Три эпизода из истории завоевания Кавказа.

Посвящается памяти генерал-лейтенанта Роберта Карловича Фрейтага и всем боевым его товарищам, уже отшедшим и оставшимся еще в живых.

1843.

(Из бумаг сенатора, генерал-лейтенанта А. А. Волоцкого).

Г. редактор! В № 7-м «Русского Вестника» 1872 г. помещена статья г. Ильина, под заглавием: «Из событий на Кавказе. Набеги Шамиля в 1843 году». В этой любопытной статье очень верно представлено бедственное положение, в 1843 г., наших отрядов в северном и нагорном Дагестане, и с потрясающими подробностями рассказаны: уничтожение отряда подполковника Веселитского, подвиги храброго поручика Аносова; истребление под Харачином трех рот маиора Зайцева, с которым погибли гвардейские офицеры: Шелашников, князь Черкасский, Аверкиев, Вуич, Красовский в 20 юнкеров; геройская защита и смерть штабс-капитана Дементьева близ Цатаныха, страдания и мученическая кончина молодого артиллерийского офицера Потемкина, который отказался исполнить приказание Шамиля — стрелять по своим из орудия, и был буквально истерзан; наконец, тесная блокада Темир-Хан-Шуры и освобождение ее отрядом генерал-маиора Фрейтага; которого кавалерия нанесла тогда многочисленным скопищам горцев совершенное поражение при селении Большие Казанищи. Но г. Ильину, по нахождению его в дагестанском отряде, не были известны действия, состоявшего под начальством генерала Фрейтага, чеченского отряда, до казанищинского боя; а потому, припомнив, что между бумагами моими сохраняются Записки относящиеся до этой замечательной в кавказской войне эпохи, я отыскал их я считаю обязанностью препроводить оные к вам, для напечатания, как достояние русской старины, с тою целию, чтобы, во-первых, пополнить пробелы в статье г. Ильина, а во вторых, восстановить истину относительно казанищинского боя и отдать при этом должную справедливость моим товарищам.

Александр Волоцкой.

Спб. [816]

I.

Разбитие скопища Акушинцев и Тавлинцев при Низовом укреплении

19-го ноября 1843 года.

Тяжел был для нас 1843 год на Кавказе. Шамиль до того усилился, что вынудил наши войска очистить Аварию и весь Дагестан, взял многие наши укрепления, не смотря на отчаянное сопротивление гарнизонов, — так 3-й баталион Тифлисского егерского полка весь лег костьми в Гергебиле, — сформировал себе артиллерию и ворвался в Шамхальские владения. Шамхан Тарковский; бежал из Больших Казанищ и торжествующий Имам расположился в его дворце, занимая сильными отрядами дагестанцев и чеченцев селения Мусселим-аул и Кафыр-Кумык. Командующий войсками на Кавказской линии и в Черномории, генерал-лейтенант Гурко, неимевший достаточно войск, чтобы остановить это повсеместное восстание, вынужден был затвориться, вместе с командующим войсками в северном и нагорном Дагестане, генерал-маиором Клюке-фон-Клюгенау, в Темир-Хан-Шуре, в ожидании подкреплений. Дерзость неприятеля доходила до того, что чеченская кавалерия Наиба Шуаиб-муллы подскакивала в самых нашим батареям, расположенным под стенами крепости.

Начальник левого фланга Кавказской линии, генерал-маиор Фрейтаг, — про которого предместник генерала Гурко, генерал-адъютант Граббе, говорил, что «Фрейтаг для войны на Кавказе необходим, как порох и пушки», — явился здесь истинных героем этой эпохи. Получив сведение, что Низовое укрепление, — в котором, по случаю восстания всего окрестного народонаселения, укрылся транспорт молоканов, следовавших за Кавказ, и где весь гарнизон состоял из двух слабых рот пехоты, — обложено громадным скопищем акушинцев и других горцев и едва держится, он быстро двинулся с своим отрядом к названной крепостце и на рассвете, 19-го ноября, подошел так осторожно, что горцы сначала совсем его не заметили. Пользуясь высотами, генерал-маиор Фрейтаг стянул главные свои силы к морю, выставив против скопища кавалерию и цепь стрелков, и подал сигнал о приближении помощи гарнизону тремя выстрелами из орудия. Неприятель, видя перед собою небольшое число наших войск, обратил [817] значительную часть своего сборища против них и завел с нижи жаркую перестрелку, не подозревая того, что главные наши силы стянуты на левый фланг и могут легко ударить его с боку. Так и случилось. Между тем, как горцы усиливались остановить рассыпанных против них стрелков, колонны пехоты, а за ними и кавалерия, двигаясь по берегу моря, скоро очутились на высоте главного скопища, и генерал Фрейтаг приказал кавалерии атаковать неприятеля. Линейные казаки Кубанского, Волгского, Моздокского и Кизлярского линейных полков дружно устремились против неприятеля, — и ошеломленные горцы бежали стремглав к горам, так что в самое короткое время на всем пространстве, против Низового укрепления лежащем, не осталось ни одного врага. Гарнизон отворил ворота и мы, вошедши в крепостцу, были свидетелями самого трогательного зрелища: женщины, дети, молоканы, со слезами молились за Фрейтага и целовали ему ноги и стремена.

Для полного ознакомления с этим прекрасным делом, приводим журнал военных действий, собственноручно самим генералом Фрейтагом написанный.

____________________________________________

Секретно.

Журнал военных происшествий, случившихся на левом фланге Кавказской линии с 14-го по 23-е ноября 1843 г.

14-го ноября с 1-м и 3-м баталионами Куринского егерского полка, 7-ю орудиями и 800 казаками, я выступил чрез Герзель-аул к Внезапной, куда и прибыл того же числа вечером. Ночью я послал лазутчика в горы, который, возвратясь оттуда, дал мне знать, что Шуаиб-мулла остался с партиею в Миските, и что Улубей в Ярак-су-аухе собирает еще другую партию из ауховцев.

15-го ноября, утром я не имел никаких сведений о неприятеле; вечером прибывший лазутчик объявил, что Шуаиб-мулла соединился с Улубеем, спустился по реке Яраксу и намерен переночевать в Хасау-юрте. Лазутчик, посланный наблюдать за партиею Шуаиб-муллы, перед рассветом возвратился в Внезапную, и дал мне знать, что неприятель выступил и потянулся на Карагач.

16-го ноября, присоединив к себе во Внезапной сводный баталион, составленный из двух рот Навагинского и двух рот Кабардинского полков, и 4-е орудия, я выступил в с. Янги-юрт, куда и прибыл вечером- того же числа. Шуаиб-мулла успел уже выступить из Султан-Янги-юрта по направлению к Темир-Хан-Шуре, на соединение с Шамилем. [818]

В Янги-юрте я нашел подполковника Евдокимова (ныне граф), который пришел туда из Казиюрта за два часа до моего прибытии, с отрядом, состоящим из 1-го баталиона Кабардинского егерского полка, двух рот графа Паскевича-Эриванского, роты Апшеронского пехотного полка, 5-ти орудий и 600 казаков. Подполковник Евдокимов не мог мне сообщить никаких положительных сведений о Низовом укреплении, с которым всякое сообщение было совершенно прервало. По сведениям одних, укрепление это было взято; другие же говорили, что гарнизон, очистив форштат, еще держится.

17-го ноября слышны были выстрелы со стороны укрепления Миатлы. Зная, что пушечными неприятельскими выстрелами укрепление Миатлинское легко может быть разрушено, я намерен был выступить в Миатлам и лично удостовериться, может-ли гарнизон отстоять оное и не полезнее-ли будет упразднить его, потому что, при настоящем положении дел, переправа при Миатлах нам совершенно бесполезна и войска не могут быть направляемы на оную; но в тот же день получены были мною сведения от лазутчиков, что гарнизон Низового укрепления еще не сдался. Это сведение заставило меня поспешить на помощь в последнему.

18-го ноября, оставив полковника Козловского с двумя баталионами и 10-ю орудиями в Султан-Янги-юрте, — с приказанием двинуться на Миатлы, в случае появления неприятеля против этого укрепления, а также и прикрывать Внезапную, еслибы он имел сведение, что против этого места собирается партия, — я с 1-м баталионом Кабардинского егерского полка, 3-м баталионом Куринского, двумя ротами графа Паскевича-Эриванского полка, одною Апшеронскою ротою, 6-ю орудиями и 1,200 казаками, выступил из Янги-юрта в Озень, куда и прибыл вечером того же числа.

Проходя мимо аула Кумтер-Кале и заметя, что неподалеку от него пасется рогатый скот, я послал линейных казаков, которые и отбили до 1,300 штук скота, который весь роздан мною войскам.

Всю ночь, с 18-го на 19-е число, слышны были выстрелы в стороне Низового. Это заставило меня заключить, что неприятель сильно атакует укрепление.

19-го ноября, отправив отбитый мною скот под прикрытием 200 донских казаков в Казиюрт, я выступил к Низовому.

Не доходя пяти верст до Низового укрепления, от главных гор отделяется в морю незначительный хребет, на котором был расположен стан Петра Великого. За перевалом чрез этот [819] хребет, дне дороги ведут в Низовое укрепление. Одна из них прилегает у самой подошвы, утесистых гор. Дорога эта хотя и удобна для следования, но по горам лежат аулы я вдоль по дороге разведены сады, из которых неприятель может сильно вредить ружейным огнем во время следования. Другая дорога, отделясь влево к морю, спускается в обширную равнину и самым берегом моря ведет к пристани.

Подходя к высоте, на которой расположен был лагерь Петра Великого, я отправил занять эту высоту Нижегородского драгунского полка юнкера, князя Лобанова-Ростовского, с летучею командою из 60-ти казаков. Он донес мне, что в Низовом производится сильная канонада и что неприятель также стреляет по укреплению из орудия.

Выдвинув всю кавалерию на гору, сделал три сигнальных выстрела из орудий, чтобы дать знать гарнизону о моем прибытии. На эти выстрелы неприятель, огромными толпами, начал сбегаться ко мне. Я выжидал, чтобы толпы их усилились, и, когда вся подгорная дорога зачернела от тянущихся людей, я сделал несколько выстрелов из орудий. В это время подошла моя пехота. Мне хотелось оттянуть неприятеля от гор, и потому я приказал всей кавалерии перейти на левый фланг пехоты, оставив на правом фланге только одну летучую команду. Неприятель, повидимому, обрадовался удалению кавалерии и с необыкновенною дерзостию начал подбегать к горсти казаков, оставленных на правом фланге. Командовавший летучим отрядом юнкер, князь Лобанов-Ростовский, начал немного отступать к пехоте, это еще более ободрило неприятеля.

Удачные действия Шамиля сделали горцев самонадеянными; они с невероятною дерзостию и безрассудно напирали на казаков. Я послал, состоящего по кавалерии и находящегося по особым поручениям при командире отдельного кавказского корпуса, полковника Волоцкого, с тремя сотнями линейных казаков, поддержать летучую команду. Между тем, по всей линии производилась сильная и удачная канонада; но это не поколебало неприятеля и значки его дерзко подскакивали к нам.

Заметив, что полковник Волоцкой уже выстроился на правом фланге, я приказал всем линейным казакам броситься в атаку, поддержав оную трема конными орудиями, под прикрытием Донского казачьего № 52 полка.

Полковник Волоцкой, видя, что а бросился во фланг неприятеля, с своей стороны атаковал его с фронта. Атака была [820] сделана так неожиданно и с такою стремительностью, что неприятель, не смотря на все свое желание удержаться на плоскости, принужден был искать спасения в горах. В одну минуту на плоскости не осталось ни одного человека, кроме 70 порубленных трупов со всем оружием и три значка. Неприятель бежал в большом беспорядке, нигде не останавливаясь. Кучки его столпились при подножии горных тропинок; я подвел артиллерию и начал обдавать их ядрами и гранатами. Гряды засеянной марены остановили атаку казаков, но неприятель все бежал и продолжал бежать целую ночь, полагая, что казаки несутся за ним. Трудно поверить, чтобы такой полный успех мог быть приобретен с такою ничтожною потерею, которую мы имели в этот день. С нашей стороны ранены: Клястицкого гусарского полка ротмистр Стикс и пять казаков. Ротмистр Стикс и один казак на другой день умерли.

Причину этого успеха надобно искать в нравственных силах. Успехи Шамиля были неимоверны и дух войск, бывших в Дагестане, упал. Горцы сделались самонадеянными; но здесь они столкнулись с войсками бодрыми, которые готовы были своею кровию искупить честь русского оружия и отомстить за несчастия своих собратий. Они с нетерпением ожидали случая столкнуться с неприятелем; этот случай представился — и успех не мог быть сомнителен. Горцы забыли победы русских, видя, что русские везде имеют неудачу; они полагали, что испугают нас числом своим, — и когда казаки понеслись в атаку, они, кажется, не хотели сначала поверить, что эта атака истинная, потому что они твердо стояли на месте; но когда они увидели, что их начали рубить, тогда изумление их обратилось в испуг — и они бросились бежать.

Я не знаю, кому отдать преимущество, потому что все, от начальников до последнего казака, были одушевлены одним желанием — стереть ржавщину с русского оружия; но я не могу умолчать о полковнике Волоцком, который успел ухватить момент, чтобы атаковать неприятеля с фронта, и тем не мало способствовал успеху.

Нижегородского драгунского полка юнкер князь Лобанов-Ростовский, впереди своей летучей команды, вместе с есаулом Гребенского казачьего полка Синюхаевым, который вел своих гребенцев, пронеслись по всему полю битвы, истребляя все, что им попадалось на пути, и после атаки очутились на левом фланге линии. Войсковые старшины: Кубанского казачьего полка Пыльцин и Моздокского — Бычков все время атаки были впереди своих казаков и приказали закинуть ружья за плеча и работать шашками. [821]

Андреевские кумыки, под командою своего пристава капитана Кишинского, вместе с находившеюся при мне милициею, дружно бросились с казаками и первые захватили один значек.

Пехота хотя не принимала участия в атаке, но не менее того заслуживает полную похвалу. Когда кавалерия понеслась в атаку, пехота побежала за нею; я приказал остановит пехоту, но солдаты рвались вперед, говоря: «все лучше быть поближе, неравно казаки пропадут без нас». Пехота была остановлена, казаки не пропали; но все-таки эти слова обнаруживают дух войск. Одному Куринцу удалось-таки убежать с кавалериею и он имел удовольствие в грядах марены заколоть тавлинца.

По окончании дела, я направился к Низовому укреплению; приближаясь к Низовому, я увидел, что неприятель с поспешностью выбирался из Тарков, — вся гора усеяна была толпами горцев. Вечером прибыл во мне один татарин, которого Подполковник Евдокимов, дней пять тому назад, посылал в Темир-Хан-Шуру с письмом, и который был задержан партиею. Этот человек рассказал мне, что в Тарках находился кадий авушинской со всею своею милициею, и что, дня два перед моим приходом, Шамиль прислал к нему в подкрепление 1,000 тавлинцев. Ужас, овладевший неприятелем, по словам его, был так велик, что не только партия, но и все жители, как Тарков, так и других аулов, расположенных по хребту, бежали и рассеялись, и что около Низового не осталось ни одного человека.

По прибытии моем в Низовое, я осмотрел верки этого укрепления, — нельзя не отдать должной справедливости мужественной защите гарнизона, продолжавшейся более 8 дней, против многочисленного неприятеля.

Когда существовала крепость Бурная, в Низовом было расположено все хозяйственное заведение гарнизона; это место было обрыто канавой и обнесено незначительным бруствером, без всякой фланговой обороны. С упразднением Бурной, гарнизон был переведен на низ; для помещения его устроили довольно обширный форштат, который также окопали рвом и оградили бруствером, что и получило название Низового укрепления, а место хозяйственных заведений назвали цитаделью.

Низовое укрепление лежит у подошвы гор и в целом укреплении нельзя найдти ни одного места, где бы можно было укрыться от ружейной пули.

По малочисленности своей, гарнизон должен был оставить форштат и запереться в так-называемой цитадели, что дало [822] возможность неприятелю засесть в форштате и вредить гарнизону из-за строений, которые войска не имели времени и средств разрушить. Бруствер и ров, окружающие цитадель, так слабы, что конный мог бы перескочить эту ограду, если бы не догадались обложить бруствер колючкой.

В укреплении было пять чугунных пушек; из них два только орудия были на лафетах, остальные валялись на земле. Во время блокады, гарнизон ухитрился и сделал что-то такое, на что можно было положить орудие, и, провертев дыру в бруствере, нашли возможным даже стрелять из оного, если неприятель попадался по направлению орудия.

Вот место, в котором было сложено около 10,000 четвертей провианта и которому суждено было, с 341 человеком гарнизона, выдержать 8-дневную осаду против 6-тысячной толпы.

Я поставляю себе приятным долгом довести до сведения высшего начальства подробности этой примерной защиты укрепления.

Постоянный гарнизон укрепления составляла 4-я линейная рота Грузинского линейного № 12 баталиона, в составе: унтер-офицеров — 11, барабанщика — 1 и рядовых — 94.

8-го ноября прибыла в Низовое укрепление рота его светлости князя Варшавского графа Паскевича-Эриванского полка, под командою штабс-капитана Бибанова, на усиление гарнизона, в числе: унтер-офицеров — 11, музыкантов — 4, рядовых — 95. С этой ротою прибыл также конно-подвижной транспорт, под командою Куринского егерского полка штабс-капитана Болотникова, и Апшеронского полка прапорщик Зыбин, с командою из 30-ти человек рядовых.

На другой день тарковские жители, огромными толпами, бросились на рейд, — истребили караул из 15-ти человек линейной № 4 роты, разграбили все купеческие товары и сожгли провиант. Штабс-капитан Болотников, вызвав охотников, сделал вылазку, но не имел никакого успеха. В этот же день прибыла в Низовое укрепление еще команда Кабардинского полка из 60-ти человек. Таким образом, в укреплении составился гарнизон из 341 человека, в том числе и 40 человек подвижного транспорта.

Из этого видно, что тарковские жители не предпринимали еще никаких враждебных действий против войск. Три дня они занимались грабежем и перевозкою товаров с пристани в деревню; но надобно было ожидать, что, окончив грабеж, они начнут действовать против войск. Не надеясь удержать за собою форштата, гарнизон, 11-го числа, начал перебираться в цитадель. На [823] другой день огромные толпы показались в виду укрепления; неприятель потребовал сдачи, — ему отвечали выстрелами. Не смотря на сильный огонь, неприятель ворвался в форштат и, поражаемый картечью и ружейным огнем, успел вывести транспортных лошадей и весь скот гарнизона.

С тех пор, до самого прибытия моего, огонь не умолкал не с одной стороны. 14-го числа все офицеры, общим советом, выбрали начальниками, для защиты укрепления, штабс-капитанов Бибанова и Болотникова. Чтобы прикрыть себя несколько от выстрелов, они обложили крону бруствера кулями в два ряда. Неприятель, с своей стороны, делал апроши из связанных дров и, проломав в оставленной на форштате церкви амбразуры, подвез туда орудие. Церковь эта от рва цитадели находилась в 30-ти шагах.

17-го числа, неприятель, вместо обычного своего, гика, с криком «ура», бросился на штурм, но был отбит с большою потерею. Что они дерзко бросились на штурм, служит доказательством несколько тел, оставленных ими на самом краю контр-эскарпа.

В ночь с 18-го на 19-е неприятель провел свои апроши шагов на десять от рва, и укрепление, вероятно, в скором времени, было бы взорвано на воздух, потому что гарнизон решился умереть, но не сдаваться.

В продолжение 8-ми дней гарнизон ни на одну минуту не терял бодрости. Не только воинские чины, но все, что только было в укреплении, принимало участие в обороне; солдаты ни день, ни ночь не отходили от валов; молоканы, (которые, в числе 108 душ мужского и женского пола, следовали в Шемаху), стояли также на валу в ряду солдат с цепами, чтобы молотить татар, когда они полезут на бруствер; ребятишки делали патроны, женщины перевязывали и смотрели за ранеными; но усталость взяла свое: утомленные беспрерывным боем, и солдаты, и женщины просили кончить все одним взрывом. Штабс-капитаны Бибанов и Болотников ободрили утомленных, и 19-го числа, когда толпы горцев начали усиливаться, все ожило вновь.

В 2 часа пополудни раздались мои выстрелы; горцы начали кричать гарнизону, что это прибыл Шамиль с пушками; но перед вечером гарнизон увидел своих собратий. Все горе забыто и в каждом сохранилось только чувство собственного достоинства.

В продолжение 8-ми дней с нашей стороны убиты: офицер — 1, нижних чинов — 18, без вести пропавших на пристани — 13. [824] Ранены: офицеров — 4, в том числе один отставной, нижних чинов — 58. Сверх того, убит чарвадар 1 и ранено — 3; женщин ранено — 5.

В этот день казаки порадовали меня своею блистательною атакою; но, осмотрев укрепление, меня изумила мужественная защита гарнизона, и трудно отдать себе отчет, каким образом люди могли удерживаться в подобном укреплении?

Гарнизон был спасен; оставалось разрешить вопрос, что мне делать?

В укреплении было сложено 10,000 четвертей провианта, который желательно было бы спасти.

Я ни одного дня не мог оставаться там с отрядом, потому что, для прикрытия всей Сулакской линии и Кумыкского владения, я оставил в распоряжении полковника Козловского всего только два баталиона пехоты. Шамиль сделал ошибку, что отозвал к себе Шуаиб-муллу и тем дал мне возможность действовать; но узнав, что я нахожусь в Тарках, он мог поправить свою ошибку, отослав Шуаиб-муллу обратно, — и тогда все бы кумыкские деревни отложились непременно, потому что без войск они драться не будут. Чтобы предупредить это, мне нужно было спешить на Сулак, и в таком случае, все, что бы я мог сделать для сохранения провианта, ограничилось бы только усилением гарнизона двумя ротами.

Я уже сказал, что укрепление Низовое не может держаться и? потому, две роты, в случае потери укрепления, увеличили бы только число жертв. Приняв еще в соображение, что, с удалением моим, нравственная сила гарнизона неминуемо должна была ослабнуть, можно быть твердо уверенным, что укрепление не выдержало бы другого натиска и, следовательно, желая сохранить провиант, я бы потерял и провиант, и людей, — я решился вывести гарнизон.

20-го ноября, сформировав, сколько можно было упряжей для перевозки раненых и детей, я приказал очищать укрепление. Между тем, я послал в деревню Тарки всех, находившихся при мне, кумыков. Возвратившись, они объявили мне, что в деревне нет ни одного жителя, и что там оставлено неприятелем одно чугунное орудие на медведке. Я приказал заклепать его.

Выбрав весь порох и артиллерийские снаряды из укрепления Низового, я заклепал пять чугунных орудий, и в 10 часов утра выступил обратно на Судак, предав огню все, что оставалось в укреплении. На рейде, я нашел купеческий корабль, который прибыл в Низовое с казенным лесом. Я вызвал лоцмана, и, так [825] как он хотел идти на зиму в Баку, то я нанял его, чтобы доставить туда же или в Кубу семейства молоканов, следовавших на поселение в Ширванский уезд, на реку Армянку.

Отправление этих людей на корабль задержало меня на пристани до 3-х часов; к вечеру я прибил в Озень.

21-го я прибыль в укрепление Казиюртовское.

22-го я намерен бил дать отдых войскам; но, получив донесение полковника Козловского, что в Миатлах слышны частые пушечные выстрелы и что он уже двинулся туда с 6-ю ротами при 5-ти орудиях, оставив в Султан-Янги-юрте две роты для прикрытия тяжестей, — я немедленно направил в Миатлам всю кавалерию и два баталиона пехоты при 4-х орудиях, под командою полковника Волоцкого.

23-го ноября войска еще не возвратились из Миатлов, и я не имею еще сведений, что там делается; но выстрелов не слышно.

Я отправляюсь в Амир-Аджи-юрт, чтобы ускорить сформирование нового отряда, с которым бы в состоянии был начать решительные наступательные действия; чрез 15 дней я могу быть в Темир-Хан-Шуре.

Между жителями пронесся слух, будто бы подполковник Пассек оставил Хунзах и прибыл в Зиряны с большою потерею. Говорят также, что башня в Чиркеях взята чрез измену жителей, — укрепление в Зубуте также взято. За справедливость этих слухов не ручаюсь.

Начальник левого фланга Кавказской линии генерал-маиор Фрейтаг 1-й.

II.

Дело под Миатлами на реке Сулаке. 23-го ноября 1843 года.

Донесение полковника. Волоцкого генерал-маиору Фрейтагу, от 24-го ноябри 1848 г., из селения Султан-Янги-юрта.

Выступив, по словесному приказанию вашего превосходительства, из Казиюрта 22-го сего ноября, в 8 часов вечера, со вверенною [826] мне кавалериею и двумя конными орудиями, прибыл я на рассвете, 23-го числа, в укрепление Миатлинское, где и присоединил в себе отряд полковника Козловского. Огни неприятельской партии виднелись по обеим сторонам реки Сулака.

Осмотрев укрепление, мы нашли, что оно не представляет никакой возможности в надежной обороне, и потому решились его оставить. Но как неприятель был в сборе и при отступлении нашем от Миатлов к Чир-юрту, по причине гористой и перерезанной местности, мог нанести нам значительный вред, то, дабы откинуть его в горы, 23-го же числа, предпринято наступательное движение, дав отдых кавалерии, после сильного ночного перехода.

В два часа пополудни, подполковник барон Меллер-Закомельский, с 1-м баталионом Куринского егерского полка, при двух легких орудиях, и 150-ю казаками, поднялся на гору, вверх по правому берегу р. Судака, и, расположившись на одной высоте с неприятелем, занимавшим противоположный берег, открыл по нем огонь из орудий. В то же время 2-я гренадерская рота Апшронского полка, 2-я карабинерная и 4-я егерская Кабардинского полка, при двух горных единорогах, переправились на Пароме через р. Сулак, а три сотни линейных и две сотни донских казаков перешли реку в брод.

Вытянувшись на гору, две роты пехоты, под начальством подполковника Ронжевского, и вся кавалерия построились в боевой порядок на поляне. Горная артиллерия открыла огонь по неприятелю, который, отошедши с чистого места, занял весьма выгодную позицию. Толпы его, при коих развевались три значка, увенчивали собою гребень высокой горы и, по приближении нашем, открыли сильный ружейный огонь. Но опытный взгляд полковника Козловского, его смелое и быстрое движение с пехотою, которой он давал сам направление, скоро решили дело. 2-я гренадерская рота Ашперонского полка, под командою молодого, но славного офицера подпоручика Дьяконова, и 2-я карабинерная рота Кабардинского егерского полка, подошедши к неприятельской позиции, с левой стороны, бросились с криком «ура!» на штурм горы; в то же время сотня Волгского казачьего полка, под начальством войскового старшины Бычкова, и одна сотня Донского № 52 полка, которую вел сам полковой командир подполковник Сычев, стремглав поскакали на гору, и, воспользовавшись небольшою впадиной, быстро поднялись на самый верх. Неприятель, опрокинутый совершенно, пустился бежать по всем направлениям, спускаясь в овраги, которые открылись по ту сторону горы. Его преследовала пехота и [827] спешенные казаки, ибо только некоторая часть конных могла пробираться по тропинкам.

По причине наступавшего вечера, должно было остановить войска, которые возвратились спокойно в лагерь.

С нашей стороны в этом деле ранены: обер-офицер — 1, нижних чинов — 3; лошадей: убита — 1, ранена — 1. Потеря неприятеля неизвестна; но, по словам выбежавшего черкеевца, у него много раненых, а при преследовании изрублены казаками шесть человек.

Донося о сем вашему превосходительству, считаю обязанностью почтительнейше присовокупить, что успехом нынешнего дня обязаны мы столько же храбрости войск, сколько неустрашимости и расторопности офицеров и в особенности благоразумной решительности полковника Козловского, который при этом случае показал, как он коротко знаком с здешним образом войны и как хорошо знает своего неприятеля. При атаке отличились: подполковник Сычев, войсковой старшина Бычков, Волгского казачьего полка зауряд-хорунжий Сухоруков, (раненый в бок пулею) Апшеронского пехотного полка подпоручик Дьяконов и полковой адъютант Кабардинского егерского полка подпоручик Козенцов. Подполковнику Евдокимову послано было, 23-го числа, приказание остановиться с отрядом в Султан-Янги-юрте; но пушечные выстрелы наши вынудили его подвинуться к Чир-юрту, где он провел ночь и тем совершенно обеспечил наше отступление.

В сию минуту на высотах Салатау видны, в разных местах, большие огни.

Копию с словесного приказания на завтрашнее число при сем имею честь представить. Полковник Волоцкой.

III.

Кавалерийский бой под селением Большие Казанищи, в Дагестане.

15-го декабря 1843 года.

(Из записок очевидца).

Отряд генерал-маиора Фрейтага прибыл в Темир-Хан-Шуру в ночь на 15-е декабря. Кавалериею соединенных отрядов Кумыкского и Сулакского, состоявшею из 1,400 донских и линейных казаков, командовал полковник Волоцкой. У нас знали и помнили, что для конницы всего важнее иметь в бою свежих и бодрых коней, а потому берегли лошадей, как глаз, — и кони наши пришли в Темир-Хан-Шуру все чрезвычайно свежими. Во время [828] осенней стоянки в Ойсунгуре (няне Куринское укрепление), мы несколько раз ходили ночью забирать чеченское сено и поиски наши не стоили нам ни одного человека. Обыкновенно дошлют заранее, по разным направлениям, несколько партий охотников, высмотреть, где у неприятеля лучшее сено и в достаточном количестве; а потом, когда никто не ждет, начальник кавалерии, после пробития вечерней зори, пойдет в генералу Фрейтагу и, испросив разрешение, отдаст приказание всем казакам седлать. Места наших часовых и резервов занимает пехота. Мы выступаем без вьюков, тихо. Аммуниция, оружие, конская сбруя, пригнаты так, что ничто не зазвенит, ничто не брякнет. На походе казаки едут в отделениях, на хвосту, никто ни слова — тишина мертвая; иной раз можно слышать муху, и Боже сохрани, еслиб кто осмелился закурить трубку или сказать громкое слово. Так бывало мы идем в числе 800 и более казаков; а куда — о том знает один начальник кавалерии и находящиеся при нем проводники. Дошедши до места, где должно набрать сена, которое почти всегда находили мы на вершинах Качкалыковского хребта, отряд разделялся на три части: одна — оставалась в резерве внизу, другая — составляла цепь вокруг сена, третья — живо набирала, вязала вьюки и спускалась вниз, дабы сменить резерв, который, в свою очередь, шел набирать сено. Затем снимали цепь и она также навязывала вьюки под особым прикрытием. Часто случалось нам слышать лай собак в аулах, так близко мы подходили к жилищам чеченцев. На обратном пути один казак вел две и даже три лошади, остальные казаки составляли пешее прикрытие. Садиться на вьюки строго воспрещалось; сначала казакам это очень не нравилось, потом они привыкли и убедились, что такая мера необходима для сохранения в целости конских хребтов. Почти всегда на переходах мы следовали на коне верст пять или шесть; потом останавливались, давали лошадям облегчиться, поправляли седлай вьюки, подтягивали подпруги и шли пешком версты две и три, — затем опять садились верхом. Таким образом, лошади отлично сберегались. Кавалерия наша, после успехов под Низовым ¹ 19-го и под Миатлами 23-го ноября, выросла духом до невероятной степени. Она, казалось, не знала себе равной, и на чисток месте, можно бы смело идти с нею против десяти тысяч [829] горцев и разбить их наверное. Между казаками различных войск, и полков завелось удивительное соревнование, доходившее до зависти. Некоторый сотни, за оказанные отличия в делах, получили наименования; были Бекешевцы, отличившиеся с полковником Круковским под Бекешевской станицей, были Тарковцы и Миатлинцы, за подвиги под Низовым укреплением и при селении Миатлах так названные.

15-е число декабря предназначалось для отдыха. По утру рано часть людей послана была начальником кавалерии для приемки провианта и фуража; но вдруг, часу в 10-м, приехал к нему отрядной квартирмейстер, генерального штаба капитан Кутузов, с приказанием от г. командующего войсками на Кавказской линии и в. Черномории, генерал-лейтенанта Гурко, чтобы тотчас налегке выступить со всею кавалериею, дабы поддержать два баталиона пехоты, которые отправлены были в селению Кафыр-Кумыку и встретили там сильного неприятеля. В 10-ть часов утра полковник Волоцкой был уже близ селения Кафыр-Кумыка со всею конницею, при шести казачьих орудиях. Тут нашел он генералов Гурко, Клюке-фон-Клюгенау и Фрейтага и получил приказание идти вправо, переправиться через ручей и обогнуть вышеозначенное селение; но в то время, когда мы искали удобной переправы, прискакал от господина командующего войсками на линии адъютант, с новым распоряжением, чтобы атаковать показавшуюся около деревни Мусселим-аула неприятельскую кавалерию передовыми казаками и поддержать эту атаку остальными линейными и, наконец, всеми донскими казаками с артиллериею. В голове нашей колонны шла летучая команда из 60-ти казаков, под начальством Нижегородского драгунского полка юнкера князя Михаила Лобанова-Ростовского, (поступившего в этот полк из чиновников дипломатической канцелярии главноуправляющего в Грузии, храбреца, очень любимого генералом Фрейтагом), потом следовал не менее блистательной храбрости, состоявший по кавалерии ротмистр барон Фридрихс, с двумя сотнями Моздокского и отчаянный есаул Комков, с сотнею Гребенского полков. Начальник кавалерии послал их против неприятеля и приказал войсковому старшине Бычкову, с двумя сотнями Волгского казачьего полка, поддержать эту атаку; а прочих линейных и донских казаков повел сам, вслед за передовыми, шагом, дабы, сохранить лошадей свежими. Направленные, таким образом, сотни, понеслись, как ураган, с первого удара опрокинули, смяли неприятеля, — и горсть молодцев Лобанова помчалась вслед за бегущими, проскакала за деревню, через [830] ручей и на гору, откуда уже отлогая поляна ведет в самым Большим Казанищам. Ротмистр барон Фридрихс и есаул Комков приняли вправо и отбили у неприятеля горный единорог. Фридрихс повез отнятое орудие в Темир-Хай-Шуру с моздокскими казаками, а Комков и Бычков поддержали Лобанова, на которого неприятель, усиленный толпами, вышедшими из Казанищ, начал напирать. Оставивши командира Донского № 52 полка подполковника Сычова, с донскими казаками и артиллериею за ручьем, полковник Волоцкой выдвинулся на гору со всеми остальными линейными казаками и увидел против себя сильные массы неприятельской кавалерии и пехоты, между тем, как новые толпы спешили из Больших Казанищ. Чтобы не дать неприятелю опомниться, начальник кавалерии построил всех линейных казаков в две линии, в шахматном порядке, и, подкрепивши себя еще сотнею донских казаков, атаковал горцев и отодвинул их назад. Позиция наша была выгодна: правый фланг примыкал к оврагу, а на левом находилась высота, которую заняли частью казаков, под командою сотника Золотницкого. Кроме фланкером, казакам строжайше было подтверждено не стрелять. В строю сохранялось совершенное спокойствие, как на маневрах регулярных войск. В атаках, дротик и шашка одни действовали. Вдруг неожиданно пришло к нам повеление отступать. Чувствуя всю трудность выполнить безнаказанно движение назад, в виду почти всего скопища Шамиля, доходившего, как некоторые говорят, от 40 до 50 тысяч, полковник Волоцкой стал маневрировать, подаваясь целыми линиями то вперед, то назад; сделал еще несколько атак и, наконец, начал-было отступать через сотню, т. е., через эскадрон, как тут подошли две роты пехоты, посланные к нему в подкрепление генерал-маиором Фрейтагом, и начальник кавалерии, остановившись, тотчас приказал пехоте залечь под горою, в тылу нашей позиции, а на высоту, перед нами находившуюся, поставил одно орудие и открыл из него огонь по неприятелю. Селение Мусселим-аул, оставшееся у нас сзади, правее наших линий, было занято сотнею Ставропольского линейного казачьего полка, под начальством поручика Сверчкова. Таким образом, имея при спуске часть пехоты, а на другой стороне ручья сильный резерв из донских казаков при 5-ти орудиях, представилась возможность удержать натиск всего скопища, даже и в том случае, еслибы передовые сотни линейных казаков были опрокинуты. К счастию, в это же время приехали на позицию все главные начальники, именно: генерал-лейтенант Гурко, [831] генерал-маиоры Клюке-фон-Клюгенау и Фрейтаг. Генерал Гурко сделал полковнику Волоцкому сначала замечание, что казаки слишком занеслась и что поэтому, как он тогда выразился, день был потерян; но узнавши, что при атаке отбито у неприятеля орудие, командующий войсками на Кавказской линии остался доволен. Между тем, несколько баталионов пехоты, за которыми генерал-маиор Фрейтаг послал в Темир-Хан-Шуру, тотчас, пах только он увидел, что у нас завязалось с главными силами Шамиля дело, начали уже подходить, — и тогда на позицию выдвинуто было еще одно орудие и вскоре затем оба орудия подались вперед, на другой небольшой курган, откуда начали обдавать неприятеля картечью. Толпа его стали сильно волноваться. Тут генерал Фрейтаг первый подал голос, что надобно атаковать; генерал Гурко, посмотревши на часы, выразил сначала сомнение, словами: «не поздно-ли?» (тогда был уже 5-й час пополудни); но затем изъявил согласие, и, поручивши Фрейтагу исполнить это, поехал сам назад для направления колонн пехоты. Генерал Фрейтаг, обратившись к начальнику кавалерии и называя его но имени и отчеству, сказал: «Александр Алексеевич, атакуйте; резерв поведу я, а вы распоряжайтесь». Тогда полковник Волоцкой приказал выдвинуть на рысях вперед Донской № 52 полк, который я построился в первой лилии развернутым фронтом в две шеренги, как полк регулярной кавалерии; во второй линии, уступом за флангами первой линия, стали четыреста лилейных казаков и с ними славный штаб-офицер, войсковой старшина Бычков и храбрый начальник гребенской сотни есаул Комков. В резерв были назначены остальные линейные и донские казаки, всего числом до 500, которые свернулись в сотенную колонну, и в голове их остался генерал Фрейтаг. Желая быть вполне уверенным в успехе, начальник кавалерии повел сперва донских казаков лично, скомандовал им: «пики на перевес», выровнял линию на большой рыси, под сильными выстрелами неприятеля, — и, пустивши ее в атаку, при чем нельзя было без умиления видеть, как многие казаки крестились, остановился, дабы наблюсти за последствиями. Подполковник Сычов пошел в атаку с своими донцами прекрасно; однако, неприятель, пользуясь косогором, который скрывал от нас сильную его засаду и во которому, правее нашей позиции, шла дорога в Большие Казанищи, вдруг, в числе четырех сот или более конных, бросился во фланг первой нашей линии. Вероятно, толпу эту составляли отборные мюриды, ибо атака их была решительна. Видя такую дерзость и не опасаясь за левый свой фланг, по причине ровной и на [832] далекое пространство открытой местности, полковник Волоцкой скомандовал левому уступу: «вправо, прибавь рыси» и схвативши всех казаков второй линии, целиком кинул их во фланг мюридам. Бычков, Комков и Лобанов ударили дружно; и славно. Неприятель был совершенно опрокинут — и тогда все побежало. Шамиль, зажимавший в Больших Казанищах дворец Шамхала Тарковского, смотрел, говорят, с верхней терассы оного на кипевший бой и, вероятно, мечтал уже, что горсть нашей храброй конницы будет раздавлена его огромным скопищем; но когда увидел, что толпы его бегут в беспорядке, он сел на коня и ускакал с сотнею своих телохранителей-мюридов, Скоро на позицию приехал г. командующий войсками на Катарской линии, и в Черномории, благодарил нас; пехота подошла — и Большие Казанищи заняты были без выстрела. На другой день дагестанский отряд пошел в Зиряны и через сутки отряд Пассека был спасен.

Бегство неприятеля из Больших Казанищ совершилось так неожиданно и скоро, что наши казаки, посланные осмотреть передовые сакли ², принесли начальнику кавалерии котелок с вареною, совсем горячею кукурузою; а во дворце Шамхала Таковского пехотные солдаты вынули из печей только-что испеченый нашими беглыми черный хлеб. Вареная кукуруза показалась нам необыкновенно вкусным блюдом; ибо мы, с 10-ти часов утра до 5-ти вечера, постоянно на коне и в бою, ничего на ели и очень проголодались. Скопище чеченцев, по показанию лазутчиков, в ту же ночь переправилось при Миатлах через р. Сулак и рассеялось.

Много было офицеров-молодцов в нашей кавалерии. Но особенною, блистательною храбростию отличались во время всего похода: Донского № 52 полка командир подполковник Сычов, которого начальник кавалерии любил и уважал за то, что вверенный ему полк был всегда в превосходном состоянии, — ротмистр барон Фридрихс ³, юнкер, а потом прапорщик, наконец, маиор и флигель-адъютант Его Императорского Величества князь Михаил Лобанов-Ростовский; меньшой брат его, молодой лейб-гвардии конной артиллерии прапорщик Лобанов-Ростовский, подбивший значек на Казанищинской поляне; линейного казачьего войска: есаул Комков, получивший в деле под Большими Казанищами четыре кинжальные раны, войсковой старшина Бычков, есаул Синюхаев, сотник [833] Золотницкий (раненый); донского войска: сотник Семилетов, кирасирского его императорского высочества государя наследника цесаревича полка корнет Маслов и прусской пешей гвардии поручик барон Гиллер ⁴, командовавшие кубанскими сотнями; унтер-офицер Кабардинского егерского полка князь Яшвиль ⁵ и юнкер Нижегородского драгунского полка граф Езерский; наконец, каждый, кто подъезжал к нашей коннице, увлекался геройским ее [834] духом. Так, при последней большой атаке, в оной со славою участвовали, несясь впереди казаков: подполковники Евдокимов ⁶ и Бибиков ⁷, прусской службы гвардейского стрелкового баталиона поручик Герздорф ⁸, адъютант фельдмаршала князя варшавского гвардии ротмистр Аничков, штабс-капитан Матус и гвардии поручики: Фенш, Бонтан и Нейдгарт.

IV.

Блистательный подвиг кавалерии отряда генерал-маиора Фрейтага, под Казанищами, в свое время не оценен по справедливости. Заслуга была громадная. Случайно доставшийся нам рапорт генерал-лейтенанта Гурко, командиру отдельного кавказского корпуса генерал-адъютанту Нейдгарту, от 15-го ноября 1843 г. № 258, представляет ясно, в каком положении была вся страна, какой общий упадок духа последовал за неимоверными успехами Шамиля и каких страшных последствий можно бы ожидать, если бы кавалерия Фрейтага была опрокинута. Поступи полковник Волоцкой так, как изобразил его почтенный автор статьи «Русского Вестника»: «Набеги Шамиля в 1843 году» и кавалерия его выскакала бы за ним на чистую обширную Казанищинскую поляну, где массы горцев окружили бы ее со всех сторон и казаки непременно были бы раздавлены многочисленным неприятелем, имевшим, если не сорок, то наверно тридцать против одного; наши легли бы, конечно, с честью; но были бы истреблены. Вслед затем, подходившая пехота, в которой с Фрейтагом пришло много рекрут, могла бы также быть опрокинута и рассвирепевшие, лютые сыны гор ворвались бы с отступающими баталионами в Темир-Хан-Шуру, и все там находящееся было бы перерезано; при лучшем исходе сражения, остатки наших отрядов заперлись бы в несчастной крепости и подверглись всевозможным лишениям, потому что Шамиль не допустил бы тогда к ним никакого подвоза; скорой помощи ожидать было не откуда, с линии все войска были взяты. Торжествующему врагу открылся бы путь на линию — в Кизляр, Моздок, во все станицы, до самого Ставрополя. Шамиль, оставив достаточный отряд для блокады Темир-Хан-Шуры, с остальными, все-таки весьма значительными скопищами, подкрепляемый артиллериею, пошел бы [835] в Кабарду, которую ног заставать подняться и соединялся бы с горцами правого фланга и Черноморской береговой линии, — тогда хоть формируй новую армию и начинай завоевание Кавказа опять сначала. Еслиб не разбили горцев под Казанищами, отряд Пассека погиб бы в Зирянах; ибо у него не было уже ни хлеба, ни мяса, ни соли; сухарей оставалось мало, доедали последних лошадей и от недостатка соли люди начинали пухнуть. Пробиться чрез узкое, утесистое Бурундук-Кальское ущелье не было возможности. Лишь только вступил бы слабый Зирянский отряд туда, его бы истребили в полчаса, как был истреблен отряд Веселитского под Унцукулем. Слава Богу, что ничего подобного не случилось. Ура кавалерии отряда генерал-маиора Фрейтага!

Но Шуре ходила слухи, что в штабе командующего войсками на Кавказской линии, тотчас по прибытии генерала Фрейтага, составлена была диспозиция, по коей предположили: 16-го декабря выступить из Темир-Хан-Шуры в боевом порядке против Шамиля, подойти к Большим Казанищам, обстреливать их, в течении двух или трех часов, сильною артиллериею, и потом, сформировав штурмовые колонны, взять аул приступом. Вышло иначе. 15-го декабря, вызванная на легках кавалерия завязала дело, отбила орудие, удержалась, благодаря своему мужеству и смелости атак, против всего скопища, до прибытия пехоты, и расстроила и рассеяла многочисленные полчища Шамиля. Это многим не понравилось и реляция о славном Казанищинском бое в пяти строках возвестила только следующее: «Полковник Волоцкой бросился с кавалериею, опрокинул неприятеля и Шамиль очистил Большие Казанищи и отступил»; но о том, что у нас делалось с 11-ти часов до 4-х, — так как первая атака, которую генералы Гурко и Клюке-фон-Клюгенау и их штабы видели, произошла в 10-ть часов утра, а после того они не могли видеть дальнейшего хода дела, потому что нас скрывала от них высота, — никто даже не спросил ни генерала Фрейтага, ни полковника Волоцкого.

________________________________

Командиру отдельного кавказского корпуса, господину генерал-адъютанту и кавалеру Нейдгарту, — командующего войсками на Кавказской линии генерал-лейтенанта Гурко

Рапорт. ⁹

Темир-Хан-Шура три дня уже отрезана от всех сообщений. Два дня не получал я ни малейшего сведения из укрепленных [836] пунктов Дагестана; только сегодня дошло до меня донесение подполковника Пассека, в коем изъясняет, кто хотя дубликат предписания моего, от 8-го сего ноября, об оставлении Хунзаха, был ему вручен, за всем тем, он видит себя в невозможности исполнить это приказание, потому что Танус, селения Серине и Ирганай заняты неприятелем, и аварский отряд принужден удерживать свое настоящее расположение. Кроме препятствий от местности, затрудняющих сообщение Аварии с Темир-Хан-Шурою, занятие неприятелем трех главных пунктов, лежащих на пути, соделывает невозможным оставление Хунзаха без большого кровопролития; к сему подполковник Пассек присовокупляет следующее: 7-го ноября, когда полковник Ясинский сообщил ему о взятии горцами Гергебеля и о восстании акушинцев, цудакаринцев и мехтулинцев, он, подполковник Пассек, решился в ту же ночь очистить Хунзах. Втайне уже были сделаны все предварительные к этому распоряжения; но когда жители это заметили, то они тотчас взволновались, и не вследствие какой-либо измены, но из опасения, что их предают на жертву мюридам, — решились вооруженною рукою остановить отряд. Это неудовольствие жителей, обнаруженное ими при подозрении, что русские хотят оставить Хунзах, успокаивает меня несколько на счет находящихся там войск; тем более, что хунзахцы, со всяким днем усерднее помогают солдатам в работах, даже снабжают их хлебом, когда не достает сухарей; посему, согласно донесению подполковника Пассека, можно надеяться, что жители будут защищаться с мужеством и решительностью. Для вывода войск из Хунзаха, не подвергая их неминуемой гибели, необходимо выйдти им с сильным отрядом на встречу от Темир-Хан-Шуры к Ирганаю. Собственно в моем распоряжения имею я теперь только 3,000 человек, в том числе вооруженных инвалидов, фурлейт, писарей, музыкантов и две сотни казаков; против себя же имею все народонаселение северного и среднего Дагестана, — и потому не нахожу возможности подать помощи аварскому отряду без пожертвования Темир-Хан-Шурою, не смею ранее выручить Низовое укрепление, обложенное уже Магомет-кадием акушинским.

Из рапорта моего, от 12-го ноября № 254-й, ваше высокопревосходительство усмотреть изволили распоряжения, сделанные мною на тот конец, чтобы подполковник Евдокимов, собрав все вверенные ему войска, двинулся к Низовому для освобождения находящегося там транспорта; но так как все мои сообщения отрезаны, [837] то я не знаю даже, где именно теперь находится сей штаб-офицер, как он действовал и с каким успехом?

Освобождение Низового укрепления необходимо, по причине тамошних складов продовольствия; но вывод 5-ти баталионов из гор гораздо важнее, ибо, соединясь с этими 5-ю баталионами, я бы мог надеяться наступательными действиями несколько поправить положение наших дел на плоскости. Но я повторяю, что, с имеющимися у меня средствами, мне совершенно невозможно сделать шаг вперед, не подвергнув Темир-Хан-Шуры верной гибели. По этой причине, я вынужден ограничиваться обороною означенной крепости, как важнейшего пункта в северном Дагестане.

Темир-Хан-Шура легко доступна с 3-х сторон и предместье оной так велико, что все протяжение линии огня имеет до 3 1/4 верст. Она укреплена на подобие казачьих станиц, а именно: вал ее низок и ров небольшой, но бруствер имеет засеки. Не смотря на это, в крепости находится не менее провианта, чем в Низовом укреплений и, сверх того, большой запас пороху и снарядов, а в особенности 1,100 больных в госпитале и около 1,000 христианского населении на форштате. Выступить с отрядом, хотя бы слабым, для освобождения Низового или войск в Аварии, значило бы совершенно пожертвовать Темир-Хан-Шурою, обложенною многочисленным скопищем Шамиля, усиленным артиллериею, которое занимает Большие Казанищи и ближайшие окрестности.

По моему убеждению, я не могу пожертвовать столь важною крепостью, но решаюсь защищаться в оной; не думаю ограничиваться пассивною обороною, напротив того, воспользуюсь всяким благоприятным случаем для производства вылазок.

К сожалению, войска, занимающие сию крепости, лишены даже квартир, ибо большая часть домов наполнены больными, — они нуждаются также в дровах и в столь суровое время года принуждены спать на бивуаках; Шамиль, напротив того, расположил многочисленный своя толпы с величайшим удобством по деревням.

Для отвлечения, по крайней мере, части неприятельских сил от северного Дагестана, я предполагал просить генерал-маиора князя Аргутинского-Долгорукова, с 5-ю баталионами, кои должны 26-го ноября собраться в Кумыхе, двинуться в Акушу; но ни один из лазутчиков, за большую даже плату, не берется доставить это приказание князю Аргутинскому, — по сему не изволите-ли ваше высокопревосходительство благосклонно взять на себя, прямо от вас, предписать сему генералу исполнить вышесказанное, дабы [838] хотя несколько поправить положение наших дед в северном Дагестане.

Имея честь довести о всем вышеизложенном до сведения вашего высокопревосходительства, обязываюсь присовокупить, что о движении моем к Гергебилю и о восстании акушинцев, я отправил к вам донесение мае, от 7-го и 8-го ноября №№ 244-й и 247-й, чрез капитана барона Турнау; но, не получив от сего офицера донесения о прибытии его к Султаи-Янги-юрт, я 12-го ноября отправил, с надежным человеком, дубликат моего донесения, а равно сведение о полном восстания Шамхальских владений, изложенное в рапорте, от 12-го ноября № 254, к вашему высокопревосходительству, чрез посредство генерал-маиора Фрейтага.

С линии долгое время не имею никаких донесений. Здесь утверждают, однако, что в Чечне собирается большое скопище и что ичкеринцам и ауховцам приказано готовиться к походу. Может быть, Шуаиб-мулла, с сильным отрядом и артиллериею, пойдет по правому берегу р. Сулака на подкрепление Шамиля. В этом предположении я предписал генерал-маиору Фрейтагу действовать Шуаиб-мулле в тыл, буде набег на Кизляр не отвлечет его туда. Генерал-лейтенант Гурко.

V.

Господину командующему войсками на Кавказской линии и в Черномории, генерал-лейтенанту Гурко, — командовавшего кавалериею соединенных отрядов кумыкского я сулакского, состоящего по кавалерии и при отдельном кавказском корпусе полковника Волоцкого

Рапорт. ¹⁰

На предписание вашего превосходительства, от 5-го минувшего июня № 1,131, имею честь почтительнейше объяснить следующее:

15-го декабря прошедшего года, в 10 часов утра, прибыл со вверенною мне кавалериею в селению Кафыр-Кумыку, где ваше превосходительство изволили дать мне приказание, атаковать показавшуюся около дер. Мусселим-аула, неприятельскую конницу. В [839] голове моей колонны шла летучая команда юнкера князя Лобанова-Ростовского, за нею две сотни Моздокского линейного казачьего полка; под начальством ротмистра барона Фридрихса, и потом сотня Гребенского полка, под командою есаула Комкова. Направив эти части против неприятеля, я приказал войсковому старшине Бычкову поддержать их с двумя сотнями Волгского линейного казачьего полка; а сам, со всеми остальными казаками и артиллериею, пошел вслед за ними шагом, дабы сохранить лошадей свежими. Лобанов, барон Фридрихс и Комков, с места помчались опрометью, ударяю на неприятельскую толпу, опрокинули ее и летучая команда князя Лобанова пронеслась за деревню; барон Фридрихс и Комков приняли вправо и отбили орудие. Подвиг этот был делом одного мгновения. Барон Фридрихс и Комков, в одно время, с двух сторон, наскакали на орудие. Быть может; что первый был несколько впереди, так как моздокские казаки шли впереди гребенских; но у многих из моздокских казаков загорелись лошади и барон Фридрихс, вероятно, не успел бы взять орудия, если бы вместе с ним не прискакал есаул Комков с гребенскими казаками.

Таким образом, честь отбития неприятельского орудия принадлежит, по мнению моему, обоим храбрым моим товарищам. Справедливость требует, чтобы я вновь убедительнейше ходатайствовал у вашего превосходительства об испрошении награждения орденом св. Георгия 4-й степени, как ротмистра барона Фридрихса, так и есаула Комкова. Кавалерственная дума может с гордостию записать их обоих в число своих членов. Вашему превосходительству известно, что оба эти офицера храбрости блистательной. Есаул Комков, в самой схватке, получил четыре кинжальные раны и, не смотря на то, в течение шестичасового боя, оставался при своей сотне, — сделал с нею несколько атак и, наконец, славно участвовал в последней, замечательной атаке второй нашей линии во фланг неприятеля, который осмелился-было ударять во фланг первой нашей линии, т. е., донскому № 52 полку, когда полковник Сычов пошел с ним в атаку в дротики. Полковник Волоцкой.

Сообщ. А. А. Волоцкой. [840]

От редакции. В заключение настоящих документов, весьма обязательно сообщенных А. А. Волоцким, считаем совершенно уместным привести выдержку из статьи г. Ильина и событиях на Кавказе («Русский Вестник» 1872 г., кн. 7). В ней находим свидетельство очевидца о ужасном положении, в каком находилась Темир-Хан-Шура в 1843 г., и о тех замечательных результат, какие имели для всего края успехи славного генерала Фрейтага и его доблестных боевых сподвижников. Ред.

«….Мы остались в осаде с 8-го ноября по 14-е декабря 1843 г., когда были выручены генералом Фрейтагом, пришедшим с Кавказской Линии.

Нужно-ли описывать нашу блокаду в Темир-Хан-Шуре? Все пять недель ее были так однообразны, как один день. Шамиль подошел, с мудохаринцами, акушинцами, чеченцами, лезгинами и кумыками, все шамхадьцы восстали против вас. Шура обложена была более, чем 50-тысячным неприятелем. Нас всех, с жителями, становилось на вал, для отражения штурма, до 4-х тысяч. Но Шамиль трусил. Он не решался на штурм, хотя и готовил туры и фашины для рвов Шуры. Чеченцы и шамхальцы, опасаясь возмездия, требовали штурма, но Шамиль предположил выморить нас голодом, треножа беспрерывно и показывая вид, что хочет идти на штурм.

Мы проводили ночи на батареях и на валу форштадта, а день отдыхали поочередно, — и только....

Мы были в положении критическом. Сухарей оставалось немного. Боевых коней своих мы выгнали к неприятелю, за неимением сена, сожженного кругом Шуры горцами, а вьючных почти всех приели. Весь Дагестан кипел восстанием. К Шамилю, который готовился на штурм, прибыли новые силы; число защитников у вас с каждым днем уменьшалось, на помощь с Линии мы потеряли всякую надежду....

И вот настало роковое 13-е число декабря 1843 года, когда генералы Гурко, фон-Клугенау и командир Апшеронского полка, полковник Майборода, положили на совете; «Выступить из Темир-Хан-Шуры кареями, заключив в средину их женщин и детей. Пробиться сквозь силы Шамиля и чрез Евгеньевское укрепление выйдти к Казиюрту ¹¹, где, сосредоточив силы, держаться до прибытия подкреплений с Линии».

Наступил вечер. Все были в мрачном настроении духа, всем жаль было Темир-Хан-Шуры, оставляемой на разграбление. К этому примешалось опасение за семейства и людей любимых; но, тем не менее, большая часть офицеров, сокрушаясь о Шуре, как о добром товарище, оставляемом в боевом поле, ждали нетерпеливо минуты, когда понадобятся кинжалы и шашки.

Вдруг послышался радостный крик в группе офицеров, и все туда прихлынуло: один из них поздравлял со скорым прибытием генерала Фрейтага; «завтра», говорил офицер, «мы будем выручены, — Фрейтаг в 12-ти верстах».

Быстро разнеслась и подтвердилась радостная весть эта. Через четверть часа никто не узнал бы Темир-Хан-Шуры. Вся она осветилась огнями, [841] везде стрельба, всюду визжат пули, и дамы наши, разгуливающие по форштадту, едва успевают с ними раскланиваться. И холод, и голод, и крайность положения — все забыто. В Шуре был светлый праздник. Последняя ночь пятинедельной блокады нашей была чудная ночь. Все ждала рассвета, и вот он забрезжил. И семь, и девять часов, и десять, а Фрейтага нет, и полдень — а все нет! Сердца всех и взгляды ждали своего избавителя, и вдруг темные точки колонн появились на дороге от Евгеньевского укрепления, растут, растут они; приветный выстрел грянул с кавалер-батареи, «ура» облетело Шуру.

Широко отворились Евгеньевские ворота пред нашими избавителями. И дети, и воины, и дамы, к жители, все вышли навстречу желанным гостям, принимая их с благословениями.

Генералы наши встретили Фрейтага на форштадте. Пехота, в числе двух тысяч, вступила в укрепление. Выстрелы восторженных туринцев рокотали повсеместно в честь прибывших. Залпами отвечала дорогие гости, а неизбежный подпевало выделывал впереди хора невероятные па. За пехотой, гудя глухим отголоском смерти, явилась артиллерия, я, наконец, гарцуя на танцующих конях, влетели линейные казаки, а за ними конные мусульмане. Всех их было полторы тысячи всадников. Впереди молодцов-линейцев ехал командовавший ими и всею кавалериею полковник Александр Алексеевич Волоцкой, рядом с ним — князь Яшвиль и многие другие.

«Да мы чорта скрутим с такими ребятами», кричали апшеронцы, любуясь войском. «Ура, ребята, урра-а-а!» И долго гремело над Шурою ура солдатское.

15-го декабря, в 8 часов утра, вшили баталионы из Шуры и остановились за озером, на возвышении, против аула Кафыр-Кумыка. Этот аул был занят неприятелем постоянно, в течение всей блокады, более чем пятнадцатью тысячами горцев.

По разным направлениям тянулись массы конных горцев к Кафыр-Кумыку, который должен был выдержать первый натиск наш.

Кавалерия поместилась на правом фланге пехоты, резервная № 2 батарея — на левом, а еще левее — артиллерия Фрейтага, и часть отряда его заняла возвышения, ближайшие к аулу.

Генералы Гурко, Клугенау и Фрейтаг съехались.

— «Вы, ваше превосходительство», сказал Гурко генералу Клугенау, «как местный начальник, распорядитесь боем».

Фрейтаг поклонился в знак согласия.

Артиллерия открыла огонь по Кафыр-Кумыку, и посланы были стрелки против него, на низменность, но, в скором времени, большая часть из них была переранена.

Большие массы неприятельской кавалерии, тянувшиеся от Больших Казанищ мимо Муселим-аула, в четырех верстах от нашего правого фланга, обратили внимание генералов, и потому послана была сотня линейных казаков рекогносцировать в Кафыр-Кумыку. Но как только очутилась сотня эта на параллельной линии между этим аулом и Муселим-аулом, находящимися один от другого верстах в пяти, горцы, в числе более двухсот, ударили во фланг сотне линейцев, предводимых маленьким, [842] горбатеньким, но отлично отважным хорунжим. Он допустил горцев на сто шагов, дал залп по ним и стремительно бросился в шашки.

Все это происходило в долине, под нашими ногами, и нас очень занимала молодецкая схватка сотни линейцев с тройными почти силами неприятеля. Но полетели густые кучки горцев из обоих аулов на место боя и сердца наши сжались.

«За мной, ребята!» раздался командный голос. И одна пыль, поднявшись высоко, стояла над местом, где была кавалерия.

Когда рассеялась пыль, мы увидели всю кавалерию, которая неслась за Волоцким, опрокидывая новые густые массы горцев, спешивших на подмогу своим из Муселим-аула. Горцы не попали уже в Муселим-аул, а проскакав в Большие Казанищи, распространили там ужас, и Шамиль бежал, оставив орудие в Казанищах.

Часть пехоты бегом и артиллерия на рысях поспешили за кавалерией. В Муселим-ауле отряд пехоты взял два горные единорога и несколько пленных. Пощады мало было. Выбитый артиллерией из Кафыр-Кумыка, неприятель бежал в противоположную сторону от Казанищей.

К четырем часам пополудни обои Казанищи и другие аулы были заняты нами. Шамиль ушел в горы по эрпилинской дороге.

Шамхал-Тарковский, бывший в Темир-Хан-Шуре во все время блокады ее, с преданными ему ста человеками, в тот же день был водворен в свою резиденцию Большие Казанищи.

Набег Шамиля кончился. Полчища его рассеялись. Кавалерия решила судьбу северного-нагорного Дагестана, после четырехмесячного мятежа.

За сим, мы могли бы отдохнуть на лаврах спокойствия, доставленных нам генералом Фрейтагом, или, лучше сказать, его сподвижником полковником Волоцким; но в руках Шамиля или его наибов оставался еще залог — укрепление Зиряны, где подполковник Пассек и полковник Ясинский заперты были с значительным отрядом войска….» («Русск. Вестник» 1872 г., № 7). Ред.

Комментарии

1. Низовое укрепление было устроено при селении Тарки. Оно упразднено и, по близости от него, выстроился, на самом берегу Каспийского моря, город Петровск и существует Петровское укрепление. А. В.

2. Так называются вообще дома жителей на Кавказе, иногда они турлучные, в Дагестане большею частью каменные. А. В.

3. Убит, в 1844 году, в Чечне. А. В.

4. С высочайшего разрешения Государя Императора Николая Павловича, в 1843 году, в начале сентября, три офицера Королевско-Прусской гвардии приехали на Кавказ, для участвования в военных действиях против горцев. Это были: капитан Вердер, поручики: барон Гиллер и Герздорф. Все они тогда же назначены в действовавший за Кубанью отряд генерал-маиора Ольшевского, где полковник Волоцкой состоял начальником кавалерии, и прикомандированы сим последним в разным сотням линейных казаков, которыми заведывали присланные также для участвования в экспедициях наши гвардейские и армейские кавалерийские офицеры. Вскоре после того капитан Вердер, отправленный на рекогносцировку с партиею казаков, был ранен и нашелся вынужденным оставить отряд, чтобы лечиться на линии. Таким образом один из героев последней прусско-французской войны получил свое военное и кровавое крещение в рядах наших храбрых кавказских войск. Поручики барон Гиллер и Герздорф, по окончании военных действий на правом фланге, вместе с полковником Волоцким и покойным кавказским героем Слепцовым, тогда еще молодым офицером, поехали на левый фланг Кавказской линия в отряд генерал-маиора Фрейтага, где ожидались более частые и горячие встречи с неприятелем. В это время весь северный и нагорный Дагестаны и большая часть Чечни были уже в полном восстании. По прибытий в Ойсунгур (Куринское укрепление), Волоцкому поручено начальство над кавалериею и Гиллер остался с ним; а Герздорф, в надежде скорее попасть в дело, отправился в Темир-Хан-Шуру, где я выдержал блокаду, состоя при командующем войсками на Кавказской линии, до самого прибытия отряда Фрейтага на выручку Темир-Хан-Шуры. Барон Гиллер выучился скоро русскому языку, настолько, что казаки могли его понимать и ему поручена бала 2-я сотня Кубанского казачьего линейного полка, которою он командовал во все время похода на законном основании, с особенным отличием. Фуражные деньги отпускались у нас сотенным командирам на руки, сотня Гиллера всегда была прекрасно содержана, лошади и люди имели вид бодрый и здоровый и офицер этот своим усердием к службе, строгою точностью при исполнения всякого возлагаемого на него поручения, заботливостью о вверенной ему части, мужеством и блистательною храбростью в бою, обращал на себя всеобщее внимание. Деля с казаками все труды осеннего и зимнего дохода, он особенно отличился под Низовым укреплением и при селении Больших Казанищах. Барон Гиллер убит, к 1866 году, в чине генерал-лейтенанта, под Кёнигрецом. О нем, говорят, очень жалел король и вся прусская армия. А. В.

5. Из разжалованных за дуэль гвардейских офицеров, впоследствии бывший командиром лейб-гвардии Гусарского его величества полка. А. В.

6. Ныне генерал-адъютант, генерал-от-инфантерии и граф. А. В.

7. Убит в 1845 году, в Даргинской экспедиции, в чине полковника и в звании командира Навагинского пехотного полка. А. В.

8. Убит в последнюю войну германцев против французов, под Седаном, в чине генерала. А. В.

9. Копия с этого рапорта, собственноручно скрепленная генерал-лейтенантом Гурко, находится в делах Военно-ученого Архива Главного Штаба. А. В.

10. Этот рапорт помещается здесь для родных и друзей ротмистра барона Фридрихса и есаула Комкова. За Казанищинское дело барон Фридрихс пожалован орденом св. Георгия 4-й ст., Комков орденом св. Владимира 4-й ст. с бантом. А. В.

11. Хорошая крепость на Сулаке. И.

Текст воспроизведен по изданию: Генерал Фрейтаг и его боевые товарищи. Три эпизода из истории завоевания Кавказа // Русская старина, № 6. 1873