БЛОКАДА КАРСА

ПИСЬМА ОЧЕВИДЦЕВ О ПОХОДЕ 1855 ГОДА В АЗИАТСКУЮ ТУРЦИЮ

ПИСЬМО XLI.

11-го Ноября. Лагерь при сел. Чивтлигай.

Увеличивающиеся бедствия Карса от неусыпной блокады наших войск и постоянных ночных тревог, с каждым днем выказываются яснее и яснее. Несмотря на энергическую деятельность турецкого начальства и ежедневные казни за побеги, жители и войска продолжают выбегать во множестве; турецкие солдаты выходят большею частью с оружием, но редкие из них оказывают сопротивление. Усилившиеся болезни в карсском гарнизоне до того ослабили людей, что выбежав из крепости и достигнув наших аванпостов, они приходят в совершенное изнеможение и сдаются бессознательно. Вот собственные слова некоторых из перебежчиков: «мы совершенно равнодушны к нашей судьбе; делайте с нами что хотите, но прежде всего, дайте что-нибудь поесть». Вид выбегающих ужасен. Кроме изнурения, многие из них страдают цингой и другими болезнями: последствие бессонных ночей, холода и продолжительных лишений.

Все сии обстоятельства и страшные рассказы пленных о бедствиях, ими терпимых, дают надежду, что Карс, этот сильный оплот Турции для защиты своих пограничных с нами провинций, во все войны стоивший нам много крови, в скором времени должен пасть от продолжающейся неусыпной блокады. Но как турецкое начальство весьма искусно [105] скрывает количество имеющихся в Карсе запасов, то нельзя сказать положительно, когда именно настанет этот час; слышно, что делаются приготовления к новому приступу.

Во всяком случае, с нашей стороны приняты все меры, чтобы преодолеть упорство неприятеля, а потому можно быть уверенным, что с Божьею помощью, так или иначе, но цель будет достигнута. Благословение царское, посланное к своему Наместнику, твердость, стойкость и неутомимость наших воинов служат верною в том порукой.

ПИСЬМО XLII.

15-го Ноября. Лагерь при сел. Чивтлигай.

B последние дни у нас в лагере более всего говорили о предстоящем новом штурме карсских укреплений. Молва называла даже начальников колонн и пункты, на которые будет поведена атака. Но 12-го Ноября, в 2 часа пополудни, приехал адъютант генерала Виллиамса капитане Тисдель, с письмом к Главнокомандующему, — и предмет разговоров переменился.

Содержание письма и поручения, который имел капитан Тисдель от своего начальства, остались для всех тайной. Но в отряде знали энергию генерала Виллиамса и то, что генерал этот был, можно сказать, душою анатолийской армии, а потому приезд его адъютанта, вместе с повторившимися рассказами перебежчиков о бедствиях карсского гарнизона, были достаточны, чтобы возбудить догадки о предстоящей близкой сдаче Карса. Все с нетерпением ожидали последствий этого приезда. [106]

На другой день, в 12 часов утра, явился к нам в лагерь генерал Виллиамс и был принят Главнокомандующим. Он оставался у Его Высокопревосходительства довольно долго, и, выйдя потом с дежурным адъютантом, ходил по лагерю. Любопытные издали следили за интересным гостем, наблюдая все его поступки. Генерал Виллиамс человек лет 50, среднего роста, с лицом открытым и внушающим доверие. Он громко высказывал свои чувства удивления к мужеству, выказанному нашими войсками в бою 17-го сентября, и к неутомимой их деятельности; удивлялся, как скоро успели обратить наш лагерь в небольшой городок и в несколько недель выстроить для себя теплые и удобные казармы.

В 2 часа генерал Виллиамс, со своею свитой, был приглашен к обеду Его Высокопревосходительства. День был праздничный, погода стояла прекрасная, музыка и песни гремели по всему лагерю. Причина приезда генерала Виллиамса и переговоры оставались пока тайной; но каждый догадывался, что близка развязка нынешней кампании.

Догадки эти скоро оправдались. По отъезде генерала Виллиамса, в лагере сделалось известно, что он приезжал для переговоров о сдаче Карса.

Положение карсского гарнизона было самое ужасное. Недостатки и лишения в самых необходимых потребностях начались там с давних пор. С первых чисел Октября турецким войскам прекращена была дача говядины, и они оставались на половинной порции сухарей, которую начали давать еще с июля. Поддерживаемые надеждой на выручку сперва от Селим-паши со стороны Эрзерума, потом от Омер-Паши со стороны Мингрелии, защитники Карса мужественно переносили свое трудное положение. Выручка, однако, не являлась. В последних числах Октября в Карсе узнали, что передовые войска Селим-паши были оттеснены конным отрядом генерала Суслова. Ожидания великих подвигов от Омер-Паши также не сбывались. Напрасно любопытные толпами [107] собирались на карсских высотах, чтобы посмотреть, не делается ли в нашем лагере каких-нибудь приготовлений к отступлению. Отряды наши спокойно оставались на занятых позициях, и Турки видели, что число палаток у нас с каждым днем уменьшается, а число выстраиваемых казарм увеличивается. Не скрывалось также от их внимания, что большие запасы провианта и фуража подвозятся к нам в отряд из Александрополя и окрестных санджаков. Между тем скудные средства Карса истощались, а вместе с тем упадал дух войск, и утомлялись их напряженные усилия. Несчастные защитники не могли подкреплять себя даже сном. Наши казаки и милиционеры каждую ночь тревожили гарнизон. Пуская по лагерю боевые ракеты с гранатами, они заставляли защитников ежедневно опасаться нового приступа и постоянно бодрствовать. Жители и войска начали умирать сотнями от истощения и голода. Крайность в припасах в последние дни дошла до того, что генерал Виллиамс вынужден был тайно резать по ночам своих собственных лошадей и давать больным конину, потому что сберегавшаяся для них говядина также вся вышла.

Находясь в столь трудном положении, начальники анатолийской армии, конечно, не могли и думать о каких-либо выгодных для себя условиях сдачи. Главнокомандующий определил эти условия еще до приезда генерала Виллиамса, и передал их полковнику фон-Кауфману и полковнику князю Дундукову-Корсакову, поручил им вести переговоры.

Решено было, чтобы крепость, со всеми орудиями и находящимся в ней казенным имуществом, была передана по описи в нашу власть, а анатолийская армия, со своим главнокомандующим и другими начальствующими лицами, сложили оружие и сдались военнопленными. В уважение же мужества и терпения, выказанных Турками при обороне Карса, Главнокомандующий изъявил согласие на просьбу генерала Виллиамса: отпустить по домам находившиеся в Карсе милиции и редиф из регулярных войск, состоящий большею частью из людей [108] пожилых и выслуживших свои сроки. Эти люди отпускались обезоруженными и с обязательством не служить против России в продолжение всей нынешней войны. Главнокомандующий наш также согласился, чтобы при всех генералах, штаб и обер-офицерах, сдававшихся военнопленными, оставалось оружие, в знак уважения к строгому исполнению ими своего долга. Уезжая, генерал Виллиамс обещал быть на другой день, т.е. 14-го Ноября, с уполномочием от турецкого главнокомандующего для подписи заключенных условий. Но исполнить этого не мог, и прислал адъютанта своего просить о дозволении явиться 15-го Ноября. Искусно скрывая от войск и жителей совершенное истощение запасов и утешая их до сего времени скорым освобождением, генерал Виллиамс, при объявлении настоящего положения дел, встретил сильное волнение. Адъютант говорил, что он с трудом пробрался сквозь толпы голодных жителей, умолявших о скорейшей выдаче им хлеба. Среди них находилось много женщин с детьми, которые своими криками производили всеобщее смущение. Раздав все, что оставалось из хлебных запасов, генерал Виллиамс успел успокоить народ, и ввечеру тот же адъютант привез в наш лагерь уполномочие Виллиамса от турецкого главнокомандующего на утверждение заключенных накануне условий.

15-го числа генерал Виллиамс со своим штабом, с Хафиз-Пашею, Ахмет-Пашею и Керим-Эффенди явился к нашему Главнокомандующему, и условия были подписаны.

Сдача Карса и анатолийской армии назначены на следующий день.

Весть о сдаче скоро разнеслась по лагерю. Радовались наши воины счастливому окончанию понесенных ими трудов, но еще более радовались Турки концу своих страданий. Узнав о заключенных условиях и оценив их великодушие, они уже не смотрели на нас, как на своих врагов. [109]

В этот день юнкер из команды охотников, Даниил Арютинов, был послан в Карс за приемом последних наших раненых, остававшихся от 17-го Сентября. Юнкер этот, постоянно отличавшийся в ночных тревогах, знал нужды, терпимые в Карсе и, отправляясь туда, запасся водкой и закусками. После выказанного ему радушного приема, он предложил собравшимся около него Туркам привезенное угощение, которое было принято с признательностью. В числе собравшихся находился Керим-Паша, пригласивший потом Даниила Арютинова к себе в квартиру. Беседуя с Даниилом, он уже откровенно высказывал трудное положение своих войск. Вместе с тем он расспрашивал его, что происходит во внешних делах, сознаваясь, что тесная блокада лишила их возможности получать какие-либо сведения.

В это время по лагерю носился слух, будто Омер-Паша разбит наголову, и Даниил сообщил этот слух. — «Омер-Паша заслужил это» — угрюмо заметил Керим-Паша, — «вместо скорой помощи Карсу, он вздумал маневрировать, и нам приходится сдаваться». Этими словами окончилась беседа Ке-рим-паши с Даниилом.

Завтра должна торжественно совершиться сдача Карса и анатолийской армии.

ПИСЬМО XLIII.

21-го Ноября. Стан Владикарс.

Божьею милостью сбылось благословение Государя Императора, посланное своему Наместнику: одна из главнейших крепостей Малой Азии, со вновь устроенным при ней укрепленным лагерем, давшим ей значение крепости 1-го [110] разряда, ныне находится в нашей власти, и русский флаг величественно развевается на вершине турецкой твердыни. Анатолийская армия, два года тому назад мечтавшая овладеть Закавказским краем и еще в начале кампании настоящего года считавшая в рядах своих 30 тыс. человек, исчезла как прах. Лучшая часть ее, все, что с необыкновенным терпением переносило нужды, лишения и готово было лечь, защищая вверенную ей крепость, — у нас военнопленная, вместе со своим главнокомандующим, 8-ю пашами и генералом Виллиамсом, со всем его английским штабом.

В среду, 16-го Ноября, свершилась торжественная сдача крепости, — событие, редко повторяющееся. С рассветом в турецком лагере началось сильное движение, но это было уже не приготовление к бою. Турки оставляли оружие и собирались в дальний путь. Наконец войска их начали спускаться с гор, увенчанных неприступными укреплениями. Массы неприятеля следовали по тому же пути, по которому мы, за два месяца тому назад, возвращались после неудачного штурма и везли наших раненых; но всякий из нас и тогда надеялся на удачный исход кампании, а Турки, торжествовавшие в ту минуту временное избавление свое, ныне влачились по той же дороге, оставляя за собою след людьми, падающими от изнурения и голода. Господь сил, по благости Своей, испытав нашу твердость, терпение и веру, во временной неудаче ниспослал нам залог успеха и сторицею воздал за труды велик им торжеством.

Только к 2-м часам стянулся карсский гарнизон к сборному пункту, сел. Гюмбет, и построился, у развалин древней христианской церкви, в следующем порядке:

Впереди стоял, хотя неправильной массой, но сохраняя все-таки вид порядка, редиф (Регулярная пехота, состоящая из бессрочноотпускных.), а около него толпы Лазов и башибузуков со своими начальниками, одетыми в красные плащи. Войска эти, хотя и сложившие оружие, [111] предназначены были к отпуску на родину с находящимися при них штаб, обер-офицерами и предводителем башибузуков, известным храбростью Хаджи-Темир-Агою, с тем, однако ж, условием, что во все время войны с Россиею они не должны поднимать против нас оружие. За редифом, в батальонных колоннах, сдавшиеся военнопленными действующие батальоны анатолийского и арабистанского корпусов, стрелковые батальоны (в том числе константинопольский, гвардейский стрелковый) и далее, тоже в колоннах, спешенные кавалеристы и состоявший в армии артиллерийский полк.

С зарею этого великого дня, наши войска тоже зашевелились; для сдающихся готовилась в изобилии пища, чтобы утолить голод, превозмогший терпение защитников Карса. Наконец стройные линии полков наших в верхнем и нижнем лагере, имея впереди заряженные пушки с дымящимися фитилями, вытянулись с обеих сторон речки Карс-чая. Кавалерия князя Дундукова-Корсакова, спустившаяся с пехотою и артиллериею от Бозгалы, а граф Нирод от Команцура, заключили собою круг, в коем произошла сдача анатолийской армии. Грозен был вид наших солдат, но радостны и веселы их лица, закаленные в бою.

Лишь только турецкие войска построились, главнокомандующий анатолийской армии Вассиф-Мамед-Паша, вместе с генералом Виллиамсом и английскими офицерами, явились к нашему Главнокомандующему доложить, что все готово к сдаче.

Наступила великая, торжественная минута, — плод, взращенный кровью стольких храбрых, легших в продолжение 3-х лет, на бранных полях Баш-Кадыкляра, Кюрук-Дара, на валах Шораха, и купленный усиленными трудами кампании нынешнего года.

Г. Главнокомандующий, окруженный своею свитою и сопровождаемый турецким муширом, выехал к войскам, поздравил их с торжеством и остановился у мостика, через который должны были проходить пред ним военнопленные. [112]

Наш Главнокомандующий в эту минуту повелевал и своими и теми войсками, с коими бился еще в недавнем времени. Он приказал английскому секретарю Черчиллю вызвать из рядов сдающегося войска Керим-Пашу, лучшего и старейшего турецкого генерала, пользовавшегося всегда большим уважением между своими и участвовавшего во многих сражениях. Керим-Паша всегда отличался необыкновенною храбростью и в последнее время, будучи помощником Вассиф-Паши, правил всем делом. В деле 17-го Сентября под ним убиты были две лошади, и сам он легко ранен.

Приветствуя ветерана, Г. Главнокомандующий напомнил ему время, когда Его Высокопревосходительство, с десантом российских войск, в 1833 году был желанным гостем в Царьграде. Керим-Паша в то время служил подполковником в гвардейском кавалерийском полку Авни-бея, порученном, тогда царствовавшим султаном Мехмудом II, начальству ?. Н. Муравьева.

После Керим-Паши представлялись прочие начальники карсского гарнизона и вслед за этим началась церемония сдачи знамен.

12-ть прапорщиков вынесли столько же полковых, нарядных шелковых знамен; для принятия их вызвана была рота Карабинер, стоявшая вблизи Тульского Егерского полка. Эти символы воинской чести были отнесены с музыкой к домику Г. Главнокомандующего и поставлены на местах, где и прежде сего не один раз развевались неприятельские трофеи.

Наконец двинулись через мостик длинною вереницею, отпускаемые на родину: редиф, Лазы и башибузуки. Редиф, как регулярное войско, протянулся со своими начальниками, но нестройные толпы Лазов и башибузуков, заметив приготовленные котлы с пищею, не устояли против искушения и остались, чтобы утолить мучивший их голод. Едва прошла эта часть сдавшихся, как Г. Главнокомандующий, видя изнурение Турок, и чтобы дать им возможность скорее приступить к трапезе, объехал с Вассиф-Пашею прочие [113] турецкие войска, ласково приветствуя их, и в своей легкой коляске пронесся по дороге домой, окруженный свитою и в сопровождении конвойной команды, перед которою, как и всегда, вился значок с изображением креста, нашего вечного спутника и помощника.

После осмотра турецких войск, Его Высокопревосходительство остановился около Драгунского Князя Варшавского Графа Паскевича-Эриванского полка и находившейся возле него конной артиллерии, и в присутствии наших и турецких войск сделал несколько небольших и быстрых построений со спешенными людьми.

Вид Турок был угрюм и мрачен; особенно поражены были немою горестью Арабистанцы и гвардейцы, — цвет турецкого войска; однако ж, и в плену они строго повиновались своим начальникам во всем, кроме желания добраться до котлов. С самого начала приезда Г. Главнокомандующего бедный карсский гарнизон овладел (правда, без боя) двумя котлами.

В то время, когда здесь, пред нашим лагерем, происходила сдача гарнизона, полковник де-Саже, назначенный временным комендантом, с 6-ю батальонами пехоты и 1-ю легкою артиллерийскою батареею, вступил в город и занимал укрепления уже русской крепости Карса.

По окончании торжества, Его Высокопревосходительство изволил пригласить к столу старших турецких генералов, а между тем военнопленные, которым предстояло быть отправленными в Россию, потянулись на сборный пункт по дороге к Александрополю, из коего они 5-ю партиями отправляются ныне по назначению. Редиф, Лазы и башибузуки, отпущенные по домам, выведены под прикрытием 3 батальонов пехоты, 2 орудий и одного эскадрона Драгун в селения по направлению к Эрзеруму. Войска эти, дурно продовольствованные, так изнурены, что путь их до Саганлуга усеялся трупами, погребаемыми жителями окрестных деревень. Даже в день сдачи, после угощения, многие из этих [114] несчастных, вечером, вместо того, чтобы воспользоваться дарованною свободою, бродили по лагерю, стремясь на огни, мелькавшие в землянках, как мотыльки на свечу, и с криком «аман, аман» просили пищи и тепла; некоторые из них на другое утро найдены мертвыми или полуживыми в конюшнях, у дверей, и под окнами.

Это бедственное положение, до которого дошел карсский гарнизон, дало нам возможность покорить неприступную твердыню и хотя после сдачи, из чувства человеколюбия, старались помочь страданиям отдавшихся нам врагов; но зародыш преждевременной смерти развивался быстро и не всем им попечения наши послужили в пользу. То, до чего достигли они с одной стороны трудами, с другой лишениями в течение нескольких месяцев, в короткое время поправить уже было невозможно.

Войска наши, назначенные с полковником де-Саже в Карс, вступили в крепость с музыкой и только ночью могли занять все укрепления, город и цитадель. Рассвет 17 Ноября озарил на ней русский флаг, поднятый при громе 101 пушечного выстрела и водруженный по приказанию Г. Главнокомандующего адъютантом его, поручиком Корсаковым, на том самом месте, где в 1828 году, при Его Высокопревосходительстве, поставлено было знамя Грузинского Гренадерского полка (Ныне Грузин. Гренадер. Его Императорского Высочества, Великого Князя Константина Николаевича полк.).

30-ти-тысячная анатолийская армия исчезла истинно как прах: до 2 тыс. взято нами в течение лета; до 3 тыс. успело пробраться из крепости; 8 1/2 тыс. погибло в бою 17 Сентября, в разновременных делах, от холеры, голода и истощения; около 2 тыс. находится и ныне в госпиталях. Из оставшихся 14 1/2 тысяч, восемь взято военнопленными, а до семи тысяч распущено по домам.

Вскоре приступлено было к описи казенного имущества, нам доставшегося; это продолжается еще и до сих пор; [115] из найденного мы приобрели уже 130 (Кроме взятых в течение кампании настоящего года.) осадных, батарейных и легких медных пушек исправного литья, до 30 тысяч французских ружей и штуцеров, а также много пороху и боевых снарядов. В числе трофеев, кроме 12 полковых знамен, о коих говорено было выше, Г. Главнокомандующий, зная обычай Лазов прятать свои знамена, по высылке сих людей, приказал осмотреть их вьюки, в коих найдено 18 старых прапор (знамен) с отпечатанными, на некоторых из них, кровью, руками убитых врагов; независимо от всего этого, собрано довольно значительное число всякого рода батальонных, ротных, сотенных значков, барабанов и труб.

Вечером, в день сдачи, отдано было приказание: «Лагерь у Чивтлигая, обратившийся в стан, впредь называть: стан Владикарс».

Вот еще рассказ моего товарища, которого обязанности службы во время сдачи Карса забросили в глухие духоборские слободы:

Радостная весть о падении карсских твердынь быстро долетела в глушь духоборских селений. Все разноплеменное население Ахалкалакского участка и Александропольского уезда ликовало при этом, изумившем всех, известии; наши поселенцы духоборы, Татары, Армяне, особливо карсские выходцы, пораженные сдачею крепости, коей неприступность им известна, тогда только вполне убедились и предались восторженной радости, когда в Александрополе отслужен был благодарственный молебен при 101 пушечном выстреле, когда прибыл генерал Виллиамс со своим штабом и когда начали входить пленные Турки. Совершилось событие и очевидцы оного, те, которые ждали оного со дня на день, с удивлением смотрят на вновь устроенные укрепления, кои можно было покорить только настойчивою блокадою.

ПИСЬМО XLIV.

22-го Ноября. Стан Владикарс.

В числе многих образов, поднесенных Г. Главнокомандующему во время пути его из Петербурга на Кавказ и присланных во время пребывания в Турции, от разных духовных лиц, родственников, знакомых Его Высокопревосходительства и людей разного звания, один особенно замечателен.

Икона эта, присланная от неизвестного лица, без письма, и изображающая святых: Георгия, Стефана и Татьяну, а над ними чудотворный образ Тихвинской Божией Матери, не блестит ни золотом, ни серебром богатого оклада; но на доске ее свеча, затепленная пред нею рукою набожного человека, оставила глубокий след, как доказательство, что пред образом сим излилось много теплых молитв. На обратной стороне образа виднеется четкая надпись: «в Карс».

До сего времени икона сия хранилась у Г. Главнокомандующего, ибо до падения карсской твердыни невозможно было исполнить желания усердного и неизвестного жертвователя.

Теперь же, когда крепость преклонилась пред силою русского оружия, Его Высокопревосходительство, но неимению в Карсе греческой церкви, изволил приказать передать образ остающемуся командующим войсками в Карсе, генерал-майору Ивану Петровичу Фетисову, с тем, чтобы икона сия находилась в походной церкви стана Владикарс, до того счастливого времени, когда в самом Карсе устроится православная церковь.

ПИСЬМО XLV.

24-го Ноября. Стан Владикарс.

На другой день после сдачи Карса все офицеры отряда явились поздравить Г. Главнокомандующего со счастливым достижением цели, к которой стремились желания всех, переносивших труды блокады. Радостно и искренно было это поздравление и весело повторялось оно друг другу, ибо всякий сознавал громадность оконченного дела и те важные последствия, кои могут проистечь от падения сдавшейся крепости и искоренения анатолийской армии.

В нашем стане прожили нисколько дней начальники карсского гарнизона. Кроме Виллиамса и его офицеров, первое место между пленными по званию мушира (главнокомандующего), занимает Вассиф Мамед-паша. Родом Гуриец и не забывший еще своего родного языка, мушир отличается добродушием и миролюбием, но в нем нельзя даже подозревать тех обширных и многосторонних способностей, которые необходимы для главного начальника армии. Одежда Вассиф-паши самая простая, общая с прочими офицерами турецких войск; она состоит из темно-синего кафтана с небольшими круглыми, золотыми пуговицами, красной фески с синей шелковой кистью, шаровар с лампасами и больших походных сапог. Ни одежда его, ни наружность не представляют ничего особенного. В 1833 году, в бытность нашего Главнокомандующего в Царьграде, Вассиф-паша занимал пост дивизионного генерала и бывал в лагере [118] десантных войск. Его Высокопревосходительство напомнил ему это обстоятельство и, разговаривая об общих знакомых того времени, вспоминал между прочими и об Омер-паше, нынешнем генералиссимусе турецких войск, а в то время откомандированном сераскиром к Н. Н. Муравьеву, для исполнения обязанности переводчика, и назначенном тогда, по распоряжению Его Высокопревосходительства, к обер-квартирмейстеру его отряда полковнику Мендту. Омер-паша родом Австриец.

Второй по званию, но гораздо выше мушира во всех отношениях, Керим-паша, человек замечательный. Всеми любимый и уважаемый в турецкой армии, он носил название Баба-Керим (дедушка Керим), которое и наше Главнокомандующий употреблял в разговорах с сим почтенным старцем.

Третий из турецких военачальников, вышедших из Карса, отпущенный по условию на родину, начальник иррегулярной кавалерии Анатолийской армии Хаджи Темур-Ага, уроженец Диарбекира, — пользуется в Малой Азии известностью по богатству своему и обширным связям. С открытием настоящей войны в 1853 году, он прибыл в Карс с 1 1/2 тысячью башибузуков, собранных преимущественно из людей, ему подвластных или преданных. Прославленная храбрость его привлекла к нему новые толпы и, в прошедшем году, он уже считал в рядах своих около 3,000 человек. Зимою 1854 года, Хаджи Темур-Ага усмирил с прочими войсками восстание в Курдистане и разбил близ Джезирэ владыку Курдов Аздан-Ишра, после чего возвратившись в Эрзерум, при начале кампании сего года присоединился к Анатолийской армии и выдержал с нею всю трудность блокады, успев удержать до конца дела до 600 человек, кои все остались пешими, ибо у них сохранилось всего только 10 лошадей. Воинственная наружность Хаджи Темур-Аги вполне соответствует званию начальника кавалерии. Его высокий рост, стройная фигура и мужественное лицо [119] внушают к нему доверие, а ловкость, с какою он сидит на коне и владеет оружием, доставили ему славу лучшего наездника. Его расшитая золотом красивая куртка и роскошная мантия издали бросаются в глаза; он искусно убирается богатым оружием и всегда окружен толпою рабов, тоже щегольски одетых.

Остальных шесть пашей Г. Главнокомандующий тоже приглашал к своему столу и приветливо с ними разговаривал. Нельзя не заметить общего нерасположения всех их к союзникам.

Все пленные начальники карсского гарнизона размещены были у генералов и полковых командиров, а Керим-паша, как человек особенно достойный, был гостем у Его Высокопревосходительства и жил все время у капитана Ермолова. Вассиф-паша не тяготился пленом, но скучал своим положением и жаловался на судьбу; Керим-паша грустил молча и все с участием смотрели на его выразительное лице, носившее отпечаток немой скорби. Костюм его такой же, как у всех прочих, но наружность и приемы напоминают старую Турцию, что выражается и в речах его. Керим-паша малообщителен, тих и скромен.

19-го ноября генерал Виллиамс со своим английским штабом отправился в Александрополь для следования далее; 20-го выехал мушир с тремя пашами; но Баба-Керим с остальными тремя пашами уехал только 23-го, оставив в нас самое приятное о себе впечатление.

ПИСЬМО XLVI.

26-го Ноября. Стан Владикарс.

19-го Ноября, в 11-ть часов утра, Г. Главнокомандующий изволил отправиться для обозрения Карса. По осмотре нижних укреплений и Гафиз-Табии, Его Высокопревосходительство был на скалистом Карадаге, взятом им приступом в 1828 году; возвращаясь в город, у ворот был встречен армянским духовенством. Г. Главнокомандующий удостоил посещением Меджлис (городской суд или ратуша), где собраны были старшины; объявил жителям прощение за то, что они сражались против нас в рядах турецких войск, и в кратких, но строгих словах дал наставление, как они должны вести себя, чтобы успокоиться после претерпленных бедствий, — после чего отправился в госпиталь. На дворе оного в одну шеренгу выстроены были 83 человека турецких медиков, в мундирах; все они имели честь представляться Г. Главнокомандующему. Больных в лазаретах, мечетях и частных домах до 2 т. чел., изнуренных и без пищи; ежедневно умирало этих несчастных около 100. Из госпиталя Его Высокопревосходительство вошел в цитадель. В Карсе, между тем, деятельно кипит работа. Легкие, батарейные и осадные пушки свозятся с разных укреплений, оружие приводится в известность, равно как и все военные припасы, палатки, шанцевый инструмент, порох и боевые снаряды. Карс был главным складом всего этого для снабжения анатолийской армии. Нам досталась превосходная [121] артиллерия, не безобразные чугунные крепостные орудия, а легкие батарейные медные и бронзовые пушки, не на станках, а на лафетах. Всем запасам до сих пор не окончена опись, ибо все еще отыскиваются новые склады, так, что нам трудно привести в известность все приобретенное.

20-го Ноября, в 9 1/2 часов утра, в корпусной церкви стана Владикарс, совершено богослужение с панихидою о павших в бою 17-го Сентября и, при 101 пушечном выстреле, благодарственный Господу сил молебен за успех, дарованный нашему оружию. При этом был парад, в коем участвовали войска, находящиеся в стане.

21-го Ноября Г. Главнокомандующему угодно было осмотреть укрепления на чахмахских и шорахских высотах. Для подробного объяснения хода дела 17-го Сентября, Керим-Паша, распоряжавшийся в тот день турецкими войсками, был приглашен сопровождать Его Высокопревосходительство. Из наших офицеров отправились некоторые из принимавших участие в штурме: со стороны Шораха полковник Тархан-??уравов, а с Чахмаха капитан Ермолов. Взаимные с двух сторон указания частностей объяснили дело в подробностях оного.

«Здесь» — говорил Керим-Паша — «нас сбил первый натиск». Полковник Тарханов указал тоже место и батарею, взятую с боя поручиком Пиллар-фон-Пильхау 2-м, вооруженную 4-мя орудиями. Признаны места, где Эриванцы, Мингрельцы и Ряжцы овладели еще 7 пушками, где стояло во рву знамя Гренадерского полка, вынесенное с перебитым древком.

«Вот табия, которую не могли занять ваши солдаты, несмотря на отчаянную их храбрость», — примолвил Керим-Паша — «они взбегали на вал, но тут и ложились». Одним словом, указаны все пункты, где были упорные свалки и кипел бой на шорахских высотах.

На Чахмахе, где начальствовал генерал Базин, капитан Ермолов объяснил ход дела и взятие 12 пушек, из [122] коих 3, более легкие, тогда же перевезены были в лагерь г.-м. Бакланова, указавшего нашим колоннам давно исследованные им пути к укреплениям; Керим-паша, не находившийся во время дела на сей стороне, но получавший оттуда донесения, подтвердил справедливость рассказа.

В 1829 году Пушкин, отправляясь в Эрзерум, был проездом в Карсе и удивлялся падению этой твердыни; что бы сказал ныне наш поэт, если б увидел ту же громаду, но окруженную многочисленными фортификационными работами, сооруженными под наблюдением и руководством искусных английских инженеров, и вооруженную превосходною и большого калибра артиллериею.

Вид с карсской цитадели восхитительный; там, на высоте, под сенью гордо вьющегося в воздух русского флага, стоял я, смотрел и не мог насмотреться.

С одной стороны каменистый обрыв и за ним, гряда за грядою, цепи гор, увенчанные разнообразными укреплениями, еще недавно кипевшими войсками целой армии, а ныне безмолвными; они оканчиваются неправильными линиями Шораха, на коем высятся четыре деревянных креста, водруженных над могилами наших собратий, геройски павших 17-го Сентября. У ног раскинулся обширный город со зданиями, тесными, кривыми улицами и высокими минаретами; везде шумит и двигается пестрая толпа, забывающая среди возрождающегося довольства о претерпленных бедствиях и которую снова занимают ее вседневные нужды.

Спустившись в город, я прошел на базар; лавки уже открыты, купцы громко зазывают покупателей, принимают наши ассигнации и при продаже ссылаются на таксы, назначенные русским карсским полицеймейстером.

Это в Карсе; а по дороге из нашего стана, мимо каменных пирамид, поставленных по пути, тянутся обозы, везут взятые огромные пушки и запасы, идут батальоны и команды разных полков, двигается кавалерия, партии военнопленных, едут паши или мчится на почтовой тройке посланный гонец. [123]

Около этапов, при коих устроены станции, дома для проезжающих и маркитантские лавки, стоят кучи народа, множество повозок и арб, с коими трудно разъехаться, начиная от Александрополя вплоть до Владикарса.

ПИСЬМО XLVII.

29-го Ноября 1855. Стан Владикарс.

Не много стран могут сравниться в изобилии и хлебородии с Карсским пашалыком. В мирное время вся холмистая поверхность оного и даже нижние уступы горных хребтов покрываются тучными пажитями. В санджаке Ардаганском, который был всегдашнею житницею нашего Закавказского края, несмотря на громы войны, нивы не заглохли. Гельский санджак хотя не изобилует хлебом, но множество сена дает жителям возможность держать огромные стада. Кагизман, кроме землепашества и скотоводства, весь в виноградных и фруктовых садах. Заришатский санджак не уступает другим в изобилии; самые названия озера Арпа-гель (Арпа — ячмень, гель — озеро.) и реки Арпа-чай доказывают, что места эти избыточны хлебом. Только окрестности Карса, несущие в настоящее время всю тягость войны, оскудели; но отдохнувшая почва вознаградит с лихвою труд земледельца.

И среди столь богатой страны, гарнизон и жители Карса, сжатые нашей блокадой, томились от голода и принуждены были сдаться!..

В бытность мою в Карсе я осматривал непрерывную цепь нагроможденных в несколько рядов укреплений и [124] множество кладбищ, на кои перешли из домов поколения, обитавшие в сем древнем городе, известном еще Римлянам под именем Карсеса или Карсиса. Теперь убрали лежавшие около них по улицам и в табиях трупы, не попавшие в эти обширные места успокоения. Невдалеке одного из них, правильными рядами расположены двадцать четыре огромных насыпи, из коих каждая имеет 50 шагов длины, 7 ширины и до 1 1/2 сажени вышины. Сначала я полагал, что это землянки для войск, но один из карсских жителей объяснил, в чем дело. Когда фураж в городе был почти весь истреблен, то Англичане приказали убить лошадей и, для избежания заразы, зарыть их, так что виденное мною конское кладбище вмещает более 2,500 зарезанных кавалерийских лошадей. Кроме того, по всем окрестностям Карса и в самом городе валяется множество догнивающих лошадиных остовов.

По словам старшин деревень, оставшихся по дороге к Саганлугу, из отпущенных на родину 7 т. редифов едва 1/4 часть перешла через хребет; многие сотни трупов погребались жителями сих деревень. Вполне оправдывается допущенное мною в одном из прежних писем сравнение выбегавших из Карса турецких солдат с Французами 1812 года, отступавшими из Москвы.

Сердце обливается кровью, видя эти страшные бедствия, и только сознание, что единственно сим способом можно было одолеть неприступный оплот Малой Азии успокаивает возмущенное чувство человеколюбия.

28-го Ноября Г-н Главнокомандующий ездил в Карс, чтобы видеть с деятельностью продолжающееся отправление турецких орудий и прочих доставшихся нам запасов.

Завтра, 30-го Ноября, Его Высокопревосходительство выезжает из стана Владикарс в г. Александрополь.

ПИСЬМО XLVIII.

3-го Декабря г. Александрополь.

30-го Ноября Г. Главнокомандующий выехал из стана Владикарса. Офицеры оставшихся еще там полков являлись откланяться Его Высокопревосходительству.

По дороге, из населенных армянских деревень выходил навстречу народ и духовенство с крестами и Евангелием, а от Огузлы провожала сотня Шурагельской милиции. Уже стемнело, когда подъехали к Александрополю. Берег Арпачая со стороны города был освещен машалами (Гнезда из железных полосок, наполненные горючими материалами.); в багровом зареве их виднелись хоругви, значки и ближайшие ряды народа, — тут было почти все население города, и глухой говор этой толпы переливался в темноте. Едва экипаж Г. Главнокомандующего, окруженный всадниками, перебравшимися на противоположную сторону Арпачая, переехал через реку, ожидавшее Его Высокопревосходительство греческое и армянское духовенства двинулись к нему навстречу с приветствиями и поздравлением. В числе духовных лиц находился и тот священник, который, при прибытии Г. Главнокомандующего в начале нынешней кампании в Александрополь, встретил его речью, некоторым образом предсказавшею последние события. По окончании пения псалма, загремели со всех сторон клики народа: экипаж тронулся, сопровождаемый звуками зурны, факелами, значками и всеми бывшими [126] при встрече; непрерывное ура! не умолкало. На пути присоединялись другие, так что провожавшие заняли всю дорогу. На площадке пред квартирой, отведенной Его Высокопревосходительству, ожидал его почетный караул от Белевского егерского полка и ординарцы от разных частей войск. Около же самого дома выстроены были гг. генералы, штаб и обер-офицеры Александропольского гарнизона и проходящих полков. Тут же градской глава и общество здешних Евреев поднесли Его Высокопревосходительству хлеб и соль, а последние написанную на листе молитву о ниспослании успеха нашему оружию. Вся площадь была освещена разноцветными фонарями, а улицы и кровли домов иллюминованы плошками. Долго еще по прибытии Г. Главнокомандующего не расходился народ, и густые толпы его теснились около дома.

2-го Декабря, Его Высокопревосходительство осматривал крепостные работы и госпиталь. B последнем лежит более 1500 военнопленных Турок, оставленных здесь по болезни и крайнему изнурению. Тут уже можно было исполнить долг человечества, успокоив и дав помощь сим несчастным, кои благодарят за попечения, им оказываемые.

Сегодня, 3-го Декабря, Г. Главнокомандующий осматривал здания карантина и расположенные в оных команды, после чего заехал на кладбище, желая вместе с тем посетить могилу храброго генерала Ковалевского. Кладбище это расположено на возвышенности, названной холмом чести, потому что там покоятся падшие в течение 3-х лет на полях Баш-Кадыкляра, Кюрюк-Дара и на валах Шораха. Холм сей усеян надгробными памятниками из черного и красного камня; некоторые из них поставлены над храбрыми иждивением родственников, но большая часть сооружены товарищами убитых. Это место, славное по воспоминаниям, и на малом пространстве вмещающее столько героев, видно издали и от Арпачая и из крепости; ни один служивый не пройдет мимо без того, чтобы набожно не перекреститься и не вспомнить о братьях, в мире почиющих.

ПИСЬМО XLIX.

5-го Декабря, на пути из Александрополя к Тифлису.

В бытность свою в Александрополе, Г. Главнокомандующий получил донесение об изъявлении покорности Ольтинским и Гельским санджаками; это достигнуто следующим образом: полковнику Лорис-Меликову, назначенному ныне областным начальником Карсского пашалыка и части Эрзерумского, и о котором часто упоминалось в письмах моих, поручено было Г. Главнокомандующим привести в покорность Ольтинский и Гельский санджаки.

По объявлении местному управлению сих санджаков воли Его Высокопревосходительства, и по причине нескорого прибытия старшин, полковник Лорис-Меликов послал туда 3 сотни Карапапахов, жителей покорившихся нам в прошлом году турецких деревень и добровольно поступивших на службу.

С летучим отрядом этим был послан Ширин-Бек (Родом Гуриец, с молодых лет поступивший в турецкое подданство. Он находился под надзором Турок, подозревавших его в сношениях с нами, и освобожден при взятии Карса. Это молодой человек, замечательный своею ловкостью к приличной наружностью.), который по прибытии в Ольту узнал, что почетные жители этого города отправили уже в Карс с Бардусским старшиною 2-х членов меджлиса и распорядились, дабы доказать свою покорность, отправлением в стан Владикарс [128] 300 четв. ячменя, обещая постоянно продолжать подвоз. Гельский меджлис со своим кадием (судьею) тоже прибыл к полковнику Лорис-Меликову и выслал к нашим войскам 120 арб сена, — продукта, коим изобилует сей санджак и в коем всего более встречается необходимость в стане. Таким образом, все пространство до подошвы по ту сторону Саганлугского хребта покорилось нашему оружию и вошла с нами в сношения.

4-го Декабря Г. Главнокомандующий изволил выехать из Александрополя, напутствуемый искренними желаниями счастливого пути собравшихся жителей и конвоируемый сотнею Шурагельской милиции.

В пути, на станции Караван-Сарайской и далее, в Муганлинской, настигли мы следующих в Тифлис военнопленных Турок. Переход в столь суровое время года, при их обношенной одежде и обуви, конечно труден, но нельзя не удивляться терпению этих, в полном смысле слова, хороших солдат. Как они, так и офицеры не ропщут; последние в особенности понимают неизбежность недостатков в пути. Первая партия достигла уже Тифлиса, где им приготовлена одежда и откуда они отправятся в дальнейший путь, снабженные всем необходимым. Тифлисские жители видели артиллеристов; вслед за ними прибудут Арабистанцы и гвардейские стрелки. На суровых лицах этих, заслуживающих сострадания, людей можно прочесть только совершенную покорность судьбе; офицеры их ведут себя хорошо и пользуются уважением подчиненных. Последними прибудут Анатолийцы.

Конечно дело о Карсе; но мысли все еще заняты этим важным событием и часто приходят на память впечатления того времени. Вот, например, некоторые из частных событий, о коих я давно уже хотел писать вам.

После штурма 17-го Сентября, генерал Виллиамс и турецкие паши поддерживали дух карсского гарнизона уверениями, что мы, с приближением зимы, испугаемся холодов [129] и метелей, и уйдем в Александрополь, открыв им путь в Эрзерум. Но они убедились, как неосновательны были их предположения: адъютант Виллиямса, Тисдель, отправляясь, перед сдачею, к Г. Главнокомандующему в своем красном мундире, заметил около мостика, через который он проезжал, толпу солдат в такой же красной, но натуральной одежде, купающихся в реке; это было уже во время наступления сильных холодов. Он с удивлением спросил, что это за люди и откуда они идут? — потому, что в это же время новая толпа, только что выскочившая из бани, подходила к реке, вся объятая паром, и бросалась в воду, — и едва поверил ответу, что солдаты, выпарившись в бане, отправляются в холодную воду для освежения себя. То же самое зрелище случайно представилось на другой день и генералу Виллиамсу, при проезде его через построенный нами мост, под коим наши солдаты прохлаждались в реке, выскочивши из-под банного веника. Понятно, что после этих случаев, Англичане могли убедиться в возможности продолжать блокаду зимою людям, таким образом закаленным. Другое же обстоятельство подкрепило это убеждение: когда подписывали условия сдачи, английским офицерам позволено было осмотреть наш лагерь, и они увидели при всяком полку заготовленные в большом количестве сани для зимних перевозок и лопаты для разгребания снега.

Можно ли усомниться, чтобы наш железный русский человек не выдержал турецкого мороза?!..

А вот еще событие, не менее характеристическое, и в высшей степени отрадное, как доказательство, что не поколебалась в отечестве нашем теплая вера в помощь Божию и что много есть в дальних городах обширной России благочестивых людей, которые, не в силах будучи поднять против врагов оружия, христианскими подвигами воодушевляют ратников, жертвующих жизнью за честь и славу драгоценного отечества: [130]

Вероятно, еще не забыто вами мое описание церковного парада 5-го Сентября, после коего розданы были в части войск по нескольку образов Ростовских Чудотворцев, в числе 2 тысяч, присланных при письме на имя Г. Главнокомандующего ростовским купцом Василием Рахмановым. Этот благочестивый старец снова сделал усердное приношение, препроводив икону на финифти собственно Г. Главнокомандующему, 25-ть образков для Штаба Его Высокопревосходительства, 1000, — как он сам выражается, — для храброго казачьего войска, и от имени ростовского же купца Тарасова 100 для артиллеристов.

Кроме того, Василий Васильевич Рахманов, получив письмо ¹ от трех заслуженных солдат Мингрельского [131] егерского полка, из коих рядовой Яков Дубинин благодарил его за полученный при раздаче образок, а унтер-офицер Иван Гайлов и рядовой Никита Позняков, видя, что товарищ их, огражденный заступничеством Св. Ростовских Чудотворцев в бою 17-го Сентября, не был тронут [132] вражьими пулями, хотя шинель его в 4-х местах прострелена, просили Рахманова выслать им подобные иконы, — прислал им письмо со вложением 3-х рублей и посылку на имя Г. Главнокомандующего для передачи сим солдатам.

Его Высокопревосходительство получил письмо это в Александрополе и, отдавая справедливость храбрым егерям Мингрельского полка, которые под командою своего достойного полкового командира Серебрякова, отличаются неустрашимостью и примерной нравственностью, приказал разыскать посылку.

Она найдена в Тифлисской Почтовой Конторе, но в пути ящик несколько повредился. Однако, хотя некоторые вещи испорчены, все в ней заключавшееся отослано немедленно по адресу.

Отрадно было разбирать этот ящик. Незнакомый человек, ростовский купец, единственно по просьбе солдат, которых он никогда не видел, но движимый чувством братства, посылал членам великой русской семьи образа для осенения их в боях. Ящик заключал 208 образков для роты, в которой служат Гайлов, Позняков и Дубинин, 3 образка им и 7 офицерам, две картины, нарисованные по поводу нынешней войны, три книжки святцев, 6 листов почтовой бумаги, 3 штемпелеванных конверта и палочку сургуча для писем к нему.

Только нежно любящий сыновей своих отец мог так внимательно позаботиться о нуждах своих детей, как сделал это Рахманов, — повторяю, для людей, ему вовсе незнакомых.

Вещи завернуты были к корпию и при посылке приложено письмо, коего простые и сильные выражения, подкрепленные ссылками на Св. Писание, вполне обрисовывают чистую и добрую душу набожного Рахманова. Вот это письмо:

«Храбрые Христолюбивые воины, г. унтер-офицер Иван Гайлов, рядовые Никита Позняков, Яков Дубинин; отчества вашего в письме не написано, а книги Потерянный Рай в Ростове не оказалось. [133] Мне приятно читать ваше письмо, в котором вы душевные свои чувства изложили о вашем желании получить от меня святцы и иконы Ростовских чудотворцев, а потому спешу при сем послать вам троим по иконе всех Ростовских чудотворцев, и каждому по святцам; да послужит вам святая вера ваша на спасение души и на воспоминание, что отечество ваше помнит вас, что вы призваны свыше на защиту Веры, Царя и Отечества, и проливаете кровь вашу не для пагубного действия по примеру врагов Отечества нашего, которые во злобе сатаны, ненавидящего Христианские народы, имеют явное намерение делами своими ему, Диаволу, содействовать. В мечтах страх, что они творят за убийства, грабежи и пожары! Предают огню хлеб насущный, дарованный России из недр земных Богом, для существования создания Божия, и полагают подобными действиями своими истребить Христиан; разрушают храмы Божии по примеру 1812 года; забыли святое писание, где сказано: Аще кто Божий храме растлит, растлит сего Бог (1. Корин. 3. 17.), и видели они, что православная Россия не воздала им в 1812 году за зло злом, а простила их по-христиански; бывши в Париже, наши не предали его огню подобно как они жгли наши грады, и это смирение России оценило потомство всех народов. Что же теперь враги наши полагают, что жгут селения, лишают достояния подданных России? Что же они из того пользы себе приобретают? Ровно ничего. Россия знает твердо Веру свою; знает, что без воли Бога влас с головы не упадет, следовательно, осеняя себя христианским крестным знамением, произносит: Бог даде, Бог и отъя! Все христиане знают, что сим действием вражеского восстания не поколеблют верноподданного населения; они знают, что в отдаленной стране собраты их готовы, по слову Царя, помогать им в разорениях, переносимых от врагов, что не за себя или за свою вину подвергаются гибели, а за Веру православную всех христиан; а пред пострадавшими за Веру мы ныне благоговеем, и вы, храбрые [134] войны, пожелали иметь святцы для воспоминания тех, кто угодил Богу и кто суть ходатаи наши пред Богом; и в письме вашем вы относите спасение ваше к святому угоднику Божию Димитрию чудотворцу. Веруйте и молитесь: Вера спасет вас; мужайтесь и да крепится сердце ваше, все уповающие на Господа, и в знак Веры вашей, я здесь прилагаю 200 икон Ростовских чудотворцев; в роте с вами сослуживцев-христиан наградите, со спроса начальства; мне приятно исполнить желание ваше иметь на груди вашей святыню. Иконы освятите, и где ваше ныне пребывание, там против Христиан всечасно слышен глас: на кресте, на кресте их всех; они сквернее нас! Но ты средь кликов мужайся, храбрый воин; кто со смертью борется, бессмертья тот достоин; ежечасно взывай: податель всех даров, Господи, мне веру приложи и путь, хотя через смерть, лишь к небу приложи, и того сподобишься гласа Божия: блажени рабы тии, их же пришед Господь обрящет бдящих, аминь глаголю вам, яко препояшется и посадит их и приступив, послужит им. (Луки 12, 37.) Вся елика аще молящеся просите, веруйте яко приемлете и будете вам. (Марка 11, 24.) Веруйте, что миллионы христиан просят Бога и Его угодников о даровании победы над врагами.

Вам, при параде 5-го Сентября сего 1855 года, розданы были иконы; о сем событии напечатано во всех ведомостях, — следовательно, читают это и враги наши; они видят, что Россия — одна семья, об одном и сетование ее, что единоверцы с нами Греки вопиют к Богу о спасении их от гонения, а в Писании сказано: чадца моя, не любим словом, ни же языком, но делом и истиною, 1. Иоан. 3, 18. Христос за всех умре да живущие не к тому себе живут, но умершему за них и воскресшему, 2 Коринф. 5, 15. Вся убо, елика аще хощете да творят вам человецы, тако и вы творите им. Матф. 7, 12. Есть нередко отзывы маловеров, что неправильно меня отдали в [135] военную службу; это сильный грех мыслить в противность христианской веры; это означает противника веры, если сказано: без воли Бога влас с головы не сгинет. А вот твердый христианский пример нам оставил про себя Царь-пророк Давид; он пишет в псалтыре: Мал бех в братии моей, и юнейший в дому отца моего, пасох овцы отца моего, руце мои сотвористе орган, и персты мои составиша псалтырь, и кто возвестит Господеви моему. Сам Господь, Сам услышит; Сам посла ангела своего, и взят мя от овец отца моего, и помаза мя елеем помазания своего, братия моя добра и велицы и не благоволи в них Господь. Изыдох в сретение иноплеменнику, и проклят мя идолы своими, аз же исторгнув меч от него, обезглавих его, и отъях поношение от сынов Израилевых.

Вот вам, храбрые воины, святой пример, что предки наши видели подобно нам годину испытания Отечества и малый брат между большими братьями пас овец, но по благоволению Господа призван на ратоборство за отечество и поразил сильного врага, отнявши у него меч и им же оттрубил ему голову, и тем отнял поношение от своих соотечественников; вот вам пример веры в Господа и из пастырей возведен в Царя, а больших и славных его братий не благоволил Господь избрать для отнятия поношения собратов их. Теперь наше дело размыслить, где славнее получить смерть: на одре мягкой постели в городе или деревне, или быть признанному по благоволению Господа сразиться с врагами за Веру, Царя и отечество, и там получить славную смерть? А что святее Веры, что священнее Царя, что дороже Отечества?! находите вашим рассуждением, а смерти не миновать, потому, что Земля еси и паки в землю пойдеши. Если мы живем на земли дольше другого, это не наша воля. Если мы живем богаче другого, — тоже не от нас зависит: аще не Господь созиждет дом твой, всуе трудишися. Нам оставили славный и достопамятный пример [136] доблестные предки наши Князь Пожарский и Гражданин Минин; они взывали к своим собратам в годину испытания Отечества, и граждане становились в ряды верного воинства, другие приносили жертву на алтарь Отечества из своего достояния, а идущих на брань воинов благословляли иконами Святителей Ростовских чудотворцев, и с этою верою они победили врагов, и восстановили Богом указанную правду. Как же не повторить патриотизм доблестных праотцев наших?! Я осмелился посылать иконы православным войнам, служащим в Балтийском и Черноморском флотах, сухопутным в Крыму героям, и истребителям при Синопе Турецкого флота, защитникам города Одессы, в Ярославское и Вологодское ополчения и к вам, служащим в Азиатской Турции, и дерзнул испрашивать в Святейшем Синоде благословения его на всех, имеющих от меня посланные иконы.

Вот, храбрые защитники Веры, Царя и Отечества, мое вам излагаю мнение совершенно в простоте сердца моего, а по преклонности моих лет, достигши седых влас на голове и бороде, не имею более средств моих вам быть полезным, а желал бы получить от вас подробную грамотку, как вы меня среди многотрудного поприща не забыли, исполнили пословицу, что: спасибо тому, кто поит и кормит, а вдвое спасибо тому, кто хлеб-соль помнит. Я желал бы знать, которой вы губернии, уезда, села или деревни; господские или вольные, и давно ли вы в службе? — Есть ли у вас в доме родные? Все это приятно бы было слышать мне старику, и письмо ваше у меня сохранится с письмами, полученными мною за иконы от военачальников; так я ценю память вашу и прошу вас не бояться ваших начальников, а любить их в боязни вашей, о чем либо доложить вам известном в военном деле, если есть упущение службы; а любовь ваша все будет доставлять способы к прекращению зла; так же Бог нам показал получить спасение от грехов через раскаяние. Соблюдавши это, вас Бог не оставит; в том имейте веру. [137]

Препровождаемые здесь три книжки Святцев, и три иконы всех Ростовских чудотворцев, и три рубля серебром денег, шесть листов почтовой бумаги, три конверта на посылку писем и палку сургуча разделите между собою; еще посылаю я одну картину для видимости вашей, как враги стараются перетянуть несколькими человеками одного мужика; эта картина изображает Русского, стоящего непоколебимо; он знает, что Россию не победят враги: того не видно в писании, а за грехи наши Бог посылаете нам это для раскаяния нашего, и уповайте, храбрые воины, на Бога, что без Него ничего в людях быть не может. Если бы, во злобе своей, нечестивый союз предположил население близ моря покрыть пеплом, — то пожары мы видим и без войны в отечестве нашем и приписываем все это к воле Божией, Он же нас наказует и милует. — Желаю вам успехов, чтобы прославить имена ваши в ратоборстве, чтобы Вера ваша воссияла подобно Царя Пророка, чтобы вы обезглавили врага и отняли поношение Христианского народа, — вот мое желание. За сим, ваш

Покорный слуга Василий Васильев
Рахманов, 3-й гильдии купец
ростовский, ярославской губернии,
кланяюсь.

При сем приложено вместо трех икон ростовских чудотворцев 10-ть икон; последние семь икон не удостоят ли принять ваши начальники? чем меня обрадуют. Я Г-ну Главнокомандующему вашему послал еще иконы: думаю, что не лишит принять их; посланы ли картины, которые займут ваше понятие, каков русский мужик тяжелый и какова впряглась тройка.

Г. Ростов, Ноября 1-го дня 1855 года.

Корпия вам нужна, — я здесь готовлю ее и посылаю в Санкт-Петербург; а оттоль посылают по принадлежности.

ПИСЬМО L.

8-го Декабря, Тифлис.

Вчера, 7-го Декабря, в 6 1/2 ч. пополудни, Его Высокопревосходительство, Господин Главнокомандующий Отдельным Кавказским Корпусом и Наместник Кавказский изволил возвратиться в наш город, который уже с самого утра обнаруживал общее движение и праздничный, ликующий вид.

Первая встреча со стороны Тифлиса Его Высокопревосходительству готовилась в 6 верстах от города; здесь его встретило Тифлисское дворянство, имея во главе своего Губернского Предводителя; за тем, у Эриванской заставы, усердные граждане и прочие городские сословия встретили Г. Главнокомандующего с хлебом-солью. Тут же стройно разместились амкары и цехи со своими значками. Народ во множестве занимал все пространство около места встречи, и новые разнообразные толпы спешили сюда из города со всех сторон. Когда экипаж Его Высокопревосходительства подъехал, к заставе, г. исправляющий должность Тифлисского Военного Губернатора представил Г. Главнокомандующему рапорт, а градской глава обратился к Его Высокопревосходительству со следующим приветствием:

«Ваше Высокопревосходительство!

От полноты души, в лице всего городского сословия позвольте поздравить Вас с благополучным приездом. Победа над Карсом — преддверием Оттоманской Порты, возвеселила весь край и укрепила еще в нем великие надежды на русское оружие. Примите, Ваше Высокопревосходительство, настоящую встречу, как отголосок беспредельных сердечных желаний моих сограждан и позвольте иметь счастье от искренности сердца выразить Вам перед всеми: Слава Отечеству и победителю!» [139]

Вслед за этою речью отовсюду загремели нескончаемые клики ура, раздалась национальная музыка, взвилось на воздух несметное множество шапок, и торжество приняло совершенно местный народный характер. Поезд тронулся далее, и вся толпа устремилась по следам его с радостными восклицаниями.

Первым действием Г. Главнокомандующего, по вступлении в город, была молитва, и для этой цели Его Высокопревосходительство остановился у Сионского Кафедрального Собора и вошел в храм. Св. Церковь напутствовала Г. Главнокомандующего перед отправлением его на поле брани. Господь сил, услышав мольбы Церкви, увенчал оружие нашего Христолюбивого воинства громким успехом, и ныне вождь этого воинства приносил благодарственную молитву пред престолом Всевышнего…

Между тем, перед домом Г. Главнокомандующего собирались новые толпы. Здесь же выстроены были части войск, составлявшие почетный караул, а у самого входа находился весь генералитет, в полной парадной форме. Его Высокопревосходительство прибыл в сопровождении своей свиты и конвойной команды. В эту минуту все зашевелилось перед домом; восторженные клики ура и усвоенные здешним обычаем рукоплескания не умолкали; все теснились у самого входа, желая хотя издали взглянуть на Его Высокопревосходительство. Поздоровавшись с войсками, Г. Главнокомандующий несколько раз обращался к народу, с непокрытой головою, приветливо кланяясь.

Вечер завершился блистательною иллюминацией города и ближайших к нему высот.

Комментарии

1. Письмо это составило предмет следующей статьи, напечатанной в Русском Инвалиде:

Ростовский 3-й гильдии купец Василий Рахманов, приобретший известность за пожертвования в разные части морских и сухопутных войск, штаб и обер-офицерам и нижним чинам, образов, писанных на финифти, получил, в последних числах октября, следующее письмо из-под Карса:

« Милостивому Государю, нашему достойнейшему, дражайшему отцу Василию.

Первым долгом свидетельствую я вам всенижайшее мое заочное повиновение и низкой поклон, и припадаю к стопам вашим за ваше щедрое и сладкое милосердие и драгоценное ваше благословение. Имея счастье получить, чувствительно буду вас помнить, и молить Бога о вас в утренних и вечерних молитвах, и желаю вам от Всевышнего Творца, Царя Небесного, с сожительницею вашею и детками вашими и всем вообще благословенным семейством, от старшего и до младшего, получить благословение Божие и щедрую Его милость. Еще покорнейше осмеливаюсь прибегнуть к вашему щедрому милосердию: не отвратите лица своего от меня грешного и недостойного, извольте выслать книжечку Потерянного Рая и на одном листочке календарчик, называются Святцы, ибо мы редко когда слышим звон колокольный и особ духовных нечасто видим; ибо почти завсегда стоим между Азиею. Не имею себе средства приобрести наслаждение — книжечку Потерянного Рая. Я горький сирота, не видал своей матери и отца своего: малюткой остался, только от людей слышу, что маленьким остался, и воспитала тетка родная. Благодарю Всевышнего Творца, Царя Небесного, что мне Господь послал такой дар неоцененный — получить себе лик Святителя, сохраняющего меня грешного. Сладко душе и сердцу моему по смерть мою! Этот дар от вас я имел счастье получить 5-го Сентября 1855 года. И было все войско в параде; молебствовали; и были ваши святые жертвы — иконы Угодников Господних вынесены на престол перед образа. Когда кончил священник обедню, то Главнокомандующий наш объявил в параде: «помните, дети, вот нам прислал богатую награду купец 3-й гильдии, Ярославской Губернии, Ростовского Уезда, Василий Рахманов; должны вы, ребята, молиться Богу и благодарить Рахманова; я сам буду его благодарить и писать ему, и лично Царю отпишу». — Еще объявляю вам, достойнейший батюшка Василий: было у нас дело 17-го сентября, и шли на штурм; Господь оставил в живых вашим благословением; милостивый батюшка Чудотворец Святой Димитрий Ростовский умолил Господа милосердого, кто только его призывал на помощь.

Затеи прощайте; остаюсь, слава Богу, жив, здоров, чего и вашей милости желаю от Всевышнего Творца, Царя Небесного, всему вашему семейству. Покорнейший ваш завсегда крестник Яков Дубинин, рядовой 7-й роты Мингрельского Егерского полка.

Под. Карсом, 30-го сентября 1855 года.»

Приписка. — «Если милость ваша будет, то не оставьте и нас грешных, пришлите и нам недостойным святые иконы и пришлите к своим любящим, благословенным крестникам, за что будем молиться в утренних и вечерних молитвах. Унтер-офицер Иван Гайлов и рядовой Никита Поздняков».

По получении этого письма, к. Рахманов препроводил к Его Высокопревосходительству, Главнокомандующему Отдельным Кавказским Корпусом: 15 образов, писанных на финифти, с изображением на каждом всех Ростовских Чудотворцев, и 200 таковых же, небольшого размера. Эти образа назначены Рахмановым офицерам и нижним чинам той роты, в которой служат Гайлов, Поздняков и Дубинин. А сим последним отправлено Рахмановым: три финифтинные иконы, с изображением на каждой всех Ростовских Чудотворцев, три книжки святцев, три рубля серебром, шесть листов почтовой бумаги, три штемпельных конверта на посылку писем, палочка сургуча и две картины. На первой представлены весы: на одной чашке оных стоит русский мужичок, другую чашку заняли союзники, и не взирая на большое число оных, плотно наполнивших чашку и даже повисших на цепях оной в разных курьезных позициях, вся эта компания, сколько ни силится, не может перетянуть русского крестьянина; на второй изображена тройка, запряженная в легкий экипаж, бесстрашно управляемый молодою девушкою; головы у лошадей не лошадиные: у коренной — турецкого султана, у правой пристяжной — Людовика-Наполеона, у левой — лорда Пальмерстона; под картиной надпись:

«Вот мчится тройка удалая,
А глупость бодро правит ей,
И в бездну мчит, будто шальная,
Разнокалиберных коней».

И наконец, письмо, в котором, слогом простым и понятным, прекрасно обозначены обязанности русского солдата, призванного Царем, Богом венчанным, на защиту от врагов-варваров Православной России, дорогого и любезного нашего отечества.

Текст воспроизведен по изданию: Блокада Карса. Письма очевидцев о походе 1855 года в азиатскую Турцию. Тифлис. 1856