ФИЛИППОВ В.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ВЗЯТИИ ГУНИБА И ПЛЕНЕНИИ ШАМИЛЯ

(Составлено по запискам и со слов генерала Лазарева.)

(Описание всякого военно-исторического события очевидцем имеет ту особенность, что в нем обыкновенно изложена, с большею или меньшею подробностию, известная сторона этого события, в которой, действующим лицом или очевидцем был сам автор; другие же стороны описаны коротко и часто неверно. Из таких отдельных статей, взаимно дополняющихся, составляется полное понятие о всем событии. Тоже самое можно сказать и о множества помещенных в разных журналах статей о взятии Гуниба: весь ход военных действий, предшествовавших пленение Шамиля, разработан до последней степени подробности, и в настоящее время нет ни одного сколько-нибудь невыясненного факта. О ходе же переговоров на Гунибе с Шамилем читающей публике известно весьма мало. Это и понятно, если взять в соображение, что участников в переговорах бывает всегда несравненно менее, чем очевидцев военных действий. Даже принимавшие участие в переговорах, но незнакомые с местным языком, не могли совершенно верно передать последовательный ход их, будучи часто сами вводимы в заблуждение переводчиками. Последняя из немногих написанных по этому предмету статей ("Русское Слово", № 7-й 1865 г., ст. г. Губарева) дает читателю все, что только мог собрать добросовестный и любознательный турист, однако нельзя не заметить, что она не представляет описываемого события в истинном свете, так как все сведенья почерпнуты из записок хаджи-Али, бывшего при Шамиле нукером, вовсе незнавшего русского языка и притом вращавшегося в очень ограниченном круге действий.

Настоящая статья, написанная мною со слов Ивана Давыдовича Лазарева, проведшего всю службу в Дагестане, основательно знающего татарский язык, а главное — принимавшего непосредственное участие в ведении переговоров, может быть, несколько ознакомит читателей с этим интересным событием. Пр. авт.)

Еще 10-го августа, т. е. за 8 дней до приезда главнокомандующего, князя Барятинского, началась строгая блокада Гуниб-Дага, а 16-го генерал-адъютант барон Врангель, найдя возможным начать переговоры с Шамилем, поручил [124] ведение их полковнику Лазареву (Ныне генерал-майор и командующий 21-ю пехотною дивизиею). 17-го августа, утром, полковник Лазарев, в сопровождении гимринского жителя Саида, родственника Шамиля, прибыл в селение Готоча (где был расположен 1-й баталион Самурского полка, с частию милиции), ближайшей к стороне неприятеля позиции на северо-восточной стороне Гуниб-Дага, в расстоянии ружейного выстрела от отряда мюридов, бывших там под начальством Кази-Магомы, сына Шамиля.

Немедленно по приезде в аул Готоча, полковник Лазарев послал Саида к Шамилю передать требование генерал-адъютанта барона Врангеля. Шамиль, не дав положительного ответа, просил чрез своего сына, чтобы с нашей стороны участвовал в предстоящих переговорах и Даниель-бек (Такое желание Шамиля было тем более странно, что Даниель-бек (тесть сына Шамиля, Кази-Магомы) ненадолго до осады Гуниба не только передался русским, но и уговорил 27-го июля всех беглых жителей (абреков) ив Закатал, Нухи и других мест, в числе до 500 человек, не переселяться на Гуниб, обещая свое ходатайство перед русским правительством. Лишив этим Шамиля возможности усилить гарнизон Гуниба, Даниель-бек возбудил глубокую к себе ненависть в имаме. Пр. авт. ), незадолго до осады Гуниба передавшийся на нашу сторону. За Даниель-беком, который, после свидания с главнокомандующим, получив от него прощение, жил в ауле Ириб, было немедленно послано. 18-го числа приехал Даниель-бек, а вслед за ним прибыл и главнокомандующий, после поездки по Аварии и Койсубу. В тот же вечер князь Барятинский, потребовав к себе полковника Лазарева, дал ему точные наставлены касательно ведения переговоров, склонив к участию в них и Даниель-бека, естественно опасавшегося свиданья с мстительным имамом: ”я поручаю вас полковнику Лазареву — сказал князь — он вас защитит". Кроме Даниель-бека при полковнике Лазареве находился полковник Али-хан, житель Хунзаха. Как зять аварского жителя Инхачилов-Дебира, одного из самых приближенных Шамиля и бывшего во время блокады наибом Гуниба, Али-хан мог быть очень полезен в предстоящих переговорах. Поздно вечером полковник Лазарев, в сопровождении названных лиц и нескольких человек горских милиционеров, спустился к Кара-Койсу (ниже Гуниба), где провел ночь, и, прибыв на [125] рассвете в аул Готовь, послал мусульманина Саида к сыну Шамиля Кази-Магоме с известием о начале переговоров и с предложением свидания близ этого селения. Кази-Магома, с разрешения Шамиля, согласился, но с условием, чтобы с каждой стороны было не более 10 человек, а жестом встречи назначить гунибские сады (на крутой покатости у входа в Гуниб). Полковник Лазарев отправился, согласно с этим желанием, в гунибским садам, и действительно вскоре выехал Кази-Магома, сопровождаемый небольшой свитой; но тотчас же с другой стороны показалась толпа отборных мюридов с четырьмя значками (Это были, как оказалось впоследствии, телохранители Шамиля и Кази-Магомы. Пр. авт.). По предложению Кази-Магомы, все присутствующие слезли с лошадей и сели на разостланные вокруг бурки. Полковник Лазарев, указав на стоявших в отдалении мюридов, заметил, что условия не соблюдены в точности, на что Кази-Магома уклончиво отвечал, что толпа эта не более как любопытные. Начав кратким изложением отчаянного для Шамиля положения дел, полковник Лазарев доказать невозможность дальнейшего сопротивления при полной покорности всех горских народов Дагестана государю императору, и советовать уступив необходимости, согласиться, пока есть время, на предложение главнокомандующего, дозволяющего Шамилю со всей его свитой свободный выход из пределов России в Мекку на постоянное жительство, чем предоставить решение своей участи бою, несчастный исход которого для всякого очевиден. Кази-Магома был внутренно совершенно того же мнения, как можно было заметить из нескольких сказанных им невзначай слов, но присовокупил, что вряд ли отец его согласится, что если бы даже и мог согласиться на эти условия, то не приметь их, при неимении ручательств в точном их исполнении со стороны русских; при этом упомянул о переговорах, заключенных генералом Фези в Тилитле в 1837 году и генералом Граббе в 1839 году в Ахульго и будто бы ими нарушенных, и прибавляет, что Шамиль боится, что и теперь главнокомандующий не выполнит своих обещаний, а потому смерти от измены он предпочитает сопротивление до последней крайности. Полковник Лазарев возразил что, не говоря уже о сомнительности [126] самых фактов, эти примеры неуместны и потому, что в те времена никакие договоры не могли быть не изменены, так как Шамиль хотя и повелевал тогда почти всем Дагестаном, но власть его над многими народами была еще очень слаба (Как вообще много позволили себе и в обращении с Шамилем даже лица, наиболее приближенные к нему, видно из следующего интересного случая. В 1837 году, во время путешествия в Бозе почивающего государя императора по Кавказу, генерал Клюки-фон-Клугенау назначил Шамилю свидание близ Гимров (в ур. Куршаны), с целию уговорить его выехать с полной покорностию в Тифлис на встречу Его Величеству; по окончании безуспешных переговоров, генерал Клугенау на прощанье протянул Шамилю руку, и когда последний хотел сделать тоже, то один из его приближенных мюридов, храбрейший и любимейший его наиб Ахверды-Магомы, ударил Шамиля по протянутой уже руке, сказав, что неприлично имаму подавать руку неверному. Прим. авт.), и мусульмане нарушали свои обязательства не только без позволения своего повелителя, но часто и противны его воли. Потому серьезные договоры не могли быть тогда заключаемы, и, сколько известно, ни в 1837 году, ни в 1839 году никаких особенно важных договоров между русскими и Шамилем не происходило, да и наши генералы не были к тому уполномочиваемы; в настоящее же время слово главнокомандующего, облеченного обширною властию, неизменно; если же словам посланных не верят, то полковник Лазарев обещал привезти письменные условия самого главнокомандующего. Не находя возражения, Кази-Магома сказал, что и при согласии со стороны Шамиля к переселению в Турцию он не может этого исполнить без ведома султана, а потому Шамиль просит главнокомандующего дать ему возможность отправить гонца в Константинополь за разрешением турецкого султана, и чтобы до получения ответа русские ничего не предпринимали против Гуниба. Полковник Лазарев возразил, что подобные условия ни под каким видом не могут быть приняты; но если Шамиль согласится ожидать ответа из Константинополя в Темир-Хан-Шуре, Дербента или Дешлагаре, то, вероятно, князь Барятинский позволит послать к султану, а стоять с войсками на позиции под Гунибом в ожидании ответа — вещь несбыточная. Впрочем, полковник Лазарев прибавил, что это его личные замечания, основанные на его же предположениях, неимеющих значения без утверждения их главнокомандующим. Кази-Магома молчал. Воспользовавшись нерешительностию Кази и его советников, [127] полковник Лазарев ясно выставил им неизбежные последствия упорства Шамиля, напомнил несчастную участь жителей Ахульго, сделавшихся в 1839 году жертвою собственного неблагоразумия, советовал не предаваться заманчивым мечтам, будто с наступлением осени отряд снимет блокаду Гуниба, так как ни один солдат не уйдет, пока последнее убежище Шамиля не будет взято; а лучше последовать внушению благоразумия и согласиться на условия, пока их еще предлагают, тогда как, упорствуя, они или погибнут все, или принуждены будут сдаться безусловно военнопленными. Убежденный этими доводами, Кази-Магома, прощаясь с полковником Лазаревым, обещал постараться, при помощи своих советников, склонить Шамиля к принятою предлагаемых условий и на другой день прислать в наш лагерь ответь. Приехав на Кэгерские высоты, полковник Лазарев явился к начальнику главного штаба, генерал-адъютанту Милютину, с донесением как о ходе переговоров так и о том, что врученного ему главнокомандующим к Шамилю воззвания он не передал, но той причине, что в нем было, между прочим, выражение (сложить оружие), могшее оскорбить не только Шамиля, но и гарнизон его, и без того находившийся в крайне напряженном нравственном состоянии. Генерал-адъютант Милютин, равно и князь Барятинский одобряли это распоряжение. В тот же день написано было другое письмо от главнокомандующего и рано по утру отправлено полковником Лазаревым с поручиком Магомой (Дженгутаевский житель поручик Магома-Гассан-Гуссейн-оглы известен всем горским народам Дагестана столько же своею ученостию, сколько к храбростию) и с бывшими наибами; согратлинским Курбоныловым и араканским Доногоно-Могомой. По приезде на Гуниб, Магома представлен был Шамилю и передал ему письмо главнокомандующего. Прочитав письмо, Шамиль и все окружавшее его мюриды горько упрекали Магому, что ему особенно непростительно, как ученому мусульманину быть на стороне неверных, что он не только вступил в их службу, но даже решился приехать к правоверным с письмом, говорящим о погибели самого Шамиля и всех его верных слуг. Магома со смелостью и энергией, всегда его отличавшими, произнес речь, о которой и теперь еще часто [128] толкуют в народе. ”Шамиль — сказал Магома — согласись на предложения сердара: они неизменные: иначе я, как честный мусульманин, не привез бы их. Но, зная искренность обещаний его, и приехал сюда в надежде, что слова мои, внушенные доброжелательством к тебе, предостерегут тебя от гибельного для всех вас упорства. Вспомни Ахульго; вспомни, сколько мусульманских семейств погибло в его стенах и сколько их скитаються теперь, рассеянные по России, а многие исповедуют уже христианскую веру. Помни: та же участь грозить и тебе со всеми верными и храбрейшими твоими слугами". Шамиль молчал. Казалось, он, как и все присутствовавшие, был тронуть безыскуственною речью Магомы. Приказав написать главнокомандующему, он отправил двух наибов, Юнуса и Инхачилова, с письмом, в котором, свидетельствуя князю Барятинскому благодарность за его великодушие, упомянул, что о предлагаемом ему теперь переселении в Турцию он давно уже думал, но что, впрочем, посылая доверенным лиц, наибов Инхачилова и Юнуса, он поручил им подробно и определительно объявить о его желании.

Посланные, в сопровождении Магомы, спустились к Кара-Койсу, где полковник Лазарев встретил их, а в лагере представил главнокомандующему, вручив и письмо. Князь Барятинский потребовать от посланных то же самое, что изложено было во втором письме к Шамилю, т. е. чтобы он сам явился для переговоров, на что Инхачилов и Юнус ответили, что повелитель их опасается ехать в лагерь и, соглашаясь на переселение в Турцию, не может исполнить этого без разрешения султана, почему необходимо отправить в Константинополь курьера, а до его возвращения просит прекратить военный действия против Гуниба. В доказательство же искренности своих желаний и отсутствия задних мыслей он готов даже прислать своих сыновей, Кази-Магому и Магомета-Шаффи, в русский лагерь, но, впрочем, под условием ежели и с нашей стороны будут отправлены заложниками на Гуниб один генерал (Генерал этот занимал один из важнейших постов в кавказской армии) и полковник [129] Лазарев (Это требование Шамиля, как слишком уже дерзкое, оставалось у нас тайною между немногими лицами; Шамиль же, напротив, дал ему в Гунибе, полую гласность, вероятно с целию скрыть свое отчаянное положение притворной заносчивостию с русским и тем сколько-нибудь ободрит гарнизон Гуниба. В настоящее же время оно известно повсюду в Дагестане, но часто в искаженном виде, а потому и, решился упомянуть здесь о нем единственно с целию предостеречь заблуждение тех, которые основывают справедливость описываемых ими фактов лишь на народной молве). Справедливо раздраженный дерзким требованием имама, князь Барятинский сказал, что он ведет войну не с сыновьями Шамиля, а с ним самим, и что ежели он хочет покориться, то пусть явиться сам, что и припадала передать Шамилю, с требованием немедленного и решительного ответа — да или нет. 21-го, рано утром, Инхачилов и Юнус отправились на Гуниб, обещав воротиться или прислать положительный ответ; но в этот день ответа, не было получено.

В обращении с самим главнокомандующим, Инхачилов и Юнус держали себя так надменно, как настоящие уполномоченные могущественного восточного государства, а при встрече с другими лицами гордые мюриды почти не: обращали внимания на их приветствие. 22-го, утром, генерал-адъютант Милютин приказал написать на арабском языке от своего имени, к Шамилю, чтобы требуемый главнокомандующим ответь был немедленно прислан в тот же день посланный вернулся с написанным на обороте того же письма ответом, что Шамиль не согласен на сделанные ему предложения, что наверху Бог, а на Гунибе правоверные мусульмане, и в руках их мечи для священного казавата (Казават — война ва веру. Примечания авт.).

Переговоры тем и кончились, а военные действия возобновились.

Не вдаваясь в подробности штурма Гуниба, известные из официальных донесений и множества отдельных статей, помещенных в разных журналах, скажу только, что первый взошел на эту гору, на рассвете 25-го числа, Апшеронский полк, преодолев невероятные трудности и появлением своим произвел такое смятение во всем населении Гуниб-Дага, что Шамиль, оставив оборону укреплений, прискакал с большей частию своего гарнизона к аулу Гуниб. Потом почти одновременно с разных сторон [130] показались на гунибских высотах: с южной — баталион Самурского полка и 21-й стрелковый баталион, с северной — один баталион Грузинского, один Ширванского и один Самурского полков, с частию милиции при каждом; Дагестанский полк с западной, а остальные три баталиона Ширванского полка с восточной стороны. Все эти войска немедленно сосредоточились вокруг аула Гуниб, в расстоянии ружейного выстрела. Генерал-адъютант барон Врангель, как командующий войсками, сделав еще накануне все распоряжения к штурму Гуниба, на следующий день, рано утром, 25-го числа, пробежав по кэгэрскому спуску к Кара-Койсу, заметил блеск штыков на вершинах Гуниб-Дага. С этим давно ожидаемым, радостным известием он послал к главнокомандующему ротмистра Граббе. Князь Барятинский, получив донесение о взятии Гуниба, несмотря на болезненное состояние, сел на лошадь и отправился вслед за войсками, делая на пути распоряжения к предупреждению бегства Шамиля. Полковник Лазарев, в качестве начальника вновь поворенного края, разослал во все окрестные селения отряды кавалерии для объявления жителям о взяли Гуниба и для занятия всех доступных пунктов с целию предупредить бегство Шамиля. Прибыв к войскам, князь Барятинский приказал прекратить начавшуюся кое-где перестрелку. Генерал-адъютант барон Врангель, стоявшей со своим штабом впереди отряда, в расстоянии полуружейного выстрела от неприятеля, послал к Шамилю с требованием от него безусловной покорности, под опасением немедленного начатия штурма, на случай которого отданы уже были соответственные приказаны всем частным начальникам.

Вскоре вышли из аула двое посланных от Шамиля: один — вышеупоминаемый чиркеевский житель Юнус, а другой житель Чоха — хаджи-Али, и прямо отправлены были к главнокомандующему, находившемуся тогда позади отряда в полутора версте. Встретив на пути полковника Лазарева, посланные сообщили ему, что имам желает заключить с русскими мир. Полковник Лазарев советовал им не раздражать главнокомандующего такими предложениями, так как теперь уже поздно договариваться о мире, а можно только просить милости.

Чрез полчаса Юнус вернулся в аул, ничем не [131] решив, а хаджи-Али, передавшись на нашу сторону, остался при отряде. Расстояние, отделявшее горцев от наших войск, было так незначительно, что переговоры продолжались потом между обеими сторонами словесно, чрез посредство Юнуса и полковника Лазарева. Несмотря на увещания бывших на нашей стороне мусульман и советы полковника Лазарева, Шамиль колебался и медлил. Между тем приближался вечер, а нерешительность имама не подавала надежды на мирной окончание дела до наступления сумерек, и потому барон Врангель, по предложению главнокомандующего, отдал приказание частным начальникам о начатии штурма тотчас по данному им сигналу. Вышедший в это время из аула Юнус закричал, что Шамиль готов выйти к главнокомандующему, но не иначе, как в сопровождении полковника Лазарева, которого поэтому и просить придти в аул. С разрешения генерал адъютанта барона Врангеля, полковник Лазарев, в сопровождении переводчика Викилова (И. Д. Лазарев, совершенно свободно владеющий татарским языком, взял переводчика на случай надобности для передачи известий г.-а. барону Врангелю. Пр. авт.), вошел в аул. На небольшой площади встретила его толпа великолепно вооруженных мюридов, самых приближенных и отчаянных любимцев Шамиля, в числе около 40 человек. Посреди толпы стоял, резко от нее отделявшийся, около серой оседланной лошади, облокотившись к стене одной из крайних сакель, человек высокого роста, с угрюмым лицом. По величественной позе нетрудно было узнать в нем Шамиля. Встретив мюридов приветствием, полковник Лазарев, не показывая вида, что узнал грозного повелителя Дагестана, спросил у мюридов, кто из них Шамиль; все, указав на высокого мужчину, единогласно ответили: ”вот имам". Поздоровавшись с Шамилем и ответив утвердительно на вопрос, не он ли Лазарев, полковник, после короткого, но довольно тяжелого молчания сказал: ”Шамиль! Всему миру известно о твоих подвигах, и слава их не померкнет, если ты, покоряясь силе судьбы, выйдешь сегодня к главнокомандующему и предашься великодушию государя императора, чем спасешь от гибели 1,000 человек (После штурма Гуниб-Дага, у Шамиля осталось в живых около 300 мюридов; кроне того в ауле было 150 дворов с населением 700 человек. Пр. авт.), оставшихся тебе [132] верными. Они, за их слепую и безграничную к тебе преданность, заслуживают от тебя этой жертвы. Итак, заверши свои славные подвиги, поступком благоразумия и великодушия, а сардар, облеченный царскою властею, может того для тебя сделать: он будет ходатайствовать пред государем императором об обеспечении будущности твоей и твоего семейства. Я-Аллах (во имя Бога), пойдем, нечего медлить" — решительно прибавил полковник Лазарев. Шамиль колебался; он опять выразил опасение за свою безопасность и, на уверения полковника Лазарева в полной неприкосновенности его особы, сказал: ”если ты так убежден, что со мной русские не поступать дурно, то иди к моим сыновьям и останься там, покуда я не вернусь". — ”Я пришел сюда — сказал полковник Лазарев — по твоему желанию, чтобы вместе идти к главнокомандующему, а не прислан к тебе аманатом. Если хочешь, пойдем теперь же, а не хочешь, то я уйду назад." Шамиль был в нерешительности; между тем, в толпе мюридов раздавался повременам грозный ропот: некоторые, потрясая оружием, говорили, что повелитель их даром не попадется в руки неверных, а за смерть его они дорого заплатать; другие советовали Шамилю не склоняться на убеждение полковника Лазарева. Уговорив Шамили не слушать безразсудных советов, полковник Лазарев обратился к мюридам и в резких выражениях выставлял, как неблагоразумно с их стороны настаивать на бесполезном сопротивлении, вместо того чтобы советовать Шамилю полною покорностию избавить всех от неминуемой гибели.

Шамиль, все еще не решаясь выйти из аула, спросил, что если он явится к главнокомандующему, то позволено ли ему будет вернуться к своему семейству; на это полковник Лазарев отвечал, что никто не хочет разлучать его с семейством и что, вероятно, не будет препятствий к возвращению в аул. Наконец Шамиль, видя невозможность дальнейшего сопротивления, решился выйти к главнокомандующему, но под условием, чтобы на пути в наш лагерь не было ни одного мусульманина, которых он не хотел видеть, как изменников. Желание это было немедленно передано генерал-адъютанту барону Врангелю и им исполнено. Чрез несколько минуть нерешительности, Шамиль вышел из аула. Впереди следовал полковник Лазарев, около него [133] Шамиль, окруженный толпой мюридов, державших ружье наготове в руках, с засученными выше локтя рукавами. Итак, грозный владыка Чечни и Дагестана, герой 43 года, Ахульго, ичкеринского леса и Дарго, не уступавший военными дарованиями умнейшим полководцам и оказавший нередко сопротивление, непреодолимее даже для храбрейших и самых стойких в мире войск — кавказских, после тридцатилетней геройской обороны, истощенный в неравной борьбе, сдается там же самым войскам.... Понятно, какие чувства наполнили душу солдата: единодушное оглушительное ”ура" раздалось по горам Дагестана. Пораженный неожиданным, но давно знакомым ему боевым криком наших войск, Шамиль остановился в тревожном недоумении и повернулся уже в аулу. Полковник Лазарев, видя, что наступила решительная минута, закричал вслед Шамилю: ”разве ты не понимаешь, что войска приветствуют тебя по приказанию сардаря?" Подозрительный Шамиль, успокоившись, продолжал путь. Находчивость полковника Лазарева поправила дело, готовое, вследствие совершенно случайных обстоятельств, разрешиться печально (Напуганные криком наших войск, мюриды прежде всего хотели убить полковника Лазарева (что видно из рассказа свидетеля, бывшего тогда при Шамиле. "Русское Слово" ст. г. Губарева). Пр. авт.). Барона Врангеля, стоявшего со своим штабом впереди войск, полковник Лазарев предупредил, чрез переводчика Викилова, не подавать руки Шамилю, в избежание неприятного случая, бывшего уже с генералом Клюки-фон-Клугенау при свидании в 1837 году. Шествие приближалось к войскам. В его время Даниель-бек, подойдя к Шамилю и посоветовав ему быть обходительнее с бароном Врангелем и князем Барятинским, протянул руку; гордый имам не только не подал своей, но и не посмотрел на бывшего подданного, сказав, что на изменников ему и глядеть противно. Сконфуженный Даниель-бек удалился! Барон Врангель, ласково ответив на поклон Шамиля, сказал, что хотя до сих пор русские и были его врагами, но теперь он найдет в них лучших друзей.

Итак, первая встреча Шамиля с русскими ознаменовалась словами мира и дружелюбного приветствия. Чрез несколько минуть имам поведен был к главнокомандующему; подвели лошадей, и Шамиль, в сопровождении полковника Лазарева и [134] адъютанта его управления, прапорщика Узбашева, продолжал путь. Вся трудность заключалась теперь в том, чтобы поднести Шамиля к главнокомандующему одного, заблаговременно разлучив с мюридами, которые все еще свирепо и очень недоверчиво глядели на русских и, держа ружья в руках, казалось, каждую секунду готовы были начать резню. Полковник Лазарев послал прапорщика Узбашева к главнокомандующему с донесением о скором прибытии Шамиля и за получением приказания, как представить его (Полковник Лазарев и прапорщик Узбашев разговаривали по-армянски, в том предположении, что между телохранителями Шамиля были, вероятно, понимавшие русский язык. Предусмотрительность эта была очень полезна, так как впоследствии оказалось, что Шамиль, именно с целию следит за ходом ваших распоряжений относительно его, взял с собой мюрида, знавшего хорошо русский язык. Мюрид этот был племянник каратынского халит-эфенди, Муталат, сосланный в 1837 году в Россию; впоследствии сам он говорил генералу Лазареву о приказании, данном ему Шамилем, передавать разговоры наших офицеров. Пр. авт.), а сам, между тем, убеждал Шамиля оставить в некотором отдалении своих мюридов, говоря, что с таким множеством телохранителей неприлично явиться к главнокомандующему, безоружному и почти неимевшему при себе конвоя. После долгих увещаний полковника Лазарева, Шамиль наконец приказать мюридам остановиться, я сам с Юнусом и полковником Лазаревым продолжал путь. В это время драгуны небольшими трупами приближались к мюридам и постепенно занимали место между ими и Шамилем. Вскоре прискакал прапорщик Узбашев и сказал полковнику Лазареву по-армянски, что генерал-адъютант граф Евдокимов, по поручению главнокомандующего, приказал привести Шамиля, предварительно обезоружив его. Как ни важно было это приказание, но его нельзя было исполнить, не возбудив подозрения в имаме, который только что и едва склонился на увещания полковника Лазарева оставить телохранителей, не говоря уже, что обезоружение, вообще считаемое горцами большим бесчестием, едва ли могло удастся без самых решительных и энергических мерь. С одной стороны, взвесив все эти обстоятельства, а с другой не видя опасности от Шамиля, находившегося с одним только мюридом Юнусом посреди русских и отделенного от остальных телохранителей, полковник Лазарев решился, на основании таких соображений, [135] привести Шамиля вооруженным, о чем сейчас же и довесь генерал-адъютанту графу Евдокимову, представив, что Шамиль, будучи один, совершенно безопасен.

Князь Барятинский, находившийся в полутора верст от аула Гуниб, на покатости, сидел в роще на большом камне (На том же месте камень этот лежал теперь; на нем крупными буквами означены месяц и число взятия Гуниба и пленения Шамиля. Над камнем построена беседка. В октябре нынешнего года, главнокомандующий кавказскою армиею, Его Императорское Высочество Великий Князь Михаил Николаевич, во время поезда по среднему Дагестану, был на Гунибе и вместе с Великой Княгиней Ольгой Феодоровной посетил беседку, около которой Их Высочествам представлен был унтер-офицер 81-го пехотного Апшеронского полка — Молодых, первый взобравшийся на отвесную скалу Гуниб-Дага. Пр. автора); возле него стояли: граф Евдокимов, переводчик и полковник Трамбовский, а несколько далее — вся свита.

Подойдя к главнокомандующему, Шамиль не поклонился. Возле него стали: с левой стороны Юнус, с правой полковник Лазарев, а около Юнуса граф Евдокимов и переводчик. ”Шамиль — сказал князь Барятинский — я предавал тебе приехать в лагерь на Кэгэрские высоты, обещая выгодные условия. Ты не хотел; ну, так я сам с войсками пришел сюда, и, конечно, условия, предложенные тебе прежде, теперь не имеют уже места, а участь твоя зависит от государя императора. Но я надеюсь, что Его Величество уважит мое ходатайство о тебе."

Когда слова эти были переданы Шамилю, он отвечал; ”сардарь! я не внял твоим советам — прости и не осуждай меня. Я простой уздень, тридцать лет дравшийся за религию; но теперь народы мои изменили мне, а наибы разбежались, да и сам я утомился; я стар: мне 63 года. — Не гляди на мою черную бороду: я сед (с этим словом он поднял крашеную снаружи бороду и показал покрывавшую ее седину). Поздравляю вас с владычеством над Дагестаном и от души желаю государю успеха в управлении горцами, для блага их".

”Я немедленно пошлю тебя к государю императору, и один из моих близких повезет тебя", сказал князь Барятинский, указав рукой на полковника Трамбовского. — ”Теперь же ты, как военнопленный, пойдешь с ним в лагерь, а полковник Лазарев распорядится привезти туда и все твое семейство." С этим словом главнокомандующий [136] встал и ушел, поручить Шамиля графу Евдокимову. Шамиль был поражен, дрожал и менялся в лице. Обратясь к полковнику Лазареву, он сказал: ”ты обманул меня". Положение было критическое. Шамиль, держась правой рукой за рукоять кинжала, стоял так близко, что при нападении не было никакой возможности защищаться шашкой, и полковник Лазарев решился, в случае крайности, ударом кулака сбросить имама в кручу; однако дело кончилось мирно. ”Успокойся сказал полковник — вспомни, что там были мои слова, здесь приказания главнокомандующего; исполни их, и ты не будешь раскаиваться." Шамиль, в сопровождении графа Евдокимова, уехал, а полковник Лазарев пошел к мюридам, которые, не видя долго своего повелителя, стали подозревать, что он убит, и свирепо бросились на подошедшего полковника Лазарева, требуя имама. ”Он беседует с главнокомандующим — сказал им полковник Лазарев — а я еду за его семейством. Следуйте сейчас же и вы за мной! А то солдаты пожалуй, растаскают ваших жен." Тут мюриды, забыв про имама, сами просили полковника Лазарева поспешить в аул. Такому благополучному исходу дела много способствовали большой бугор и несколько деревьев, скрывавших от глаз мюридов сцену с Шамилем: иначе неизвестно, чем бы кончилось дело, начавшееся под предзнаменованиями зловещими, тем более, что из всего отряда вблизи был только эскадрон драгун.

Придя с мюридами в аул, полковник Лазарев вошел в саклю, где помещалось семейство Шамиля. Молодой Кази-Магома встретил его с рыданием по отце, которого он считал уже погибшим; но когда получил приказание собраться со всем своим семейством и с семейством Шамиля к немедленному отъезду в лагерь, отчаяние его не имело пределов, и только с большим трудом полковник Лазарев при помощи прибывшего туда тестя Магомы, Даниель-бека, успел успокоить молодого человека.

Главной заботой полковника Лазарева было теперь приготовить все скорее к отправлению семейства Шамиля в лагерь, что он и исполнил успешно, с помощию усердно хлопотавшего Даниель-бека и 50-ти лошадей, взятых у милиционеров. Несравненно труднее было исполнение другого приказания главнокомандующего: очистить аул Гуниб от семейств всех [137] пришельцев, а мюридов, составлявших гарнизон Шамиля, обезоружив, арестовать для предания суду. Последние было особенно затруднительно. Полковник Лазарев, всю жизнь проведший на службе в Дагестане, преимущественно по народному управлению, и хорошо знакомый с характером горцев, видел, что обезоружение самых воинственных из подданных Шамиля — мюридов, еще так недавно обрекших себя на верную смерть в защиту своего имама — дело невозможное, по крайней мере мирным путем. Но, зная также равнодушие горцев к политическим переворотам, он нашел возможным отпустить мюридов на свободу, в полной уверенности, что они, при отсутствии нынешних возбуждающих обстоятельств, сделавшись такими же мирными жителями, как и все вновь покоренные, явятся потребованию, и, следовательно, впоследствии с ними можно будет поступить, согласно приказания главнокомандующего, мерами административными. Основываясь на этих соображениях, полковник Лазарев, как начальник вновь покоренного края, в продолжение получаса роздал всем мюридам билеты (На билетах означались только имя и фамилия отпускаемого прикладывалась очень уважаемая горцами печать начальника. Пр. автора.) на свободное жительство, приказав немедленно разойтись с семействами в свои аулы, а по первому требованию явиться в управление. Довольные мюриды не заставили повторять приказание. Таким образом, до наступления сумерек, все распоряжения были окончены, в ауле не осталось никого кроме постоянных его жителей, и полковник Лазарев отправился с семейством Шамиля в лагерь.

На половине дороги путников застала такая темная ночь, что о продолжении пути нельзя было и думать, особенно взяв в соображение необходимость зоркого надзора за пленниками; поэтому полковник Лазарев, добравшись кое-как ночью по труднопроходимым тропинкам до лагеря Ширванского полка (на левом берегу Кара-Койсу), расположился там на ночлег.

К довершению неприятностей, Магомет-Шаффи, со своим семейством, с женой Шамиля и с десятью мюридами, неизвестно куда скрылся и только после продолжительного розыска обеспокоенного полковника Лазарева был найден, близ сел. Куджи, в лагере конно-ирегулярного полка, на правом [138] берегу Кара-Койсу, куда он случайно попал, сбившись в темноте с пути и отделившись от поезда. По соединении с Магометом-Шаффи, рано утром полковник Лазарев благополучно прибыл в главный лагерь и немедленно представил обрадованному Шамилю семейство его, запомнив при этом вчерашний несправедливый упрек его в обмане. Шамиль добродушно просил извинения, говоря, что он не надеялся на такой дружелюбный прием русских. По сдаче пленников и обезоружению сыновей Шамиля, полковник Лазарев явился к начальнику главного штаба, генерал-адъютанту Милютину, с донесением о всех сделанных им распоряжениях, представив вышеизложенные причины, непозволявшие ему в точности исполнить приказание главнокомандующего касательно арестования мюридов. Генерал-адъютант Милютин, одобрив действия полковника Лазарева, донес о них князю Барятинскому. Мюриды были освобождены от суда.

В. ФИЛИППОВ.

Темир-Хан-Шура.
29-го ноября 1865 года.

Текст воспроизведен по изданию: Несколько слов о взятии Гуниба и пленении Шамиля. (Составлено по запискам и со слов генерала Лазарева) // Военный сборник, № 5. 1866