ГОРЧАКОВ Н.

ЭКСПЕДИЦИЯ В ДАРГО

(1845 г.)

("Кавказский сборник", 1877, т. 2)

7 июля. Лагерь в Дарго.

Столица Шамиля, к которой направлены были тысячи желаний, которую каждый домогался видеть с нетерпением, предполагая, что со взятием ее прекратятся все томительные труды, эта столица — Дарго, наконец, у наших ног. Отряд занял ближайшие к аулу высоты, у подножия которых лепились обгорелые сакли и виднелся плетень, огораживавший дворец Шамиля. Вид на долину Аксая восхитительный. По ней разбросаны группами многолетние деревья, струятся холодные и чистые, как кристалл, источники, — и все это стянуто вокруг горами и темными ущельями, где, благодаря густой тени и отсутствию солнечных лучей, царят как бы вечные сумерки. По ту сторону долины, прямо против нас, на высотах, в виде отдельных дач, раскинулась так называемая "артиллерийская" слободка, и среди нее — лагерь Шамиля.

Занятие Дарго передовыми войсками отряда стоило нам до 70 нижних чинов убитыми, не считая раненых. Кроме того, убиты: генерал Фок, колонновожатый — генерального штаба подполковник Левинсон, многие штаб- и обер-офицеры, которых, впрочем, я не знал, — да и расспрашивать об них было некогда.

Дорога из Андии в Дарго на протяжении нескольких верст идет по откосам обнаженных скал, потом направляется по опушке вековых чинар, поднимается вверх и вновь, около четырех верст, спускается по лесистому хребту в долину Дарго. Это — последний и самый трудный переход, которому горцы противодействовали с большим упорством, так что приходилось штурмовать каждый перелесок. Когда 7 июля колонна в полдень вступила в Дарго — аул уже был сожжен по приказанию Шамиля. Нашею военною добычею могли бы быть два орудия, зарытые неприятелем в земле; но их, так сказать, из-под носа у нас утащили горцы ночью, и мы об этом узнали от солдат только на следующий день, когда ими были найдены две свежевскрытые ямы. [81]

К вечеру стянулся весь отряд. (Арьергард прибыл к Дарго в восемь часов утра 7 июля.) Но что в этом пользы! Мы им не могли устрашить неприятеля сколько потому, что он, видимо, чувствовал себя сильным нравственно и количественно, столько же и потому, что густой туман препятствовал ему рассмотреть наш обширный лагерь.

10-го июля выстрелы из орудий и сигнальные ракеты нам дали знать, что давножданный транспорт с провиантом подошел уже к опушке того векового леса, который не раз встречал нас так неприветливо. Согласно в свое время сделанным распоряжениям, командир транспортной колонны, состоявшей из шести рот Куринского полка, полковник Юлинг, достигнув указанного места, должен был известить о своем прибытии, выждать выхода к нему навстречу войск из главного отряда, — и сдать им провиант. Для выполнения этого приказания была назначена половина людей от каждой части войск, т. е. половина всех наличных сил отряда. Встречное же движение войск впоследствии получило название "сухарной оказии".Этим встречным отрядом командовал генерал Клюгенау, авангардом — генерал Пассек, а арьергардом — генерал Викторов. Войска выступили из лагеря в должном порядке, забрав с собою все, какие было возможно, вьюки. Впереди шел батальон кабардинского полка; генерал Клюгенау повел его вдоль хребта по ужасной лесной дороге, а остальные войска оставил на произвол судьбы. На долю их выпала дорога также дурная; а тут еще, как на беду, пошел дождь и размыл глинистую почву. От этого крутые подъемы сделались до того скользки, что войска поневоле должны были идти враздробь, — вследствие чего утратили строй, растянулись до невероятности и пришли в беспорядок. Горцы воспользовались этими обстоятельствами и открыли самое отчаянное и жестокое нападение. Милиционеры, составлявшие левую цепь, были почти все перерезаны; рота куринского полка, находившаяся в правой цепи, растянулась, растеряла своих людей и растерялась вообще; в обозе произошел страшный хаос: горцы врывались в середину его, хватали солдат за перевязи, убивали их, грабили все, что попадалось под руку. Из сакв, изрезанных шашками и кинжалами, сыпались по дороге золотые и серебряные монеты; из бурдюков, пробитых пулями, лился спирт; по земле в бутылках валялось дорогое вино и множество съестных припасов, везенных маркитантами для отряда! [82]

Солдаты с жадностью кидались на добычу — и тут же погибали от метких выстрелов неприятеля; узкие места дороги были буквально загромождены их телами. Арьергард выдержал первый натиск неприятеля довольно стойко и мужественно, но потом дрогнул и отступил, оставив в руках его, между прочим, два орудия и гроб генерала Фока. Галуны на этом гробе более всего привлекли внимание горцев, — они тотчас оборвали их, а тело выбросили на съедение зверей. Пассек и Викторов были убиты. Их тела, подобно телу Фока, также не пощажены неумолимою судьбою. Один из батальонов войск пятого корпуса, находившийся в арьергарде, был отброшен в обоз, оставил тела убитых и раненых и еще более усилил и без того крайний беспорядок отряда. Всем эти горцы, конечно, пользовались с успехом.

Вот последствия непростительной ошибки Клюгенау.

Не то было бы, если бы отряд продвигался неспешно, стягиваясь там, где это было необходимо. Тогда одна часть войска могла бы помогать другой. Это не утомило бы людей, а горцы не осмеливались бы быть так дерзки; нам же нечего было спешить. Важная еще ошибка заключалась в том, что князь Воронцов вверил отряд тому генералу, который двенадцать лет воевал исключительно в Дагестане и не имел никакой практики для ведения войны в лесах Ичкерии и вообще Чечни. В первом случае орудийная стрельба по открытым местам, каковы скалистые горы, всегда оставляла победу за нами; во втором — она к делу неприложима, так как в Чечне и Ичкерии каждая естественная преграда, вроде оврага, уступа и т. п., составляет своего рода завал, поддающийся скорее штыку и шашке, чем гранате и даже картечи; каждое дерево, скрывая за собою человека, есть другого рода завал и надежнейшая защита для врага. Что же касается до самого генерала Клюгенау, то личная его ошибка состояла в том, что легкие войска он увел вперед, до самой опушки леса, где находился Юлинг, а отягченные вьюками оставил позади. Горцы же отлично рассчитали свой маневр: они пропустили батальон кабардинцев вместе с их военачальником, генералом Клюгенау, и тотчас отрезали его от остальных войск, загромоздив в то же время дорогу наскоро устроенными завалами. Генерал Клюгенау, пройдя лес, остановился в ожидании колонны; между тем, она в то самое время была уже разбита, потеряла своего начальника и лучших офицеров. Только в полночь прибыли [83] к нему остатки ее — в самом жалком виде, в раздробленном и расстроенном состоянии. Рождается вопрос: почему генерал Клюгенау, видя медленность прибытия отряда, слыша сильную и непрерывную пальбу, не повернул обратно на выручку батальонов? Он, вероятно, не предполагал, что, по уходе его, колонна была остановлена, и что головной батальон, объятый паническим страхом, отказался идти на завалы. Генерал Пассек не мог уговорить растерявшихся солдат, ни воскресить в них мужество. Батальон, о котором идет речь, принадлежал к 5-му корпусу. Каждый шаг нашего движения доставался нам ценою десятков наших воинов — убитых и раненых. Солдаты, потеряв своих храбрых и лучших офицеров, никого и слушать не хотели, — они бежали толпою или поодиночке; но при этом, в каждом из них замечалось стремление двигаться вперед, по направлению к цели. Горцы же старались каждому из них преградить дорогу: врезывались в середину, били, убивали, сбрасывали в пропасть. Когда головной батальон дрогнул и остановился перед завалом — мы лишились последней надежды поддержать в войсках порядок. Генерал Пассек, как говорили, изрубил знаменного унтер-офицера, бросил батальон, один побежал вперед, вскочил на завал — и тут же поплатился жизнью за свою отвагу и геройство. В это время подоспели к завалу около двух взводов нашей роты, выбили горцев — и чуть живого Пассека подняли на руки. Едва успев проговорить: "Прощай, моя храбрая бригада!" (Бригаду эту составляли куринский и кабардинский полки.) — он скончался; и с последними словами его кавказские войска лишились наилучшего и храбрейшего генерала. А бывало, мы летали за ним, как за орлом, в теснинах Дагестана, в лесах Ичкерии и везде побивали неприятеля. Везде и всегда храбрый, находчивый перед врагом, ласковый и справедливый перед подчиненными, он всех заставил ценить свой ум, любить его, как дорогого товарища боевой жизни. Никто из нас не позабудет его доблестей; каждый до кончины будет вспоминать об нем, как о благороднейшем и добрейшем из начальников. Враги его боялись, а мы любили. Мир праху его! Труп генерала Пассека был нами передан головному батальону все того же 5 корпуса; но куда он потом девал эти драгоценные останки — Бог его знает. Вследствие помощи, поданной нашею ротою, часть обоза уцелела, — что нужно [84] отнести к чести и храбрости ротного командира, капитана Посьета, поплатившегося за это сперва своею ногою, а затем и жизнью. Все эти несчастья опять-таки произошли от нераспорядительности генерала Клюгенау: колонна шла туда и обратно, на протяжении 8 верст, двое суток. И это произошло не от медленности марша, а от беспорядка. Беспорядок царствовал до самого возвращения колонны в Дарго, куда она явилась толпою. Убитые и раненые в батальонах, кроме кабардинского, находившегося в арьергарде, были брошены, исключая убитых и раненых куринцев и кабардинцев, которые были взяты своими товарищами и с горем пополам доставлены в лагерь. Вообще, поражение операционной колонны было полное и совершенное.

Нет слов для описания тех раздирающих душу сцен и картин, которые происходили среди этой роковой бойни между неприятелем и нами, при превосходстве наших сил. Когда беспорядочная толпа наших разбитых войск подходила к лагерю, — на помощь ей была выслана вторая половина кабардинского батальона. Она отстояла нам несколько вьюков, штук сорок скота, несколько раненых офицеров, два чемодана с почтою и клочки изнуренного и окровавленного войска, на которые невозможно было смотреть без сожаления.

Зачем было стоять целую неделю в Дарго? Имелась ли тут в виду какая-либо цель, или это была простая и бесцельная медлительность, стратегическая ошибка, ничем неисправимая и неизгладимая? Вот вопросы, на которые трудно ответить. — При вступлении нашем в Дарго у нас было раненых немного в сравнении с тем прикрытием, которое мы им могли доставить, кроме того, войска наши были воинственного духа, в особенности после сражения в Дагестане. — Коль скоро горцы сами уничтожили Дарго — и тем упредили нашу собственную цель, то что нас обязывало: 1) не отретироваться в Герзель-аул, а оставаться на месте целую неделю; 2) давать возможность скопищам неприятеля собраться, усилиться и укрепиться; 3) предпринять какую-то бесполезную рекогносцировку на противоположные высоты, в артиллерийскую слободку, где, как видно, мы соблазнились несколькими домишками и палатками Шамиля; 4) уничтожить в течение этого времени запасы провианта и, наконец, послать колонну за сухарями, тогда как в свое время с наличными сухарями мы во [85] всяком случае могли добраться до Герзель-аула, имели бы мало раненых, сохранили бы дух в наших войсках?..

Говорят, что по взятии Дарго имелось в виду устроить временные укрепления, производить из них набеги и, таким образом, теснить горцев. Но об этом нельзя было и думать, во-первых, потому, что мы уже испытали трудность сообщения посредством вагенбургов с Шурою, откуда довольствовался отряд; во-вторых, эти места весьма населены, и, кроме того, горцы даже в минуты наших боевых движений постоянно прибывали из мирных наших аулов, усиливая этим средства неприятеля и будучи привлекаемы приманкою добычи и грабежа. Естественно, что прилив их в более бестревожное время, когда они могли бы достигать цели безнаказаннее, был бы еще более. В-третьих, местность не позволяла производить открытые набеги; и если бы нам пришлось посылать для этой надобности легкие отряды, то они бы, по всей вероятности, гибли безвозвратно в лесах и на узких дорогах под кинжалами горцев. Затем, если предполагали, что горцы, устрашась нашего отряда и потеряв свою плетневую столицу, пришлют к нам депутатов с просьбою о пощаде и мире, то такое предположение вполне было достойно смеха. После всего этого еще раз спрашивается: какая цель была стоять так долго и бесполезно в Дарго?