ДОНДУКОВ-КОРСАКОВ А. М.

ВОСПОМИНАНИЯ О КАМПАНИИ 1855 ГОДА

В АЗИАТСКОЙ ТУРЦИИ

(С картами)

Кампания 1855 года была кончена. Мне было назначено с полком зимовать в г. Елисаветполе.

Все воодушевлено было успехом нашего оружия под Карсом, и с необыкновенной энергией каждый в своем круге действий готовился к предстоящему походу с открытием весны 1856 года. Заботы о приведении в порядок материальной части полка поглощали всю деятельность мою, а воспоминания прошедшего уступали место надеждам на будущее.

Заключение мира в Париже тяжко отозвалось в сердцах кавказского корпуса. Перо дипломата уничтожало одним почерком плоды трехлетней славной борьбы нашей в Малой Азии, следы нашего оружия и нашей крови под Карсом.

Все мысли и чувства невольно обратились к прошедшему; в воспоминаниях этих можно было искать только истинную отраду военному на Кавказе. Лично для меня кампания 1855 года составляет самую счастливую и драгоценную эпоху военного поприща. В первый раз предоставлено мне было командовать отдельными отрядами, и назначения эти имели для меня особенную цену, по доверию главнокомандующего при поручаемых мне действиях. Частное и [290] ни чем еще незаслуженное расположение и откровенность ко мне Николая Николаевича Муравьева доставили мне счастие вполне узнать и оценить высокую личность человека, привязанность и уважение к которому навсегда и свято сохраню в сердце моем.

Я решился передать бумаге впечатления мои о кампании 1855 года. Материалами к этому служили мне только некоторые официальные бумаги и переписки по вверенным мне отрядам, а главное — частные впечатления и чувства мои при совершившихся событиях.

Составленные мною записки не имеют характера ни военного описания — по недостатку на то официальных данных, ни литературного повествования — по бездарности к тому моего военного пера. Записки эти совершенно частные воспоминания, писанные для одного меня. Пусть же с снисходительностью смотрят на них те, которым представится заглянуть случаем в это откровенное изложение моих мыслей и чувств о кампании 1855 года.

______________

После движения главного отряда за Саганлуг, под начальством самого главнокомандующего и после успешного истребления турецких запасов означенным отрядом, в сел. Бардусе, Еникеве и Караургане главные силы предприняли обратное движение чрез Саганлуг к Карсу.

За Саганлугом на Ханы-чае оставлен, по приказанию главнокомандующего от 22-го июня, отряд, под начальством моим, в следующем составе: два эскадрона нижегородского драгунского полка, под командою полковника Шульца, две сотни сборного линейного казачьего № 1-го полка, под командой войскового старшины Тришатного, восемь станков конно-ракетной № 2-го команды сотника Вакульского, две сотни кабардинской милиции, под командой капитана Кундукова, одна сотня куртинкого № 2-го полка и полсотни охотников гвардии полковника Лорис-Меликова. Цель летучего отряда, по смыслу того же приказания, состояла в следующем: во-первых — наблюдать за краем от перевала чрез саганлугский хребет до Зивина, Меджингерта и далее; во-вторых — старается водворить ушедших жителей окрестных деревень, поддержать сношения с жителями селения Бардуса и, вообще, упрочить благоприятное для нас влияние, произведенное в этой местности появлением главного отряда и истреблением значительных запасов, приготовленных для турецкой армии, и в третьих — главнокомандующему угодно было словесно поручить мне собрать все сведения об эрзерумском отряде Вели-паши, расположенном, как слышно [292] было, в Керпикеве, наследовать пути к означенной позиции, собрать сведения о дорогах, ведущих в Эрзерум, о расположении умов жителей в этом городе и о мерах, предпринятых турками для защиты самого Эрзерума.

Для исполнения указанной цели, при малочисленности вверенного мне летучего отряда, лучшим средством считал я — беспрестанными и усиленными передвижениями скрывать, с одной стороны, самую численность отряда, а с другой — заставлять предполагать жителей, что войска сии составляют авангард двух отдельных колонн главного отряда, имеющих, по принятии из вагенбурга осадной артиллерии, следовать для занятия Эрзерума. Всякий вечер зажигал я большие костры и передвигался с отрядом в течение ночи на расстоянии 30-ти и более верст по лесам и тропинкам Саганлуга, — на рассвете же являлся около селений турецких, стараясь поддерживать оные в заблуждении о скором прибытии главных сил.

Провиант и лишние тяжести закапывались в лесу, в ямы, на которых делались знаки, дабы легче находить нами скрытое по возвращении на прежние места. Между тем я старался, согласно данной инструкции, водворять ушедших в горы жителей, успокаивая их скорым прибытием главных сил отрада. Мало-помалу поселяне начали входить с нами в торговые сношения и доставлять нам некоторые жизненные припасы, в коих отряд крайне нуждался; мы имели при себе только одни сухари и несколько штук порционного скота, пришедшего в негодность от усиленных передвижений. Палаток и тяжестей в отряде почти не было.

Для обеспечения отряда, под разными предлогами, мною задерживаемы были при оном почетнейшие лица деревень, изъявлявших покорность; этим средством менее можно было [293] предполагать измены, так как лицам этим объявлено было, что, в случае не своевременного извещения от деревень о покушениях турок против летучего отряда, они будут немедленно повешены.

Мера эта оправдалась вполне впоследствии. 24-го июня отряд стоял на позиции около Ханы-чай; по получении сведения, что ольтинский Шериф-бек с 200 башибузуков намеревается пробраться чрез бардуское ущелье в Еникеву, послана была из отряда кабардинская милиция с охотниками и частью куртин; они открыли партию не доходя Еникева, смело атаковали ее и опрокинув, преследовали до лесного хребта гор. При этом отбито у турок 24 лошади и несколько рогатого скота. Число убитых турок неизвестно, но куртинами взято в плен два человека. Потеря наша состояла из одного раненого кабардинского всадника.

25-го июня имам бардуский, бывший тогда при отряде, сообщил мне об опасениях своих, что турецкие войска, находящиеся в ольтинском санджаке, узнав о малочисленности отряда, могут отрезать нас от главных сил. Между тем, из излученных чрез лазутчиков сведении, было видно, что Вели-паша, расположившийся с 12-ю тыс. корпусом у Керпикева, намерен отрядить также колонну против вверенного мне отряда.

Вследствие этих известий я решился оставить занимаемую позицию, и усиленным переходом вперед к Меджингерту распространить слух о приближении главных сил (мнимой второй колонны) чрез Мелидюз. В случае движения турецкого отряда против меня к Ханы-чаю, где они меня предполагали, из Меджингерта предстоял мне совершенно свободный путь отступления в другую сторону чрез Мелидюз. [294]

Отряд, до света снявшись с Ханы-чая, сделал переход более 40 верст по горам и лесам, по едва проходимым тропинкам, в обход мелидюзских высот, а в 4 часа по полудни расположился на южном скате Мелидюза, в лощине, в двух верстах от Меджингерта. Немедленно отправившись в это селение и приняв покорность старшин, я задержал в отряде аманатов, для представлении их главнокомандующему, который по словам моим на другой день должен был, прибыть с 1-м эшелоном пехоты. Почетному жителю Меджингерта, Селиму, велено было отправиться в деревню и доставить сведения о движении неприятеля.

Занимаемая отрядом позиция во всех отношениях была крайне невыгодна, — окружающий ее лес и единственный подъем на Мелидюз представляли неприятелю все удобства к преграждению пути отступления отряду; поэтому, для поддержания ложно распускаемых слухов о прибытии главных сил, мною в этот вечер употреблена была военная хитрость. Как только совершенно стемнело, при вечерней заре, в первый раз в летучем отряде употреблены были находящиеся у драгун барабаны, коих звуки ясно слышны были в с. Меджингерте и убедили турок в прибытии пехоты; затем, разложив на большом пространстве бивуачные костры, отряд с поспешностью снялся с позиции и благополучно поднялся на возвышенную плоскость Молидюз, в ожидании известий из селения.

Часу во втором ночи прискакал из Mеджингерта Селим и объявил мне, что партия, посланная Вели-пашею под предводительством Черкес-хана, для разыскания летучего отряда, с вечера прошла чрез Зивин в тыл мелидюзской позиции и ночует на северном скате оной, с [295] тем, чтобы со светом идти на Ханы-чай, где предполагали еще летучий отряд.

Немедленно сделано мною распоряжение об оставлении дивизиона драгун в резерве на Мелидюзе, а с остальной кавалерией я двинулся чрез высоты, по направлению к неприятелю. Пред самым рассветом высмотрены турецкие бивуачные огни на лесистом скате, отделенном оврагом от Мелидюза. Две сотни кабардинцев и одна сотня казаков скрыто направлены на неприятеля, под командой ротмистра Кундукова и есаула Нольде, — остальной сотне казаков велено, проскакав чрез Мелидюз обратно по направлению к Зивину, спуститься в крутой овраг и отрезать таким образом единственное отступление неприятелю.

Турки так мало ожидали нашего отряда в этой местности, что кабардинцы и казаки, изрубив сонных караульных, бросились в шашки, в самую середину турецкой партии — завязалась сильная перестрелка и рукопашная схватка, которая вскоре кончилась рассеянием всей партии; казаки и милиция преследовали бегущих по лесам и оврагам, а спасавшиеся от их ударов попадали в плен казакам, расположенным в засаде на единственном пути их отступления к Зивину.

Из всей партии, состоящей из 300 человек, под начальством Черкес-хана, успел спастись с некоторыми всадниками сам предводитель оной. Кроме значительна го чиста разбросанных тел неприятельских и раненых, скрывшихся в лесах, в руках наших остался значок, 34 пленных, в числе которых два офицера и секретарь эрзерумского валия — на сем последнем найдены многие письма и бумаги, наполненные небывалыми подвигами турецких войск, долженствующих вскоре явиться перед Тифлисом, [296] также найдены весьма подробный сведения о заготовленном провианте в числе до 30 т. четвертей в Еникеве, Караургане и Бардусе, истребленном пред тем нашим главным отрядом. Кроме того, в этом деле взято много оружия, лошадей и разных вещей, кои отданы мною участвовавшим в деле. Наша потеря состояла в одном убитом офицере из милиции, поручике Нах-Арганукове, раненых 4-х кабардинцах и 4-х охотниках.

По сборе всего отряда предпринято обратное движение, без дороги, по ближайшему пути к бардуской табии.

После усиленных трудов предшествовавшего дня и ночи, отряд прошел около 50-ти верст весело и бодро, по неимоверно-трудной местности, ночевал близ табии, а на другой день, 27-го числа, прибыл в Ханы-чай. Старшины окрестных селений явились с предложением услуг и пригнали с собою скотину, а также доставили некоторые съестные припасы, коих офицеры и солдаты лишены были с пребывания своего в летучем отряде. Как только смеркалось, разобран был провиант и ячмень, зарытые в яму, и ночью отряд выступил обратно в Саганлуг.

Цель отряда была исполнена — подробные сведения о силах Вели-паши и путях к Керпикеву (о которых будет оговорено впоследствии) были собраны; кроме влияния, произведенного на край движением отряда, будущие связи с жителями упрочены были присутствием в отряде почетнейших лиц этой местности, следовавших для представления их главнокомандующему.

Поспешное отступление тем более необходимее, что отряд нуждался в продовольствии и был обременен добычею и пленными. Кроме того, получено сведение, что Вели-паша отрядил часть своих сил для разыскания [297] малочисленного отряда нашего.

28-го числа, перейдя Саганлуг, кавалерия остановилась в с. Тазанлы, и в тот же день я прибыл с пленными и с кабардинскою милицией в главную квартиру, на позицию при Каникеве, для личной передачи главнокомандующему собранных мною сведений.

Отряд Вели-паши, расположенный в Керпикеве, на левом берегу Аракса, занимал позицию на отдельных высотах левого берега р. Гасан-чая, впадающей в Аракс, у моста при Керпикеве: позиция эта в стороне моста и деревни укреплена была незначительными земляными верками. Силы отряда состояли из 4200 человек регулярной пехоты, 800 человек регулярной кавалерии, 2700 башибузуков, при 32-х орудиях, кроме того, ожидали из Эрзерума три батальона регулярной пехоты. Показания на счет турецких сил хотя и были разногласны, а часто преувеличены, но вышеозначенную цифру можно было считать приблизительно достоверной, так как первоначально бывший сбор башибузуков до 9 тыс. человек отчасти разошелся по домам.

Дороги к Керпикеву, исследованные летучим отрядом, везде оказались удобно проходимыми для войск до Зивина. чрез Еникев, а до Хоросана — чрез Меджингерт. По расспросам, далее до Керпикева дорога еще более удобна по левому берегу Аракса, по правому же от Топрах-кале чрез перевал Джени-дах пути представляли мало затруднения. Те же удобства существовали по долине Аракса чрез Дели-бабу, Юз-веран, до самого Керпикева, где у моста сходились все помянутые пути.

Кроме того, пройдя один переход от Зивина к долине Аракса, у с. Азан пролегала дорога обходная и [298] довольно удобная чрез Дали-чермук на Гассан-калс, оставляя влево Керпикев и обходя фланг и тыл лагеря Вели-паши. По словам лазутчиков и по единогласным показаниям жителей, войска, проходящие по этой горной местности, могли только на весьма малом пространстве, при выходе в долину Гассан-чая, быть подвержены дальним неприятельским ружейным выстрелам.

Расположение умов в Эрзеруме было к нашу пользу; укрепления города были незначительны и, за выступлением отряда Вели-паши, в Эрзеруме оставалось около 1000 человек слабых и неспособных солдат пехоты. Более значительные и сильные укрепления были воздвигнуты на высотах Дава-бойна, в 5-ти верстах от Эрзерума, на пути от Гассан-кале к этому городу. Позиция эта в настоящее время не была занята турецкими войсками, кои все расположены были в лагере у Керпикева.

Во всяком случае, позиция Дава-бойна могла быть, хотя с трудом, обойдена, по словам лазутчиков, с одного фланга.

Все эти сведения и соображения подали главнокомандующему смелую мысль — внезапным поражением ограда Вели-паши отнять у гарнизона Карса всякую надежду на помощь из Эрзерума, а при благоприятных обстоятельствах самое завладение этим городом представляло возможность, распространить влияние наше в самое сердце края, где нам сочувствовало христианское население армян и несторианцев по вероисповеданию, а смежное с ними поселение куртин — по неудовольствию своему на правительственные меры Турции во время войны.

Для исполнения этого важного плана необходимо было участие и деятельное содействие баязетского отряда, [299] расположенного на долине Ефрата, под начальством генерал-майора Суслова.

Вскоре по возвращении моем из-за Саганлуга назначался летучий отряд кавалерии, под начальством полковника Лорис-Меликова, для занятия Кагызмана и устройства управления в этой области.

Главнокомандующему угодно было почтить меня поручением — следовать с означенным отрядом в Кагызман, и, под видом осмотра пути через хребет. отделяющий долину Аракса от Ефрата, проехать в отряд генерал-майора Суслом, и переговорив с ним о подробностях движения на Керпикеве, содействовать к нравственному убеждению его в возможности исполнения столь обильного последствиями плана.

10-го июля выступила из лагеря при Текмэ колонна полковника Лорис-Меликова и прибыла в тот же день в Кагызман. На следующий день я собрал все нужные сведения о путях к Ефрату, а 12-го числа с 50 человеками казаков и несколькими отборными куртинскими всадниками, в сопровождении прапорщика вверенного мне полка Стремоухова, я двинулся чрез хребет Ах-булах, но едва проходимой, скалистой и частью покрытой снегом тропинке, влево от селения Тропанык. За перевалом встретил я кочевья кагызманских куртин различных обществ, радушно принимавших меня, несмотря на междоусобные распри этих племен.

Из них во время проезда моего одно племя имело перестрелку с другим кочевьем, при чем отбиты бараны и ранен куртин. Появление русских на месте происшествия и уверения мои, что я прислан главнокомандующим для разбора их дел, заставили куртин остановить [300] дальнейшую ссору и обратиться ко мне с просьбой о разбирательстве. После некоторых переговоров, кончившихся миролюбивым соглашением обоих сторон и угощением в кочевье, я мог следовать далее, сопровождаемый старшинами, кои видели во мне посланного сардаря по их делам.

Совершив почти без отдыха в этот день около 80 верст по горам, покрытым частью снегом, поздно вечером прибыл к долину Ефрата, к с. Мараник, где расположен был отряд генерал-майора Суслова. Следующий день 13-го числа был посвящен мною на переговоры о предполагаемом движении к Кирпикеву и сообщены генералу все собранные мною сведения об отряде Вели-паши.

Генерал Суслов находился в то время под влиянием впечатления, произведенного в отряде действиями его перед тем при Сурп-оганесе, где Вели-паши совсем войском почти безнаказанно успел спастись от неминуемого поражения; он также крайне был озабочен и встревожен полученными им по другим предметам замечаниями главнокомандующего. Генерал Суслов охотно принял сделанные ему мною предложения, нашел совершенно возможным движение к Керпикеву, не сомневаясь в удаче при совокупном действии с высланными силами от главного отряда, и в этом смысле отвечал он главнокомандующему.

С полной надеждой на осуществление взлелеянной мною мечты, я отправился с ответом 14-го числа обратно в главный лагерь, в сопровождении того же конвоя из 50-ти человек и нескольких куртин. Приехав в Топрах-киле, я заезжал во временно назначенный там диван и собрал еще некоторые сведения о племенах куртин и о [301] местности, чрез которую мне приходилось проезжать, — потом двинулся дальше чрез крутой перевал Агры-даг в нижний пассинский санджак, оставив влево гору Кеса-даг. Куртины встречали меня везде радушно, а старшины провожали до границ кочевьях своих.

При спуске в долину Аракса я послал захватить нескольких жителей, пасущих, стада свои; от них узнал я, что накануне партия башибузуков ночевала в Армутлю и направилась к Дели-бабе. Я поспешил к первому селению и, после трудного перехода около 60-ти верст, в 5-ть часов по полудни прибыл в Армутлю, где остановился для необходимого отдыха.

Полковник Лорис-Меликов, который по соглашению со мной должен был прибыть с частью отряда к этому селению, соединился только в 7-мь часов вечера по причине сильных затруднений местности при движении из Кагызмана.

Посланные мною разъезды до сел. Башкей и Сатаган нигде не открыли неприятеля, и по причине изнурения лошадей мы решились ночевать в Армутлю. На следующий день, 15-го числа, переправившись в брод Аракс у сел. Каладара, я прибыл в Гечеван, где нашел дивизион драгун и тяжести отряда Лорис-Меликова, направленные из Кагызмана; в тот же день вечером, с малым конвоем, поспел я в главный отряд при сел. Текмэ, совершив переход около 80-ти верст в одни сутки.

Главнокомандующий благосклонно одобрил все сказанное мною относительно движения к Керпикеву. Немедленно послано было генералу Суслову предписание выступить по назначению, а от главного отряда предназначен к движению за Саганлуг авангард, в составе драгунского № 4-го [302] полка — 4-х эскадронов, драгунского № 9-го полка — 8-м эскадронов, донской № 7-го батареи — 8-мь орудий, конно-ракетной № 2-го команды — 8-м станков, донского № 4-го полка — 2 сотни, сборного линейного № 2-го полка — 6 сотен, грузинской дворянской дружины 1 сотня, конно-мусульманского полка 2 сотни и команды охотников полковника Лорис-Меликова полсотни. Главнокомандующему угодно было вверить авангард мне, с приказанием опередить усиленным движением главные силы на два перехода и спешить к Керпикеву для совокупного действия с отрядом генерала Суслова.

Мне предписано было, перейдя Саганлуг, вступить в сношение с генералом Сусловым и действовать по обстоятельствам, имея в виду, в случае намерения Вели-паши, держаться в Керпикеве и невозможности атаковать его имеющимися средствами, наблюдать за турецким отрядом до прибытия главных сил; в случае же отступления Вели-паши (чего вернее можно было ожидать), преследовать его и стараться преградить ему совершенно отступление, — а если бы оказалась невозможность к тому, то отрезать хоть часть его колонны и отбить тяжести. При этом главнокомандующему угодно было до того распространить ко мне лестное свое доверие, что он разрешил мне, по соображению обстоятельств, от его имени писать Суслову о дальнейших действиях при сближении с неприятелем, руководствуясь данным мне направлением его высокопревосходительством.

18-го числа весь авангардный отряд собрался у сел. Тазанлы, где оставался на ночлеге, — 19-го числа прибыл главнокомандующий с главными силами и расположился лагером у сел. Топоджик. Съездив в главную квартиру и получив последние инструкции, я выступил в 4 часа пополудни со всей авангардной кавалерией из Тазанлы, [303] послав г. Суслову прилагаемое при сем уведомление, в двух экземплярах, с особыми нарочными, а копии с оного главнокомандующему.

«Ваше превосходительство, вчерашнего числа я прибыл с авангардным отрядом кавалерии. Сего числа, в 4 часа по полудни, выступаю чрез хребет Саганлуг, пройду всю ночь, и сделав только на рассвете привал, 20-го числа к вечеру надеюсь быть в Зивине, в 25-ти верстах от Вели-наши, отдалившись на два или на три перехода от главных сил.

«Сегодня главная колонна приходит на ночлег на место настоящего моего лагеря, а завтра следует далее. По приказанию главнокомандующего, сообщая вашему превосходительству о настоящем моем движении, имею честь присовокупить, что так как вверенный вам отряд 20-го числа имеет уже ночевать за перевалом из Топрах-кале, и почти в равном расстоянии от неприятеля с моей кавалерией, то главнокомандующий полагает, что движение двух отрядов может быть произведено совокупно с 2-х сторон, как единственное средство застигнуть, ежели не все силы Вели-паши, то по крайней мере отрезать хоть часть его арьергарда, тяжестей, а может быть и орудий. Потому в ночь с 20-го на 21-е число вашему превосходительству — предлагает двинуться на легках, по направлению к Керпикеву, большой дорогою; тяжестям отряда следовать по той же дороге, при прикрытии, по усмотрению вашему. Одновременно с этим движением я выступаю из Зивина по главной дороге; не доходя 10 — 12 верст до Керпикева, поверну направо, по обходной — на Гассан-кале, чрез Дали-чермук, во фланг и тыл неприятелю.

«В случае намерения Вели-паши держаться в [304] настоящем его лагере, при значительном превосходстве сил (что допустить трудно), — ваше превосходительство имеет, не переходя Аракс, избрать позицию в виду неприятеля, и ожидать главных сил, покуда мой отряд будет отвлекать внимание турок с другой стороны; обоим отрядам бдительно следить за неприятелем, и при первом его шаге к отступлению, двигаться и преследовать по указанным направлениям. Передавая вашему превосходительству волю главнокомандующего, со своей стороны полагаю, что Вели-паша не дождется нашего приближения, но быстрота движения и неожиданность такого скорого появления наших войск пред ним, могут дать нам, с помощью Божьей, возможность застигнуть хоть часть его войск. Посланный с этим письмом нарочный, имеет немедленно возвратиться с ответом чрез Хорис в Зивин, где я буду находиться. С похода буду иметь честь послать к вам новое уведомление, а к рассвету 2-го числа отряды, полагаю, будут в виду друг друга. Прилагаю при сем карту окрестности и укрепления Керпикева. По соединении с вами, поступаю под начальство ваше до прибытия главных сил, ибо далее Гассан-кале двигаться не предписано. От всей души желаю вам успеха — со своей стороны буду содействовать оному, согласно изложенным выше приказаниям, и, Бог поможет нам, надеюсь, исполнить волю главнокомандующего. Поручаю себя вашему постоянному ко мне расположению и прошу располагать вполне мною; я счастлив буду содействовать хоть чем-нибудь общему делу, столь важному для нас. Итак до 21-го числа и с Богом вперед!»

От 20-го июля мною получено письмо от генерала Броневского из холодного лагеря на Саганлуге, в коем он сообщает, что главнокомандующий совершенно одобрил [305] содержание моего письма к генералу Суслову.

Отряд прошел всю ночь, сделав только незначительный привал под Саганлугом, для облегчения вьюков; к 9-ти часам утра я остановился, пройдя бардускую табию, около родников, здесь был сделан 4-х часовой привал для фуражировки и варки пищи людям. Из Бардуса потребованы старшины и вновь подтвердились все прежние слухи о позиции, силах неприятеля и дорогах, ведущих к Керпикеву; вследствие чего мною послано к генералу Суслову в Дели-бабу, где я полагал, что он находится, уведомление в двух экземплярах с различными нарочными о моем прибытии и о последующем движении.

В час по полудни отряд выступил далее и пройдя трудную дорогу чрез Караурган к Зивину, остановился у этого места для необходимого привала людям и лошадям, около 7-ми часов вечера. Из Тазанлы до сего места отряд прошел около 85-ти верст, с привалами, в 27-мь часов времени. После 4-х часового отдыха, с восходом луны, в 11-ть часов ночи кавалерия вновь двинулась вперед, и с первым рассветом находилась уже около селения Азап, в недальнем расстоянии от Аракса. Здесь виден был отряд генерал-майора Суслова, только что стягивавшийся на противоположном берегу реки, около сел. Чемерлы. Такое удачное соединение отрядов в условный час служило залогом успеха, и, с полной надеждой на оный, я поспешил к Суслову для окончательных совещаний о предстоящих действиях. Отряд мои остановился, пройдя сел. Азап.

Генерал Суслов был совершенно расположен действовать по прежним указаниям. Решено было его отряду идти прямо Чрез керпикевский мост и действовать с фронта, не прибегая к штурму укреплений, в случае попытки [306] неприятеля держаться в оных; мне же с отрядом предположено было, пройдя по левому берегу до сел. Хара, оттуда повернуть в горы на Дали-чермук, оставить влево в 3-х верстах Керпикев и выйти в обход турецкому лагерю на долину, разделяющую высоты от Гасан-кале. Движение это не представляло никакой опасности, ибо для кавалерии чрез реку Гасан-кале-чай всегда предстоял обеспеченный путь отступления к Суслову; кавалерии предстояло при этом движение верст около 20-ти, а отряду Суслова верст 12-ть. Все опасение состояло в том, чтобы Вели-паша поспешным отступлением не предупредил бы неминуемого поражения его сил.

Я возвратился к отряду и вся кавалерия с необыкновенным одушевлением двинулась вперед усиленным шагом; блестящие штыки на противоположном берегу показывали, что и пехота Суслова тронулась также по своему направлению.

Пройдя около 6-ти верст, получена мною записка полковника Лихутина, исправлявшего должность начальника штаба отряда Суслова, следующего содержания: «обходить вашему сиятельству вправо от неприятеля далеко и местность трудна; может быть турки уже ушли и тогда их можно скорее обогнать и отхватить что-либо, следуя по правой стороне Аракса, выйдя с вашей кавалерией к нам. Генерал предоставляет это вашему усмотрению: во всяком случае вы получите отсюда уведомление, не доходя до Керпикева. Что там видно — может быть и вам не видно Керпикева, но неприятель уже видит нас».

Спустя несколько минут после этой записки получено от полковника Лихутина несколько слов карандашом, с приказанием г. Суслова — переправиться немедленно Аракс и наипоспешнее соединиться с ним. [306]

Движением этим разрушался весь первоначальный план, ибо гораздо менее предстояло возможности отхватить что-либо у неприятеля, расположенного на левом берегу Аракса, переправившись на правый, но впоследствии видно будет, что и эту ошибку можно было исправить.

Кавалерия на полных рысях переправилась Аракс и на дороге получена следующая записка полковника Лихутина: «ваше сиятельство, мы видим уже весь турецкий лагерь к 8-ми верстах от Керпикева (впоследствии оказалось, что расстояние менее 3 верст), палаток много, лагерь на высотах, видны два отдельные укрепления, в лагере движение, всех лошадей гонять из окрестностей в лагерь, две партии кавалерии, каждая около 400 или 500 человек (В печатной книжке "Блокада Карса» показано 4 тыс. человек, стр. 50. — прим. автора.), вышли из лагеря к нам на встречу — вероятно, следят и паше, и ваше движение. Мы делаем привал».

По соединении с г. Сусловым, кавалерия быстро понеслась вперед, снова перешла Аракс в брод у моста Керпикева, и с правого берега реки Гасан-чан завязала перестрелку с незначительной партией башибузуков, о которых упомянуто выше; пехота вскоре подоспела и выстроилась за кавалерией.

Неприятельская позиция в двух пушечном от пас расстоянии ясно открылась перед глазами нашими.

Турецкий лагерь расположен был на больших высотах, примыкающих к Керпикеву, параллельно направлению Гасан-чая. Высоты эти отделены от Гасан-кале и смежных гор обширной равниной. Турецкий лагерь со множеством палаток расположен был на самом гребне [308] высот и укреплен незначительными земляными верками на двух отдельных холмах, разделенных между собою отлогою лощиною. В тылу турецкого лагеря, по направлению к Гасан-кале, незначительный гребень этот примыкал к равнине отдельной высотою, не занятой неприятелем и командовавшей турецким лагерем.

С прибытием наших войск, в турецком лагере заметна была общая суматоха — ясно видно было как снимали палатки; из 32 орудий, только около 6-ти открыли сначала по нас безвредный огонь. Намерение неприятеля оставить позицию не подвергалось уже никакому сомнению.

После некоторого колебания, отменив предположение остаться на позиции в наблюдательном положении до прибытия главных сил (которые могли прибыть только чрез два дня), г. Суслов решился идти вперед. Пехота переправилась Гасан-чай и двинулась к сел. Керпикеву.

Со всею кавалерией обоих отрядов, в составе 12-ти эскадронов драгун, 11-ть сотен казаков, 9,5 сотен милиции, донской № 7-й батареи и конно-ракетной команды, разрешено было мне идти в обход неприятелю по Гасан-чаю, и, переправившись реку в тылу турецкого лагеря, отрезать отступление Вели-паши со стороны Гасан-кале, покуда будет пехота производить демонстрацию с фронта. Я предупредил г. Суслова, что, обойдя неприятеля, намерен занять помянутую выше высоту в тылу неприятельского лагеря и открыть продольный огонь по туркам из орудий. Первый выстрел мой должен был служить сигналом решительного наступления пехоты; ясное убеждение в намерении неприятеля оставить позицию — служило ручательством, что дело будем иметь с отступающим, или лучше сказать, бегущим турецким войском. [309]

Кавалерия, выстроившись в 3 линии, имея в первой — линейный казачий № 2-й полк, два дивизиона нижегородских драгун с несравненной донскою батареей полковника Долотина, во второй — два дивизиона драгун того же полка и донской полковника Хрещатицкого полк, в третьей — два дивизиона драгун № 4-й полка, 6-ть сотен мусульманского майора Чернова полка и остальную милицию, — в стройном порядке двинулись по правому берегу Гасан-чая; огонь из орудий открывали подивизионно по толпе турецкой кавалерии, отброшенной на левый берег Гасан-чая. На огонь этот из неприятельских укреплений отвечало 4 орудия; некоторые ядра удачно ложились в середине наших колонн, продолжающих стройное движение свое, — причем артиллерия наша выбрала удобнейшие позиции, посылая снаряды в неприятеля.

По мере движения вперед, турецкая артиллерия умолкала, палатки совсем редели, и в трубу легко можно было видеть оставление неприятелем позиции — это более еще обнаруживалось подходя к селению Сюлюй, откуда видны были уходящие транспорты к Гасан-кале.

Пехота Суслова, дойдя до селения Керпикев, остановилась, открыв весьма дальнюю канонаду по укреплениям неприятельским.

Весь отряд забыл усталость, воодушевленный предстоящей победой.

Мною немедленно послан был исправляющий должность отрядного адъютанта нижегородского драгунского полка поручик Ключаров к Суслову с известием о положении дел и о том, что, пройдя еще немного вверх по Гасан-чаю, и переправлюсь на левую сторону для атаки неприятеля; при этом я просил генерала выдвинуться еще [310] немного вперед, и тем убедить неприятеля в намерении ворваться в укрепление.

Поручик Ключаровь застал генерала Суслова в крайней нерешимости и встревоженного, — он опасался значительной потери людей, и на возражение, что неприятельские укрепления почти очищены и турки поспешно отступают, отвечал сравнениями прежних действий на Кавказе с настоящим порядком вещей, упоминая о штурме своем аула Шиляги в Дагестане, где потерял 500 человек и получил награды и благодарность, — а теперь должен отвечать и за потерю одного человека; в заключение объявил он Ключарову приказание — всей кавалерии остановиться вне неприятельских выстрелов, на высотах, отнюдь не смел переходить Гасан-чая, — свидетелями этого разговора были: полковник Алтухов, адъютант г. Суслова, поручик Клуген, старший доктор отряда, командир батареи капитан Грищенко и многие другие; полковник Лихутин при этом не был.

Получив это приказание, уничтожающее все справедливые надежды на успех, я вновь послал к Суслову нижегородского полка поручика Вихмана, прося его разрешения идти вперед, чтобы застигнуть хоть часть последних транспортов, спускающихся на равнину. Донской артиллерии есаул Кульгачев ясно рассмотрел в трубу, что при транспортах тянулись и турецкие орудия.

В прикрытии бывшего турецкого лагеря оставалась только незначительная партия башибузуков. Турецкая артиллерия совсем замолкла. До семерок оставалось около 2-х часов. Вверенный мне отряд стоял на высотах у сел. Сюлюй. Поручик Вихман застал пехоту в отступлении, на правом уже берегу Гасан-чая; Суслов вновь [311] подтвердил ему приказание кавалерии не трогаться с места, обещаясь сам немедленно прибыть вслед за ним; между тем с позиции у Сюлюя видно было, как пехота наша остановилась на привал, и перед самими сумерками вместе с нею прибыл Суслов.

Считаю излишним упоминать здесь об объяснениях моих с Сусловым, в присутствии некоторых лиц его штаба; скажу только, что когда генерал в оправдание свое объяснил мне, что имеет ясное предписание главнокомандующего, по которому ему не велено атаковать неприятеля, а дожидаться главных сил, — я вынул из кармана черновую того предписания, писанную карандашом моей рукою, по приказанию главнокомандующего, еще в лагере при Текмэ, прочитал оную в присутствии всех его окружающих и не счел более нужным продолжать разговора.

Между тем совершенно смерилось, на месте турецкой позиции зажжены были костры, и только виднелось несколько конных башибузуков.

В продолжении этого дела урон в кавалерии состоял из одного убитого драгунского № 9-й полка и одного раненого; казаков ранено двое, контужен грузинской дворянской дружины 1, ранен 1 и 1 милиционер убит; в колонии генерала Суслова ядром убит один.

С рассветом, 22-го числа, место турецкого лагеря при Керпикеве было совершенно пусто, и Суслов приказал мне со всей кавалерией поспешно идти в Гасан-кале, где, по его мнению, я должен был еще застать турецкие тяжести. Мы двинулись быстро чрез Гасан-чай, по всей дороги находя следы поспешного бегства неприятеля: разбросанные патронные ящики, аптека, палатки, арбы и прочее. Депутация жителей встретила меня у города, при чем [312] объявила, что накануне, с двух часов дня, в совершенном беспорядке начали проходить турецкие войска чрез их город; орудия шли почти без прикрытия, и в 10-ть часов вечера протянулся последний турецкий транспорт.

Немедленно сделано мною распоряжение о занятии крепости караулом драгун, а также назначен офицер для приведения в известность казенного имущества в крепости и городе. Найдено много запасов, снарядов, хлеба, оружии в других комиссариатских вещей. Отряд расположился на равнине, впереди Гасан-кале, в 12-ти верстах от укрепленной сильной позиции Дава-бойна, которая покрыта уже была палатками, и где укрылась армия Вели-паши; посланные конные разъезды вперед привели несколько отсталых пленных, причем и осмотрели неприятельский лагерь у Дава-бойна.

В 10-ть часов утра прибыл с пехотою генерал Суслов и расположился лагерем около кавалерии. Он крайне озабочен был последствиями его нерешимости, спрашивал меня — писал ли я что-либо от себя главнокомандующему, и, получив от меня уверение, что со времени поступления под его начальство, я не счел приличным посылать донесение в главную квартиру, — он немного успокоился. Я передал ему записки генерала Броневского, полковника Корсакова и полковника Лорис-Меликова, но кото-рым просили они меня сообщить для доклада главнокомандующему о действиях под Керпикевом, предоставив генералу самому отвечать на оные.

23-го числа главнокомандующий прибыл с первым эшелоном и расположился у керпикевского моста. Суслов отправился в главную квартиру. Подробности свидания его с главнокомандующим мне неизвестны: но тревожное [313] состояние его прекратилось, и он сказал мне возвратившись — «все сошло благополучно!»

Чрез несколько часов я отправился сам в главную квартиру и уклонялся в разговоре с главнокомандующим от всех подробных объяснений действий отряда Суслова; я мог только заметить, что главнокомандующий, высказывая свое неудовольствие, ясно понимал неудачу и не желал огорчить войска, исполнившие свой долг. О деле при Керпикеве, впоследствии, главнокомандующий никогда не говорил со мною.

При прощании моем с ним, на гарцискарской станции в 1856 г. перед отъездом его в Россию, садясь в коляску, он обнял меня, благодарить за службу, и сказал «кто виноват в керпикевском деле — пускай рассудит Бог». Эти слова глубоко врезались в памяти моего сердца. Я нарочно распространился со всеми подробностями об этом деле, упомянув свидетелей, переписал хранящиеся у меня записки, — пусть судит меня не один Бог, а также и люди!.. В одном только могу попрекнуть себя, что исполнил приказание Суслова — не переходить чрез Гасан-чай. Я решился бы действовать вопреки этого приказания, и мысль эта не оставляла меня, но отступление нашей пехоты за Гасан-чай остановило намерение.

Нерешительные действия при Керпикеве спасли от неминуемой гибели армию Вели-паши. Поспешное бегство его доказывало деморализацию его войск; все тяжести, орудия и значительное число пленных должны были оставаться в наших руках. Должно полагать также, что последствием победы было бы и занятие Эрзерума. Карский гарнизон не рассчитывал бы более на мнимые подкрепления из этого города, занятие Карса облегчилось бы и весь ход [314] кампании принял бы новый, блестящий оборот. Много времени прошло после дела при Керпикеве, по тяжкое воспоминание этой неудачи никогда не оставить меня — это единственная темная точка посреди светлых и столь драгоценных для меня воспоминаний кампании 1855 года!

30-го июля отряд возвратился к Текмэ и решена была блокада Карса.

Главный отряд разделен был на два отдельные отряда, из коих второй, под начальством генерал-лейтенанта Кавалевского, расположен был при селении Томра. Вместе с тем от генерала Кавалевского отделена была кавалерия, под начальством моим, в составе 8-ми эскадронов нижегородского драгунского полка, сборного линейного казачьего № 2 полка, 2-х сотен мусульманского № 1-го полка и донской казачьей № 7-й батареи.

2-го августа отряд этот отделился от главных сил, и на основании диспозиции, отданной главнокомандующим, кавалерия должна была занять пункт около селения Гюдали или Хопанлы с целью, во-1-х, прекратить подвозы к Карсу от гельского санджака чрез Самават и по верхней эрзерумской дороге, во-2-х, открыть сообщение с легким отрядом барона Унгерн-Штернберга, расположенного у озера Айри-гель, и в 3-х, определив удобные для сенокошения места, озаботиться заготовлением в наибольшем количестве запасов сена.

Мною избрана была позиция у селения Хапанлы — как более удобная для всех скрытых движений. Посылаемые в ночные разъезды эскадроны могли в самом не дальнем расстоянии от Карса следить за неприятелем. Ночные заставы располагались в долине Самавата, а партии милиционеров делали поиски к Ах-коме и перевалу Кизил-гядук. [315]

Все это вскоре ознакомило все части с окрестной местностью, хотя, к сожалению, в одном из ночных разъездов командир 3-го эскадрона нижегородского полка, капитан Позняк, пал жертвой излишней своей запальчивости. Отделившись перед светом от эскадрона, чтобы ближе осмотреть турецкие укрепления, он был убит неприятельским пикетом, эскадрон бросился выручать своего начальника и вскакавши на гору (впоследствии названную обсервационной), увидел в лощине значительную часть турецкой кавалерии; турки, полагая нас сильнее, быстро бросились обратно в Карс, чем дали возможность эскадрону благополучно возвратиться в Хопанлы и вынести тело своего начальника.

Покосные места были выбраны мною первоначально в долине Ах-кома, вследствие чего и назначен 4-й батальон белевского егерского полка, под командой полковника Джафаридзе, и расположен лагерем в Ах-коме для покосов. Чрез этот пункт открыто сообщение с отрядом барона Унгерн-Штернберга и постоянными конными разъездами охранялось пространство от Айри-геля, чрез Хопанлы к главному отряду.

Здесь следует упомянуть о весьма неприятном дли меня случае на вверенной наблюдению моему самаватской дороги. В ночь с 13-го на 14 число, партия около 60-ти человек, при которой находился бежавший от нас недавно полковник Омар-бек, пробралась из Карса почти безнаказанно по самаватской дороге в гельский санджак. Стоявший на заставе с сотней донского 4-го полка сотник Болдырев, не исполнил данной ему инструкции — снялся с указанного ему места и дал тем возможность туркам пройти чрез Самават. Это обстоятельство крайне [316] неприятно было главнокомандующему, а тем более для меня, которому было поручено охранение названного участка.

14-го числа, около 10-ти часов утра, турецкие фуражиры в значительном числе вышли к сел. Чифтлик. По тревоге генерал Бакланов вышел из Меликева, а вверенный мне отряд из Хопанлов. Турки поспешно удалились в Карс, оставив в руках наших двух пленных, взятых милиционерами моего отряда. По тревоге генерал Ковалевский с частью своей пехоты прибыл из Томра на высоты около Чифтлика, причем милиционерами его взято несколько пленных и отбито 84 штуки скота под самым укреплением Шораха.

В тот же день получено мною предписание главнокомандующего — двинуться с большей частью отряда в гельский санджак, и соединившись с полковником Унгерн-Штернбергом, сделать поиск по долине Куры, для открытия ожидаемого карским гарнизоном транспорта с продовольствием. 14-го числа вечером я выступил со всей кавалерией, исключая одного дивизиона драгун, оставленного для прикрытия лагеря и орудий в Хопанлах. Отряд поднялся ночью на хребет, отделяющий Ах-комскую долину от гельского санджака и к 9-ти часам утра соединился с кавалерией барона Унгерн-Штернберга у сел. Алтых-булах.

Отсюда открылась вся долина Куры с многочисленными селениями, большей частью оставленными жителями. Посланные разъезды в Дадашен-хевы и Арпашен нигде не открыли следов транспорта, а забранные в плен жители единогласно подтвердили предположение о ложности этих слухов. Отряд ночевал на высотах Ах-кома, в лагере, а 15-го числа возвратился в Хопанлы. [317]

Здесь место сказать несколько слов о производстве сенокошения вследствие предписания главнокомандующего. На сей конец в распоряжение мое откомандирован был 4-й батальон белевского полка, как сказано выше; сперва он занимал позицию в долине Ах-кома, потом я счел нужным передвинуть его на высоты, где, занимая позицию в тылу блокадной линии, малый отряд этот, кроме удобств для работ, приносил еще и ту пользу, что перехватывать перебежчиков как из Карса, так и в Карс. Впоследствии в деле 22-го августа, отряд этот принес на занимаемом им пункте еще более существенную пользу, под командой нижегородского драгунского полка полковника Шульца, коему он был вверен.

Точные и подробные сведения, приобретенные о местности окружающей Карс. представили много неудобства настоящего расположения растянутой блокадной линии; вследствие чего главнокомандующему угодно было, изменив прежнюю диспозицию, стеснить еще более блокированных в Карсе. 17-го числа вверенный мне отряд, переведен был в сел. Бозгалы, на самую передовую линию, в 4-х верстах от неприятельских укреплений Шораха и 8-ми верстах от главного лагеря на Карс-чае. От моего отряда отделена была впоследствии часть конницы под командой нижегородского полка подполковника Бизлюстина, на особый пост, около селения Верхние Джавры: пост этот соединялся с таким же отдельным постом из отряда генерал-майора Бакланова в сел. Чиглаур. Отряд же Бакланова расположен был в Меликеве.

Далее, блокадная линия посредством отдельных кавалерийских отрядов в Визанкеве, Мугараджике и отряда графа Нирода в Каникеве соединялась с главными силами, [318]

расположенными у Карс-чая, при селениях Чифтли-чай и Талу га.

Таким образом карский гарнизон, окруженный со всех сторон, лишился надежды на всякую помощь в продовольствии извне; фуражировки для кавалерии, без того уже изнуренной, делались почти, невозможными; нарочные и курьеры перехватывались постоянно разъездами кавалерии, игравшей, без сомнения, главную и важнейшую роль в блокаде Карса. Ежедневные стычки с фуражирами, поимки почт и перебежчиков. заставляли забывать всю тягость кордонной службы для кавалерии, которая производила днем фуражировки и содержала пикеты, а каждую ночь почти вся расходилась на заставы и в разъезды.

С переводом моего отряда в сел. Бозгалы я имел возможность еще бдительнее следить за неприятелем и поддерживать чрез лазутчиков те связи с Карсом, которые имел особенно с одним армянином — содержателем кофейного дома в этом городе.

Известно было, что турецкая кавалерия, лишенная продовольствия, гибла в Карсе, и изыскивались средства для отправления ее из крепости. 20-го числа мне дали знать, что намерение ото должно осуществиться через день или два, поэтому я счел нужным съездить в отряд барона Унгерна, только что расположившегося в Чиглауре — следовало ознакомить его с местностью и сговориться на счет совокупных действий.

Мы объехали вместе всю долину Самават, окрестности Чахмах, решили где поставить заставы, резервы, а также определили условные сигналы на случай тревоги.

22-го августа, около полудня, лазутчик дал мне знать, что, по всем вероятиям, того же числа ночью неприятельская [319] кавалерия выйдет из Карса. Согласно данному обещанию, я немедленно уведомил барона Унгерна, прося сообщить это известие и генералу Бакланову. Я получил от него следующую записку:

«Любезный связь! Я сейчас поеду к Бакланову и сообщу ему письмо ваше. Вероятно, он усилит свои заставы и разъезды. Я же думаю в ночь спуститься с 3-ми или 4-мя сотнями, чтобы, по возможности, не пропустить их кавалерии — буду крепко караулить эту ночь, авось удаться сделать что-нибудь удачное, — как Всевышнему угодно! Благодарю вас за указание мест ваших застав и резервов, — мы будем держать беспрестанную связь".

Только что смерилось, мною заняты были следующие пункты: впереди нижних Джавров, вправо от дороги из Чакмапа, расположена сотня донского № 4-го полка, под командою майора Добринина; влево от той дороги и позади казаков скрыто расположен дивизион драгун нижегородского полка (5 и 4-й эскадроны), под командой подполковника Кишинского: пикинерный же дивизион нижегородского полка, 3-й эскадрон того же полка полторы сотни донцов с ракетной командой, две сотни конно-мусульманского полка и охотники в полной готовности ожидали в лагере сигнального знака ракетой от подполковника Кишинского, который влево от себя имел вступить в связь с сотнями барона Унгерна.

В 10-т часов вечера послышался выстрел с пикета, и кавалерия с Бозгалов на полных рысях понеслась к сел. Джавры. Ночь была совершенно темная и до восхода луны оставалось более 3-х часов. Этим то временем и надеялись турки воспользоваться, чтобы достигнуть в темноте чрез самаватскую долину перевала Кизиль-гядук, где они могли считать себя почти в безопасности. [320]

Первый заметил неприятеля майор Добринин у Джавров и дал знать о том подполковнику Кишинскому, который нарочно отошел от дороги, чтобы не открыть своего присутствия голове Турецкой колонии, — но милиционеры полковника Лошакова из отряда барона Унгерна завязали перестройку и произвели общую тревогу, давшую возможность хвосту колонны ускакать обратно к Каргу. Терять не следовало ни минуты — и подполковник Кишинский со своим дивизионом и казаками, с одной стороны, а барон Унгерн с другой — стремительно бросились на турок. К тому времени подоспел и я с 3-м эскадроном, казаками и милицией — пикинерный дивизион по темноте ночи сдался с дороги и прибыл позже.

Преследование сделалось общее — в каждом овраге изрытой этой местности раздавались выстрелы, слышны были крики, кавалерия топтала и рубила турок по крутизнам и балкам. Проскакав верст пять по направлению к деревне Сурхунлы, ехавши с полковников Унгерном, нас встретили сильным ружейным залпом из оврага. Пятый эскадрон драгун бросился в шашки, выбил спешенного неприятеля и вогнал турок в Сурхунлы. По приказанию моему, для избежания потери, эскадрон оцепил селение в ожидании света.

Влево от Сурхунлы, в другом овраге, около селения Арамвартан, 4-й эскадрон наткнулся на спешившуюся засаду турок, решившихся этим средством задержать преследование и дать время уйти хоть части своей кавалерии: драгуны бросились в атаку, и турки большей частью были изрублены в овраге. Между тем казаки барона Унгерна преследовали неприятеля по всем направлениям и брали в плен бегущих по одиночке. [321]

К сожалению, милиция, которая в этом случае могла бы принести столько пользы, вся осталась назади и грабила вьюки и тяжести неприятельские. Большая часть милиционеров с добычей возвращалась прямо в лагерь, так что, по словам полковника Лошакова, от мусульманского полка во время дела при нем осталось только 20 человек при знамени.

По совещанию с бароном Унгерном, мы решились остановиться, чтобы собрать разбросанные по всем направлениям части, а с восходом луны вновь начать преследование. Со всех сторон приводили к нам пленных, раненых и добычу; в сел. Сурханлы забраны все скрывавшиеся там турки, отделившиеся части наши вновь были собраны.

В первом часу ночи показалась лупа; оставив на позиции под прикрытием пикинерного дивизиона всех пленных и добычу, кавалерия понеслась вперед за неприятелем до сел. Чигриган, а оттуда двумя колоннами до самого хребта — везде находили и забирали отсталых турок, кои по всем направлениям разбежались по одиночке. Большая часть спасшихся направилась чрез Ах-комский перевал, но и там попалась, как ниже будет объяснено, в руки полковника Шульца.

Вся дорога при возвращении в лагерь усеяна была трупами людей, лошадей, разбросанным имуществом и проч. Непонятно было, как в темную ночь могли пронестись всадники по крутизнам, по которым, возвращаясь, мы должны были спешиваться, как могли не перестрелять друг друга части, увлеченные преследованием по этим оврагам? Вообще, ночное это побоище (как его назвал главнокомандующий) имело свой особенный характер. Части действовали почти отдельно, а между тем в деле видна была общая связь, [322] и это должно приписать тому, что как офицеры, так и солдаты успели прежде ознакомиться с этой местностью, где руководила ими природная сметливость и свойственная им отвага. Во время дела только лишь выпускаемыми ракетами освещалась минутно местность и показывала направление неприятеля и наших резервов.

С рассветом в руках наших было 206 человек пленных, из коих 2 штаб-офицера, 19 обер-офицеров, также до 400 лошадей, — 3 значка, 3 трубы и множество разного оружия, не считая огромного количества частного имущества, которое турки везли на вьюках. Потеря наша состояла из трех убитых нижних чинов, 3-х раненых офицеров и 9 нижних чинов, и контуженных 3 драгун и одного казака, — лошадей убито 8, ранено 15; кроме того, две лошади драгун переломили ноги, соскакивая с круч, несколько человек были зашиблены, но легко.

22-го числа утром мною также был предварен полковник Шульц о предполагаемой вылазке неприятеля, и предписано было выставить от покосного лагеря сильный пикет на перевале от Ах-кома.

Первые выстрелы наши на самаватской долине, о которых извещен был полковник Шульц пикетом, объяснили ему дело. Он поспешил занять весьма удачно все пути отступления неприятеля милицией и ротой пехоты. Турки, спасшиеся в долине, наткнулись на засады, и, спешившись, засели за камни. Рота белевского батальона выбила их штыками, а милиция и казаки довершили окончательное поражение этих остатков.

24-го числа главнокомандующий посетил отряд мой в Бозгалах, благодарил офицеров и солдат — и я вполне был счастлив в этот день как вниманием его к [323] полку, так и впечатлением, оставленным им в сердце каждого из нас.

Гарнизон Карса, не смотря на тесную блокаду, все еще упорно держался в надежде мнимых подкреплений и подвоза провианта. В главный лагерь доходили слухи, как впоследствии оказалось, преувеличенные — будто бы в сел. Пеняке подвезены значительные запасы продовольствия, и что сильный отряд под командой Али-паши намерен доставить, сквозь блокадную линию, транспорты в Карс. Чтобы разрушить последнюю надежду блокированных, главнокомандующий решился наследовать справедливость доходящих слухов на месте и двинуть отряд в сел. Пеняк для уничтожения могущих быть запасов в этом пункте.

В ночь, с 28-го на 29-е августа, отряд пехоты под начальством генерал-лейтенанта Кавалевского тронулся по направлению к Аджи-кала, где был расположен покосный лагерь полковника Серебрякова, командира мингрельского егерского полка. Я получил приказание — с большею частью вверенной мне кавалерии присоединиться к колонне генерала Кавалевского, что и было исполнено в туже ночь. Соединенные силы прибыли около полудня в Аджи-калу, совершив переход более 50-ти вер., — на другой день, под начальством генерала Кабалевского, колонна двинулась из Аджи-калы по направлению к Пеняку. Кавалерия была в следующем составе: нижегородского драгунского полка — 6 эскадронов, сборного линейного № 1-й полка — 3 сотни, сборного линейного № 2-го полка — 2 сотни, ракетной команды — 4 станка и донской № 7-й батареи — 4 орудия, которые впоследствии, под прикрытием 7-го и 8-го эскадронов нижегородского драгунского полка, были оставлены при пехоте. [324]

С рассвета отряд шел на Аджи-кала по горным оврагам и перевалу Алах-экбер к Пеняку; около полудня, поднявшись на хребет, авангард кавалерии увидел перед собою скалистое и частью покрытое лесом ущелье Неняк-су, на конце которого виднелась окаймленная горами долина, где белелись палатки турецкого лагеря.

Вид этот одушевил войска — забыта была усталость, и кавалерия быстро стала спускаться в ущелье к сел. Арсеник.

Захваченные около деревни жители объявили, что в Пеняке запасов почти нет и, что отряд Али-паши состоит из нескольких тысяч кавалерии, при 4-х горных орудиях. По распоряжению моему, казаки проскакали сел. Арсеник, впереди которого заняли ущелье, дабы воспрепятствовать сношению жителей с отрядом Али-паши.

Здесь генерал Кавалевский сделал получасовой привал в ожидании нехоты, по прибытии которой двинулся вперед по крутому и обрывистому спуску к сел. Косур. Кавалерия шла на полных рысях и передовые милиционеры успели захватить турецкий пикет регулярной конницы, но тревога была уже сделана и несколько конных турок скакали в ущелье по направлению к Пеняку. Расстояние до этого места было 4 версты.

Генерал Кавалевский остановил кавалерию, поджидая пехоту. До семерок оставалось не более двух часов. После некоторого колебания, он согласился, по убеждению окружающих его, немедленно атаковать неприятеля.

Мне поручено было генералом распорядиться кавалерией; я выдвинул вперед 4 сотни казаков под командой войсковых старшин Демидовского и Тришатного, с конно-ракетной командой, приказав, немедля ни минуты, скакать в [325] Пеняк и завязать дело до прибытия драгун, имевших следовать в резерве казаков.

Дорога по ущелью и руслу реки до такой степени была обрывиста, что скакать можно было только в один конь — непонятно, как при быстроте этого движения никто не оборвался в кручу. Демидовский ворвался в сел. Пеняк и нашел его занятым частью кавалерии, между тем как другие массы занимали не высокий гребень против деревни, часть же турок толпилась в лагере, расположенном влево, около реки Пеняк-су. Казаки скоро вытеснили турок из селения — тогда неприятель сосредоточился около своего резерва с явным намерением прикрыть отступающих из лагеря, и открыл огонь из орудий. Демидовский остановил дальнейшее движение свое вперед и выдвинул ракетную команду. Несколько удачно пущенных сотником Вакульским ракет произвели смятение в рядах турецкой кавалерии; тогда Демидовский пустил в атаку казаков. Одновременно с этим движением драгуны и сотня казаков выскакивали по руслу реки к лагерю. Передовая сотня эта направилась влево, в обход неприятелю, а драгуны врывались в лагерь; турки показали тыл. Опасаясь быть отрезанными, они бросились бежать по ущелью Ольты-чая. Казаки стремительно их преследовали, Али-паша тщетно старался удержать бегущих — сам он был ранен и взять в плен владикавказского казачьего полка есаулом Сердюковым. С боя взято два орудия, а остальные два отбиты при преследовании.

Совершенно темнело; генерал Кавалевский опасался, чтобы скрывшиеся за ущельем казаки не увлеклись преследованием, для чего он послал два эскадрона драгун к ним на подкрепление, а остальные два заняли и оцепили селение и турецкий лагерь. Мы зажгли несколько костров и [326] постоянными сигналами из труб давали знать казакам, увлеченным преследованием, о занимаемой резервом позиции. В 10-ть часов показалась луна, начали собираться все части, и можно было привести в ясность число пленных и добычу. В этих занятиях и распоряжениях на будущий день проведена была вся ночь.

Отряд кавалерии расположился впереди лагеря, где оставлен был эскадрон драгун, селение Пеняк также было занято эскадроном драгун. Таким образом кончилось дело 30-го августа; кавалерия, совершив переход более 30 верст, преследовала неприятеля еще на расстоянии 15-ти верст. Отряд Али-паши был истреблен и вместе с тем получено убеждение, что и с этой стороны карский гарнизон не мог ожидать никакого продовольствия.

В этом деле, честь коего вполне принадлежит линейным казакам, потеря неприятеля состояла из пленных Али-паши, одного офицера и 45-ти нижних чинов; убитых было около 300 человек, отбито одно знамя, два эстандарта, 4 горных орудия, 68 вьючных зарядных ящиков и 55 патронных, весь лагерь, разные планы и бумаги, а так же множество оружия, лошадей, скота и имущества; у нас же ранено только два казака, 6 милиционеров, убито 13 лошадей и 9 ранено. Пехота подошла только к 5-ти часам утра 13-го числа, дивизион же драгун с орудиями Долотина пришел двумя часами раньше. Колонне этой назначено было дневать в Пеняке, и, забрав все тяжести, пленных и добычу, возвратиться но пройденному пути, обратно в главный лагерь под Карс.

31-го числа, с рассветом, легкий отряд кавалерии из одного дивизиона драгун и 3-х сотен казаков направлен был к сел. Панжрут, на перевале, отделяющем долину Пеняка от гельского санджака. [327]

Неприятель, находившийся в числе около 1000 человек в Панжруге, при первом известии о поражении Али-паши бежал, оставив селение. К вечеру генерал Кавалевский со всей кавалерией имел ночлег на этом же пункте.

На другой день, 1-го сентября, отряд поднялся по довольно крутым и лесистым отрогам на хребте, по скверной покатости, на котором расположены были куртинские деревни и кочевья.

От жителей узнали мы о свирепствовавшей холере в гельском санджаке и особенно в сел. Дадашен, почему отряд обошел это место и расположился несколькими верстами выше, около селения Салит, на долине Лавурсан-чая. Здесь встретились мы с конными разъездами, отправленными из главного лагеря.

Отряду суждено было на этом ночлеге бороться с первыми появлениями холеры — несколько человек драгун и казаков заболели и ночью же умерли. Генерал Кавалевский, взяв часть казаков, поручил мне довести отряд, а сам ночью отправился в главный лагерь. Ни палаток, ни обоза при кавалерии не было, болезнь сильно развивалась — я решился форсированно идти к Карсу.

2-го сентября, сделав около 4-х верст, отряд перешел чрез перевал Кизиль-гядук и ночевал в сел. Бозгуш. Здесь представилась возможность найти несколько ароб для больных, и 3-го сентября кавалерия вернулась в свой лагерь у сел. Бозгалы.

Дело под Пеняком вполне можно назвать удачным, но результаты оного, по мнению моему, были неполны. Следовало бы па другой день дела предпринять поиск в Ольту, где неприятеля не было, но где находились орудия, снаряды и некоторые запасы. Расстояние от Пеняка всего 25 верст; [328] этим движением была бы исследована местность, а присутствие наших конных партий, в таком недальнем расстоянии от Эрзерума, имело бы на край самое выгодное для нас влияние. Не стану распространяться о причинах, по которым генерал Кавалевский не решался па это движение, а также и о других частностях этого похода — de mortibus aut bene, aut nihil.

По возвращении отряда в Бозгалы, блокада Карса производилась еще бдительнее — чаще перехватывались курьеры, не было ночи, чтобы засады и кордон на вверенной мне дистанции не приводили бы перебежчиков или выходящих из Карса по одиночке солдат и жителей. В крепости господствовало сильное уныние. Более уже месяца гарнизон получал продовольствие в едва только достаточном количества для поддержания жалка го своего существования. Скота в крепости во все не было, и остатки лошадей турецкой кавалерии, по невозможности продовольствовать их, истреблены были самими турками. В один день, по распоряжению генерала Вильямса. 2500 лошадей были зарезаны и зарыты в приготовленные для них ямы, дабы не заражать без того уже наполненный миазмами воздух Карса. Холера присоединяла новые жертвы к тем, которые гибли вследствие голода и лишений — сдача крепости была неминуема, но как скоро? В этом и состоял весь вопрос.

Около половины сентября с укреплений Карса раздались выстрелы орудий, с пикетов наших слышны были радостные крики гарнизона — в турецком лагере, столь унылом доселе, все кипело необычайной жизнью и воодушевлением. В Карсе праздновали взятие Севастополя союзными войсками! Известие это сообщено было пробравшимся сквозь нашу цепь лазутчиком с письмом, как слышал я, от Омер-паши. [329]

В семь часов вечера прибывший казак из главного отряда потребовала, меня немедленно к главнокомандующему.

И главной квартире штурм Карса был уже решен и диспозиция составлена.

Приступая к описанию подробностей штурма, столь сильно порицаемого, постараюсь беспристрастным изложением известных мне обстоятельств объяснить ход дела и причины, побудившие, как я полагаю, главнокомандующего изменить последовательности той строгой военной системы, которой держался в действиях своих в Азиатской Турции до сего времени. Постараюсь для того, чтобы вполне быть правдивым, в некоторых случаях утаить даже в душе увлечения мои к лицу, память о котором навсегда и так свято хранится в сердце моем.

Ежели штурм Карса была ошибка по риску, сопряженному с подобным предприятием, то последствия от могущей быть удачи достаточно ли оправдывали решимость на такой риск? При распоряжениях к штурму были ли приняты все меры к возможному обеспечению успеха? В самом исполнении — в точности ли были соблюдаемы частными начальниками данная им наставления? Наконец, какое влияние имела неудача штурма на последующие действия в эту кампанию?

Взятие Севастополя сильно должно было поднять дух гарнизона Карса, вселить даже в нем беспечность, по характеру турок; можно также было предполагать, что обстоятельство это даст действиям Омер-паши в Имеретии более решительности; значительные подкрепления туркам могли быть направлены из Крыма к Омер-паше, а также аром, Трапезонд в Эрзерум. Слухи обе этих подкреплениях сообщались в главный лагерь, и, наконец, получено [330] было известие, что в Батуме высажено до 4 тыс. турок. Войско это можно было считать авангардным отрядом тех подкреплений, которые ожидались в самом скором времени. Недостаток провианта карского гарнизона и все лишения хорошо были известны, но насколько именно времени могли продлиться запасы Карса — было еще тайной.

Вот обстоятельства, по мнению моему, пробудившие главнокомандующего решиться на смелую мысль — штурмовать Карс, мысль, которую с настойчивостью и увлечением поддерживали окружающие его, утомленные долговременной блокадой.

В случае удачи, на другой день предстояла возможность выступить с отрядом налегках, чрез Ардаган, в Батум, присоединив на пути свежие войска из Ахалциха. Усиленным переходом в 4 или 5 дней войска паши могли явиться внезапно у Батума, истребить и вогнать в море высаженные турками силы; тем более, что военных судов там не было, — они отплыли в Крым за новым, как говорили, подкреплением; потом, чрез Кобулеты и Гурию, по морскому берегу зайти в тыл армии Омер-паши и истребить ее в лесах и болотах Имеретии и Мингрелии.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания о кампании 1855 года в азиатской Турции // Кавказский сборник, Том 1. 1876