ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ А. А. ХАРИТОНОВА. ¹

1849-й год.

Открытие Закавказской казенной палаты. — Причисление к министерству финансов, с оставлением в распоряжении наместника. — Окончание дела об удовлетворении расходов гражданского управления из местных доходов края. — Случайное учреждение должности помощника управляющего делами комитета министров для П. Ф. Брока. — Открытие Закавказского приказа общественного призрения и Кавказского учебного округа. — Упразднение губернаторских канцелярий. — Отказ барона Врангеля от должности шемахинского губернатора. — Открытие особого комитета для составления общей по Закавказскому краю сметы и раскладки денежных земских повинностей на трехлетие с 1850 по 53-й год. — Неудачная блокада укрепления Чох в Дагестане. — Смерть великой княжны Александры Николаевны и великого князя Михаила Павловича.

К концу 1848 года пришло, по представлениям князя Воронцова, несколько Высочайших повелений и в том числе указ 1-го декабря, которым утвержден мой проект о соединении двух казенных палат в одну, общую для всего края, палату под именем Закавказской. Пришли также награды, и сам наместник получил, при лестном рескрипте, портрет государя, для ношения в петлице, чем он был очень доволен. Я же, вместо денежной награды, на которую имел право рассчитывать за достигнутое по моему проекту сбережение в пользу казны до 17-ти тыс. рублей в год, остался как бы за штатом. Открытие новой Закавказской казенной палаты назначено было 1-го июля 1849 года и сначала, в течение трех месяцев, с декабря по март, весь [125] служебный мир в Тифлисе ожидал, что я буду назначен председателем, а между тем вышло иначе. Приехал из Дагестана тогдашний кавказский герой князь Аргутинский-Долгорукий и стал хлопотать за председателя закрываемой Шемахинской палаты Лысенкова. Последнего вообще мало кто знал в Тифлисе, но он был старше меня по службе и в чине статского советника: этим убедили наместника отдать ему предпочтение. Тем не менее, князь Воронцов, будучи вообще мною доволен, желал сохранить меня на службе в крае; почему я, с причислением к министерству финансов, впредь до определения на должность председателя казенной палаты во внутренних губерниях, был оставлен в распоряжении наместника для занятий и, считаясь в командировке, получал содержание, с суточными и квартирными, не менее того, что и прежде, всего около 3.600 руб. в год.

Между тем нужно было привести к окончанию порученное комиссии дело о приведении в соразмерность с местными доходами Закавказского края расходов на его гражданское управление. Для этого я составил нормальные сметы доходам и расходам и тем доказал, что если исключить разные входившие в счеты Тифлисской казенной палаты выдачи, которые собственно не относятся к расходам гражданского управления, то и нет никакого в них превышения против местных источников. Составленные мною нормальные сметы были представлены от комиссии с таким заключением, что хотя местных доходов Закавказского края и достаточно для удовлетворения насущных потребностей гражданского управления, но так как наместник должен иметь в своем распоряжении необходимые средства для осуществления разных мер к развитию естественных богатств края и вообще к его благоустройству, то было бы преждевременно лишать его всякого пособия из государственного казначейства. Имея затем в виду, что министр финансов сам определил это пособие в 500 тыс. руб., не более, однако, как в продолжение 5-ти лет, комиссия предложила, с своей стороны, уменьшить размер обещанного пособия местным доходам до 200 тыс. руб. в год, но с тем, чтобы не определять срока, по истечении которого назначенная в пособие сумма была бы отпуском прекращена. [126] Министерство финансов догадалось, конечно, что с принятием такого умеренного, по-видимому, предложения явится новый расход для государственного казначейства в 200 тыс. руб. и притом на неопределенное время, а потому отказалось от первоначальной мысли, заявленной в представлении графа Вронченко Кавказскому комитету. Так это дело кончилось пока ничем ². Комитет, с своей стороны, рассыпался в комплиментах князю М. С. Воронцову, высказав убеждение, что, при доказанной опытности его по гражданскому управлению, он сумеет поднять экономическое положение Закавказского края и найдти в местных доходах его достаточные средства к дальнейшему развитию народного благосостояния без особых пособий из государственного казначейства. И Кавказский комитет не ошибся в своих ожиданиях. Многие статьи доходов увеличены, а некоторые излишние расходы по гражданскому управлению сокращены; так, например, в том же 1849 году упразднены губернаторские канцелярии и закрыты палаты государственных имуществ в Тифлисе и Шемахе с подведомственными им особыми попечителями, обязанности коих возложены были на уездных начальников. Что же касается общего экономического положения края, то главные основания тому развитию, какое оно получило в позднейшее время, после окончания войны с горцами, положены были им, князем Воронцовыми это знает и чувствует все население края, вспоминая с благодарностью о времени его управления.

С окончанием зимнего сезона 1848—49 года бывавшие в доме наместника по понедельникам танцовальные вечера сменились, по обыкновению, в великом посту музыкальными, в которых и я принимал большое участие. Затем в мае и июне стали разъезжаться кто в экспедицию, кто на воды; из всего воронцовского общества чуть ли не мы одни остались в городе. И хотя 1-го июля, когда открылась новая Закавказская казенная палата, я был свободен и мог бы тронуться в путь, но этому помешала [127] главным образом первая беременность жены, кончившаяся неудачно преждевременными родами. Без этого препятствия я, может быть, уехал бы на лето в Петербург попытать счастия и там устроиться, потому что именно в это время, т. е. в 1849 г., князь Чернышев, оставаясь военным министром, был назначен председателем Государственная Совета, а с ним поступил в комитет министров и В. П. Бутков ³.

Здесь кстати будет рассказать, как это случилось. Начну с того, что когда на место Канкрина министром финансов назначен был Вронченко, то он первым делом удалил от себя и перевел в департамент государственного казначейства А. М. Княжевича (который потом был министром финансов), а на открывшуюся таким образом вакансию директора общей канцелярии министерства финансов пригласил служившего в комитете министров начальником отделения действительного статского советника Брока. Тот на это охотно согласился, но бывший тогда председателем Государственного Совета князь Васильчиков, желая удержать его в канцелярии комитета министров, представил государю о назначении его помощником управляющая делами комитета, с правами по службе и содержанием, присвоенными директорам министерских департаментов и канцелярий. Государь на это соизволил, и вот каким образом создана совершенно случайно должность помощника управляющая делами комитета министров, постоянно замещаемая с тех пор, т. е. с 1844 г., как всякая штатная должность. Когда же после князя Васильчикова был назначен председателем Государственного Совета князь Чернышев, то он убедил графа Вронченко пригласить Брока в товарищи министра финансов, а сам на его место представил Буткова, который из помощников скоро потом, именно 1 -го января 1850 года, был назначен управляющим делами комитета министров, сохранив за собою такую же должность и по Кавказскому комитету. Итак, благодаря собственно этой случайности, [128] т. е. желанию Чернышева иметь на первых порах своим ближайшим сотрудником по комитету министров Буткова, которого он давно знал и ценил его редакторские способности, открылся для Брока путь к занятию должности товарища министра финансов, откуда он года через четыре попал и в министры.

В том же 1849 году, кроме общей для всего края Закавказской казенной палаты, открыты были: 1-го февраля Закавказский приказ общественного призрения, заменивший для края заемный банк, сохранную и ссудную казны, и 5-го апреля Кавказский учебный округ. Последнее преобразование ничего в себе существенного не заключало, и едва-ли не один В. Н. Семенов, назначенный попечителем округа, придавал ему значение. Так, с целью, вероятно, поднять престиж нового учреждения, он пригласил, между прочим, на первые экзамены в Тифлисской гимназии всех лиц, получивших образование в высших учебных заведениях, и в том числе меня, как бывшего лицеиста. Упоминаю об этом для того, чтобы рассказать забавный случай, которому я был сам свидетелем. На заданный одному ученику из Закона Божия вопрос, кто был первый царь иудейский, тот быстро ответил: «Николай Павлович». Мы все, конечно, с трудом удерживались от смеха, но законоучитель, протоиерей Романов не смутился и, сохраняя полное хладнокровие, начал ободрять ученика: «Вы не торопитесь, подумайте хорошенько, я вас спрашиваю: кто был первый царь иудейский?» Гимназист молчит. «Ну, что ж? Неужели не знаете?» Раздается опять ответ: «Николай Павлович».

Расскажу кстати уж и другой, в подобном роде, случай, которому я, впрочем, не был сам свидетелем: он относится к эпохе ревизии Закавказского края статс-секретарем Позеном в 1842 году. Приехав в Ахалцыхское уездное училище и застав класс географии, Позен спросил у одного ученика: «Какой главный город в России?» Ученик, не затрудняясь, ответил: «Господин Петербург». — «Как господин, что вы говорите?» — «Так у нас в тетрадках написано». Тогда Позен обращается к учителю и спрашивает: «Что это значит?» — «Помилуйте, ваше превосходительство, можно ли лучше учить за такое [129] ограниченное жалованье». Этот знаменитый учитель был потом у меня экзекутором в казенной палате и с этим делом справлялся изрядно.

Что касается открытия Закавказского приказа общественного призрения, то его ожидали с нетерпением грузинские помещики, потому что прежний Тифлисский приказ выдавал в ссуду на каждое лицо не более 4.500 р. и сроком только на три года. Таким образом, владельцы населенных имений, а еще более виноградных садов в Кахетии и Карталинии (т. е. в уездах Телавском, Сигнахском и Горийском) принуждены были прибегать к частным займам на условиях, крайне для них отяготительных, платя своим кредиторам не менее 12 процентов в год. С другой стороны при самом начале действий Закавказского приказа общественного призрения, как кредитного учреждения, заменившего для края заемный банк, встретились большие затруднения по выдаче ссуд под населенный имения. Затруднения заключались в том, что имения эти должны были цениться не по ревизским душам и по определенному окладу, как во внутренних губерниях, а по количеству и качеству угодий в крестьянских дымах, а также по действительным и постоянным доходам помещика с закладываемого имения. Но чтобы определить эти угодья и вообще доход, приносимый крестьянами помещику, не было данных, который бы поддавались сколько-нибудь веерному исчислению и могли быть противопоставлены заведомо преувеличенным оценкам.

Для обсуждения возникших отсюда затруднений, назначена была, по обыкновению, особая комиссия, в состав которой вошел и я. Мы не могли придти ни к какому определенному заключению и предложили, сколько помнится, предоставить общему присутствию Закавказского приказа общественного призрения дискреционное право уменьшать размер испрашиваемых ссуд по своему усмотрению. Только этим и можно было охранить сколько-нибудь от расхищена капитал преобразованного приказа, тем более, что он был не велик и составлял, считая в том числе казенные и частные вклады, переданные из бывшего Тифлисского приказа, всего 419 тыс. р. Но затем сумма вкладов стала быстро увеличиваться, так [130] что уже в 1854 г., т. е. на 6-й год после открытия Закавказского приказа, составляла сумму 3.733.000 руб. С тем вместе возрастали домогательства грузинских помещиков и тифлисских домовладельцев о выдаче ссуд под сельские и городские имения, что и погубило в конце концов Закавказский приказ, как кредитное учреждение. В 1884 году он был окончательно закрыт с большим убытком для казны, несмотря на то, что по ходатайству грузинских дворян о прощении им долгов Закавказскому приказу половина означенных долгов на сумму 1.300.000 рублей сложена со счетов.

Еще, в том же 1849 году, последовал Высочайший указ 9-го июля о разных сокращениях в штатах губернских учреждений и, между прочим, об упразднении губернаторских канцелярий в Тифлисе и Шемахе, по примеру Кутаисской губернии, где, по новому положению, вся переписка от лица губернатора сосредоточена была в губернском правлении. По этому случаю я, как главный деятель в комиссии о сокращении штатов, получил неожиданный в 8 часов утра визит шемахинского военного губернатора, барона А. Е. Врангеля, который обратился ко мне с вопросом, может ли он составить себе канцелярию из свободных чиновников без лишнего расхода для казны. Я, конечно, на это ему сказал, что, за состоявшимся упразднением губернаторской канцелярии, как особого учреждения, она уже не может быть восстановлена, хотя бы и ничего не стоила казне, а он мне в ответ: «ну, если так, то я оставаться долее губернатором не могу». И действительно, явившись к наместнику, барон Врангель высказал перед ним, что он не понимает должности губернатора без особой при нем канцелярии и потому просить дать ему военное назначение, которое он в скором времени и получил на открывшуюся после К. А. Бельгардта вакансию командира Кавказской резервной гренадерской бригады; в состав ее входили два полка, стоявшие под Тифлисом: Грузинский гренадерский (на Белом Ключе) и Эриванский карабинерный (в Манглисе).

Не кончились еще мои занятия по комиссии в Закавказском приказе общественного призрения, как, в октябре 1849 года, я [131] был назначен членом и заведывающим делами Высочайше учрежденного комитета для составления в первый раз общей по Закавказскому краю сметы и раскладки денежных земских повинностей на трехлетие с 1850 по 1853 год. Дело было новое и трудное. На изучение его во всех подробностях и на изготовление сметы с необходимыми справками и соображениями я употребил целый месяц самой усидчивой работы потому, что при докладе комитету, состоявшему из 4-х губернаторов и больше 30 депутатов от дворянства и высшего мусульманского сословия, нужно было давать все объяснения наизусть, соглашать и умерять губернаторов в их излишних требованиях и затем прийти к благоприятному концу, т. е. к заключению сметы без дефицита. Прежде в затруднительных случаях прибегали, особенно по Тифлисской губернии, к займам, но потом они были особым Высочайшим повелением воспрещены, и надо было обходиться собственными средствами края. Несмотря, однако, на все трудности, я окончил порученное мне дело в два заседания комитета, чем особенно довольны остались депутаты, спешившие возвратиться домой, и за что я получил письменную благодарность наместника, кроме словесной, высказанной им на общем обеде при всех губернаторах и депутатах.

Таковы были мои служебные занятия в 1849 году, не прерывавшиеся и летом, которое мы провели в городе, и бедная моя жена испытала в первый раз всю тягость тифлисских жаров, не имев притом никаких развлечений как по отсутствию общества, так и по своему болезненному состоянию.

Военная экспедиция в Дагестан была в том году неудачна. Продолжавшаяся около двух месяцев блокада укрепления Чох кончилась ничем, а между тем дорого стоила осаждавшему отряду: 4 штаб и 27 обер-офицеров и до 600 нижних чинов выбыли из строя. При этой блокаде тяжело ранен был в ногу заведывавший осадными работами, в качестве саперного офицера, К. П. фон-Кауфман и убит наповал исполнявший обязанности траншей-майора полковник Левицкий, о котором я уже упоминал как о женихе моей belle soeur Анны Петровны Принц. [132]

Я был также огорчен известием о смерти Владимира Савича Комарова, мужа моей старшей сестры, который, после десятилетнего командования Бородинским егерским полком, был, перед самым торжеством открытия памятника в честь великой битвы 1812 года, уволен неожиданно от службы, с производством в генералы. Устроено это было его немецким начальством с очевидною целью дать полк (которому предстояла главная роль в военно-историческом празднике) своему ландсману. После того В. С. Комаров с большим трудом и не скоро мог поступить вновь на службу прежним полковничьим чином и получил незавидную должность помощника окружного начальника внутренней стражи в Херсоне. Должность эта заключалась главным образом в бесконечных разъездах по гарнизонным баталионам и инвалидным командам для инспекторских смотров. Она-то его и сгубила: он умер в один из таких разъездов на большой дороге.

Царская фамилия понесла также в 1849 году две утраты в лице дочери императора великой княжны Александры Николаевны и августейшего его брата великого князя Михаила Павловича. И тот и другая пользовались самым симпатическим расположением петербургского общества. Теперь еще слышны от старых гвардейцев самые лучшие и почтительные отзывы о великом князе Михаиле Павловиче, который умел соединять с требованиями военной дисциплины гуманные отношения к подчиненным, не сделав никого из них несчастным. Все строгости великого князя ограничивались так называемыми распечками и легкими арестами на гауптвахте, которые тогда практиковались и другими начальниками за самые маловажные проступки и отступления от формы.

В исходе октября 1849 года возвратились в Тифлис князь М. С. Воронцов с генерал-адъютантом Коцебу и княгиня Е. К. Воронцова с графиней Шуазёль-Гуфье. Последняя, прибыв из Одессы, поселилась в доме главнокомандующего у Воронцовых и прожила с ними все время до окончательная выезда их из Тифлиса в начале 1854 года. [133]

1850-й год.

Оживление зимнего сезона с приездом новых лиц из Петербурга. — Folle-journaee 5 марта. — Помешательство генерала Нестерова. — Открытие Эриванской губернии. — Первый военный губернатор И. И. Назоров. — Новый вице-директор канцелярии наместника А. Ф. Крузенштерн. — Проект об отдаче Кульпинского и Нахичеванского соляных промыслов в арендное содержание. — Окончание дела об оценке недвижимых имуществ г. Тифлиса. — Поездка в Пятигорск в качестве чиновника, состоящего в распоряжении наместника. — Кровавая развязка с пятью карачаевцами. — Прибытие наследника цесаревича в Тифлис. — Пожалование князю Воронцову преображенского мундира.

С приездом некоторых новых лиц зимний сезон 1849-1850 г. особенно оживился. В числе новых лиц надобно упомянуть о княгине Софье Андреевне Гагариной и девице Мейендорф, которая вскоре потом вышла замуж за генерал-майора Минквица, бывшего адъютанта князя Воронцова. Обе они отличались во французских пьесах на домашних спектаклях у князя Воронцова. Муж Софьи Андреевны, участвовавший в тех же спектаклях, устраивал кроме того живые картины, а балы и танцовальные вечера шли своим порядком. На этих балах отличался, как новый лев, только что приехавший из Петербурга флигель-адъютант майор светлейший князь Эмилий Витгенштейн, известный богач, умерший в 1878 году в звании генерал-адъютанта. Он, впрочем, при первом дебюте, неосторожно спросил у одной дамы (Е. Е. Назоровой, воспитывавшейся в каком-то петербургском институте), говорит ли она по-французски. Жена заметила поэтому случаю в письме: «c'est qu'ordinairement on vient en Georgie avec l'idee d'y trouver des sauvages».

Ряд балов и танцовальных вечеров заключился в последний день масляницы (5-го марта 1850 года) так называемым folle-journee, который в тот раз начался в клубе, где, после большой прогулки верхами и в экипажах, с казаками и пленниками впереди, обедали и танцовали до 5 1/2 часов. Затем в 7 часов собрались опять в доме наместника и танцовали до 12 часов. В посту наступили, по обыкновению, музыкальные вечера, на которых я был одним из главных действующих [134] лиц. Припоминаю, что в это время получены были сведения о болезненной раздражительности генерал-майора П. П. Нестерова, командовавшего 20-й пехотной дивизией, у которого одним из пунктов помешательства был тот, что у него великолепный голос, и он все повторял: «вот поеду в Тифлис, теперь у князя музыкальные вечера, буду петь с Харитоновым и Багратионом, лишь бы дорогой не охрипнуть». Он вскоре действительно приехал в Тифлис и за обедом у наместника объявил ему по секрету, что князь Семен Михайлович прекрасный молодой человек, но все-таки ему не мешало бы прислушиваться к тому, что говорят старшие и опытные люди, а самому чаще молчать. Воронцов будто-бы посоветовал Нестерову, чтобы он сам сказал это его сыну.

К числу любителей певцов прибавился Уваров, дальний родственник В. Н. Семенова который определил его чиновником особых поручений при управлении учебным округом. Я пел с ним дуэты и чаще других модный тогда дуэт из «Elisir d'amore» по желанию князя М. С. Воронцова, который признавал только комическую оперу; сама же княгиня Елисавета Ксаверьевна была вообще хорошею музыкантшей и не раз мне аккомпанировала.

К тому же времени, т. е. к началу 1850 года, относится открытие новой Эриванской губернии из трех уездов бывшей Тифлисской губернии: Эриванского, Нахичеванского и Александрапольского, с отделением некоторых частей в два особые уезда: Новобаязетский вокруг озера Гокчи и Ордубатский на самой персидской границе. Назначен был уже и губернатор, с Черноморской береговой линии, генерал-майор Альбрандт, но с ним случилось несчастие. Одна женщина, при подаче просьбы, схватила его неосторожно за больную руку, которая после огнестрельной раны была у него отнята по локоть. Сделалось воспаление, от которого он в несколько дней умер. Тогда выбор наместника остановился на члене совета главного управления И. И. Назорове и, так как он прежде состоял в военной службе до полковничьего чина, то и был назначен, с переименованием в генерал-майоры, первым эриванским военным губернатором. В этой должности он оставался довольно долго, пока после ревизии, [135] произведенной, по распоряжению наместника князя Барятинского, членом совета Ф. Е. Коцебу, не был уволен в 1858 году.

Упомяну еще о приезде тогда в Тифлис командовавшего войсками в Прикаспийском крае генерал-адъютанта князя М. З. Аргутинского-Долгорукого, для которого князь Воронцов придумал особое наказание за его неудачные действия в 1849 году при осаде укрепления Чох. Во все время пребывания Аргутинского в Тифлисе, главнокомандующий ни разу не произнес слово: Чох. Говорили тогда, что Аргутинский предпочел бы прямо высказанное ему замечание такому упорному молчанию о его прошлогодних военных действиях. Только Воронцов способен был так тонко и скрытно выразить свое неудовольствие генералу, привыкшему слышать от своего начальства одни похвалы и получать через него почетные награды.

Возвращаясь к себе, я должен сказать, что с февраля 1850 года начали сильно говорить о назначении меня вице-директором канцелярии наместника на место статского советника Щастливцева, который еще в октябре 1849 года уехал в отпуск и месяца через три подал в отставку. Назначен он был на вновь созданную, по желанию Сафонова, должность вице-директора канцелярии, почти в одно время со мною, т. е. в начале 1847 года, из секретарей 1-го жандармского округа. Я помню, как еще в Петербурге и потом в Тифлисе удивлялись такому странному назначению, тем более, что Щастливцев был уже пожилой человек, и потому трудно было ожидать какой-либо существенной пользы от его деятельности в крае, ему вовсе незнакомом. По-видимому, он сам это понял и при первой возможности ушел. Я же, после трёх лет службы в Тифлисе, достаточно ознакомился с особенностями кавказского управления и, доказав свою деловитость как при управлении казенною палатою, так и при исполнении разнородных поручений, с тем вместе имел случай и возможность заявить себя, перед лицом наместника, опытным докладчиком и редактором. Таким образом, немудрено, что, по общему мнению в тифлисском служебном мире, я мог бы заменить даже самого Сафонова в должности директора канцелярии наместника, тем более, что он, после неоднократных [136] отлучек из края, задумал совсем уйти и, впредь до нового назначения, отпросился в продолжительный заграничный отпуск. Но пока, для временного управления канцеляриею, был выписан, как близкий наместнику человек, М. П. Щербинин, который еще в 1847 году, после женитьбы, уехал в Одессу и считался там состоящим при князе Воронцове по званию новороссийского генерал-губернатора.

Вице-директором же канцелярии был окончательно назначен, против ожиданий тифлисской публики и не без колебаний со стороны самого наместника, состоявший при нем чиновником особых поручений А. Ф. Крузенштерн, которого он мало знал и редко употреблял по службе; если же решился на его назначение, то главным образом, как говорили, по усиленной просьбе своего сына, находившегося в дружеских отношениях с Крузенштерном.

Что касается меня, то я должностью вице-директора вовсе не льстился, во 1-х, потому, что она мало подвинула бы меня по службе, а во 2-х, я уже дважды испытал удовольствие быть помощником и предпочитал всякую самостоятельную должность с определенными обязанностями, успешное исполнение которых обращается в заслугу, для всех видимую, и дает право на отличие. В ожидании же будущих благ, я оставался все тем же чиновником министерства финансов, откомандированным в распоряжение наместника для разных занятий, которых у меня постоянно было довольно, и я по совести могу сказать, что недаром получал равное с прежним (по должности председателя казенной палаты) содержание.

Таким образом, я в марте 1850 года опять получил два предписания наместника. Одним возлагалось на меня составление подробного проекта об отдаче состоявших в казенном управлении Кульпинского и Нахичеванского соляных промыслов в арендное или откупное содержание, хотя такая работа прямо относилась к обязанности казенной палаты и, конечно, за время моего в ней председательства никому другому не была бы поручена. Понятно, что это не могло нравиться преемнику моему, действительному статскому советнику Лысенкову, который почему-то не умел [137] обратить на себя внимание наместника и заслужить его доверие. Неудовольствие свое Лысенков перенес и на мой проект, переданный на предварительное рассмотрение казенной палаты, и, стараясь найти в нем недостатки, представил свои замечания. Но при обсуждении всего дела в совете главного управления, в присутствии моем и состоявшего также в распоряжении наместника, корпуса горных инженеров подполковника Иваницкого (который вскоре затем был назначен управляющим горною частью на Кавказе), все возражения Лысенкова были отвергнуты, и проект мой был оставлен без всякого изменения, а затем, согласно представлению наместника и по положению Кавказского комитета, удостоился в том же году Высочайшего утверждения.

Другим предписанием наместника я был назначен председателем главной комиссии, в состав которой входили старший полициймейстер, архитектор и городской голова, для описания и оценки обывательских недвижимых имуществ города Тифлиса. Комиссия эта уже существовала около года, находясь под председательством члена совета главного управления, генерал-лейтенанта Каханова, но к решительным результатам не пришла. Надлежало исполнить все то, что было не доделано, а это составляло не малый труд, исполненный при самых усиленных с моей стороны стараниях в три с половиною месяца. Заседания главной комиссии и мои в ней занятия заключились представлением вновь составленных девяти (по числу кварталов города) документальных книг обывательских недвижимых имуществ города Тифлиса в числе 6.855 нумеров и окончательная соображения, по которому тягостный для домовладельцев квартирный сбор, поглощавший шестую часть чистого их годового дохода, был понижен более чем на три процента.

С половины марта и весь апрель стояла в Тифлисе дивная погода, и составлялось много прогулок и пикников, в которых самую видную роль начали играть грузинские княжеские фамилии вследствие нескрываемого пристрастия к ним самого наместника, по старческой слабости его к княгине Елене Эристовой. Возродился, по его желанию, грузинский театр, и в первой пьесе, разыгранной в зале Тифлисской гимназии, две роли оставлены [138] были для русских: чиновник-взяточник и пьяный слуга. Никто из русских не аплодировал, кроме самого князя Воронцова и Сафонова. Щербинин, игравший чиновника, был в отчаянии: когда ему предложили принять участие в спектакле, он не знал, что за роль, а потом не мог уже от нее отделаться. Перед выступлением на сцену, он говорил, что идет на посрамление. Между тем автор этой нелепейшей по содержанию пьесы, озаглавленной Рассвет, князь Г. Д. Эристов, нигде прежде не служивший, назначен был прямо чиновником особых поручений при наместнике, что не помешало ему ходить по-прежнему в чухе. Много было об этом разговоров, и все сожалели об упадке престижа, которым пользовался до того времени наш наместник не только в крае, но и в целой России. Мы поэтому были отчасти довольны, когда он в половине мая выехал из Тифлиса внутрь края. Княгиня же Е. К. Воронцова оставалась довольно долго в Тифлисе, благодаря тому, что начавшееся лето было, против обыкновения, довольно прохладное от частых дождей. Держала она себя в отношении к обществу совершенно иначе и собирала свой интимный кружок преимущественно из русских. 21-го июня дан ей был от всего тифлисского общества прощальный, перед выездом на воды, вечер в Ботаническом саду, с музыкой, иллюминацией и фейерверком. Много веселились, танцовали и вообще вышел праздник удачный. Он был описан в фельетоне газеты «Кавказ» первым ее редактором О. И. Константиновым. Через несколько дней после того княгиня Елисавета Ксаверьевна, в сопровождена князя В. О. Бебутова, отправилась на летнее пребывание в Кисловодск.

Около того же времени, т. е. в последних числах июня, как только кончились мои занятия по главной комиссии для переоценки недвижимых имуществ в г. Тифлисе, отправился и я с женой в Пятигорск, в первый раз после свадьбы. Причем я для этой поездки не нуждался даже в отпуске, а получил командировку, как состоявший при наместнике, который проводил часть лета в Кисловодске и там действительно давал мне разные поручения. Прихожу я однажды, именно 19 августа, с докладом к наместнику в 9 часов утра и замечаю в доме какую-то [139] суетливую беготню. По расспросам оказалось, что кн. Воронцов озабочен историей с пятью карачаевцами, которых полковник кн. Г. Р. Эристов (занимавший тогда должность начальника центра Кавказской линии) вызвал к себе, для расследования дела об увозе одним из них чужой невесты и, по выслушании объяснений обвиняемого, объявил, что впредь до решения этого дела судом (по шариату) он их арестует. Но карачаевцы, не протестуя против самой меры взыскания, не соглашались ни под каким видом расстаться с своим оружием, считая это для себя позорным. Отсюда явилось затруднение, как поступить: отменить ли назначенный, в виде предварительной меры, арест или настоять на раз предъявленном требовании об аресте, с выдачею, по воинскому уставу, оружия. Главнокомандующий решил держаться последнего и, в случае сопротивления, подавить его силою. Тогда я отправился к дому, где квартировал кн. Эристов, и, подойдя, вижу на дворе пять вооруженных карачаевцев верхами, а вокруг них целый взвод казаков, которые спешились и держать лошадей в поводу. Стоят все спокойно, что, — как сказали мне — продолжается уже с час времени, как вдруг на спуске с горы заблестели штыки. Сидевшие верхом карачаевцы, перемигнувшись, выскочили с гиком из открытых ворот, но прежде, чем они успели отъехать на 100 шагов, казаки дали по ним залп, и один из пятерых, раненый пулею, упал. Остальные четверо бросились его поднимать, а в это время урядник, заехав вперед, отбил у них лошадей. Карачаевцы пустились бегом с раненым на гору и, взобравшись на самый верх, где стоит каменный крест, засели там с ружьями, чтобы отстреливаться против нападающих. Часть людей из прибывшей роты линейного баталиона направлена была по горе напрямик, но по крутости подъема и при отсутствии всякой тропинки, до самого верха не дошла. Между тем казаки, пущенные в обход, настигли засевших за крестом, но они не сдавались и встретили нападающих выстрелами. Скоро потом двое из четырех были положены на месте, а двое раненые пустились в бегство вниз по отвесной горе, куда никто из наших за ними следовать не мог. Один из бежавших забрался было на конюшню главнокомандующего, [140] но пока конюх защищался вилами от размахов его шашки, он подоспевшими людьми был изрублен в куски. Другой же, раненый в ногу, несся с горы прямо вниз и вбежал в открытую дверь казенной гостиницы или вокзала, где за прилавком стоял буфетчик с сыном. В первого он выстрелил из пистолета в упор, а второй взбежал по витой лестнице на хоры танцовальной залы, когда же и тот последовал за ним, то ему ничего более не оставалось, как броситься из окна на двор, где, к его счастию, была насыпана большая куча песку. Раненый же карачаевец на такой скачок не решился и остался на хорах, в ожидании своей участи. Подоспела между тем команда из Кубанского пехотного полка и, войдя в залу, начала стрелять, но пули попадали в потолок, не достигая скрывшегося на хорах. Приставили со двора лестницу, по которой разъяренные солдаты взобрались на хоры и, когда нашли забившегося в угол убийцу, то, обезоружив и схватив его на руки, сбросили из окна на штыки.

Все это происходило на моих глазах, и я помню, как этот несчастный, спустившись с горы по направлению к гостинице, пробежал мимо меня и моего тестя не более, как в 10 шагах, но нас не заметил потому, что несся прямо, как разъяренный зверь, махая по воздуху обнаженной шашкой на обе стороны.

Из всех пяти карачаевцев остался жив один, тот самый, который был ранен при первом залпе казаков. Он-то и был князь, увезший чужую невесту; с ним был еще другой князь, его родственник, а остальные трое были их нукеры (оруженосцы, слуги).

От бывшей перестрелки, особенно в вокзале, где весь потолок был усеян пулями, вышел в Кисловодске переполох, и дамы, в том числе и наши, вообразив себе нападение горцев, начали спасаться бегством в крепость, где стояло на валу несколько орудий. Кончилось, конечно, все одним пустым страхом, но рассказов было много на всех пунктах минеральных вод, а разъехавшиеся по домам провинциальные дамы сочиняли вероятно страшные истории про погибельный Кавказ и про те опасности, каким они там подвергались.

В сентябре мы с женой тронулись из Пятигорска в [141] обратный путь и пробыли в дороге целую неделю потому, что в горах пришлось тащиться на волах вследствие особого распоряжения, по которому почтовых лошадей отпускали со станций только курьерам да под почты, в ожидании скорого проезда наследника цесаревича Александра Николаевича со свитой, в числе которой был лейб-медик Енохин, гр. Иосиф Ламберт и гр. Ал. Вл. Адлерберг. И действительно, мы прибыли 19-го сентября, а 25-го числа въехал торжественно в Тифлис верхом августейший гость и оставался там четыре дня, в продолжение которых горела великолепная иллюминация и происходили торжества. Жена, по нездоровью, не могла ни видеть их, ни принимать в них участия, о чем пожалела княгиня Е. К. Воронцова и с свойственною ей любезностью высказала мне это на бывшем у нее большом бале. Наследник был вообще очень милостив и любезен, но во время танцев не садился, а все стоял и тем утомил престарелого памятника. Тем не менее, князь Михаил Семенович был счастлив и очень доволен вновь пожалованным ему мундиром Преображенская полка, в котором он начал свою службу. Тогда, в николаевские времена, пожалование гвардейского мундира считалось высокою наградою, между тем как теперь это составляет заурядное отличие, которое никого не минует из гвардейских полковых командиров, при переходе их в армию на высшие должности.

В дальнейшее путешествие по Закавказью наследник цесаревич выехал из Тифлиса 29-го сентября с князем Бебутовым и только в г. Куба встретил его опять сам наместник, а затем, сопровождая по Дагестану и Чечне, откланялся его высочеству во Владикавказе 28-го октября и возвратился в Тифлис 2-го ноября. Государь Николай Павлович остался доволен путешествием своего наследника и назначил его шефом Эриванского полка, который со времени воцарения Александра Николаевича и поныне именуется Лейб-Гренадерским Его Величества полком. Вскоре после отъезда наследника и потом главнокомандующего из Тифлиса, помощник начальника главного штаба войск на Кавказе Ив. Ив. Гогель опасно заболел и, не выдержав сильных и непрерывных припадков лихорадки в форме спячки, умер [142] 12-го октября 1850 года, оплакиваемый тифлисским обществом, которое находило в его доме постоянно радушный прием. Должность его осталась незамещенною, а сопряженные с нею обязанности возложены на корпусного обер-квартирмейстера генерал-майора Н. И. Вольфа, который потом через год, после отъезда Коцебу в продолжительный отпуск, исправлял и должность начальника главного штаба.

7-го ноября родилась у меня старшая дочь Евгения, и в тот же день состоялась свадьба в Пятигорске моей belle-soeur Анны Петровны Принц с полковником Николаем Петровичем Линевичем, командиром Кубанского пехотного полка, которого штаб-квартира находилась в укреплении Нальчик, верст на 50 ближе к передовой линии против горцев.

С 8-го ноября начался обычный для тифлисского общества, принимаемого в доме князя М. С. Воронцова, зимний сезон танцовальных и музыкальных вечеров по понедельникам, а для служащих установленный два раза в неделю порядок приемов у наместника. В один из таких приемов я подал докладную записку, в которой, ссылаясь на успешный исход произведенных торгов на отдачу в арендное содержание Кульпинского и Нахичеванского соляных промыслов, с превышением против казенного дохода на 20 тыс. руб. в год, я просил о представлении меня через кавалерскую думу к ордену Владимира 4-й степени по статуту. Но кто-то из близких сказал Воронцову, что я на это не имею права, так как самая мысль о передаче соляных промыслов из казенного управления в частное содержание заключалась уже в полученном мною от наместника предписании и мне не принадлежит. Узнав об этом от директора канцелярии Щербинина, я просил позволения представить личные объяснения и высказал в них, что по статуту чиновник награждается орденом не за мысль, принадлежащую во всяком случае начальству, а именно за составление проекта, осуществление которого приводить к возвышению доходов казны без всяких с ее стороны издержек. Представленный же мною проект таким и оказался, будучи одобрен предварительно, несмотря на критику председателя казенной палаты, в совете главного управления [143] Закавказского края и в министерстве финансов перед рассмотрением его в Кавказском комитете. Князь Михаил Семенович вполне удовлетворился моими объяснениями и тут же приказал приготовить представление в капитул орденов, где в первом же собрании кавалерской думы 22-го сентября 1851 года был присужден мне орден Владимира 4-й степени. Я был очень доволен этой наградой потому, что за мое время никто из гражданских чиновников на Кавказе не получил ордена Владимира 4-й степени по статуту, кроме полицейских чинов, которые представлялись, как отличившиеся при поимке разбойников с опасностью жизни от бывавшей в таких случаях перестрелки.

1851-й год.

Назначение вновь председателем Закавказской казенной палаты. — Открытие нового каменного театра и чествование обедом князя Г. Г. Гагарина. — Княжна Варвара Ильинична Грузинская и посвященные ей стихи Я. П. Полонского. — Обрушение строившегося корпусного собора в Тифлисе. — Полное солнечное затмение 16 июля. — Первое представление итальянской оперы 9 ноября.

Вскоре затем, в конце декабря 1850 года, я был потребован к наместнику для объяснения, как могло случиться вышедшее мне назначение председателем Астраханской казенной палаты. По словам Щербинина, князь Воронцов заподозрил, не действовал ли я в министерстве финансов, тайно от кавказского начальства, чтобы получить это место, и действительно, когда я вошел в кабинет, первый, обращенный ко мне, вопрос заключался в следующих словах: «Скажите, разве вы не довольны вашим настоящим положением, что предпочитаете служить в России, и почему министр финансов не предуведомил меня о вашем переводе в Астраханскую губернию?» На это я ответил, что о себе я никому не напоминал, но министерство, желая, вероятно, избежать напрасного расхода на мое содержание, поспешило дать мне соответственное назначение на точном основании состоявшегося обо мне Высочайшая повеления при закрытии Тифлисской [144] казенной палаты; предуведомить же о моем новом назначении оно, конечно, было обязано, так как я, при зачислении по министерству финансов, был откомандирован в распоряжение наместника для продолжения службы на Кавказе. После такого ответа, князь Воронцов, отозвавшись благосклонно о моей служебной деятельности на Кавказе и высказав мне при этом случае свое удовольствие и начальническую благодарность, приказал написать министру финансов, что он желает, чтоб я был назначен в Тифлисе председателем Закавказской казенной палаты на место Лысенкова, который тогда находился в отпуску и может быть переведен на замещенную было мною вакансию в Астрахань. Таким образом я в январе 1851 года вновь был назначен в Тифлисе на ту же должность, какую занимал первые два года службы на Кавказе. Лысенков же был переведен председателем казенной палаты не в Астрахань, а в Самару, где тогда открывалась новая губерния.

Многие находили, что я сделал ошибку, не приняв вышедшего мне места в Астрахани, так как с ним соединено было платимое откупщиком содержание от 10 до 12 тысяч рублей в год. Но я, по твердо укорененному во мне лицейским воспитанием взгляду на общественную нравственность, не мог допустить и мысли о таком побочном доходе, а во всех других отношениях служба на Кавказе представлялась более видною и благодарною. И действительно, я на этой службе ничего не потерял, а скорее выиграл, ибо через 14 лет после того я был назначен сенатором, чего ни один из председателей казенных палат внутренних губерний не достигал.

Чиновники Закавказской казенной палаты с радостью встретили мое к ним возвращение, потому что заместивший меня в 1849 году в должности председателя Лысенков был слишком взыскателен, придирчив и, не пользуясь расположением наместника, ничего не мог выхлопотать для своих подчиненных, о чем он, впрочем, особенно и не заботился. Вступив в новую, хотя и знакомую мне должность, я был завален работой и, под действием знойного климата на печень, начал часто хворать припадками желчной лихорадки. Во время одного из таких [145] припадков получил я известие о смерти моей матушки 22-го февраля 1851 года в Царском Селе. На письмо брата с этим известием отвечала за меня жена, которой брат, между прочим, писал: «Успокойте брата, что последнее письмо его к покойной матушке, полученное незадолго до ее кончины, привело ее в такой восторг, что она тотчас послала за священником и с искреннею молитвой благодарила Бога за эту радость, во всем извиняя его ⁴, потому что знала его труженическую жизнь».

Между тем сезон зимних удовольствий в доме князя Воронцова шел своим чередом, и я (до получения печального известия) отличался по-прежнему как певец-любитель на музыкальных вечерах. А для тифлисского общества наступило несколько событий, о которых стоит упомянуть.

Прежде всего, в феврале 1851 года, мы узнали, что князю М. С. Воронцову удалось склонить бывшего своего адъютанта, а тогда у же кутаисского военного губернатора, князя А. И. Гагарина, на вступление в брак с княжною Настенькой Орбельян, которая долго крепилась, отказывала всем местным женихам и наконец дождалась, чего хотела — русского князя. Это тот князь Гагарин, который впоследствии был кутаисским генерал-губернатором, а в 1857 году погиб от руки злодея, сванетского владетельного князя Дадишкилиана.

Второй новостью для тифлисского общества было открытие нового театра в большом каменном здании, нарочно для сего выстроенном с лавками кругом, на Эриванской площади. День открытия был назначен 12-го апреля, на Пасхе, и как наша квартира (в доме Матинова) была прямо напротив театра, то мы с женой смотрели из окон на иллюминацию и приезд экипажей. Вскоре потом, 25-го апреля, дан был от общества большой обед в честь Гр. Гр. Гагарина, много потрудившегося по части внутренних украшений театра. Он же, князь Г. Г. Гагарин, росписывал потом фресками Сионский собор в Тифлисе, при [146] возобновлении его древней живописи. Почему на последнем прощальном обеде, данном ему от общества в сентябре 1855 года, сказано было в стихах Вердеревского:

Пройдут года, но внуков наших взоры
В театре вашем с радостью найдут
Восточной линии причудные узоры
И, может быть, яснее нас поймут.

Пройдут года, но нерушимый ими
Предстанет в будущем маститый наш Сион
И скажет фресками роскошными своими
Об имени того, кем был воссоздан он.

Данный же на этот раз обед, на который приглашены были одни кавалеры, происходил в театральной зале, а дамы допускались только в ложи, из которых они любовались залой при полном газовом освещении. Оттуда все общество отправилось к князю Бебутову на танцовальный вечер и там узнало о помолвке княжны Варвары Ильиничны Грузинской с Елико (Ильей) Орбельяни, который был любимцем князя М. С. Воронцова, и, командуя Грузинским гренадерским полком, был смертельно ранен в первом сражении против турок в 1853 году; вдова же его в следующем 1854 году имела несчастие попасть в плен к Шамилю. Princesse Barbe — как ее обыкновенно называли — была необыкновенно симпатична, умна, образована и потому в высшей степени привлекательна. Известный поэт Я. П. Полонский, служивший тогда в Тифлисе, написал, в март 1851 года, в честь ее стихи. Привожу последний куплет:

Есть возможность не влюбиться
В красоту ее очей,
Есть возможность не смутиться
От приветливых речей,
Но любить других решиться
Нет возможности при ней.

Летом 1851 г. собралась жена с грудным ребенком к родным, но я с ней ехать не мог и только в конце июня, когда освободился вызвавшийся ее проводить Щербачев (жандармский подполковник, старинный знакомый и приятель тестя моего П. А. Принца), она отправилась с ним в Пятигорск. Между тем, в начале июня, [147] еще до ее отъезда, случилось в Тифлисе большое несчастие: строившийся Корпусный собор обрушился с лесами, находившимися на них рабочими и самим строителем, архитектором Скудиери. Он и 5 человек рабочих были убиты на месте, а 18 человек были отрыты в кучах мусора и камня. Мы с женой, вскоре после происшествия, вышли на прогулку по Головинскому проспекту и видели, как несли несчастных в полицейский дом. Тела убитых были черны, как уголь.

В то же лето был в Пятигорске министр внутренних дел Перовский и пил воду из Михайловского источника. Находившийся там же князь М. С. Воронцов хотел показать ему кавказские войска в передвижениях, но они оказались неудачными, и знатоки строевого дела называли их грузинскими маневрами. 16-го июля было полное солнечное затмение, и я любовался им с плоской крыши одного дома в Тифлисе, а жена видела его в Пятигорске. На туземцев, особенно в дальних частях Закавказья, напр. в Дагестане, оно произвело сильное впечатление, и собранный об этом сведения изложены в интересной статье полковника Ходзько, заведывавшего работами по триангуляции края: она напечатана в 1-й книжке записок Кавказского отдела русского географического общества.

В конце лета я выезжал в горы встретить жену, возвращавшуюся из Пятигорска, и приехал с ней в Тифлис 10-го сентября. Вскоре потом, в октябре, мы переехали на новую квартиру в доме Эриванцова (по Ханской улице), а 8-го ноября (в день именин князя М. С. Воронцова) открылся зимний сезон первым спектаклем в новом театре: давали «Горе от ума». На другой же день, 9-го ноября, было первое представление итальянской оперы. Мы абонировались в ложе на первые 12 представлений и ездили по пятницам. Хотя приезжие артисты были неважные, по публика с жадностью слушала итальянскую музыку, и театр бывал каждый раз полон. Между артистами были, однако, и такие, которые удовлетворяли даже взыскательным требованиям меломанов. Таков, напр., Фискетти — тенор, достигавший полным грудным голосом высокого ut, и не только пением, даже игрой увлекавший публику в драматических ролях. Эрнани и [148] Дженнаро (в «Лукреции»), а Вилла — basso-buffo, прекрасный комический актер и даже с большим голосом, чем бывает обыкновенно у лиц, занимающих этого рода амплуа. Что касается декоратора Дербеза, служившего прежде в Парижской опере, то это была редкая и счастливая находка для провинциального театра. Одним словом, наместник торжествовал и был очень доволен, что придуманная им новинка удалась, что тифлисское общество больше прежнего ездит в театр и веселится. Вообще зимний сезон с 1851 на 52-й год был весьма оживленный, много веселились, танцовала и жена, освободившись от кормления своей девочки после 15 месяцев, часто выезжала, а это стоило нам очень дорого, тем более, что именно с этой зимы стали входить в моду, вместо легких бальных костюмов, тяжелые шелковые платья, преимущественно из французского дама. Счеты наши запутались и, чтобы расплатиться с долгами по магазинам, я принужден был прибегнуть к займу из экстраординарной суммы, находившейся в безотчетном распоряжении главнокомандующего. Князь М. С. Воронцов, при том благосклонном внимании, каким я у него пользовался, не отказал в моей просьбе и приказал выдать мне заимообразно 1.200 руб., которые я долго не платил: только после приезда наместника генерала Муравьева, предписано было казенной палате об удержании этой суммы постепенно из моего жалованья.

1852-й год.

Геройская смерть генерала Слепцова. — Пожалование князю Воронцову титула светлости. — Новые назначения по гражданскому ведомству: Сафонова, Щербинина, барона А. П. Николаи, князя Г. К. Багратион-Мухранского. — Приезд молодой княгини М. В. Воронцовой. — Бегство и смерть Хаджи-Мурата. — Появление в итальянской опере новых артистов. — Постановка «Роберта». — Передача церковных имений в казенное управление.

Пока, однако, в Тифлисе слушали оперу и танцовали, в других частях края, сопредельных с пространством, занимаемым непокорными горцами, а именно в Чечне и Дагестане, происходили зимние экспедиции, кончавшиеся обыкновенно [149] поражением неприятельских полчищ Шамиля и разорением аулов, но не без чувствительных потерь и для наших войск. Так в эту зиму были убиты в делах с горцами два генерала: начальник Сунженской линии, известный своею неудержимой храбростью, Слепцов, и атаман лилейного казачьего войска Круковской. Геройская смерть первого описана очевидцем и участником в блистательном деле на правом берегу реки Гехи Циммерманом ⁵ в письме из ст. Сунженской, которое помещено в № 2 газеты «Кавказ» за 1852 год. Император Николай Павлович, получив об этом деле донесение, повелел, в память генерал - майора Слепцова, образовавшего Сунженский казачий полк и постоянно водившего его к победе, — станицу Сунженскую, в которой расположена штаб-квартира сего полка, именовать впредь «Слепцовскою». Впрочем, государь вообще тогда был доволен военными действиями на Кавказе и, упомянув о том в Высочайшем рескрипте, на имя князя М. С. Воронцова, данном 30-го марта 1852 года, по случаю исполнившегося незадолго перед тем пятидесятилетия его службы, присвоил, в знак особого благоволения, к носимому уже им княжескому достоинству, титул светлости.

Кроме наград, щедро раздававшихся га военный отличия, состоялись тогда, в начале 1852 года, некоторые новые назначения и по гражданскому ведомству. Так действительный статский советник Сафонов пожалован сенатором, с производством в тайные советники, а на его место утвержден директором канцелярии наместника, уже более года исправлявший эту должность, М. П. Щербинин. Затем барон А. П. Николаи, в чине статского советника, назначен был попечителем Кавказская учебного округа и членом совета главного управления, а на его место директором походной канцелярии наместника поступил И. Ф. Золотарев. Наконец, прибывший из Петербурга, по [150] открытии в 1850 году Эриванской губернии, на должность председателя губернского суда правовед князь Г. К. Багратион-Мухранский ⁶ был назначен чиновником за обер-прокурорский стол в Правительствующем Сенате, сверх комплекта, с откомандированием в распоряжение наместника, для занятий по судебной части. До того времени состоял в этой должности назначенный, по избранию министра юстиции, из обер-прокуроров московских департаментов Правительствующего Сената действительный статский советник Розов, который, несмотря на свои странности, сначала понравился в Тифлисе и в доме князя Воронцова, как добродушный и симпатичный господин. Но он был уже довольно стар и по службе приносил мало пользы, потому что ограничивался на докладах судного отделения канцелярии наместника простыми отметками: согласен или не согласен, не объясняя, в последнем случае, своего собственного мнения. На запрос же, почему он не согласен с заключением доклада, Розов лаконически и, если хотите, довольно забавно отвечал: «по обретающимся в деле обстоятельствам». Понятию, что, как юрис-консульт, он не мог удовлетворять требованиям наместника.

В марте 1852 года приехала в Тифлис жена молодого князя С. М. Воронцова, урожденная княжна Марья Васильевна Трубецкая, бывшая в первом замужестве за Столыпиным, известная в свое время красавица и львица в Петербурге. Я был прежде знаком с нею, как одной из dames patronesses благотворительных концертов, и счел долгом явиться к ней с визитом.

В апреле же княгиня Е. Кс. Воронцова уехала за границу, и тифлисское общество дало ей на прощанье серенаду, в которой и я участвовала она осталась этим очень довольна. На другой же день был концерт капельмейстера Шёнинга. По этому [151] поводу, жена, в письме к сестре, заметила, что мы в Тифлисе разоряемся на бедных и артистов. Под бедными она разумела, главным образом, расходы на лотерею в пользу учрежденного и покровительствуемая княгиней Е. Кс. Воронцовой благотворительная общества св. Нины. В том же апреле наш beau frere Николай Петрович Линевич, сдав командуемый им Кубанский пехотный полк, приезжал в Тифлис благодарить за производство его в генералы. Он попал в хорошую минуту, когда главнокомандующий был в радости по следующему случаю. Передавшийся нам наиб Шамиля Хаджи -Мурат, живший всю зиму под присмотром и потом высланный в Нуху, успел как-то бежать оттуда с двумя нукерами, с целью возмутить против нас воинственное население джарцев, но был пойман и после отчаянной борьбы убит. В Тифлисе все привыкли часто его видеть. В последний раз, в опере, он был в соседней с нами ложе и так приветливо кланялся. Через несколько дней привезли его голову, которая была выставлена напоказ в анатомическом театре военная госпиталя. Увы! это была действительно голова Хаджи-Мурата, которого в обществе принимали не за хитрого и дерзкого разбойника, а скорее за несчастную жертву властолюбия Шамиля, завладевшая его семейством и державшего его в рабстве.

Моя belle-soeur А. П. Линевич звала жену во Владикавказу куда ее муж был переведен бригадным командиром 19 пехотной дивизии, так как там лето гораздо прохладнее, чем в Тифлисе, но жена не решилась на переезд через горы по случаю ее новой беременности. Замечательно, что в одинаковом с нею положении находилась в том году (по народному поверью перед войной, как оно и случилось) большая часть замужних дам из высшая тифлисского общества. Жена насчитала их, в письме к сестре, больше 10-ти, в том числе и молодую княгиню М. В. Воронцову, хотя беременность последней оказалась фиктивною, к великому огорчению тестя ее, князя Михаила Семеновича, надеявшаяся через нее увековечить род светлейших князей Воронцовых. Между тем она ради этого поселилась на лето в Коджорах, куда ко дню ее именин (22 июля) приехал [152] наместник из Боржома и оставался там целый месяц, отправляясь верхом ежедневно по утрам прежде к ней, а потом к княгине Елене Эристовой, где и продолжался его визит не менее часа, а иногда и более. Из приезжавших по делам службы с наибольшим нетерпением ожидал возвращения его светлости в занимаемый им дом исправлявший тогда должность начальника главного штаба Н. И. Вольф. Но его наместник принимал, конечно, первым, а мне приходилось иногда продежурить два часа и более, пока я был допущен к личному объяснению.

В августе князь М. С. Воронцов отправился во Владикавказ и проездом по Военно-Грузинской дороге осмотрел вновь отстроенный близ Дарьялского укрепления каменный мост, названный Александровским в память того, что он был заложен во время следования через Дарьял в 1850 году наследника цесаревича. 21-го августа мост освящен в присутствии наместника и по нем открыть проезд. Новый каменный мост должен был заменить три деревянных моста, которые во время полноводия и разлива Терека часто были сносимы и прекращали сообщение по Военно-Грузинской дороге.

Лето 1852 года мы проводили в самом Тифлисе и очень томились от сильных жаров. Но жена с малюткой-дочерью облегчали себя холодными ваннами, а я и к этому средству не мог прибегать, так как мне запрещено было, по моему полнокровно, купаться после того, как со мною год тому назад, при выходе из реки в 6-м часу утра, сделался обморок. С тех пор я еще раз в 1867 году, в Одессе, попробовал, так же в страшную жару и очень рано утром, выкупаться в море, но со мной чуть не повторился, при выходе из воды, обморок, от которого едва удержал предваренный мною человек прысканием в лицо холодной воды, но голова была все-таки тяжела, и доктор посоветовал мне навсегда отказаться от купанья в холодной воде, что я и сделал.

В продолжение лета я познакомился с генерал-лейтенантом Реадом, который еще в феврале приехал из Варшавы, назначенный в распоряжение главнокомандующего. Я с ним чаще всего встречался у полковника Андрея Андреевича Шостака, [153] к которому собиралось довольно много гостей: играли в карты и, начав с коммерческих игр, кончали обыкновенно азартными. Реад принимал участие в тех и других, но никто из нас, конечно, не предвидел в нем будущего главного начальника, хотя и временного. Шостак из капитанов Преображенского полка переведен был подполковником в Тифлис на должность старшего полициймейстера в одно время со мною, в начале 1847 года. Он ежедневно утром являлся с рапортом к наместнику, который, выслушав его, сообщал ему, с своей стороны, замеченные неисправности по городу в свойственной ему деликатной форме. Раз, например, князь Воронцов говорит ему: третьего дня я в таком-то переулке видел дохлую кошку и был уверен, что к утру ее уберут, но представьте мое удивление, проезжая вчера верхом по тому же переулку, я нашел ее на прежнем месте.

Перед продолжением здесь рассказа о местных событиях, не могу не упомянуть о двух великих утратах, отозвавшихся во всей России. Умерли два пародных писателя: Гоголь в Москве в феврале, и Жуковский в августе в Баден-Бадене. Первого отпевали в церкви университета, которого он был почетным членом. Из церкви понесли его в отдаленный Данилов монастырь, где он желал быть похороненным возле поэта Языкова. Вся Москва была на этом печальном празднике. «Кого это хоронят? — спросил прохожий, встретивший погребальное шествие, — неужели все это родные покойника?» — «Хоронят Гоголя,— отвечал один из молодых студентов, шедших за гробом, — и все мы его кровные родные, да еще с нами вся Россия».

Вторую часть лета 1852 года, с августа месяца, князь Воронцов проводил в Крыму и виделся там с государем 1-го октября в Севастополе; возвратился же в Тифлис 2-го ноября. С приездом его, мои занятия усилились, так как я должен был часто являться для личных объяснений, после которых князь Михаил Семенович поручал мне иногда приготовить и самое от его имени представление в Кавказский комитет, прибавляя: «а то в канцелярии, пожалуй, еще наврут». Когда я после того передавал составленный мною проект бумаги для [154] переписки начальнику отделения, чаще всего Строкову, то он приговаривал: «хорошо-с, перепишем, а черновую вашу на всякий случай, чтобы чего не вышло, подошьем к делу».

Кроме служебных занятий я в кавказском отделе русского географического общества исправлял тогда должность правителя дел, в которой потом был утвержден. 18-го ноября было собрание членов этого общества, в числе которых находился и преосвященный Исидор, экзарх Грузии, впоследствии первенствующий член Св. Синода, митрополит новгородский и петербургский, под председательством наместника, как покровителя отдела. В то самое время, как я докладывал собранию, родился у меня, во 2-м часу дня, сын Петр, ныне единственный, потому что два других, Николай и Михаил. умерли: первый в Тифлисе в 5-ти летнем возрасте, а второй, по достижении 19 лет, воспитанником императорского Александровского лицея. Сын Петр, которого мать, так же как и старшую дочь, сама выкормила, воспитывался с 9-ти летнего возраста сперва в пансионе Филиппова, потом в 3-й классической гимназии и наконец в училище Правоведения, откуда выпущен в 1873 году с чином IX класса.

К концу 1852 года на меня возложено было главное заведывание делами по временному комитету, вновь собранному из губернаторов и депутатов для составления общей по Закавказскому краю сметы и раскладки денежных земских повинностей на трехлетие с 1853 по 1856 год. Хотя это дело было мне знакомо и потому не так трудно, как в первый раз в 1849 году, но все-таки я должен был сам приготовить всю смету с объяснениями на полях, оговорить в журнале комитета все изменения и сокращения в расходах против губернаторских предположена, а также проверить дробные исчисления по отпуску дров и свеч на каждый отдельный казачий пост по разному числу нижних чинов и по разным в каждом уезде ценам на всем протяжении закавказской границы с Турцией и Персией. Такая копотливая и притом спешная работа, при исполнении в то же время обязанностей по должности председателя казенной палаты, заслужила мне письменную [155] благодарность наместника как за это дело, так и вообще за деятельное участие во всех делах, имевших связь с финансовою частью. Между тем в чине действительного статского советника, к которому я тогда же был представлен, мне было отказано на основании отзыва в Кавказский комитет министра финансов, который находил, что я в чине статского советника младше многих других председателей казенных палат во внутренних губерниях. Но он не принял во внимание во 1-х того, что Закавказская палата была обширнее других, имея в своем заведывании 16 уездных казначейств и три соляных промысла, а во 2-х, что я, не столько по должности, сколько по особому доверию наместника, участвовал почти во всех административных реформах и связанных с ними законодательных работах. Я был очень огорчен, и сам наместник выразил мне, при свидании, свое сожаление о постигшей меня неудаче, прибавив: «впрочем, я надеюсь, это дело можно будет скоро поправить».

Что касается до общественной жизни в тот зимний сезон (1852-53 гг.), то я должен сказать, что персонал итальянской оперы увеличился вновь прибывшими артистами: двумя Рамони, муж и жена, и двумя совершенно молодыми девицами Вазоли, из которых старшая (soprano) недолго оставалась на сцене и вышла замуж за туземного чиновника, а меньшая, очень красивой наружности и с голосом mezzo-soprano, исполняла большею частию контральтовые партии. Она вышла замуж за капельмейстера Шенинга, который умудрился даже поставить мейерберовского «Роберта», не имея подлинной для оркестра партитуры. Выписаны были прекрасные костюмы из Парижа и приглашены для балета несколько танцовщиц. Постановка «Роберта» была настолько удовлетворительна, что и меломанам можно было слушать оперу с удовольствием, а туземная публика и вообще те, которые не слыхали лучшей музыки на столичной сцене, приходили в восторг. Словом. театр, когда давали «Роберта», был всегда полон. Из прежних оперных певцов остались Фискетти (тенор), Викки (бас) и Вилла (basso-buffo). Но кроме оперных спектаклей бывали часто концерты, как публичные в театре, так и частные [156] в доме князя Воронцова. Участвовали в них приехавшие вновь артисты: пианист Сеймур-Шиф и виолончелистка Христиани, да из любителей, кроме меня и m-me Гагемейстер (фортепиано), еще m-me Эбелинг (контральто). 1852-й год заключился двумя событиями, в которых выразилась заботливость наместника о благосостоянии края. Высочайшим указом 5-го ноября 1852 года повелено: недвижимые населенные и ненаселенные церковный имения в Грузии передать в казенное управление, с уплатою духовному ведомству, взамен отходящих от него имений, согласно последнему годичному бюджету доходов, по 72.503 руб. ежегодно. Этою мерою достигнуты две цели: во 1-х, церковные крестьяне освобождены от владельческой зависимости, почти такой же, в какой находились помещичьи крестьяне: а во 2-х, духовенство, получив полное вознаграждение за поступавшие с имений доходы, освобождалось от столь несвойственных забот по управлению, чем преподана ему возможность посвящать себя всецело исполнена пастырского долга.

Другим важным делом в торговом отношении было или обещало быть открытие пароходства по реке Куре, считавшейся до того времени несудоходною. После первого неудачного опыта в 1846 году с небольшим железным пароходом под командою капитан-лейтенанта Зеленого приступлено было к истреблению карчей и к очищению фарватера р. Куры на пространство, необходимое для свободного плавания парохода с баржами, и потом был заказан в Нижнем-Новгороде, на заводе г. Бенардаки, пароход в 60 сил, который прибыл к устью Куры в конце осени. Оттуда он совершил первый пробный рейс вверх по течению реки на 600 верст и прибыл в с. Мингечаур 29-го декабря 1852 года с двумя буксированными им баржами, на которых было погружено 500 кулей провианта, 2 тыс. пудов соли и разных других товаров, всего на 8 тыс. пудов. Так как пароходе следовал с крайней осторожностью и при самом тихом плавании, то он пробыл в пути 16 дней при 146 часах света, так что машина действовала всего 126 часов или 5 дней и 6 часов. Пароход и машина оказались превосходными, и экипаж дошел до места совершенно здоровым.

(Продолжение следует).

Комментарии

1. См. «Русскую Старину», март 1894 г.

2. Оно возникло опять в 1857 году, когда был назначен наместником князь А. И. Барятинский, и я же был употреблен для приведения его к концу.

3. Известно, что прежде должности председателя Государственного Совета и комитета министров были нераздельны. Первым самостоятельным или отдельным председателем комитета министров был назначен князь Пав. Павл. Гагарин в 1865 году.

4. За редкие письма, до которых я вообще не был охотник, а, при моих постоянных письменных занятиях по службе, общественных развлечениях и выездах, часто обязательных, трудно было находить время и досуг для частной переписки.

5. Циммермана я помню на Кавказе подполковником генерального штаба. Потом он дослужился до высоких чинов и в последнюю турецкую войну 1877-78 гг. командовал корпусом, который охранял Добруджу против наступательных действий турецкой армии. Он умер в должности члена военного совета.

6. Он 3-го выпуска 1842 года, продолжал потом все время службу на Кавказе в должности члена совета и директора департамента судебных дел при главном управлении и достиг, наконец, званий сенатора и статс-секретаря, оставаясь при особе великого князя Михаила Николаевича, по должности наместника кавказского, умер в 1877 г.

Текст воспроизведен по изданию: Из воспоминаний А. А. Харитонова // Русская старина, № 4. 1894