною стеною и имел только одну небольшую дверь; ворот же вовсе не было. Войдя во двор, вы будете невольно поражены, при первом взгляде на эти строения, имеющие явное сходство с древне-Римскою виллою.

Длина двора почти 100 футов, ширина 66 футов; размеры других частей сообразуются с тою величиною.

Строение, с другой стороны, представляет устроенную на шести колоннах залу, в которую ведет боковая лестница. В глубине залы, справа, находится дверь, которая ведет в переднюю и соседнюю с нею большую комнату, обе оне имеют отверстия в роде окон, но без рам и стекол. В стенах повсюду видны маленькие ниши, в которые ставится всякая всячина; на стенах галереи находятся прекрасные украшения, в виде арабесков; оне также делаются и над стенами нишей. Стульев и столов, как вообще в Армянских домах, здесь нет. Дом этот служит не для собственного жилья, но местом приема почетных гостей; семейство же живет здесь только летом. На дворе перед этим домом стоит особенного устройства воздушное строение. На высоких деревянных столбах устраиваются две, одна над другой лежащие, галереи, на которые всходят по лестницам; строение это открыто со всех сторон и защищено от дождя только сверху тонкою дощатою крышею. На этих галереях спят все домашние, во время летних жаров.

Число и значение прочих строений объяснены па приложенном выше плане. Самые любопытные места в доме, [179] бесспорно, те, которые обозначены под литерами n и p, a именно под литерою p, прекрасный просторный хлев, a под литерою n, прилегающая к нему возвышенная сцена, с трех сторон закрытая, а с 4-й обращенная к хлеву, совершенно открытая; к ней ведет лестница о шести ступенях. Сюда собираются обыкновенно зимой, в особенности под вечер, к огоньку, около чего-то в роде камина; сюда сходятся соседи и старшины деревни; здесь обсуживаются домашние и общественные обстоятельства. Здесь вы всегда встретите бродячего рассказчика или певца, большею частию слепого (аршиг). Он здесь повелевает, все его чрезвычайно уважают; во время своего здесь пребывания он живет как хозяин дома, все ему услуживают как хозяину, а прочие — только его гости и товарищи, которых он осчастливливает своими рассказами и песнями.

В расположении и постройке домов и дворов, как уже сказано выше, господствует величайшее разнообразие. Описанное мною выше строение было из числа средних, по занимаемому им пространству и по величине; но оно мне показалось весьма любопытным по общему типу своей архитектуры.

Армянские общины управляются и искони управлялись избранным старшиною с двумя или тремя заседателями; они наблюдают за порядком и разрешают все небольшие споры о границах, о праве собственности, о незначительных обидах и т. п., при чем в прежнее время расправа эта производилась словесно, но со времени Русского владычества требуется, чтоб решение, в особенности в случае споров по размежеванию и тому подобное, излагалось письменно. Канакир, как уже было сказано, имеет наследственного старшину, в лице старшого из фамилии Абовианов, который избирал особого старшину деревни с двумя заседателями. Если же партии не были довольны этим выбором, то главою [180] деревни избирался Абовиан. В важнейших случаях, в особенности тех, которые на нашем судебном языке называются уголовными, как-то в случае нанесения ран, смертоубийства, грабежа и т. п. дело представлялось к мелику, в Эривань.

У Армян вовсе не заметно особенной разницы или явной противоположности между различными сословиями народа. Здесь не существует разительного отличия города от деревни, мещанина от крестьянина. Крестьянин отличается от городского жителя только тем, что живет в деревне, а не в городе; в городах большая часть жителей занимается торговлею и ремеслами, в деревнях этим занимаются не многие, и тоже самое на оборот, — можно, сказать относительно земледелия. Только немногие старинные уважаемые фамилии, так называемые фамилии тарханов, (тархан буквально значит — свободный) пользуются особыми почетными преимуществами и освобождаются от платежа податей. Две из таких тарханских фамилий, подобно фамилии Абовианов, имели наследственное право деревенских старшин, так напр. в одной деревне, в Кирхбулайском округе и в двух деревнях по ту сторону Аракса, в Сурмаленском округе. Были ли эти места, подобно Канакиру, основаны предками тех фамилий, положительно утверждать нельзя, хотя впрочем это довольно вероятно. Но эти фамилии не имеют, однакож, никаких помещичьих прав над деревнями, и не могут требовать никаких натуральных повинностей и службы от прочих жителей деревни ².

Это Армянское дворянство пользовалось почетными [181] преимуществами, но в остальном нисколько не отличалось от прочих Армян; так напр.: при заключении браков между лицами первых сословий нигде не обнаруживалось какое-либо предубеждение.

Вся страна, прежде бывшая Персидская, ныне Русская Армения, вмела еще, сверх того, общего народного главу, в лице наследственного мелика, старшего из фамилии Агамалов ³. Трудно определить достоверно, потомок ли он какой-либо древней княжеской фамилии Армянской; но это кажется вероятным, потому что в противоположность этому мелику, существует в Армении народный глава Татар, хан Татарский в Эривани, который в отношении к Татарскому поселению имеет ту же обязанность, как Армянский мелик. Достоверным кажется и то, что по завоевании Армении Монголами и Татарами, оставлено было народу собственное его управление внутренними делами и, следовательно, национальное правительство; в то же время поселившиеся в Армении Татары имели своих собственных начальников и князей. Когда Персияне покорили все эти страны, они встретили везде местных князей: в Карабахе, Шемахе, Баку, Дербенте, Ганге (Елисаветполе). В Карабахе существовал один княжеский род, Шамираген-Бецлирьян, который еще в XVII столетии был независимым. Надир-шах уничтожил всех этих князей и вместо них установил временного правителя (сардаря), но при слабых преемниках Надир-шаха, многие из этих князей снова достигли власти и сделались только вассалами Персии. — В собственной же Армении ни Армянский мелик, ни Татарский хан не могли достичь полной власти; они постоянно были подчинены Персидскому [182] capдарю. Армянский мелик и до времени Русского владычества сохранил свое достоинство и влияние ⁴; но последний Татарский хан был смещен Персиянами за 40 или 50 лет тому назад; брат его и до сих пор живет в Эривани. [183]

Армянский мелик пользовался большою властию и большим уважением не только у Армянского народа, но и у Персиян. В отношении судебности его власти, к нему подавали на апелляцию, в случае неудовольствия приговором сельского старшины, и во всех делах важных, особенно уголовных [184] обращались прямо к нему; он вмел право арестовать, содержать в тюрьме и, вообще, налагать наказания, но не присуждать к смертной казни, которая могла быть произнесена только Персидским наместником, сардарем. Производство было словесное. В последние времена Персидского владычества, сардари присвоили себе многие права мелика, в особенности апелляцию на приговоры сельских старшин. Место их ныне занимают уездные судьи, на места которых, равно и помощников их, Русское правительство определяло только туземцев. Все деревни платили мелику подать, Канакир, наприм., 10 туманов (30 руб. сер ) в год. Персидское управление, в начале своем было самым тягостным, почему Армяне смотрели на Русских, как на избавителей своих от Персидского ига, и крепко к ним привязаны. Управление Персидское в организации своей было так испорчено, что даже справедливые отличные чиновники, как и последний Персидский сардарь, несмотря на неограниченную власть свою, не могли укротить хищничество и притеснения его подчиненных.

Шах назначал в провинциях наместников (сардарей) с неограниченною властью; они должны были содержать определенное число войска в мирное, и другое в военное, время и платить ему известную дань. Каким образом собирал и как высоко облагал подданных податями, об этом никто не заботился ⁵. Наместники назначались на неопределенное время и этим временем они, по возможности, пользовались, чтоб составить себе состояние. Наместники, выбранные из [185] придворных и рабов, являлись в страну вовсе не зная ее отношений и источников, посему они отыскивали туземцев, преимущественно военных, способных к грабительству. Им они давали титул и звание хана или бея. Но они были ленивы и охотники до наслаждений и не до того им было, чтоб заниматься администрациею, судопроизводством и взиманием податей, т. е. грабежом. Поэтому они от себя назначали чиновников, Сарксиар (по-персидски надсмотрщик), которые собственно делами и занимались. У ханов или беев считалось постыдным уметь читать и писать; это было дело бедняков, которые таким образом доставали себе пропитание. Следовательно, нельзя было и думать об отчетности и книгах; все переходило из рук в руки. Все эти люди соперничали в возвышении и взимании податей, чтобы таким образом не только приобрести расположение непосредственных начальников, но прежде всего наполнить собственный карман, для удовольствий в настоящем и обеспечения в будущем; потому что все эти должностные лица, за исключением сардаря, не долго оставались на своих местах: редко долее двух или трех лет.

Я привожу здесь воспоминания из молодости Абовиана. «В нашу деревню (Канакир) ежегодно летом приезжал саркиар, для сбора участка правительства в хлебе ⁶. За этим простым долгом, требующим не много времени, он проживал в деревне месяца три или четыре. Ему на это время отводилось лучшее помещение в деревне, он требовал самой заботливой прислуги и хорошего корма для своих [186] служителей и лошадей; ему ежедневно носили в дом лучшие припасы, кур, яиц, масла, мяса и проч., даже вино, потому что не все пренебрегали этим напитком. Деревенский служитель ⁷ каждый день ходил из дома в дом, чтобы выпросить или вытребовать все нужное. С ним обыкновенно шел слуга саркиара с кнутом, для подстрекания или наказания его, в случае медленности. Он бил и гнал его перед собою, осыпая бесчисленными ругательствами, которыми Татарский язык так богат, в сравнении с другими. Когда хозяин дома не тотчас выдавал все затребованное, человек этот, с зверскою яростию, врывался в дом, ломал все, беспощадно бил всех, без различия возраста и пола. И это был слуга, — можно судить по нем, что был и господин! Когда Саркиар выходил, бедные жители следовали за ним как драбанты и наблюдали за взорами его, чтобы немедленно успокоить его гнев или нерасположение. Поселяне толпами стояли на крыше домов или сидели у дверей на больших камнях (столы и стулья неизвестны в Армении), или располагались в огородах на земле, жевали себе пшеницу и рассуждали о своих делах; но лишь только видели, что кто-нибудь махнул рукой или шапкой, то все разбегались. Когда же разговаривал с ними, они отвечали почтительными поклонами и самыми лестными комплиментами; [187] как напр. «Владыко сердца моего! (Агатан) Повелитель мой! Око души моей!» Беда, если он прогневлялся, кнут, сабля, кинжал, все что попадало в руку, служило ему орудием; но и упоминаемый выше слуга, невзирая на то, что был не более как умывальщик ⁸ или чистильщик трубок своего господина, требовал той же вежливости и таких же комплиментов.

Подати, определенные шахом, после завоевания, собственно были не значительны. В последнее время в Канакире было от 50-60 семейств и все они вместе, от домов, садов и виноградников, платили 25 туманов (75 руб. сереб., что, по тогдашней высокой цене денег, составляло может быть сто рублей).

С хлеба взималась десятина, но не 10-й сноп, а 10-я часть вымолотки. Саркиар приказывал сносить весь хлеб в амбары, вымолачивать его и тотчас сбирал подать, и если не боялся встретить сильного сопротивления, то не довольствовался десятиною, а брал пятую, четвертую и даже 3 долю.

Прежний сардарь требовал сначала 100 туманов с садов [188] и виноградников, 80 туманов с домов, в виде подушного оклада, а с хлеба третью часть, как в Персии; но потом довольствовался 80 туманами и третьею частью хлеба. Видно, что сборщики податей были люди с характером, требовали очень много, торговались, a по обстоятельствам и уступали.

В настоящее время подати положительно определены Русским правительством. Канакир вместо всех других прежних податей платит 504 руб. сер. и, сверх того, каждая семья вносит 7 аббазов (1 руб. 75 к.) в пользу почты. Повинности для содержания дорог и мостов, равно как казенные подводы, отправляются в натуре.

Дворы деревни Канакир составляют определенное крестьянское имущество; сады могут быть отчуждаемы продажею или меною, но поля изъяты от этого положения. Впрочем это правило действительно только пока семья остается вместе и составляет одно целое, что держится иногда весьма долго, иногда два, три и четыре поколения. Если членов семейства слишком много или если они не ладят между собою, то делятся полюбовно. Сыновья наследуют в равных частях, дочери получают пол-участка сына, если же оне выходят замуж при жизни родителя, то лишаются права наследства, а получают только приданное; если же выходят по смерти родителей, то обыкновенно отказываются от своего участка в пользу братьев.

Семейная жизнь и устройство Армянского народа совершенно патриархальные; но в одном отношении этот народ существенно отличается от прочих Азиатских народов и именно в отношения к положению женского пола, признания его самостоятельности; равенство прав и достоинства, выказываются в семейном устройстве Армян и в личности женщин. В этом, по мнению моему, заключается призвание Армян к высшему развитию, ибо в высоких умственных [189] качествах их заключается будущее призвание быть посредниками и звеном соединения между Европою и Азиею. У магометанских народов женщина только в половину признается человеком; она рождена, чтоб быть рабою мужа. Я нахожу призвание Европейских народов к развитию, именно в этом признаваемом ими равенстве человеческой природы и в глубоком их уважении женщин. Единственный магометанский народ, выказывающий, по крайней мере в нравах и поэзии свои рыцарские чувства к женскому полу, это Испанские Мавры; в следствие чего и были способны к высшему развитию.

У Армян особенно сильна внутренняя национальная связь. Большая часть народа разбросана по трем частям земли; но нигде не изглажена их национальность, нигде она не сливалась с народами, посреди которых проводит жизнь. В этом отношении их можно сравнить с Евреями, величайшею загадкою всемирной истории — вечным народом Божиим, неразрушимым человеческими силами, потому что они отмечены Божиею рукою. У Евреев устройство религиозное служит и устройством политическим; оно имеет такую духовную силу, что в продолжении почти 2,000 лет соединяет разбросанных членов, без видимого средоточия, без славы. И у Армян религиозное устройство составляет сильнейшее начало национальности. Армяне имеют преимущество внутренней силы действительного отечества, родины, откуда вышли и в которую могут возвращаться, — и в этой родине, религиозное средоточие — Эчмиадзинский Патриархат.

Патриархальная национальная связь Армянского народа отражается в малом мире народа, — в семействе. Мне неизвестен народ, в котором семейные узы были бы ближе и теснее связаны, как у Армян. Пока живы главы семейства, отец или мать, все члены его живут неразлучно, без раздела имения, в безусловной покорности к старшему. [190] Нередко у 80-ти летнего патриарха живут три поколения, 4 или 5 женатых сыновей от 50-60 лет, внук 30-ти лет и дети его. Нет раздела, никто не приобретает для себя: труды и выгоды в пользу всей семьи. Есть дворы, на которых семейства состоят из 40-50 душ. Даже братья неохотно разлучаются; обыкновенно, по смерти родителей, старший брат вступает в права отца. Раздел начинается лишь между внуками.

В такой семье все одного поколения, т. е. внуки и правнуки различных браков почитают друг друга как братьев и сестер и так себя называют. Абовиан, приводя меня к одному из описанных дворов, сказал: «теперь я поведу вас на двор зятя моего!» и это был муж его двоюродной сестры. Братья эти и сестры искренно любят друг друга и редкая чистота нравов предохраняет их от злоупотребления. Учение Церкви в этом отношении утверждает нравы и идеи народа. Армянское вероисповедание запрещает брак до седьмого колена кровного родства; брак между правнуками (6-е колено) безусловно запрещен; далее этой степени разрешение зависит от Эчмиадзинской консистории, но очень трудно достигаемо.

Послушание семейное составляет крепкую связь, и продолжительное согласие между пятью или шестью молодыми женщинами возможно у Армян, в следствие особенного воспитания их женского пола. Воспитание это, конечно, очень строго, но нельзя его назвать ни рабством, ни угнетением, что мы докажем ниже. Холостые молодые люди обоего пола пользуются свободою в пределах нравов и обыкновений. Между тем, как у всех соседних народов, единственная форма заключения браков есть покупка и до этого временя девиц держать взаперти. В Армении им не воспрещается обращение с молодыми людьми. Оне без покрывала и с [191] обнаженною головою могут идти куда хотят; молодые люди открыто ухаживают за ними и очень часто браки основываются на взаимной привязанности. После же совершения брака свобода прекращается. С этого времени, даже дома, женщина является закутанною, нижняя часть лица, рот, совершенно закрыты, на глаза спущен вуаль. На улице ее никогда не видать, даже в церковь ходит она под двойным покрывалом; если чужой мужчина входит в дом или сад, она немедленно скрывается. Ни с кем не должна говорить, даже с родным отцом или братом; она разговаривает только с мужем и то тогда только, когда она с ним наедине; со всеми прочими она объясняется только пантомимами ⁹. В этой требуемой обычаем немоте, она остается до рождения первого ребенка. Тогда она мало-помалу эмансипируется, говорит с новорожденным, потом с матерью мужа, далее с родною матерью, с сестрами мужа и с собственными сестрами; наконец она начинает говорить с молодыми девушками дома, но очень тихо, почти шепотом, чтобы не услыхал мужчина. После шести и более лет, она считается совершенно [192] свободною, воспитание ее кончено; но и тогда не пристойно ей говорить с чужими мужчинами, или показываться им без покрывала.

Когда рассмотришь этот домашний обычай в связи с прочими отношениями народной жизни Армян, то выкажется в нем знание людей, проницательное исследование человеческого сердца, его желаний и страстей. Но вообще это лишь нравы и обычаи, развитые без дознанного содействия человеческой воли. Мы уже говорили, что не угнетение, а такое воспитание женского пола ¹⁰, по окончании которого женщина освобождена и вступает во все права супруги, независимой хозяйки дома. Если муж ее, глава семейства, и умирает прежде ее, то она вполне поступает на его место и в его права: ее слушаются с таким же уважением, как отца, патриарха дома (мать Абовиана была в этом положении). В этом случае положение ее не может быть сравнено с положением женщины на Востоке, ибо она пользуется даже большим уважением, нежели женщины в Европе.

Далее, обычай этот должен послужить основанием самого искреннего семейного отношения. Жена живет только в муже, через него только она имеет сообщение с внешним миром. Заключение это продолжается несколько лет; оно обращается в привычку; искренность брачного отношения имеет время упрочиться; даже впоследствии когда жена получает свободу речи, она ею пользуется с умеренностию, характер ее имел время развиться и упрочиться; ибо с молодых лет она была охранена от склонности к сплетням и интригам, которыми после уже не станет заниматься. [193]

Ho обстоятельство это имеет и веселую, даже юмористическую сторону. (Да не сочтут это неуважением женщин.) Едва ли пять или шесть молодых женщин могли бы ужиться в одном доме. В доме этом наверно слышны были бы беспрестанные ссоры, крики, жалобы и слезы; мужья стали бы вступаться за жен и, наконец, разрушили бы первенство главы семейства. Все это предусмотрено и отвращено: где нет главного оружия женской ссоры — колких, язвительных слов, там и ссора не вспыхнет. Долго спорить пантомимами трудно, да и неизбежный смех зрителей к тому не допустит. Когда впоследствии им дозволено говорить шепотом, то и это не благоприятствует ссорам.

Приведем здесь черты из семейной жизни и воспоминаний молодости Абовиана, сообщенных мне отчасти письменно, отчасти словесно. Они, некоторым образом, могут послужить к прояснению характера Армянской народной жизни.

«Все старые жители Канакира с гордостию и уважением вспоминают замечательную личность жившего между ними деда Абовиана. Высокий, красивый мужчина, гордой, но приятной осанки, деятельный для всего хорошего, сокровище для нуждающихся, счастливый супруг и отец, богатый, но в высшей степени благотворительный и гостеприимный, он пользовался большим уважением у Армян и Татар, и даже у знатных Персиян. Он имел промышленные заведения и лавки в Эривани, которые отдавал в наем; кроме того значительную поземельную собственность, в особенности прекрасные сады. Один из последних, находившийся при дороге из Тифлиса в Эривань, имел до полумили пространства и был насажден огромными деревьями грецких орехов, [194] яблоков, вишен, персиков, абрикосов, шелковицею, пшатом ¹¹, и прекрасным виноградом, и назначен был для пользования и удовольствия чужих. Трое или четверо садовников определены были к содержанию и обрабатыванию его. Всякому проходящему дозволено было входить, есть и уносить с собою сколько угодно; упавшие от ветра фрукты собирались в корзинки и выставлялись у ворот для тех, которые не знали, что сад открыт для всех. Оставленное проходящими и садовниками уносилось Армянами и Татарами горных селений, не имевших почти фруктов, по причине сурового климата и потому, что неохотно занимались садоводством. Неупотребляемые летом зимние плоды и виноград собирались в особенный амбар, открытый для всех. «Это свободное пользование садом, это гостеприимство в обширнейшем смысле существует и поныне, но родители мои жалуются, что средства не дозволяют им держать людей для надзора за садом, и что они не могут уже сделать того, что делал дед». (Слово в слово из книги воспоминаний Абовиана.) В это время дом всегда был полон гостей, редко проходивший по дороге, не был принят с гостеприимством; Эчмиадзинский патриарх, епископы, духовные и светские посещали дом. Понятно, как томительно время нестерпимых летних жаров, как благодетельны плоды и вино для проходящих и с какою благодарностию они оставляли сад, тем более, что тамошний народ считает фрукты и вино лучшим отпором против всех болезней. Изнемогающий тотчас их требует и даже на смертном одре доказывается благотворное действие этого универсального средства. [195]

Ежегодно дед, с женою и сыновьями, отправлялся на богомолье в Эчмиадзин. У Армян благочестивый обычай, поминать покойников в пять понедельников после пяти великих постов. На могилу усопших приносят мясо, хлеб, вино, фрукты и священник благословляет эти яства, которые потом делятся между нищими; в эти же дни приносят богатые дары местной церкви. В особенности каждый почитает за честь посылать богатые подарки в Эчмиадзинский патриархальный собор. В эти дни там стекаются бесчисленные дары из Турции, Персии, Индии, Египта, Константинополя, Москвы, Санкт-Петербурга и Астрахани. Те, которые лично отвезли подарки свои, при возвращении, с умилением и слезами рассказывали, как были там, как видели Святое место, средоточие церкви, как патриарх благословлял их и наложил на них перст свой, как они целовали его колени, как получили от него благословенную рюмку вина и святой ншхар ¹². Так рассказывает Абовиан:

Приготовления к путешествию в Эчмиадзин, в доме дяди моего, были очень продолжительны. Отцу моему было 7, дяде 9 лет когда отец в первый раз взял их с собою. Они получили новые платья из самого тонкого сукна и шелковой материи, в этом году пурпурового цвета, в [196] следующий зеленого, далее — синего, желтого, одним словом, цвет ежегодно изменялся. Башмаки из зеленой кожи, отлично приготовленной из лошадиной шкуры. Она очень дорога и доступна только для зажиточных людей. Мальчики были свежи, здоровы и необыкновенно красивы. У пояса каждого из них был кинжал, у бедра небольшая сабля, они ехали на бодрых, красивых конях. Две или три вьючные лошади несли подарки для монастыря. Дед на богато убранных лошадях ехал с бабушкою впереди, за ними следовал многочисленный караван. В деревнях собирался народ и поговаривал: «Вот благочестивый муж опять едет на богомолие; кто сделает так много, как он?» Лишь только приближались к монастырю, то клирики выходили к ним на встречу, слуги отводили лошадей их. На дворе монастыря встречали их епископы и архимандриты, отчасти посланные патриархом, для приема, отчасти приходившие сами, как старые друзья. Каждый хотел вести их в свою келию, но Патриарх присылал, чтобы привести их к нему и их провожали наверх. В приемной зале оставались обыкновенно все, кроме нескольких второстепенных епископов, которые вводили их в присутствие патриарха, сидевшего в креслах на подушках и богатых коврах. Черная шелковая ряса покрывала его с шеи до ног. Пирамидальная высокая черная шапка, на почтенном челе его, спускала сзади черное шелковое покрывало, нисходившее до половины спины. Бриллианты блестели у него на пальцах, которые заняты были библиею, молитвенником или четками. Белая, как снег, борода спускалась на всю грудь. Всякой, кто приближался к нему, становился на колени и целовал у него руки и ноги. Патриарх произносил только несколько слов обычного благословения. Исстари введено, чтоб только архиереи сидели направо и налево от него, и то только когда он приглашал их занять место. Только тот, к [197] кому патриарх обращается, может отвечать, но скромно, с должною подчиненностию и в вежливых выражениях. Строгий этикет соблюдается преимущественно в присутствии чужих и в торжественных случаях. Одно лишь высшее духовенство имеет доступ к патриарху, низшее же и народ видят его только по субботам и воскресениям в храме.

Иначе было с моим дедом; ему патриарх был старый, задушевный друг. При входе его не было соблюдаемо этикета. Дедушка! закричали дети, вырвавшись из рук, удерживавших родителей и бросились в объятия патриарха. Старец привстал и, с распростертыми руками, пошел на встречу гостям: «Здравствуй, сын сердца моего, светило нашей Церкви, твердыня нашего монастыря! и вы тоже здравствуйте, матушка — верная дочь Церкви! Вы вспомнили о нас, грешных, да излиются ручьи рая в дом ваш, да сохранит вас Святый Григорий! И вы, детушки сердца моего, невинные весенние цветочки! Придите все в мои объятия; уже давно скучал я о вас; теперь озарились мои глаза! Присядьте, да порадуемся!» И он усадил гостей своих подле себя, а детей к себе на колени, а пока рассуждал с родителями о делах семейных, о домашестве, приходе, народе и Церкви; дети бегали по комнате, опять громоздились к нему на колени, играли его бородою и руками, снимали с них перстни, примеряли их на свои пальцы, жаловались, что они им не впору и отдавали их обратно. Родители старались унимать резвых мальчиков, во старик заступался за них; потом они выбегали из дверей и странствовали по монастырю и саду, везде обласканные попадавшимися им на встречу духовными лицами. У ручья и пруда хотели поиграть рыбой и жаловались потом патриарху, что рыба не дает ловить себя и что один из черных людей мешал им бегать далее. «Будьте покойны, детушки, вот я ужо покажу злому черному человеку, что значит обижать [198] моих деток, а рыбы, за то, что не давались вам в руки; сами придут к вам на стол. Ежегодно повторявшаяся побывка в Эчмиадзине, была величайшим праздником для детей в почетными днями для родителей. Отец мой почитал это время приятнейшим воспоминанием своей молодости.

Второй день был радостным днем для духовенства. В этот день раздавались подарки. Каждый, начиная с патриарха и до церковного служителя, получал подарок ¹³. [199]

После обедни родители давали большой обед ¹⁴, во время которого дети ходили кругом и каждому священнику подносили плоды. Спустя два или три дня, все снова весело возвращались на родину, при чем многие духовные лица давали им проводников на несколько верст. Родители Абовиана не имели уже такого достатка, чтоб делать подобные богатые подарки, тем не менее они совершали ежегодное путешествие к св. местам, где они устраивали такого рода пир. [200]

Приятель мой, Абовиан, сначала был предназначен родителями к духовному званию. Когда же, по достижении им десятилетнего возраста, отец привез его в Эчмиадзин, чтоб дать ему там воспитание и представить его бывшему патриарху Луке, патриарх сказал отцу его: «Отец твой был добродетельный человек, и я и монастырь мой осыпаны его благодеяниями, он был примерный христианин, как по мыслям, так и по делам, последний из наших духовных не был оставлен его благодеяниями; поэтому нам радостно оказать теперь дому твоему небольшую услугу принятием к себе этого мальчика.» Потом благословив ребенка сказал: «Утешься, сын мой, в том, что отец твой уйдет теперь от тебя и что мать твоя не видит тебя более с собой; отныне я буду твоим отцом, подойди ко мне, обними меня и поцелуй мою руку.»

Дед Абовиана по настоящее время живет в памяти всех стариков целой страны.... Абовиан рассказывал, что когда он был еще ребенком, то многие уважаемые друзья приезжали из Эривани навещать его родителей. Сидя в саду, под тенью деревьев, они угощались и забавлялись, а он им прислуживал, но вдруг становились они печальными и указывали на то место, где часто сиживали вместе с дедом и вместе болтали и веселились с ним. После минутного молчания они говорили: «Там сидел часто, разглаживая обеими руками свою красивую бороду, наш любезный, старый друг Абов, спокойный и веселый, и мы все в кружок собирались около него. У меня есть все, часто говаривал он нам, все что может дать Господь грешному человеку: — дети, богатство и любовь всех ближних, поэтому я посвятил этот сад бедным, с тем, чтобы все могли пользоваться и наслаждаться им. Мы видим его еще перед собою, его высокую, благородную фигуру, в одежде из самого тонкого [201] сукна, в шапке из дорогой Персидской овечьей шкуры, и в малиновых шелковых шальварах, он подпоясывался всегда драгоценною шалью, за которую втыкал короткий кинжал. Мы готовили кябек (жаркое) на деревянных вертелах, на открытом огне и потом весело ели его вместе, запивая освежающим вином. Он имел во владении своем море богатств и оно было для всех нас неисчерпаемо. Он и богатство его — уже не существуют, но ты, добрый сын нашего друга, знай, что до тех пор, пока стоит твой дом и пока не погаснет огонь на твоем очаге, мы будем вас любить и почитать, как велит нам долг наш.»

Абовиан рассказал мне еще одно происшествие из собственной своей молодости, которое довольно хорошо характеризует жизнь тамошнего народа.

Однажды осенью собрались мы все в прекрасном саду, для сбора плодов. Отец мой влез на грушевое дерево, чтобы срывать плоды, которых уже огромное количество сложено было в кучу. В это время вошел в сад дервиш ¹⁵; отец мой радушно приветствовал его с дерева и велел нам наполнить блюдо лучшими грушами, причем он сказал дервишу, что то были осенние дары, которые посылает нам Господь. Но дервиш ни слова не отвечал и, в то время как мы были заняты накладыванием плодов на его блюдо, он был так серьезен и молчалив, и так [202] пристально глядел в землю, что его можно было принять за безжизненное существо. Мы робко поднесли ему набранные нами плоды, он взял блюдо и долго смотрел на него совершенно неподвижно; потом вдруг отшвырнул от себя груши с такою силою, что оне далеко все раскатились. И в то время можно было подумать, что язык его способен был произнести одни только проклятия и ругательства. Непреодолимый поток желчи и неистовых ругательств полился из его уст, на которых выступала пена и при этом он делал такие отвратительные гримасы, что мы, дети, со страхом разбежались и издали ожидали, чем все это кончится. Потом, когда он наконец унялся, то настоятельно стал требовать подарок приличный своему сану. Между тем, отец мой, преспокойно оставаясь на дереве, сказал ему: что не только не даст ему никакого подарка, но что ранее не выпустит его из сада, пока он не подберет все до одной разбросанные груши и не поблагодарит за этот подарок, ибо он не имеет никакого права пренебрегать Божьим даром. От этого ответа дервиш пришел просто в бешенство, бегал взад и вперед, ища каменьев, чтоб бросить ими в нас. «Ты, пес, как ты смеешь говорить подобные речи магометанскому дервишу»? Отец мой снова обратился к нему с дерева, стал увещевать, но безуспешно; тогда он приказал одному из работников схватить без дальних околичностей достопочтенного дервиша и крепко привязать к дереву, несчастный разразился ругательствами в страшной степени; клялся, что отправит в ад весь наш дом, как только его развяжут. В то время как он таким образом был привязан к дереву и рвался с такою силою, как будто с корнями хотел его выдернуть, и топал ногами по земле, отец мой снова начал уговаривать его нравственными убеждениями, чтоб он опомнился, и еще раз спросил его, хочет ли он подобрать груши и [203] уйти из сада с благодарностию и благословением. Дервиш ни слова не отвечал, только губы его были покрыты пеною, тогда отец мой приказал порядочно поколотить его. Этого ни когда не бывало с дервишем и, в неистовой злобе своей, он хотел искусать самого себя. Мой отец велел немного приостановиться и снова спросил его, хочет ли он повиниться и прийти в себя? Никакого ответа, он призывал только на помощь все адские силы и диавола, которыми угрожал нам. Тогда с обеих сторон чаще и сильнее посыпались на него палочные удары. Наконец он стал мягче и вскричал самым смиренным голосом: «Умилосердись, великий человек, я сделаю все, что ты прикажешь.» До того времени ему не было знакомо величие, теперь он понял его. Его развязали, тогда он поднял сперва свою тапку и плащ, которые в озлоблении сбросил с себя, потом стал молча подбирать разбросанные груши, наконец совершенно спокойно сел под дерево и начал рассуждать сам с собою: «все эти мучения и позор я заслужил по всей справедливости, потому что был неблагодарен к Божьим дарам.» После долгих, подобного рода, рассуждений с самим собою и успокоившись надлежащим порядком, он встал, снял шапку и, как щедро перед тем осыпал нас бранью, так теперь щедро осыпал благословениями; причем воздавал величайшие похвалы нам и всему нашему дому; потом раскланялся с нами самым дружеским образом и, уходя, сказал моему отцу: «Никогда не забуду я вас, благородный господин; да благословит вас Бог! Осмелюсь просить вашего позволения снова посетить ваш гостеприимный порог.» Отец мой охотно дал ему позволение; потом он в разное время приходил к нам, вскоре стал ходить довольно часто, нередко оставался у нас по целым дням и сделался, наконец, нашим [204] лучшим приятелем. С нами детьми было то же самое, что бывает с птицами при виде пугала, поставленного в горохе: сначала мы робко держались в отдалении, потом до того привыкли к нему, что для вас был праздник, когда он приходил к нам. Он играл с нами и знал всевозможные игры. Когда, в своей длинной остроконечной, пирамидальной шапке, бросался он на вас подобно быку, мы помирали со смеху. В сущности он был добрый малый, только иногда очень странен и смешон.

В заключение я приведу еще одну черту из жизни Абовиана, имеющую для меня нечто трогательное. Абовиан, как сказано было выше, почти 10-ти лет был привезен в Эчмиадзинский монастырь, чтоб приготовиться там к духовному званию. Еще отроком он постоянно находился при особе патриарха, который в глазах всех Армян почитается самою священною особою и уважается более всякого светского князя. Поэтому положение Абовиана было в своем роде приятное и завидное. Но в нем таилось другое стремление и когда он познакомился с путешественником Парротом, подобно молнии зажглась в нем мысль, что европейское образование было для него необходимою жизненною потребностию. Он решился сопровождать Паррота по Европе. Но тогда со всех сторон столпились препятствия, родные не хотели отпустить его в такую даль. Наконец он преодолел все препятствия и сам патриарх Ефрем дал ему свое позволение и, в то время, когда Абовиан стоял перед ним на коленях, в слезах, скрывая лицо свое на его груди, почтенный старец говорил ему: «Духовный сын мой! если ты имеешь желание сделаться отступником, забыть родную Церковь и меня, теперешнего отца твоего, отречься от своих родителей, страны и веры, то будь уверен, что не найдешь в жизни счастия. Если ты решаешься [205] на отъезд, вследствие каких-либо особых причин, то скажи мне, я все устрою. Я поступал с тобою с такою же родительскою нежностию с какою Товий поступал с своим сыном, потому что ты был для меня таким же сыном. Но ты хочешь нас оставить, молодость твоя увлекает тебя к тому. Ты говоришь, что отправляешься для пользы своего отечества, пусть будет по твоему желанию. Если в чужой стороне придется тебе испытать страдания и печаль, то ты должен переносить все с покорностью и не жаловаться ни на Бога, ни на нас. Если ты не забудешь своего отечества, своей веры и сделаешь так, как говоришь — возвратишься к нам, то будешь любимцем нашим, как до сего времени. Быть может ты не застанешь меня в живых, тогда благослови мою могилу: в ней будет лежать мой прах, а я с неба буду слышать твои слова и благословлять тебя.»

Абовиан никогда не забывал этого увещания. Он усвоил себе европейское немецкое образование, как редко удается оно Азиятцу, но он все-таки привязан к своим наследственным верованиям и остался неизменным сыном своей Церкви.

После этого длинного отступления, возвращаюсь снова к моему собственному пребыванию в Канакире (25 августа).

Был уже вечер, когда мы, побродив с Абовианом по деревне и по окрестностям, возвратились в фамильную его залу. Мы уже описали выше внутреннюю семейную жизнь Армян, но внешняя их жизнь в начале не слишком резко бросается в глаза иностранцу, а постепенно выказывается в незначительных оттенках. С Абовианом домашние едва поздоровались, не было ни пожатия руки, ни объятий, ни громкой радости при его возвращении; но за всем этим, младшие его братья показывали ему величайшее наружное уважение, в присутствии его стояли всегда с непокрытою [206] головою, держа шапки свои в руках; не садились даже тогда, когда он их приглашал к тому; невестки его прислуживали ему, как горничные, когда он раздевался или одевался и были постоянно готовы угадывать по лицу все его желания. Делались приготовления к ужину. На возвышенном месте залы, которое позднее должно было служить скамьею для спанья, сначала разосланы были циновки, на них ковер и, наконец, скатерть (купра), на которую поставлены были блюда с кушаньем, при этом не было ни тарелок, ни ножей, ни вилок. Мы сели вокруг блюд по восточному обычаю, — поджавши ноги. Перед началом, равно как и по окончании еды, дядя Абовиана прочитал молитвы; сперва о ниспослании пищи, потом Отче наш, причем он и все творили крестное знамение. Ужин состоял из солонины, пилава ¹⁶, луку и зелени. Совершенно тонкие, плоские, большие пшеничные лепешки, которые можно было свернуть как тряпку, называемые чуреком ¹⁷, служили в некотором [207] роде вместо салфеток, и, вместе с тем, для того, чтоб удобнее было брать кушанья, которые без того пришлось бы вынимать из блюда пальцами. После стола мне, как Европейцу, сообщили местный обычай, что самая молоденькая женщина в доме, при пособии горничной, должна умывать гостям, при отходе их ко сну, голову и ноги теплою водою с мылом. Я согласился только на мытье головы. У необыкновенно прекрасной женщины, которая мыла мне голову, по истине были чрезвычайно мягкие и проворные руки; оне так приятно и так нежно щекотали меня в бороде и за ушами. Молодые женщины после всех отправились в постель и, при всем том, в 5 часов утра, были уже опять на ногах и караулили наше пробуждение, чтоб нам прислуживать. Впрочем только мы с Абовианом спали на скамье в зале, а хозяин и прочее семейство, как и большая часть тамошних семейств, летом спали под деревьями в саду, перед домом, на разосланных покрывалах. Тогда была бесподобная лунная ночь. Месяц показался мне гораздо менее чем на севере, но вместе с тем гораздо светлее и блестящее, — можно было без затруднения читать печатное. Я [208] старался заснуть как можно позже; все окружающее было по истине очаровательно: открытая зала, прекрасные южные деревья, дивное небо, журчание протекающего по саду ручья, группы спящих на открытом воздухе; я чувствовал вокруг незнакомое мне дыхание Азиатской атмосферы.

Русской службы Статский Советник фон-Гагемейстер, один из лучших знатоков Кавказских земель, издал о положении Кавказских народов 1838 г. небольшую книжку на Русском языке, из которой, для дополнения моего рассказа и для сравнения, я приведу здесь некоторые сведения.

«В Каспийской Области (в западных частях) природными жителями могут почесться только Армяне и Удры, прочие же суть племена, переселившиеся; многие другие природные, туземные племена, частию уничтожились, частию переселились в другие места.

Кроме собственно Армении, Армяне находятся ныне в значительнейшем числе и в Карабахской провинции. С равнин они были все более оттесняемы в горы; здесь они управлялись пятью наследственными меликами, которые состояли под непосредственным владычеством Персидского шаха, но могущество и превосходство Татарских князей в Карабахе выгнало их оттуда в конце XVIII столетия; по покорении же Карабаха Россиею, они возвратились снова. В настоящее время существуют, однако, только две фамилии меликов, бейляров, (множественное от бей) и шахназоров. Вдоль всей цепи Босдагского хребта находятся Армянские поселения и деревни, а также и по горам Шемахинским. В Босдаге, в Шекинской провинции, от Нухи до Чатмаса везде встречаются развалины христианских церквей, принадлежавших исчезнувшим Армянским поселениям. Лежащий неподалеку деревни Чукур-Кабель, старый замок Джяур-Камеси (замок неверных) построен также [209] Армянами. Почти во всех городах Кавказских земель, находятся небольшие общества Армян, постоянно занимающихся торговлею и ремеслами; потому что у всех Грузинских поколений торговля в презрении. Еще есть Армянские деревни в городах Елисаветопольского округа, потом в Шамшадиле и Казахе. В Кахетии они поселились при царе Ираклие. В Ахалцыхском округе находится множество Армянских деревень. По окончании последних Персидской и Турецкой войн, в 1826-1829 годах, большая часть Турков выехала из Ахалцыха, а Персиян из земель отошедших к России, но в то же время большое число Армян переселилось туда из Турции и Персии, а именно: из Турции в Ахалцых 40,000, в Александрополь 12,000, в Борчалу 7,000, в округ Гокчайского озера 26,000, потом из Персии в Эривань 3,900 семейств, в Нахичевань 2,363 семейства и т.д. всего в сложности более 110,000 семейств.

Древние Армянские писатели утверждают, что Грузины и Армяне одного и того же происхождения; но уже самый язык доказывает совершенное их различие и кроме того, первоначальный состав и устройство этих народов представляют явную противоположность. В Грузинских землях повсюду было феодальное устройство и разделение народа: цари, князья, дворянство, земледельцы, все находились в постепенной зависимости. У Армян, начиная с нижних ступеней — патриархальное устройство, — выборные, деревенские старшины. Все важные случаи разрешались в собраниях общин, решениям которых подчинялись сами князья. Собственно так называемого дворянства не было, и также не было никакой феодальной обязанности крестьян, не было даже постоянной военной силы, и потому Армянское войско было всегда слабо. Великий законодатель Армении — Вагаршак, из династии Арсакидов, царствовавший около 150 г. по Р.Х. разделил Армению на 24 [210] провинции, из которых образовались наследственные владения, стремившиеся к независимости. Чтоб ослабить их власть, число их было увеличено. В V столетии было уже до 400 подобного рода владетельных родов, но они не составляли феодального дворянства, не были помещиками. (He отсюда ли произошли поколения меликов и наследственных деревенских старшин?)

Первоначально такое разделение государства делало его сильным и извне. Армения заняла почетное место между Римскими и Парфяно-Перскими государствами; но стремление правителей к независимости ослабило государство. По Рождестве Христовом мы видим Армению еще в оборонительном положении против своих неприятелей. Христианская Армения упрочила власть Церкви. Царство три раза приходило в упадок, но христианская Церковь поддерживала единство народа. Терпение, упорство и решимость суть отличительные черты в характере Армянского народа. Армяне перенесли всевозможные бедствия и постоянно снова восставали из-под развалин. Имеретины и Мингрельцы удалились при наступлении опустошительных войн в уединенные леса, оставаясь в диком состоянии и бедности. Грузины покинули равнины и в занятых ими горах построили укрепленные города и башни. Грузинские города погибли, вместе с ослаблением верховной власти и упадком государства, а народ впал в состояние варварства. Армяне же, не имея ни замков, ни башень, постоянно оставались в равнинах Аракса, в стране, чрез которую проходили все войска Востока, где более чем где-либо происходило сражений и пролито крови. И несмотря на то, здесь постоянно находились богатые города, разрушенные сегодня, завтра возникшие снова; страна постоянно была в цветущем состоянии. Причиною тому был необыкновенно твердый дух общественности Армянского народа и крепкие семейные увы. Местоположение самой страны тоже тому способствовало. [211] Отдельные дворы здесь невозможны; большие деревни необходимы, потому что плодородие страны зависит от системы ее орошения, требующей общих сил и работ, а потому и больших населений. Эта могущественная семейственная и общественная жизнь с самых древних времен развила любовь к земледелию, ремеслам, торговле и наукам. В Армении весьма рано начали обрабатываться, как произведения страны, мед, шелк, лен, хлопчатая бумага и кошениль, сделавшиеся предметами всемирной торговли. Халифы, поработившие в одно время Армению, Индию, Египет, даже Испанию, покровительствовали Армянской торговле. Бесспорно, с этого времени, а может быть и ранее того, Армянские купцы производили торговлю по всему свету; во время всемирного владычества Чингис-хана, они проникли даже до Китая и поддерживали торговые сношения западной Азии с Европой. Персияне в особенности часто опустошали Армению, забирали с собой большую часть жителей и поселяли их в колониях до самой Индии. Одна из них, Новая Джульфа, в Испагани, куда шах Аббас переселил 40,000 Армян, сделалась главным пунктом Европейско-Азиатской торговли. Просвещение, богатство и роскошь привлекали туда путешественников? об этом свидетельствуют литература и развалины храмов, дворцов, городов IV и V столетий. Греческий язык, употреблявшийся при всех сношениях, был до того распространен по всей Армении, что Персидские правители неоднократно издавали законы, запрещавшие его употребление. Армяне, ранее всех других Азиятских народов, поняли важность книгопечатания и уже в XVI столетии были печатные Армянские книги.

Путешественники и писатели всех времен говорят об обширности, богатстве Армянских городов в равнине Аракса и многочисленности народонаселения; но на горах [212] они не имели замков, в городах не сооружали оборонительных башень, как в Грузии. Путешествовавший в 1253 г. монах Рубриквис рассказывает про Нахичевань, что в нем некогда находилось 800 церквей, из которых он застал однако только развалины. Шах Аббас, вывел, в 1605 г. из Джульфы 40,000 жителей. В городе Арташате находилось в 370 году, во время разрушения его Персами, до 40,000 Армянских и 9,000 Еврейских домов. Несмотря на то, еще в VIII столетии мы встречаем это место в цветущем состоянии. Когда в 639 г. Арабы овладели Товином, они умертвили 42,000 жителей и 35,000 увели в плен. О городе Ани писатели говорят, что в XI столетии он имел 1,000 церквей и 100 т. домов; известие это подтверждают находящиеся поныне колоссальные развалины. Армения претерпела бесчисленные опустошения от Персов, Греков, Арабов, Монголов, Турков. При Тамерлане она лишилась 600 т. семейств, из коих 10-я часть была уведена в плен неизвестно куда. Шах Измаил-Софи совершенно разорил Армению в 1573 г.; потом почти так же поступил шах Аббас в 1605 г. ¹⁸. В настоящее время Армянское население в Закавказье полагают до 274,000 душ, из коих около третьей части, 20 лет тому назад, переселились из Персидской и Турецкой Армении. О том, что народонаселение в прежние времена было может быть в десять раз значительнее, свидетельствуют следы бесчисленных виноградников, доходивших, как например, на месте где находятся развалины Тальгиса, до высоты 4,250 Парижских футов. В этой стране леса истреблены и происшедший чрез это недостаток воды, произвел опустошение страны. Пространство Эшнака имело в древние времена 120,000 [213] жителей; ныне же, с давнего времени, едва сотню и при всем том едва достает воды для их потребности. С трудом можно представить себе о числе водопроводов и водоемов, следы которых встречаются в развалинах. Они также свидетельствуют о прежней многочисленности народонаселения, потому что водяные каналы никогда не проводятся из одной роскоши. Путешественник Шарден сообщает, что Эриванское Ханство (ныне область) ежегодно платила податей 167,232,000 туманов, т. е. 384,000 рубл. серебром и, сверх того, приносила хану в подарок 150 т. руб. сер.; в настоящее время все подати простираются до 142 т. руб. сереб. Олеарий, путешествовавший в 1637 году, утверждает даже, что Эриванское Ханство принесло шаху миллион дукатов. Вероятно в то время делались сильные притеснения. Но с XVIII века эта прекрасная страна представляет следы глубокого упадка и не может быстро оправиться, отчасти, конечно, по причине большого смешения народонаселения. Вместо отведенных в плен Армян, сюда переселились ленивые Татары и Турки, которые составляют теперь половину народонаселения. Вообще страна наслаждается спокойствием и миром, и начинает процветать. Все принимает более и более Европейский характер. Прежде все Кавказские народы, как и все Азиятцы, жили с чрезвычайною умеренностию. (Черкес целую неделю может довольствоваться одним мешочком проса.) Все богатство обращалось на украшения, на вещи роскоши, отличное оружие, богатые одежды, и пр.; это мало-помалу выводится, живут лучше: начинают проникать Европейские идеи, и вследствие того изменяются образ жизни и обычаи.

Комментарии

1. У Армян дети родных сестер считаются между собою братьями и сестрами; поэтому муж моей двоюродной сестры придется мне также зятем, как и муж родной сестры. И здесь тоже был муж подобной близкой родственницы.

2. Деревни в Закавказских странах почти везде довольно велики и населены; только разве в горах, где на одном пространстве находится весьма мало удобной земли, встречаются маленькие деревеньки, имеющие от 20 до 30 дворов.

3. Большая часть Армянских фамилий оканчивается на ьян. Русские переменяют этот слог на оев и потому фамилия Агамалиан называется теперь Агамалов.

4. Абовиан составил в Дерпте записки из своих юношеских воспоминаний, заключающие в себе много любопытного, касательно жизни Армянского народа. Он подарил их мне, с тем, чтоб я ими пользовался как хотел. Я приведу здесь из них один отрывок, изображающий важность недавно умершего мелика Эривани, именем Сахан Агамильян. Абовиан имел возможность узнать его коротко, так как он был с ним в родстве, и в молодости своей проводил у него по нескольку месяцев. Сахан был замечательного, высокого роста, имел благородную наружность, на лице его виден был отпечаток кротости и ума; во всех движениях его была приятность и важность. Когда он показывался в одежде знатного Персиянина (которую он только один из Армян имел право носить), в пурпуровом плаще, с узкими рукавами, с несколькими рядами пуговиц на груди, из золотой канители, сидящим на прекрасном Дагестанском коне, окруженный своими слугами, то каждый Армянин встречал его как своего князя. Он оказал Персиянам огромные и важные услуги. Сам шах знал его, как одного из первейших своих подданных; поэтому-то влияние его было велико повсюду; в Эривани он уступал в этом отношении одному сардарю. — Даже знатные Персияне часто прибегали к его заступничеству и помощи. Так как право и пределы его судебной власти были весьма велики, то он имел случай сотням людей сделать добро и спасал их от разных опасностей, даже от смерти. Он делал это без различия лиц и вероисповеданий, и даже бедные, дикие горцы и магометане любили и высоко почитали его за это. Сколько раз ходатайством своим спасал он осужденных, которые приезжали к нему, или которых находил он у сардаря. К своей нации он исполнен был самой пламенной любви; поэтому-то его единоверцы были преданы ему с неизменною верностию. Двор его был прекрасно расположен на реке, имевшей лесопильную мельницу. В середине превосходного сада стоял его дом, устроенный и отделанный совершенно как дом знатного Татарского хана. Открытая к реке, а с прочих трех сторон закрытая комната, увешанная драгоценными восточными коврами, составляла переднюю. Здесь чуть свет собирались люди всех классов и всех верований. Тогда выходил он, большею частию, в простой одежде; но всегда окруженный многочисленной прислугой и, в то время, как он важно проходил по зале между расступившеюся толпою, проливался на него поток восточных учтивостей и приличных восклицаний: ты наше солнце, великий, могучий повелитель; ты наше все, а мы только прах твой! Мне дороже глаза моего твое повеление, — кричали Армяне. Рассуль-Аллах (посланник Бога) да будет тебе покровителем в пути, говорили мусульмане. В зале находилось возвышение с уступом; там опускался он на подушки, вокруг него садились, поджавши ноги, посещавшие его ханы и беи, или какие-нибудь значительные граждане и купцы, в особенности, если он их к тому приглашал; прочие же крестьяне, горцы и т. д. стояли с подобострастием, на нижнем конце залы, вместе с прислугою. В то время, когда разносили кальян и шербет, разговаривали и судили о городских, сельских и народных делах, при этом всегда голос его был первенствующим. Потом начиналось судебное заседание, просители приносили жадобы, обиженные отвечали, он произносил решение всегда определительно и твердо. Он знал каждого насквозь, и строго наказывал преступников; пользовался таким уважением, что когда Аббас-Мирза приезжал в Эривань, то тотчас при везде спрашивал о нем. Когда сардарь представлял его принцу, то сей последний, положив ему руку на плечо и въезжая таким образом рядом с ним в крепость, дружески с ним разговаривал, хвалил его заслуги и уверял в благосклонности своего отца — шаха, к великому удивлению Персидских вельмож, потому что это был знак такого благоволения, которое оказывается только знатнейшим лицам, — в провинциях только правителям.

5. По древнейшему правилу, встречаемому у всех народов-завоевателей, 5-я часть принадлежала победителю, а 10-я Богу и его служителям, священникам; правило это принято и в Персии, так что правительство могло требовать третью часть дохода. Но на деле этим не довольствовались, — каждый брал сколько мог.

6. Подушные и другие незначительные оклады собирал не саркияр, а сельский старшина, который также принимал посланных и гостей правительства, и отправлял рабочих в Эривань к наместнику. Он был свободен от податей, получал незначительное жалованье и пользовался большим уважением.

7. В каждой Армянской деревне выбирается такой деревенский служитель. Он всегда должен находиться при старшине, для получения и исполнения его приказаний. В больших деревнях их двое. Они свободны от податей и получают некоторые припасы в натуре; но должность их самая независимая, они были пугалом всей деревни, всякий от них бегал и прятался, ибо знали, что по появлении его, дело шло о взысканиях или телесных наказаниях. Только люди низшего звания соглашались принять эту должность.

8. Знатные Персияне сами не моются и не чистят и не набивают своих трубок; для каждого из этих важных дел назначался особый слуга. Особый слуга подавал полотенце, во время умывания он держал его обеими руками и беда, если не набрасывал его с ловкостию на руки господина, — в ту же минуту подвергался наказанию. И умыватель при деле своем должен был находиться в определенном положении. Он стоял пред господином своим на коленях, левая нога по колено плоско лежала на полу, а правая стояла подле левой, подошва прямо на земле, и колено перпендикулярно к ней. Чрезвычайно трудное положение! Впрочем, и бедные Персияне и Татары следуют при этом известным обыкновениям и правилам, и никогда ими не пренебрегают. И знатные Армяне подражают этому обычаю.

9. Эти пантомимы, к крайнему удивлению моему, те же, что мы видим у нас между вашею молодежью, особенно девицами, как шутка; оне состоят из различного сложения и перекрещения рук и пальцев, образующих таким образом буквы и слоги. Подобная шутка в Германии состоит в том, что при произнесении слова, в начале, средине и конце их вставляются известные слоги. Если кто таким образом говорит скоро, то речь его понятна только посвященному в эту тайну. To же самое встречаем мы и у Черкесов, особенно в Кабарде. Если двое, разговаривая между собою, не желают, чтоб их понимали другие, они, по известным правилам, помещают слоги ро и фа в начало, середину и конец слова. To, что нам кажется теперь произвольною детскою выдумкою и игрушкою, может таким образом иметь глубокое историческое значение.

10. Армянские жены никогда не употребляются в тяжкие работы; оне лишь занимаются хозяйством и садоводством. Даже Армянский крестьянин так нежно любит жену, что ни за что не подвергнет ее действию палящих солнечных лучей.

11. Пшатовое дерево (Oleander Elacagnus), с очень вкусными плодами, похожими на финики. Цвет его далеко распространяет благовоние. По наружному виду оно имеет сходство с ивою. Татары зовут его изда.

12. Ншхар, просфора, круглый кусок белого хлеба, оттиснутого в деревянной форме, в которой врезаны орудия страданий Господних, окруженные венком. Эта форма имеется в каждой Армянской церкви. Просфора служит для совершения таинства причащения, во время литургии, но те которые освящены в Пасху и Рождество, разносятся священниками по домам, для благословения и поздравления. Всякой принимает их с благоговением и делает священнику приношение. В Эчмиадзине особенно красива их форма. Получивший там ншхар, набожно хранит его до смерти, и тогда кладут его на грудь усопшего и вместе с ним опускают в могилу.

13. Это, конечно, могли сделать только богатые богомольцы, которые стараются превосходить друг друга богатыми подарками, чтоб получить похвалу и почести в Эчмиадзине. После утренней службы, при которой присутствует все духовенство, раздаются денежные подарки (даштамец). Они завернуты в бумагу и уложены на большом блюде, к краю которого прилеплена свеча, потому что еще темно. Один из духовных распоряжается раздачею. Он подходит ко всякому, от патриарха до последнего диакона, и передает ему подарок, даже в то время, когда он поет или молится. При приеме высшие священники и архиереи, отворачивают голову, как будто бы и звать не хотят, что у них в руках, и небрежно опускают сверток в карман; младшие радуются как дети, кланяются подателю и немедленно начинают считать деньги. Обыкновенно в свертке находится 100 турецких пар. Радость увеличивается, когда находят несколько более, скучают, когда менее. Патриарх получает от 1 до 10 червонцев, архиереи 10 руб. сер. архимандриты и монахи 2 руб., архидиаконы 1 1/2 руб. а диаконы 1 руб. асс. Вообще в монастыре от 80 до 100 духовных, так что подарки, за исключением патриаршего, простирались от 50 до 60 руб. сер. Подарки эти приносятся не только зажиточными Армянами, но и депутатами всех Армянских монастырей, рассеянных по большей часта Европы и Азии и ежегодно платящих патриарху дань. Равно и всеми лицами назначенными в епископы, и являющимися в Эчмиадзин для посвящения. Светские делают подарки, чтобы выказать преданность свою к религиозному средоточию их вероисповедания и поручить молитвы за себя и за умерших родных. Патриарх получает самые большие подарки от духовенства, а Эчмиадзинское монашество от светских.

14. Эти обеды, даваемые богомольцами, состояли всегда из трех блюд и были очень обыкновенны. Однако зажиточные Армяне, которые не могут делать денежных подарков, дают по крайней мере один обед. После обеда, когда поданы уже сосуды с вином, одно из духовных лиц, обыкновенно гоморгног (Слово в слово, значит церковный певчий, который во время служения в соборе начинает молитвы и песни, и один вправе произносить известные молитвы). Только епископ получает это место, впрочем довольно затруднительное, потому что сначала до конца каждой службы, он должен оставаться в церкви: при особенно торжественных случаях тот, который более всех обладает красноречием, должен с своего места назвать и восхвалить виновника этого пиршества. Он хвалит его благочестие, принесенную им жертву, говорит о его происхождении, его звании, цели его путешествия и т. д. Темою избирается изречение из Библии, которого смысл применяется к настоящему угощению и делающему оное. Гордо садится он на свое седалище, повертывая голову вправо и влево и посматривая на слушателей. Искусство его красноречия состоит в том, что он задает странные вопросы в остроумных выражениях, на которые потом он же сам и отвечает. По временам в речь его вкрадываются старинные Армянские слова (церковный язык) и выражения, которых девять десятых присутствующих вовсе не понимают, но которые придают ему некоторый вид учености. Речь произносится крикливым голосом. По окончании речи снова обносят вином в больших сосудах, и благодарят хозяина пира. Духовные приносители подарков получают взамен того плащ, светские же ничего не получают.

15. Эти магометанские бесчестные странники бродят всюду по Армении; они постоянно носят с собою блюдо и огромный рог. Бесстыдство их чрезвычайно; если они недовольны сделанным им подарком, то целые сутки остаются на одном месте, трубя по временам в свой рог, издающий отвратительные звуки, и проклинают и ругают скромных подателей. Мы, дети, до того их боялись, что если шалили, то родителям нашим стоило только постращать нас дервишем и мы тотчас унимались.

16. В Февральской книжке журнала «Минерва» за 1839 г. ст. 273 помнится мне статья: Обзор берегов Черного моря. Между прочим там делается замечание на счет сходства главных народных блюд всех Кавказских племен, (включая в то число Турок, Персиян и Славянских племен от Иллирии до Сибири), главное кушанье составляет постоянно каша, приготовляемая из того рода хлеба, который преимущественно растет в той стране. Во всей Средней и Западной Азии, в Армении и Грузив, варится каша из рису, называемая пилав (плив), без которого не может обойтись никакой обед. У Мингрельцев и Гурийцев приготовляется гомра или ваша из проса, у Черкесов, другого сорта проса. У всех казаков, Русских и Поляков делается каша из гречневой крупы, у Литовцев и Латышей ячменная, у южных Славян до Иллирии — каша из турецкой пшеницы.

17. Этот род хлеба или пирога, (потому что чурек на Татарском языке означает пирог) употребляется между большею частию Кавказских народов и во всей Азии, Сирии, Палестине и Египте, до самой Нубии. Вырываются ямки от 55 до 6’ широтой и потом обкладываются кирпичом. Когда прогорит разожженный в них огонь, уголья и зола выгребаются и тогда тесто лопаткой наливается и обмазывается вокруг горячих стенок. Вслед за этим отверстие закрывается и спустя полчаса снова открывается и хлеб уже готов. В сущности этот способ печения тот же самый, как печение жидовских миз, с тою только разницею, что последние делаются твердыми, а чуреки влажными, гибкими и мягкими, как салфетка. Замечательно, что этот способ печения хлеба употребителен и в счастливой Аравии (Иемене). В Малой Азии, Сирии, Палестине и Египте пекут этот род хлеба в печах.

18. Относительно переселения Армян в другие страны, можно найти сведения в сочинении Риттера, ч. X. стр. 594.

Текст воспроизведен по изданию: Август фон Гакстгаузен. Закавказский край. Заметки о семейной и общественной жизни и отношениях народов, обитающих между Черным и Каспийским морями. Часть 1. СПб. 1857