ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ А. А. ХАРИТОНОВА. ¹

1853-й год.

Военная экзекуция в имении Калантарова «Маслов Кут». — Объяснения по установленному князем Воронцовым особому акцизу с хлебного спирта, привозимого в Закавказский край. — Первые припадки болезни, подорвавшей силы и здоровье князя Воронцова. — Алагирский сребро-свинцовый завод и начальник его А. Б. Иваницкий. — Открытие в Тифлисе коммерческого суда и его первый председатель Е. П. Старицкий. — Уличная демонстрация против монопольной продажи говядины в Тифлисе. — Первые известия о готовящейся войне с Турциею и назначение князя Барятинского начальником главного штаба. — Отъезд Н. И. Вольфа. — Появление в Тифлисе В. Е. Вердеревского. — Возвращение Воронцовых из Боржома через Манглис. — Доклад наместнику по шулаверскому делу. — Прохождение войск на границу и угощение их главнокомандующим и от города. — Перевозка 13 пехотной дивизии из Крыма на судах Черноморского флота. — Даровой спектакль для драгунских и артиллерийских офицеров и нижних чинов. — Манифест о войне с Турциею. — Освящение постоянного каменного моста через Куру. — Празднование побед, одержанных под Ахалцыхом и Баш-Кадыкляром. — Производство мое в действительные статские советники. — Слухи об оставлении края князем Воронцовым и о возможных его преемниках.

В начале 1853 года стояла чудная, необыкновенно теплая погода, так что можно было выходить на прогулку в легком пальто, и так продолжалось с небольшими перерывами до марта месяца, когда в Тифлисе появляются обыкновенно северные ветры, холод, слякоть и все атмосферные невзгоды запоздалой зимы, почему этот месяц и называется у грузин сумасшедшим. Как раз в это хорошее время приезжали к нам из Пятигорска и Владикавказа две сестры жены: Анна Петровна Линевич и барышня Екатерина Петровна Принц, прогостив недель пять или шесть. [171]

В конце января молодой князь С. М. Воронцов с женой, потеряв надежду иметь наследника, отпустили нарочно выписанную на этот случай акушерку и вслед затем сами уехали за границу, после чего он, уже в чине Свиты Его Величества генерал-майора, возвратился в мае месяце один, только для сдачи командуемого им Куринского пехотного полка, которого отец его князь Михаил Семенович был тогда шефом.

В то же время, т. е. в конце января, приезжал в Тифлис ставропольский губернатор Волоцкой оправдываться в калантаровской истории, которая произвела удручающее впечатление не только у нас на Кавказе, но и в целой России. Большое село Маслов-Кут Пятигорского уезда, пожалованное императрицею Екатериною II гр. Зубову, перешло по покупке к армянину Калантарову, которого крестьяне не признавали своим помещиком и несколько раз обращались с просьбами в Сенат об освобождении их от крепостной зависимости, но получали в том отказ. Надлежало вразумить их и убедить в неосновательности их домогательства, но они упорно стояли на своем и тогда, чтобы привести их в повиновение помещику, прибегли к военной силе. Приведены были в село сотня или две казаков и батарея пешей артиллерии. Губернатор, приехав в село, вызвал в занятый им дом волостного старшину и нескольких стариков, но за ними собрались перед церковной оградой все жители, кто только был здоров, мужчины и женщины с детьми, всего до 3 тыс. народу. На обращенный к ним увещания покориться подтвердительному сенатскому указу, стоявшие впереди отозвались, что они, по старинному указу матушки-царицы (Екатерины II), должны быть вольные и требований незаконно поставленного над ними помещика исполнять не могут. Тогда Волоцкой, не долго думая, дал батарейному командиру (Головину) условленный знак, по которому тот открыл в толпу огонь картечью. Народ в смущении сначала только крестился и стоял твердо, но когда последовало, один за другим, 14 выстрелов от которых падали направо и налево мертвые и тяжело раненые и на них бросались женщины с криками и воплями, все разбежались. По поверке оказалось 75 убитых на месте и 160 [172] раненых. Так кончилась эта неслыханная экзекуция, не вызванная никаким сопротивлением или возмутительным действием против войск и местного начальства. На донесении об этом ужасном происшествии государь Николай Павлович положил строгую против губернатора резолюцию, но, вместо немедленного ее исполнения, послан был из Тифлиса на следствие генерал Реад, и затем дело это кончилось ничем. Волоцкой остался на своем губернаторском месте и через два года, уже в новое царствование и при новом наместнике, пожалован был даже сенатором.

Великим постом 1853 года я, по-прежнему, приглашался в дом кн. Воронцова, как служебный деятель и как гость к обеду с женой или один. Словом, мы были в фаворе. Скажу, однако, здесь, для характеристики незабвенного наместника, что я не был в этом случае исключением, а подходил под общее правило, которого он держался в отношениях с своими подчиненными. Он любил непосредственно обращаться к лицам, стоящим близко у дела, и дарил своим доверием тех, в которых замечал твердое знание своей части. В объяснениях по службе он легко допускал возражения, но, конечно, основательные: иначе он умел настоять на неуклонном исполнении своих приказаний. Приведу один случай, которому я был свидетелем.

Князь Воронцов очень интересовался исправным поступлением особого акциза, им установленного и названного краевым (в отличие от городского), с русского хлебного спирта, привозившегося Каспийским морем в Закавказский край (где не было винного откупа), главным образом для довольствия войск винными порциями. Интересовался же он потому, что этот особый акциз, собиравшийся в таможнях, не поступал в общие средства государственного казначейства, а был предоставлен, с Высочайшего разрешения, в непосредственное распоряжение наместника на разные улучшения в крае по его личному усмотрению. Заметив по ведомствам казенной палаты, что за целый год (1852) очень мало поступило краевого акциза, он спросил у меня, отчего это может происходить. «По всей вероятности, — [173] отвечал я, — оттого, что поставщику порционного вина для войск много пропущено спирта в таможнях беспошлинно, впредь до расчета, сколько с него будет следовать акциза за все то количество спирта, которое превышает потребность для войск и могло быть выпущено им в продажу частным покупателям и продавцам. Расчет же составляется в интендантстве и в казенную палату, несмотря на неоднократные ее требования, до сих пор не доставлена. «А вот мы сейчас узнаем, отчего расчет не составляется» — отвечал князь Воронцов и, позвонив, сказал дежурному адъютанту: «пошлите за корпусным интендантом», обращаясь же ко мне, прибавил: «а вы подождите в адъютантской и потом вместе с генералом Калустовым войдите в кабинет». На обращенный к последнему вопрос, почему расчет с поставщиком порционного вина для войск не доставляется в казенную палату, тот имел неосторожность сказать, что это очень сложное дело, и бухгалтеру, при других спешных занятиях, трудно составить требуемый расчет в скором времени. Ответ наместника был таков: «Да, может быть и трудно, но возможно, и потому я прошу ваше превосходительство объявить затрудняющемуся бухгалтеру, что если ожидаемый казенною палатою расчет не будет доставлен ей в двухнедельный срок, то я прикажу приостановить выдачу ему жалованья». После такого решения расчет, конечно, был еще до назначенного срока готов, и казенная палата могла приступить ко взысканию акциза, следующего за беспошлинно пропущенный в излишнем количестве спирт.

В апреле я узнал от директора канцелярии Щербинина, что представление о моем производстве в действительные статские советники возобновлено и что при этом его светлости угодно было подкрепить свое официальное ходатайство частным письмом к управлявшему делами Кавказского комитета, статс-секретарю Буткову.

В первый день Пасхи (19-го апреля) мы с женой ездили в 12 часов дня поздравить княгиню Е. К. Воронцову и были приглашены к обеду, против обыкновения, в 3 часа. Было до 100 лиц приглашенных, но сам хозяин не присутствовал, чувствуя себя не совсем здоровым. В ночь же открылась у него [174] сильная лихорадка, так что в 4 часа утра посылали за доктором Андреевским, а помощник его, или ассистент, Пилецкий продежурил у больного две ночи сряду. Это было, по французскому выражению, началом конца: с тех пор князь М. С. Воронцов не мог возвратить себе полного здоровья, каким он до того времени вообще пользовался, и даже удивлял видевших его в первый раз. Тем не менее, он в начале мая отправился на 10 дней в Закатальский округ, а по возвращении переехал через горы во Владикавказ и осматривал вновь устроенный Алагирский сребро-свинцовый завод, на котором, в его присутствии, выплавлено было 25 пудов чистого серебра. Наместник остался доволен устройством завода и высказал это горному начальнику Иваницкому, который, воспользовавшись милостивым вниманием князя, стал роптать на то, что он долго остается в жалком чине подполковника. Тогда ему сделан был вопрос: «А какой же, по-вашему, чин не жалкий?» — «Да, по крайней мере, чин генерала-от-кавалерии». В этом заключался намек на недавнее производство генерал-лейтенанта Реада. Скажу при этом кстати, что почтенный Александр Борисович, отличаясь умом, образованием и знанием своего дела, как горный инженер, был вместе с тем прямодушный, истинно русский человек, но увлекающийся, то, что называется фантазер и при этом большой шутник: ему многое с рук сходило, что другому не прощалось.

В том же мае получено было уведомление о Высочайшем утверждении представленного наместником проекта положения о Тифлисском коммерческом суде, в составлены которого и я участвовал, как член особой комиссии, занимавшейся этим делом. В изданном Положении допущены некоторые против общих правил изменения как в составе, так и в предметах ведомства Тифлисского коммерческого суда, по уважению особенных местных обстоятельств. Таким образом, сему суду предоставлен был разбор всех дел о торговой несостоятельности, к какому бы званию ни принадлежали лица, в оную впадшие, не исключая и дворян. Определение же председателя и старшего члена установлено непосредственно от правительства впредь до того времени, когда признано будет возможным разрешить [175] избрание сих лиц торгующему в Тифлисе сословию. Новое учреждение значительно упорядочило производство по торговым обязательствам, вексельным и конкурсным делам и начало понемногу удерживать армянских купцов от ростовщических и обманных проделок с неопытными помещиками и доверчивыми простолюдинами. Успешный ход дел с самого начала действий Тифлисского коммерческого суда следует по всей справедливости отнести к заботливости первого его председателя, Егора Павловича Старицкого, молодого правоведа, вызванного на службу в Закавказский край для занятия этой должности по сношению наместника с министром юстиции, графом Паниным ².

30-го мая князь Воронцов уехал в Боржом, и все, кто мог, спешили оставить Тифлис перед наступлением летних жаров. Жена также отправилась с двумя детьми в Пятигорск, чтобы провести лето в родительском доме, сопровождаемая подполковником Фрейгангом ³, который ехал туда же на воды лечиться. Я же не мог отлучиться из Тифлиса, будучи занят, кроме дел казенной палаты, по особой комиссии о пересмотре штатов гражданского управления в Закавказском крае и редакцией 2-й книжки записок Кавказского отдела русского географического общества. Но чтобы усладить сколько-нибудь свое одиночество и пребывание в душном Тифлисе, я нанял себе небольшую квартирку в саду под горою, где и проводил все дни в течение двух месяцев почти безвыходно в занятиях по службе и корректурой. [176]

Жена, выехав из Тифлиса 11-го июня, встретила на дороге князя В. О. Бебутова, который был так любезен, что вышел из экипажа, расспрашивал ее обо мне и послал поклон ее отцу, которого он знал с давних лет. Он возвращался после продолжительного отпуска из Петербурга и проехал прямо в Боржом. Между тем в его отсутствие разыгралась в Тифлисе из-за говядины большая история. Более 3.000 человек собралось сначала к Щербинину, а потом к генералу Реуту, исправлявшему за Бебутова должность начальника гражданского управления, и требовали уничтожения откупа, жалуясь на дороговизну и недостаток говядины. Реут назначил 4 дня сроку для решения дела и послал чиновника канцелярии к наместнику курьером. Между тем из пришедшей толпы отделилось человек 800, которые направились к дому одного из откупщиков Карамана Аргутинского и выбили в нем окна, сам же хозяин за 5 минут спасся бегством. В институте, против которого происходила эта сцена, воспитанницы и вся прислуга думали, что пришли турки. Тут отличился комендант генерал Рот, успокоив толпу своим красноречием. 22-го числа приехал из Боржома князь В. О. Бебутов с разрешением, по которому откуп на продажу в Тифлисе говядины отменен, и самые цены по таксе понижены. Одновременно с ним возвратился из Боржома и полковник, князь А. М. Дондуков-Корсаков, отправленный к наместнику из Одессы, курьером от князя Меншикова с известием о готовящейся войне с Турцией. Он в первый раз явился в мундире Нижегородского драгунского полка, которым он потом командовал, и отличался с ним во время войны против Турции в 1853—1856 годах ⁴. Хотя еще не было [177] положительных сведений о войне, но в конце июня 1853 года она представлялась неизбежною, а потому начали понемногу стягивать войска к турецкой границе, на которой обнаруживались уже так называемые шалости ближайших соседей наших против Ахалцыха, аджарцев; они угнали, например, 15.000 баранов и весь табун князя Андроникова (тифлисского губернатора). В последних числах июня опять отправились в Боржом князь Бебутов и Щербинин, а вслед за ними проехал туда же из Грозной князь А. И. Барятинский; через несколько же дней, именно 6-го июля, пришло в Тифлис известие о том, что он назначается начальником главного штаба на место Коцебу, который переведен на такую же должность в действующую армию под начальством князя Горчакова. Известие это привез состоявший при князе Барятинском капитан Давыдов, назначенный потом к нему адъютантом, и стал выведывать в клубе и в знакомых домах общественное мнение. Оно было не в пользу нового назначения, хотя некоторые, например князья Гагарины, одобряли выбор князя Воронцова. Он же, Давыдов, объявил, что новый начальник главного штаба приедет в Тифлис для вступления в должность 10 июля. Но Вольф, для которого это известие было совершенным сюрпризом, не дождался приезда князя Барятинского и накануне, 9 числа, поздно к самой ночи, оставил Тифлис навсегда. Близкие его знакомые и приятели, в том числе и я, собравшиеся к нему в последний вечер, видели, как он был огорчен тем, что его так бесцеремонно отстранили от должности, которую он один, без помощников, исправлял около двух лет, и не замечал, чтобы главнокомандующий был чем-нибудь недоволен в его управлении, а напротив слышал от него одни похвалы и получал высочайшие награды. При этом он во всем случившемся обвинял главным [178] образом самого князя Барятинского и считал домогательство его занять место начальника главного штаба, при установившихся между ними отношениях ⁵, прямо направленною против него интригой. Прощаясь с нами, Вольф, видимо растроганный, сказал, что едет в Таганрог и там будет ждать отставки. Между тем в сентябре он получил только годовой отпуск.

В двадцатых числах июля, когда я, по обыкновению, сидел один вечером у себя в саду на балконе при лампе и занимался корректурой географических записок, пришел человек сказать мне, что приехал гость из Петербурга. Оказалось, что это был Василий Евграфович Вердеревский, отец знаменитой певицы-любительницы, известной более, по фамилии первого ее мужа, под именем Шиловской, у которой в альбоме были стихи Соллогуба, оканчивавшиеся так:

А как вы начнете петь,
Заглядевшись хочешь слушать,
И заслушавшись глядеть.

Сам же Вердеревский сделался потом знаменитостью по делу о растрате в Нижнем-Новгороде громадных количеств соли и был приговорен к ссылке в Сибирь. Но в 1853 г. он был еще председателем казенной палаты в Перми, назначенный туда в одно время со мною, в 1847 году. Он рассказывал мне о неимоверных затруднениях, встреченных им в горах, потому что попал в то самое время, когда страшный дождь размыл Военно-Грузинскую дорогу, разрушив и новый в Дарьяльском ущелье Александровский каменный мост, освященный и открытый для езды только за год перед тем. Приехал же он в Тифлис с кавказских минеральных вод, где лечился, для того чтобы перевести на службу [179] племянника своего, по фамилии Вердеревского же, в канцелярию наместника, и явился ко мне, по старому знакомству, за советом, как ему в этом случае лучше поступить и к кому обратиться. Я направил его в Боржом к самому наместнику, тем более, что там же был и директор канцелярии Щербинина По возвращении из Боржома, он заезжал ко мне вторично, довольный вообще своей поездкой на Кавказ, потому что и сам вылечился на водах от завалов в печени, и успел пристроить племянника своего, как хотел. Молодой Вердеревский остался в Тифлисе и вскоре заявил себя поэтом или, правильнее, поставщиком стихов на разные случаи, разделяя лавры с известным мастером в подобных писаниях гр. Соллогубом. К нему же перешла в следующем году и редакция газеты «Кавказ» от Сливицкого.

1-го августа возвратились в Коджоры князь и княгиня Воронцовы, заехав на пути следования из Боржома в Манглис, штаб-квартиру Эриванского карабинерного полка, где командир его, князь Иван Багратион-Мухранский (нынешний тифлисский губернский предводитель дворянства) давал 30-го июля бал в честь августейшего шефа полка наследника цесаревича, по случаю присланная его высочеством в полк своего портрета во весь рост, замечательного по сходству и по художественной отделке.

На другой день после приезда наместника я был в Коджорах с докладом о результате произведенных в казенной палате торгов на отдачу в откупное содержание акцизного сбора с привозимых в города Закавказского края виноградных вин и водок, надеясь получить, за оказанное мною содействие к возвышению арендной суммы слишком на 20.000 рублей в год, денежную награду подобно тому, как несколько лет тому назад получил за откуп Сальянских рыбных промыслов управлявший Шемахинскою палатою государственных имуществ Коцебу. Я и был представлен, по заключении новых контрактов, к выдаче мне годового оклада содержания, но по военному времени, я, вместо денежной награды, получил именное монаршее благоволение. Вскоре потом, в августе же, я был вытребован наместником по шулаверскому делу, которое я [180] должен был читать всю ночь до 4 часов и встать в половине седьмого, чтобы приехать в Коджоры к 9 часам утра для доклада. Сущность этого дела заключалась в том, что жители большого селения Шулаверы, подвластные своим меликам, т. е. землевладельцам из армян, не могли переносить их господства и в своем неудовольствии доходили чуть ли не до открытого возмущения. Лучшим исходом представлялось приобретение богатого селения в казну путем выкупа поземельных прав меликов Калантарова и Саркисова. Мне удалось склонить их на получение за уступаемую землю 54.400 руб.; для покрытия же этого расхода я предложил занять из государственного заемного банка на 37-летних правилах 42.000 руб. и только остальные 12.400 р. доплатить из казны, которая за то после 37 лет будет получать навсегда по 7 руб. с дыма или семейства лишних против того, что она получала, а это должно составить, по числу 321 дыма, 2.247 руб. в год. Таким образом казна не понесет убытка, мелики, которым не хотят повиноваться крестьяне, будут удовлетворены, а шулаверские жители за прибавляемый на них оброк по 3 руб. с дыма будут успокоены и навсегда освобождены от всяких частных повинностей. Этот в сущности не хитрый финансовый оборот никому не приходил в голову и очень понравился наместнику. Князь Барятинский, присутствовавши при моем докладе, слушал его с интересом и с видимым удовольствием: так, по его словам, умел я объяснить дело коротко и с осязательною ясностью. Я был в тот же день приглашен к обеду у Воронцовых и вел к столу жену губернского предводителя, княгиню Варвару Орбельян, которая мне сказала, между прочим, что по удостоверению Десимона, только что возвратившегося из Петербурга, Лаблаш хуже нашего Виллы в роли дон-Бартоло в «Севильском цирюльнике». Я осмелился высказать ей свое сомнение, но она отдала преимущество мнению Десимона, как очевидца.

После доклада по шулаверскому делу, когда мы вышли от князя Воронцова с Щербининым, я просил его исходатайствовать мне разрешение отправиться в Пятигорск за семейством в виде командировки, например, для обревизования книг и [181] счетов по Алагирскому заводу. Он обещал мне это устроить, и я действительно получил в таком смысле предписание, пользуясь которым выехал в Пятигорск 19-го августа и возвратился с женой и детьми 10-го сентября на новую квартиру в доме Шадинова по Институтской улице.

В сентябре 1853 года Тифлис оживился военным движением, слухами и толками о восточных делах. Зазвенели колокольчики курьерских троек, и что день, то стоустая молва разносила по городу какое-нибудь новое известие. По улицам загремели барабаны и раздавалась военная музыка: то вступал в Тифлис, то выступал один из боевых кавказских баталионов, назначенных на турецкую границу. Так, 18-го числа вступил 1-й баталион Куринского егерского полка и 19-го нарочно прибыл сам шеф, князь М. С. Воронцов, чтобы приветствовать своих соратников, угостить их хлебом-солью и с миром отпустить в поход. Ушел 1-й баталион, а за ним через несколько дней вступил 3-й баталион того же полка, и ему устроили угощение все тифлисские граждане, купцы, макалаки, амкары (цеховые), одушевленные чувством благодарности к воинам, идущим на брань для защиты их родного края. Угощение происходило на Александровской площади. Часов в 11 встретил жданных гостей хозяин пира, тифлисский городской голова Аветик Свечников, который, по окончании пира на площади, пригласил всех офицеров баталиона, а также некоторых тифлисских военных и гражданских начальников в лучшую гостиницу Карла Мориджи, где их ожидал обильный и роскошный обед.

1-го октября наместник вновь спустился в Тифлис, чтобы пригласить офицеров имени его полка к обеденному столу, и на другой день, после смотра отправлявшейся в Александраполь Кавказской батарейной № 1-й батареи, возвратился в Коджоры.

В конце сентября сформирован был, по Высочайшему повелению, действующий корпус на турецкой границе и командующим его назначен, под высшим руководством главнокомандующего, начальник гражданского управления, генерал-лейтенант князь В. О. Бебутов. Между тем в то же время, т. е. в сентябре, Черноморский флот оказал Кавказскому краю и России [182] важную услугу, совершив с тем вместе поистине славный подвиг. Во исполнение Высочайшего повеления о подкреплении Кавказского корпуса 13-ю пехотною дивизиею, расположенною в Крыму, 16.000 войска, с двумя при них батареями и всеми принадлежащими им снарядами, с 862 лошадьми, в полной походной аммуниции, с 10-ти-дневным при себе продовольствием и с запасами провианта еще на 20 дней, в течение одной недели (17—24 сентября) перевезены из Севастополя и высажены на восточный берег Черного моря, с полным успехом, без всяких потерь и без малейших замешательств. Некто Ал. Соколов, в корреспонденции из Николаева от 3-го октября 1853 г., адресованной в «Морской Сборник», подробно описывая, как совершена эта знаменитая высадка, порученная генерал-адъютанту В. И. Корнилову, называет ее беспримерною и прибавляет, что настоящий подвиг, по совести говоря, стоит доброй победы.

11-го октября князь Воронцов окончательно из Коджор переехал в Тифлис, но здоровье его не поправлялось. Между тем военное движение в городе продолжалось: вступали и выступали войска, приходили партии рекрут, раздавались песни милиционеров, отправлялись транспорты с порохом, боевыми припасами и хлебом. Но когда 20-го числа вступали в Тифлис 8 эскадронов Нижегородского драгунского полка и Донская № 7 батарея, то главнокомандующий, пересилив болезнь, выехал на коне встретить у Московской заставы знакомых ему героев и полюбоваться ими. Между тем на другой день, 21-го октября, полученное известие о взятии турками, до объявления войны, таможенного поста Св. Николая на черноморском берегу, который был защищаем до последней крайности только двумя ротами Черноморского баталиона № 12, сильно огорчило и потрясло слабые нервы больного: он слег в постель и не мог принять участия в обеде, который давали драгунским и артиллерийским офицерам тифлисские граждане Мириманов и Аршакуни в зале Дворянского собрания. Вышел от имени наместника приветствовать офицеров и пожелать им успеха генерал-от-кавалерии Реад. Вечером же князь М. С. Воронцов предоставил в театре [183] военным гостям даровой спектакль, в котором давались: одно действие оперы «Лючия», водевиль «Не влюбляйся без памяти, не женись без расчета» и различные танцы. В часов театр представлял оригинальное, редкое зрелище. От верху до низу он был наполнен военными, за исключением только нескольких лож, где поместились родственницы драгун, которым они доставили возможность видеть спектакль, даваемый в их честь. Всего больше понравилась солдатам игра актера Мухина, который в качестве мужа девяти жен был в больших хлопотах. «Вишь угораздило его на девяти жениться! видно, что штатский, нашему брату-солдату и с одной бабой возиться некогда». Но один неожиданный сюрприз приятно изумил не только солдат, но и всех присутствовавших в театре, когда Яблочкина, игравшая роль русской жены многоженца, после просьбы публики повторить куплеты про матушку Москву, пропела следующие, случая ради написанные, куплеты:

А другой-то край у нас
Наш воинственный Кавказ
Грозный старец боевой
Он России часовой.
Он не дремлет на часах,
Горцам он внушает страх,
И на турков он готов,
Только кликнет казаков,
Да драгунов молодцов,
Грянет молнией штыков,
Да и с Богом на врагов.
Да, прекрасен край у нас
Охраняющий Кавказ
Русь прославленную.

Эффект был поразительный, вызовам не было конца, бросали букеты Яблочкиной, которая должна была повторять куплеты. Так прошел этот день, который после называли днем драгунов. 30-го октября выехал в Александраполь, задержанный было болезнию, князь В. О. Бебутов для вступления в действительное командование действующим против Турции корпусом, а 1-го ноября послан был тифлисский военный губернатор князь Андроников в Имеретию для принятия начальства над [184] собранными там войсками, вместо заболевшего кутаисского военного губернатора князя Гагарина.

У наместника, по слабости здоровье, не было ни приемов, ни обедов и вечеров. Я был с докладом по какому-то делу в кабинете и видел, как он лежал в сюртуке на кушетке, прикрытый шинелью, а княгиня Е. К. Воронцова сидела подле его письменного стола, как garde-malade.

5-го ноября пришло известие о первом деле с турками на самой границе по р. Арпачаю под Баяндуром, но оно мало утешило больного главнокомандующего, потому что никакой пользы не принесло, а между тем у нас до 500 чел. выбыло из строя. Время было тревожное, Ахалцых находился в блокаде и, как говорил мне корпусный интендант Калустов, все главные сообщения были прерваны, так что он не знал, как доставлять провиант войскам.

8-го ноября, день именин наместника, прошел на этот раз тихо и без всяких удовольствий в его доме, но шумно и торжественно в городе. В Сионском соборе был читан манифест о войне с Турциею, а, по окончании службы в церквах, народ сошелся на мирный праздник освящения и открытия постоянного каменного моста через р. Куру, который был начать постройкой еще в 1847 году. Все желали, чтоб князь-наместник первый проехал по мосту, созданному по его мысли, но болезнь помешала ему исполнить общее желание. Присутствовала на празднике, вместо него, супруга его, княгиня Елизавета Ксавериевна, которой армянский патриарх Нерсес сказал, между прочим: «Ну, теперь мы можем провозгласить вечную память князю Михаилу Семеновичу». Он хотел, конечно, сказать, что князь Воронцов устройством моста оставляет по себе память в Тифлисе на вечные времена.

На другой день, 9-го ноября, пришло первое утешительное известие о небольшом деле под Ацхуром, где генерал-майор Бруннер ⁶, командир Брестского пехотного полка, с 7-ю ротами [185] и грузинскою милициею, без конницы и пушек, встретил штыками неприятеля, гнал его 7 верст и отнял одно орудие. Но вскоре затем, именно 17-го числа, часов в 12 дня, разнеслась по всему Тифлису радостная весть о славной, громкой победе над турками наших храбрых войск. из вновь прибывшей на Кавказ 13-й пехотной дивизии, под начальством генерал-лейтенанта князя Андроникова, близ Ахалцыха. Граждане, ремесленники и все, бросая занятия, толпами спешили на Головинский проспект к дому главнокомандующего, чтобы видеть привезенные трофеи: знамена и значки, выставленные на платформе главной гауптвахты. После благодарственного молебствия в Сионском соборе, загремели выстрелы с Метехской крепости и раздался звон колоколов, а прибывший от князя Андроникова адъютант его, Гринченко, отправлен был в тот же день с донесением к государю. Вечером же в театре, во время представления оперы «Риголетто», исполнен был в антракте народный гимн, стройное пение которого заглушалось громким единодушным «ура!» всех зрителей.

Вот некоторые подробности этой первой победы над турками, порадовавшей не только нас, кавказских жителей, но и всю Россию. Положение г. Ахалцыха, находившаяся в 16-ти-дневной блокаде, требовало решительных действий, для которых послан был главнокомандующим тифлисский губернатор, князь Андроников, и он исполнил данное ему поручение блистательным образом. Собрав 7 1/2 баталионов, 17 орудий, 9 сотен казаков и 1.500 чел. милиции, он устремился на сильный турецкий отряд численностью в 18.000 чел., разбил его и рассеял, так что неприятеля не осталось в Ахалцыхском уезде ни одного человека. Бой начался с рассветом 14-го ноября и окончился в 4 часа дня. Отбито 11 орудий и, кроме того, остался в наших руках весь неприятельский лагерь с большими запасами провианта, фуража и боевых снарядов, в том числе 42 бочонка пороху и 160.000 патронов. Таким образом, — говорит князь Андроников в своей реляции, — войска отряда добыли сами для себя продовольствие и боевые снаряды. Потеря же наша была не так значительна, как можно было ожидать по сильной и [186] продолжительной канонаде, а также по упорному бою во время штурма. Всего убитых, раненых и контуженных с нашей стороны оказалось 362, в том числе убит один обер-офицер, ранены и контужены: один генерал (Фрейтаг), три штаб офицера (между ними подполковник Фрейганг, о котором я упоминал выше) и десять обер-офицеров.

Не прошло затем и недели, как флигель-адъютант ротмистр Скобелев привез главнокомандующему известие о новой блистательной победе, одержанной 19-го ноября главным отрядом постоянных кавказских войск, собранных около Александраполя под начальством генерал-лейтенанта князя Бебутова.

Всех войск наших было: 7.000 пехоты и 2.800 кавалерии при 32 орудиях. Неприятельские силы заключались в 20.000 регулярной пехоты. 4.000 регулярной кавалерии и более 12.000 курдов и другой милиции, имея с собой от 42 до 46 орудий. Дело происходило при сел. Баш-Кадыкляре и кончилось решительною победою над неприятелем, который после упорного боя был разбит на всех пунктах и обращен в бегство. Отбито у него 24 пушки, одно полковое знамя. 10 значков и весь лагерь со множеством оружия остался в наших руках. В плен взяты один штаб- и один обер-офицеры — оба раненые, и десять нижних чинов.

На поле сражения осталось более 1.500 неприятельских тел; с нашей же стороны убито: штаб-офицер один, обер-офицеров восемь, нижних чинов 308; ранено и контужено: генерал один (смертельно князь И. Орбельян), штаб-офицеров 12, обер-офицеров 36, нижних чинов 828.

Известие об этой славной победе произвело всеобщую радость в Тифлисе, народ толпился у дома наместника, а вечером в театре снова раздавался народный гимн, сопровождаемый восторженными криками «ура!».

В том же № газеты «Кавказ», в котором были помещены первое донесение о баш-кадыклярском деле и подробная реляция князя Андроникова об изгнании турок из Ахалцыхского уезда, был опубликован Высочайший приказ по гражданскому ведомству от 27-го октября, которым я был произведен в [187] действительные статские советники. Это подало повод моим коротким знакомым, поздравляя меня, спрашивать в шутку, не получил ли я чин за военное отличие. Действительно, это была запоздавшая награда, вышедшая, по особому настоятельному представлению наместника, мне одному, не в урочное время, потому что всем гражданским чинам, по общему представлению, объявлялись награды обыкновенно раз в год, в январе.

Несмотря, однако, на радостный известия об одержанных кавказскими войсками победах, наместник наш не поправлялся здоровьем, не выходил сам никуда и у себя не принимал. 6-го декабря в высокоторжественный день тезоименитства государя Николая Павловича не было никаких празднеств в доме князя М. С. Воронцова, который вместо того разослал официальные приглашения на даровой спектакль в театре, где давали народные пьесы: «Дедушка русского флота» и «Ямщики». Было очень парадно и чинно, но не так весело и оживленно, как на бывавших прежде в этот день больших балах.

10-го декабря князь Андроников, возвращаясь из Ахалцыхского отряда, торжественно въезжал в Тифлис; тогда наместник, несмотря на болезнь, вышел на балкон своего дома и, высоко подняв над головою форменную папаху, приветствовал тем вступавшего после победы в Тифлис генерала. В тот же день в театре князь Андроников был приглашен в ложу княгини Е. К. Воронцовой и слышал пропетый в честь его куплет:

Грузинский князь и князь старинный,
Как истый русский генерал,
Он весь турецкий стан бесчинный
Из-под Ахалцыха прогнал.
Горя к отечеству любовью
И грудью отразив набег,
Вписался он турецкой кровью
В народной памяти на век.

В Ахалцыхском же отряде сложена была в честь Андроникова солдатская песня, оканчивавшаяся так:

Турки дрогнули, бежали.
Пушки, ружья побросали.
Еле уплелись. [188]
Все пожитки растеряли
И, бежавши, повторяли:
Вот-те и Тифлис ⁷.

20-го декабря были торжественные похороны генерал-майора князя Елико Орбельяна, умершего от ран, полученных в Баш-кадыклярском сражении. Он был одним из самых приближенных лиц к князю Воронцову, который любил его как собственного сына и приказал графу Соллогубу написать его биографию.

Вскоре появились слухи, что князь М. С. Воронцов покидает край, и в тифлисском обществе стали придумывать, кто бы мог быть его преемником. Называли: князя Меншикова, Остен-Сакена, Муравьева, великого князя Константина Николаевича, но ни на ком не могли остановиться; о князе же Барятинском, который с этою целию, по-видимому, пошел в начальники главного штаба, никто и не упоминал.

1854-й год.

Передача главного командования войсками и управления краем, на время увольнения в отпуск князя Воронцова, генералу Н. А. Реаду. — Отъезд князей Воронцовых и гр. Шуазель из Тифлиса навсегда. — Грустное настроение и временное затишье в тифлисской общественной жизни. — Прибытие из России драгунской бригады и 18 пехотной дивизии. — Постепенное оживление тифлисского общества. — Набег горцев на Кахетию и разорение селения Цинондалы. — Славная победа под Кюрюк-Дара и щедрые царские награды. — Самоубийство флигель-адъютанта Александровского. — Окончательное увольнение князя Воронцова и назначение главнокомандующим и наместником Д. Н. Муравьева. — Несколько указаний, характеризующих князя М. С. Воронцова как человека.

В этих ожиданиях кончился 1853-й год, последний в управлении князя Воронцова, который, получив благодарственный Высочайший рескрипт, данный 6-го декабря, начал собираться в дорогу. Того же 6-го декабря пожалованы были государем за оказанные отличия в делах против турок разные награды, в [189] том числе орден св. Георгия 2-й степени генерал-лейтенанту князю Бебутову и 3-й степени: генерал-лейтенантам князю Андроникову, Багговуту и генерал-майорам: князю Ивану Багратион-Мухранскому и князю Ясону Чавчавадзе.

Между тем общественная жизнь в Тифлисе шла своим чередом с тою разницею, что ни балов, ни вечеров в доме князя Воронцова не было, хотя приглашения к обеду не прекращались. Зимние развлечения заключались, главным образом, в посещении театра, где, кроме итальянской оперы и русских драматических представлений, давались и целые балеты, как например, «Гитана» и «Сильфида». Когда же сделалось достаточно известным, что князю Воронцову разрешен продолжительный отпуск и временным заместителем его как по военной, так и по гражданской части, предназначается генерал Реад, то все, даже противники установившейся при нем системы управления, призадумались и стали сомневаться, будет ли лучше при его преемнике. Грузинская же аристократия, постоянно находившая в князе Воронцове своего защитника, покровителя и сильного ходатая пред государем о ее нуждах, совершенно упала духом. В качестве ее представителя явился к наместнику старейший из князей, Георгий Евсеевич Эристов, полный генерал и сенатор, известный, между прочим, тем, что он в Персидскую кампанию 1827 года, командуя авангардом, занял г. Тавриз, не выждав главного отряда и не имея на то разрешения главнокомандовавшего Паскевича, который остался этим очень недоволен. Эристов убеждал князя Михаила Семеновича не покидать край, с которым он сроднился, говоря ему с жаром: «Вы не должны оставлять нас среди опасностей войны, ваш долг умереть вместе с нами». Но ничто не могло поколебать раз принятого намерения. Князь Андроников перед отъездом на границу ко вверенному ему отряду трогательно прощался с любимым начальником, который при этом прослезился. Князь Бебутов также откланивался отъезжающему главнокомандующему, после чего тот и другой выехали из Тифлиса 14-го февраля. Фельетонист «Кавказа», желая изобразить грустное настроение в то время тифлисского общества, писал: «Наблюдая, слушая и видя все, что делается посреди нас, мы [190] угадываем истинную причину общего нерасположения к веселию. Тифлис ожидает скорой и продолжительной разлуки с тем, кто так долго, так много и неусыпно заботился о всеобщем спокойствии и довольстве»...

1-го марта 1854 года князь Воронцов объявил в приказе по корпусу, что, отъезжая в Высочайше разрешенный ему отпуск но совершенно расслабленному здоровью от усиленных служебных занятий в продолжение последних трех лет и особенно в прошедшем 1853 году, он сдал того же числа, с Высочайшая разрешения, командование войсками с правами главнокомандующего генералу-от-кавалерии Реаду. В изданной же прокламации к обитателям Закавказская края на четырех языках: русском, грузинском, армянском и татарском, наместник, объявляя об отъезде в шестимесячный отпуск, высказал, между прочим, надежду, что, укрепив свои силы лечением и хотя временным отдыхом, он к осени будет в состоянии вновь явиться между ними, чтобы разделять труды и заботы, как было в прошедшие 9-ть лет его управления. Но такому обещанию никто не доверял, и все были озабочены одною мыслию, когда и кто будет назначен настоящим главным начальником войск и правителем края в такое тревожное военное время.

3-я марта состоялся прощальный вечер княгине Елизавеге Ксавериевне в учебном заведении св. Нины, ею созданном, с живыми картинами и пением, в котором участвовали все 110 воспитанниц и хором повторяли последнее слово каждая куплета: благодарим. На другой же день, 4-го марта, князь М. С. Воронцов с супругою и графинею Шуазель выехали из Тифлиса навсегда.

За ними потянулся и столь известный на Кавказе доктор Э. С. Андреевский, имевший, как я упоминал уже, во многих случаях вредное влияние на князя М. С. Воронцова и тем умалявший популярность его среди населения, которое вообще высоко ценило государственную деятельность первого наместника и выражало ему при всяком удобном случае свою непритворную благодарность за его постоянные попечения и заботы на пользу края. [191]

Андреевский, преследуемый за последнее время пасквилями, не мог, конечно, возвратиться один и вслед за увольнением князя Воронцова, отчисленный от должности управляющего медицинскою частью гражданского ведомства на Кавказе, был назначен членом медицинского совета.

Реад, проводив князя Воронцова до перевала через горы, возвратился в Тифлис 6-го марта и на другой день дебютировал приказом об исключении из состава действующего корпуса на турецкой границе Ахалцыхского отряда и о подчинении его, вместе с Гурийским отрядом и резервом, находившимся в Сухуме, тифлисскому военному губернатору, генерал-лейтенанту князю Андроникову, с подчинением ему же как прежде, так и вновь объявленных на военном положении частей Кутаисской губернии, а также Мингрелии и Сванетии.

С отъездом Воронцовых, наступило в тифлисской общественной жизни затишье, которое прерывалось кратковременным оживлением при вступлении приходивших из России новых войск для подкрепления действующего корпуса на турецкой границе. Эти войска составляли пришедшая из Воронежской губернии драгунская бригада под командой графа Нирода и четыре полка 18-ой пехотной дивизии под начальством генерал-лейтенанта Белявского, который незадолго, года четыре перед тем, оставил службу на Кавказе, занимая должность кутаисского военного губернатора. В одном из этих полков, именно в Рязанском, была прекрасная духовая музыка, и в обществе спешили воспользоваться ею для устройства танцовальных вечеров на открытом воздухе, чему способствовала дивная погода, простоявшая весь апрель месяц. Первый пример в этом случае подали моя жена и М. В. Колюбакина, устроившие в Ботаническом саду un the dansant, затем был вечер у Александровских, и наконец молодежь, в ответ на любезность дам, пригласила все общество с приезжими гостями на bal champetre в Инженерном саду. Благодаря появлению новых кавалеров, между которыми отличались драгуны и офицеры генерального штаба, эти вечера прошли очень весело, и все, кто мог, танцовали с увлечением и до изнеможения. [192]

Но еще перед тем, в первых числах апреля, дан был в театре, в пользу раненых воинов, большой концерт, главную часть которого составляла прямо на этот случай написанная ода-симфония «Россия перед врагами» соч. гр. Соллогуба и Вердеревского с музыкою капельмейстера Шенинга. В антракте же происходил устроенный в одной из боковых зал базар, на котором было 10 дам ⁸, продавщиц разного угощения и цветов. Сбор от концерта и базара был удачный, соответствуя вполне благотворительной цели и тем ожиданиям, с которыми был задуман и устроен этот праздник.

Наступила наконец весна и затем лето. Вновь прибывшие войска ушли к турецкой границе, а общество начало разъезжаться, кто в Россию, а кто по близости на дачи. Мы решились провести жаркую пору в Манглисе, где расположена штаб-квартира Эриванского гренадерского полка, в 35 верстах от Тифлиса, но не могли собраться к выезду из душного города ранее первых чисел июля, да и тут вышла неожиданная остановка. 3-го и 4-го июля совершился знаменитый набег горцев в Кахетию на правый берег Алазани, при чем им удалось разорить принадлежавшее князю Чавчавадзе селение Цинондалы (купленное уже в нынешнее царствование в Уделы) и захватить в плен живших там княгинь Чавчавадзе и Орбельяни. Событие это произвело в Тифлисе удручающее впечатление и даже панику, а для меня имело еще то значение, что 6-го июля, когда вице-губернатор М. П. Колюбакин выехал на место действия, я должен был вступить в управление Тифлисскою губерниею и высланные в Манглис вещи вытребовать обратно. Какое значение имел прорыв горцев в Кахетию в военном отношении, не берусь судить, но помню, что публика и народ считали положение Тифлиса беззащитным, да, по-видимому, такого же мнения было и оставшееся в городе высшее начальство. По крайней мере сам командовавший кавказским корпусом генерал Реад в [193] самый день получения известия о произведенном горцами набеге в Кахетию пригласил меня как председателя казенной палаты и управлявшего приказом общественного призрения князя Ю. П. Гагарина и, сообщив нам по секрету о предстоящей для Тифлиса опасности, приказал все деньги, хранившиеся в уездном казначействе и в кассе приказа, уложить в сундуки так, чтобы по первому требование они могли быть перевезены в Метехскую крепость. Для этого наняты были у колонистов два или три фургона, которые и простояли всю ночь на Александровской площади, против дома, в котором помещались казенная палата и уездное казначейство ⁹.

12-го июля приехал из Гурии генерал-лейтенант князь Андроников, после новой победы над турками под Чолоком и, хотя он жаловался на усталость и нездоровье, все же присутствие его в городе, как воина и помещика, хорошо знакомого с положением и обстоятельствами крал, который подвергся нападению горцев, успокоило тифлисское общество и население. И вот к этому-то времени относится ходившее по городу известное четверостишие гр. Соллогуба:

Пускай враги стекутся,
Не страшись народ:
О Грузии пекутся
Реад, Реут и Рот ¹⁰.

18-го июля возвратился М. П. Колюбакин, и только тогда, передав ему управление губернией, я мог проводить семейство в Манглис, откуда опять через два или три дня приехал в Тифлис, где вскоре разнеслась весть о новой славной победе главного действующего корпуса на турецкой границе против втрое сильнейшего неприятеля под Кюрюк-Дара. [194] Трофеями этой победы было отбитие 15 орудий, 2 знамен и 4 штандартов, взятие в плен 2 штаб-офицеров, 84 обер-офицеров и 1.932 нижних чинов. Но, к сожалению, победа и нам досталась дорогой ценою: вся потеря показана в подробной реляции убитыми, ранеными и контуженными в 3.054; из них 2 генерала, 138 штаб и обер-офицеров. Впрочем, из этого общего числа около 600 человек остались в рядах. Государю Николаю Павловичу доставила Кюрюк-Даринская победа большую радость, которая и выразилась в щедрых наградах. Князю Бебутову, в чине генерал-лейтенанта, пожалован был высший орден св. Андрея Первозванного, что составляло небывалый пример, а прибывший курьером с донесением о победе майор Александровский награжден званием флигель-адъютанта.

Отправленный с царскими наградами из Петербурга фельдъегерь прибыл на место 22-го августа, когда, для празднования годовщины коронации императора Николая Павловича, собран был главный отряд действующего корпуса на холмах Ах-Булакской позиции (в Турецкой Армении). По окончании молебствия, фельд-егерь пробрался сквозь толпу офицеров, окружавших походную церковь, и вручил князю Бебутову пакет, заключавший царскую награду. После того как перед глазами нескольких сот офицеров развернулась голубая лента, раздался один общий голос: «наденьте ее, ваше сиятельство, наденьте на этом же месте», и громкое, сердечное «ура!» грянуло по всему полю, при выходе перед войско князя Бебутова, украшенного первым орденом империи, снятым с плеча наследника цесаревича. Повторились радостные восклицания и по прочтении грамот на кресты Георгия 3-ей степени генерал-адъютанту князю Барятинскому и генерал-лейтенанту Бриммеру. Первого уже не было в отряде, а второй, принимая крест из рук корпусного командира, поцеловал его и произнес: «здравствуй, друг! наконец-то я тебя дождался».

Обходя войска, князь Бебутов говорил каждой части соответственно той роли, которая выпала на ее долю в памятном бою; подойдя же к драгунам наследного принца Виртембергского, он произнес: «друзья нижегородцы! я вас называю [195] этим славным именем в память прошлого. С вами мне всегда счастие: с вами я заслужил под Кутишами Георгия на шею, с вами потом я получил за Кадыкляр Георгия 2-й степени, с вами же теперь я удостоился высшей награды орденом св. Андрея Первозванного за Кюрюк-Дара. С вами и жить и умереть хорошо».

В Манглисе семейство мое оставалось всего 5 недель, из которых я провел с ними в разное время не более 10 дней, а 26-го августа мы все вместе перебрались уже на городскую квартиру в Тифлис, так как мне предстояло опять вступить в управление губерниею, и на этот раз мой interim продолжался около двух месяцев с 28-го августа по 20-ое октября. А так как председатель казенной палаты, вступая в исправление должности губернатора, не освобождался по закону и от исполнения прямых своих обязанностей по палате, то понятно, что я все это время был занят по службе с утра до вечера и, кроме небольших прогулок для моциона, не мог себе позволить никаких развлечений, которые, впрочем, тогда заключались единственно в посещении театра, где с половины сентября шли своим порядком драматические, оперные и балетные спектакли.

Громы войны утихли на Кавказе, но для подкрепления действующего корпуса к будущей кампании проходили через Тифлис от времени до времени новые маршевые батальоны и резервные эскадроны кавалерии. Из Крыма же получались одни грустные и тревожные известия: много геройских подвигов и жертв, но результатов никаких.

К этому времени моего губернаторства относится и несчастный случай с флигель-адъютантом Александровским. По возвращении из Петербурга, он отправился на некоторое время в Дагестан и 11-го октября выехал из Тифлиса в Александраполь. Отъехав 100 верст, он после закуски на Акстафинской станции, начал понукать нанятого им лакея (из мещан северо-западного края) к скорейшей укладке вещей и, должно быть, тронул его рукой, но тот в ответ толкнул его так сильно, что у него папаха спала с головы, чему свидетелями были два казачьих офицера. Александровский, не сказав ни слова, сел [196] поспешно в перекладную и, доехав до следующей станции, остановился, чтобы написать письмо, которое он, вместе с шкатулкой, переедал смотрителю, для пересылки к брату его Василию, служившему в Тифлисе. Затем, отъехав дальше еще версты три, он встал с телеги и, отойдя в сторону к лесу, тянувшемуся вдоль дороги, застрелился. Тело его было перевезено на другой день в Тифлис, а письмо и шкатулка переданы В. П. Александровскому. В последней заключались, между прочим, несколько билетов сохранной казны на имя неизвестного, принадлежавших князю В. О. Бебутову, который тогда находился еще в главном отряде командуемого им действующего корпуса, а потому и самая передача ему билетов могла последовать только по возвращении его в Тифлис. Вот что сохранилось в моей памяти о самоубийстве флигель-адъютанта Александровского. Зиссерман рассказывает его несколько иначе («Рус. Арх.» 1892, кн. 7), поправляя Бороздина, который, несомненно, спутал его с другим происшествием, бывшим на одной из почтовых станций Ставропольской губернии при проезде также курьером офицера Нижегородского драгунского полка Коррадини. Последний за то, что смотритель грубо отвечал ему на требование лошадей и наконец бросил в него толстую книгу для записывания подорожных, выхватив шашку, изрубил его на месте, за что был предан военному суду, который, однако, его оправдал, ограничившись назначением духовного покаяния.

Самоубийство Александровского было долго предметом разговоров в тифлисском обществе. Каждый по-своему разбирал и анализировал то положение, в которое он был поставлен дерзостью своего лакея. Многие оспаривали необходимость самопожертвования, но мне известно, что князь А. И. Барятинский и тогда и после не раз восхищался подвигом Александровского.

9-го октября последовало новое приращение нашего семейства рождением сына Николая. Жена и этого ребенка начала кормить сама, что ее очень утомляло; я же, после усиленных занятий при исполнении обязанностей по двум должностям — губернатора и председателя казенной палаты, начал страдать сильными припадками от разлития желчи. Таким образом мы большую часть [197] зимы 1854 года проводили уединенно и в тревожном состояли духа, сначала по неизвестности, кто заступит князя М. С. Воронцова после окончательная его увольнения 19-го октября, о чем стало известно в Тифлисе в начале ноября, а затем и еще более с половины декабря, когда мы узнали о последовавшем 29-го ноября назначении главнокомандующим и наместником на Кавказе генерал-адъютанта Н. Н. Муравьева. Его строптивый характер и вообще все, что об нем было известно, особенно личная его с давних лет вражда к князю М. С. Воронцову не предвещали ничего доброго как для лиц, которым последний покровительствовал или отличал своим вниманием, так и вообще для края, где он, пожалуй, захочет многое изменить только потому, что то или другое было заведено и устроено его предместником. Опасения эти до известной степени оправдались.

Засим, прежде, чем перейти к рассказу о времени начальствования на Кавказе генерала Н. Н. Муравьева, я, в благодарной памяти о князе М. С. Воронцов, при котором мне довелось служить 7 лет в Тифлисе, чувствую нравственную потребность высказать о нем свое мнение. Не буду, конечно, входить в рассмотрение государственной его деятельности, которая давно оценена и принадлежит истории, а приведу только несколько указаний на его личные качества, характер и образ жизни. Многие в России, доверяя, может быть, отзывам и характеристике А. С. Пушкина, который выдавал князя М. С. Воронцова за отчаянного англомана, считали его скорее иностранцем, чем русским в душе человеком. Но это не совсем верно и несправедливо. Правда, он оказывал некоторое пристрастие или, правильнее, особенное покровительство иноплеменникам, но не всем, а только тем, которые, принадлежа к обиженным, так сказать, по своему политическому положению, нациям (грузинам, татарам) наиболее требовали или нуждались в его покровительстве. Немцев, например, он недолюбливал и не думал скрывать это. Так, между прочим, когда на общем приеме просителей он подходил к немецким колонистам, чтобы выслушать их словесное объяснение, то требовал переводчика, хотя такого по штату [198] канцелярии наместника не полагалось, да и он сам хорошо понимал и мог объясняться по-немецки. Мне случилось раз быть свидетелем, как за такого переводчика выступил чиновник дипломатической канцелярии Булгаков и начал переводить слово в слово то, что говорил старший из колонистов. Но так как последний пустился сперва в длинные приветствия, которые, конечно, показались скучными, то наместник в нетерпении сказал Булгакову: «да столько-то я и сам понимаю. Спросите у них, что им собственно нужно».

Как истый русский князь, Михаил Семенович, при свойственной нам вообще веротерпимости, не был, однако, равнодушен к своей религии и отдавал ей предпочтение перед другими исповеданиями. Я помню, например, как он, узнав случайно, что генерал Вольф не лютеранин, обратился при нем к жене за обеденным столом: «ma chere, представь, какая радость, ведь Николай Иванович православный». Говорил он на родном языке совершенно правильно, чисто, без малейшего, чуждого русскому уху, акцента, и не избегал даже народных выражений. Так я от него первого слышал незнакомое мне до тех пор слово: невступно (например невступно, т. е. без малого, сто рублей).

Держал себя незабвенный наш наместник перед высшим правительством самостоятельно, на что, впрочем, он был уполномочен всемилостивейшим рескриптом императора Николая, и, преклоняясь перед волею монарха, редко обращался в министерства, которые он называл обыкновенно Петербургом. Я не раз слышал от него, как после данного решения сказав: пусть же так и будет, он иронически прибавлял: хорошо и то, что мне не надо спрашивать об этом в Петербурге.

Из Англии князь М. С. Воронцов вывез, главным образом, привычку к строгому порядку в образе жизни и занятий: он вставал, принимался за работу, ел, выезжал на прогулку в определенные часы. Вместо завтрака выпивал рюмку старого хереса и заедал сухарем, после чего оставался без пищи до самого обеда, который обыкновенно подавался ровно в 6 [199] часов. Приглашенные, собиравшиеся к этому часу за несколько минут, входили в пустую гостиную, но как только пробил условленный час, являлся хозяин с хозяйкой и, поздоровавшись с гостями, тотчас же проходил в столовую, где каждому заранее назначено было его место. Князь Михаил Семенович за первым и вторым блюдом весь предан был утолению голода и не любил, чтобы его в это время развлекали разговором; начиная же с третьего блюда он сам обращался любезно к соседним дамам или к редкому гостю и начинал угощать старым крымским вином из Алупки. Вечером он или отправлялся в театр, что, впрочем, случалось не часто, или садился за карточный стол и, если находилась подходящая партия, то предпочтительно играл в ломбер, не то в ералаш; рассчитывался же с партнерами до последней копейки, не требуя сдачи, для чего имел всегда при себе всех сортов кредитные билеты, мелкое серебро и даже медные деньги, конечно, совершенно чистые и новые последнего чекана.

Заботился наместник и о том, чтобы тифлисское общество пользовалось невинными развлечениями, для чего устроил и поддерживал театр, в котором сначала давались одни легкие драматические представления, а потом целые оперы с итальянской труппой и балеты. Обращал он внимание и на ход дел в клубе или, так называемому благородном собрании, считая его необходимым учреждением для того, чтобы холостяки и вообще бездомные люди могли сходиться с согражданами для свидания и обмена мыслей. Впрочем, он находил, что клуб и для женатых представляет во многих случаях лучшее убежище от семейного счастия. [200]

_________________________

ПРИЛОЖЕНИЕ № 2.

Извлечение из описания, помещенного в № 52 газеты «Кавказ» за 1855 год, о наиболее драматических моментах похищения горцами двух семейств в селении Цинондалы.

На заре со двора раздался выстрел... Это был предательский сигнал мнимого духанщика, которого, вопреки приказанию княгини Чавчавадзе, не обезоружили с вечера.

Сигнал предателя, без сомнения, бывшего лазутчиком горцев, уведомлял их, что Цинондалы беззащитны, что можно безнаказанно придти и ограбить их. По сигналу весь дом поднялся на ноги...

В 7 часов утра приехал с почтовыми лошадьми из Телава г. Горличенко, тамошний уездный врач и домашний доктор семейства князя Чавчавадзе. В ту же минуту стали запрягать лошадей в экипаж. Деньги, брильянты и некоторые драгоценные вещи начали укладывать в экипажные ящики и сумки. Княгиня Чавчавадзе стояла на балконе и нетерпеливо торопила. Было уже 8 часов, как вдруг со двора раздался голос проживавшая в доме отставная штабс-капитана Ахвердова. Он закричал модиан (идут!) и этот крик оцепенил ужасом всех слышавших его. Люди от экипажа бросились в разные стороны. Княгиня с балкона поспешила в комнаты, собрала всех бывших в доме и приказала идти вверх по лестнице, ведущей на бельведер. Невыразимый испуг и отчаяние овладели всеми, кроме княгинь Чавчавадзе и Орбельяни. Первая из них обращается к француженке-гувернантке с следующими словами: M-lle Drancey! Quelle fatale destinaee vous reunit a, nous dans се moment. Pardonnez moi d'en avoir ete plus ou moins la cause ¹¹. Княгиня Орбельяни боится только одного: быть свидетельницей гибели кого-нибудь из бывших с нею, приближается к дверям и, обратившись к ним лицом, смело ожидает появления врагов. [201] Рядом с нею становится княжна Нина Баратова. В это самое время княгиня Чавчавадзе, с грудным ребенком на руках, опускается на колени, спиною к двери, а остальные лица собираются в одну кучу, стоя также на коленах и прижимаясь друг к другу. В таком положении прошел час времени, пока хищники обшаривали 22 комнаты нижних этажей. Приютившиеся в бельведере беззащитные женщины и дети с болезненным замиранием сердца прислушивались к доходившим до них звукам: то были звуки торопливой беготни, отворяемых и затворяемых дверей и ломаемых ящиков, разбиваемых стекол.

Вот, наконец, идут. Взобравшись по лестнице на верх, толпа хищников останавливается на пороге... и разражается громким хохотом, который можно объяснить только тем, что они встретили беззащитных женщин и детей там, где ожидали, может быть, найти тайную засаду. Прежде всего княгиню Орбельяни сводят осторожно с лестницы, а за нею и все прочие заключенницы делаются пленницами. Их без разбора хватают рослые и сильные чеченцы и толпою кидаются на лестницу, которая, быв снизу подпилена, рушится под тяжестью похитителей и похищенных. Все кучею падают вниз, ушибаются, давят друг друга. Ребенок выпадает из рук княгини Чавчавадзе, откатывается в сторону, и она собственными глазами видит, как один из чеченцев наступает на него ногою. Несколько оправившись от падения, похитители торопятся снова завладеть каждый своей жертвою. Со второй лестницы уже не несут и не влекут, а скатывают их всех, как с наклонной плоскости. Раздается слово: ханша, и все бросаются к княгине Чавчавадзе, оспаривают ее друг у друга, кричать, обнажают шашки и дерутся. Княгиня достается тому, кто первый завладел ею еще в бельведере.

Дальнейший рассказ о нахождении в плену похищенных княгинь прерван в газете «Кавказ», так как он предназначался к помещению в полное описание, которое должно было выйти отдельной книгой, но мне не случалось ее видеть.

Комментарии

1. См. «Русскую Старину», изд. 1894 г., апрель.

2. Е. П. Старицкий, 5-го выпуска 1845 года из училища Правоведения, прослуживший на Кавказе более 25 лет, был потом, за кое время, председателем Закавказской межевой палаты, а по введения новых судебных учреждений в 1867 году, был назначен старшим председателем Тифлисской судебной палаты с званием сенатора. В последнее же время своей службы на Кавказе он не занимал уже этой должности, а был членом совета наместника и состоял при особе великого князя Михаила Николаевича для особых занятий, т. е. занимал то самое положение, в каком я находился в 1863 и 64 годах; но он, оставляя Кавказ, назначен прямо членом Государственного Совета в 1879 году.

3. Александр Васильевич Фрейганг был тогда при корпусном штабе офицером генерального штаба, потом командовал Кавказским гренадерским стрелковым баталионом, а теперь давно занимает должность петергофского коменданта, состоя в чине полного генерала.

4. Князь Александр Михайлович Дондуков-Корсаков был до того времени любимым адъютантом князя М. С. Воронцова и самым близким к нему лицом, так что его могущественного влияния побаивался даже князь А. И. Барятинский, который может быть за это его и не жаловал. Из полковых командиров князь Дондуков был отчислен в 1858 году в запасные войска, а в 1860 году получил другое вне Кавказа назначение — начальника штаба войска Донского. Затем, пробыв несколько лет в отставке, он проходил разные должности, из которых важнейшие были: должность генерал-губернатора, в которой он больше 9 лет управлял Юго-Западным краем, и императорского комиссара в Болгарии в 1878 году. После этого он назначен был в 1879 году членом Государственного Совета и наконец, после упразднения наместничества, — главным начальником края и войск на Кавказе в 1882 году. С 1891 года прекратилась его деятельная служба, и он остался только членом Государственного Совета. Он умер весьма недавно — в апреле 1893 года.

5. Отношения эти были настолько коротки, что Барятинский постоянно останавливался у Вольфа, когда приезжал с линии в Тифлис. Вот почему последний не мог простить во всю жизнь нанесенной ему обиды изгнанием с Кавказа. Скажу более, что когда князь Барятинский явился в первый раз фельдмаршалом в Петербурге в начале 1860 года, то он вызывал, через меня, на примирение Н. И. Вольфа, находившегося тогда вновь на службе в должности члена военного совета, но тот на предложенное ему примирение не пошел.

6. Андрей Осипович Бруннер, числящийся ныне в запасных войсках, в последнее время своей действительной службы занимал должность командующего войсками Казанского военного округа в чине полного генерала. Скончался в 1893 году.

7. Известно, что Ферик-Али-паша, командовавший турецким корпусом, обложившим Ахалцых, рассчитывал, разбив наш малочисленный отряд, проникнуть к самому Тифлису.

8. Фельетонист «Кавказа» приводит имена этих дам: Ю. Н. Булгаковой, княгини Л. А. Гагариной, М. В. Колюбакиной, Н. В. Моллер, баронессы С. А. Николаи, графини С. М. Соллогуб, княгини А. А. Святополк-Мирской, А. П. Харитоновой, М. М. Чиляевой и княгини С. А. Шаховской.

9. Не могу не упомянуть об интересном рассказе Вердеревского о нападении горцев на селение Цинондалы и пленении владелицы княгини Анны Ильиничны Чавчавадзе с семейством и сестры ее княгини Варвары Ильиничны Орбелиани на основании подлинных показаний участвовавших в событии лиц. Извлечение из этого рассказа или описания помещается в приложении № 2.

10. Реут, как старший в чине член совета главного управления, исправлял за князя В. О. Бебутова должность начальника гражданского управления, а генерал-майор Рот был в Тифлисе комендантом.

11. Т. е. г-жа Дрансе! Какой роковой случай соединяет вас с нами в такую минуту! Простите мне, если я, более или менее, была тому причиною.

Текст воспроизведен по изданию: Из воспоминаний А. А. Харитонова // Русская старина, № 5. 1894