ДЕЛЬВИГ Н. И.

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ЭКСПЕДИЦИИ В ДАРГО

В 1845 году наместник кавказский граф Воронцов вознамерился предпринять сильную экспедицию, которая бы устрашила и потрясла горы. Подобные экспедиции делались и прежде, но не доставляли нам никакой существенной выгоды. Войска двигались большими массами, по местностям гористым, пересеченным, в трущобах, беспрерывно сражаясь с горцами, несли большую потерю, занимали с бою какой-нибудь пункт, но тем и ограничивался успех: лишь только войска двигались вперед, как на занятой с трудом и потерями местности снова появлялись горцы.

Экспедиции такого рода имели даже вредное влияние на край, возвышая нравственный дух горцев, видевших, что большие массы войск, испытанной храбрости, хорошо вооруженных, отлично обученных, снабженных всем необходимым, одерживавшие так часто славные победы в Европе, почти ничего не могут сделать против их беспорядочных скопищ.

На этот раз в экспедицию назначены были многие отряды; в состав одного из них поступил и я. В отряде этом, называвшемся чеченским и состоявшем под командою генерала Лидерса, находились по два батальона Прагского [190] и Люблинского и по одному батальону Литовского и Замосцского полков. Эти шесть батальонов составляли собственно «русские войска», т.е. пришедшие из внутренней России, которые так назывались в отличие от войск, постоянно находившихся на Кавказе.

Кавказцы смотрели на нас, вновь прибывших, как старшие братья на меньших, неопытных; мы же, напротив того, взирали на них со всем почтением, которое внушали нам рассказы о геройских подвигах куринцев и кабардинцев.

В состав нашего отряда входили также и эти закаленные в боях воины: три первых батальона Куринского и первый и третий батальоны Кабардинского полков. Сверх того были два батальона навагинцев, также храбрые, но к которым, впрочем, мы почему-то не питали такого уважения, как к кабардинцам и куринцам.

Вся же сила отряда состояла из 12 батальонов пехоты, 10 сотен казаков, более 1.000 человек милиции и 30 орудий.

Отряд собрался в крепости Грозной, где некоторое время мы простояли, ожидая, пока соберутся прочие отряды, и оттуда двинулись далее чрез крепость Внезапную.

От Внезапной авангардом нашим командовал Сергей Дмитриевич Безобразов, на которого возложено было, миновав Чир-Юрт, заняться исправлением мостов, разрушенных неприятелем. В течение ночи, при порывистом ветре и сильном дожде, усердием офицеров и нижних чинов 5-го саперного батальона, все мосты были исправлены, и 1-го июня мы двинулись через Миятлы в Зура-Макенд. 2-го числа мы пришли на Хубарские высоты, где, проходя лесом, услышали первые три выстрела. По странному случаю, все три нанесли вред: у нас было трое раненых, что однако не следует относить к особенной меткости стрельбы горцев, а единственно к тому, что они стреляли в колонну.

3-го июня мы соединились в Гертме с дагестанским отрядом из 11-ти батальонов и с ним вместе перешли страшный Теренгульский овраг. Овраг этот составлял в прошлом году цель особой экспедиции, кончившейся неудачно: войска наши, не перейдя оврага, возвратились. (Я не участвовал при её окончании, будучи ранен на ахатлынской переправе.) [191]

Вечером 3-го июня мы заняли авангардом Буртунай, приготовляясь к переходу в Гумбет. Из Салатавии в Гумбет ведут две дороги: одна, более удобная, чрез Мичикальское ущелье, а другая чрез перевал Кир-ки. Первое было сильно занято горцами, ожидавшими, что мы направимся чрез это ущелье; перевал же Кир-ки считался до того непроходимым, что на него обращено было неприятелем весьма мало внимания. (Ошибка, в которую весьма часто впадают.)

Граф Воронцов открыл действия рекогносцировкою на Кир-ки, составив для сего отряд, под командою генерала Пассека, из первых батальонов всех полков. Такой состав отряду был дан для того, чтобы, не обижая других генералов, можно было дать командование им Пассеку, молодому генералу, недавно прибывшему на этот фланг из Темир-Хан-Шуры, но которому предшествовала приобретенная уже им громкая известность. Я присоединился также к свите, отправлявшейся на рекогносцировку. Пока шли к перевалу, местность возвышалась незаметно в гору; дойдя к самому обрыву перевала, мы увидали пред собой крутой как стена обрыв, сажени в две глубиной; дальше местность шла несколько положе. Далеко, в самом низу, извивалась довольно узкая долина, на которой виднелось, как бы начерченное на плане, укрепление: это было укрепление Удачное, построенное генералом Граббе в 1838 году, но впоследствии оставленное. За долиной подымалась опять гора Анчимер, с покатостью градусов в 45 и длиною около полуторы версты, занятая неприятелем, впрочем сначала в весьма незначительных силах.

Граф Воронцов и прежде предполагал, что рекогносцировка Кир-ки может легко обратиться в действительную атаку. Подъехав к спуску и видя, как слабо занята гора неприятелем, он тотчас же, послал войскам приказание прибавить шагу. Крутизна обрыва была несколько разработана, и войска, принимая друг друга на руки, быстро начали спускаться в долину.

В это время подъехал к нам Пассек. Это была не первая моя с ним встреча. Вместе с ним я слушал курс в военной академии, куда он вступил прямо в практическое отделение, и хорошо знал его. Отличительной чертой Пассека было то, что он не мог идти наравне с другими, [192] а непременно хотел быть впереди. Способности у него были необыкновенные, память изумительная, сила нравственная и физическая, молодцеватость и наконец дар слова, которым он часто даже злоупотреблял, очень любя спорить. Находясь в академии, он был в дружеских отношениях с Вранкеном, который тоже был охотник поспорить. Однажды я был свидетелем одного из часто повторявшихся между ними споров. После долгих прений, Вранкен, не отличавшийся здоровьем, обратился к Пассеку и сказал: «Я хотя не согласен с тобой, но не могу продолжать спорить, потому что у меня слаба грудь». — «А если у тебя слаба грудь, так не спорь», — отвечал Пассек. Впрочем, мы с ним и на Кавказе уже не в первый раз встречались: в Темир-Хан-Шуре я оказал ему раз услугу, указав место на разводе, так как он был не силен в уставе.

Я подъехал к Пассеку, смотревшему нетерпеливо на спуск войск в долину.

— Желаю вам успеха — сказал я ему — вы столько их имели, что в исполнении моего желания нет причин сомневаться.

— Всегда вам одно скажу — отвечал он — отчего не приехали раньше на Кавказ? Везде своего рода успехи: в Крыму свои, на Кавказе свои.

Говоря об успехах в Крыму, он не думал о пророческом смысле своих слов, а намекал на успехи другого рода.

Между тем, войска окончательно спустились в долину. Пока они устраивались, мы разместились на двух скамейках, образованных странной игрой природы на площадке, где мы стояли, вынули бинокли и приготовились смотреть на драму, которая должна была разыграться внизу. В эту минуту мы были похожи на римлян, смотрящих на бой гладиаторов; к тому же скамейки расположены были амфитеатром, что еще более довершало сходство.

Спустившиеся в долину войска начинали выстраиваться и приготовляться к атаке. Впереди шли куринцы, принадлежавшие к бригаде Пассека, которой он почти еще не видал, только что приехав из Темир-Хан-Шуры, где командовал Апшеронским полком: это было его первое ближайшее знакомство с бригадой, когда она выстроилась внизу. [193]

Он подскакал к куринцам, окруженный блестящей свитой; сзади его развевался значок его, белый с серебряным крестом. «За счастье сочту быть куринцем. Примите меня в свой полк», обратился он к ним. В ответ раздалось громкое «ура!» и полетели на воздух шапки. Воодушевленные приветом, стройно пошли куринцы в атаку на высоту; впереди их рассыпалась грузинская милиция. Сначала куринцы двинулись сомкнутым строем, но потом разомкнулись, так как покатость горы была весьма крута. Третьим батальоном куринцев командовал граф Бенкендорф, получивший за это дело георгиевский крест. Между тем, пока войска наши спускались и устраивались, горцы, поздно поняв свою оплошность, поспешили передвинуться с Мичикала и занять высоту. На ней они поставили три орудия, не наносившие, впрочем, вреда атакующим колоннам, по причине крутого склона высоты, и стрелявшие всё время чрез головы. Когда войска дошли до вершины покатости, горцы пытались остановить наступление ударом в шашки; но дружный натиск в штыки куринцев и обходное движение с флангов апшеронцев и житомирцев решили дело: горцы поспешно отступили, боясь быть отрезанными.

Между зрителями, смотревшими на бой с нашей площадки, нашлись шутники, которые назвали это дело bataille Anchimer (en chimere), намекая на то, что победа досталась нам без большего труда.

Предоставляя судить кому как угодно о достоинстве каламбура, нельзя не сказать, что дело было вовсе не так легко, как казалось. Войска наши шли в гору почти на протяжении полуторы версты, под сильным огнем неприятеля, а в момент самой схватки на стороне неприятеля было преимущество удара сверху вниз; притом же к концу боя горцы успели стянуть на этот пункт до 2.000 человек.

Поднявшись на гору Анчимер, Пассек дал отряду немного только вздохнуть и собраться и сейчас же продолжал движение вперед. Места, где он теперь двигался, были совершенно незнакомы русским, которые до сих пор никогда здесь не бывали; планов и карт этой местности у Пассека также не было, и потому от его предусмотрительности вполне зависел весь успех экспедиции. С свойственным ему военным тактом, Пассек тотчас занял самую высшую [194] точку местности, позицию, которая обеспечивала переход остальных войск, обезопасивала наш авангард от обхода горцев, отлично умеющих ориентироваться в горах и пользоваться местностью, и давала нам полную возможность наблюдать всю окрестность и все движения неприятеля. Но избранная, на основании таких стратегических соображений, позиция представляла одну важную невыгоду: гора, на которой она находилась, была столь возвышена, что на ней уже не росло лесу, и войска ночью не имели возможности раскладывать костры.

В этой позиции горцы снова пытались атаковать Пассека, но были отбиты с уроном. Между тем, в ночь на 8-е число, температура вдруг чрезвычайно понизилась, пошел сильный дождь, который развел землю; потом дождь превратился в снег, а к утру — сильный мороз.

От столь внезапной перемены температуры, которой никак нельзя было ожидать в июне месяце, в особенности пострадал отряд Пассека, который должен был оставаться в занятой им, с тылу Мичикала, позиции до 12-го числа, пока прочие войска отряда, по причине обозов и артиллерии не могшие подняться в том месте, где поднялся передовой отряд, достигнут Мичикальского ущелья, уже очищенного горцами. Таким образом, отряд оставался на возвышенной безлесной местности почти пять дней, страдая от холода и отчасти от голода: солдатам уже раздавалось только по полупорции сухарей в день.

Люди, измученные днем устройством завалов из камней, всю ночь стояли в ружье, ожидая нападения неприятеля, и, не имея возможности раскладывать костры, чтоб согреться, они вырывали ямы, в которые ложились по три человека один на другого. Результатом всего этого, к несчастью, было то, что у 200 человек в отряде были отморожены ноги. Солдаты, с свойственною им меткостью выражений, назвали позицию Пассека холодной горою.

Большая убыль от холода, понесенная Пассеком, была причиною многих порицаний его действий. Завистники, которых непременно имеет всякий талантливый человек, говорили, что «Пассек занесся»; но его нельзя признать виноватым: по зрелом обсуждении и соображении всех тех обстоятельств, в которые был поставлен Пассек, трудно не [195] согласиться, что избрать другую позицию он не имел возможности.

Между тем, под прикрытием отряда Пассека, прочие войска отряда 7-го числа спустились в долину, в укрепление Удачное. Раскинули палатки те, кто имел их; но, проснувшись на другое утро, с трудом могли отдернуть полы: так много в течение ночи выпало снегу.

В Удачном оставлены были небольшой отряд, для обеспечения пути наших сообщений, и вся полевая артиллерия, кроме 4 или 6 орудий, так как она много затрудняла отряд в его движениях. 10-го числа мы выступили из Удачного и по адской дороге тронулись на Мичикал. Дорога шла по полугоре; справа была пропасть, слева гора; углубленная дорога до того была наполнена грязью, что лошади вязли по брюхо. Тут мы увидели, как трудно было бы пройти чрез горы, если бы избран был путь на Мичикал. Горцы, приготовляясь защищать этот путь, везде по дороге поделали завалы, что еще больше затрудняло теперь наше движение. При таком состоянии дороги, отряд мог двигаться только в один конь и должен был употребить целые два дня, чтоб достигнуть Мичикала.

От мичикальской позиции мы двинулись по направлению к Андии. Всем казалось, что это цель нашего похода. Говорили, что Андия очень изобильный край, и полагали, что его весьма выгодно будет отнять у Шамиля и присоединить к России; солдаты же говорили, что мы идем в Индию, и украшали свои рассказы всеми чудесами «Тысячи и Одной Ночи». Пред входом в Андию мы проведи ночь на горе, которую солдаты назвали Ветряною. Она имела форму конуса и стояла посреди многих ущелий, из которых непременно откуда-нибудь вырывался ветер во всё время нашей стоянки, и до того сильный, что мы всю ночь едва могли удерживать палатки.

Мы слышали до этих пор, что в Андию нельзя войти иначе, как чрез Андийские ворота, но не могли себе составить точной идеи, что значат эти ворота. Сделана была по направлению к ним рекогносцировка: оказалось, что Шамиль думал их защищать, но оставил; они были завалены камнями.

Андийскими воротами называется узкий и неглубокий разрыв [196] в горах, окружающих Андию. Когда мы подошли к ним, было туманно; когда же туман рассеялся, Андия вдруг вся открылась перед нашими глазами. Это огромная котловина, окруженная со всех сторон зубчатыми, утесистыми, величественными горами, которые спускаются к долине крутыми террасами.

Можно предполагать с большою вероятностью, что террасы эти были сделаны искусственно, с целью обработки на них полей. С возвышенной точки, где мы находились, были ясно видны семь пылающих деревень, что привело к заключению, что Шамиль оставил Андию, не пытаясь защищаться, и что деревни зажжены по его приказанию.

Отряд быстро двинулся вниз, по направлению к деревням Гогатль и Андии. На этот день я был назначен в авангард чеченского отряда и находился при генерале Фоке. Главным авангардом командовал генерал Клюки. Слышим впереди перестрелку — скачем на возвышение и видим противоположную гору Азал, чернеющуюся от неприятеля. «Завязалось дело», — сказал я Фоку. — «Где?» — И пока он слезал с лошади и вынимал зрительную трубу, я дал лошади нагайку и очутился в ауле Андии, у самых последних саклей, построенных на обрыве речки Годор. За саклями стояли роты куринцев, а между ними батарея из крепостных ружей, которая производила огонь на противоложную сторону. Но когда я вгляделся туда, то увидел на скате горы весьма небольшую черную линию наших войск: это были наши две роты кабардинцев, которые, выбив неприятеля из с. Андии, пробежали, преследуя его, на другую сторону речки и засели за скалы. Позиция Шамиля господствовала над кабардинцами. Массы неприятеля приближались к небольшой горсти храбрецов, в том порядке, каким горцы двигаются обыкновенно, когда намерены сделать решительный натиск. Для этого храбрейший из толпы схватывает значок, отбегает с ним на сотню шагов вперед и втыкает его в землю; тотчас все принадлежащие к отряду этого значка бегут к нему и окружают его. Другой горец повторяет тот же маневр, и таким образом передвигается вся масса неприятельского отряда.

Я отыскал командира Кабардинского полка, полковника Козловского, и явился в его распоряжение. Видя офицера генерального [197] штаба, он сказал мне: «такому гостю очень рад».

Несмотря на то, что всё внимание его было устремлено на другую сторону речки, где разыгрывалась кровавая драма, уже близкая к развязке, он однако успел мне рассказать, что полковник князь Барятинский, выбив горцев из аула, преследовал их в гору и теперь находится в незавидном положении.

— Или в завидном, — возразил я.

— Как хотите. Чему тут завидовать!

— Вы не полагаете, полковник, идти к нему на помощь?

— Скор вы очень, молодой человек! Надо видеть, выдержат ли они натиск; если не выдержат да мы пойдем в это время, они и нас опрокинут. Видите, как напирают.

— Позвольте мне переехать к этим ротам.

— Нет уж, братец, отправимся вместе. (С той минуты он начал мне говорить ты.)

Он велел идти за нами двум ротам; между тем, роты князя Барятинского выдержали отчаянный натиск. Горцы несколько раз бросались в шашки; но роты встречали и отбивали их штыками без выстрела. На правом фланге князя Барятинского находилась грузинская милиция и дралась в рукопашную. Знамя переходило из рук в руки, однако окончательно осталось у грузинов. На левом же крыле перестрелку вели спешенные казаки. Эти две части много содействовали успеху дела.

Под сильным огнем неприятеля мы поднялись вслед за князем Барятинским на гору; в то же время подымались на гору: справа — милиция, а слева — две роты люблинцев, посланные генералом Лидерсом поддерживать линейных казаков. Шамиль, не дождавшись натиска, бежал. И как было ему не бежать: против него были три славы: одна уже историческая — граф Воронцов, другая настоящая — Лидерс, а третья — при самом начале своего полета — князь Барятинский!

Между тем, мимо нас пронесли тело поручика Маевского, командовавшего одною из двух рот князя Барятинского: он был прислан на Кавказ по какой-то истории и подавал большие надежды. Раненый пулею, он продолжал идти вперед; вторая пуля положила его на месте.

Князь Барятинский также был ранен, но не хотел оставить [198] дела, и только настоятельные подтверждения начальника штаба заставили его согласиться отправиться на перевязку.

Когда проносили мимо графа Воронцова раненых кабардинцев и когда он, по своему обыкновению, снимал перед ними фуражку, они спрашивали: «что, ваше сиятельство, стоим куринцев?» намекая на атаку Мичикала.

В это время подошел весь отряд. Многие бросились без дорог в гору, чтобы выбить горцев, бросавших сверху камни, одним из которых был ушиблен Лидерс. Мы же с Козловским гнались по дороге за ехавшим впереди неприятельским орудием, как теперь помню, на шести серых лошадях; но и горцы и мы одинаково утомились крутым подъемом: они не могли, несмотря на все усилия, скакать, мы же никак не могли догнать их, хотя были от них в весьма близком расстоянии. Когда же наконец достигли мы площадки, на которой легче было нагнать и взять орудие, вдруг спустилось облако, и горцы, пользуясь густым туманом, успели скрыться.

— Я позабыл опросить Фамилию, — обратился ко мне Козловский.

Я ему сказал.

— Немецкая?

— Немецкая.

Этот вопрос он повторял несколько раз, и, казалось, по рассеянности, но в сущности изучая фамилию.

Взъезжает к нам граф Воронцов, благодарит Козловского. Тот ему отвечает: «А вот офицер генерального штаба — фамилии его не упомню — явился сам в авангард и был мне очень полезен».

ГраФ кивнул головой, с улыбкой, которая его никогда не оставляла, когда он был перед войсками.

За ним взъехал начальник штаба, генерал Гурко — та же речь и то же забвение фамилии; за ним генерал ** — то же самое, и тот же поклон; за ними полковник М*, начальник штаба чеченского отряда: этот не нашел ничего лучшего мне сказать, как: «а зачем вы были в главном авангарде, когда вам следовало быть в авангарде чеченского отряда?» Наконец показался Лидерс. «Ваше высокопревосходительство — опять начал Козловский — вот офицер генерального штаба, фамилии которого не упомню, явился ко мне во время дела и [199] был мне чрезвычайно полезен». Генерал Лидерс подал мне руку и сказал Козловскому: «Я помню фамилию и знаю этого офицера. Ваш отзыв меня нимало не удивляет. Если вы находите достойным, то прошу вас представить его к награде». Без сомнения, эти слова были самою лестною для меня наградою.

— Что ты хочешь? — сказал мне Козловский по уходе Лидерса.

— Я имею Анну 3-й степени с бантом.

— Тогда следует Владимира. Офицер генерального штаба написать реляцию сумеет. Наше такое кавказское правило: сделай хорошо, а напиши еще лучше.

Я попросил написать реляцию Михаила Ивановича Дарагана и вследствие её получил 1-го июля орден святого Владимира.

Спустившись с горы в Гогатль, где мы расположились лагерем, я пошел осведомиться о здоровье генерала Лидерса. Он не хотел и говорить об ушибе, просил, чтобы об этом и не писали, а между прочим велел подать шампанского. Когда бокалы наполнились, Аммосов запел:

Все, что происходило более замечательного в отряде, рисовалось графом Бальменом и воспевалось Аммосовым, который имел неоспоримый талант писать стихами pieces des circonstances. Он постоянно отличался отвагою и неподдельною веселостью, при самых критических положениях отряда.

Прогнав горцев, отряд расположился лагерем между селениями Андией и Гогатлем: штаб генерала Лидерса на верху горы, штаб графа Воронцова у подошвы. Это распоряжение памятно в отношении продовольствия. Во трудности дорог и недостаточности подножного корма, транспорты неминуемо ослабевали и привозили весьма ограниченное число припасов. Некоторые полки не имели по два дня, а другие и по четыре дня сухарей, несмотря на то, что, по предусмотрительности, с некоторого времени, дача была уже уменьшена. [200]

Начали делать овсянку. Само по себе разумеется, что солдаты и ели и голодали безропотно. Я жил в одной палатке с А.А. Непокойчицким. Мы не терпели нужды: чаю было еще довольно; с нами были и самовар, и чайник, и чашки — редкость, на которую приходили глядеть: обыкновенно все приготовляли чай вскипятив воду в медном чайнике, необходимом спутнике походного офицера.

Зато запас сахара истощался. Придет бывало транспорт, остановится у наших ног в главном штабе, и мы слышим возглас: «сахар на четыре части: одну графу Воронцову, другую принцу Гессенскому, третью генералу Лидерсу, четвертую генералу Гурко». Впрочем, можно было купить сахар по 3 р. сер. за фунт. Хотя и дорого, а покупали.

В ожидании прибытия транспорта, который позволил бы нам продолжать движение к настоящей цели действий, к овладению столицей Шамиля — Дарго, мы поневоле оставались на месте.

Для распоряжения о скорейшей высылке продовольствия был отправлен начальник войск в Дагестане, князь Бебутов. Дагестанский отряд, которым он командовал, присоединен к чеченскому и поступил под команду генерала Лидерса, под названием главного действующего отряда.

В продолжение нашего пребывания в Андии, мы видели часто неприятельские партии; особенно в большом числе они показались 18-го июня. Они тянулись по вершине горы Азал с большим количеством значков, при чём были видны залпы из ружей. Это показывало, что горцы собираются: залпы знаменовали приход и встречу. Чтобы не позволять им подходить близко к лагерю, главнокомандующий, оставив небольшое прикрытие на месте нашего расположения, двинулся в горы правее Азала. Кавалерия, под начальством генерала Безобразова, не могла быстро атаковать неприятельские толпы, потому что лошади их были сыты и свежи, наши же, от недостатка подножного корма, доведены до крайнего изнурения. По этой причине движение не имело и не могло иметь предполагаемого успеха. Дойдя до границ Технуцала, мы переночевали на весьма высоких горах, покрытых большим числом озер, прозрачных как стекло. Озера называются «форельными», потому что, как говорят, они изобилуют этой рыбой; но нам не удалось её отведать. Однако [201] слышно было, что ею лакомился штаб князя Воронцова и что остряки прозвали это неудачное движение: l’exprdition des truites (detruite).

30-го июня и 2-го июля мы двигались по направлению к Дарго, чтобы познакомиться с ведущими туда дорогами. Этими движениями мы как бы подтвердили неприятелю намерение наше идти в Дарго. В продолжение 22 дней, которые мы оставались на позиции, я почти каждый день был назначаем с отрядом на фуражировки. В них я участвовал и 1-го июля, когда граф Воронцов раздавал георгиевские кресты, после молебна по случаю рождения государыни императрицы Александры Феодоровны. Говорят, что молебен, акомпанируемый нашей перестрелкой, был чрезвычайно оригинален.

Раз, выехав рано на фуражировку, я нашел две бритые головы с привязанными к ним ярлыками, с надписью на татарском языке: «так наказываются приверженцы русского правительства».

Ночью горцы стреляли по нашим палаткам, не причиняя, впрочем, вреда, а только пугая нашу прислугу. Однажды вечером, когда Непокойчицкий велел своему слуге вынесть свечку, раздался залп, и слуга упал между наших кроватей.

— Что ты убит?

— Нет.

— Ранен?

— Нет.

— Что же ты лежишь?

— Испужался....

5-го числа, по прибытии ожидаемого транспорта, было решено, что 6-го, рано по утру, отряд двинется в Дарго. Не заботясь о завтрашнем дне, мы проводили 5-е число как и все дни. Я играл с полковником Левисоном в преферанс. Подле, в палатке, балагурил Аммосов, предсказывая Петидобисону, личному адъютанту кого-то из генералов, что его убьют. Все пророчества свои о завтрашнем дне он оканчивал приговоркой: «А завтра Петидобисона убьют».

Тогда Левисон всякий раз мне говорил: «Я знаю, что Аммосов говорит: Петидобисона убьют; но мне так и слышится, что Левисона убьют!» Счастье ему необыкновенно благоприятствовало, так что копейка в копейку он отыграл [200] всё, что проиграл мне во всё время похода. «Дурной знак», заметил он.

Оставив в Гогатле пять рот Прагского пехотного полка, с 3 орудиями, под командою подполковника Бельгарда, весь отряд, 6-го июля, в 4 часа утра, двинулся к Дарго, а в 3 часа один из мирных горцев, находившийся при графе Воронцове, украв у него любимую лошадь, ускакал, чтобы дать знать Шамилю о нашем движении.

Мы прошли часа четыре по дороге, с которою уже познакомились на рекогносцировке, и в 9 часов утра достигли леса, где начинался спуск и дефиле по гребню горы Речель.

Мы оставляли места, где бывали часто выше облаков и видели под ногами своими грозу, а теперь спускались в долины Ичкерии, и местность как панорама расстилалась пред глазами до Терека; далее была видна Россия. Многие из нас смотрели на нее в последний раз.

Здесь отряду велено было отдохнуть, сварить кашу и через четыре часа атаковать. Отряд, готовый вступить в Дарго, был распределен: авангард под начальством генерала Белявского, правая цепь под начальством полковника Меллера-Закомельского, левая цепь — полковника Козловского, главные силы — генерала Клюки-фон-Клюгенау, арьергард — генерала Лабинцева, кавалерия — под начальством генерала Безобразова. Всего в отряде было: 8.000 человек пехоты, 1.200 человек конницы и 350 человек артиллеристов, при 2 легких и 14 горных орудиях. Честь идти в голове всего отряда, брать завалы, которые, как мы слышали, были на каждой полуверсте, по особой просьбе генерала Лидерса, была предоставлена первому батальону Литовского полка. Причиною этого назначения было следующее обстоятельство: когда отряд стоял в лагере при Гогатле, то всякий день очередная рота ходила за получением спирта, который был оставлен в отряде, прикрывавшем Андийские ворота (житомирцы), в шести или семи верстах от лагеря. Дорога к Андийским воротам подымалась в гору, между огромными камнями. Горцы залегали за эти камни и беспокоили идущих. Так и 21-го числа, одна рота 1-го батальона Литовского полка, возвращаясь со спиртом, была встречена сильным ружейным огнем из-за камней, где засели человек 50 горцев. Ротный командир остался у ворот, чтобы расписаться в квитанции. При [203] роте находился один молодой прапорщик. Он велел роте идти скорее. Фельдфебель решился ему заметить, что следовало бы сначала выбить горцев из-за камней, а скорая ходьба к добру не поведет. Слово за слово, прапорщик ударил фельдфебеля за возражение и приказал роте прибавить шагу. От нас дорога была видна вся как на ладони: мы с ужасом увидели, что наша рота бежит. Пока мы приказали седлать лошадей, рота уже прибежала. Правда, полковник Левисон успел приостановить ее. Он еще более других принял это к сердцу, так как был дивизионным квартирмейстером 13-й дивизии. Ротный командир, который, услыхав перестрелку, поскакал догонять роту, был убит, а в роте человек 5 или 6 — переранены. Прапорщик был отдан под военный суд и приговорен за трусость к расстрелянию; но граф Воронцов, при конфирмации дела, судил иначе: «Как я — говорил он — не виноват, что я храбр, так и он не виноват, что он трус; это чувство врожденное: он не успел еще себя попробовать», а потому присудил: уволить от службы, с тем, чтобы в военную службу не определять и выслать из армии, с лишением права приезжать на Кавказ. Литовский батальон должен был смыть это невольное пятно и, сверх того, приобресть знамя, которое он потерял в польскую кампанию.

В час пополудни приказано было вставать и начать атаку. Генерал Лидерс подошел к Литовскому батальону и сказал ему несколько кратких слов, которые нашли дорогу в душу солдата. Литовцы подняли ружья, потрясли их над головами и обещались доказать, что, по исключении вышепомянутого прапорщика, между ними нет уже более трусов.

Чтобы помочь фронтальной атаке, надо было занять выдавшуюся к нам правую опушку леса, Что исполнил 3-й батальон куринцев, под командой графа Бенкендорфа и генерала Лидерса.

Это была прелюдия боя.

Литовский батальон ожидал с нетерпением приказания двинуться вперед. По данному приказанию, он быстро бросился в лес, имея впереди себя в три шеренги офицеров и юнкеров, как своих, так и штабных, и овладел первым завалом без выстрела. Недолго думая, литовцы бросились на второй завал. Тут был убит храбрый полковник [204] генерального штаба Левисон, ведший голову колонны. Предчувствие его не обмануло! Он умер на руках состоявшего при принце Гессенском князя Витгенштейна и, по его рассказам, говорил ему что-то по-русски, чего он не понял.

Тут же был ранен юнкер Аммосов в щеку пулею, часть которой и теперь у него находится под глазом.

Как теперь его помню: всё лицо в крови и весело представляющего пьяного (что он умел в совершенстве), говоря: «в охотники больше не жжелаю!» Вскоре были ранены: полковник Семенов, командовавший пехотою авангарда, адъютант главнокомандующего поручик князь Дундуков-Корсаков (бывший начальник штаба войска Донского) и командир батальона литовцев майор Степанов. Генерал Лидерс посылал несколько раз приказание, чтобы авангард остановился и дал время втянуться в дефиле прочим частям, чего генерал Белявский достиг только на пятом завале: так велики были пылкость и быстрота атаки литовцев. Но и здесь, теряя людей от выстрелов из следующего завала, он овладел и шестым завалом. Сзади литовцев шли саперы 5-го саперного батальона и, раскидывая завалы, расчищали дорогу.

По случаю молодецкого движения, но по быстроте своей оставившего далеко за собой боковые цепи, с правой стороны на высоте второго завала образовался большой промежуток, не занятый нашими стрелками. Горцы этим воспользовались и открыли огонь в то самое время, как показался на гребне граф Воронцов со штабом. Чтобы обеспечит следование главных сил, генерал Безобразов спешил линейных казаков и занял ими прилегающий с правой стороны глубокий овраг, который и удержан был казаками до прибытия боковой цепи.

Теперь время бросить взгляд на местность, на которой мы дрались. Речельский хребет, отделяющий Андию от Ичкерии, отбрасывает несколько отрогов, которые идут, то значительно поднимаясь, то немного повышаясь, до окончательного спуска в долину Аксая. По гребню одного из этих хребтов шла дорога в селение Дарго. Покатости гребня в обе стороны были чрезвычайно круты и тем доставляли нашим войскам ту выгоду, что пули засевших по обеим сторонам [205] горцев летели чрез головы, отбивая только сучья от деревьев; но между спусками и подъемами были перешейки, которые удобно могли обстреливаться из леса; сверх того дорога была укреплена 20 завалами из больших деревьев, с переплетенными сучьями. По самому свойству местности, т.е. крутизне боков дороги, боковые цепи не могли двигаться по общепринятому на Кавказе правилу; быстрое же движение авангарда неминуемо оставило промежуток между ним и главными силами. Горцы воспользовались этим, ворвались в промежуток, и, между вторым и третьим завалами, главнокомандующий, ехавший спокойно с принцем Гессенским и генералом Лидерсом, был встречен градом пуль. Движение чрез перешеек между вторым и третьим завалами сделалось невозможным: все остановились. У плотины столпилось до 40 офицеров. Выстрелы в особенности были сильны с правой стороны. Потребовали из авангарда горное орудие, поставили его боком, и после двух выстрелов, сделанных в лес наудачу, вся прислуга лежала или убитою, или тяжело раненою. Потребовали другой комплект артиллеристов — и чрез несколько минут то же ужасное последствие. Те, которые не были убиты, лежали и, вероятно, от боли, жевали листья; почти все ранены были в живот.

Минута была торжественная. Никто не решался переходить чрез плотину. Орудие стояло осиротелое, окруженное умирающими. В это время на плотину взошел юнкер, остановился на средине её, повернулся к нам лицом, стукнул ружьем и, сказав: «как оставлять орудие!» прошел невредимо. Из числа офицеров, окружавших графа Воронцова, полковник Дружинин переходил несколько раз по этому месту и также остался невредим. Вдруг из среды нас вышел генерал Фок, взошел на плотину, схватил заряд, подобрал валявшийся банник и начал заряжать орудие. Не успел он дослать заряда, как пуля ударила его в живот так сильно, что он, перевернувшись несколько раз, чуть-чуть не упал на противоположный обрыв, но был подхвачен.

Когда его проносили мимо меня, я взял его руку и утешал в счастливом исходе раны. Рука его была горяча; он посмотрел на меня потухающими глазами и сказал: «Non, je sens, — c’est la mort».

В это время граф, оглянувшись, увидал за собой в [206] конвое полсотни казаков и грузинскую милицию. Он велел им оставить лошадей и броситься вправо в лес против перешейка. Через четверть часа, по нём можно было ходить как дома. Тогда граф Воронцов потребовал 1-й батальон куринцев и возложил на особенную ответственность графа Бенкендорфа охранение этого пункта.

Когда батальон кабардинцев, бывший в авангарде и следовавший за литовцами, дошел до шестого завала, тогда литовцы бросились вперед с прежнею стремительностью и овладели остальными завалами и возвышенною поляною, находившеюся перед самым спуском в Дарго, в расстоянии от него полуторы версты.

Главнокомандующий, доехав до шестого завала, дошел оттуда до поляны со 2-м батальоном кабардинцев, подвергаясь всем опасностям наравне с простым солдатом. Помню взгляд, брошенный им на генерала Гурко, когда тот ему сказал: «не ездите туда, граф: там опасно». Генерал Гурко отговаривал только главнокомандующего, а сам был везде, где только угрожала опасность. Таким образом 2-й батальон кабардинцев образовал как бы второй авангард.

Главнокомандующий, прибыв на поляну, приказал генералу Белявскому спуститься с авангардом и овладеть Дарго. Спуск на протяжении полуторы версты был чрезвычайно крутой. Приказание было исполнено; но Дарго уже пылал, зажженный собственными руками Шамиля.

Граф Воронцов прибыл туда с кавалериею и расположился с авангардом на бивуаках. Это было в одиннадцать часов вечера. Генерал Лидерс приостановил прочие войска на поляне, чтобы стянуть силы и собрать раненых, поручив мне занять цепью опушку леса. Исполнив приказание, я возвратился в нему и спросил: что теперь мы будем делать? Он отвечал, что, по его мнению, следовало бы, не останавливаясь в Дарго, идти сейчас же к Герзель-аулу. Последующие происшествия показали, как верен был его взгляд.

Месяц ударил на поляну. Она была покрыта отдыхающими войсками, вьюками и ранеными, которых исповедывали священники. Когда нас уведомили о приближении арьергарда, мы, в свою очередь, начали спускаться и в два часа ночи были, в Дарго. [207]

Силы мои истощились. Я завернулся в бурку и заснул под ропот генерала Гротенгельма, что офицеры генерального штаба ничего не делают, не выставили цепи, которая бы препятствовала неприятелю стрелять по лагерю. Генерал Гротенгельм был прав; но природа взяла свое, и офицеры генерального штаба, по мере прибытия в Дарго, следовали моему примеру.

Главные силы и арьергард шли всё время без большой потери. Обоз тянулся по лесу целые шесть часов; наконец за ним последовал и арьергард, притянув к себе 1-й батальон куринцев, прибывший в Дарго только к восьми часам утра ¹.

В этом деле мы потеряли: 1 генерала, 1 штаб-офицера, 2 обер-офицеров и 30 нижних чинов убитыми; 10 офицеров, 130 нижних чинов и 30 милиционеров ранеными ². Упрекают генерала Белявского, что он слишком быстро шел вперед. В этом упреке есть своя доля правды; но быстрота всегда изумляет и приводит в смущение неприятеля. Генерал Белявский думал исполнить тем лучше свою задачу. Он был храбр, но слишком пылок и увлекался.

К утру, когда я проснулся, дом Шамиля и мечеть догорали. Мы рассматривали слободу, где жили русские беглые. Стены были исписаны самыми глупыми надписями, в роде таких: «цейхауз короля прусского», «швальня короля саксонского...» и проч.

В ожидании подвоза съестных припасов, в которых ощущался уже значительный недостаток, войска расположились лагерем на возвышении близ Дарго, имея перед собой долину Аксая, в версте расстояния — возвышенный правый [208] берег реки, а левый фланг — по направлению к дороге, по которой пришли.

Вот этого-то возвышенного берега неприятель не переставал занимать с самого нашего прихода. 7-го числа, вечером, он принял от нас повестку и зорю, пробитые у него нашими беглыми барабанщиками и горнистами весьма порядочно. 8-го, утром, неприятель поставил на это возвышение четыре орудия: ядра попадали к нам в лагерь, не нанося, к счастью, никакого вреда. Чтобы не позволить так безнаказанно стрелять в нас, граф Воронцов составил отряд из 6 батальонов пехоты ³, с 6 сотнями кавалерии и 6 горными орудиями, приказав сбить неприятеля с этих высот. Командование отрядом поручено было генералу Лабинцеву, а кавалерией отряда — генералу Безобразову.

Местность была открытая, до самого подъема на противоположный берег. Войска двинулись в боевом порядке, в две линии, по три батальона в каждой, артиллерия между батальонами, кавалерия в резерве.

С жадным любопытством следили мы, оставшиеся в лагере, за движением отряда и видели, как пехота бросилась на лесистый подъем левого берега Аксая, как неприятель отступал, как выскакала кавалерия и его преследовала. Всем этим смелым и быстрым движениям мы аплодировали в лагере.

Неприятель отступал, чтобы завлечь отряд на более пересеченную местность.

По заранее данному приказанию, отряд, прогнав неприятеля, должен был возвратиться в Дарго. Лишь только он предпринял обратное движение, как неприятель начал вырастать из-за каждого камня, отделяться от каждого дерева, становился дерзким, навязчивым, и скоро долина покрылась ранеными и убитыми, которых относили в лагерь. Между ними, к сожалению, мы увидели храброго командира 3-го батальона Апшеронского полка, подполковника Познанского, и смертельно раненого командира 1-го батальона Люблинского полка, бывшего адъютанта Лидерса, подполковника Корнилова, двоюродного брата славного севастопольского героя. Кроме [209] того, в числе раненых был генерального штаба штабс-капитан Леонтьев.

Трудно было соблюсти порядок при отступлении. Батальоны двигались в обширных полях, покрытых высокою кукурузой, так что невозможно было ни дать направление частям, ни сохранить должное единство в их движении. Каждая часть тонула в кукурузе, брошенная, так сказать, на произвол судьбы.

Минута, когда отряд, так славно прогнавший скопище горцев, начал отступать, была как будто поворотной точкой нашей экспедиции. Мы инстинктивно это почувствовали, и какое-то необъяснимое уныние распространилось в отряде.

Надо было видеть, как лица, которые за несколько минут были радостны, вдруг сделались серьезными и грустными.

Не вид 200 человек убитых и раненых навел это уныние — мы все более или менее уже привыкли к подобного рода зрелищам — но, без сомнения, убеждение в бесполезности этой потери.

Когда отряд воротился в лагерь, горцы опять уже занимали левый берег Аксая и до самого выступления всякий день били повестку и зорю.

Граф Воронцов смотрел на дело по понятиям, которые он приобрел в европейской войне; он не знал ни кавказской войны, ни образа действий горцев. В европейской войне, конечно, когда неприятельский отряд будет сбит с позиции, прогнан и рассеян при преследовании, ему трудно вновь занять ту же позицию; но горцам, которые исчезают при наступлении и вырастают из земли, когда наши войска отступают, их натуре соприсуще было опять занять вслед за нами ту же позицию. Это рой мух, которых вы согнали: они разлетелись, скрылись из виду, но минуту спустя снова на том же месте.

Прогнать неприятеля следовало. Нельзя было допустить его стрелять по лагерю; но не менее того следовало, заняв раз высоты, оставаться там: мы, так сказать, оседлали бы долину Аксая, могли бы спокойно в ней фуражировать, не теряя по десяти человек и более каждый день в продолжение недели, чему я был свидетелем, участвуя каждый день в фуражировке. [210]

В этом деле, ничтожном в сравнении с проходом чрез лес для овладения Дарго, в деле, которое сделалось столько жарким по причине нашего произвольного отступления, мы потеряли почти столько же людей: убитыми: офицеров 2, нижних чинов 30; ранеными: офицеров 9, нижних чинов 180 ⁴. Неприятель, настойчиво наседавший при отступлений нашем, совершавшемся чрезвычайно медленно, потерял много. Несколько трупов остались в наших руках. Горцы, ранившие Корнилова, были переколоты штыками, и люблинцы, которые горячо любили Корнилова, отрезали им головы. Корнилов был идеальный батальонный командир: еще в то время он мечтал о прогрессе, о распространении грамотности и благонравия, а чрез то и уничтожения телесного наказания. В последние минуты его жизни я был у него в палатке. Он просил, чтобы с ним положили молитвенник; читать его он уже был не в состояний. Граф Воронцов прислал ему Анну 2-й степени. «Это уже не для меня», сказал он, и, точно, в скором времени его не стало. Для погребения вырыли колодезь и в сторону маленькую галерейку, чтобы впоследствии горцы не могли найти тела. Так схоронили и Левисона.

Беспрерывное погребальное пение священников и пальба при опусканий тел наводили уныние на отряд и давали горцам возможность судить о числе убитых; вместе с тем это была трата пороха, в котором мы имели настоятельную надобность. Было приказано хоронить без салютации.

9-го числа, вечером, несколько пущенных ракет с того самого места, где войска отдыхали 5-го числа, пред вступлением в лес, дали знать о прибытии самого большего транспорта. Спуститься ему к нам без нашей помощи нечего было и думать. Граф Воронцов приказал составить отряд, в который бы вошла половина всех частей войск, говоря: «пусть каждый товарищ принесет продовольствие своему товарищу».

Отряд был составлен из следующих частей: 2 роты литовцев образовали сводный батальон с 2 ротами замосцев; 3-й батальон Люблинцев, 2 роты апшеронцев, [211] 1 батальон навагинцев, 1 батальон кабардинцев, 3 роты куринцев, 2 роты саперов, 1 1/2 роты стрелков, команда от артиллерийского парка, половина от разных сотен казаков и половина от всех милиций. По моему мнению, подобный состав отряда не соответствовал предстоящему опасному предприятию. Только в мирное время можно послать такой отряд из лагеря за дровами или провиантом. А нам известно было, что неприятель, зная о приближении транспорта, собрался в лесу в значительных силах и не только возобновил завалы, но и увеличил число их.

Отряд был вверен генералу Клюки-фон-Клюгенау. Авангард составили кабардинцы, под командою Пассека; арьергард навагинцы и апшеронцы, под начальством генерала Викторова; в главных силах люблинцы, в правой цепи литовцы и замосцы, в левой куринцы.

Когда составлялся отряд, я разговаривал с генерального штаба капитаном Корсаковым. Мы увидели, что к нам идет М*, который обоих нас не жаловал. Корсаков сказал мне: «кого из нас назначат, тот не вернется». — «Капитан Корсаков, вы пойдете с войсками за продовольствием», как бы в ответ на то произнес М*. Корсаков пожал мне руку. Это было наше последнее прощание.

У Клюгенау было суворовское правило: «голова хвоста не ждет», и, следуя ему, он тронулся с головой колонны, не ожидая сбора всего отряда. И правду сказать: сколько ни дожидайся, всегда будут опоздавшие.

Отряд наш втягивался в лесное дефиле, подвигаясь вперед с различною скоростью, смотря по встречаемым препятствиям. Пороховой дым ясно обрисовывал направление дороги. В сравнении с 6-м числом, количество завалов было увеличено и они были сделаны прочнее; к тому же, для защиты их, накануне явились к Шамилю чеченцы, которые 6-го числа против нас не находились, быв оттянуты движением генерала Фрейтага из Воздвиженска в Большую Чечню.

Авангард брал завалы; но движение следующего за ним отряда было затруднено расчисткою дороги, ибо даже два дерева, срубленные и переброшенные с различных сторон на дорогу, производили значительную задержку.

Это обстоятельство произвело беспорядок в движении колонны, [212] который в особенности проявился при переходе чрез знакомый нам перешеек.

Со смертью генерала Викторова беспорядок усилился. Неприятель, воспользовавшись им, бросился на арьергард, отрезал часть его и совершенно истребил как прикрытие, так и артиллеристов. Лошади двух горных орудий были убиты, а самые орудия сброшены горцами в овраг. Здесь потеряли тело генерала Фока. Рота навагинцев, посланная назад генералом Клюки-фон-Клюгенау, отбросила неприятеля, но достать орудия не было никакой возможности; притом же наступила ночь. Тут были ранены командир 2-го батальона кабардинцев, полковник Ранжевский, и адъютант генерала Клюгенау, капитан Ключарев. По выходе из леса, войска, собравшись на высотах, на которых отдыхали 6-го числа, расположились бивуаком. Возник чрезвычайно серьезный вопрос: предстоит ли возможность возвратиться в Дарго и пройти в третий раз это страшное дефиле, где войска уже понесли значительную потерю и где неприятель, ободренный успехом, будет нападать с новою дерзостью? Удастся ли доставить продовольствие, сохранив его во время движения, так как войска стало менее, а колонна будет длиннее? Не благоразумнее ли будет, не отягощая отряда графа Воронцова ранеными, идти обратным путем чрез Лидию, предоставив даргинскому отряду двигаться особенно на Герзель-аул?

Такого рода мнения были присланы графу Воронцову чрез лазутчика. Клюгенау сообщал, что, по мнению его, все выгоды будут на нашей стороне, если мы двинемся по двум различным дорогам, оставя неприятеля в лесу, где слышен стук, который показывал, что он приготовляет новые завалы; но — «la nuit porte conseil» — ночью пробрался через лес юнкер и уведомил графа Воронцова, что Клюгенау решился присоединиться к даргинскому отряду во что бы то ни стало. Юнкер был сейчас же произведен в офицеры.

Ознакомясь коротко, в два пути, со всеми препятствиями, ни Клюки, ни Пассек не могли обманывать себя ложной надеждой благополучно присоединиться к главному отряду; но они не хотели дать горцам права сказать, что русский отряд, где был Клюки и сам Пассек, ходил за транспортом и не посмел вернуться назад. Скажем смело: они предвидели [213] последствия, решившись на движение, но рассчитали, что в нравственном отношении лучше погибнуть, нежели, из страха, отказаться от исполнения предприятия, вполовину уже сделанного.

Три пушечных выстрела, с тремя ракетами, возвестили нам об обратном следовании колонны. С стесненным сердцем и напряженным вниманием вперили мы глаза на дорогу. Опять дорога начала обозначаться дымом, по которому мы судили о приближении отряда и о жестокой борьбе, которую он выдерживал. Ясно было, что неприятель противопоставил наибольшее сопротивление авангарду, чтобы стараться не допустить соединения отрядов. Начальствование авангардом было поручено генералу Пассеку: он состоял из батальонов Люблинского и Навагинского, с ротою саперов. В правой цепи три роты куринцев, в третий раз в одной и той же цепи совершавшие этот исполненный опасности путь; в левой цепи рота литовцев и замосцев; в арьергарде батальон кабардинцев, две роты апшеронцев и рота саперов, под командою раненого полковника Ранжевского; полторы роты кавказских стрелков были распределены в обеих цепях. При входе в лес повторилось то же, что и 6-го числа, но в других размерах. Люблинцы, бросаясь с завала на завал, выбивали горцев штыками; саперы, расчищая дорогу и встречая деревья, еще искуснее скрепленные между собою, необходимо отстали от люблинцев.

Горцы, которые в этот раз были еще сильнее, так как к ним прибыли чеченцы, бросились на саперов, изрубили их и заняли вновь завал. Пассек бросился с навагинцами выбивать горцев, сам пошел впереди роты и был убит. «Прощайте, друзья!» были последние слова его.

Так погиб, в голове роты, генерал, которому всё предсказывало предводить армиями.

Генерал Клюки прибыл на место и сам распоряжался двумя ротами навагинцев. Платье его было прострелено пулями; но до него ни одна не коснулась. Солдаты говорили, что он заговорен. Подле него убили адъютанта его, Ключарева, командира Навагинского батальона, подполковника Сервирога и генерального штаба напитана Корсакова; наконец ему удалось отбить неприятеля. Тогда потянулись по обыкновению следовавшие в средине главной колонны вьюки с продовольствием, [214] порционный скот, конные грузины, денщики, погонщики. Неприятель продолжал по ним сильный огонь, и из трупов людей и лошадей составились новые завалы, что затруднило чрезвычайно движение арьергарда, на который горцы бросались с ожесточением. Тут полковник Ранжевский был убит.

Горное орудие, затрудняясь в движении чрез завалы, осталось без прикрытия. Командовавший им поручик Баумгартен строго приказал артиллеристам бежать к пехоте, сказав, что его одного место здесь, лег на орудие и был совершенно изрублен в куски.

Это мне напоминает рассказ об артиллерийском поручике Потемкине. Шамиль велел ему наводить орудия на русский войска. Ядра летели чрез головы. Шамиль обещал его сжечь, если он не попадет. Он выстрелил нарочно в другую сторону. Его привязали к дереву и сожгли. Пред вступлением нашим в Дарго, Шамиль казнил десять человек наших пленных.

По получении в Дарго известия о жаркой схватке в лесу, из лагеря послан был батальон кабардинцев, который дошел до главной площадки; туда же двинулись генерал Лидерс с двумя ротами и вслед за ним начальник штаба генерал Гурко с одной ротой.

Перед вечером, когда раненые и авангард стянулись на большую площадку, отряд начал спускаться в Дарго. Мы потеряли: убитыми: 2 генералов, 3 штаб-офицеров, 14 обер-офицеров и 540 нижних чинов; ранеными: 32 обер-офицера и 740 нижних чинов ⁵. Всего выбыло из строя: 2 генерала, 49 офицеров и 1.280 человек нижних чинов — потеря и всегда огромная, но особенно чувствительная для такого небольшого отряда, не могшего получить ни откуда подкрепления. Сверх того мы потеряли три горных орудия. Не было вынесено и тело Пассека. Это движение и двухдневный бой солдаты окрестили названием сухарной экспедиции.

Рассматривая событие последних дней, невольно задаешь себе вопрос: граф Воронцов знал, что большой транспорт с продовольственными припасами должен был придти 9-го или 10-го числа: для чего же он не дождался его и пошел [215] 6-го, поставив между собою и им такую преграду, как горы и лесистое дефиле? Зная, что транспорт должен будет проходить чрез лес, казалось, не следовало оставлять площадки, но укрепиться на ней, сделав кругом в лесу завалы. На это, может быть, заметят: зачем оставаться в лесу, выгодном для действий горцев? Отвечу словами кавказских солдат: «тебе гора — и ему гора, тебе лес — и ему лес». При обратном движении отряда с транспортом, надобно было заранее послать войска ему на встречу.

Состав отряда не выдерживает критики; при назначении отряда с целью пройти дремучий лес на пространстве 10 верст и вернуться по той же дороге, не следовало в состав его назначать ни кавалерии, ни артиллерии.

По теории, каждый солдат должен был принести сухари своему товарищу; на деле вышло, что к нам принесли очень мало сухарей или не принесли вовсе ничего, но за то принесли много раненых. Чтобы показать всю ошибочность соображений, надо иметь в виду, что великолепный отряд, пришедший в Дарго и смело могший продолжать движение к Герзель-аулу, остановился только в ожидании продовольствия — продовольствия не получил и мог бы поколебаться духом после дела 7-го числа и в особенности после «сухарной экспедиции», если бы русский солдат не с таким трудом приходил в уныние. Лишившись бесполезно стольких храбрых офицеров и нижних чинов, мы имели еще на руках до 1.000 человек раненых.

Оставаться долее в Дарго было не только бесполезно, но и неблагоразумно: неимение продовольствия делало наше положение с каждым часом затруднительнее. Был составлен военный совет, который решил, что самое выгодное направление — на Герзель-аул, как ближайшее (до него оставалось 40 верст), имеющее на всём пространстве воду и сохранявшее вид наступления, в то время, когда возвращение тем путем, которым мы пришли, хотя и имело бы выгоду, что, пройдя лесное дефиле, мы были бы сейчас на открытых местах, собрали бы наши отряды, оставшиеся на пути, нашли бы у них продовольствие и стали бы сильнее, но это движение имело вид отступления, да и не желали рисковать со всем отрядом идти по лесу, которого затруднения были так жестоко испытаны нами. [216]

Вместе с тем генералу Фрейтагу было послано несколько лазутчиков, чтобы он поспешил собрать войска и шел к нам на встречу. Лазутчикам за это заплатили горстями золота. В ночь с 11-го на 12-е велено было изрубить все палатки и отдать солдатам на портянки. Прежде чем приступить к этой операции, я пригласил в себе Гордеева и Аммосова ужинать. У меня были гречневая каша и портер — последняя провизия.

Многие из офицеров истребили или роздали имевшееся у них лишнее белье, платье, столовые и чайные сервизы, вообще всё, без чего можно было обойтись. Все лошади, освободившиеся из-под палаток и из-под лишних вещей, отданы были под раненых. Более всего мне жаль было шкатулку с сервизом, только что в Москве купленным. Слуга мой восстал против уничтожения шкатулки и отдания лошади, «Много лошадей вам дали — ворчал он — когда прошлого года были ранены. Небось на своей раненой поехали!...»

Сожаление о вещах и особенно настойчивость слуги помешали мне, к стыду моему, дать свою лошадь под раненых. Я уже знал, что я назначен в авангард. Генерал Белявский спрашивал меня, доволен ли я буду, если он попросит у Лидерса позволения состоять мне при авангарде во всё время движения к Герзель-аулу. Я не находил слов достаточно благодарить его за внимание. Меня призвал Лидерс, говорил о моем назначении и предупреждал, что настоящее движение наше выйдет из ряда тех, где авангард идет спокойно и дерутся только в арьергарде. Теперь неприятель, зная нашу малочисленность, верно, будет употреблять все усилия, чтобы пересечь нам дорогу в Герзель-аул.

В два часа утра, взяв проводника, я нашел 3-й батальон Апшеронского полка и передал ему приказание вытягиваться. Он был в голове авангарда, состоявшего кроме него из 1-го батальона люблинцев, 5-го саперного батальона и трех рот кавказских стрелков, при четырех горных орудиях и конной милиции.

Главные силы, под начальством генерала Клюки-фон-Клюгенау, состояли из 1-го батальона Литовского полка, 2-го Замосцкого, 3-го Люблинского, при 2 полевых и 5 горных орудиях, всех раненых и оставшихся тяжестей. Человек 60, [217] по свойству их ран, были несены на руках, что взяло из фронта более 300 человек.

Арьергард, под начальством генерала Лабинцева, два батальона кабардинцев, при двух горных орудиях, и все конные казаки.

Правая цепь — навагинцы, под начальством полковника Бибикова, а левая — куринцы, под начальством Меллера-Закомельского ⁶.

Неприятель не ожидал, что мы пойдем на Бельгатой, а потому авангард, не встретив никакого сопротивления, занял позицию при этом селении, расположив с одной стороны кладбища Апшеронский, а с другой Люблинский батальоны.

При переходе чрез овраг главных сил отряда, неприятель открыл по нём огонь из двух орудий, которые замолчали однако от действия наших полевых орудий.

Когда весь отряд стянулся к авангарду, тогда авангард перешел, также без потери, чрез крутой и лесистый овраг, и занял аул Цонтери, где весь отряд и расположился на ночлег.

Неприятель, видя, что мы решительно избрали другое направление, нежели он предполагал, потянулся из леса густыми массами, казавшимися от черкесок желтыми пятнами, по одному направлению с нами. 14-го июля горцы были еще не уверены, какое мы примем направление. В некотором расстоянии от Цонтери дорога разделяется: одна идет на Маюртуп, другая на Герзель-аул. Это заставило их растянуть свои силы.

В четыре часа утра мы выступили из Цонтери. Накануне еще генерал Лидерс просил, чтобы в авангарде был опять 1-й батальон Литовского полка, который и сменил Люблинский батальон, поступивший в главные силы. Генерал Лидерс чрезвычайно любил Литовский полк, и солдаты это знали: бывало, когда он приедет на северную сторону Севастополя, в литовские казармы, солдаты бегут за его коляской до изнеможения сил. [218]

Сначала апшеронцы вытеснили неприятеля из опушки леса, при чем ранен был их батальонный командир граф Стенбок; потом местность сделалась более открытою, и на левом фланге нашем мы увидели неприятельскую кавалерию с конною артиллериею.

Вскоре мы встретили глубокий и крутой овраг, противоположный, возвышенный и лесистый берег которого горцы сильно заняли, укрепив завалами.

Не взяв этой возвышенности, нельзя было продолжать движения; но взять ее было нелегко. Эту задачу велено было разрешить куринцам. Граф Бенкендорф смело повел батальон. Весь отряд мог следить за его чрезвычайно трудным предприятием.

Он подымался на лесистую, весьма крутую гору, предполагал атаковать завал во фланг, а попал с фронта. Несмотря однако на все трудности, завал был взят; но граф Бенкендорф был тяжело ранен. Атаке помогали полевые орудия и конгревовы ракеты, которые были направлены так неудачно, что убили нескольких куринцев.

Когда завалы были взяты, генерал Белявский пошел вправо с Апшеронским, Литовским и Люблинским батальонами. Нас встретил жестокий огонь из завалов, на правом нашем фланге. У моего казака ранили лошадь, и он исчез.

Необходимо было взять и эти завалы. Это было возложено на навагинцев. Обойдя завал справа, они подвигались медленно. Лидерс посылал им приказание за приказанием идти скорее. Командир полка, полковник Бибиков, поскакал сам вперед и был ранен. Между тем, главнокомандующий приказал милиции спешиться и, вместе с двумя ротами саперов, атаковать завалы с фронта: неприятель был прогнан. Здесь были ранены командир саперного батальона полковник Завальевский и дежурный штаб-офицер отряда полковник Альбрант.

Овладев высотами с неприятельскими завалами, мы воспользовались возможностью двинуться вперед, чего отнюдь не следовало делать: здесь авангард должен бы был обождать колонну; но урок 6-го числа не послужил в пользу. Пройдя версты две по лесу, мы очутились опять на открытом месте, и пред нами показались лесистые высоты, расположенные дугою [219] и столь сильно занятые неприятелем, что опушка белелась от дыма. Шамиль взял с своих наибов слово не пропустить в этот день русских, а мы как будто дали слово помочь ему в этом деле, подвергая отряд истреблению нарушением самых коренных правил горной войны.

Часть авангарда, вышедшая на поляну и состоявшая не более, как человек из 400 апшеронцев, люблинцев, литовцев и саперов, построенных в одну сплошную колонну, без разделения войск, в нерешительности остановилась. Лидерс подъехал и, обращаясь к солдатам 5-го корпуса спросил: «ребята, что вы пели под Вознесенском?» Выскочил из рядов один старый солдат, повернулся лицом к авангарду и, затянув:

Мы герои, дети славы,
Дети белого царя!...

пустился плясать. Прочие дружно подхватили песню и двинулись вперед.

Но огонь неприятеля был так силен, что, перед входом в лес, авангард опять остановился и залег за местным прикрытием. Видя смущение войск, генерал Белявский вскричал: «неужели между вами не найдется ни одного честного человека, чтобы умереть с своим генералом?» Одиннадцать апшеронцев встали и бросились за ним вперед. Пример их увлек и остальных.

Между тем, к авангарду двинувшемуся вперед, присоединился генерал Лидерс, приехавший от правой цепи по лесной тропинке.

В это время меня ранили пулей в ногу. Когда я сказал Белявскому, что я ранен, он не обратил ни малейшего внимания, может быть даже и не слыхал.

Остановись и желая осмотреть рану, я имел неосторожность слезть с лошади. Нога моя болталась, и я не мог идти. Вижу саперного унтер-офицера, говорю:

— Помоги, любезный, идти.

— Извольте, ваше благородие? Да куда же мы пойдем? авангард уже скрылся в лесу.

Я ему объяснил, что по дороге не дойдем, а надо идти лесом. Было жарко: он устал меня поддерживать; взяли было еще прохожего солдатика, да тот убежал. На гору взошел я на коленях, при следующем разговоре: [220]

— Как твоя фамилия?

— Могилевцев.

— В настоящую минуту нехорошая фамилия.

— Да это ведь, ваше благородие, не от могилы, а от Могилева!...

Взойдя на гору, мы попали на торную дорогу; но куда идти? «Пойдем — говорю — на выстрелы, а то можем, пожалуй, зайти в неприятельский аул». Могилевцев подсадил меня на лошадь и повел ее в поводу. Дорогу прорезывали пули. Вдруг видим навстречу нам Лидерс со штабом: он отъехал от авангарда с целью привести в возможный порядок войска, оставшиеся назади, и двинуть левую цепь. Впереди ехал начальник его конвоя, Каз-Булат-Ясенов. Я пристроился к штабу и совершенно успокоился. Так, после большой опасности, меньшие уже кажутся ничтожными.

Едем по дороге, вдруг на нас залп.

Упал адъютант Лидерса, граф де-Бальмен. Никто не обратил внимания.

— Ваше высокопревосходительство, — сказал Ясенов, — надо опять повернуть назад и ехать лесом.

Повернули в лес и поехали рысью.

Для меня было трудно такое движение: я отстал, запутался было между деревьями и вспомнил об Авессаломе. Двое черкесов, у которых ружья были выстрелены, бросились на меня с шашками; однако я кое-как выпутался и догнал штаб, находившийся уже при выходе из леса, между двумя завалами, занятыми передовою частью авангарда ⁷.

Слезли с лошадей. Генерал Лидерс прилег на мою раненую ногу, большой сапог которой весь наполнился кровью. Подле него лежал генерального штаба штабс-капитан граф Гейден (нынешний дежурный генерал); напротив Меллер-Закомельский. Подполковник Непокойчицкий один ходил и расставлял войска в цепи.

Положение было отчаянное. Мы были окружены со всех сторон и ожидали каждую минуту нападения на нас горцев в числе гораздо превосходном. Хотя горцам обошлась бы дорого наша жизнь, но мы, конечно, были бы истреблены: нас было не более ста. Генерал Лидерс, видя безвыходное [221] положение, обратился к окружающим и сказал: «стыдно так умирать; пойдем вперед и умрем как следует». — «К сожалению, кроме меня, — прошептал я, — потому что я не могу встать». Тут только он заметил, что я ранен. После нескольких минут колебания, решились остаться на месте и ожидать прихода главных сил.

В это время, один казак, ходивший под гору напиться, увидал трех горцев, подползавших к нам, убил одного и, сняв с него шашку и ружье, возвратился с неудовольствием, найдя, что на них нет ни на монету серебра.

Между тем, Каз-Булат-Ясенов, чрезвычайно меня любивший, держал мне такую речь: «Ты не бойся, если тебя убьют: я тебя глубоко зарою, а на тебя положу солдата, землю, и опять солдата, так что тебя не найдут». Тщетно я разуверял его, что для меня будет всё равно, когда меня убьют, найдут ли меня, или не найдут.

В таком положении мы оставались около часу и провели что называется un mauvais quart d’heure. Неприятель не смел атаковать горсти храбрых открытою силою, вызывал нас в поле и в особенности по дороге влево, где в 1842 году потерпел генерал Граббе; но наша дорога была вправо. Всё это происходило около деревни Шуани ⁸. [222]

«Идут! идут!» чуть не все закричали вдруг. Прибывшее орудие стало за передним завалом, и, после трех выстрелов, горцы скрылись.

За ними двинулась пехота.

Я сел верхом. От потери крови, мне было тошно. Увидав какого-то доктора, я ему сказал о своем положении. Он меня спросил:

Вы пьете водку? [223]

—Никогда.

—Так выпейте — сказал он мне — подавая свою фляжку, и вылечил.

Когда, чрез оставленный нами лес, потянулись вьюки и раненые, горцы, бросившись на дорогу, убили некоторых раненых, в том числе подполковника Завальевского. Конногвардеец, [224] штабс-ротмистр барон Шепинг, бросился защищать графа Бенкендорфа, с которого горцы успели стащить платье и дать четыре раны шашкой и одну кинжалом. Барон Шепинг рассказывал, что он сам не помнит, как махал шашкой, и не чувствовал полученных им трех ран; но ему удалось спасти Бенкендорфа. Замечательно, что этот случай и оригинальное кровопускание спасли жизнь графа: у него начиналось воспаление, потеря же крови уменьшила его.

Чтобы иметь хороший ночлег близ воды, надо было пройти еще два оврага. Неприятель отвсюду бежал, и мы заняли высоты беспрепятственно. Солдаты, всходя на них, бросали кверху фуражки.

Мы сделали в этот день только 12 верст, а пришли на ночлег поздно вечером и расположились у Исса-Юрта. Полевые орудия пришли только утром.

Шамиль упрекал наибов, что они не исполнили обещания: пропустили русских.

Поздно вечером мне сделали перевязку. Слуга мой возвратился с поникшей головой: у него в лесу отбили и лошадь и шкатулку.

Потеря 13-го числа, при выступлении из Дарго, была невелика, вместе же с 14-м она составляла: убитыми: 1 штаб-офицер, 6 обер-офицеров и 77 нижних чинов; ранеными: 4 штаб-офицера, 15 обер-офицеров и 220 нижних чинов. Всего выбыло из строя: 26 офицеров и 297 нижних чинов ⁹.

В следующие дни я уже был вольный казак и ехал где мне вздумается. Одно только было неприятно: я был в постоянной зависимости, не будучи в состоянии без посторонней помощи ни сесть на лошадь, ни слезть.

15-го числа мы следовали по довольно открытой местности; только влево находились лесистые возвышенности, с которых стрелял неприятель, но вскоре был оттуда прогнан цепью пехоты с милициею.

Грузины, при малейшем крике, скакали как сумасшедшие [225] и бередили мне ногу. Полковник Дружинин, ехавший со мной, совсем уже был готов стрелять в них, чтобы спасти меня от натиска.

Граф Воронцов, находя, что раненым трудно было двигаться и что войска устали после вчерашнего трудного перехода с боем, приказал через 5 верст остановиться на ночлег у аула Аллероя.

Когда у Лабинцева спрашивали на военном совете в Дарго, по которой дороге лучше будет идти отряду, он отвечал: «Дойдем по всякой, если только пойдем не торопясь». Некоторые из наибов клялись Шамилю, что 16-го числа они не выпустят русских.

На этом довольно большом переходе было всего довольно: и густых лесов с завалами поперек дороги, и оврагов с завалами с боку и на противоположном берегу. Опять авангард брал завалы и, переходя овраги, отделялся от главных сил; опять досталось саперам, которые должны были чинить испорченный мостик. Было одно время, что отряд приостановился. Послали в арьергард за ротой Кабардинского полка Граф Воронцов взял несколько рот, находившихся под рукой, чтобы восстановить сообщение с авангардом, но не восстановил его, а только догнал с ними авангард, подвергаясь большой опасности, при чём были ранены его адъютанты Глебов и князь Васильчиков.

Наконец, усиленным натиском пришедшей роты кабардинцев и других, левый завал был взят и свободное движение восстановлено. Арьергард, отступая в большом порядке, выдерживал отчаянные натиски Шуаиба-муллы. Отступление производилось перекатною цепью. Раз, когда одна рота оставлена была для прикрытия мостика, Шуаиб-мулла, с прочими знатными горцами, впереди огромной толпы, бросился на роту, чтобы истребить ее. Но за ротой скрытно был поставлен резерв: с помощью его, рота выдержала нападение, и Шуаиб-мулла с прочими знатными горцами погибли на штыках храбрых кабардинцев.

Дойдя до Шамхал-Берды (Шаухал-Берды), отряд расположился на бивуаках. Здесь мы нашли на полях много не снятой кукурузы и пшеницы, что было весьма кстати, ибо солдаты давно уже не видали хлеба. [226]

После того, как меня ранили, я по какому-то праву посылал за супом на кухню графа Воронцова; кроме того мне подарили несколько патронов с хлебными крошками, которые я по одному высыпал в тарелку.

15-го числа, в продолжение нашего пятиверстного перехода, мы почти не имели потери ¹⁰, 16-го же понесли довольно значительную. В оба дня было убитых: обер-офицера 2, нижних чинов 120, раненых: штаб-офицеров 4, обер-офицеров 13, нижних чинов 350; а всего выбыло из строя: офицеров 19, нижних чинов 470 ¹¹.

Граф Воронцов, видя большую потерю и утомление раненых, решился при Шамхал-Берды ожидать прибытия генерала Фрейтага, к которому было послано несколько записок с приказанием следовать к Шамхал-Берды.

Сначала мне разбили палатку близ палатки графа Воронцова; но Шамиль, поставив на горе три орудия, преимущественно стрелял по нашим палаткам. Тогда Артур Адамович Непокойчицкий предложил мне переменить место. «Я вам велю разбить палатку подле палатки начальника артиллерии, генерала Козлянинова. Он, как артиллерист, должен знать, куда ядра не попадают». Но и там нас беспокоили, особенно когда сзади того места, где мы расположились, поставили музыку. Песенники пели во всём отряде. Эта меломания чрезвычайно сердила Шамиля. «Не знают, будут ли завтра живы, а поют», говорил он. Шамиль, постепенно поворачивая орудия, обстреливал весь лагерь майор Ка... этого не заметил и, когда ядро упало подле него, отошел. Опять ядро падает на том месте, где он стоит; он снова отходит, а ядра всё за ним. Совершив таким порядком три раза путешествие вокруг лагеря, он в изнеможении бросился на землю и произнес: «Уф, устал! Да почему же это Шамиль всё, в меня целит?...»

Около моей постели всегда собиралось большое общество [227] из разных штабов; часто бывал и Щербинин (ныне сенатор), статский, который никак не мог себе простить своего желании посмотреть на экспедицию и всегда прибавлял: «вас убьют, вам так и следует, а про меня скажут: дурак».

От Фрейтага не было никакого известия; между тем, у солдат не стало уже сухарей; патронов в запасе было весьма мало. Решено было прождать еще 18-е число и если Фрейтаг не придет, то на следующий день двинуться вперед. Неприятель сильно занимал фронтальный и боковые завалы. Предстояло атаковать их или, правильнее выразиться, пробиться сквозь массы горцев. Главною целью было спасти главнокомандующего. Но к вечеру 18-го числа показался отряд: это были войска Фрейтага. Так как они шли без мундиров, в рубашках, то настроенное воображение некоторых хотело в них видеть белых мюридов. Фрейтаг вел к нам 8 батальонов с 12 орудиями и пришел чрезвычайно быстро ¹².

19-го, утром, мы услышали сильную канонаду: генерал Фрейтаг обстреливал правый берег Аксая и неприятельские завалы, остановясь от нас верстах в трех, за большим лесистым оврагом.

Войска из Шамхал-Берды двинулись навстречу, имея впереди авангарда раненых. Хотя эта команда, достигшая до 1.500 человек, а с несущими и более, была вверена походному атаману, который заботился о них весьма добросовестно и выказал при этом истинно-християнское человеколюбие, но как, по самому составу её, в ней невозможно было водворить дисциплину, то близость отряда Фрейтага побудила её поскорей броситься вперед, так что удержать не было никакой возможности. Но за это очень ловко взялся Шамиль.

Слева был огромный завал, который открыл вдруг по раненым сильный огонь, что заставило поскорее слезть с лошадей тех, кто ехал верхом, и вообще всех остановиться и спрятаться за деревья. С правого берега Аксая нас тоже не щадили.

Себя я дефилировал со всех сторон; но бедная лошадь моя только фыркала от свиста пуль и стука их в деревья. [228]

Она была на виду и, по словам осетинов, обязана своим спасением амулету, который имела на шее.

Раненый командир Навагинского полка, Бибиков, был прикрыт от солнца белым балдахином. Это послужило горцам целью, и он был убит.

Между тем, генерал Белявский, расточая нам упреки за беспорядок, обогнал нас с 1-м батальоном Литовского полка, саперами, стрелками и милицией.

Взаимным действием нашим и отряда Фрейтага, завалы были взяты, при чём тяжело ранены: генерального штаба капитан Прушановский, заменивший меня в авангарде, и гвардии поручик Козлянинов ¹³.

Отряды соединились с криком «ура!» Воронцов подал Фрейтагу руку и, обратясь к войскам, сказал: «Кричите «ура» вашему избавителю!»

Пришедшие войска были в белых рубашках, с здоровыми лицами, с блестящим оружием; наши же худые, бледные, больные, грязные, оборванные и с заржавленными ружьями. Отряд генерала Фрейтага расположился таким образом, чтобы наши войска могли пройти через него.

В авангарде у Фрейтага были нашего 5-го корпуса: два модлинских и два прагских батальона. Пред каждым из батальонных командиров была разложена обильная закуска: они знали о нашем голоде. Сначала мы искоса на нее поглядывали, но когда нас пригласили, то мы так прилежно занялись ею, что нас спрашивали: «А вы давно не ели?» «Да уж давно — отвечали мы жалобно — дней шесть!» «Пожалуйста, больше не кушайте: нам не жаль, а вы себе вред сделаете».

Мы ночевали у Миската. С неприятелем распрощались; но нас тревожил сильный дождь. У меня замокли на перевязке бинты, и я был в печальном положении. Михаил Иванович Дараган достал мне где-то стакан чаю.

На другой день, 20-го числа, на правах раненых, мы ушли вперед в Герзель-аул. Комендант накормил нас обедом, который показался нам таким вкусным, что, конечно, ни прежде, ни после такого мы не видали.

В продолжение всего движения в Герзель-аул из Дарго [229] (с 13-го по 23-е июля), мы потеряли: убитыми: штаб-офицеров 2, обер-офицеров 10, нижних чинов 280: ранеными: штаб-офицеров 9, обер-офицеров 36, рядовых 740 ¹⁴. Всего же выбыло из строя: офицеров 57 и нижних чинов 1.020.

____________________________

Так кончилась знаменитая даргинская экспедиция. Она оставила по себе славные воспоминания, несмотря на неудачный исход, на который, при оценке её, надо обращать наименее внимания, ибо будучи, по существу своему, огромной ошибкой, она другого исхода и не могла иметь. Громкая слава её зависит от непреодолимых трудностей, побежденных войсками, поставленными всеми обстоятельствами в положение, которое, не преувеличивая, можно назвать отчаянным: без пищи, без патронов и снарядов, обремененные ранеными, окруженные со всех сторон многочисленным неприятелем, они не потеряли бодрости и вышли из него с честью.

Врожденная доблесть русского солдата: не падать духом при неудаче, много помогла столь счастливому исходу; но неоспоримо способствовали тому высокие достоинства и опытность начальников, во главе которых стоял князь Воронцов.

Даргинская экспедиция имеет обаяние славы, и теперь, двадцать лет спустя, даже после Севастополя, всякий участвовавший в ней произнесет с некоторою гордостью: и я был в Дарго!

Примечание. Выражая мою искреннюю признательность его высокопревосходительству Сергею Дмитриевичу Безобразову за многие замечания, сделанные им при прочтении моих воспоминаний и введенные мною в текст, прошу великодушного извинения, что я не воспользовался следующею заметкою по поводу сухарной экспедиции: «Справедливо, но я оставил бы в [230] покое тень доблестного начальника». Мне казалось, что военное значение князя Воронцова, еще в молодости своей выходившего с торжеством из столкновения с лучшими войсками в мире, столь прочно и громко, что некоторые ошибки, по крайней мере нам казавшиеся таковыми, не могут затемнить его славы и что, несмотря на них, Дарго прибавило новый луч к её ореолу.

БАРОН НИКОЛАЙ ДЕЛЬВИГ.

Радзивилово. 19-го марта 1864 года.

Комментарии

1. Один из участников экспедиции замечает: «Имея в виду, что войскам нашим снова придется проходить лес между Дарго и Анди, для конвоирования ожидаемого транспорта, следовало бы оставить в лесу, на сообщении, один или два батальона с орудиями, усилив позицию этого отряда засеками. Тогда сообщение между Дарго и Анди было бы обеспечено и транспорт прошел бы почти беспрепятственно, чего не случилось, как увидим ниже. Кроме того мера эта, быть может, дозволила бы исполнить предположение графа Воронцова: построить около Дарго укрепление и проложить сообщение на Маюртуп и Грозную». — Ред.

2. Потеря по официальным источникам была: убитых — 1 генерал, 1 штаб и 2 обер-офицера, 28 нижних чинов и 4 милиционера; всего 36 человек. Раненых — 9 штаб и обер-офицеров, 98 нижних чинов и 30 милиционеров; всего 137 человек. Контужено 32 человека. См. «Обзор военных действии на Кавказе в 1848 году», стр. 45 — Ред.

3. 1-й бат. Люблинского, 2-й бат. Замосцкого, 3-й бат. Апшеронского, 3-й и 4-й бат. Навагинского, 2 роты кабардинцев, 2 роты кавказских стрелков и 1 рота саперов.

4. В «Обзоре военных действий на Кавказе в 1845 году» потеря это показана: убитых — 2 офицера и 28 нижних чинов, всего 30 человек; раненых — 9 офицеров и 178 нижних чинов, всего 187 человек. — Ред.

5. В «Обзоре», стр. 56, число убитых нижних чинов показан 537 человек, а раненых нижних чинов 738. — Ред.

6. В правой цени, кроме двух батальонов навагинцев, были гурийская милиция и тифлисская дружина пешей грузинской милиции; в левой цепи, кроме сводного батальона Куринского полка — горийская дружина пешей грузинской милиция. См. «Обзор», стр. 59. — Ред.

7. Тут привезли перекинутого через седло убитого адъютанта Лонгинова.

8. Помещаем здесь рассказ одного из участников даргинской экспедиции, Г***, о наступлении наших войск от с. Урдали к с. Шуани: «Завалы еще не были взяты куринцами, когда генерал-майор Белявский, с тремя батальонами: Апшеронским, Литовским и Люблинским, спустился с высокого берега притока Аксая, около дер. Урдали, и направился вправо на поляну, чтобы атаковать впереди лежавший лес; здесь же он отделил влево три роты Апшеронского полка и одну Литовского, чтобы атаковать с фланга завалы, против которых куринцы шли с фронта. Затем у генерала Белявского остались: один батальон Люблинского полка, 3 роты Литовского и одна рота Апшеронского. С этим авангардом ему предстояло пройти довольно широкую поляну, совершенно открытую, которая обстреливалась с фронта из опушки леса, а справа из огромного завала, устроенного на хребте горы, перпендикулярной к притоку Аксая. Дорога сначала шла почти параллельно к притоку Аксая и потом поворачивала влево чрез ручеек, на котором был мостик и за которым начиналась поляна; посреди этой поляны шла дорога вверх, в густой лес; справа находился вышепомянутый большой завал, против оконечности которого была направлена особая колонна (правая цепь) из рот Навагинского полка, под начальством полковника Бибикова. Навагинцы замешкались, а, между тем, генерал-майор Белявский, с своими двумя батальонами, пробежал поляну и взял опушку леса, при чем потерял очень много людей от флангового огня с завала. Главнокомандующий граф Воронцов, при котором я находился, оставался в это время на правом берегу притока Аксая, при батарее у дер. Урдали, обстреливавшей противолежащую высоту, на которую поднимались куринцы. Не получая долго никакого донесения из авангарда, с которым он для этой цели отправил своего адъютанта Лонгинова, граф Воронцов послал меня в авангард с приказанием дойти с ним до поляны и, остановив там войска, вернуться немедленно с донесением. Согласно приказанию, я спустился с горы и поскакал по дороге, пройденной авангардом. На ручейке, у мостика, я увидел невдалеке генерала Лидерса с саперами. Генерал Лидерс закричал мне: «господин офицер, пожалуйте сюда». — Я свернул с дороги вправо и подъехал к нему. Генерал Лидерс спросил, куда я скачу; я доложил о данном мне поручении. Генерал Лидерс, осыпаемый градом пуль с правого завала, сидел спокойно на лошади и приказывал горнисту играть сигнал: правая цепь вперед, для того, чтоб навагинцы скорее заняли завал. Я поехал долее по поляне, по которой лежало множество убитых и раненых, въехал в лес и вскоре догнал генерала Белявского. Ожидая найти весь авангард, я увидел только горсть люблинцев, впереди которых ехал сам Белявский, а рядом с ним адъютант графа Воронцова Лонгинов. Я знал Белявского еще с детства, когда он служил в л.-гв. Волынском полку и бывал в доме моего отца. Я подъехал к нему и, доложив о поручении, сказал: «Константин Яковлевич, где ваш авангард?» Он мне ответил: «за мною». — Я заметил, что, проезжая к нему, я не видал ни одной роты и что только раненые да убитые лежат вдоль дороги. «Вы, вероятно, ехали по другой дороге и не видали моих рот: они находятся правее». (Авангард или часть его была сворочена с дороги без ведома Белявского и направлена на первый завал со стороны леса. Этот завал, о котором было сказано выше, был атакован с одной оконечности навагинцами, с фронта саперами, а с другой оконечности люблинцами и литовцами из авангарда.) Я подумал, что действительно ошибся, и, присоединившись к охотникам Белявского, следовал с ними далее. С удовольствием слушал я пение их: «Мы герои, дети славы, дети белого царя». Белявский обратился ко мне и сказал: «Вся бригада моя так поет; это заставляет их ходить в ногу». — Таким порядком весело подвигались мы вперед. Пули свистали кругом. Лонгинов, не видя конца лесу, хотел воротиться к главнокомандующему; но я посоветовал ему доехать до ожидаемой поляны и отправиться к графу Воронцову вместе. Он последовал моему совету и затянул песню, вместе с охотниками. Вдруг раздался сильный залп: я очутился пешком. Мне показалось, что меня ударили палкой в правую руку. Вскоре я опомнился. На дороге лежали убитые и раненые; сам я был ранен в правую руку, и лошадь моя лежала с разбитою ногою. Я бросил её и последовал вперед за войсками, которые уже успели занять опушку леса и завал. Тут увидел я наконец поляну, которая спускалась к притоку Аксая, где лежала дер. Шуани. Впереди, на том же хребте, по которому мы шли, в 200 шагах был другой огромный завал, занятый горцами. Оттуда нас сильно обстреливали; слева из леса также стреляли; наконец, дорога, по которой мы следовали, в тылу у нас также была занята горцами. Положение наше было самое критическое: горцы били наповал. Я думал было вернуться к главнокомандующему и донести о том, что авангард Белявского или, лучше сказать, горсть людей дошла до поляны, но пешком идти было далеко; к тому же сообщение было прервано. В это время подъехал к нам генерал Лидерс, слез с лошади, подошел к генералу Белявскому и сказал, что надо, во что бы то ни стало, взять большой завал. Белявский что-то возразил. Произошел горячий спор. Генерал Лидерс, убедившись, что с такою горстью людей нельзя было идти далее, а можно только держаться в завале, сел на коня и поехал в лес обратно, чтобы собрать рассеянные части авангарда. Я воспользовался этим случаем, чтобы, вместе с конвоем генерала Лидерса, пробраться назад и донести главнокомандующему о положении дела. Добыв себе лошадь, я поехал вслед за свитою; но едва успели мы отъехать шагов тридцать от завала, как были встречены градом пуль. Граф де-Бальмен был убит; Лонгинов и многие другие ранены. Лес был сильно занят горцами; они с яростью бросились на нас и хватали лошадей за уздцы. Мы вернулись назад и снова слезли с лошадей. Окруженные со всех сторон, мы ждали нападения горцев. Положение генерала Лидерса было самое отчаянное. Он желал смерти. Обратясь к своей свите, он сказал по-французски: «allons, messieurs, mourrons!» Ординарец его, молодой грузин, стал впереди его, поднял руки и не пустил; флигель-адъютант граф Александр Сергеевич Строгонов и я уговаривали генерала Лидерса остаться на месте. Такое безвыходное положение продолжалось долго. В это время граф Строгонов, увидев, что из руки моей течет кровь, взял платок и перевязал мне рану поверх сюртука; о настоящей перевязке и думать было нечего.

После долгих ожиданий, граф Воронцов, не получая никакого донесения из авангарда, двинулся сам с войсками в лес. Рота Апшеронского полка очистила дорогу от горцев и пришла к нам на помощь с горными орудиями. Как только я увидел, что войска идут к нам в подкрепление, я пошел пешком к ним на встречу и, пропустив апшеронцев, направился далее. В лесу были кучки наших и горцев, вьюки, раненые и денщики. Всё это перемешалось. Вдали шел пешком граф Воронцов, спокойный, невозмутимый, окруженный большой свитою. Не дойдя еще до него, я услышал снова крик горцев, которые бросились на свиту главнокомандующего. К счастью, подоспела рота и отразила горцев. Я встретил графа Воронцова с обнаженною шпагою в самую критическую минуту. Нельзя было налюбоваться величественною фигурою этого героя. Его хладнокровие, его спокойствие внушали столько доверия, что никто не думал об опасности. Я доложил ему обо всем происходившем. Когда мы вышли на поляну, то верхний завал уже был взят и на поляне столпилась масса людей всех полков. Граф Воронцов приказал привести всё в порядок, и, после некоторого отдыха, мы двинулись далее вправо чрез Шуанский ручеек, на голую высоту у кладбища, где вновь остановились. Здесь доктор перевязал мне рану....» — Ред.

9. В «Обзоре» потери означены: убитыми: 7 штаб и обер-офицеров и 70 нижних чинов; ранеными: 19 штаб и обер-офицеров и 220 нижних чинов; контужены: 5 штаб и обер-офицеров и 41 нижний чин; кроме того 7 человек нижних чинов пропали без вести. Стр. 61-65. — Ред.

10. При атаке сильной позиции, занятой горцами впереди аула Аллерой, мы потеряли убитыми: 15 нижних чинов; ранеными: 3 обер-офицера и 44 нижних чинов; 19 нижних чинов контуженными о одного пропавшего без вести. — Ред.

11. Потеря обоих дней была: убитых: 2 офицера и 122 нижних чинов; раненых: 17 штаб и обер-офицеров и 350 нижних чинов; контужены: 2 офицера и 60 нижних чинов; без вести пропавших: 16 нижних чинов. См. «Обзор» стр. 66, 67 и 70. — Ред.

12. Фрейтаг привелъ с собою 7 1/2 батальонов пехоты, 3 казачьих сотни и 13 орудий. См. «Обзор», стр. 74 и 72. — Ред.

13. Убит, в царстве Польском, в январе 1863 г. — Ред.

14. Потеря эта в «Обзоре» показана: убитыми: 2 штаб и 10 обер-офицеров и 282 нижних чина; ранеными: 9 штаб и 36 обер-офицеров и 733 нижних чинов; пропавших без вести: 40 человек; контуженных: 2 штаб и 9 обер-офицеров и 132 нижних чина. См. стр. 76. — Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания об экспедиции в Дарго // Военный сборник, № 7. 1864