БОГДАНОВ Д. П.

ПАМЯТЬ О ШАМИЛЕ В КАЛУГЕ

(Настоящая статья написана частью на основании печатных источников, частью на основании личных воспоминаний старожилов города Калуги – прим. Авт.)

Личность грозного вождя и объединителя Чечни и Дагестана Шамиля, благодаря той выдающейся роли, которую ему пришлось сыграть в кавказской войне, является, бесспорно, одной из самых интересных исторических фигур этой упорной кровавой борьбы русских с горцами, тянувшейся на продолжении многих десятков лет и стоившей России огромного количества жертв. Одаренный от природы блестящими военными способностями, человек редкого организаторского таланта, не знающий препятствий к достижению намеченной цели, Шамиль быстро выдвинулся на политической и военной арене кавказской жизни и завоевал господствующее положение среди вождей горских народов. Природный ум и та высшая магометанская образованность, которую он превосходно усвоил, помогли ему сплотить в единое государственное целое тело мелкие раздробленные племена Чечни и Дагестана, дать им новое политическое управление и создать целую армию неустрашимых фанатиков, сумевших в продолжение большого промежутка времени оказывать серьезное сопротивление регулярным войскам Русского государства. [921]

Вскоре после взятия русскими войсками штурмом неприступного аула Гуниба сдавшийся в плен гордый имам Кавказа Шамиль, как известно, был отправлен в Петербург, но на пути его в столицу последовало высочайшее повеление о назначении для него с семейством и со свитой местом жительства города Калуги. Город Калуга, где должен был жить престарелый вождь горцев, издавна служил местом почетной ссылки для многих влиятельных особ и исторических лиц. Так, в ней в XVI столетии около семнадцати лет прожил, сосланный сюда Иоанном Грозным в качестве военнопленного, крымский посол Ян Болдый. В 1599 году в ней жил принц шведский Густав, жених дочери Бориса Годунова. В 1786 году Калуга является местом ссылки для последнего крымского хана Шагин-Гирея и, наконец, в XIX веке Калуга служила местом жительства для султана Букеевской орды.

Шамиль прибыл в Калугу 10-го октября 1859 года; вместе с ним приехали также два мюрида и его второй сын Кази-Магомет, усердный фанатик мюридизма, враждебно относившийся к русским в продолжение всего времени нахождения его в плену.

Приезд в Калугу грозного предводителя горцев, конечно, явился целым событием для калужан, жаждавших увидеть неустрашимого имама Кавказа. Прибывший знаменитый пленник вместе с сопровождавшими его лицами на первых порах, впредь до ремонта и отделки специально нанятого для Шамиля, его семьи и свиты каменного дома-особняка, был помещен в “С.-Петербургской гостинице Coulon”.

По воспоминаниям местных старожилов, гостиница “Coulon” в первые дни приезда Шамиля в Калугу буквально осаждалась сотнями любопытных, желавших увидеть интересных гостей. Целые толпы народа ежедневно разгуливали под окнами гостиницы, терпеливо дожидаясь, когда в окне мелькнет суровая, полная непреклонной воли и энергии фигура престарелого Шамиля, который, в свою очередь, с не меньшим любопытством разглядывал столпившуюся публику.

Его, видимо, сильно занимала новая, непривычная для него обстановка, новые лица, окружавшие его, их быт, нравы и самый город, где он должен был прожить долгие дни в почетном, но тяжелом для него, как человека, привыкшего к кипучей деятельности, пленении. Первые дни своей жизни в Калуге Шамиль посвятил детальному и всестороннему изучению города. Одетый в свой национальный кавказский костюм, вместе со своим сыном и в сопровождении приставленного к нему полковника Богуславского и переводчика, он знакомился с Калугой: проезжал по улицам, гулял по загородному и городскому садам, везде [922] проявляя среди калужской публики самое беззастенчивое, бесцеремонное любопытство.

Калуга своим местоположением, видимо, понравилась Шамилю, хотя, конечно, ему, привыкшему к диким красотам природы Кавказа, скромный, изящный пейзаж окрестностей города Калуги не мог заменить дивных картин его родины. Первое время, живя в Калуге, Шамиль не скучал: он охотно посещал всевозможные публичные увеселения, часто ходил на городской бульвар, где, смешиваясь с гуляющей публикой, расспрашивал через переводчика у находившегося при нем почти безотлучно полковника Богуславского про заинтересовавших его чем-либо тех или других жителей города; посещал театр, абонируя ложу, но театр сам по себе интересовал его очень мало; причиной этого было то обстоятельство, что Шамиль, не зная русского языка, не понимал, что делалось на сцене, сопровождавший же его повсюду переводчик не мог так скоро передавать происходящее на сцене, и Шамиль должен был удовольствоваться только отдельными моментами шедшей пьесы.

Вследствие этого обыкновенно Шамиль просиживал в театре не более одного или двух актов и, посещая его, больше интересовался публикой, чем самым представлением. С гораздо большей охотой и удовольствием Шамиль посещал цирк, когда последний приезжал в Калугу. Здесь почти все было понятно Шамилю, и он с искренним удовольствием следил за тем или другим ловким номером цирковой программы.

Пестрые, новые впечатления от неизвестной Шамилю русской жизни на первых порах не давали ему времени предаваться скуке, но лишь только он успел оглядеться и со всем более или менее освоиться, как отсутствие семьи и вынужденная разлука с родиной сделали свое дело, и Шамиль загрустил.

Чтобы развлечь его от приступов тяжелой меланхолии, калужская администрация в лице губернатора Виктора Антоновича Арцимовича, известного впоследствии деятеля по крестьянской реформе, употребляла все усилия и средства. Сам Арцимович, отрываясь от многочисленных и сложных обязанностей по управлению губернией, уделял знаменитому пленнику часть своего времени и знакомил его с семейными домами калужского общества. Калужане радушно и приветливо принимали Шамиля, стараясь по мере возможности смягчить его чувство одиночества и тоску по семье и родине. Мало-помалу завязавшиеся, благодаря любезному участию губернатора, знакомства с калужским обществом составили для Шамиля довольно обширный кружок знакомых, среди которых Шамиль мог порой не скучая проводить часы своего пленения в Калуге.

Вскоре дом, предназначенный для Шамиля, был отделан и [923] исправлен согласно его указаниям, и он перебрался туда, ожидая приезда своей многочисленной семьи. Новая квартира Шамиля представляла большой трехэтажный каменный дом-особняк с целым рядом надворных построек, флигелем и большим тенистым садом. Такое изолированное положение этого помещения как нельзя более подходило к восточным вкусам престарелого имама, и он был, видимо, очень доволен и от души радовался, что его жены, лишенные возможности, в силу магометанских обычаев посещать общественный парк, могут пользоваться прекрасным, довольно обширным садом, имеющимся при доме.

Переселившись из гостиницы, Шамиль нетерпеливо начал ожидать свою семью, стараясь как можно удобнее и лучше обставить жизнь своих близких в своей новой квартире.

Он покупал новые вещи, обдумывал, как разместить своих домашних и чем следует украсить каждую комнату. Насколько был занят Шамиль этими приготовлениями и с какой лихорадочной поспешностью он ждал и готовился к приезду своей семьи, лучше всего видно из того, что со своими знакомыми калужанами, заезжавшими его навестить, он больше всего говорил о своей семье и, показывая свою новую квартиру, любил рассказывать о тех приготовлениях, которые он делает для семьи.

Помимо всего этого, Шамиля, конечно, занимала и самая непривычная, слишком шикарная для него обстановка нового жилища. Для него, проведшего всю жизнь на коне или в маленькой душной сакле, перспектива жить в больших светлых, хорошо обставленных комнатах являлась очень приятной и заманчивой. Собственно говоря, он, конечно, больше всего радовался за свою семью; сам же он, как мы увидим впоследствии, довольствуясь самым скромным образом жизни, даже, пожалуй, тяготился той роскошной сравнительно обстановкой, которой окружило его русское правительство.

Шамиля особенно удивляло и поражало то обстоятельство, что, отправляясь в плен в центр России, он воображал свое будущее очень печальным и тяжелым. Вместо же всего этого он встретил к себе участие и ласку и самое лучшее отношение русского правительства. Мысль, что семья его будет жить в довольстве и в такой обстановке, которой она никогда не видела на Кавказе, очень утешала его и давала повод неоднократно высказывать это впоследствии многим из своих знакомых калужан, с которыми он сумел сойтись более близко. На эту тему он часто любил беседовать с губернским предводителем дворянства Щукиным, которого считал своим “кунаком” и в доме которого он считался нередким гостем. Щукин вел открытый образ жизни, был большой хлебосол, часто устраивал приемы, на которых присутствовало высшее калужское общество, и здесь, [924] конечно, Шамилю приходилось сталкиваться почти со всей Калугой. Держал себя Шамиль в гостях очень сдержанно, с большим достоинством, мало принимая участия в общем разговоре. Причиной этого, с одной стороны, было то, что он плохо владел русской речью, а с другой—то обстоятельство, как мы увидим далее, что Шамиль, как истый мусульманин, хотя и вел знакомство с русскими, в душе же считал все-таки их неверными и близкое общение с ними считал нарушением правил Корана. Бывая в гостях у знакомых, Шамиль очень любил заниматься с детьми, всячески их ласкал, удовлетворял их любопытство относительно своего восточного костюма, дарил им мелкие безделушки и охотно проводил в их среде целые часы. Иногда имам в сопровождении своей свиты знакомился с общественными и учебными заведениями города Калуги. В памяти калужан сохранился рассказ, как однажды Шамиль, посещая губернскую мужскую гимназию, был приглашен ее директором на урок физики, происходивший в физическом кабинете, в котором в то время, помимо учебных пособий по физике, находились различные коллекции по естествоведению.

Шамиль изъявил желание пойти и, очутившись в физическом кабинете, был очень сильно поражен коллекциями рыб и чучелами животных. Он живо всем интересовался, расспрашивал директора и преподавателя, удивлялся многим странным предметами которых он никогда не видел раньше. Когда же при нем были показаны некоторые физические опыты, он был так сильно поражен, что долго после этого посещения гимназии рассказывал своим знакомым о той фантастической, таинственной для него обстановке, которую ему пришлось увидеть в кабинете, и тех загадочных явлениях, объяснить которые он никак не мог.

Шамиль также охотно посещал многие благотворительные заведения, больницы, богадельни, приюты, расспрашивал о постановке дела, хвалил благотворителей, приводя по этому случаю целые цитаты из Корана, но сам был далеко не щедр, и если иногда и давал, то очень скромные подаяния. Посещая больницы, Шамилю приходилось иногда сталкиваться с нашими ранеными солдатами, участниками кавказской войны. Он всегда в таких случаях считал своим долгом подойти к ним и узнать через переводчика, где и когда получены ими раны и в каких делах им приходилось участвовать. Если спрошенный солдат, передавая свои впечатления о войне, хвалил храбрость и настойчивость горцев, Шамиль с нескрываемым чувством радовался и обыкновенно давал при прощании солдату какую-нибудь мелкую монету. Зато, если впечатления рассказчика были неблагоприятны для горцев, Шамиль резким движением отходил от [926] больного и в самом скверном настроении возвращался домой. Иногда Шамиль выезжал и за пределы города, навещая кого-либо из живших по соседству с Калугой знакомых помещиков, или просто предпринимал ту или другую поездку в какую-нибудь местность. Так, однажды Шамиль по предложению своих знакомых решил осмотреть бумажную фабрику Говарда в селе Кондрове, отстоящем от города Калуги на расстоянии около 40 верст. Кондровская фабрика в настоящее время принадлежит к одним из лучших бумажных фабрик в России, тогда же, благодаря энергичной деятельности Говарда, она начинала только приобретать ту славу, которою она пользуется теперь.

Здесь Шамилю был оказан очень хороший и любезный прием, его водили по всем отделениям фабрики, объясняли производство бумаги и знакомили с новейшими, только что привезенными из Англии, из Больтона паровыми машинами. Шамиль внимательно и с любопытством смотрел на стройную работу фабрики и порой, выражая свое удивление, предлагал вопросы и делал замечания. Его особенно поразили здесь работа двух гидравлических турбин и действие новой машины, называвшейся в то время на языке рабочих “дьявол”, предназначенной разбивать бумажную полумассу на мелкие части для более удобного действия на нес хлора. При отъезде Шамиля из Кондрова администрация фабрики поднесла ему целую коллекцию различных сортов бумаги.

Имам очень был тронут и долго берег эту коллекцию, показывая ее своим знакомым. Это маленькое путешествие Шамиль совершил на почтовых лошадях, так как железной дороги, которая соединяет теперь Кондрово с Калугой, тогда еще не существовало. На обратном пути в Калугу ямщик, везший Шамиля, был так сильно зашиблен лошадьми, что вскоре по приезде в город умер. Когда об этом доложили Шамилю и сказали, что семья убитого осталась совершенно без всяких средств к жизни, Шамиль ничего не ответил, но и не оказал никакой помощи, очевидно, потому, что считал ямщика и его семью “неправоверными” и помощь им оказывать с своей стороны делом не согласным с правилами магометанской религии, которые он, как настоящий мусульманин, свято соблюдал. Приведенный случай фанатизма, проявленного Шамилем, едва ли свидетельствует о той щедрости и благотворительности, которым будто он, по словам некоторых биографов, предавался, живя в плену в России, и нужно заметить, что данный случай являлся далеко не единственным из жизни Шамиля.

Живя в Калуге, Шамиль любил кататься по городу, и его выезды в коляске, подаренной ему вместе с великолепными лошадьми государем императором, являлись сначала в городе [927] целым событием. Гораздо реже Шамиль ездил верхом, и главной причиной тому, конечно, были престарелые годы имама, хотя он, до словам своих современников, несмотря на свой преклонный возраст и множество полученных ран, сохранил прекрасную посадку и очень ловко умел управлять лошадью. Одевался Шамиль всегда в национальный кавказский костюм: белую мусульманскую чалму, черкеску с кинжалом и мягкие сафьянные сапоги. Посещая балы, танцевальные вечера и концерты, Шамиль обыкновенно сосредоточенно и молча наблюдал и лишь изредка обращался через переводчика к тем или другим присутствующим знакомым. Особенно, как рассказывают калужские старожилы, Шамиль любил посещать концерты с музыкальными отделениями. Музыка, видимо, производила на его душу сильное впечатление. По крайней мере, по рассказам современников, в некоторых домах, где приходилось бывать Шамилю, гостеприимные хозяева, желая развлечь пленника, предлагали ему обыкновенно послушать игру на рояле. Шамиль всегда охотно соглашался и слушал музыку с большим удовольствием. Не любил только Шамиль военной музыки. Проезжая иногда случайно мимо парадов, Шамиль всегда приказывал кучеру сворачивать и, очевидно, сильно раздражался торжественными аккордами русских военных маршей. В воспоминаниях калужан сохранился целый ряд рассказов о посещении Шамилем балов и танцевальных вечеров, которые устраивались в Калуге в то время очень часто. По обыкновению Шамиль приезжал на бал очень рано, когда еще публика только что начинала собираться, и, поджав под себя по восточному обычаю ноги, садился где-нибудь на видном месте и начинал с нескрываемым любопытством наблюдать за танцующими парами. Рассказывают, что его очень сильно поражала чрезмерная откровенность дамских бальных туалетов. И он, не скрывая своего негодования к обычаям “неправоверных”, говорил об этом со своими приближенными. Однажды, на балу, дававшемся калужскими дворянами по случаю дворянских выборов, присутствовавший на нем Шамиль, возмутясь декольтированными костюмами танцующих дам, обратился к своему переводчику Мустафе с просьбой узнать, не замерзают ли они в таких костюмах. Уезжал Шамиль с танцевальных вечеров всегда рано, причиной этого было то обстоятельство, что он вел очень регулярный образ жизни и ложился спать не позднее 11 часов вечера. Присутствие на балах престарелого Шамиля, его сыновей и свиты, одетых в национальные костюмы, первое время сильно занимало калужан, и пленники часто делались предметом бесцеремонного любопытства. Но мало-помалу калужане привыкли к новым интересным гостям, и их присутствие в общественных местах перестало возбуждать чисто провинциальное [928] любопытство. Интересно отметить, что Шамиль, посещая всевозможного рода развлечения и зрелища и поддерживая знакомства со многими калужанами, в душе не переставал чувствовать то глубокое презрение и ненависть к “неправоверным”, которые должен был, по его мнению, испытывать каждый истинный мусульманин, в силу основных правил Корана. Глубокий фанатизм имама здесь как бы уступал жизненной необходимости, и Шамиль, водя хлеб-соль с русскими христианами, оставался в душе все тем же непреклонным вождем мусульманства, каким он был в горах Чечни и Дагестана.

Примером этого могут служить многие факты из жизни Шамиля, где облик грозного вождя, постоянно уверявшего русское правительство после покорения Кавказа в своей глубокой дружбе и покорности, рисуется не с совсем привлекательной стороны. Так, не говоря уже о вышеупомянутом случае с ямщиком, полковник Пржецлавский, приставленный к Шамилю на место штабс-капитана Руновского, рассказывает о целом ряде случаев, не особенно выгодно характеризующих Шамиля.

Однажды полковник Еропкин, командовавший одной из воинских частей, расположенных в Калуге, зная, что Шамиль является у мусульман духовным лицом, обратился к нему с просьбой привести к присяге молодых мусульман-солдат. Шамиль, не желая совершать этот привод к присяге своих “правоверных” на верность христианскому правительству, отказал Еропкину, объясняя, что учение Корана запрещает ему давать присягу другим. Эта была очевидная неправда, так как по мусульманскому учению приводить к присяге может каждый мусульманин, читающий по-арабски.

Полковник Еропкин был хороший знакомый Шамиля, в его доме он постоянно бывал, и все здесь относились к нему очень хорошо. И если здесь по отношению к человеку, которому до известной степени был обязан многими часами приятно проведенного времени, Шамиль проявил столько неискренности, не вызываемой ни требованиями религии, ни мусульманскими обычаями и объяснимой лишь только глубоким фанатизмом, то по отношению к другим лицам Шамиль был гораздо более фанатичен и нетерпим. В своих письмах к знакомым Шамиль иногда, совершенно случайно для самого себя, сбрасывал маску смиренного пленника, дружески расположенного к русскому правительству, и подписывался: “находящийся в руках неверных раб Божий Шамуил”. По крайней мере, некоторые черновики писем Шамиля хранят на себе такого рода подписи, где правоверный мусульманин выражает то, что он чувствует в душе. Деловые же его письма всегда были полны излияния чувств благодарности и искренней преданности к русскому правительству. Преданный до [929] самозабвения правилам и законам Корана, Шамиль в нем одном находил объяснения не только всех жизненных событий, но и явлений физического мира и любил с видом глубокого ученого читать целые лекции по тому или другому случаю посещавшим его гостям. Грозные явления природы, болезни, все это находило в нем своеобразного истолкователя, глубоко уверенного в правоте своих воззрений. Так, однажды, гуляя с полковником Пжецлавским, он с видом ученого, показывая на голубое весеннее небо, начал повествовать излюбленную среди мусульман легенду о семи небесах, созданных из хрусталя.

Напрасны были доводы полковника Пжецлавского, пытавшегося научно разрешить заинтересовавший Шамиля вопрос о строительстве неба. Шамиль был непреклонен и уверял, что раз написано в Коране, что небо состоит из хрусталя, значит, это действительно есть на самом деле.

Устроив себе уединенную комнату в отведенном для него помещении, Шамиль любил по целым часам просиживать над чтением стихов Корана и других арабских книг и рукописей, которые доставлялись ему из Петербурга русским правительством. Кроме этих книг, получавшихся Шамилем из столицы, у него была довольно порядочная библиотека собственных книг, привезенных с Кавказа. Книги эти были преимущественно религиозного содержания, что накладывало на Шамиля, как правоверного-мусульманина, особые обязанности по сохранению их. Он воздерживался давать их для чтения христианам и содержал их, обертывая в чистые полотняные материи, чтобы пыль и нечистота не могли их касаться.

В своем уединенном кабинете Шамиль иногда даже принимал навещавших его наиболее близких знакомых, с которыми любил поговорить на религиозные темы, расспрашивал их про христианские обряды, интересовался православным богослужением, высказывая удивление по поводу крестных ходов, где люди молятся стоя, на ходу. Посещая различного рода увеселения и поддерживая знакомства, Шамиль никогда не забывал требований мусульманской религии. Религия и ее обряды были центром, около которого постоянно вращались думы престарелого имама, желавшего и здесь, в почетном пленении, вдалеке от родины, быть все тем же руководителем правоверных, каким он был в горах Кавказа. Многочисленные мусульманские намазы и утомительные молитвы находили в нем точного и аккуратного исполнителя. Для исполнения религиозных обязанностей Шамилю всегда приходилось вставать очень рано, так как первый утренний намаз по мусульманскому обычаю должен был быть исполнен до восхода солнца.

Нужно было удивляться той дисциплине воли престарелого [930] Шамиля, которая заставляла его изо дня в день неуклонно творить положенные поклоны и молитвы с омовением лица, рук и ног, число которых ежедневно, как говорят, было более шестидесяти.

Как духовное лицо, Шамиль всегда с удовольствием исполнял всевозможного рода духовные требы тех немногих мусульман, которые жили в Калуге. Пользуясь огромным авторитетом среди мусульманского мира Кавказа, Шамиль и в плену, живя в Калуге, продолжал оставаться для пленных горцев, поселившихся в различных городах России, тем же светочем магометанской религии, умевшим мудрее других толковать ее учение.

Русскому правительству очень часто приходилось отказывать на поступавшие со всех концов России просьбы пленных мусульман совершить паломничество в Калугу для религиозных бесед с Шамилем. Ревниво относясь к требованиям магометанской религии, престарелый имам, конечно, хотел видеть такое же отношение и со стороны членов своего семейства, но здесь желанию Шамиля не суждено было исполниться так, как он того хотел. Его сын Шафи-Магомет и зятья Абдурагим и Абдурахман скоро поняли прелести европейской жизни и, позабыв Коран, начали вести довольно веселый образ жизни, далеко не соответствующий строгим правилам магометанства. Бильярд, карты, вино, табак, ухаживания за женщинами, все это постепенно вошло в обиход жизни этих молодых людей, желавших веселиться, не считаясь с запретами пророка. В памяти калужан сохранились рассказы об Абдурахмане, как страстном любителе бильярда, постоянно проводившем время в бильярдной комнате гостиницы “Coulon”, существующей в Калуге и до сих пор. Однажды, встретясь здесь с одним приезжим оптиком, Абдурахман, выучившийся очень порядочно играть на бильярде, выиграл с этого оптика очень крупную сумму денег, из которой в уплату получил от него только часть, остальные же деньги оптик отказывался уплатить, ссылаясь, что он проиграл только то, что получил от него его партнер; но Абдурахман, как настойчивый человек, не желавший ничего упускать своего, решил вытребовать каким бы то ни было путем выигранные им деньги. Не получая деньги с оптика, Абдурахман сначала пытался жаловаться на это властям, но здесь ему ответили, что игра не может пользоваться покровительством закона и заставить уплатить проигравшего по суду нельзя. Тогда Абдурахман, вероятно, решил расправиться с оптиком самолично, произведя, по кавказскому обычаю, на него набег. Не долго думая, он вместе со своим братом Абдурагимом отправляется в магазин приезжего оптика и, под видом покупателя набрав на значительную [931] сумму разных вещей, выходит из магазина, не расплатившись за забранные вещи. Приказчики, конечно, подняли переполох, и с криками: “Шамили грабят”, помчались по улицам за Абдурагимом и Абдурахманом. Инцидент этот был потом благополучно улажен, вещи все были возвращены оптику, а Абдурахман и Абдурагим получили от властей порядочный выговор с угрозой перевести их на жительство, если они будут себя так вести в будущем, в какой-либо другой город. Конечно, рассказы и слухи о поведении зятьев Шамиля доходили до него не всегда, но и то, что знал Шамиль про них, сильно его огорчало и заставляло изыскивать различные способы воздействия на непокорных родственников, слишком увлекавшихся удовольствиями “неверных”.

Сначала Шамиль пробовал уговаривать их, но, когда это не действовало, он стал им выдавать на карманные расходы очень мало денег, вследствие чего, конечно, его зятьям пришлось отказаться от широкого образа жизни, но и этим, однако, они на путь спасенья выведены не были и по-прежнему, хотя и в гораздо меньшем размере, продолжали пользоваться теми же удовольствиями жизни и довольно лениво исполнять “намазы” и молитвы. Нужно сказать, что, несмотря на ту слишком ограниченную сумму денег, которую Шамиль давал своим зятьям, они все-таки умели доставать деньги и вести довольно веселый образ жизни.

Обладая открытым, непринужденным характером, чуждым фанатических привычек своего тестя, они очень скоро выучились говорить по-русски и имели в Калуге очень много друзей, искренне их любивших за их веселый, открытый нрав.

Многие из известных людей, занимавших видное положение, посещая Калугу, считали своим долгом сделать визит Шамилю, частью, конечно, из любопытства, частью из желания, может быть, засвидетельствовать уважение к легендарной храбрости имама. Обстановка таких визитов отличалась некоторой торжественностью, и имам, державшийся всегда с достоинством, был здесь еще более сдержан и важен. Вместе с ним к гостям выходила его свита, которая и присутствовала во все время приема.

Не всегда такого рода визиты кончались благополучно. Однажды прибывший с Кавказа георгиевский кавалер офицер Орлов был представлен Шамилю. Увидев на нем георгиевский крест, Шамиль, зная, за что дается эта награда, спросил Орлова, за какое дело был получен этот орден. Тот ответил словами реляции, что крест георгиевский был получен им за штурм аула Катури, при взятии которого попал в плен наиб Хадуси-Магомет. Услышав это, Шамиль нахмурился и взволнованным голосом просил передать Орлову через переводчика, что наиб Хадуси-Магомет не был взят в плен, а был при штурме Катури убит. [932]

Сказав это, Шамиль повернулся и быстрым шагом ушел от гостей. После выяснилось, что Шамиль, действительно, был прав, так как реляция была составлена неверно, и Хадуси-Магомет живым в плен не попадался.

Живя в плену, среди чуждых ему по религии и быту людей, Шамиль волей-неволей должен был в некоторых сторонах своей жизни поддаться чужеземному влиянию: ездить в известные дни года с визитами к своим знакомым, устраивать званные обеды, сервируя их по-европейски, приглашать в случае болезни русского врача, соблюдать известного рода правила приличия, требуемые тем кругом людей, с которыми ему приходилось поддерживать знакомство; но все-таки, несмотря на все это, общий дух, господствовавший в жизни Шамиля и его семьи, был строго восточный. Шамиль с ревнивой сознательностью везде, где только было можно, строго оберегал традиции азиатской жизни и подчеркивал свое расположение к обстановке и вкусам Востока. Так, например, сервируя в торжественные дни стол, когда бывал кто-либо из гостей, по-европейски, с меню, в котором отсутствовали восточные блюда, Шамиль и его семья в обыкновенные дни кушали исключительно национальные блюда, хотя это многим членам из его семьи, успевшим уже полюбить европейскую кухню, очень не нравилось. Жены Шамиля и его дочери жили уединенной гаремной жизнью, избегая показываться, хотя бы даже в покрывалах, скрывающих их лица от взоров любопытных. Но женское любопытство, очевидно, было все-таки так велико, что часто можно было видеть в верхнем этаже дома, где жил Шамиль, целый ряд женских голов в восточных костюмах, наблюдавших уличную жизнь города Калуги. Весной и летом жены и дочери Шамиля обыкновенно проводили время в тенистом саду, прилегающем к дому, в котором жил Шамиль. Иногда проходившие или проезжавшие мимо дома Шамиля могли видеть такого рода картину: около отделявшего сад от улицы забора собиралась кучка любопытных и разглядывала сквозь заборные щелки времяпрепровождение женской половины Шамиля. Шамиль об этом знал, и это его сильно волновало, по крайней мере, он неоднократно жаловался приближенным к нему людям о невозможности строго сохранять священные обязанности мусульман.

Так в общих чертах складывалась жизнь вождя кавказской войны, принужденного силой исторических обстоятельств оторваться от кипучей военной и политической деятельности своей страны и переменить родную обстановку Кавказа, полную бурных боевых приключений, на парадные выезды, визиты, приемы и различного рода европейские удовольствия и развлечения. И если первое время его это еще занимало своей [933] новизной, не позволяло скучать, то, когда он прожил в Калуге несколько лет, вся эта жизнь, где ему приходилось играть чисто пассивную роль, очень ему надоела.

Отсюда и явились постоянные его просьбы к русскому правительству о предоставлении ему нового местожительства. Желание чего-нибудь нового, очевидно, так было велико в душе имама, что, не получая долгое время из Петербурга удовлетворения своей просьбы, Шамиль впал в меланхолию и сидел по целым дням, запершись в своем кабинете, никого не принимал и сам никуда не ездил. Такой образ жизни Шамиля обратил на себя внимание приставленного к нему полковника Пржецлавского, который и сделал об этом соответствующее представление в Петербург, указывая, что, по его мнению, изменение настроения Шамиля могло бы последовать, если бы лето Шамиль провел где-либо на даче.

Разрешение на это русским правительством было дано, и Шамиль, узнав об этом, был очень рад. Недалеко от города Калуги, в прекрасной сухой, живописной местности, в благоустроенном имении были снята просторная хорошая дача. Когда еще до переезда туда Шамилю пришлось ее осмотреть, он, не скрывая своего удовольствия, говорил, что предстоящий переезд на дачу его очень радует, так как живописная, поросшая смешанным густым лесом местность, где придется провести ему лето, своим видом напоминает ему Кавказ.

Переселение на дачу было обставлено некоторыми интересными подробностями. Перед отъездом Шамиль и его семья долго по мусульманскому обычаю выбирали благополучный день, когда можно было бы хорошо совершить переезд, а затем, когда этот день наконец был выбран, то, согласно восточному поверью, для успешности начинания мужчины побрили себе головы, а женщины выщипали себе часть волос и остригли ногти. Все это было завязано в тряпку и брошено в реку. Самый переезд на дачу совершился ночью, причем женщины ехали в закрытых каретах, чтобы никто из русских не мог видеть их лиц.

Чистый деревенский воздух, живописная местность, перемена обстановки, все это, видимо, очень благоприятно отразилось на самочувствии Шамиля. Он сбросил с себя меланхолическое настроение и стал по-прежнему предаваться любимым развлечениям: много гулял, читал книги, переписывался с своими знакомыми, ежедневно купался, вставая для этого очень рано, и иногда даже катался верхом. Семья Шамиля тоже была очень довольна дачной жизнью. Особенно это касалось женской половины, так как любопытных здесь было гораздо меньше, и они могли пользоваться большей свободой. На зато зятьям Шамиля дачная жизнь пришлась не по вкусу, и они пользовались каждым удобным случаем, [934] чтобы побывать в Калуге и получить там то или другое удовольствие.

Иногда к Шамилю приезжал кто-либо из города. Чаще всего таким гостем оказывался домашний доктор Кричевский, который любил, как хороший знакомый, навещать Шамиля в его дачном уединении. Жизнь Шамиля на даче текла очень мирно, нарушаемая лишь семейными дрязгами его женской половины и двух зятьев с его сыном Кази-Магометом. Впрочем, порой происходили недоразумения с окрестными крестьянами. Причиной этого было то обстоятельство, что зятья Шамиля и другие его родственники любили, как истинные кавказцы, джигитовку и охоту. Увлекаясь этого рода спортом, они топтали крестьянские поля и тем самым, конечно, наносили большие убытки последним. Многочисленные жалобы крестьян на это были основательны, и их приходилось удовлетворять из сумм, отпускаемых русским правительством на содержание Шамиля и его семьи. Материальные условия жизни Шамиля в России были очень хороши, так что нужно было только удивляться тем жалобам, которые приносил Шамиль в последние годы своей жизни в Калуге на недостаточность содержания, отпускаемого русским правительством.

Жалобы эти были лишены совершенно всякого основания, и только влиянием одной из жен Шамиля Заидат, всячески его эксплуатировавшей, можно было объяснить их существование.

Получая 15 тысяч рублей и имея готовую квартиру, Шамиль безусловно мог жить в Калуге более чем прилично. Если же принять во внимание условия жизни его на Кавказе, то само собой станет ясно, что та обстановка, какую дало русское правительство пленному Шамилю, прямо была роскошна. Деньги, даваемые русским правительством на содержание Шамиля и его семьи, служили очень часто в семье имама тем яблоком раздора, из-за которого престарелому имаму приходилось переживать весьма много неприятных минут. Дело в том, что для расходования денег на хозяйство у Шамиля по прибытии его в Калугу была учреждена должность казначея, который, выдавая известные суммы на расходы, в конце каждого месяца представлял полный и подробный отчет о произведенных расходах. Суммы, отпускаемой русским правительством на содержание Шамиля и его семьи, хватало всегда с излишком, так что в конце каждого месяца получалось известное количество денег, которое шло в счет сбережений, но затем, неизвестно под влиянием кого, Шамиль должность казначея упразднил и на ведение хозяйственных расходов предоставил право своей жене Заидат, которая уже не вела подробных отчетов, а, жалуясь постоянно на большие расходы и безденежье, ловко пользовалась своим положением и делала личные сбережения, или же покупала ценные вещи: жемчуг, брильянты и другие предметы роскоши. [935]

Вследствие этого Шамиль, с одной стороны под видом желания удержать Абдурахмана и Абдурагима от веселой европейской жизни и общения с неверными, а с другой стороны под влиянием постоянных жалоб Заидат на безденежье, давал своим родственникам очень мало денег на карманные расходы, что и вызывало постоянные ссоры и неприятности в семье имама. Вообще вся семья разбивалась на два враждующих лагеря. Во главе первого стоял старший сын Шамиля Кази-Магомет, слепой и упорный фанатик, ненавидевший до глубины души русских и презиравший за общение с ними своих зятьев Абдурахмана и Абдурагима. Его постоянной сторонницей во всех семейных дрязгах была вторая жена Шамиля Заидат, умевшая ловко пользоваться своим влиянием на престарелого имама, который, слушаясь ее, делал часто целый ряд нетактичностей по отношению к радушно принявшим его калужанам, Во главе второго лагеря стояли Абдурахман и Абдурагим—два зятя Шамиля. Первый, несмотря на свой хитрый и фанатичный ум, любил пользоваться жизненными удовольствиями, что и заставляло его быть всегда сторонником Абдурагима, милого молодого человека, искренно страдавшего от своего тяжелого положения и скупости Заидат, не позволявшей ему прилично одеваться и с достоинством поддерживать знакомства с калужским обществом. Семейные дрязги, видимо, сильно волновали и огорчали Шамиля, и он в последние годы все чаще и чаще стал высказывать желание уехать в Мекку.

В 1866 году, 26-го августа, в дворянском собрании, в присутствии представителей калужской губернской администрации и множества публики Шамилем была принесена торжественная присяга на верность и подданство государю императору, а 25-го ноября 1868 года Шамиль оставил Калугу и поселился с семьей в Киеве.

Заветной мечте престарелого имама поехать в Мекку, чтобы поклониться мусульманским святыням, суждено было исполниться под конец его жизни. Выехал он из России туда в 1870 году и уже больше назад не возвращался, так как умер в Moдине в 1871 году.

Д. П. Богданов.

Текст воспроизведен по изданию: Память о Шамиле в Калуге // Исторический вестник, № 9. 1913