Н. ВОРОНОВ

ЧЕРНОМОРСКИЕ ПИСЬМА

От крепости к северу, за обширною площадью, или правильнее — пустырем, раскинулся собственно город. Длинная улица, на протяжении трех верст, с конца в конец пересекает его на две части; к ней справа и слева примыкают переулки, пересекаемые опять продольными улицами, так что весь город дробится на множество квадратных кварталов. Главная улица называется Красною, хотя, собственно говоря, на ней нет ничего красного; такое название она получила, вероятно, от расположенных на ней красных рядов. Городские постройки не выходят за пределы небольших одноэтажных домов; лучшие из них похожи на те встречающиеся в больших городах уютно-опрятные домики, которые, закрываясь громадными зданиями по бокам, своими прозрачными стеклами и горшками герани или жасмина на окнах, глядят с приветливостью тихой семейной жизни или счастливою улыбкой истинной идиллии. Но подобных домиков здесь очень немного. Отсутствие леса делает необходимым строить их из турлука, крыть камышом или соломой. Поэтому, в общей сложности, постройки Екатеринодара напоминают незначительные русские уездные города и людные, но не фабричные села. [72]

Невозможность добывать камень где-нибудь поблизости к городу служит причиною, что в Екатеринодаре не вымощена ни одна улица. Для городских обитателей это составляет истинное бедствие. Часто осенью, зимою и в раннюю весну пути сообщения прекращаются даже между ближайшими домами. Баснословная грязь заливает улицы и переулки, а на просторной южной площади образуются озера, на которые прилетают дикие птицы. Чтобы перейдти через улицу, нужно сперва обогнуть целый квартал, при чем не всегда можно и тут держаться прямого пути; дворы и сады на это время делаются общим достоянием; проламывается частокол, и пешеход, хорошо наперед разузнавшей местность, странствуя из двора в сад, из сада во двор, из двора на улицу, и так далее — наконец изнеможенный достигает своей цели. Езда в экипажах во многих местах решительно невозможна; извозщиков не имеется; любые калоши оказываются несостоятельными.... Понятно, как действует подобная грязь на общежитие, которое здесь и без того в жалком состоянии; понятно, как она затрудняет доставку продовольствия и часто оставляет жителей без обиходных принадлежностей хозяйства. Но вообразите юношу, который, после светлых студенческих годов, с горячими стремлениями спешит на службу в Черноморье. О Екатерннодаре он знает только по карте, где поставлен, как нарочно, заманчивый значительный кружок; город, каким он есть в действительности, ему совершенно неизвестен, и в него-то он везжает именно во время распутицы. Ямщик кое-как втянул почтовую телегу в одну из тонких улиц; жидкая грязь покрывает спицы колес; серое небо каплет мельчайшим дождем; измученные кони наконец стали. Хладнокровный ямщик обявляет пассажиру, что ехать дальше невозможно, что нужно где-нибудь сложить чемоданы и дорожную поклажу, что стоять ему на улице не приходится, что станционный смотритель взыщет за просрочку и т. д. Бедный юноша теряется: в его блестящие предположения не входила здешняя блестящая грязь…

Грустно смотреть на развалины, от которых веет духом разрушительного времени; грустнее бывает при виде пожарища, или места, опустошенного наводнением, разоренного неприятелем; но, Боже мой! как грустно глядеть на развалины и всякого рода опустошения, в которых виновата единственно лень, беспечность человека! Тут нет места примирению. Окружающая тебя ветошь вопиет громко о том, что ветошь также и те люди, которые шевелятся между нею, что хлам сносится к хламу, что посреди его и новый, свежий кусок скоро заражается гнилью. С такими печальными заключениями часто приходится бродить по улицам Екатеринодара при виде разрушающегося частокола и плетней, около которых не ходит заботливая рука хозяина. Во многих местах со двора во [73] двор, из сада в сад можно свободно шагать, не встречая никакой помехи; следы давно-растасканной огорожи еще существуют: стало быть огорожа когда-то была, — и этого уже довольно для спкокойствия хозяина. «Новую поставить — и новую растащут: так стоит ли об этом хлопотать», думает он в своем бездействии. А тут заодно с огорожей ветшает крыша на доме, да и самый дом успел уже пошатнуться. «Не устоишь против людей. так устоит ли против времени?» — утешает себя тот же хозяин. — Неть, видно малороссиянин — плохой колонист, и не легко подчиняет себе новую обстановку; скоро забывает он предания родины, скоро оставляет обычаи своей опрятной малороссийской хаты; не несет он, как родич его, москаль, на чужую сторону своего искусного топора, чтоб срубить им крепкую родимую избу, не запасается на дорогу крепкой волею, чтоб с нею выдержать напор местных случайностей и в чужедальней стороне закрепить родимый обычай. Да, не забывши потащить с собою в путь и пресловутую лень, видно скоро теряет он из памяти образ домовитой малороссиянки: иначе, на чужбине, не сорил бы он у себя под носом, не глядел бы на все свесив голову и опустивши руки, приговаривая: «а, кому яке дило? це добро мое, не чуже!» Иначе не выкидывал бы он всю зловонную дрянь у своих ворот, под ноги прохожим, не пачкал бы где ему вздумается, оправдываясь и тут прехладнокровно: «це мисто общественне! » На всем этом видна печать той апатии, которая завладевает человеком, когда он запутался в своих обстоятельствах, потерял концы своего дела, и не зная куда ступить, что начать, — остановился на чем попало, да и ждет развязки извне. — Но, может-быть, существуют другие причины такого безотрадного положения колониста, например бедность, бедность в массе населения со всеми ее возмутительными последствиями ? Так, следы ее очень заметны; но все же нельзя признать ее за начало зла. Она имеет свои гнезда, и не кладет отпечатка на весь состав населения; она движется, имеет какие бы то ни было исходы, так или иначе изворачивается, по пословице:

Н. Воронов.

Текст воспроизведен по изданию: Черноморские письма // Русский вестник, № 1. 1857