1804-1873.

VI. ¹

Еще 29-го июля 1858 г. кн. А. И. Барятинский, представляя на высочайшее воззрение соображения свои относительно занятий и действий войск Кавказской армии с осени 1858 г. по осень 1859 г., между прочим, писал следующее:

«В этой части края (на левом крыле) совершены в последние два года изумительные успехи, из которых мы должны извлекать самые существенные результаты, подвигаясь безостановочно в предположенной цели. Решительные действия, предпринятые в нынешнее лето, укажут, что останется исполнить в течении предстоящей осени и зимы. По всем вероятиям, необходимо будет заняться окончательным приведением в покорность и порядок Галашевского и других меньших обществ, которые, можно сказать, остались ныне в тылу новой нашей линии по Аргуну, и, не смотря на то, все еще сохраняют свою необузданную независимость.... Затем предстоит сделать большую рекогносцировку в нагорную часть Большой Чечни, с проложением просек через хребет Черных гор в открытым местам, лежащим у подошвы Андийского хребта, при чем может быть встречена надобность построить [82] временное укрепление при подошве Черных гор, или в одном из ущелий.

В течении же будущего лета (1859 г.) можно будет продолжать рекогносцировку безлесного нагорного пространства между Черными горами и Андийским хребтом, дабы положительно определить пункты, какие необходимо будет занять, чтобы окончательно вытеснить неприятеля за Андийский хребет и упрочить положение наше по сю сторону этих гор. Предполагаемой со стороны Чечни рекогносцировке будут содействовать и войска Прикаспийского края наступательным движением от Буртуная» ².

Мы видели из предшествовавшей главы, что все действия, предполагавшиеся на левом крыле, в течение осенних и зимних месяцев 1858-го года, исполнены были согласно видам кн. Барятинского, и нет сомнения, что во многих случаях успех этих действий даже превзошел его ожидания. Такие же отрадные неожиданности суждено ему было испытать и в наступавшем 1859-м году, так как успехи, достигнутые в продолжение оного, еще более заслуживали название «изумительных», нежели те, которые были одержаны в предшествовавшие два года.

Проникнув, к концу декабря, до аула Агашты, Н. И. Евдокимов начал новый год рекогносцировкою вниз по Басскому ущелью, а 2-го числа приступил к рубке просеки назад, до Бассым-Берды. На следующий день присоединился в главным силам отряд кн. Мирского, стоявший дотоле на Мичике. Рубка леса продолжалась и, к 14-му января, открылась возможность для войск двигаться на очищенном участке беспрепятственно.

Между тем и Шамиль не терял времени и, собирая вооруженные партии из всех еще покорных ему обществ, даже самых отдаленных, довел свое скопище до 12-ти тысяч. С напряженною деятельностию трудились противники над устройством новых укреплений при входе в Таузеньскую долину, из которой открывались относительно удобные пути не только в нагорные общества, но и к самому Веденю. [83]

Простая фронтальная атака неприятельской позиции, усиленной природными и искуственными препятствиями, не только не могла обойтись без значительных потерь, но даже и за успех ее нельзя было ручаться. Вследствие этого Н. И. Евдокимов, который, по вырубке тыловой просеки, решился немедленно идти дальше, сделал следующие распоряжения:

Командир Тенгинского полка, полк. Баженов, с отрядом из 6-ти баталионов и 2 х сотен, при 6-ти орудиях, должен был в полночь с 14-го на 15-е число подняться с бивуака, возвратиться по прорубленной просеке на хутор Хачерой; затем направиться горами, левее высот Дарген-Дука и, обойдя левый фланг неприятельской позиции, выйти прямо в тыл построенных горцами укреплений.

Генерал-маиору Кемпферту приказано было, оставив на позиции у Агашты 2 баталиона, двинуться с остальными силами прямо по ущелью, но не предпринимать атаки, пока не появится в тылу у противника обходная колонна.

Не успели наши главные силы продвинуться и 3-х верст, как уже были встречены выстрелами из-за передовых неприятельских завалов, и вскоре открылась вся линия их, расположенная в несколько рядов, по отвесным почти скатам гор и поперег долины Басса, образующей ущелье шириною до 60-ти сажен, открытое и изрезанное рукавами реки.

Согласно данному ему приказанию, ген.-маиор Кемпферт остановился перед неприятельскою позициею и стал обстреливать ее, поджидая появления обходной колонны. Уже около двух часов продолжалась перестрелка, когда вдруг по всей линии неприятельских укреплений замечены были нами какое то необычайное смятение и суета. Генерал Кемпферт, догадываясь, что это вызвано известием о появлении, в тылу позиции, отряда полк. Баженова, решился воспользоваться смущением противника и немедленно двинулся в атаку. Горцы не выдержали натиска и, оставив свои завалы — частию без сопротивления — бросились бежать в аулы Хатун и Таузень, куда, почти на плечах их, ворвались и наши войска. В это же время появился на вершине соседней горы отряд полк. Баженова, задержанный в движении своем необычайно глубокими снегами и разными местными препятствиями. [84]

Занятие Таузеня, отстоящего не далее 12—14 верст от Веденя и бывшего узлом дорог, ведших как к последнему аулу, так в Андию, Чарбили и Шатой, имело большую важность в стратегическом отношении, и для предстоявших действий Чеченского отряда представляло значительные выгоды. Кроме того, после овладения нами Таузеньскою поляною, неприятель принужден был бросить свои укрепления на Дарген-Дуке, над которыми трудился так долго и усердно. Авторитету Шамиля нанесен был новый, сильный удар. Напрасно распространял он слухи, будто отступил лишь для того, чтобы заманить русских в глубь Ичкерии, где их ожидает погибель, — никто уже не верил ему с прежним, безотчетным ослеплением.

Заняв Таузень, войска стали рубить просеву назад, к местам прежних позиций, и устраивать около аула укрепление, которое должно было служить промежуточным этапным пунктом при дальнейшем движении в Веденю. Но окончании этих работ главные силы отряда двинуты были в лежащему на пути в Ведень аулу Алистанжи и расположились в виду этого аула, подожженного неприятельскими партиями. Затем началась обычная рубка просек и устройство колесного сообщения. Во время работ этих, продолжавшихся с 28-го января по 6-е февраля, неприятель не делал против нас никаких серьезных попыток.

Успехи, одержанные за последнее время войсками левого крыла, вызвали некоторые изменения в общем плане предначертанной летней экспедиции в Андию. Мы стали теперь в Чечне в такое положение, что приобрели новое, обширное и выгодное освование для будущих движений наших в долину Андийского Койсу. Лучшие доступы открылись нам туда уже не из Салатавии, как было прежде, а от Веденя (овладение коим было лишь вопросом времени) и из Аргунского ущелья. Соображения свои по этому предмету Н. И. Евдокимов высказал еще 20-го января, в нижеследующем письме начальнику главного штаба Кавказской армии:

«Занятие Таузеня и рекогносцировка, произведенная мною в Алистанжи, дали мне новую мысль относительно предполагаемой летом экспедиции в Андию. Таузень в 30-ти верстах от [85] Бердыкеля и в 25-ти от Воздвиженской. Превосходная колесная дорога тянется до самого аула Алистанжи, и только оттуда до Веденя придется разработать ее в некоторых местах на протяжении 8 или 10 верст. От Веденя в Андию всего 25 верст. Если, как я надеюсь, удастся мне покорить и выселить народонаселение Чечни между Бассом и Хулхулау, мы получим тогда кратчайшую и безопасную колесную дорогу до Веденя, где могли бы образовать второй складочный пункт с тем, чтобы направить войска в Андию не по одной дороге, через Буртунай, а по двум — и через Веден. Движение это, отделив чеченцев и ичкеринцев от гор, вынудит покориться окончательно и тех, кои не принесут ее (покорности), зимою; после чего мы будем иметь в тылу своем вновь покоренные племена и два пути для наших подвозов, — что без сомнения весьма облегчит все действия в Андийской долине.

«Вероятно, что г. главнокомандующий предпочтет присутствовать при войсках левого крыла. Тогда со стороны Буртуная за глаза довольно 9-ти баталионов, а здесь можно собрать 12 или 13.

«Все это, конечно, предположение; но если оно будет сколько нибудь согласно с мыслями его с—ва, то я желал бы знать их заблаговременно. Тогда, не изменяя сделанных уже по сему предмету распоряжений в Прикаспийском крае, согласно первому предположению, — мне было бы необходимо принять меры в заготовлению большего запаса сухарей и овса и, вообще, все зимние действия приноравливать в тому, чтобы отвратить затруднения для движения на Ведень, в случае, если будет угодно это г. главнокомандующему» ³.

Насколько сочувственно отнесся кн. Барятинский в этим предположениям, видно из следующего письма его, от 26-го января 1859 г.:

«Вы не перестаете радовать меня на каждом шагу, почтеннейший Николай Иванович. Занятие Таузеня и, вероятно, уже и Алистанжи открыло вам непреложные соображения, с которыми я не только вполне соглашаюсь, но которым я с радостию сочувствую и вижу в них самые положительные залоги [86] к осуществлению нашей надежды. Но вместе с тем нет сомнения, что все вновь предположенное может только осуществиться с занятием Веденя и с устройством от нашей линии туда хорошего колесного сообщения. Вот задача, которую следует решить до начала апреля нынешнего года, покуда леса не оденутся листом. Само собою разумеется, что я не вижу надобности давать вам в исполнении этого предприятия указания: ваша опытность служит мне лучшим ручательством во всякого рода успехе; но я предлагаю вам, если для исполнения моего желания вам недостает каких либо средств, то просите, чего вам нужно, и я поспешу исполнить вашу просьбу.

«Настала та минута для вас, почтеннейший и многоуважаемый Николай Иванович, когда одним ударом вы дорешите великий вопрос к совершенному умиротворению Чечни и с тем вместе положите начало в покорению Дагестана. Возвышая ваше имя, вы вместе с тем дадите мне утешительный для моего сердца случай — утвердить в мыслях великого государя нашего то высокое понятие, которое я имею о вас.

«В ожидании скорого ответа обнимаю вас дружески и со всею теплотою сердечного моего расположения в вам. Благословляю вас на грядущие ваши победы и посылаю в распоряжение ваше 50 Георгиевских крестов, которыми вы, по усмотрению и на месте, наградите сотрудников ваших, когда они совершат ожидаемый мною подвиг, а вождя их наградит достойно царь» ⁴.

«Содержание почтеннейшего письма вашего с—ва, от 26-го января — так отвечал Николай Иванович — до того милостиво и лестно для меня, что я не умею выразить достойным образом моей благодарности. Я чувствую, что внимание ваше награждает меня гораздо выше моих заслуг, и боюсь того: достанет ли моих способностей, чтобы оправдать высокое обо мне мнение вашего с—ва. Смею лишь уверить вас, что употреблю все мои силы доказать вам мою преданность полным, искренним усердием.

«Алистанжи в наших руках. Дремучий лес, отделявший его от Таузеня, неприятель отдал почти без выстрела и в [87] средине его стоят теперь главные наши силы. Дня через три или четыре лес исчезнет и я, с Божьей помощью, двинусь к Веденю, куда отступил Шамиль и тотчас же начал отправлять все свои пожитки в Карату ⁵. Сборы его велики, но видимо потеряли бодрость, и едва ли Шамиль успеет восстановить упавший дух, чтобы отстаивать резиденцию имама ⁶».

По занятии Алистанжи, Н. И. Евдокимов, принимая во внимание чрезвычайные труды, понесенные его войсками в предшествовавшее время, намеревался дать своему отряду трех-дневный отдых; но известия, полученные в ночь с 5-го на 6-е февраля, вызвали некоторую перемену в его намерении. Лазутчики доносили, что Шамиль, для усиления своего 12-ти тысячного скопища, вытребовал еще 6 тыс. человек, которые и должны прибыть на днях. Состоявший при Николае Ивановиче, в качестве переводчика и проводника, маиор милиции Бата Шамурзаев выразил мнение, что следует двинуться к Веденю безотлагательно, дабы придти туда ранее ожидаемых неприятелем подкреплений, и что, кроме того, нужно послать особый отряд в обход Веденя с юга, с таким рассчетом времени, чтобы он прибыл на назначенный ему пункт одновременно с появлением главных сил против северной стороны аула.

Доводы Баты совпадали с мыслями самого Н. И. Евдокимова. Он рассчитывал, что обходное движение, угрожая сообщениям противника с Андиею, заставит его обратить туда свое главное внимание и очистить прямую дорогу на Веден, по которой предстояло идти главным силам. Решившись на этот маневр, он, не отлагая дела в долгий ящик, 6-го же числа вечером приказал полк. Баженову двинуться, с отрядом из 5у2 баталионов, при сотне казаков и 6-ти горных орудиях, к Веденю, дальним обходом через горы.

В 8 ч. вечера полк. Баженов поднялся с бивуака, а к полуночи занял, без выстрела, правый берег Алистанжийского оврага, откуда сторожившие его горцы еще заранее ушли в соседний лес. Дальнейший путь по горам, [88] по колено в снегу, представлял неимоверные трудности; однако, уже к 8-ми часам утра 7-го февраля, головные два баталиона обходной колонны заняли вершину между двумя рукавами р. Хулхулау, над головами изумленных защитников Веденя. Неприятельские партии, занимавшие прямую дорогу от Алистанжи к Веденю, немедленно отступили в последний аул, как только узнали о нашем обходном движении.

Хотя, таким образом, путь для наступления наших главных сил ⁷ был очищен, но, за неимением противника, самая местность представила нам такие препятствия, которых, повидимому, и сам Николай Иванович не мог себе представить и которые заставили его пережить один из самых тревожных дней его боевой жизни. Помимо частых спусков и подъемов через многочисленные балки, самая дорога (одноколейная), вследствие наступившей к утру оттепели, обратилась в реку глинистой грязи, в которую повозки обоза и орудия уходили на пол-аршина. Колонна страшно растянулась, так что в полдень ⁸, когда передовой отряд наш поднялся на гору, в 3-х в. от Веденя, арьергард еще не трогался с места. Если бы неприятель, проведав о нашем затруднительном положении, воспользовался им и обрушился всеми силами на отряд Баженова, мы не имели бы никакой возможности помочь ему. Мысль об этом страшно тревожила Н. И. Евдокимова, и он, при наступлении вечера, отправил в Баженову шестерых гонцев, одного за другим, с приказанием немедленно отступать. К счастию, опасения его не оправдались ⁹.

По мере прибытия войск и обозов, они располагались на бивуаке, около оставленного аула Джантемир-Юрт. Хвост колонны подошел лишь в 2 ч. ночи. С сосредоточением главных сил на новой позиции, к северу от Веденя, начальник отряда немедленно озаботился вырубкою леса на пройденном нами пространстве и приведением дороги в более [89] удобное состояние. Для этих работ, кроме войск, оставленных у Алистанжи, назначен был отряд Баженова, которому, по благополучном отступлении с занятой им позиции, велено остановиться на овраге Арджи-Ахк. Кроме того, для лучшего обеспечения лагеря главных сил и для более точного ознакомления с окрестною местностию, Н. И. Евдокимов приказал частью войск занять гребень высот правого берега правого притока р. Хулхулау, на которых расположились отступившие из Хулхулауского ущелья партии Даниэль-Султана. Предприятие это было исполнено 8-го числа, после горячей схватки с противником, стоившей нам 3-х офицеров и 36-ти нижн. чин., выбывших из строя. Занятие названных высот лишило неприятеля возможности тревожить лагерь огнем артиллерии и прерывало прямое сообщение Веденя с дальними ичкеринскими аулами.

О том, как заинтересовано было наше высшее начальство, в Тифлисе, последними действиями Чеченского отряда и с каким напряженным вниманием за ними следило, свидетельствуют нижеследующие документы:

В письме от 10-го февраля, начальник главного штаба кавказской армии, между прочим, говорит: «После последних ваших писем, по занятии Алистанжи, главнокомандующий ожидает новых от вас известий с особенным нетерпением. Ваше п—во сами можете судить, как занимает князя Александра Ивановича мысль о настоящем вашем решительном предприятии и как радуется он вперед, надеясь вскоре торжествовать громкий подвиг, которым увенчаются ваши двухлетние неимоверные труды». ¹⁰

«Опять спешу благодарить вас, почтеннейший Николай Иванович, за ваше успешное действие (так пишет уже сам кн. Барятинский, 13-го февраля). Да благословит вас Господь в славном предприятии вашем. День и ночь буду ждать известий, и мысленно постоянно, во сне и на яву, нахожусь с вами. Разрешаю вам наградить храбрых солдат, за прошедшие дела, высланными вам 50-ю крестами. Посылаю еще сегодня сто [90] крестов в запас, для раздачи по предстоящим вам подвигам. Обнимаю вас дружески». ¹¹

В тот же день, 13 февраля, начальником главного штаба кавказской армии отправлено было в Н. И. Евдокимову письмо следующего содержания:

«Адъютант г. главнокомандующего, шт.-капит. кн. Орбельян, привез вчера приятное известие о благополучном движении вашем до самого Веденя. Дай вам Бог докончить эту блестящую экспедицию счастливым и конечным ударом; дай Бог, чтобы не слишком долго протянулась «осада», к которой вы готовитесь.

«Хотя главнокомандующий и не теряет надежды, что неприятель не будет долго и упорно защищаться в Ведене, однако же, на всякий случай приказал сделать два распоряжения, согласно с вашими желаниями: 1) ген.-ад. барону Врангелю положительно предписано князем Александром Ивановичем немедленно собрать отряд в Салатавии и оттуда произвести движение к Ауху, не по собственному соображению, но так, чтобы встревожить сколь можно непокорное население того края и отвлечь от Веденя силы неприятеля. 2) Начальнику артиллерии приказано со всею поспешностию отправить к вам две медные 2 пуд. мортиры»... и т. д. (следуют соображения по артиллерийской части)...

«Великая минута настала для левого крыла и для всего Кавказа. На вас устремлено теперь всеобщее внимание. Если нужна еще в чем нибудь помощь, — напишите скорее и все будет исполнено без замедления.

«Барону Врангелю предписано главнокомандующим войдти в прямые с вами сношения, чтобы содействовать всеми силами войскам левого крыла и не прекращать сбора отряда в Салатавии, пока вы не нанесете окончательного удара». ¹²

Н. И. Евдокимову, конечно, не менее тифлисского начальства желательно было скорее покончить с Веденем; но ему, поставленному лицом к лицу с фактическим положением дел, приходилось вооружиться терпением. Мы знаем, что он [91] постоянно держался правила: не увлекаться вперед, не обеспечив своего тыла и сообщений. В настоящем случае, принцип этот являлся особенно важным: операционная линия наша значительно удлинялась, а между тем имелись в виду значительные подвозы не только продовольственных припасов, но и осадного материала; а потому, помимо всего прочего, надо было обратить особенное внимание на устройство удобной дороги, — чему почва, местность, да и погода постоянно мешали.

Еще 19-го февраля он, на письмо генер. Д. А. Милютина, от 10-го числа (см. выше), отвечал следующее:

«По прибытии к Веденю я писал г. главнокомандующему, что дней через 10 можно будет приступить к осаде. Я ошибся в этом: бездорожное пространство, изрытое балками и покрытое лесом, потребовало больше времени. До сей поры мы успели прорубить только лес и сделать половину дороги. Необходима, по крайней мере, еще неделя, чтобы положительно упрочить наше сообщение, лежавшее до сего времени тяжелым грузом на нашем сердце.

«Впрочем, по моему мнению, нам нет и нужды особенно торопиться. Мы заняли пункт, где должно утвердиться во что бы то ни стало; а неприятель делает большую ошибку, что, удерживая силы свои на защиту бесполезного уже ему места, отнимает у себя же средства устроить сильные преграды для дальнейших наших наступлений, при которых ему придется бежать отсюда неизбежно.

«Не лишайте меня тех средств, которые имеются в настоящее время, а именно: оставьте в моем распоряжении баталионы Белевского полка, покуда подойдут головные баталионы резервной дивизии. Вы сами знаете, как много мне предстоит теперь работы. В народной молве горцев появились толки: принять ли Шамиля, если он не удержится в Чечне? Более всего говорят об этом в Аварии, — что, без сомнения, и вынуждает Шамиля держаться здесь до последней крайности. Все силы горцев здесь, а потому необходимо и для меня не иметь в них недостатка.

«10-го числа депутация из почетных горцев убедила Шамиля выехать из Веденя. Шамиль принял предложение и живет теперь в Эрсеное; в Ведене остается сын его, Кази-Магома. [92]

«Наступившая оттепель сильно вредит нашим подвозам; грязь невыразимая; но, с Божиею помощию, постараемся одолеть все эти препятствия». ¹³

По получении этого письма генер. Милютин немедленно отвечал Н. И. Евдокимову следующее:

«Получив сейчас с курьером письмо ваше от 19-го февраля, поспешаю уведомить ваше п—во, что г. главнокомандующий не только согласен оставить еще на некоторое время в распоряжении вашем баталионы Белевского пехотного полка, но поручил мне повторить вам, что его с—во готов доставить вам все средства, какие только могут быть нужны и которые состоят в его распоряжении, о чем князь Александр Иванович сам писал уже в одном из своих писем к вашему п—ву. Его с—во считает так важным решительный удар, который предстоит вам нанести в Чечне, что не будет жалеть никаких пожертвований для облегчения успеха, особенно, если бы можно было надеяться одним разом произвести сильный нравственный переворот в умах горского населения». ¹⁴

Не смотря на единодушные старания старших и младших начальников, не смотря на напряженные труды солдат, — действие непосредственно против Веденя оттянулось долее половины марта. Беспрерывное ненастье заставляло иногда совершенно прерывать работы по устройству колесной дороги между Алистанжи и Джантемир-Юртом, где расположен был наш главный лагерь; не представлялось никакой возможности подвозить необходимую для осады артиллерию; даже доставка продовольствия сделалась крайне затруднительною. Кроме того являлись заботы по охранению северной части нашей операционной линии (до Шалинского укрепления) от всяких враждебных покушений со стороны Шамиля, содействовать переселению новых выходцев из Черных гор на плоскость, и т. п. Все это вызывало массу хлопот, требовало много времени, — и без всего этого, как без прочной основы для будущих действий, [93] обойтись было невозможно. Это, впрочем, хорошо сознавал и сам кн. Барятинский: ему было известно, что начальник левого крыла даром и без цели времени терять не станет; к тому же, и из донесений Николая Ивановича он мог заключать, сколь целесообразны были все его мероприятия.

«Сообщаемые вами известия — писал Н. И. Евдокимову ген. Милютин — радуют князя Александра Ивановича. Каждый новый факт служит как бы новым, торжественным подтверждением непогрешимости и прочности принятой вами системы движений. Успехи ваши должны более и более укреплять нас в намерении и на будущее время продолжать действовать столь же основательно и методически, не делая ни одного шага на авось». ¹⁵

Работы, производившиеся Чеченским отрядом в феврале и первой половине марта, не ограничивались рубкою леса и устройством дороги на Алистанжи. Так, имея в виду отрезать прямое сообщение Веденя с Чарбелоевским обществом, откуда начались подвозы в эту крепость провианта и фуража, Н. И. Евдокимов, 23-го февраля, приказал возвести два отдельные редута на высотах, лежащих к западу от Веденя; кроме того, на гребне горы Деген-Дук устроены были нами засеки; а 10-го марта, под выстрелами из неприятельских редутов, заложено было, на правом берегу левого притока ХуЛхулау, новое укрепление, верстах в ниже Веденя. В виду бесповоротной решимости нашей — стать твердою ногою на занятом пространстве, укрепление это должно было служить основою для будущей штаб-квартиры Куринского пехотного полка.

Неприятель, с своей стороны, за все это время, проявлял весьма мало деятельности в наступательном смысле. Двукратные покушения его овладеть вышеупомянутыми засеками (в ночи с 10-го на 11-е и с 12-го на 13-е марта) кончились полным неуспехом.

К 15-му марта, дорога до Алистанжи оказалась уже настолько разработанною, что Н. И. Евдокимов счел своевременным начать действия непосредственно против резиденции имама. [94]

Укрепленный аул Веден, где в последние 14 лет постоянно пребывал Шамиль, лежит между двумя рукавами Хулхулау, при выходе этой реки из лесистого, почти неприступного ущелья. Западная и восточная стороны аула, огражденные отвесными обрывами оврагов, укреплены были, сверх того, брустверами из плетней и туров, засыпанных землею, — местами же устроены палисады. Северная сторона, обращенная к Веденской поляне, была прикрыта двумя толстыми параллельными валами из глины, в расстоянии 3—5 шагов один от другого; наружный вал, одетый плетнем, увенчивался двумя рядами туров; промежуток между валами блиндирован бревенчатою настилкою, устланною фашинами в 7 рядов и сверху засыпанною землею. На северо-восточном и северо-западном углах возвышались тур-бастионы, фланкировавшие ров переднего фаса и овраги. В расстоянии 40—50 саж. от северного фаса узкое пространство между оврагами было перерезано широким и глубоким рвом, который фланкировался с особого редута. С юго-западной стороны аула тянется гребень высот, постепенно понижающийся от вершины горы Леня-Корт и отделенный от аула оврагом. Гребень этот был занят шестью отдельными редутами весьма сильных профилей и вмещавших, каждый, по 500—600 чел. гарнизона; редуты эти, кроме того, связывались между собою промежуточными постройками. Сильнейшим из всех редутов был нижний, лежавший на одном уровне с северным фасом Веденя. Он занят был андийским ополчением (а потому и назван нами «андийским»), состоял из трех отдельных, неправильных, глиняных фортов, окруженных широкими и глубокими рвами; внутри фортов были устроены блиндажи.

По самым умеренным показаниям, Кази-Магома и 14 наибов, защищавших Ведень, имели в сборе слишком 7 тыс. чел. тавлинцев, из коих половина составляла гарнизон аула, а другая была распределена по редутам. ¹⁶

Ключем неприятельской позиции был Андийский редут, с потерею которого нельзя было успешно держаться в ауле. С другой стороны, осаждающие войска, заняв его, получали [95] возможность расположиться более сосредоточенно и отделить особую колонну для занятия горы Леня-Корт, чем отрезывали бы неприятелю единственное, остававшееся для него свободным, сообщение с Андиею. В виду таких соображений, первою задачею в предпринимаемой осаде, Н. И. Евдокимов поставил овладение Андийским редутом. Вообще же, для обложения и осады Веденя, им назначено было 13 1/2 баталионов, разделенных на три осадных и две резервных колонны, под общим начальством ген.-маиора Кемпферта.

В ночь с 16-го на 17-е марта поручено было маиору Гейману ¹⁷, с двумя ротами кабардинцев и одною 20-го стрелкового баталиона, осмотреть овраг левого притока Хулхулау, против самого Веденя, а также местность, прилегавшую к передовому неприятельскому редуту. Поручение это было исполнено успешно и необходимые сведения добыты.

17-го числа, по приказанию В. И. Евдокимова, полк. Баженов заложил редут на левом берегу правого притока Хулхулау, в 450 саженях от передового неприятельского редута.

В ночь с 17-го на 18-е число правая колонна (3 бат. под начальством флигель-адъютанта полк. Черткова) была направлена для обложения Веденя с западной стороны, и в ту-же ночь начала вести траншеи, приближаясь к оврагу.

Средней колонне (2 1/2 бат., под начальством генер.-маиора бар. Розена) велено было подойти на возможно близкое расстояние к Андийскому редуту, с фронта, и заложить против него брешь-батарею.

Левой колонне (4 батал. и 4 ор., под начальством ген.-маиора Ганецкого) назначено было обложить Ведень с восточной стороны и отрезать неприятелю ближайшие и лучшие дороги в Ичкерию и Андию. Крутизна восточной покатости хребта, на котором были расположены неприятельские редуты, не позволяли с этой стороны производить траншейные работы и заложить батареи.

Резервы были поставлены: в овраге левого притока Хулхулау (2 бат.) и на развалинах аула Дыхны-Ведень (тоже 2 бат.). [96]

26-го марта войска полк. Черткова довели свои траншеи на расстояние 50 шагов от оврага, ограждавшего Ведень с запада; а 27-го устроили две батареи: одну на 6 орудий, а другую, позади, на 2 полупудовые мортиры.

В колонне бар. Розена траншейные работы начались в ночь с 22-го на 23-е марта, а в 31-му числу устроены были 4 батареи, вооруженные 8-ю батарейными орудиями, 1-м единорогом и 6-ю мортирами разных калибров.

Колонна ген.-маиора Ганецкого, заняв 22-го числа, определенное ей место (при выходе правого притока Хулхулау из Хорачаевского ущелья), устроила, для обеспечения своего лагеря, несколько засев и вырубила около себя лес на расстоянии ружейного выстрела. Неприятельские партии пытались два раза напасть на наших рабочих, но были отбиты.

В ночь с 30-го на 31-е марта охотники Кабардинского полка, под начальством своего бесстрашного командира, подпоручика Коленко, подползали в самому Андийскому редуту и не только ознакомились с расположением его построек, но даже успели измерить глубину и ширину рва.

Таким образом, 31-го марта, все осадные работы были окончены, все батареи вооружены, оставалось приступить к развязке дела.

1-го апреля, в 6 час. утра, открыт был артилерийский огонь против Андийского редута, а в 1 ч. пополудни в главной постройке его пробита брешь; но Н. И. Евдокимов, еще не считая штурм достаточно подготовленным, велел продолжать канонаду до 6-ти ч. вечера, дабы окончательно разгромить противника и поставить его в невозможность защищать свое укрепление. Тут снова обнаружилась его нелюбовь к напрасному пролитию крови своих храбрых солдат.

Во время бомбардирования неприятельской твердыни, на вершине горы Леня-Корт показались, около 1 ч. пополудни, толпы неприятельской конницы и пехоты. Впоследствии оказалось, что это был Шамиль, приезжавший из Эрсеноя. В последний раз пришлось ему взглянуть на свое гнездо! С пол-часа наблюдал он за действием нашего артилерийского огня; потом спустил пехоту в Ведень, а сам, с конницею, удалился.

В 6 ч. вечера, по данному сигналу, все батареи обратили [97] свой огонь против аула, а три баталиона, под начальством полк. Баженова, двинулись на штурм Андийского редута; в резерве за ними шло еще два баталиона. Неприятельское укрепление, в которое было брошено более 1,000 ядер, гранат и бомб, представляло собою уже груду развалин; тем не менее, уцелевшая часть защитников его, укрываясь в полуразрушенных блиндажах, встретила штурмующие войска огнем и почти вся погибла под штыками наших солдат.

Одновременно с началом штурма, Н. И. Евдокимов приказал полк. Черткову, взяв баталион и 2 горных орудия, показать вид движения в ущелье левого притока Хулхулау. Согласно ожиданиям начальника нашего, эта демонстрация произвела самое решительное действие. Защитники Веденя, опасаясь быть обойденными с юга, подожгли вверенный их защите аул (начиная с дома Шамиля) и бросились отступать по уступам горы Леня-Корт, скаты которой вскоре покрылись огнями множества костров, зажженных уходившим неприятелем. В 10 ч. вечера ни в ауле, ни в редутах не осталось ни одного противника. Важный успех этот достался нам — благодаря выдержке начальника — невероятно дешево: убито 2 рядовых, ранено: 1 обер-офицер (флигель-адъютант барон Корф ¹⁸, пулею в ногу) и 23 чел. нижних чинов.

С занятием Веденя окончательно утверждено было завоевание всего края по северному склону Андийского хребта. Оглянувшись назад и возобновив в своей памяти все, что было сделано войсками Левого крыла за последние 3 года, нельзя было не проникнуться к ним полным уважением. Кн. Барятинский ценил их по достоинству и, 6-го апреля, приветствовал их следующим приказом:

«Войскам Левого крыла.

«Господь Бог за великие труды и подвиги ваши наградил вас победою: неодолимые доселе преграды пали, Ведень взят и завоеванная Чечня повергнута вся к стопам Великого Государя». [98]

«Слава генералу Евдокимову! Спасибо храбрым сподвижникам его!»

На другой же день кн. Барятинский написал виновнику торжества следующее письмо:

— «Дайте обнять и крепко прижать вас к моему сердцу, почтенный Николай Иванович. Тифлис наполнен радостными восклицаниями, пушки второй день гремят, и ваше имя в устах каждого. Великий день был для меня вчерашний, когда граф Ферзен объявил мне о взятии Веденя. Он едет сегодня с донесением к Государю Императору, благоусмотрению и щедротам которого я повергаю достойно наградить доблести вождя и славного его отряда. Сегодня на разводе, после большего молебствия в соборе, войска кричали ура! генералу Евдокимову и Чеченскому отряду. Посылаю вам еще 200 знаков отличия для храбрых воинов ваших. Полк. Тромповский передаст вам мое воззвание войскам Левого крыла. Поблагодарите их еще сердечно за меня. Обнимаю вас дружески». ¹⁹

Выходящие из ряду вон заслуги Н. И. Евдокимова увенчаны были и особенно высокими наградами. Взятие Веденя доставило ему орден св. Георгия 3-й степени, а за долговременную и доблестную боевую службу его он возведен в графское достоинство. Император Александр II, в самый день рождения Своего, подписал следующий рескрипт на имя начальника Левого крыла Кавказской линии:

— «Граф Николай Иванович. Двухлетние беспримерные труды храбрых войск Левого крыла Кавказской линии победоносно увенчались взятием сильно укрепленного аула Веденя. Овладение этим местом, которое, в течение четырнадцати лет, было пребыванием главного предводителя непокорных нам горских племен, упрочивает приобретенные оружием нашим успехи во вновь завоеванной стране, — и в тех местах, где была доселе главная опора враждебной нам силы, воздвигается ныне штаб-квартира Куринского пехотного полка. Относя столь отличное выполнение, предводительствуемыми вами войсками, предначертанной для них цели военных действий, к боевой вашей опытности и превосходной воинской распорядительности, — я [99] пожаловал вас, указом сего числа капитулу орденов данным, за взятие Веденя, кавалером ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия третьей степени, и в воздаяние долговременной отличной боевой службы вашей на Кавказе и важных воинских заслуг, сему краю оказанных, возвел вас, указом сего числа Правительствующему Сенату данным, в графское Российской Империи достоинство, с нисходящим потомством. Пребываю к вам навсегда благосклонным и искренно доброжелательным. Александр».

«17-го апреля 1859 г. С.-Петербург».

Таким-то образом сын темного армейского солдата, не имевший никаких сильных связей, достиг одного из высших почетных званий в государстве. Зависть и недоброжелательство должны были смолкнуть пред неотразимою силою фактов, обративших на Николая Ивановича вполне благосклонное внимание Государя Императора ²⁰. Кн. А. И. Барятинский мог гордиться прозорливостью, выказанною им в выборе исполнителя своих предначертаний. Труды всех чинов Чеченского отряда существенно способствовали к возвеличению славы самого главнокомандующего, и, конечно, он более, чем кто нибудь, был рад передать им Царское «спасибо» в следующем воззвании:

«Кавказские войска!

«Возвещаю вам новую радость: Государь Император, в Всемилостивейшем рескрипте ко мне, благодарит вас за взятие Веденя. Передаю вам собственные выражения Его Величества: [100]

«Скажи моим кавказским молодцам, что они лучшего подарка не могли мне сделать на день моего рождения, что я ими горжусь за новый подвиг, которым они себя ознаменовали в самых недрах наших врагов».

Примите, храбрые войска, сердечное мое поздравление». ²¹

Препровождая высочайший рескрипт начальнику Левого крыла, кн. Барятинский писал ему:

«Как радостно для меня, любезнейший граф Николай Иванович, называть вас титулом, Всемилостивейше пожалованным милостию царскою за заслуги ваши. Не хочу лишать фельдъегеря, привезшего вам рескрипт и Георгиевский крест, — вручить их вам лично; но вместе с тем я посылаю к вам сына родной сестры моей, чтобы вас сердечно поздравить от меня. Он вручит вам и милостивые слова государя в войскам, вспомоществовавшим в великом подвиге вашем». ²²

Прошел почти месяц со дня взятия Веденя, пока известия о милостях Царских дошли в войскам Чеченского отряда и их доблестному начальнику. Во все это время они не отдыхали на лаврах, но продолжали трудиться над окончательным искоренением враждебного элемента во всех уголках Большой Чечни, где он еще гнездился.

Пять дней ушло на разрушение воздвигнутых неприятелем укреплений. Затем, начальник отряда предполагал двинуться далее, в глубь Ичкерии, с целью полного умиротворения этой страны, куда, после взятия Веденя, отступили партии тавлинцев. Неимение в горах подножного корма и крайняя затруднительность в подвозе продовольствия заставили его, однако, отказаться от этого намерения. Он решился, напротив того, спустить большую часть Чеченского отряда на плоскость; в Ведене же и окрестностях оного оставлено было семь с небольшим баталионов, при 6-ти орудиях. Кроме того, два баталиона отправлено было в Аргунское ущелье, в распоряжение полк. Кауфмана, который, в это время, должен был поддерживать разные верхне-аргунские общества, восставшие против власти Шамиля и заявившие покорность русскому [101] правительству. Сам Николай Иванович, изнуренный чрезвычайными трудами последнего времени, захворал, должен был временно оставить свои войска и даже не мог прибыть в Тифлис, куда приглашал его главнокомандующий.

С 11-го апреля по 6-е мая 1859 г. войска Чеченского отряда, спущенные на плоскость Большой Чечни и вверенные начальству ген.-маиора Кемпферта, частию прикрывали переселение местных жителей, частью же рубили просеку, прокладывая дорогу от Хоби-Шавдона в Веденю; на встречу им, направляясь на аул Эрсеной, рубили лес войска из отряда, оставленного в Ведене. Подобными же работами заняты были и войска полк. Кауфмана.

Таким образом, в начале мая можно было считать, что все население от Аргуна до р. Аксая окончательно нам покорилось, за исключением лишь части Ичкерии, — дни которой, впрочем, тоже уже были сочтены.

9-го мая депутация от жителей ичкеринских аулов: Белетли, Саясан, Алерой, Шуаны и Гурдали, явились в ген. Кемпферту, с изъявлением покорности и просьбою о помощи против Кази-Магомы, который, появившись в Ичкерии с крупною партиею тавлинцев, требовал выдачи аманатов. Согласно заявленной ему просьбе, ген. Кемпферт, 10-го числа, двинулся в Гурдали и заставил тавлинцев, завязавших было перестрелку с местными жителями, удалиться в Дарго. Вслед затем началась рубка просеки до горы Кетиш-Корт, которая была занята 12-го числа и куда направлены были, с другой стороны, части войск, занимавших Эрсеной. Теперь все остальные ичкеринские аулы тоже поспешили заявить покорность. Кази-Магома, с своими тавлинцами, ушел в Андию. Недоступная доселе Ичкерия, столь обильно политая русскою кровью, могла считаться окончательно умиротворенною, и только в лесах, окружавших аул Веной, рыскали кое где шайки отчаянных абреков, не надеявшихся на помилование.

Покорение Ичкерии и одновременное с ним движение Дагестанского отряда на аул Алмак оказали благоприятное для нас влияние и на остальную часть ауховского общества, скитавшуюся в лесах, по верховьям рек Яман-Су и Акташ. [102] Теперь она тоже заявила покорность и стала переселяться в наши пределы.

С окончательным утверждением нашим в Черных горах наступило время для дальнейшего движения в Андию и Аварию, куда концентрически направлялись войска наши из Чечни, Дагестана и с Лезгинской линии. Сам главнокомандующий решил быть при Чеченском отряде, и 16-го июня, находясь еще в Петербурге (куда ездил после взятия Веденя), писал гр. Евдокимову:

«19-го числа сего месяца выезжаю я из Петербурга, чрез Таганрог и Ейск в Грозную. Разрешаю вам встретить меня там, где, по обстоятельствам, вы найдете для себя это удобнейшим. При особенно спешных ваших занятиях к приготовлению отряда не хочу отвлекать вас слишком далеко от центра вашей деятельности, следовательно, находитесь там, где прямая польза этого требует.

«Я остался как нельзя более доволен свиданием моим с Государем Императором. Его величество весьма милостиво расположен к вам и вполне ценит ваши достоинства и службу... Я на словах передам вам весь наш разговор и лестные выражения его величества на ваш счет, в надежде на будущее и милостивое его внимание к вам? Вчера утвердил его величество проект вашего герба ²³, копию которого я привезу вам, также и печать, которую прошу принять в память от меня. Итак, до свидания, любезнейший граф Николай Иванович. Между 1-м и 5-м июля я буду в Грозной». ²⁴

Еще до получения этого письма оправившийся от болезни гр. Евдокимов, 20-го июня, прибыл в Ведень и на другой же день, во главе 4-х баталионов, при 4-х горн. орудиях, двинулся вверх по Хорачаевскому ущелью на перевал через Андийский хребет. Сделав рекогносцировку окрестной местности, оп оставил отряд у аула Хорочай, для разработки подъема в гору. Остальные части Чеченского отряда, сосредоточенного к Веденю, усиленно занимались устройством пути оттуда в Андийскому хребту и, по мере окончания занятий, [103] присоединялись к передовой части, остававшейся у Хорачая и подчиненной ген.-маиору Кемпферту. Авангард этой части, вверенный начальству Баженова, выдвинут был на вершину хребта, к урочищу Япи-Ам. Сюда же, 13-го июля, перешли и остальные части Чеченского отряда, в составе 12 1/2 баталионов, дивизиона драгун, 10-ти сотен казаков, 2-х сотен милиции, 8-ми горных орудий, 4-х полупудовых мортир и 8-ми ракетных станков.

14-го июля прибыл в Чеченский отряд главнокомандующий Кавказскою армиею. С его приездом роль гр. Евдокимова, как самостоятельного деятеля, должна была временно прекратиться, но не подлежит сомнению, что и при дальнейших действиях его советы, внушенные прирожденною практичностию, редкою боевою опытностию и знанием характера горцев, имели выдающееся значение для кн. Барятинского.

В заключение описания блестящих действий гр. Евдокимова, в конце 1850-х годов, считаем уместным привести здесь отзывы о Николае Ивановиче двух лиц, имевших честь служить под его начальством в помянутую эпоху.

«О покойном графе (так пишет один из бывших его подчиненных) солдаты говорили, что это — генерал «незадорный, но кремень». В этих двух выражениях, действительно, заключалось все, что можно сказать о главных качествах и особенностях Николая Ивановича. Он употреблял все ухищрения, чтобы обойти драку: отвлекал неприятеля, обманывал его ложными диверсиями, надувал им самим распространяемыми ложными же слухами; словом, вводил в дело те уловки, которые иной, так называемый «бонтонный», генерал всегда бы признал несколько унижающими его генеральское достоинство. Покойный же Евдокимов не считал унижениями и отвергал личные достоинства там, где дело шло, во первых, о пользе государства, во вторых, о спасении жизни десятков и сотен людей и в третьих, где того и другого, в войне с народом исключительным, нельзя достигнуть иначе, как жертвуя не редко не только генеральскою бонтонностию, но даже, пожалуй, и личным достоинством.

«Оттого-то, при многих недостатках, свойственных человеку, не воспользовавшемуся высшими идеями века, заслуги [104] Евдокимова, как воина, как руководителя битв, были достойно оценены и вполне достойно награждены.

«При своей военной снаровке, которая далась ему на Кавказе вследствие долгой и личной опытности и менее всего вследствие какого либо подражания, — потому что Евдокимов был сам представителем и родоначальником особой школы — он, действительно, был генерал незадорный. Бывало, сколько можно и кого можно — Шамиля или его наиба — надует и двигается потихоньку вперед, принимая бой лишь там, где его избежать невозможно, где уж «некуда податься», по кавказскому выражению. Справился — и сел на этом месте, потому что оно ему было нужно; но, раз усевшись, утверждался уже так прочно, что четыре Шамиля с двадцатью четырьмя Кази-Магомами не сдвинули бы его одной ноги с занятой позиции. ²⁵

Насколько меток этот отзыв — можно убедиться, сопоставляя его с тем, что изложено в предшествующих главах о действиях Николая Ивановича там, где действия эти могли быть им ведены более или менее самостоятельно.

Другой старый кавказец, в письме своем к вдове бывшего его начальника, между прочим, говорит следующее:

«Первоначально объясню вам, графиня, нравственные достоинства графа Николая Ивановича, изученные мною за пять лет службы, из которых четыре года неразлучно проведенные в войне в Большой и Малой Чечне и Ичкерии. Так, напр., он обладал в высшей степени добротою души; никогда он не сердился, никогда не кричал, не махал руками, не топал ногами, как это делали многие из его предместников на Левом крыле; был доступен одинаково как для бедного, так и богатого. Приказания отдавал всегда точно, ясно и без всяких недомыслий; в войне делал распоряжения с невозмутимым спокойствием души, как бы сидя в палатке и куря трубку с длинного чубука. Войну вел по собственной инициативе, даже в самых крайних случаях он не прибегал в чужим советам. Успехами дел в войне никогда он не восторгался, а смотрел на то, как на дело обыкновенное. Донесения делал без всяких иллюстраций — просто, ясно и [105] коротко; замечательно, что во всех своих донесениях он старался избегать выражения слова «я», а всегда относил успех дела к достоинству войск и их начальников. Граф быстрыми успехами своими в войне приобрел много завистников, а следовательно и врагов, которые вымышляли на графа всевозможные небылицы, оскорблявшие достоинство графа, и эти небылицы, в форме зла, доходили даже до Петербурга... Один князь А. И. Барятинский не допускал вероятия ко всем таким сплетням, верил графу безгранично и просил даже графа не возмущаться и презирать подобными сплетнями». ²⁶

И. И. Ореус.

————

Приложения в главе VI.

1.

Извлечение из письма генер. Белика графине Евдокимовой, 25 марта 1888 г.

«Окончив постройку укрепления Таузень, на р. Бассе, и вырубив лес, сколько было во можно, по направлению к Веденю (14 в.), граф намерен был дать войскам трехдневный отдых, а потом идти к Веденю. Так думал граф 5-го февраля, а ночью с 5-го на 6-е явились лазутчики с такими сведениями: Шамиль, для усиления своего отряда (12 т.), потребовал еще 6 т., которые и ожидаются наднях. Сведение такое ни чуть не повлияю на желание графа дать войскам отдых, но состоявший при графе переводчик, он же и вожак маиор Бата Шамурзаев ²⁷ убедил графа отложить отдых и немедленно двинуться к Веденю, дабы быть там ранее прихода ожидаемых Шамилем 6-ти тысяч. Мало этого, он убедил графа, как необходимость, послать отряд войск в тыл Веденя, с южной его стороны, т. е. на ту гору, у подошвы которой расположен Ведень, и с таким рассчетом времени, чтобы отряд тот явился на назначенном ему пункте в одно время с главным отрядом, долженствующим стать у Веденя с северной стороны. Теперь далее: имея в виду, что отряду, следующему в обход, предстоит совершить путь очень трудный, на гору верст 7, по глубокому снегу, чрез балки и овраги, — граф послал такой отряд с генералом (полковником) Баженовым в 6 вечера, 6-го февраля, а сам граф с главным отрядом выступил 7-го февраля, в 5 ч. утра. [106]

Дорога была одноколейная и проходила между пеньками порубленного леса; снег лежал глубокий; ночной мороз был 3°; до 9-ти часов утра обоз кое-как тянулся, с 9-ти повеяло теплым ветром, солнце грело как весною, снег стал таять и образовалась по дороге грязь глинистая, вязкая и глубокая на 1/2 аршина; в 11 ч. вьюки еще тянулись кое-как, а колесный обоз, пушки и лазаретные фуры потребовали солдатской помощи, ибо лошади уже не везли. Я шел в авангарде с милициею; за мною следовал князь Д. Н. Мирский с двумя баталионами кабардинцев и шесть пушек. Я поднялся на гору, из которой, на трехверстном расстоянии, красовался Ведень, расположенный на большой, чистой поляне между двух речек, Хорочой-Хулхулау и Хулхулау; а на горе, над Веденем, на снежной белизне чернела небольшая точка — то был отряд Баженова.

Граф подъехал ко мне, слез с лошади и, через посредство зрительной трубы, долго смотрел на Ведень и все окрестности его; потом поворотил трубу на укрепление Таузень и увидел, что арриергард еще и не трогался, а на часах было уже 12. Это обстоятельство сильно встревожило графа, который тут же решил не продолжать наступления, и послал объявить по всем частям войск, что ночлег назначается на овраге Аржи-Ахке; мне же приказал остановиться на позиции, занятой мною, до времени, пока не получу от него приказания об отступлении; затем граф сел на коня и уехал к отряду, а чрез полчаса граф снова подъехал ко мне, с переводчиком Батою, но уже сильно встревоженный. Бата говорил с графом по татарски, и долго говорил. Потом граф обратился ко мне и в полголоса сказал: «вы знаете, в каком я положении нахожусь или, лучше сказать, в какую западню попал благодаря своему доверию к этому... (фамилии не сказал)? Представьте себе такую картину: если я останусь на ночлеге при Арджи-Ахке, то Шамиль может обрушиться всеми своими силами на отряд Баженова, какому я с этого места не могу оказать никакого содействия; если же я двинусь к Веденю, то я спасу отряд Баженова, но за то подвергаю нападению, во время ночи, обоз, который, судя по этой распутице, должен следовать всю ночь; прикрытия для него хотя и достаточно, но, следуя ночью по одноколейной дороге, он неизбежно должен растянуться на много верст, а потому войска для прикрытия его с обеих сторон окажется недостаточно». — Бата тут же стоял и, слыша все слова графа, вновь начал говорить с графом, и долго говорил; после чего граф снял шапку, перекрестился и сказал мне: «Садитесь на коня и продолжайте наступление».

«Садясь на коня, я посмотрел на часы, где было 1/2 2-го. Начав движение по дороге, лежавшей на полугоре, какая шла более версты, потом круто повернула направо, под гору, по лесистой местности, где идет она до самой р. Хулхулау зигзагами. На переправе через эту речку ко мне подъехал граф с сотнею казаков. На часах было 3 1/2 часа. Здесь, подождав подхода князя Мирского с баталионами, граф приказал мне двигаться далее, а за мною шла пехота. Подойдя к Веденю на пушечный выстрел, из Веденя вывезли два орудия и начали стрелять; но кабардинские стрелковые роты меткими выстрелами прогнали те пушки в Веден. Смерклось. Войска, по мере прибытия, становились на местах, указанных им в лагере. Снег лежал глубокий, дров близко не было, а палатки находились далеко в обозе; а потому солдаты ложились прямо на снег и спали крепким сном. Граф и часть отрядного штаба поместились в 4—5 саклях, стоявших на правом берегу р. [107] Хулхулау; в одной из них поместился граф Николай Иванович. Было уже 6 часов, когда граф слез с лошади, вошел в саклю, сел на походное свое кресло и тяжело вздохнул. Он, видимо, был сильно утомлен денным трудом и тяжкими думами о положении отряда Баженова, к которому, как только смерклось, то ту же минуту отправлен был милиционер с запискою о немедленном его отступлении; а в виду той опасности, что посланный может быть убитым, или в плен взятым, то вслед за ним, и другим уже путем, был отправлен другой нарочный с дубликатом записки, через 10 минут; потом — третий, четвертый, пятый и шестой. И что замечательно, что из шести посланных явились только 1-й и 4-й; а все прочие были побиты. Ночь была темная, а погода была тихая. Ровно в 7 часов вечера послышался необыкновенный шум, следовавший от севера и сопровождавшийся треском, гулом, даже похожим на стон и грохот громовой. Все в лагере обратили внимание на такое необыкновенное явление и с чувством страха ожидали развязки. Шум этот с каждою минутою делался яснее и яснее, и вдруг на лагерь налетел ураган; козла ружей стали валиться, кони на коновязи — биться; поднялся шум и крик в лагере, точно на пожаре. Граф вышел из сакли и, увидя в ставке своей людей в страшном смятении, снял шапку, перекрестился и сказал: «Не гнев ли Божий на меня?» ...К счастию, ураган такой продолжался не более 10-ти минут, после которого все в лагере пришло в спокойствие и погода установилась тихая и теплая. После бури граф вошел в саклю и начал пить чай; а по окончании его, видя графа крайне изнуренным, я предложил ему лечь и уснуть и тем подкрепить свои силы. Граф на это мне сказал: «Нет, в таком положении, в каком я теперь нахожусь, я не могу уснуть, и вам не советую ложиться спать; а будем, с упованием на Бога, ожидать развязки этой страшной для меня ночи».

Граф не спал и часто выходил из сакли, смотреть на вьюки, проходившие мимо его ставки. Он у иных фурштат спрашивал о положении следовавшего обоза и получал ответы от иных удовлетворительные, а от иных грубые. Так, напр., граф спросил у солдата, следовавшего с вьюком: «Ты, земляк, какого полка?» — «Ни якого» — и продолжал следовать. Граф улыбнулся и сказав: «Ну, с этим солдатом нельзя говорить, ибо, видимо, что он уморился до озлобления». — Я побежал к этому солдату и, когда стал требовать от него удовлетворительного ответа, то он таким же грубым тоном ответил мне: «я антерелист, чого еще тоби треба?»

В 1/2 11-го граф получил от генерала Кемпферта записку, в которой говорилось, что весь обоз благополучно перешел Аржи-Ахк (глубокий овраг и с трудным спуском и подъемом). Граф снял шапку, перекрестился и сказал: «Слава Богу! и на душе стало легче». — В 2 ч. явился барон Розен с докладом о благополучном прибытии всех вьюков и обоза, кроме части оставленной, по усталости лошадей, в засеке на Аржи-Акхе. Граф был чрезвычайно доволен благополучным исходом такого важного дела, стал бодро ходить по сакле и беспрестанно курил трубку; а в 2 1/2 ч., даже позже, явился генер. Кемпферт с докладом, что арриергард прибыл благополучно. Граф опять снял шапку, перекрестился и сказал: «Благодарю тебя, Господи, за все твои ко мне милости!»

Не смотря на благополучный приход обоза и арриергарда, граф все-таки был сильно озабочен положением отряда Баженова, в особенности после [108] сведений, полученных в 3 ч. через лазутчика, лично известного графу; он говорил так: 1) требуемые Шамилем 6 т. чел. из Дагестана уже прибыли, 2) отряд русский (Баженова) хотя и расположился на горе над Веденем, но ядра из пушек его далеко не долетают до Веденя, а ближе стать к Веденю, по крутизне горы, он не может, и 3) Кази-Магома с шестью наибами делал совещание о нападении на русский отряд (Баженова), но чем на совете решили — лазутчик не знает.

Было 4 ч. ночи. Граф, при невозмутимой ночной тишине, ходил в сакле и курил трубку, — когда сделаны были три ружейные выстрела: первый в Ведене, второй на р. Хорачай-Хулхулау, и третий на горе Харачой. Граф признал эти выстрелы сигнальными и вследствие того он более получаса времени оставался на дворе, в том предположении, не возникнет ли, после этих сигналов, перестрелка в отряде Баженова.

Взошла заря, когда я пришел к графу и застал его сидящим и спящим, склона голову на стол. Я ушел; а в 7 ч., когда солнце еще не всходило, граф потребовал меня и сказал: «Полезем на саклю и посмотрим, что делает Шамиль». — К сакле были приставлена лестница; мы по ней взошли на крышу, где граф, усевшись на табурет, начал осматривать в зрительную трубу Ведень; но мрак утренний не позволял видеть ясно предметы, — что графа сильно беспокоило. «Восток осветился восходящим солнцем; граф вновь стал смотреть в трубу и, к великой его радости, он увидел следующую картину: отряд Баженова отступал без преследования неприятелем, а в Ведене, точно в муравейнике, народ трудился над укреплением стен Веденских. Граф встал, снял шапку, поднял глаза к небу, перекрестился и сказал: «Благодарю Тебя, всевышний Творец, за все Твои милости ко мне!» — Потом, обратясь ко мне, и, с выражением чувства радости, сказал: «Славу Богу, Баженов отступает благополучно, а Шамиль думает не о нападении, а о защите; а мне этого только и надо (смех). Я был в капкане, но ты не умел меня поймать; а теперь ты сидишь в капкане, и я тебя доканаю». (Слова эти относились к Шамилю).

В ту минуту, когда граф, стоя на сакле, обнажил голову и приносил благодарность Богу, я был поражен таким необыкновенным явлением: граф имел на голове волосы темно-сизые, а теперь вся его голова была белая. Я обратил внимание графа на такой странный с ним случай. Граф на это ответил: «Я не видел себя в зеркале; но я такому явлению не удивляюсь, если принять во внимание все те душевные мои страдания, какие я перенес за эту страшную для меня ночь. Можно заболеть, можно с ума сойти, можно даже умереть».

Я стоял с отрядом в Шалях. Граф, после взятия Веденя, 7-го апреля ехал в Грозную больным и, будучи у меня в палатке, я заметил на голове его, белой, много волос появившихся цвета темного; а через 4 месяца граф, будучи острижен, имел на голове волосы опять сизые. Пусть бы психиатры такую быструю перемену волос у графа исследовали научно, — что для науки было бы очень интересно.

Писал бы о графе много, много; но я чувствую себя сильно больным, а потому, заканчивая это письмо, я прошу вас прочитать его и что найдете нужным и заслуживающим помещения в биографию графа, то сообщите г. автору биографии графа».

28 марта 1888 г. Г. Грозный. [109]

2.

Описание герба гр. Евдокимова.

Щит увенчан графскою короною. На правой стороне его, в красном поле, полуразрушенная батарея; а на левой, в голубом поле, золотая земледельческая борона. Щит с левой стороны поддерживает филин, а с правой — черкес в полном вооружении, имея в руке значек, на красном поле которого изображено левое орлиное крыло: внизу же щита, на красной ленте, сам государь начертал девиз «с бою» в память того, что Н. И. Евдокимов с бою получил графское достоинство.

Над щитом расположены три рыцарские шлема с опущенными забралами; над средним из них парит двухглавый орел.

Комментарии

1. См. «Русскую Старину» изд. 1888 г., том LVIII, апрель, стр. 143-162; т. LX, октябрь, стр. 169-202; изд. 1889 г., т. LXI, март, стр. 479-506; т. LXII, май, стр. 357-387; июнь, стр. 641-660.

2. Воен. Уч. арх., отд. II, № 6606.

3. Арх. гр. Евдокимова, № 60.

4. Арх. гр. Евдокимова, № 96.

5. Карата — аул в Андии.

6. Арх. гр. Евдокимова, № 96. Письмо кн. Барятинскому от 31-го января 1859-го года.

7. 14 баталионов, 8, слишком, сотен казаков и милиция, 8 горн. орудий.

8. Войска главного отряда выступили с позиции в 5 ч. утра (7-го числа).

9. Любопытные подробности о тон, как провел Н. И. Евдокимов день 7-го февраля и ночь с 7-го на 8-е, находятся в письме графине Евдокимовой, от бывшего сподвижником ее покойного супруга, ген. маиора Белика, проживавшего в 1888 г. в г. Грозном (бывшей крепости). (См. приложение а).

10. Арх. гр. Евдокимова, № 50.

11. Арх. гр. Евдокимова, № 96.

12. Арх. гр. Евдокимова, № 50.

13. Арх. гр. Евдокимова, № 50.

14. Арх. гр. Евдокимова, № 50. Письмо ген. Д. А. Милютина от 25-го февраля 1859 года.

15. Арх. гр. Евдокимова, № 50. Письмо ген. Милютина от 7-го марта 1859 г.

16. В.-уч. арх., отд. II, № 6607 д.

17. Впоследствии ген.-от-инфантерии, известный своими действиями в Аз. Турции, в войну 1877-78 гг., и умерший от тифа, под Эрзерумом.

18. Ныне (1889) генер.-адъютант и ген.-губернатор Приамурского края.

19. Арх. гр. Евдокимова, № 96.

20. Благосклонность эта обнаружилась еще до получения Государем известия о взятии Веденя. Так, в письме Зотову от Д. А. Милютина, последний, между прочим, пишет следующее: «Главнокомандующий получил на днях письмо от государя, в ответ на первое уведомление о подступе к Beденю. Государь изволит отзываться в самых лестных выражениях о генерале Евдокимове, выражает большие надежды на взятие Веденя и ценит вполне великие заслуги как самого Николая Ивановича, так и сотрудников его и войск». (Арх. гр. Евдокимова, № 50. Письмо Д. А. Милютина П. Д. Зотову от 15 апреля 1859 г.).

21. Приказ по Кавк. армии, 29-го апр. 1859 г.

22. Арх. гр. Евдокимова, № 96. — Письмо кн. Барятинского от 29 апреля.

23. Описание герба см. в приложении № 2.

24. Арх. гр. Евдокимова, № 96.

25. См. «Кавказский Сборник», т. III, чтр. 461.

26. Из письма ген. Белика графине Евдокимовой.

27. Он был прежде (1842) прапорщик милиции; потом бежал к Шамилю, где был долго наибом, а в 1852 году явился к нам обратно и получил прощение.

Текст воспроизведен по изданию: Граф Николай Иванович Евдокимов. 1804-1873 // Русская старина, № 7. 1889