Кавказское войско и кавказское население приняли назначение князя Барятинского с единодушной радостью. Кто был тогда на Кавказе, не забудет, какой вид праздника принимала вся страна, по мере того как распространялось это известие. Общее чувство весьма понятно в этом случае; назначение князя Барятинского было назначением естественным, которого весь Кавказ желал и ожидал. Особенность этой страны, столь отличной от других частей империи так же, как исключительный характер войск, занимающих ее и воспитанных в ней, давно уже выразились резкими и самостоятельными чертами, которые надобно вполне понимать для того, чтобы разумно начальствовать на Кавказе. Одному Богу известны все последствия, происшедшие от внесения идей a priori в управление Кавказом и ведение Кавказской войны со стороны людей, которым надобно было учиться, прежде чем брать на себя ответственность распоряжений. Независимо от личности князя Барятинского, давно уже высоко ценимой, Кавказ верил ему как своему человеку, который знал и людей, и вещи и мог прямо взяться за дело. Назначение его главнокомандующим произвело глубокое впечатление в войсках, в народе, в [189] непокорных горах. Газета "Кавказ" наполнилась радостными отзывами со всех концов страны. Ей писали между прочим: "Двести тысяч кавказских солдат считают назначение князя Барятинского наградой за свою службу. Заброшенные в край, совершенно непохожий на остальную Россию, поставленные в исключительных обстоятельствах, они поневоле должны были выделать себе своеобразную личность; и, конечно, никто об этом не пожалеет, когда в этой личности есть такие черты, например, что кавказский солдат на царской службе не считает "смерть или победу" последней степенью энергии воина; что он поклянется своему полководцу победить и исполнить клятву хоть бы против неприятеля, вчетверо сильнейшего, потому что он не считает никого сильнее себя, пока оружие у него в руках. Но чем развитее и чем своеобразнее личность кавказского воина, тем важнее для него быть под рукой начальника, который его понимает. Вот отчего, когда разнеслась весть о назначении князя Барятинского командующим нашим корпусом, на всех концах Кавказа старые служивые говорили молодым товарищам: "Смотрите, за Богом молитва, за царем служба никогда не пропадают". В то же время, в первый раз от начала горской войны, имам мюридизма, встревоженный общим народным опасением, разослал по племенам объявление, что русские собираются в два года покорить все горы и что теперь настала пора, когда каждый истинный мусульманин должен положить жизнь за веру. Совсем не так думали горцы при назначении прежних главнокомандующих, или лучше сказать, они вовсе об этом не думали, мало заботясь, посреди своих твердынь, кто начальствует русскими. Но жизнь нередко подтверждает тот опыт, что великим событиям, действительно, как будто предшествует тень их, которую массы, всегда одаренные дивным инстинктом, уже ощущают, между тем как самые передовые люди еще ничего не видят. Так было при назначении князя Барятинского главнокомандующим. До тех пор мысль о покорении гор мелькала только как возможность, в неопределенно далеком будущем. Когда новый главнокомандующий принял начальство, войска пошли в поход с мыслью, что они [190] делают теперь не одну из бесчисленных экспедиций, но начинают завоевание гор; между тем как тревожное ожидание решительных событий разлилось в непокорном населении. Я не знаю, почему такое общее настроение овладело краем; военная слава князя Барятинского тогда не была еще довольно утверждена, чтобы внушить подобную уверенность; но это было так.

Одновременно со своим назначением князь Барятинский исходатайствовал новое разделение военных командований на Кавказе. До тех пор они существовали в том же виде, как были установлены до мюридизма, отвечая потребностям совсем другой эпохи, когда целью военных действий было только охранение наших пределов или наказание хищных обществ, ничем не связанных между собой. С тех пор племена Восточного Кавказа слились в одно политическое тело, и неприятель, окруженный сетью мелких командований, стал сильнее каждого из противопоставленных ему военных начальников, так что дело вышло совсем наоборот: единство со стороны неприятеля и раздробление — с нашей. Приступая к решительным действиям, надобно было на каждом самостоятельном военном театре вручить власть самостоятельному начальнику. В августе 1856 г., по естественному делению Кавказа, учреждены 5 командующих войсками, облеченных правами корпусных командиров. Против адыгов Западного Кавказа — два: с северной стороны гор — командующий войсками Правого крыла, с южной — кутаисский генерал-губернатор. Против мюридов восточной группы — три: один — на северном склоне, командующий войсками Левого крыла, которому подчинены Чечня (бывший левый фланг), Владикавказский округ и Кабарда (бывший центр); другой — в Дагестане и ему вверен весь Прикаспийский край; третий — на Лезгинской линии, с южной стороны гор, обращенной к Грузии. Деление это было непроизвольное. Каждый из означенных больших отделов очерчен самой природой, имея свои резко отличные климатические и местные условия, особое основание — военное и продовольственное, и перед собой — другого неприятеля и отдельный военный театр, который [191] местным войскам нужно было разработать, прежде чем приступить к совокупным действиям.

Главнокомандующий не мог сам вести операций, пока они носили местный характер; исполнение своего плана он должен был предоставить помощникам, от таланта и энергии которых зависела половина успеха. Выбор корпусных командиров для Кавказской войны был еще затруднительнее, чем для европейской, потому что действия их независимее; личность людей была в этом случае делом особой важности. Первым помощником главнокомандующего стал, разумеется, начальник Главного штаба армии. Князь Барятинский пригласил на это место генерала Милютина, который, не занимая еще до того времени высоких должностей, приобрел уже общую известность как отличный офицер, как писатель и как творец военной статистики, возведенной им в первый раз в науку. Кроме чрезвычайно трудной должности начальника Главного штаба такой разнородной армии, как Кавказская, на генерала Милютина было возложено еще приведение в систему нового военного управления Кавказом, которого только главные черты были обозначены учреждением командующих войсками. В военно-административном отношении можно было перечесть почти все годы русского владычества на Кавказе по разным существовавшим в то время учреждениям, выражавшим каждое характер и потребности различной эпохи; между тем на Кавказе, где ведется война местная, даже боевые действия относятся к общей администрации, как приложение к теории. Генерал Милютин развил по идее главнокомандующего новую систему военного управления с такой полнотой и стройностью, которые надолго останутся памятником нынешнему кавказскому начальству. Неоконченная во всех частях еще и доныне по чрезвычайной обширности труда, новая административная система обняла уже главные предметы, положила основание разумному управлению горцами и, распределяя учреждения по действительным потребностям края, стала заменять живой организацией прежнее единство бюрократизма или произвола, распространенного на разнообразнейшую в мире страну. [192] Основанием и образцом для новой системы послужило управление чеченским народом, устроенное князем Барятинским в бытность его начальником левого фланга и в это время уже оправданное долголетним опытом. Совершение этого истинно государственного труда, в котором генерал Милютин был единственным помощником главнокомандующего, не могли замедлить ни походы, ни другие его бесчисленные занятия. Труды и действия генерала Милютина доставили ему редкое нравственное положение: всеобщее уважение армии и края, без малейшего оттенка мнения.

По плану главнокомандующего, самые обширные и трудные военные действия предстояли командующему войсками Левого крыла. На эту должность, вместе с новым разделением Кавказа, был назначен генерал (ныне генерал-адъютант и граф) Евдокимов. Лесистая Чечня была классической страной неудач, чтобы не сказать, поражений, которые мы испытывали от горцев; но покорение должно было начаться отсюда; нашим войскам предстояло проникнуть в глубь этой земли в то время, когда мюридизм стоял еще во всей своей силе. При таком условии план главнокомандующего мог состояться только при совершенно безукоризненном исполнении. Здешняя местность была везде местностью Ичкерийской и Даргинской экспедиций; один неловкий шаг привел бы к тем же результатам; а значительная неудача с нашей стороны, только одна, снова отодвинула бы покорение гор на неопределенное время. Граф Евдокимов исполнил планы главнокомандующего с редким совершенством. Можно сказать положительно, что он ни разу в продолжение трехлетней войны не допустил горцев дать нам дело там, где они хотели, или где это могло быть для них выгодным. Совершая предприятия, по-видимому, самые рискованные, граф Евдокимов всегда успевал решить дело маневрами, спокойно кончал предположенные работы и заставлял горские скопища разойтись без боя, что более всего роняло дух в неприятеле. Его система действий, в которой не штык, а топор был главным орудием завоевания, по необходимости обременяла войска чрезмерными трудами и причиняла им такую же убыль от [193] болезней, как прежде от огня; но нравственное последствие для войны той или другой потери совсем неодинаково. Снявши голову, по волосам не плачут, а Кавказ теперь покорен.

В Прикаспийском крае был оставлен прежний командующий войсками генерал-адъютант князь Орбелиани, опытный генерал, пользовавшийся доверием и любовью войск. Через год князь Орбелиани получил другое назначение и сдал свою должность генерал-адъютанту барону Врангелю, которому досталось окончить дело графа Евдокимова и в последнем походе, под личным предводительством главнокомандующего, нанести смертельные удары мюридизму. Командующим войсками на Лезгинской линии был назначен отважный барон Вревский, сложивший голову в этой войне, и по смерти его, молодой, но уже опытный генерал князь Меликов. Я ограничиваю этот обзор предметом сочинения, Восточным Кавказом. Выбор и распределение главных начальников, совершенно приноровленные к характеру предстоявших им действий, обеспечивали точное исполнение военного плана главнокомандующего.

Главные усилия были направлены против восточных гор по причинам, уже изложенным выше. Эта часть Кавказа отрезывала наш тыл, постоянно угрожая сообщениям, и в то же время служила мюридизму крепостью, откуда он держал в постоянном волнении покорное мусульманское население. Восточные горы составляли главную опасность и главную препону для русского владычества на Кавказском перешейке. Князь Барятинский оставил на Западном Кавказе ограниченные силы, достаточные для того, чтоб постепенно разрабатывать доступ в горах и исполнить все приготовительные работы к сроку, когда кончится война на Восточном. Затем все наличные силы были двинуты против последнего.

План покорения Восточного Кавказа, задуманный князем Барятинским еще задолго до назначения главнокомандующим, был исполнен в три года, слово в слово и черта в черту, как, может быть, еще никогда не исполнялся военный план, что совершенно известно людям, читавшим письма или даже донесения князя, писанные за год и более [194] до событий; со временем эта верность соображений будет доказана историей. План этот в главных чертах, но в огромных размерах, был похож на правильную осаду крепости, соединяя все предшествовавшие системы в должной постепенности. Главные средства обороны горцев находились не в середине их земли, но по ее окружности. Пограничная черта была как бруствер, к которому мы подходили открытые, между тем как неприятель сидел уже за сильными местными преградами; на пограничной черте были расположены крепости мюридов; на ней жило население, воспитанное ежечасной войной, состоявшее поголовно из закаленных воинов, обращенных полувековой борьбой в наших личных врагов. Большей части этих препятствий не существовало в глубине гор. Став раз в самых горах, местные преграды уравновешивались для врага и для нас; заранее устроенных средств обороны там не существовало; население, удаленное от нас и никогда не тревожимое, было гораздо менее воинственно, гораздо менее пропитано ненавистью к нам и более дорожило своим благосостоянием, чем полукочевые абреки пограничных обществ. Главная задача состояла в том, чтобы проложить себе обеспеченный путь в середину гор. Первым условием для успеха такого предприятия был верный выбор пути наступления. Затем оставалось действовать как при осаде: прочно занять подступы к горам, подвигаться вперед методически, сбивая с обеих сторон мешающие нам преграды, твердо стать в самых горах, на избранных пунктах, и тогда перейти к быстрому наступлению всей массой войск, разрывая неприятельскую страну из середины и заставляя пограничную линию пасть без сопротивления. Очевидно, что по самой сущности этой программы завоевание должно было пройти через три периода: период приготовительный для занятия должных подступов, период методической войны в горах и, наконец, период решительного наступления.

Сравнение с осадой крепости выражает только общую идею плана. Исход зависел от верного выбора предметных пунктов и операционных линий, решающих скоро и полно успех предприятия. До тех пор определение [195] непосредственно цели действий составляло камень преткновения в Кавказской войне. Постоянно оказывалось, что занятие пунктов, считаемых решительными, не доставляло никакой пользы, и мы сами бросали их. В такой загроможденной местности, как кавказская, этот выбор чрезвычайно труден; но в нем и выказалось умение полководца.

С тех пор как мюридизм соединил все восточные племена в один народ, горские общества стали частями организма, одинаково чувствовавшего удары, с какой бы стороны они ни наносились; племенная самобытность уже наполовину растаяла в политическом единстве. Подчиненные общей власти, передвигаемые толпами из одной части края в другую для защиты своих пределов, вынужденные меняться произведениями исключительно между собой, потому что подгорный край был заперт для них, горцы отчасти стали уже гражданами одного государства. При таком состоянии общественного быта покорение значительных племен с одной какой-либо стороны должно было отозваться во всех горах, поколебать мужество и уверенность всего населения. Завоевание Дагестана решало нравственно участь Чечни, и обратно. Стало быть, выбор пути для наступления зависел главнейше от относительной легкости, с какой можно было совершить вторую часть операции — методическую войну в горах.

С южной стороны непокорное население было ограждено снежным хребтом, через который перевалы протаивают только на три летних месяца. В остальное время года переход через этот хребет невозможен для массы войск. При наступлении с южной стороны надобно было оставлять войска без сообщения по 9 месяцев в году посреди сплошной массы враждебного населения. На Лезгинской линии были возможны только быстрые вторжения летом. Экспедициями этого рода, как давно уже было доказано, нельзя покорить горцев; но войска всего надежнее прикрывали подгорный край, наступая на неприятеля; в то же время они постепенно обессиливали его ко времени решительных ударов. Для действительного наступления оставался только выбор между Дагестаном и Чечней. [196]

Десятилетние экспедиции на пределах непокорного Дагестана, с Ахульго до Чоха, доказали тщетность подобных попыток. Каждая деревня в этой стране была Сарагосой. Мы брали укрепленный аул ценой нескольких тысяч жертв, для того чтоб открыть за ним целый ряд таких же аулов, требующих таких же жертв. Дагестан был гнездом мюридизма. Духовная власть рабски подчинила себе дагестанское население, овладела и мыслью, и волей людей и царствовала над ними беспрекословно. Невозможно было надеяться поколебать в этой стране политическое могущество мюридизма, пока он стоял еще во всей целости, располагая всеми средствами гор. Но еще меньше можно было надеяться разбить открытой силой широкий пояс крепостей и укрепленных аулов, ограждавших Дагестан с нашей стороны, покуда жители их готовы были защищаться с решительностью. Потери были бы так громадны в подобном предприятии и успех так сомнителен, что нельзя было и предлагать его.

Чеченцы — бесспорно храбрейший народ в восточных горах. Походы в их землю всегда стоили нам кровавых жертв. Но это племя никогда не проникалось мюридизмом вполне. Из всех восточных горцев чеченцы больше всех сохраняли личную и общественную самостоятельность и заставили Шамиля, властвовавшего в Дагестане деспотически, сделать им тысячу уступок в образе правления, в народных повинностях, в обрядовой строгости веры. Газават (война против неверных) был для них только предлогом отстаивать свою племенную независимость и производить набеги. Многие тысячи чеченцев из отложившихся в 1840 г. с тех пор снова переселились к нам и пользовались под образцовым управлением, для них созданным, благосостоянием, соблазнявшим их одноплеменников. Шамиль никогда не доверял чеченцам и не считал их прочно укрепленными за собой. Распадение горского союза, основанного мюридизмом, всего скорее могло начаться с Чечни. В военном отношении наступление в этой стране было также удобнее. В Дагестане мы встречали сопротивление в определенных пунктах, которых нельзя было миновать, между [197] тем как овладевание ими всегда стоило больших жертв. В Чечне, и плоской, и нагорной, почти нет мест, где неприятель мог бы удержаться против нашего натиска; там всегда происходило одно застрельщичье дело на движении, если только наши цепи были довольно сильны, чтобы удержать натиск неприятеля. Расчистив местность в известных направлениях, по Чечне можно было ходить без выстрела; а с достаточными силами, при методическом образе действий, гораздо легче рубить просеку в лесу, занятом неприятелем, чем осаждать крепость, в которой защитники сели насмерть; тем больше, что расчищенная местность принадлежит нам навсегда, между тем как взятый аул до тех пор только наш, покуда занят. Можно было основательно рассчитывать, что в известный срок мы прорубимся сквозь леса, составляющие оплот чеченцев, и, раскрыв их жилища, заставим покориться этот воинственный, но не фанатический народ, откроем через его землю доступ в самую глубь гор и зайдем таким образом в тыл оплотам, которыми горцы уставили свои пределы со стороны Дагестана.

До тех пор экспедиции производились периодически, в известное время года, смотря по местности; затем войска распускались по квартирам. Это перемежка давала горцам отдых, совершенно для них необходимый, так как их сила состоит в народном ополчении, которое должно кормиться собственным трудом. Князь Барятинский положил вести войну безостановочно, не давая горцам ни срока, ни отдыха до совершенного покорения. В то же время он изменил самый характер занятия покоряемых стран. Вместо городов, воздвигаемых в каждой новой штаб-квартире, устройство которых надолго поглощало всю деятельность выдвинутых войск, по плану князя Барятинского было положено на вновь занимаемых пунктах устраивать только вал, располагая войска в бараках и кибитках; сохранив таким образом силы войск для войны, бросать пункт, исполнивший свое временное назначение, и безостановочно идти вперед; утверждаться же прочно лишь на тех пунктах, за которыми и после покорения гор должна была оставаться неоспоримая [198] стратегическая важность.

Расположение войск по отделам было соображено со значительностью предполагаемых действий. На Правом крыле и трех военных отделах Восточного Кавказа, кроме линейных батальонов и казачьих войск, находилось по пехотной дивизии, в составе 21-го батальона, равняющейся численностью двум нынешним действующим дивизиям. Из прикомандированных 13-й и 18-й дивизий первая разделена была по бригаде между Правым крылом, слишком обширным для одной дивизии, и Левым, откуда предполагалось повести главное наступление. 18-я дивизия осталась за Кавказом как резерв и наличная сила для производства дорожных работ, необходимость которых была указана истекшей войной. (В 1859 г. 13-я пехотная дивизия возвратилась к своему корпусу и была заменена Кавказской резервной). Кутаисское генерал-губернаторство, несмотря на чрезвычайную важность этого края, прикрывающего весь Кавказ со стороны Черного моря, и спешную надобность разработать его в стратегическом отношении, могло быть занято, за недостатком войск, только одной бригадой линейных батальонов.

Военные действия были рассчитаны на основании изложенных выше соображений. На Лезгинской линии наши отряды должны были ежегодно разорять неприятельские общества и довести их к решительной минуте до изнеможения. В Прикаспийском крае было положено прежде всего прочно занять Салатавию, разъединявшую Дагестан с восточной оконечностью Левого крыла, чтобы открыть путь в горы с северной стороны и прочно связать оба войска к тому времени, когда им придется действовать совокупно. На Левом крыле решено было сначала кончить покорение Чеченской плоскости, чтобы твердо стать у подножия гор; затем перенести войну в самые горы, никогда еще не видавшие русских знамен, направить первый удар в ущелье Аргуна и занятием его до снежного хребта отделить Малую Чечню от Большой и отрезать весь западный угол страны, подвластной мюридизму, потом перейти в Ичкерию, где находилась резиденция Шамиля — Ведень, и тем [199] довершить покорение чеченского племени. Когда эти завоевания будут совершены и мы станем твердой ногой в глубине гор, а Шамилю останется один Дагестан, разом двинуть всю массу войск и кончить дело с мюридизмом одним ударом.

Таков был в главных чертах военный план князя Барятинского, решивший в три года полувековую борьбу, на окончание которой не надеялись уже ни войска, бившиеся против горцев, ни Россия.

Занятие плоскости и предгорий (Большой Чечни, Ауха и Салатавии) было в сущности только приготовительным действием; оно еще не давало нам видимого перевеса, но создавало уже новое положение, из которого можно было перейти в решительное наступление. Период этих приготовительных действий обнимает осень 1856 г. и весь 1857 г.

В первую зиму с ноября по апрель войска Левого крыла под предводительством генерала Евдокимова в четыре похода окончили сеть просек в Большой Чечне, начатую еще при князе Воронцове, и раскрыли эту страну по всем направлениям, преодолевая на каждом шагу сильное сопротивление чеченцев, поддержанных огромными сборами из Дагестана. Дремучие леса были повалены в одну зиму. В то же время особый отряд, действовавший на Кумыкской плоскости под начальством генерала барона Николаи, расчистил вход в Аух. Туземное население, рассыпанное по лесам мелкими хуторами, еще осталось покуда на своих местах; но Большая Чечня была уже как крепость с отбитыми воротами, гарнизон которой должен положить оружие по первому требованию.

Летом 1857 г. войскам Левого крыла не предстояло похода. Действия должны были открыться со стороны Дагестана и Лезгинской линии, где высокая местность, полгода засыпанная снегами, бывает проходима только в летние месяцы. В этот период времени надобно было устроить, сообразно с новыми видами, материальное положение Левого крыла, где по расположению укреплений и дислокации войск были перепутаны все системы, поочередно сменявшиеся в Кавказской войне. Полкам Левого крыла приходилось отдохнуть в последний раз и потом вступить в [200] непрерывный поход до последнего выстрела, который раздастся в восточных горах.

Отряды дагестанский и лезгинский вступили в горы почти одновременно. Генерал-адъютант князь Орбелиани должен был основать в Салатавии постоянную штаб-квартиру одного из своих полков, чтобы связать прямым сообщением Прикаспийский край с Левым крылом и дать дагестанскому войску опорный пункт для наступления в горы с северной стороны. Для исполнения этого плана надобно было преодолеть упорное сопротивление горцев. Салатавия уже была наводнена неприятельскими скопищами под личным предводительством Шамиля. Князь Орбелиани быстро преодолел первое препятствие — Теренгульский овраг, столько раз бесплодно орошаемый русской кровью, и занял по другой стороне позицию у Старого Буртуная, признанную удобной для возведения штаб-квартиры. Горцы, сбитые почти без боя с первой позиции, рассыпались вокруг отряда и отрезали наши сообщения завалами, устроенными по дороге из Буртуная в укрепление Евгениевское, откуда войска получали продовольствие. Отряженная из лагеря колонна сбила их с этого пункта и раскрыла сообщения, положив на месте несколько сот мюридов. Тогда Шамиль занял в четырех верстах от возводимой штаб-квартиры непроходимую лесную местность и стал со своей стороны строить крепость, которая должна была постоянно блокировать нашу. Князь Орбелиани не тревожил его в этом убежище до самой осени, заботясь только о скорейшем окончании предпринятых работ. Когда новая штаб-квартира была достаточно устроена, чтоб принять на зиму войска, наш отряд внезапным ночным движением овладел неприятельскими укреплениями и разметал их. В Салатавии был прочно водворен дагестанский пехотный полк; но разбежавшиеся по лесам салатавцы еще не покорялись.

В то же лето генерал Вревский перешел Становой хребет со стороны Кахетии и в несколько недель разорил большую часть сильного дидойского общества, сжигая аулы и вытаптывая хлеба. Это был единственно возможный образ действий на Лезгинской линии; от него ждали не [201] покорения, но только ослабления горцев и безопасности наших пределов. Непомерные труды, сопряженные с походом в самую высокую и непроходимую часть Кавказа, невозможность везти с собой достаточное продовольствие всегда чрезвычайно сокращали срок похода на Лезгинской линии и делали из него только большой набег. Отвлеченный салатавскими делами, Шамиль предоставил оборону этой части края местным средствам, и потому сопротивление неприятеля было слабо. Немногие дидойцы держались в своих башнях и гибли. Уже к концу похода, когда наши войска предприняли обратное движение, на выручку опустошаемого края явился с сильным скопищем сын Шамиля — Кази-Магома и пытался обойти наш отряд. Но, отбитый с первого шага, он принужден был неподвижно смотреть с высот на удалявшиеся войска, оставлявшие за собой одни развалины. Дидойское население, доведенное до крайности, должно было провести жестокую зиму без крова и пищи, живя подаянием соседних обществ. Но надежда на будущее еще не была достаточно потрясена в душе горцев; из всей этой бедствующей массы на этот раз к нам никто не вышел.

Мюридизм так крепко сплотил общественное устройство горцев, что в продолжение целого года, с осени 1856 г. до осени 1857 г., нанося им целый ряд поражений и занимая местность за местностью, мы не покорили еще ни одного человека. Но решимость обществ, над которыми больше всего разражались наши удары, уже колебалась, особенно в Чечне, менее фанатической, чем другие племена. С открытия зимних действий начался перелом войны.

Генералу Евдокимову предстояло в течение зимы сделать первый шаг в горы — занятием устья Аргунского ущелья; но этот поход можно было совершить только при том условии, чтобы в тылу наступающих войск не оставалось неприятеля. Вторжению в горы необходимо должно было предшествовать совершенное покорение плоскости. В октябре 1857 г. генерал Евдокимов внезапно поднялся по р. Гойте в лесные предгорья, где жило население Малой Чечни, сбитое с плоскости еще экспедициями генерала Фрейтага. После кровопролитного, хотя короткого дела, [202] горцы были разогнаны по лесам и жилища их истреблены на всем пространстве между Гойтой и Аргуном. Очистив от неприятеля правую сторону предположенной операционной линии, генерал Евдокимов перешел в Большую Чечню и направился к Мичику, показывая вид, что все наши силы сосредоточиваются против мичиковского общества. Скопища Шамиля стеклись для защиты этого наибства. Утвердив их в уверенности, что мы идем на Мичик, генерал Евдокимов быстро перешел Качкалыкский хребет, соединился с кумыкским отрядом и вторгнулся в Аух, куда доступы были раскрыты еще с прошлого года. Эта страна была занята во всю глубину, прежде чем горское скопище, стоявшее на Мичике, узнало о цели нашего движения. Горцам пришлось не защищать свою землю, но сбивать нас с твердо занятых позиций, что было им не под силу. Чеченский отряд спокойно прорубил просеку сквозь ауховские леса и заложил в глубине их укрепление Кишень-Аух. Окончив это предприятие, генерал Евдокимов снова перешел в Большую Чечню, постоянно разъединяя своим движением чеченское население, жившее к северу от большой подгорной просеки, и шамилевские скопища, которые он оттеснял в лесные горы, к югу. Став в этом положении, он потребовал покорности от жителей Большой Чечни. Страна их, раскрытая просеками еще с прошлого года, была доступна во всех направлениях; между ними и мюридами стояло русское войско. Измученное 17-летней войной, всегда холодное к делу исправительного тариката, население Большой Чечни покорилось и было переселено на левый берег Аргуна. Обе стороны устья Аргунской теснины были очищены от неприятеля, тыл наш обезопашен, можно было, наконец, вступить в горы. В январе 1858 г. генерал Евдокимов подступил к Аргунским воротам, где неприятель сосредоточил свои силы в крепких завалах. Бой мог быть чрезвычайно кровопролитным; но искусное обходное движение предало нам горские укрепления без потери. Овладев долиной, образуемой за Аргунскими воротами слиянием двух рек этого имени — Чанты и Шаро-Аргуна, генерал Евдокимов заложил здесь укрепление, названное Аргунским, которое [203] должно было служить начальным этапом в завоевании гор. Новое укрепление выросло из-под снега с необыкновенной быстротой. С первой оттепелью главный чеченский отряд мог уже идти далее.

Влево от Аргунского укрепления, с берега Шаро-Аргуна подымается высокая гряда Даргин-Дука, обросшая по скатам дремучим лесом, но голая наверху, соединяющаяся далее с Андийскими горами и выводящая рядом высоких, удобно проходимых горных полян, в тыл Ичкерии и находящемуся в ней Веденю, столице Шамиля. Окончив работы по возведению укрепления, генерал Евдокимов внезапно взобрался на вершину Даргин-Дука, предупредив сопротивление неприятеля в местности, которая при достаточной обороне была бы непроходима; заняв командующие пункты, чеченский отряд без выстрела прорубил просеку, открывшую нам свободный доступ к этой природной горной дороге. Даргиндукская просека достигала одинаково двух целей. Если б признано было выгоднейшим обойти Ичкерию, она вела нас в тыл этой страны удобной дорогой; если б найдено было лучшим действовать в другом направлении, опасность, которой подвергал горцев вновь открытый путь, приковывала все-таки их внимание и силы к Даргин-Дуку, что значительно облегчало наши предприятия.

Как только чеченский отряд возвратился с хребта в Аргунскую долину, горцы сейчас же заняли Даргин-Дук сильным скопищем и стали преграждать просеку рвами и укреплениями. Оставляя их спокойно сидеть на этой высоте, генерал Евдокимов устремился через Аргунскую долину в тыл аулам малочеченцев, которым еще прошлой осенью был нанесен сильный удар. Это племя поняло свою участь и покорилось. Ему нельзя было уходить дальше в горы, где за ним жили другие общества, дорожившие своей землей. Жители Малой Чечни, больше 10 лет укрывавшиеся в лесных предгорьях и производившие оттуда беспрерывные набеги в наши пределы, были выселены на свои прежние места, между горами и Сунжей.

Покорением Малой Чечни кончились зимние действия с 1857 г. на 1858 г.; северные плоскости и предгорья были [204] завоеваны, вход в горы открыт. С летом начались походы в глубину гор, сокрушившие мюридизм в течение 15 месяцев. Но, несмотря на смелое направление наших войск в сердце трущоб, до того времени неизвестных и считавшихся недоступными, эти экспедиции надобно было в продолжение еще целого года производить методически, разрабатывая местность на каждом шагу и считая нашей только ту землю, на которой неприятель не мог больше сопротивляться. Горский союз, початый только по краям, был еще слишком силен, чтоб наступать на него открыто.

В июне войска должны были двинуться в горы с трех сторон. Чеченский отряд вверх по ущелью Чанты-Аргуна; дагестанский от Буртуная к Мачикалу, угрожая вторжением в Андию; лезгинский — через Канучу во внутренние горы Лезгистана, лежащие на восток от дидойского общества. Главная операция была возложена на чеченский отряд, которому предстояло занять течение Аргуна до снежного хребта. Дагестанский отряд совершал только диверсию. Лезгинский отряд вместе и развлекал неприятеля, и продолжал начатое предприятие — разорение непокорных обществ Южного Лезгистана.

Между тем старый имам, стесненный как ему еще никогда не доводилось, видя невозможность удержать наши стремления с лица, старался возобновить средство, столько раз ему удававшееся прежде, — возжечь народное восстание в нашем тылу. Мюридическая пропаганда работала среди мирного населения, как в сороковых годах; но на стороне горцев уже не было увлечения удачи, и самые жаркие приверженцы исправительного тариката не смели начать восстания. В это время приказано было назрановскому обществу, живущему под Владикавказом и давно мирному, но беспокойному и хищническому, селиться большими аулами по примеру чеченцев, вследствие доказанной невозможности управлять горским населением, рассыпанным мелкими хуторами. Поджигаемые агентами Шамиля, назрановцы возмутились. Радостный клик отвечал их восстанию во всех горах; до тех пор довольно бывало искры для произведения пожара. Шамиль, готовый заранее, [205] устремился к Назрани через Малую Чечню, надеясь, что и это племя, только что покоренное, увлечется примером соседей. Но с нашей стороны также были приняты меры заблаговременно. Колонны, тесной сетью окружавшие подгорье, мгновенно стянулись к пункту, где Шамиль вышел на равнину, и отбросили его назад. В то же время Назрань была усмирена оружием. Движения, вынужденные этим происшествием, не замедлили ни одним днем предположенной экспедиции.

Чеченскому отряду предстояло победить местность самую неприступную, может быть, на всем Кавказе. Выше по Аргуну лежит богатая Шатоевская долина, занятие которой наполовину решало дело; но она была за хребтом и к ней вела только одна тропинка, по правому обрыву глухой теснины, прорытой Аргуном в высочайших горах. Один завал мог остановить здесь целую армию. Кругом и горы, и ущелье одеты дремучим лесом, без следа и дороги. Покуда собирался отряд, наши войска сделали несколько демонстраций к подошве Даргин-Дука, окончательно убедивших горцев, что русские пойдут по этому пути. Главное неприятельское скопище расположилось над даргиндукской просекой, откуда оно уже никак не могло поспеть вовремя на Шатоевскую дорогу; но ущелье Чанты-Аргуна было также занято партией в несколько сот человек, совершенно достаточной, чтоб не пропустить нас. Генерал Евдокимов повел в ущелье просеку; горские наибы, хорошо зная непроходимость этой местности, приняли наши работы за демонстрацию и еще бдительнее стали стеречь Даргин-Дук. Тогда генерал Евдокимов перевел ночью отряд на левый берег Аргуна по мосту, скрытно устроенному в глубоком корыте реки, и с рассветом устремился к Шатоевской долине, без дороги, прямо через лесной хребет Мекен-Дук. Движение чеченского отряда было основано только на тайне и расчете времени, необходимого горцам, для того чтоб перейти Аргун и взобраться на высокий хребет; потому что встреча значительного числом неприятеля в Мекендукском лесу была бы для нас поражением. Расчет был сделан верно. Дрались только несколько местных жителей, и голова [206] отряда уже вышла на Варандинскую поляну, когда против нее показалась первая запыхавшаяся толпа горцев. Мюриды должны были без боя воротиться в ущелье.

Главное препятствие было пройдено; но за отрядом расстилался Мекендукский лес, через который надобно было проложить сообщение. Почти целый месяц войска чеченского отряда разрабатывали дорогу назад, по обойденному ими ущелью, и вперед, к Шатоевской долине. В это время наши колонны вступили в горы и с других сторон. Дагестанский отряд под предводительством генерал-адъютанта барона Врангеля, заступившего место князя Орбелиани, двинулся к Мичикалу, разрушая завалы, ограждавшие доступ в Андию. Генерал Вревский с лезгинским отрядом перешел снежный хребет и проник в капучинское общество, между тем как другой небольшой отряд действовал с той же стороны навстречу генералу Евдокимову, на верховьях Аргуна. Атакованный разом несколькими массами, опытный предводитель мюридизма сейчас же понял, откуда ему наносится главный удар, и, оставляя своим наибам начальство в других пунктах, обратился с сыновьями и главным скопищем против генерала Евдокимова. Горцы заняли у аула Большие Варанды чрезвычайно сильную позицию, прикрывавшую единственный доступ к Шатоевской долине. Но Шамиль, наученный опытом, не доверял больше крепким позициям; зная, к чему приведет дальнейшее движение русских в глубь страны, он решился остановить его вторжением в наши пределы. Оставя половину своего многочисленного скопища на позиции перед Шатоем, имам устремился с другой половиной к Владикавказу, где он надеялся найти союзников в назрановцах; при счастье, Шамиль мог там взять верх над нашими слабыми войсками, что повело бы к восстанию племен всего Центрального Кавказа, еще веривших мюридизму. Но счастье давно уже изменило старому военачальнику; его отважное намерение обратилось ему в гибель. Предпринимая поход в глубь гор, генерал Евдокимов расположил на плоскости колонны таким образом, что они взаимно поддерживали одна другую и могли сосредоточиться на всяком угрожаемом пункте. В [207] один и тот же день Шамиль, спустившийся на плоскость близ Владикавказа, был наголову разбит генералом Мищенко; а генерал Евдокимов, пользуясь отсутствием имама, рассеял скопище, занимавшее Варандинскую позицию, и овладел Шатоем. Шамиль был отрезан и должен был подняться по Аргуну почти до снежного хребта, для того только, чтобы бежать домой.

Тогда все нагорное чеченское население, общество за обществом, восстало против мюридизма. Предупреждая движение наших колонн, жители Аргунского края стали везде изгонять или резать своих наибов, духовных и всех дагестанцев, кто бы они ни были. Чеченские племена одни за другими присылали к генералу Евдокимову депутатов с изъявлением покорности. Это движение распространилось далеко; даже на такие племена, которых мы не могли поддержать за отдаленностью и которым поэтому должны были сами советовать, чтоб они подождали более благоприятного времени. Чеченцы мстили мюридизму за восемнадцатилетний гнет, давивший их своевольную личность, и со свойственной им пылкостью искренно протягивали нам руку. Из всего чеченского народонаселения у Шамиля осталась только Ичкерия, которой он управлял лично, и получеченское, полутавлинское общество Чаберлой. Но он не мог уже сомневаться, что и эти племена, при первом появлении русских, последуют общему движению.

В конце октября 1858 г. обширное пространство гор от Военно-Грузинской дороги до Шаро-Аргуна признавало русскую власть. Для свободного движения войск вдоль Чантыаргунской долины была разработана удобная дорога, прикрытая тремя укреплениями; в Шатое водворена штаб-квартира Навинского пехотного полка. Оставалось только раскрыть вновь приобретенный край продольными путями и привести в порядок мелкие разбойничьи общества, населявшие его западную оконечность.

Пока происходили действия на Аргуне, генерал барон Вревский перевалился за снежный хребет и через общество Капучу вторгнулся во внутренние земли Анкратля, куда еще никогда не проникало русское оружие. Главные силы [208] Шамиля были далеко; но многочисленное местное население, помня прошлогоднее опустошение дидойского общества и опасаясь подобной участи для себя, стеклось под знамена своих наибов, с ожесточением оспаривая каждый шаг у наступающего отряда. Препятствия, противополагаемые в этом крае нашему движению природой и упорством жителей, были чрезвычайны. Заоблачные хребты, бездонные обрывы, леса, каменные аулы составляли почти непроницаемый лабиринт, где каждая десятина земли была крепостью для лезгин. Все время похода наши войска должны были пробиваться вперед открытой силой, штурмуя огражденные завалами кручи, колеблющиеся мостики, повешенные над бездной, и аулы с башнями, венчающие вершину почти отвесных скал. Несмотря на упорное сопротивление лезгин, защищавших такую местность, наш отряд в течение пяти недель опустошил семь обществ Анкратля, разорил более сорока каменных аулов и взял три укрепления с артиллерией. Но успех этой экспедиции дорого нам стоил. На приступе аула Китури генерал Вревский и несколько отличных офицеров были смертельно ранены. Принявши начальство над отрядом, полковник Корганов продолжал наступление, разорил последние дидойские аулы, оставшиеся на восточных пределах этого общества от прошлогоднего истребления, и затем только спустился с гор. Двукратное опустошение и потеря веры в Шамиля, все лето терпевшего поражения, произвели свое действие на жителей неприступного Лезгистана. Видя невозможность отразить наши удары и не смея принести покорность в своей земле, которой с наступлением осени мы не могли оградить, четыре тысячи анцухцев и капучинцев выселились с гор в наши пределы.

Движение генерал-адъютанта барона Врангеля к Мичикалу было, как уже сказано, только демонстрацией, назначенной для отвлечения сил и внимания Шамиля от Шатоя. Для решительного наступления со стороны Дагестана еще не пришло время. В 1858 г. дагестанским войскам предстояло много невидных, хотя весьма важных трудов; надобно было вполне достигнуть цели, для которой была [209] занята Салатавия, разработкой из Буртуная путей на Аух и на Кумыкскую плоскость. Завоеванием Салатавии связывались в одну действующую силу, сосредоточенную против северной стороны гор, войска Прикаспийского края и Левого крыла; но для того, чтобы они связывались действительно, надобно было провести из Буртуная к оконечностям страны несколько просек, собрать рассеянное и до тех пор еще враждебное салатавское население и покорить аухов-цев, упорно державшихся в своих лесных хуторах. Салатавский отряд был занят исполнением этих предприятий все лето 1858 г. и всю следующую зиму. Кроме действий в Салатавии, дагестанским войскам приходилось еще охранять длинную пограничную линию от Сулака до снежного хребта. С основанием Буртуная главные силы Прикаспийского края были стянуты в северо-западном углу этой страны, отчего необходимо ослабели оборонительные средства собственного Дагестана; а между тем, как ни был стеснен неприятель, он располагал еще большими силами, и необходимость отчаянных мер могла устремить его на покорный Дагестан, как устремляла в этом году к стороне Владикавказа. В Прикаспийском крае надобно было действовать весьма осторожно.

Главные действия зимой, как и истекшим летом, предстояли генералу Евдокимову. С занятием Аргунского края войска Левого крыла были раскинуты на слишком обширном пространстве, а между тем на них лежало исполнение самых важных предприятий. Главнокомандующий усилил Левое крыло 8 батальонами из гренадерской и 18-й пехотной дивизий. При этом подкреплении генерал Евдокимов мог разделить свои силы. Оставляя на Аргуне отряд, достаточный для прикрытия последнего завоевания и новых чеченских поселений, он сосредоточил другие войска в Га-лашках, на западной оконечности страны, занятой чеченским племенем, у пределов Военно-Осетинского округа. Галашевский отряд приступил к разработке этой глухой страны, составлявшей до тех пор одни безвыходные дебри, в которых гнездились разбойничьи деревушки и беглецы со всего Левого крыла. Войска расчистили просеки; но им [210] невозможно было настигнуть малочисленное население абреков, скрытое по самым диким местам. Для этого генерал Евдокимов послал в горы две тысячи наездников из только что покоренного населения Малой Чечни, под предводительством их наиба. Чеченцы рассыпались по лесам, истребили упорствовавших разбойников, а прочих заставили выселиться на плоскость. К концу года эта часть края была раскрыта и успокоена.

Покуда генерал Евдокимов находился в пределах Военно-Осетинского округа, Шамиль, с деятельностью, возраставшей по мере обрушившихся на него бедствий, задумал новый поход, в надежде изгнать нас из вновь завоеванного Аргунского края. Выше Шатоевского укрепления было заложено укрепление Евдокимовское, составлявшее верхний пункт нашей линии по Аргуну; далее начинаются отроги снежного хребта, преграждающие всякий путь войску в эту пору года. Между Шатоевским и Евдокимовским укреплениями Аргун течет в каменной трещине неизмеримой глубины, в которой вьется, изгибаясь по карнизам скал, единственная тропинка, сообщающая два укрепления. Шамиль расположил в предгорьях Большой Чечни сильное скопище, с целью привлечь к этой стороне наши войска, а с другой партией бросился внезапно к ущелью между Шатоевским и Евдокимовским укреплениями; он надеялся захватить ущелье, разрезать наши силы, растянутые по Аргуну, и открыть себе доступ в зааргунский край, где быстрые движения были невозможны для регулярных войск в эту пору года. Оставленным в Чечне силам он приказал, при первом известии об успехе его предприятия, устремиться к этому же пункту. План Шамиля был соображен с истинно военным взглядом и мог поставить нас в затруднительное положение. Но мюриды действовали посреди чеченского населения, разорвавшего уже нравственно союз с ними. Их движения не могли оставаться для нас тайной. Шамиль встретил батальоны на пунктах, которые он надеялся захватить нечаянно, и должен был отказаться от своего смелого предприятия. Для полного покорения всего чеченского племени [211] оставалось только овладеть Ичкерией. Шамиль предвидел, куда направятся наши силы, и целый год занимался укреплением своей столицы — Веденя. Не надеясь на туземцев, он созвал для защиты Ичкерии сборы изо всего Дагестана. Перед Рождеством генерал Евдокимов двинул в Ичкерию три отряда. Первый отряд, под его личным предводительством, вступил в ущелье Басса из Шали; второй, под начальством полковника Бажанова, — направился к этой же реке горами из укрепления Аргунского; князь Мирский привел третий отряд с Кумыкской плоскости через Большую Чечню. К Новому году отряды сошлись на Бассе. Наши войска, по мере движения вперед, рубили лес и прокладывали дорогу. Дагестанцы дрались упорно, никогда не уступая без боя чужой для них земли; но ичкерийские чеченцы оказывали сопротивление только под глазами тяготевших над ними союзников и сейчас же сдавались, как скоро дагестанцы бывали принуждены отступить от их жилищ. В три недели до тысячи семейств этого племени было выселено на плоскость. Подвигаясь вверх по ущелью Басса, чеченский отряд подступил к сильной позиции в урочище Таузень, заблаговременно укрепленной неприятелем. Генерал Евдокимов отрядил колонну в обход завалов по горам, засыпанным глубокими снегами; когда появление ее на хребте, выше Таузеня, распространило между горцами колебание, генерал Кемферт, подступивший к позиции с фронта, сбил их одним быстрым ударом. После этого дела разработка местности потребовала опять значительного времени. В начале февраля ущелье Басса было расчищено до аула Алистанжи, пункта, откуда дорога в Ведень выходит из ущелья на горы. Эта часть страны представляла горцам все удобства для самой сильной обороны. Генерал Евдокимов предпочел пробиться до Веденя разом и поставить войска в укрепленном лагере перед неприятельской крепостью, а потом уже разрабатывать дорогу в тыл. Особая колонна была направлена по хребтам для обходного движения, фланкировавшего линию, по которой следовало наступать главным силам. Этот маневр, совершенный нечаянно и чрезвычайно быстро, открыл отряду путь к Веденю. Наши [212] войска заняли гору в двух верстах от укрепленной резиденции Шамиля. Здесь чеченский отряд должен был остановиться на продолжительный срок, пока в тылу позиции не откроется удобное сообщение до наших пределов. Сбив горцев с окрестных высот, генерал Евдокимов окружил свои лагеря засеками и приступил к устройству дороги назад, по пройденному пути. Ненастное время года делало работы чрезвычайно затруднительными. Между тем войска, расположенные перед Веденем, заложили постоянную крепость, которая возвышалась понемногу в виду неприятельской. Дорога к Бассу, несколько раз смываемая дождями, была кончена и обсохла только к половине марта. Тогда лишь, с прибытием к отряду артиллерии (чеченский отряд имел до тех пор с собой одни горные орудия), можно было приступить к осаде.

Ведень расположен в долине, при слиянии двух глубоких оврагов, ограждающих его с северной стороны, откуда пришли наши войска. С востока его огибает цепь бугров, постепенно понижающихся от хребта; на ней был устроен горцами ряд сомкнутых редутов. Горские укрепления состояли из толстых и высоких брустверов, сложенных из бревен, пересыпанных землей, с прикрытием для стрелков, рвами, палисадами, блиндажами и турбастионами. Ведень был занят гарнизоном из семи тысяч человек, под начальством четырнадцати наибов, подчиненных сыну Шамиля — Кази-Магоме. 17 и 18 марта заложены первые траншеи, одна — с западной стороны крепости, другая — против отдельного укрепления, названного Андийским, замыкавшего с нашей стороны линию редутов. Особая колонна была поставлена для прервания сообщений неприятельского гарнизона с Ичкерией; ему оставалось отступление только на Андию, которое было не заставлено нарочно, чтоб не доводить сопротивления горцев до крайности. Главные силы неприятельских укреплений заключались в линии редутов, окружавших Ведень с востока; они командовали собственно крепостью, так что и штурмовать ее, и держаться в ней после штурма надобно было под их огнем. Для того чтоб сбить эту линию, следовало только стать на одной высоте с [213] ней, заняв один из редутов. В последних числах марта атака была доведена с западной стороны до оврага, откуда наша артиллерия обстреливала подножие редутов, обращенное к крепости, и разрывала неприятельский гарнизон на две половины без сообщения; с восточной — она подвинулась на 60 шагов к Андийскому редуту; 1 апреля назначена была штурмовая колонна под начальством генерала Кемферта. На закате, после сильной канонады, засыпавшей Андийский редут снарядами, он был атакован и взят мгновенно. Случилось, как рассчитывал генерал Евдокимов. Гарнизон соседнего редута, видя несравненно превосходнейшие силы атакующих возле себя и на одной высоте, счел сопротивление невозможным и отступил в редут, лежащий далее. Это отступление сообщилось всей линии, и через два часа редуты были брошены неприятелем. С этой минуты крепость была открыта прицельному огню сверху. Движение колонны полковника Черткова по ущелью Хулхулау, на единственную линию отступления, остававшуюся горцам, покончило дело. Неприятель зажег крепость и ушел на гору. После кровавых штурмов предшествовавшей эпохи, стоивших столько тысяч людей, штурм, решивший участь Веденя, обошелся в 26 человек, выбывших из строя.

Пока продолжалась осада Веденя, генерал-адъютант барон Врангель вступил в Ичкерию с востока, для проложения просек в тех самых местах, по которым наши войска отступали из Дарго в 1845 г. Новые просеки были проложены с этой стороны. К началу лета, беспрерывными действиями чеченского и салатавского отрядов, разбросивших колонны по всем направлениям, Ичкерия была раскрыта, и покорены населения этой страны, Ауха и выходцы Большой Чечни, скрывшиеся от нашей власти в лесных предгорьях. Большая Чечня снова заселилась своими прежними жителями, собранными в большие аулы. Совершенная безопасность, даже для одиночного путника, водворилась на всем пространстве только что покоренного края.

Сейчас же после покорения Веденя значительное габерлоевское общество, последняя чеченская земля Шамиля, не дожидаясь русских колонн, само восстало против его [214] власти, выгнало мюридов и прислало депутацию к генералу Евдокимову. Весь чеченский народ был покорен до последней деревни. Шамилю оставался один Дагестан.

Но покуда Дагестан стоял под знаменем мюридизма, наше господство на Кавказе осталось столь же шатким при владении Чечней, как и без нее. В Дагестане заключалась вся нравственная сила мусульманского восстания.

Этот обширный, малоизвестный в своих глубинах, неприступный край, населенный воинственными и изуверно-фанатическими племенами, рабски покорствующими перед духовной властью, мог отстаивать свою независимость и без содействия Чечни, как это было доказано прежними годами. Во время Ахульгинского похода, еще до восстания чеченцев, когда мы владели в середине гор преданными нам Аварией и Койсубу, когда далеко еще не все дагестанские племена стояли за мюридизм, против Шамиля были направлены с двух сторон главные силы Кавказского корпуса. В то время русские войска положили пять тысяч человек перед одной деревней, разрушением которой ограничился результат похода. Теперь Шамилю повиновался весь Дагестан, устроенный и обставленный крепостями; силы мюридизма были гораздо значительнее, чем в 1839 г. Разница состояла только в относительном положении нашем и неприятельском; но в этой разнице уже заключалась вся последующая судьба войны. Завоевания двух предыдущих годов изменили коренным образом стратегические условия наступления на Дагестан и глубоко потрясли уверенность горского населения в неодолимости его убежищ. До сих пор мы могли проникать в Дагестан только с двух сторон: с южной и восточной. Южная сторона защищена снежным хребтом, за которым нельзя было утвердиться; восточная — широкой оборонительной полосой, где продолжительная война обратила каждую деревню в крепость. И там и здесь наступающие войска должны были теснить горцев от окружности к центру, в неизведанные глубины края, слишком обширного, чтоб его можно было пройти в один раз; с каждым шагом внутрь страны силы горцев [215] возрастали, а для нас увеличивались затруднения продовольствия и сообщения. Эти условия до сих пор делали возможной в горах только войну методическую. С завоеванием Аргунского края и Ичкерии мы открыли наступлению третью сторону Дагестана, где ничто не было приготовлено для энергической обороны — ни люди, ни жилища их; поставили свое военное основание подле той самой неизвестной глубины гор, на которую опирались пограничные племена. Опыт лезгинских походов показал уже, как было слабо сопротивление горцев внутри Дагестана, — отряд, который там брал штурмом по три аула в день, был бы недостаточен для осады одной деревни на пограничной восточной полосе. Во всяком случае с северной стороны, открытой последними завоеваниями, Дагестан был, естественно, не сильнее, чем Лезгинская линия, с которой сняли бы прикрытие снежного хребта. Но, кроме того, вступая в Дагестан с этой стороны, мы с первого шага овладевали самым сердцем края и теснили горцев уже не от окружности, опрокидывая их на наши пограничные линии и заходя в тыл их оплотам. Это новое стратегическое положение было последствием и целью всех предыдущих походов. Пока происходило завоевание Чечни, войска Прикаспийского края упрочивались в Салатавии; к лету 1859 г. прежний базис наступления на Дагестан со стороны моря был уже брошен; оба войска, Левого крыла и дагестанское, сосредоточились на одной линии, в твердо занятых пунктах, против северной, вновь раскрытой стороны гор. Только отряд Лезгинской линии, действовавший со стороны Грузии, по необходимости составлял совершенно отдельную массу.

Уверенность в себе горского населения, так долго составлявшая силу мюридизма, была глубоко потрясена последними событиями. В 1858 г. и первых месяцах 1859 г. все поражения обрушивались на тавлинцев, так как чеченское население, имевшее уже свою очередь, по возможности уклонялось от боя и покорялось при первом успехе с нашей стороны. Тавлинцы изведали достаточно в чужом краю, насколько самые сильные позиции, вверенные их обороне, удерживали в последнее время русские войска; [216] они не могли ждать для себя ничего другого и дома. Народный энтузиазм и решимость защищаться до последнего поддерживались уверенностью в возможности отбиться; с падением этой уверенности необходимо должна была ослабеть и энергия массы. Оставался Шамиль со своей прочно утвержденной властью, за которую стояли все присяжные лица мюридизма, т.е. вся мыслящая часть населения, выходящая из народной толпы. Шамиль располагал еще большими силами; он мог выставить против нас много тысяч храбрых воинов, имел верных и опытных помощников, неприступные крепости, значительные материальные средства. Но в это время, с ослаблением надежды отбиться от русских, каждый горец, естественно, стал думать о себе лично, о своем семействе и имуществе. Не подлежало сомнению, что толпы, собранные под глазами Шамиля или его главных наибов, будут драться решительно; но с ослаблением народной веры в успех эти толпы становились войсками, в определенном смысле слова, войсками, за которыми не сражался уже каждый камень; на них можно было наступать по чисто стратегическим соображениям, как во всякой другой войне, и решить дело быстрым вторжением. Теперь это ясно. Но в прошлом июне Дагестан представлялся еще такой непроходимой трущобой, так была свежа память кровавых и бесполезных попыток, двадцать лет сряду повторявшихся против этой земли, что казалось невозможным кончить дело одним разом. Никто не сомневался, что теперь стало возможным сломить Дагестан; но сломить его в несколько приемов, методически, как это происходило в Чечне, рассчитывая действия на известное число лет. Все были тогда убеждены в этом, положительно все, кроме одного человека; к счастью, этот человек был главнокомандующий. Завоевание Дагестана совершилось в пять недель, и Кавказ навсегда избавился от мюридизма, грызшего, как язва, его внутренности (Понятно, что источники, из которых почерпнуто это показание, как и многие другие в этом сочинении, в настоящее время еще не могут быть обнародованы. Но сам факт совершенно известен лицам, сколько-нибудь посвященным в планы совершившегося покорения. Когда будет написана история Кавказской войны, это обстоятельство станет вне всякого сомнения). [217]

Общее наступление предположено было начать со всех сторон одновременно, в первых числах июля. Главный чеченский отряд, в числе 14 тыс. человек под ружьем, под личным начальством графа Евдокимова, был сосредоточен около Веденя; другой небольшой отряд Левого крыла, полковника Кауфмана, готовился выступить из Шатоя. В Прикаспийском крае главный отряд, салатавский, в составе около 9 тыс., которые должны были впоследствии еще усилиться, собрался в Буртунае. Всем этим войскам, составлявшим массу около 25 тыс. штыков и коней, назначено было произвести наступление с северной стороны гор. Восточная сторона Дагестана, обращенная к Каспийскому морю, охранялась отрядом в пять батальонов, расположенным на Турчидаге под начальством генерала князя Тарханова, готовым сейчас перейти в наступление. Из Темир-Хан-Шуры также готовы были двинуться, в случае надобности, около 2 тыс. человек в промежуток между салатавским и турчидагским отрядами. Эти три отряда состояли в распоряжении генерал-адъютанта барона Врангеля, находившегося при салатавском отряде. На Лезгинской линии, под начальством командующего войсками генерала князя Ме-ликова, сосредоточился на горе Пахалис-Тави отряд в 7 тыс. человек, фланкируемый двумя' небольшими отрядами со стороны крепости Новые Закаталы и Тушети, под предводительством князя Шаликова и князя Челокаева. Вся масса войск, собранная с величайшими усилиями для наступления в горы с трех сторон, не превышала 40 тыс. человек под ружьем из 240 тыс., составлявших в эти месяцы Кавказскую армию (из 160, если не считать войск Правого крыла и Кутаисского генерал-губернаторства). Разительный пример локализирования, можно сказать, поглощения войск, для потребностей мелкой обороны и занятия края, бывших последствием Кавказской войны. Действия трех отрядов — чеченского, дагестанского и [218] лезгинского, фланкируемых зависевшими от них второстепенными колоннами, были подчинены одному общему плану; но каждый командующий войсками был самостоятелен на своем военном театре и руководствовался местными соображениями для достижения поставленных ему целей. Наибольшая сила оборонительной системы неприятеля состояла в линии Андийского-Койсу, прикрывавшей непокорные горы с севера, от снежного хребта до Сулака, прочно укрепленной и занятой многочисленными скопищами горцев. Эта линия останавливала наступление чеченского и дагестанского отрядов почти с первого их шага в горы. Лезгинский отряд, действовавший с южной стороны, находился некоторым образом в тылу этой линии, но отделенный от нее обширным пространством самых недоступных гор, в которые наши войска еще никогда не пытались проникнуть. По плану князя Барятинского отряды должны были сойтись против среднего течения Андийского-Койсу, разрушая совокупным усилием оборонительную линию горцев. Главная, хотя пассивная роль в общем наступлении принадлежала чеченскому отряду, напиравшему против самой неприступной части неприятельской линии; к этим войскам прибыл сам главнокомандующий, чтобы находиться в центре действий. Чеченский отряд, многочисленнейший из трех, шел кратчайшим путем к среднему течению Андийского-Койсу; через несколько времени, с углублением в горы других колонн, он должен был стать связующей и опорной массой для всех наступающих войск. Присутствие в чеченском отряде главнокомандующего и самое направление отряда — в сердце непокорной земли — необходимо заставляло мюридов обратить все внимание на эту часть наших сил, ждать решительного удара только от нее и сообразовать свои действия с ее действиями. Подвигаясь медленно, ничем не обнаруживая своих намерений, главнокомандующий приводил Шамиля в недоумение и заставлял его держать в массе свои главные силы; тем легче фланговые отряды могли нанести горцам внезапный удар. Достаточно было одному из них достигнуть правого берега Андийского-Койсу, чтоб ниспровергнуть всю [219] оборонительную систему неприятеля. По всей вероятности, действующая роль должна была выпасть на долю дагестанского отряда. Он наступал рядом с чеченским; успех с каждой стороны был общим. В нижней части течения Койсу неприятель имел менее сил, чем в средней. За рекой, против Гум-бета, лежат Койсубу и Авария, общества, твердо стоявшие за нас в 1843 г. и претерпевшие потом долгое гонение от Шамиля. Прорвавшись за реку в нижней части течения, мы прямо вступали в этот край, единственный в Дагестане, на дружелюбие которого можно было рассчитывать немедленно. С восстанием Аварии в Дагестане должно было начаться такое же разложение, какое предало нам Чечню. Во всяком случае, с содействием или без содействия Аварии, раз прорвавшись за реку, дагестанскому отряду стоило только протянуть правый фланг вверх по ее берегу, чтоб взять в тыл укрепления, нагроможденные горцами против Технуцала. Тогда чеченский отряд мог свободно перейти Койсу и протянуть руку лезгинскому, который до тех пор был отделен, как бездной, от сил, действующих с севера. Но если бы дагестанский отряд встретил со своей стороны препятствия непреодолимые, то в этой крайности лезгинский отряд мог проникнуть в глубину гор и выйти в тыл неприятельской линии, хотя с гораздо большим риском и значительной тратой времени. Во всяком случае тот или другой должен был обойти Шамиля и овладеть переправами через Койсу. Тогда все три отряда соединялись в сердце гор, и исход борьбы становился несомненным; оставалось только быстро преследовать Шамиля, не давая ему утвердиться в какой-либо части края.

По этому плану чеченский отряд должен был в начале похода действовать методически, разрабатывая дорогу из Веденя в Андию; лезгинский отряд — продолжать систему, которой он держался уже два года, — разорять неприятельский край, подвигаясь понемногу в глубь гор; решительное наступление с первого шага предстояло только дагестанскому отряду. Как на графа Евдокимова было возложено исполнение планов главнокомандующего в методической войне, так теперь возлагалось на барона Врангеля нанести [220] мюридизму быстрые и окончательные удары.

Северная сторона Дагестана, на которую наступали соединенные силы Левого крыла и Прикаспийского края, ограждена по всему протяжению чрезвычайно высоким, но не снежным хребтом, который тянется сплошной стеной к северо-востоку, от пределов Хевсуретии до Салатавии, отделяя чеченское население от тавлинского. За хребтом, на расстоянии от 15 до 20 верст, течет в глубочайшей пропасти Андийское-Койсу. Через хребет нет ни одного ущелья; надобно лезть на его вершину и потом опять спускаться в страшную глубину. Через реку переправы существуют только в немногих местах, где пробиты тропинки, ведущие к руслу наискось по отвесным скалам. Длинная полоса между хребтом и рекой разрезана на несколько отдельных клеток контрфорсами хребта, упирающимися в самый берег Койсу. Шамиль устроил с глубоким военным взглядом оборону этой страны. Войска Левого крыла и Прикаспийского края должны были наступать отдельно, имея особое основание военное и продовольственное, одно — в недавно покоренной Ичкерии, другое — в Салатавии. Перед чеченским отрядом лежала Андия, перед дагестанским — Гумбет, разделенные высоким контрфорсом, через который эти страны сообщаются только по двум путям: верхнему, через так называемые Андийские ворота, и нижнему, над рекой. Шамиль укрепил правый берег Койсу и этот перпендикулярный к реке контрфорс. Против Технуцальской долины, около аула Конхидат, куда должен был спуститься чеченский отряд и где река течет в плоских берегах, на противоположной стороне, была устроена горцами целая система укреплений, каменных стен с бойницами и батарей, в 8 верст длиной. Брать силой эти укрепления, которым бешеная река служила природным рвом, могло считаться почти невозможным. Далее, на значительном расстоянии, Койсу непроходим по самой местности. Против Гумбета, на пути наступления дагестанского отряда, Шамиль укрепил Согритлоский мост блиндированными галереями, скрытыми в скалах и недосягаемыми ни с какой стороны, даже для артиллерийского огня. Мосты через Койсу он [221] оставил только в недоступных для нас местах, оградив их завалами. На остальном течении не только мосты были сняты, но даже скалы над рекой оборваны отвесно. Верхний путь, соединяющий Андию и Технуцал с Гумбетом, был перерезан башнями и завалами в Андийских воротах и на соседних тропинках. На нижнем пути, в том месте, где контрфорс упирается в реку, Шамиль сильно укрепил Ки-литлинскую гору и расположился на ней с главными силами, как в центральном пункте. Все население Андии, Технуцала и Гумбета было принуждено перевести семейства и стада на другой берег реки и сжечь свои аулы. При таком расположении обороны все стратегические выгоды были на стороне горцев. С первым шагом в неприятельскую землю дагестанский и чеченский отряды разъединялись занятым горцами контрфорсом и упирались в препятствие, почти неодолимое, — Андийское-Койсу; между тем как неприятель мог отказываться от боя, когда хотел, запираясь в своих укреплениях; мог также устремлять против разъединенных отрядов или колонн, отряжаемых ими, всю массу своих сил, нисколько не опасаясь за тыл и фланги. Лежавший перед нашими отрядами военный театр представлял шахматную доску, в которой все границы между клетками — во власти неприятеля. Мы имели только одно преимущество — тактическое превосходство наших войск. Если можно было найти случай где-нибудь воспользоваться этим преимуществом и только в одном пункте прорвать оборонительную сеть неприятеля, дело было выиграно, потому что горцы не могли возвратить себе утраченной выгоды открытым боем. Предстоявшие действия были рассчитаны на этом соображении.

К 1 июля в крепости Грозной собрались: начальник Главного штаба, начальники специальных оружий армии и походный штаб. 4 июля прибыл к войскам главнокомандующий, прямо из Петербурга, куда он уезжал на короткое время. Через несколько дней началось наступление.

14 июля главный чеченский отряд выступил из Веденя и расположился у озера Япиам. Два дня сряду потом главнокомандующий производил рекогносцировки к стороне [222] Андии. 17-го отряд перешел к озеру Ретло. 18-го снова была большая рекогносцировка. В это время Шамиль жег андийские и технуцальские деревни. 22-го чеченский отряд опять подвинулся вперед и стал на краю Андийского хребта, над долиной Технуцала. При каждой стоянке войска разрабатывали через горы удобную колесную дорогу. Шамиль напряженно следил за действиями главного отряда из своих укрепленных позиций. Тем временем участь первой половины похода была уже решена на другом пункте.

Генерал-адъютант барон Врангель в первых числах июля занял с бою позицию у Мичикала, на северной подошве Гумбетского хребта. Получив здесь последние инструкции главнокомандующего, он двинулся вперед в тот же день, как и чеченский отряд, 14 июля. За хребтом, на дороге отряда, горцы заняли крепкий аул Аргуани, взятие которого в 1839 г. стоило нам 800 человек; но дагестанский отряд, достигнув последних вершин хребта, направился по отрогу, выходящему в тыл деревни. Горцы должны были бросить эту позицию без боя. С высот около Аргуани открылось расположение половины, по крайней мере, шамилевых скопищ. Они теснились у Андийских ворот и по всему контрфорсу, ожидая, очевидно, что дагестанский отряд будет силой открывать сообщение с чеченским. За рекой никого не было видно; владея несколькими мостами, горцы могли беспрепятственно переходить с одного берега на другой и потому не озаботились предварительно занять противоположную сторону. Барон Врангель, не теряя минуты, воспользовался этой оплошностью. Несмотря на чрезвычайное утомление войск после усиленного перехода по горам, зная, что у его дагестанских солдат всегда станет силы, когда впереди есть нужное дело, барон Врангель сейчас же двинул к Согритлоскому мосту колонну под начальством генерала Ракуссы. Эти войска нашли мост снятым и вокруг такую местность, что к реке можно было подойти только правильными работами, под убийственным неприятельским огнем; поэтому они не могли перейти реку немедленно. Но на другое утро найдено было, в версте ниже, место, на которое горцы не обратили внимания и где было [223] возможно, хотя с величайшими затруднениями, накинуть мост. Выше и ниже совершенно отвесные берега не позволяли даже спуститься к воде. Прибыв на передовую позицию, генерал Врангель решил переправляться в этом пункте. Войска заняли высоты левого берега, командующего правым только в одном этом месте, и сейчас же покрыли их завалами для стрелков и артиллерии, прежде чем неприятель успел занять противоположную сторону значительными силами. С этой минуты мы владели переправой; наш огонь засыпал другой берег до такой степени, что когда опоздавшие скопища горцев прибыли к Согритло и привезли свои пушки, они не могли уже ни спуститься к реке, ни строить против нас завалов, ни ударить в голову переходящей колонне; все действие их ограничилось тем, что они с окрестных гор обстреливали лагерь и переправу. Оставалось только сладить с бешеной рекой; но это была самая трудная часть дела. Все материальные средства для переправы, принесенные на солдатских руках, состояли в веревках и нескольких досках. Два дня работа не удавалась. Несколько человек переправились в люльке, скользившей над пучиной по канату, и засели в пещере противоположного берега, вырезав защищавших ее мюридов. Но по канату нельзя было переправить отряда, а между тем горские скопища с часу на час усиливались и покрыли все окрестные горы. Только на третий день через Койсу была перекинута зыбкая веревочная плетенка (Подполковником Девелем) в 15 сажен длиной и несколько вершков шириной, по которой люди должны были переходить в одиночку. На рассвете несколько рот стянулись на другом берегу и смело пошли в тыл галереям, ограждавшим Согритлоский мост. Несмотря на чрезвычайное численное превосходство, горцы уклонились от открытого боя и отступили на горы. В Согритло, где скалы над рекой почти сходятся, немедленно был устроен постоянный мост. Чтоб открыть доступ в Аварию, оставалось взять Ахкентскую гору, круто подымающуюся над рекой и уже огражденную завалами. 21 июля, как только сообщение [224] между двумя берегами было прочно установлено, барон Врангель двинул вперед штурмовую колонну, под начальством генерала Ракуссы. Войскам надобно было подняться по извилистой тропинке на два чрезвычайно высоких уступа и через густой лес, у подошвы отвесного каменного гребня, взойти на вершину, от которой ряд высоких горных полян тянется до самой Аварии. Войска двинулись перед рассветом, взобрались на первый уступ, сбивая неприятеля снизу вверх, прорвались через лес; но тут увидели перед собой крепкие завалы с бойницами и турбастионами, к которым нельзя было подойти иначе, как медленно карабкаясь на крутизну, под прицельным огнем горцев; успех штурма был сомнительный, а потеря неизбежно была бы огромная. С быстротой и уверенностью в себе, отличающими кавказского солдата, батальоны поворотились направо и полезли прямо на гребень, под которым шли. Люди взбирались на отвесную крутизну, подсаживая друг друга, цепляясь за расщелины и растения, проросшие в скалу, под градом сбрасываемых на голову камней; через час передние батальоны были уже на вершине; горцы бежали с обойденных завалов. В тот же вечер дагестанскому отряду покорился аул Цатаных, где прежде было наше укрепление, взятое в 1843 г. Шамилем.

22 июля весь дагестанский отряд расположился на горах, у аула Ахкент. Когда войска разбивали палатки, цата-ныхцы прискакали в лагерь просить помощи против угрожавшей им партии мюридов. Партия оказалась депутацией всех аварских селений, присланной к барону Врангелю. Аварцы говорили: "Мы уже шестнадцать лет грызем железо Шамиля, дожидаясь, чтоб вы протянули нам руку. Теперь пришел конец его царству".

Покуда барон Врангель наступал со стороны Андий-ского-Койсу, собранные в Темир-Хан-Шуре войска, соединившись с турчидагским отрядом, взошли под начальством генерала Манюкина на хребет, ограждающий койсубулин-ское общество с восточной стороны, и разрушили горское укрепление Бурундук-Кале. С 22-го числа койсубулинцы перестали сопротивляться; пограничная крепость [225] Улли-Кале открыла нам ворота. Генерал Манюкин занял гарнизонами эту крепость и многие пункты на пути и приступил к устройству переправы через Аварское-Койсу, чтобы открыть барону Врангелю прямое сообщение с Темир-Хан-Шурой.

В несколько дней Авария и Койсубу были приведены в подданство русскому престолу. Вместе с этим дружелюбным населением покорилось самое враждебное, гумбетов-ское, неуклонно стоявшее за мюридизм со дня его появления на Кавказе. В Койсубу и Гумбете было восстановлено народное управление, подавленное мюридизмом. Власть над Аварией, по предварительному разрешению государя императора, вручена Ибрагим-хану Мехтулинскому, ближайшему родственнику угасшего Аварского дома. Покорившиеся жители сейчас же выставили ополчение против мюридов. Но, кроме того, с завоеванием северо-западной части гор дагестанский отряд мог располагать местными перевозочными средствами, которые жители охотно предлагали и тем чрезвычайно облегчили главное затруднение горной войны, — продовольствие войск. Жительские транспорты могли передвигать склады провианта всюду, где была в них надобность, не требуя никакого прикрытия. С этим пособием, быстро и искусно организованным, дагестанский отряд получил подвижность, о какой прежде нельзя было и думать; непроходимая местность гор раскрылась для него.

С занятием Койсубу и Аварии оборонительная линия горцев падала сама собой; дагестанский отряд мог в два перехода зайти ей в тыл. 18 июля Шамиль прискакал с Килитлинской горы к Согритло, чтоб удостовериться в переходе русских через Койсу, и видел своими глазами наши батальоны на правом берегу. С этой минуты предводителю мюридизма оставалось одно из двух: или запереться в завалах Килитлинской горы, откуда ему уже не было выхода, но где его нелегко было взять; или сейчас же очистить берега Койсу и отступить со всем скопищем в Карату (ставшую столицей гор после падения Веденя), пока в окружавшей его толпе не начался еще разброд. Под глазами имама [226] горцы не положили бы оружия, и Шамиль мог продлить еще несколько времени свое владычество над народом. Но тот и другой шаг доказывали бессилие мюридизма перед русским оружием. Шамиль колебался несколько дней и потерял все разом. Весть об изъявлении покорности аварцами и койсубулинцами мгновенно разнеслась по горам и вызвала наружу чувства, давно накипевшие на сердце народа; каждый стал думать о своей личной безопасности, отказываясь приносить жертвы очевидно проигранному делу. Установленные мюридизмом власти лишились всякого значения в глазах толпы. Народная партия, тридцать лет безмолвствовавшая перед духовным деспотизмом, вдруг выступила вперед и везде взяла верх. Политическое могущество мюридизма рухнуло в три дня.

С этой минуты русские лагеря наполнились бывшими предводителями горцев и народными депутациями. Значительные люди наперерыв друг перед другом торопились заявить преданность новой власти, в надежде сохранить приобретенное положение; общества спешили принести покорность, чтоб избавиться от погрома и опеки бывших начальников, полетевших к ставке победителя. Все, имевшее какое-нибудь положение, устремилось куда было ближе, — к главнокомандующему, барону Врангелю или князю Меликову. Немного достоинства и характера выказали в этом переломе люди, тридцать лет удивлявшие Россию своей непреклонной твердостью; но к таким явлениям при общественных переворотах истории уже не привыкать, ни в Европе, ни в Азии.

Когда Шамиль, после нескольких дней колебания, решился наконец отступить в Карату, собранные им толпы не признавали уже ничьей власти. Люди, принадлежавшие к покорившимся обществам, первые бросили вверенные им посты и воротились домой; их пример увлек прочих. Только что Шамиль съехал с Килитлинской горы, вверив оборону крепости одному из наибов, занимавший ее гарнизон разграбил склады провианта и разбежался. Из нескольких тысяч горцев, занимавших берег Койсу, только несколько десятков человек последовали за Шамилем. Каратинцы, [227] несмотря на свою крепкую местность, отказались защищаться. Все средства сопротивления разом иссякли для Шамиля. Видя свое дело окончательно проигранным в Северном Дагестане, он решился броситься на юго-восток, в тот пояс крепостей и воинственного населения, о который до сих пор разбивались все усилия русских. Дальновидный имам давно уже приготовил себе в этом крае убежище, на неприступной горе Гуниб. Явившись в пору в Андалале, Шамиль мог надеяться удержать в повиновении многочисленное и фанатическое население этой страны и если не поправить, то по крайней мере затянуть дела на неопределенное время. Андалал огражден природой со всех сторон: с юга — снежными горами, с востока и севера — бездонными пропастями, в которых текут три Койсу. Население этой части гор сгруппировано в огромных каменных аулах, которые могут, каждый, выдержать правильную осаду. Утвердившись в середине Андалала на Гунибской горе, действительно неприступной при достаточных средствах обороны, Шамиль мог поддерживать решительность окрестного населения, привлечь в Андалал толпы фанатиков и преданных ему людей изо всех гор и противопоставить нам сопротивление, которого никакими силами нельзя было сломить сразу. Остаткам мюридизма надобно было только удержать оружие в руках до наступления зимы. Наши войска не могли продолжать похода по горам, засыпанным снегами, за невозможностью продовольствовать лошадей, и Шамиль остался бы с глазу на глаз с населением, двадцать пять лет дрожавшим перед его именем. В Андалале должен был решиться исход войны.

Покорение Аварии отозвалось в этом крае, как и в других. Враждебная Шамилю партия сейчас же выступила вперед; но во главе ее стал не приверженец старины, а один из основателей мюридизма, целый год боровшийся с Шамилем за верховную власть, известный Кибит-Магома. Лишенный официального значения, но чрезвычайно влиятельный в горах, этот человек увлек за собой население Тилитля, одного из главных андалальских аулов, и послал депутацию к генералу Врангелю. Поборники мюридизма [228] были, однако ж, еще сильны в Андалале, и прочие аулы молчали. Исход дела зависел от того, какая партия возьмет там верх. Получив депутацию Кибит-Магомы, барон Врангель немедленно двинул к пределам Андалала князя Тарханова, стоявшего на восточном рубеже Дагестана; но в турчидаг-ском отряде, после занятия стольких пунктов, оставалось очень немного людей. Князь Тарханов, известный своей решительностью, двинулся прямо к Чоху, одной из главных твердынь Шамиля, взбунтовал население аула, заставил мюридов бежать из крепости и ввел в нее русский гарнизон, но Чох поглотил его последние силы; дальше ему не с чем было идти. Другие войска дагестанского отряда были разбросаны быстрым вторжением по Гумбету, Койсубу и Аварии; правые колонны его протянулись к Карате, для открытия сообщения с чеченским отрядом. Тем временем Шамиль ускакал с немногими приверженцами из Караты в Андалал. Два раза ограбленный на дороге, отброшенный в леса Караха людьми Кибит-Магомы, он успел, однако ж, добраться до Гуниба. Присутствие имама на неприступном Гунибе, посреди Андалала, которого главные аулы еще не изъявили покорности, снова запутывало дело и требовало самых быстрых мер.

Сообщение между дагестанским и чеченским отрядами через Карату было открыто 27 июля. Через три дня потом в главный отряд прибыл генерал-адъютант барон Врангель. С обеих сторон путь в глубину гор был свободен. Главнокомандующий решился немедленно двинуть на Андалал все наличные силы, какими только мог располагать, чтобы подавить в этом крае приверженцев имама прежде, чем они успеют соединиться; тесно окружить Гуниб и запереть на нем безвыходно Шамиля с его последними мюридами. При виде развитых нами сил партия Кибит-Магомы должна была взять верх в Андалале; но все зависело от быстроты действий.

Главнокомандующий был уверен в спокойствии вновь покорившегося населения, которое не могло после такого крутого перелома снова перейти через несколько дней во враждебный стан. Полагаясь на энергию, если не на [229] верность толпы, князь Барятинский двинул в Андалал все колонны, рассеянные по Аварии, Гумбету, Койсубу и Кара-койсу, оставляя в только что завоеванных горах лишь несколько рот, для прикрытия мостов и складов провианта. Из чеченского отряда была направлена туда же колонна через Карату. Главное затруднение при этом непредвиденном сосредоточении войск в юго-западном углу гор состояло в их продовольствии. Заготовленные для похода провиантские склады дагестанских войск находились в Салата-вии; на пределах Андалала ничего не было запасено. Немедленно были приняты чрезвычайные меры. Энергическое исполнение их начальником штаба Прикаспийского края князем Мирским позволило развить военную операцию со всей самостоятельностью, без малейшей потери времени; местными средствами, найденными в горах, черводарским транспортом, полковыми вьюками войска, собранные в Андалале, продовольствовались со дня на день через хребты Гумбета, Койсубу и Аварии; между тем как обозы, внезапно сформированные в покорном Дагестане, вывозили запасенный в горах провиант к ближайшим пунктам, откуда, после первых дней, андалальский отряд должен был уже правильно продовольствоваться.

Со вступлением значительных сил в Андалал враждебная Шамилю партия немедленно восторжествовала. Вся страна и окружающие ее горные общества изъявили покорность перед бароном Врангелем. Наши войска тесно обложили Шамиля, засевшего с несколькими стами отчаянных людей на недоступной вершине Гуниба.

Двинув генерал-адъютанта Врангеля в Андалал, главнокомандующий спустился 4 августа с чеченским отрядом в долину Технуцала и стал лагерем на Андийском-Койсу, около селения Конхидатль, против покинутых горских укреплений. На другой день в конхидатльский лагерь прибыл с кавалерией командующий войсками Лезгинской линии генерал князь Меликов.

Покуда происходили описанные действия в Северном и Западном Дагестане, лезгинский отряд наступал на страны, лежащие по истокам Андийского-Койсу, в самых [230] диких, едва проходимых горах. Князь Меликов двинулся в поход ранее других отрядов. Стянув свою главную массу у подножия горы Пахалис-Тави, он стал 6 июля на хребте, разграничивающем дидоиское и капучинское общества, устраивая здесь вагенбург и разрабатывая дорогу к илан-ховским деревням. В то же время вышли на горы боковые колонны, в двух оконечностях Лезгинской линии: тушинская — в верхнее ущелье Андийского-Койсу, закаталь-ская — против истоков Аварского-Койсу. Оставив тяжести в вагенбурге, князь Меликов перешел на хребет Бешо и предпринял оттуда ряд движений против лезгинских обществ. Он разорил поочередно селение Китури, стоившее в прошлом году жизни генералу Вревскому, деревни в верховьях дидойских притоков Койсу, большой аул Хупро, вновь отстроенный после разгрома 1857 г. Тушинский отряд между тем привел к покорности жителей верхнего ущелья Андийского-Койсу и через дидоиское общество, истребляя лежащие на пути аулы, присоединился к князю Меликову. Не видя конца опустошениям, многие лезгинские селения стали выдавать аманатов. В это время разлилось по горам движение, начавшееся с Аварии. Выборные и значительные люди изо всех окрестных обществ стеклись в лагерь лезгинского отряда. В несколько дней покорились общества: Дидо, Иланхеви, Тиндал, Кварешно. В начале августа, исполняя план главнокомандующего, князь Меликов предпринял смелое движение к Технуцалу, через снежные отроги Богосского хребта, по глубинам края, никогда еще не видевшего русских. Этот поход был совершен с особенной быстротой и точностью. Лезгинский отряд дошел до селения Тинды над Андийским-Койсу. Оттуда князь Меликов продолжал путь с одной конницей и вышел на Конхидатль, следуя между чеченским обществом Джама-лал и лезгинским — Богулал, которые Шамиль прозвал своей Сибирью. Таким образом, непокорный край был пройден по всем направлениям. Три отряда, вступившие в горы с разных сторон, — северо-западной, северовосточной и южной, — вошли в связь, как было предположено, в средней части Андийского-Койсу, опираясь на [231] центральную массу чеченского отряда. По возвращении из Конхидатля князь Меликов должен был перейти со своим отрядом с верховьев Андийского-Койсу на верховья Аварского, приводя к покорности южные лезгинские общества, занять Ириб, считавшийся главным пунктом всего Лезги-стана, и прибыть под Гуниб, где главнокомандующий назначил ему новое свидание. Как в первой половине похода, так и во второй, операционные линии всех действующих сил должны были пересечься в одной точке, определяющей общее направление похода; теперь эта точка была перенесена с середины Андийского-Койсу к юго-восточной оконечности гор, в Андалал. Заложив на самом месте лагерного расположения мостовое укрепление, названное Преображенским, главнокомандующий выехал 10 августа под прикрытием небольшого конвоя к войскам, сосредоточенным в Андалале, через Койсубу и Аварию. Чеченский отряд остался в Андии, под начальством генерала Кемферта, оканчивать предпринятые работы.

Путешествие победителя Кавказа через покоренный им край имело вид торжественного шествия. Его встречали речами и адресами, салютационные залпы гремели в аулах, бесчисленные толпы стекались, чтобы взглянуть на него. Князь Барятинский проезжал Аварию, покорившуюся только две недели тому назад, не в голове войск, но как правитель, с одной конвойной сотней; иногда даже его сопровождали исключительно туземцы. Горцы поняли, что теперь война действительно кончена.

18 августа главнокомандующий обогнул Гунибскую гору и прибыл на Кегерские высоты, в главную квартиру дагестанского отряда. С этого места можно было обнять глазом всю массу Гуниба, встающую к востоку за глубоким обрывом Кара-Койсу.

Гуниб, метко прозванный солдатами горой-гитарой, имеет действительно очертание этого инструмента без шейки, наклоненного с востока на запад, к левому берегу Кара-Койсу. Он стоит уединенно в группе окрестных гор, господствуя над ними. Скаты Гуниба чрезвычайно круты, более 45°, и подымаются на версту и более, оканчиваясь [232] отвесным каменным поясом в несколько десятков сажен вышины, которым окружена вся верхняя площадь горы, составляющая не менее 100 квадратных верст; этот пояс поднят и над внутренней стороной, так что сама поверхность горы образует как бы чашку. У подошвы окружность Гуниба около 60 верст. С высшей, восточной окраины, по наклонной площади течет небольшая речка, низвергающаяся потом каскадами в Койсу. На Гунибе находятся аул и несколько хуторов, мельницы, березовые рощи, пастбища и пахотные поля, — все, что нужно для жизни человека. На гору ведет только одна тропинка, с берега Кара-Койсу, спертая на некотором протяжении отвесными скалами. Шамиль перегородил это место высокой стеной с бойницами. На северной стороне венец скал, оканчивающий крутизну, в одном месте немного раздвигается, оставляя узкий проход; горцы перерезали его завалами, хотя туда вовсе нет дороги. С других сторон в каменном поясе есть несколько дождевых промоин, по которым смелые охотники подымались с помощью веревки: но на глаз эти всходы совершенно недоступны. При силе, достаточной для занятия стрелками всей верхней окружности Гуниба, на что нужно не менее полутора тысяч человек, эта гора действительно неприступна. Но у Шамиля было только четыреста ружей (считая в том числе население аула) и 3 пушки. Но даже при таких силах защитников Гунибская позиция была чрезвычайно крепка; глядя на гору, нельзя было придумать, с какой стороны подступить к ней.

При Шамиле находились только три или четыре человека, заметные по их прежнему положению. Он привел с собой на Гуниб небольшое число своих домашних мюридов, несколько отчаянных абреков, несколько изуверных последователей тариката и сотню беглых солдат, до того обремененных преступлениями, что они не смели воспользоваться дарованным всепрощением и явиться с повинной, вместе с товарищами. Созданное мюридизмом государство, тридцать лет боровшееся против Русской империи, началось горстью фанатиков и кончалось шайкой разбойников. Еще до прибытия главнокомандующего барон [233] Врангель тесно обложил Гуниб. Все тропинки, ведущие на полгоры из лежащих внизу аулов, были заняты отдельными колоннами. С восточной стороны, обращенной внутрь гор, блокада была вверена полковнику Радецкому; против юго-восточного угла и всей южной стороны — полковнику Тер-гукасову; по берегу Койсу — полковнику Кононовичу; с северной стороны — генералу князю Тарханову. Засевшие на горе мюриды были заперты безвыходно.

17 августа Шамиль прислал к барону Врангелю парламентеров с предложением перемирия. Предложение было принято. По прибытии главнокомандующего в Кегерский лагерь немедленно начались переговоры о сдаче, но не привели ни к чему, несмотря на самые великодушные условия, объявленные Шамилю, и полную безопасность, обещанную его людям. Старый предводитель мюридизма, очевидно, колебался между убеждениями всей жизни, заставлявшими его биться против неверных до последнего вздоха, и привязанностью к многочисленному семейству, которое находилось с ним на Гунибе; кроме того, взросший в непримиримой вражде к русским, он еще не вполне доверял нашим обещаниям. Последние слова Шамиля, заключившие переговоры, были: "Гуниб — высокая гора; я сижу на ней. Надо мной, еще выше, Бог. Русские стоят внизу. Пусть штурмуют".

Во время переговоров в Кегерский лагерь прибыл генерал князь Меликов, исполнивший предписанное ему движение. Лезгинский отряд прошел глубиной гор с верховьев Андийского-Койсу на правый берег Кара-Койсу, привел к покорности остальные племена Лезгистана, везде встречавшие наши войска с радушием, занял Ириб и разрушил укрепления этого аула. Из Ириба князь Меликов выступил с одной конницей. Восточные горы были покорены до последней деревни, кроме Гуниба, на котором соединилось все остававшееся от мюридизма.

23 августа атака Гуниба была поручена, под главным начальством генерал-адъютанта барона Врангеля, начальнику инженеров Кавказской армии генералу Кеслеру. 24-го — колонна князя Тарханова заняла с бою сады, [234] лежащие на северной стороне Гуниба, и стала у самой подошвы горы; колонна полковника Кононовича поднялась из русла Койсу и заложила стрелков на первом уступе берега. В ночь с 24-го на 25-е предположено было устроить на полугоре ложементы для этих двух колонн; но войска, раз ринувшиеся в бой, пошли дальше и дальше. Полковник Ко-нонович, подымаясь по дороге, встретил самое сильное сопротивление и должен был остановиться. Но в то же время полковник Тергукасов, стоявший против юго-восточного угла Гуниба, высмотрев предварительно большую промоину в скалистом поясе, венчающем гору, устремился к ней на рассвете и с помощью веревок и лестниц взошел на верхнюю площадь. Князь Тарханов сделал ночью фальшивую атаку, заставившую мюридов сбросить вниз заготовленные ими груды камней. Два часа гора гудела под прыгающими обломками скал. Когда кончился этот каменный дождь, князь Тарханов двинул свои колонны вверх к прорыву, раздвигающему в этом месте скалы карниза, разметал неприятельские завалы и стал на горе. Наши войска заняли две противоположные окраины Гуниба. Большая часть защитников горы была истреблена или взята. Шамиль с остальной частью заперся в аул, около которого сошлись все три колонны.

В полдень прибыл на Гуниб главнокомандующий и потребовал от Шамиля немедленной сдачи. Вокруг небольшого аула, занятого сотней мюридов, тесно стояли 14 батальонов. Остатку неприятеля не было возможности ни уйти, ни отбиться. После двух часов колебания старый имам вышел из аула и сдался на волю победителя.

В березовой роще, на камне, где сидел князь Барятинский, принимая пленного Шамиля, вырезаны год, день и час окончания Кавказской войны: "1859 года, 25-го августа, 4 часа пополудни".

Шамиль был взят ровно через три года, изо дня в день, с назначения князя Барятинского главнокомандующим — 25 августа 1856 г.

Князь Барятинский известил из-под Гуниба армию о совершившихся событиях двумя последовательными [235] приказами. Первый приказ был отдан 22 августа:

"Воины Кавказа! В день моего приезда в край я призвал вас к стяжанию великой славы государю нашему, и вы исполнили надежду мою.

В три года вы покорили Кавказ от моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги.

Да раздастся и пройдет громкое мое "Спасибо" по побежденным горам Кавказа и да проникнет оно со всей силой душевного моего выражения до сердец ваших".

Второй приказ от 26 августа: "Шамиль взят — поздравляю Кавказскую армию".

Во время начальствования князя Барятинского, до личного его выступления в поход, у горцев взято 8 орудий; при окончательном покорении гор — 52, всего — 60 орудий. Наших пленных освобождено свыше 2 тыс. обоего пола.

____________________________________

Восточные горы покорены навсегда. Такое явление, как мюридизм, не повторяется дважды в жизни народов. Но даже мюридизм, выразивший последнюю степень фанатизма самого фанатического из верований, превращавший всего человека в страсть и взросший на самой благоприятной почве, какая только могла встретиться для того в мире, соединил против нас горцев лишь вследствие обстоятельств, совершенно исключительных. Когда началась на Кавказе проповедь исправительного тариката, глубина гор была еще неизвестна и почти недоступна; все, совершавшееся в ней, было скрыто от наших глаз. Не вглядевшись хорошо в характер вновь приобретенного края, русская власть начала свои действия ложной системой — уничтожением самобытных общественных учреждений, ломкой властей, взросших из народной почвы, заставлявших каждое племя дорожить своей самостоятельностью; русское начальство собственными руками разбило плотины, через которые мюридизму трудно было бы прорваться. Затем, для наружного удобства управления, стали повсеместно вводить [236] законодательство по шариату, предавая горское население безграничному влиянию враждебного нам учения. Как только мюридизм, бывший еще малочисленной сектой, укрылся в горах, как нарочно, усилия Кавказского корпуса были направлены в другую сторону и в продолжение нескольких лет поборники исправительного тариката имели полный простор на Восточном Кавказе. Горцы тридцатых годов были подготовлены веками для нравственного пожара, внезапно охватившего Кавказ. Эти богато одаренные люди жили только непосредственными впечатлениями, дожидаясь первой идеи, которая могла бы проникнуть в их умы. В кавказских горцах сливаются свойства двух пород, которые они разграничивают. Со страстной впечатлительностью азиатцев они соединяют энергию, независимость личности и предприимчивость европейцев, так резко отличающие их от расслабленных единоверцев, живущих за ними до самого края Азиатского материка. Мюридизм увлек горцев с обеих сторон их природы, создав для них идеал жизни, не требующий никакого нравственного усилия человека над собой, состоящий из битв, приключений, опасностей и грабежа, увенчанных раем. Пока нужно было только действовать, горцы стекались под знамена имама с беспримерной ревностью. Но когда мюридизм стал устраивать их жизнь на основании шариата и наложил на человека религиозную опеку, они обратились против него. Предоставленные самим себе, глаз на глаз с шариатом, горцы не выдерживают мусульманского характера. Через несколько времени религиозная сторона мюридизма исчезнет в народном воспоминании; о нем останется только предание, как о великой борьбе кавказских племен против русских. Теперь, с падением мюридизма, горское население опять распалось на отдельные племена. Древние народные учреждения, сообразованные с потребностями русской власти, отчасти уже восстановленные, будут везде приведены в ясность и формально узаконены. Восточный Кавказ, разделенный на две большие области — Левого крыла и Прикаспийского края, подразделен на 11 округов; в каждом округе должны находиться суд и расправа по обычаю, из [237] народных старшин и выборных. Обществами, составляющими округ, управляют наибы из почетных, преданных нам туземцев. Этот образ управления, в первый раз основанный в Чечне князем Барятинским, во время его командования левым флангом, оправдан долголетним опытом. Вновь покоряемые чеченцы твердо стояли за нас даже при сомнительной еще борьбе; страна их пользовалась относительно безопасностью, между тем как нельзя было пройти без сильного конвоя через земли других обществ, покорных уже полстолетия. На Кавказе народное самоуправление, основанное на ясно определенных правах, с устранением духовного влияния, лучше охраняет спокойствие края, чем тысячи штыков. По мере того, как в разных частях Кавказа замолкали выстрелы, храброе, но голодное население гор складывало ружья и жадно принималось за мирный труд. С развитием народного благосостояния непременно возникнут новые общественные потребности, не удовлетворяемые древним обычаем, и сами вызовут постепенное введение просвещенного законодательства.

Внутренность гор деятельно раскрывается удобными дорогами. В последние три года наши войска подвигались вперед не иначе, как с лопатой и топором в руках; где прошли они, там теперь по бывшим горным тропинкам ездят на колесах; а дороги в горах — то же, что окна в доме; ими только проходит свет снаружи. Через год группа Восточного Кавказа будет прорезана искусственными путями по всем направлениям; переправы и дефиле будут ограждены небольшими сомкнутыми укреплениями, требующими лишь несколько рот гарнизона для всей страны. Кавказ будет покоен, потому что будет доступен во всех глубинах и со всех сторон. Кроме того, воинственное население гор станет само себе охраной. Набранные из туземцев войска служат так же верно, как и русские, что давно известно на Кавказе, а для охранения спокойствия в горах они гораздо действительнее последних. Туземные дружины, привлекая к себе самую решительную молодежь, облечены в глазах горского населения не только материальной, но чрезвычайной нравственной силой, которой оно не смеет [238] противиться; эти дружины составят звено между горными племенами и русской властью. Продолжительная, ожесточенная война слишком сильно развила и без того воинственный дух кавказских племен, чтоб не дать ему исхода; в горах слишком много людей, привыкших кормиться одним оружием, чтоб оставить их голодать без занятия. Эти самые люди — кача-ги, абреки, разбойники всяких наименований, делавшие окрестности гор непроездными на сто верст кругом, поступив охотниками в горские дружины, будут верными солдатами, как это доказал конный дагестанский полк, лучшей полицией в горах и превосходным войском для внешней войны, — французскими туркосами, — только гораздо высшего качества. Для содержания спокойствия в горах, устроенных и раскрытых, потребуется весьма немного войск. Кавказ, поглощавший до сих пор половину действующих сил империи, скоро сам станет для нее источником новых сил.

Покорение восточных гор внезапно изменило условия оборонительного и наступательного положения Кавказской армии. С нынешнего года перешеек между Черным и Каспийским морями навеки укреплен за Россией, какие бы политические сочетания ни произошли в соседних странах, какие силы ни были бы направлены против Кавказа. Но до сих пор империя только обеспечила себе владение перешейком. Для устройства этой страны в том виде, как оно должно быть, чтобы вполне соответствовать целям и пожертвованиям государства, остается сделать еще очень многое. Только через несколько лет напряженных усилий, при неослабленных средствах, можно будет сказать: готово!

Первое дело, предстоящее на Кавказе, дело, которое должно окончить как можно скорее, есть покорение западных гор. С падением Шамиля тыл Кавказской армии обеспечен, рассеянные силы ее собраны; но то и другое совершено еще не вполне, покуда Кутаисское генерал-губернаторство отделено от Кубанской линии широким поясом непокорных гор, покуда значительная масса войск неподвижно прикована к одной части края. Враги России, [239] кто бы они ни были, все еще имеют союзника на Кавказе. Одна возможность бороться против Русской империи, постоянно доказываемая на деле, в каком бы отдаленном углу страны ни происходила борьба, необходимо держит все население в тревожном состоянии и разжигает надежды, которые без этого не могли бы существовать. Тем более такой пример опасен в мусульманском крае. Кроме того, непокорные адыги владеют берегом моря, открывающим им сообщение с целым светом. Я нисколько не разделяю мнения, чтобы земля адыгов была воротами, раскрытыми для вражеского вторжения в сердце Кавказа. Пройти эту землю также трудно союзникам, как и врагам; а буйные убыхи или шапсуги, кроме того, могут быть чьими-нибудь союзниками разве только на три дня. Но и без посторонней поддержки существование открытого врага между Кубанью и Абхазией довольно обременительно и опасно. Теперь, с падением восточных гор, борьба на Кавказе нравственно решена. Против таких действующих сил, которыми располагает Кавказская армия, адыги не могут долго держаться; но только против таких сил. Уменьшение армии ранее полного успокоения страны снова затянуло бы дело на Кавказе и в сложности стоило бы гораздо дороже, чем сильные, но кратковременные действия. Если б в 1816 г., с назначением генерала Ермолова на Кавказ, ему отделили несколько полков, возвратившихся из-за границы, империя избежала бы тридцатилетней войны с мюридизмом и сократила свои жертвы сотнями миллионов рублей и сотнями тысяч людей. Западные горы должно покорить неотлагательно, не щадя для того никаких жертв.

Второе дело, необходимое для Кавказа и в военном, и в общественном отношении, для армии и для края вместе, есть сооружение Закавказской железной дороги. Я не могу развить здесь этот вопрос, уже обсужденный властью; для подобного развития понадобилась бы другая книга, таких же размеров; но укажу его главные черты. Если в истекшей войне судьба страны, занятой с лишком двухсоттысячной армией, решалась на поле сражения девятью батальонами, это происходило столько же от поглощения наших сил [240] горской войной, сколько от чрезвычайной медленности сообщений, заставлявшей разбрасывать войска по всем пунктам, на которых мог показаться неприятель; иначе мы не поспели бы туда вовремя; а на Кавказе, при извилистом очертании границы, и сухопутной, и морской, есть несколько линий, ведущих прямо от окружности к центру; линий, владение которыми стратегически решает судьбу войны. Продовольствие надобно было заготовлять задолго вперед, с величайшими затруднениями, сообразно с первоначальным расположением войск, которого потом уже нельзя было изменить, за невозможностью двигать магазины. Войска были прикованы к своим провиантским складам, несмотря на то, что военные обстоятельства принимали иногда совсем другой оборот; отчего происходили раздробленность и слабость массы, в совокупности довольно значительной. Для того, чтобы сила русских войск в Закавказье и в оборонительном, и в наступательном отношении соответствовала их действительной численности, надобно прорезать край железной линией от моря до моря. Тогда закавказские войска, бывшие до сих пор слабыми по своей раздробленности, составят одну массу, и удар их во всякую сторону станет неотразим. При быстром развитии Волжского и Каспийского пароходств, Закавказье, связанное в одно целое железной дорогой, станет во всех своих пунктах на трехнедельном маршрутном пути от главных центров государства, войдет в общий состав русских областей. Вместо многочисленной армии, которую теперь по необходимости, даже и без горской войны, надобно содержать в этом отдаленном пограничном крае, Закавказье надобно будет занимать сильно только в военное время, как и всякую часть границы, соразмеряя эти силы с видами правительства или действительной опасностью, а не со всякой возможной случайностью, как теперь, когда загорный край отстоит от внутренности России на полгода пути. Экономия для государства будет огромная, могущество его со стороны Кавказского перешейка утроится, а в то же время Кавказская армия сделается подвижной, как все [241] действующие войска империи. На благосостояние загорного края железная дорога будет иметь то же влияние, какое имеет орошение на плодородную, но спаленную солнцем почву. До сих пор все природные силы Закавказья спали в земле; единственным потребителем здесь была казна. Железная дорога сделает эти области, доставлявшие покуда только один расход, самостоятельной и богатейшей частью империи. Наконец, линия железной дороги от Баку до Поти, венчающая наше положение на Кавказе, обеспечена в экономическом отношении гораздо более, чем всякая из русских линий, которым предстоит возбудить и привлечь к себе движение, пока еще не существующее; между тем как груды товаров на 25 млн. рублей, ежегодно наводняющие Персию и всю верхнюю Азию через Трапезунд, дожидаются только удобного пути, чтобы направиться по Закавказью и Каспийскому морю. В настоящую пору эта торговля пробивается через самую негостеприимную страну — высокую горную площадь турецкой Армении, без дорог и на вьюках. Железная дорога между двумя морями необходимо притянет ее к себе и удвоит количество товаров, уменьшив их продажную цену. Стоимость дороги, по сделанным уже исчислениям, разве очень немногим превзойдет стоимость русских линий; ценность груза трапезундской торговли должна с избытком окупить эту сумму, даже при высоких процентах. Это предприятие, необходимое в политическом и военном отношении, в то же время выгодно в отношении экономическом.

С завоеванием западных гор и устройством железной дороги между Черным и Каспийским морями Кавказская армия войдет в состав действующих сил империи. Покуда нельзя определить даже приблизительно, насколько это возвращение двухсот тысяч солдат, может быть, первых в свете, исключенных до сих пор из итога русских сил, возвысит военное могущество государства. Беспрерывная и беспощадная война образовала на Кавказе целый ряд поколений, воспитанных в боевом ремесле почти наследственно. Новобранец, вступив в Кавказский полк и еще не видавши неприятеля, привыкает уже к мысли о войне как о [242] натуральном и повседневном деле жизни; сделав несколько походов, он развивается лично, не только как солдат, но как боец. Он беспрестанно встречается с врагом один на один — в лесной цепи, на горной тропинке, в штурмуемой сакле — и привыкает надеяться только на себя, — на свое сердце и свое ружье. Когда потом смыкается колонна из этих людей, совершенно уверенных в себе поодиночке, в ней рождается такое убеждение в своей неодолимости, что устоять против нее может только несоразмерная материальная сила. Мы довольно видели примеров этому в минувшей войне. Подобное воспитание давалось только древним войскам, где каждый солдат был боец, и утратилось совершенно в войсках европейских с той минуты, когда долг солдата стал состоять лишь в том, чтобы идти массой за своим знаменем и слушать команды. Каков кавказский солдат, таков в своем роде и офицер. Русской отваге нужно широкое поле; в мирное время только на Кавказе гремит оружие и манит в эту сторону людей с военными наклонностями. Молодые офицеры, которых сердце влечет к боевой жизни, понемногу сами собой стекаются на Кавказ. Горская война быстро развивает их военный инстинкт, выделывает из офицера настоящего начальника, способного управлять людьми и распоряжаться боем. И в лесу, и в горах, как бы ни был многочислен отряд, ротный командир, вступивший в дело, становится отдельным начальником, одним из виновников общего успеха или неудачи; ему предоставляется вести почти независимое дело, в котором его характер и распорядительность получают самостоятельные права. Ответственность за военные соображения спускается на Кавказе гораздо ниже, чем в европейской войне, и люди, поставленные перед ежедневной расценкой опыта, сортируются сами собой. Кроме того, особенные обстоятельства жизни и действия развили в кавказских полках, в самой сильной степени, дух военной семьи, гордость своего полкового мундира и своего знамени, оправдываемые всегда каким-нибудь высоким военным качеством, которое полк исключительно себе усвоил. Отношения взаимной ответственности между людьми всяких степеней выделились в них [243] гораздо теснее, чем в каком бы то ни было войске, и естественно внушили отдельному лицу полную уверенность в своей части, как части — возможность полагаться на каждого из составляющих ее людей. Беспрерывные походы закалили кавказского солдата, сделали из него первого ходока в свете, научили жить где бы то ни было и чем бы то ни было. Кавказская война образовала для России армию, которая, под своим знаменем, готова считать себя дома на краю света, которая сразу понимает всякое приложение военного дела, которую противник должен истребить, для того чтоб победить. Когда Кавказский батальон становится лицом против врага, он считает сражением только то время, которое ему нужно для того, чтобы добежать до неприятельских рядов; эту уверенность разделяют по опыту все чины его, от командира до барабанщика.

Кроме регулярной армии, Кавказская война взрастила для России еще другое превосходное, единственное в своем роде войско, — казаков линейных и черноморских. Одинаково способные к сомкнутому строю и наездничьей службе, конница и пехота вместе, эти люди, бесстрашные, неутомимые, быстрые, как ветер, могут осуществить, употребляемые в значительном числе, такие стороны военного дела, о которых не слыхали прежде, — блокировать неприятельскую армию в ее собственной стране, разъединить ее, обхватить с тыла и флангов, разорвать сообщение между отдельными колоннами. До сих пор линейные казаки бывали в европейской войне только дивизионами и оставили, однако ж, живые воспоминания о себе. С окончанием Кавказской войны сорок тысяч казаков, при надобности и больше, могут присоединиться к армии. В этом удивительном войске выразились стороны русской природы, которых нельзя и заметить в спокойном быту. Лучшие линейные полки формировались на наших глазах, из поселян; до такой степени дух казачества живет еще, если не в уме, то в крови русского человека. В несколько лет эти поселяне, поставленные на порубежной неприятельской черте, делались самыми отважными и ловкими наездниками, настоящими абреками, превосходящими чеченских, и в то же [244] время послушными, вполне дисциплинированными солдатами, способными ко всякого рода службе. Так быстро развивался в этих поселянах военный дух, что через несколько лет девушка, вчерашняя крестьянка, не хотела на посиделках сказать ласкового слова казаку, не слывшему удальцом. Россия, при своем безмерном протяжении, живет еще жизнью разных столетий. На окраинах кавказской, сибирской, киргизской, — казачество существует еще в тех же условиях, как в XVI в. оно существовало на Днепре и на Дону. Воины и вместе поселяне, казаки разрабатывают землю, занятую ими с оружием в руках, вносят русское отечество в чуждые пустыни и должны быть для империи тем же, чем американские передовые колонисты для Соединенных Штатов. На Кавказе было бы невозможно управиться с горцами без заселения казаками передовых линий. Через несколько времени кавказские казачьи полки будут еще далеко выдвинуты вперед, и казачье население, подкрепляемое новыми выходцами, значительно возрастет. Тогда уже не сорок, а, может быть, семьдесят тысяч кавказских казаков готовы будут стать под знамена, при первом призыве отечества.

Третий элемент новой силы, которой покоренный Кавказ дарит империю, состоит в горских войсках. При системе, принятой ныне, число их может быть велико, а в качестве нельзя сомневаться. Лучше конного дагестанского полка и анапского эскадрона не может быть войска. Для кавказских горцев битвы и опасности — такая же необходимость, как для древних скандинавов. Надобно только дать правильный исход их воинственности, чтобы Кавказ выбросил из своих недр дружины, которым, может быть, придется удивить свет под русскими знаменами.

Покорение Восточного Кавказа стоило империи больших жертв; покорение Западного — будет еще стоить, может быть, в продолжение некоторого времени. Но покорение это будет совершено в возможно короткий срок, естественные и личные силы страны будут правильно развиты; в этом можно поверить человеку, которому весь Кавказ, хороший оценщик практических людей, поверил с первого [245] его шага сюда. С окончательным усмирением перешейка эта часть Русской империи вполне вознаградит государство в политическом и военном отношении, отчасти даже в экономическом. Уже одно возвращение Кавказской армии в итог действующих сил, прекращение бесплодных жертв и всегдашнего опасения за эту страну составляют успех чрезмерной важности. Можно с основательностью думать, что, если бы горы были усмирены в 1853 г., истекшая война приняла бы совсем другой оборот. Теперь, по крайней мере, это великое дело совершено; исполнение остального, при том же сильном управлении, можно рассчитать вперед наверное. Утверждение бесспорного русского владычества на Кавказском перешейке, вполне устроенном, будет событием всемирным, всех последствий которого не исчерпают и несколько поколений. В настоящее время еще невозможно обнять человеческим соображением всего, что может развиться из окончательного покорения Кавказа, этого моста, переброшенного с русского берега в сердце Азиатского материка. Будущее не во власти человека; но люди властны быть достойными великого будущего. Покуда будем довольны совершенным и скажем с Богданом Хмельницким: будет что будет, а будет то, что Бог даст.

Текст воспроизведен по изданию: Р. А. Фадеев. 60 лет Кавказской войны. Письма с Кавказа. Записки о кавказских делах. М. ГПИБ. 2007