как ориенталист.

Литературная деятельность недавно скончавшегося А. П. Берже проявилась не только в издании десяти громадных томов Актов Кавказской Археографической Коммиссии, но и во многих ценных вкладах по персидской истории, лексикографии и литературе наших закавказских инородцев. Сюда относится, например, его русский перевод персидской истории Джемаледдина Карабахского, его персидско-французский словарь, изданный в 1868 году в Лейпциге, а также его сборник песен закавказских поэтов XVIII и XIX столетий, на тюркско-адербейджанском языке, изданный им тоже в Лейпциге в 1869 году.

Продолжительное пребывание Ад. П. Берже в Персии дало ему возможность усвоить себе основательно персидский язык. При составлении своего персидско-французского словаря, он пользовался — как сам об этом говорит в предисловии — указаниями многих ученых персиян в Тегеране и в Тавризе, а также советами г. Графа, бывшего в продолжении двадцати лет первым драгоманом при нашем посольстве в Тегеране. К персидско-французскому словарю, обнимающему более 600 страниц убористой печати, на двух столбцах, прибавлена таблица, заменяющая собою французско-персидский словарь, а также сравнительная таблица магометанского и христианского летосчисления. Известно, что в настоящее время персидский словарь Бьянки сделался уже библиографическою редкостию, а у нас в России, — сколько мне известно, — имеется только краткий словарь Болдырева, изданный 50 лет тому назад и составляющий третий том его персидской хрестоматии. Поэтому мы, русские, должны быть благодарны А. П. Берже за его труд, представляющий собою незаменимое пособие при изучении языка соседнего нам народа. Правда, [820] придирчивый критик может найти в книге А. П. Берже многие недостатки. Так, например, в немецком критическом журнале Царнке «Literarisches Centralblatt», за 1869 год, на странице 1267, при оценке труда г-на Берже жалуются на то, что попадаются многие устарелые слова арабские и персидские, а напротив не достает много ныне употребительных; жалуются также на необозначение или неточное обозначение произношения многих слов, и, наконец, на неправильности в проводимых арабских грамматических формах. Все это может быть справедливо, но не умаляет в наших глазах важности и пользы труда А. П. Берже для нас, русских.

Перейдем к его сборнику адербейджанской поэзии. Этот изящно изданный сборник представляет собою почти всю поэтическую литературу закавказских магометан. По свидетельству германского критика (см. Zarncke, Literarisches Centralblatt 1869, р. 1031), многие песни, в особенности старших поэтов Вакифа и Закира, могли бы в хорошем поэтическом переводе сравниться и по форме, и по содержанию с лучшими произведениями новейшей германской музы. В означенном сборнике помещены произведения различных поэтов, например, Вакифа, Кассим-Бека Закира, Мессихы, Ашик Пери, Ахундова и т. д.

Вакиф жил в Шуше, во второй половине прошлого столетия, во время правления там Ибрагим-Хана. Про него рассказывают, что он обладал большими сведениями в астрономии, и предсказал даже однажды безошибочно лунное затмение, а затем вскоре и землетрясение. Этим он обратил на себя внимание Ибрагим-Хана, который сделал его своим приближенным и даже возвел в сан визиря. Вакиф считался также искуссным строителем; так дворец хана в Шуше, здание, где помещалось правительственные места и городские стены, возведены Вакифом.

В 1796 году, когда шах Ага-Могамет-Хан предпринял поход против Грузии и пограничных ханств, он наводнил своими войсками Карабах и обложил Шушу. Во время осады он велел бросить в город стрелу, с привязанною к ней бумажкою, на которой был написан стих:

«Из небесного орудия, метающего снаряды, изрыгаются камни, приносящие смерть и разрушение; а ты, в твоем ослеплении, защищаешься против них в крепости стеклянной».

В ответ на это Ибрагим-Хан велел пустить стрелу с следующим стихом: [821]

«Если Тот, в Которого я верую, есть ноя охрана, то Он сохранит в целости стекло в отверстии, сделанном камнем».

Ага-Могамет-Хан спросил кто написал этот стих, и когда ему назвали Вакифа, то он поклялся в том, что убьет поэта, как только возьмет Шушу, и действительно, едва Шуша сдалась, как шах велел отыскать убежище, куда спрятался Вакиф, и привести бедного поэта перед свои грозные очи. В ту самую ночь, однако, которая предшествовала дню, в котором должен был предстать Вакиф, сам шах Ага-Могамет-Хан был убит рукою своего служителя Сефер-Али-Бека. В происшедшей за тем суматохе Могамет-Бек, племянник Ибрагим-Хана, захватил власть в Карабахе, и бедный Вакиф все-таки поплатился жизнию за свою привязанность к прежнему своему повелителю Ибрагим-Хану.

Кроме Вакифа мы заметим в сборнике А. П. Берже еще стихотворения Кассим-Бек Закира и Мессихы. Кассим-Бек умер в Шуше в 1857 году; его произведения отличаются особенною красотою слога. Мессиха был современник Вакифа, его стихосложение отличается особенным искусством. Из новейших стихотворцев в особенности выдаются Ашик Пери и Ахундовъ

В Карабахе, в деревне Маралиан, на берегу Аракса, явилась в 1829 году 16-ти летняя татарская девица, по имени Ашик Пери, замечательная не только красотою, но и прекрасным поэтическим дарованием, в особенности даром импровизации. Она вступала в состязание со многими современными поэтами и оставалась всегда победительницею. В числе ее соперников находился и карабахский армянин Мирза Джан Мадатов, игравший важную роль при генерале Ермолове и известный не только как даровитый поэт, но и как страстный поклонник прекрасного пола. Мадатов явился в деревню Маралиан в Карабахе, где находилась Ашик Пери, и вызвал ее на состязание в импровизации.

Эта импровизация Ашик Пери по настоящее время сохранилась в памяти народной как единственное воспоминание поэтического таланта этой замечательной женщины (см. сборник А. П. Берже, стр. 126-128). Ашик Пери умерла в 1833 году.

Последним по времени — last not least, говоря с агличанами — мы назовем Мирза-Фет-Али Ахундова, еще недавно состоявшего здесь в Тифлисе переводчиком при главном управлении. Он, между прочим, написал несколько комедий и это есть, по отзывам знатоков, первый и очень удачный опыт на этом поприще татарской словесности. Эти комедии были переведены и на русский язык и [822] несколько раз давались и на нашей сцене, например: «Мостали Шах, знаменитый колдун».

Приведем здесь перевод поэтического состязания между Ашик Пери и Мирза Джаном, о котором выше было говорено. Ашик Пери обращается к Мирза Джану как к известному поэту, человеку современности, и вызывает его говорить о разных вопросах из метафизики и мусульманского богословия.

«О поэт, ты муж современный, говори с майдана, выучив наизусть книгу жемчужную, говори от души».

«Есть семь земель, семь небес, семь вопросов (выучиваемых) наизусть; семь мыслей, семь омовений, семь жемчужин равно совершенных».

«Семь созвездий, семь планет, восемь раев бесподобных; семь молитвословий, семь Имамов, семь столбов знания».

Мирза Джан уклоняется от ответа. Он насмехается над идеализмом Ашик Пери и объявляет себя поклонником женской красоты:

«Не вдавайся в пустые бредни, о роза Пери, говори лучше о друге. Мне что за дело будущая жизнь, твое дело говорить что нибудь сердце пленительное».

«О семи землях, о семи небесах к чему спрашивать? Я нашел одного руководителя и приобрел от него совершенство».

«Я не стану грустить о рае, в этом мире ты дай мне возможность (наслаждаться); о жестоком друге, обожающем любовника, говори».

Ашик Пери продолжает все парить в сферах идеала. Теперь она старается выразить, в довольно загадочных выражениях, что верования: евреев, христиан и мусульман в сущности сводятся к одному и тому же, и что имя Иисуса и Марии упоминается с благоговением и в Евангелии, и в Библии, и в Коране:

«Одного корня святость и друга Господня (т. е. Авраама) и солнце подобного Ерусалимца (Иисуса?). Он изменил (строй) ума человеческого и окончательно схватил (т. е. основал) церковь».

«Ежечасно упоминается наизусть (имя) Иисуса и Марии, то в Евангелии, то в Джемджиме (т. е. Ветхом Завете), то в основании веры (т. е. коране). Говори».

Мирза Джан опять уклоняется от прямого ответа, причем все таки проглядывает его азиатское варварство и религиозная нетерпимость:

«Я нашел святость друга Господня, солнце подобного. На что это мне? Я схватил вместе с четками пояс (молитвенный евреев) и жезл. На что это мне?» [823]

«Одна Пери делает безумным от любви. На что мне величие Мойсея? Я не люблю ни Тору (т. е. Пятикнижие, ни Псалтырь. Ты, ударяя в струны, говори».

Ашик Пери осуждает эпикуреизм Мирза Джана и находит, что это свойственно одним язычникам. Она советует ему не увлекаться восхвалением розоцветного вина, объясняет ему, что такое, по ее мнению, христианство и требует, чтобы он вел беседу о душе:

«Ты найдешь на пути язычников стремление к наслаждению. Душа и речь твоя да не восхваляют розоцветного вина».

«Обычай и закон людей ¹ кресту поклоняющихся зовет Иисус церковью. Веди беседу о душе».

На требование вести беседу о душе Мирза Джан отвечает, что в его душе нет несбыточных стремлений подниматься птицею в выспренние области, бросая тело как пустую клетку. Затем он опять заводит речь о жестокосердии Ашик Пери и о том, что она отвергает его искательство:

«У меня душа не стремится к неуместным желаниям, птицею улетая из тела и подымаясь словно из пустой клетки».

«Роза (т. е. Ашик Пери) меня обижает, бросая мои стоны миру на ветер, и стараясь потопить меня ученого. Об этом глазе, проливающем кровавые слезы, говори».

Теперь Ашик Пери обращается к самой себе. Она сознает как опасно ее влияние на всякого приближающегося к ней, как она ввергает его в безумную любовь. Но ее задача гораздо выше. Она прошла уже Тарикат, т. е. Путь жизни, теперь ей следует проложить путь к Урфану, тогда она будет говорить о жизненной воде, о древе бессмертия, о райском саде Рисвана. Тарикат или Путь жизни это есть учение, основанное на предписаниях Корана, а Урфан — это есть высшая ступень, которую достигают мистики: тогда они наслаждаются созерцанием Божества и всех чудес горнего мира:

«О Пери! твое сердце безумствовало, переходя из рук в руки. Ты прошла путь жизни, Тарикат, теперь тебе следует провести дорогу к Урфану». [824]

«В море — рыбы, на своде небес Марс и Сатурн. Говори о жизненной воде, о ветвях дерева бессмертия, о райском саде Рисвана».

Тут Мирза Джан окончательно отказывается далее следовать за парением Ашик Пери, и постыдно слагает пред ней оружие, проклиная вероятно в душе ту минуту, когда он вздумал вызвать на состязание этот синий чулок, которого сердце не бьется никаким нежным чувством. Для нас же, европейцев, мечтательно-идеальная Ашик Пери стоит неизмеримо выше грубо чувственного Мирза Джана. Поистине, закавказские мусульманки могут гордиться таким явлением, как Ашик Пери ². Оно доказывает, что в них, не смотря на внешний гнет, на гаремную жизнь, все таки теплится божественная искра. О, если бы мы съумели придать этой искре надлежащую пищу и развитие, не отрывая мусульманскую женщину от ее верований, от ее среды, какой могущественный рычаг мы получили бы для поднятия интеллектуального и нравственного уровня наших мусульманских соотечественников!

Николай Ив. Гулак.

Август 1886 г.
Тифлис.

Комментарии

1. Здесь следует по арабски; гальвабали, т. е. слово в слово: «говорящие да!» Для уразумения этого нужно знать, что по верованиям мусульман, когда Бог сотворил первых людей, то он обратился к ним с вопросом: «Знаете ли вы кто я?» Они же ответили: Да! — Н. Г.

2. Ашик Пери не есть вовсе единичное явление между женщинами Закавказья. Я слыхал от здешних мусульман, что в настоящее время, в Карабахе, находится некая Фатма, не уступающая Ашик Пери в даре стихотворства. — Н. Г.

Текст воспроизведен по изданию: Адольф Петрович Берже как ориенталист // Русская старина, № 12. 1887